- Скажите, - спросила она, - вам не хочется раздеться всякий раз, когда вы проезжаете через Тайм Сквер?
Рабинович посмотрел на нее в зеркало заднего вида. Пассажирка - женщина лет шестидесяти, сидела совершенно голая. Вся ее одежда была аккуратно сложена рядом на заднем сидении.
- Вам не холодно, мэм? - спросил Рабинович заботливо. – Может включить печку.
- Пустяки, - сказала она, - я хожу по улицам голой круглый год в любую погоду и у меня , для моего возраста, отменное здоровье. Знаете, что высадите меня здесь и поезжайте вниз по Бродвею. Я хочу немного прогуляться пешком. Пусть одежда остается у вас. Встретимся возле Утюга.
На Бродвее и тридцать четвертой случилась большая авария, и Рабинович простоял в трафике около двадцати минут, поэтому к Утюгу он и голая клиентка прибыли почти одновременно. Она довольно ловко запрыгнула в салон и сказала:
- Уф, за мной гнались полицейские. Пришлось пробежаться. Ну, чего вы стоите, поехали отсюда. Вы умеете ездить быстро. Покажите на что вы способны.
Когда они остановились на светофоре перед Баттери тоннелем Рабинович сказал:
- Вообще-то конец Манхеттена. Куда дальше?
- А куда можно? – спросила она.
- Или назад, наверх, - сказал Рабинович, - или в тоннель в Бруклин.
- Знаете, что, я хочу навестить свою сестру в Сан-Франциско, не согласитесь ли вы отвезти меня в аэропорт.
Рабинович снова глянул на свою пассажирку в зеркало заднего вида и увидел, что она одета и глядя на себя в смартфон, подкрашивает губы.
- Я извиняюся, - сказал Рабинович.
Она переключила смартфон на переднюю камеру и спросила у изображения Рабиновича на дисплее:
- Ну, так что?
- Мне все-равно, - сказал Рабинович, - только на миттере уже за двадцать и в аэропорт будет за сорок долларов, вы бы дали хоть какой задаток. А то меняете планы...
- Вы правы, - сказала она, - я сама должна была об этом подумать. Только у меня нет наличных, я выпишу вам чек.
- Ну, я не знаю, - стал мяться Рабинович. Мы вообще-то чеки не берем.
- Вы ничем не рискуете, - сказала она. Или чек на двести долларов, или ничего. Будьте спокойны, я вас не обману. Я типичная богатая американская сумашедшая старуха. Покупать человеческую доброту за деньги – одно из немногих наших старческих удовольствий. Вы лучше спросите у меня то, что вы давно хотите спросить: Почему я хожу голой.
- Я знаю, мне это не интересно, - сказал Рабинович. - Я на работе.
- Ну, и зря, - сказала она обиженно и замолчала до самого Кеннеди.
Там, прямо в Кеннеди он раскешил чек в Вестерн Юнион, потерял на этом только десять баксов, купил в автолавке и съел пластмассовой вилкой китайский суп из пенопластового стакана, залил полный бак девяносто третьего на заправке, которую недавно поставил Лукойл и продавал теперь бензин по демпинговой цене, сбегал по-маленькому в передвижной туалет для констракторов и, чрезвычайно довольный самим собой, стал выбираться из лабиринтов гигантского аэропорта на экспрессвей. Кеннеди он не любил. В Кеннеди всегда был риск простоять два часа в линии и взять локал куда-нибудь в чернушник на Фар-Роковей за пятнадцать баксов. Рабинович направлялся в ЛаГвардию. ЛаГвардия в Шатл Бостон-Вашингтон - стопроцентный верняк - клиент белый и попросит отвезти в Манхеттен.
На последнем светофоре перед хайвеем, когда загорелся зеленый, Рабинович чуть притопив педаль газа на своей восьмицилиндровой шевролет Классик-Каприз, опережая всех, выскочил на середину перекрестка, где и был застигнут старым линкольном, который довольно сильно ударил его в правую переднюю дверь. Рабинович посидел несколько минут в машине, оглушенный столкновением, потом, пошатываясь, не обращая внимания на объезжавшие машины, обошел место аварии, остановился перед линкольном и закричал на американском английском курса Илоны Давыдовой: “Чувак, куда же ты прешь на красный!”
Водитель линкольна, пейсатый в очках с линзами, мощности которых хватило, чтобы собрать довольно сильный телескоп, опустил стекло, указал на светофор и сказал: “Где вы видите красный?” И в самом деле, светофор уже два раза сменился на зеленый.
- Kак мне все надоело! – закричал Рабинович и стал срывать с себя одежду.