17. НОВЫЙ МУЖ
Так шло время. Пока суд да дело – пролетело ещё несколько месяцев.
Но уж не вечно же было такой красавице в девках ходить, да маяться у телевизора.
На плечах у Василисы лежало целое хозяйство, и ей обязательно нужен был бы помощник, который взял бы часть этого груза на себя.
Новый муж нашёлся спустя какое-то время. Им стал Михаил – тот самый Михаил-сосед, который подвозил Бориса в «Новую Зарю» на купленном у него же мотоцикле.
Он был товарищ рукастый, так что Василиса довольно быстро почувствовала себя комфортно. Да и прочие мужские достоинства у него были – чего и говорить – при нём.
Михаил довольно быстро вник в особенности их хозяйства – да и что ему было вникать, он жил рядом с ними и всю ситуацию – и свою и их – знал не понаслышке.
Он и в лесок на охоту ходил, и на рыбалку с мужиками ездил – в общем, провизионная составляющая быта улучшалась, прям, налицо и быстро.
И хотя с момента превращения Бориса в Борьку прошло не так уж и много времени, оказывалось, что хозяином он, вроде как, был никудышным – сейчас дом крепчал на глазах.
Первым делом была поправлен навес поленницы, давно уже покосившийся – старые рассохшиеся доски менялись на новые, поленья укладывались в ровные укрепленные штабеля, и их число значительно выросло.
Вслед за нею выпрямилась и маленькая сараюшка, в которой хранили лопаты, лейки, грабли, прочую хозяйственную утварь и инструменты.
Курятник он тоже поправил, Василиса и Михаил ухитрились даже бесконечные горы скопившегося там помета, сгрести их в кучи, погрузить в бочки, вперемешку с травой и листьями, и оставить до следующего года на удобрения.
Вот такой мужик Василисе достался теперь – он и гвоздь топором забивал, и замок на двери мог без ключа открыть.
Да и живность её в руки он взял так, что куры ходили теперь затылок в затылок по кругу, заложив крылья за спину и даже высоко головы не поднимая.
Не то, что раньше, когда они, ополоумев, носились по двору одна за другой, кудахтая и сталкиваясь одна с другой, снося всё на своём пути.
В общем, в доме появился вдумчивый ХОЗЯИН.
Шло время, оно летело стремительно и незаметно. В золотой и тёплой осени что-то сломалось, и она стала коричневой и мерзкой.
Дни становились короче, работы становилось всё меньше и меньше – летний урожай был уже почти весь снят, почти все запасы на зиму были уже сделаны.
Закрутились уже все закрутки, ягоды и плоды тоже были собраны, и варенье из них уже давно было сварено и расфасовано по банкам.
Картошка с морковкой и свёклой ушли в подполье на зиму, вязанки лука и чеснока были просушены и развешаны.
Пришло и время шинкования капусты, её квашения в чанах и бочках.
Хозяйственные нужды требовали массу времени, и время это тянулось, и ход его затягивался до бесконечности. Время ползло - медленно-медленно-медленно, мучительно, а не летело стремительно, как одно мгновение между закатом и рассветом.
Но все хлопоты по хозяйству неизбежно заканчивались. И новый деятельный муж Василисы принужден был искать занятие, а занятий не оставалось уже никаких.
И взор его неизбежно останавливался на клетке Борькой. И останавливался не зазря.
Борька за прошедшее лето, да за осень, похорошел, потолстел - уже до пределов возможного. Кабанья морда его лоснилась, щетина на шкуре стала упругой, жесткой, иглами взметалась на загривке.
Задние ноги его разрывали землю (в те редкие моменты, когда Борьку отпускали на прогулку на цепи по двору) так энергично, что гигантские комья земли гроздьями разлетались в разные стороны двора, достигая самых отдалённых его уголков.
Да и сами эти ноги уже стали предметом прикладного интереса Михаила (нового Василисиного мужа). Он часто наблюдал за Борькой, когда тот расхаживал по двору на цепи, разрывая кучи мусора, аккуратно разложенные им же (Михаилом) по всем углам – а мусора было много.
Может быть потому, а скорее по совокупности фактов, новый муж обратился к Василисе с таким вот предложением на исходе осени:
- Кабанчик-то забурел. Да-а-а... Хорош, даже и сказать нечего. И всё-таки думаю я о нём, думаю…. и вот что надумал, наконец.
Тут Михаил посерьёзнел, придвинулся к Василисе поближе и взял её за руку:
- Надо решать с кабаном всё-таки что-то. Пусть и был он твоим мужем, человеком то есть – но он превратился в зверя… И ты ведь всё для него уже сделала! Ты и отмолить его пыталась, и условия для его возвращения создавала – но он не вернулся.
Что дальше-то делать? Оставить его – чтобы он в клетке сидел, по двору на цепи слонялся, да корма переводил? Или в лес его отпустить – на холод, на съедение диким зверям – волкам да медведям?
Не годится ни то и не другое – и держать мы его не сможем, и на погибель выпускать тоже не надо бы. И моё предложение такое – НАДО САМИМ С КАБАНОМ ДЕЛО ЗАКОНЧИТЬ!
Ведь подумай сама, Василиса, ведь это выход и для него и для нас – почти единственно доступный. Я возьмусь за дело, Я кабанчика заколю! Быстро без мучений и без страданий.
И умрёт ведь он у тебя на руках.
Ты не смотри, как я это делать буду – войдёшь потом, когда всё будет уже сделано, и он тихо заснёт у тебя на руках – и это будет покой и счастье для него…
Ну а если уж на то пошло – сделаем мы из него отличный ОКОРОК!!! К рождественскому столу, к Новому году. И всю деревню накормим – они же здесь отродясь такого не видали!
И такой выход - очень хороший!
Люди будут долго и с благодарностью Борьку твоего вспоминать. Все мы будем.
Когда будут говорить о нём, то скажут, что он жизнь свою многострадальную принес в жертву ради нашего общего блага. Ради того, чтобы каждый из нас почувствовал, как коротка и хрупка жизнь, и только принеся в жертву жизнь одного из нас, мы сможем спасти жизни других.
(Ну, достанем ещё бабкиного самогона, из старых запасов, да выпьем немного – помянем его как следует).
И вот это дорогого стоит – такая память. Не каждого ведь из нас таким запомнят.
А может быть, его не раз и не два помянут, и долго еще память о нём хранить будут!!!
И правильно – наверное, нужно будет долго нам про него помнить…
Вот какое у меня предложение! (Михаил прослезился, и вытер слезу рукавом)
Василиса слушала-слушала, и всё медлила даже не с ответом, а с подтверждением того, что она вообще услышала всё сказанное и как-то его восприняла. Даже вымолвить что-то было невозможно – столько мыслей разбегалось в её голове, и столько чувств вдруг всколыхнулось в ней от этой речи.
И, конечно, первая же её мысль была:
- А кого же он резать собрался - мужа моего бывшего? Да это что же творится, среди бела дня мне это предлагают, и я слушаю? Возможно ли такое вообще? Стыдоба, да и только!
И пусть совести нет у предлагающего мне такое, но у меня то она есть! И должна ли я хотя бы уже выслушивать подобные предложения! Ведь он же мужем моим был, Борисом – так ведь?!? Близким мне человеком, с которым жила, с которым спала.
Но со временем напор её совести ослабел, и уже не был так силён, как в начале. Ведь Борька теперь и вовсе не был её мужем – ведь не за этого же щетинистого хряка она выходила!
И она вроде бы никому и не давала обещания обхаживать этого чавкающего над корытом монстра.
Поэтому ответ на вопрос, сначала казавшийся очень спорным и деликатным, становился очень ясным и отчётливым. Да и не попахивало тут никаким людоедством – ну не похож он был на человека. Ну, вот никак не похож – и всё тут!
И содержать его становилось всё труднее – он и жрал всё подряд в неограниченных количествах. По крайней мере то, что ему предлагали. И Василиса с Михаилом начали уже совсем выбиваться из сил для того, что бы этой еды для Борьки где-нибудь, да раздобыть.
А с другой стороны (буквально вот – с другой стороны) навоза от него было тоже предостаточно (и это было вроде как хорошо).
И этот навоз регулярно вычищался и складывался – и куч навоза скопилось уже довольно много, и были они уже значительные (и были нужны).
И, наконец, конечно же, Борькин паршивый свинский характер. Вёл он себя отвратительно, разносил почти всё, что попадалось ему под его копыта.
Клетку свою он тоже много раз пытался разнести – но вот это ему уже было не под силу, она была слишком крепкой для него.
Но, поэтому, он почти всегда был зол. Он косил своими маленькими глазками, как будто выжидая момент для того, чтобы яростно наброситься на кого угодно, вне зависимости от того, кто это, и какова причина вспышки ярости. Хряк был непредсказуем и дик.
Это было аргументом «против», за то, чтобы навести окончательный порядок в вопросе содержания свина. Нет поросёнка – нет проблемы!
В итоге всех этих размышлений Василиса всё-таки пришла к определённому мнению.
И вот что она решила:
– Зарежем, мы кабанчика нашего. Зарежем к Рождеству, наверное. Пусть догуляет он ещё немножко, наберёт немного ещё – тогда и будем его резать. Будет у нас и мясо, и холодец на Рождество, да на Новый год – будем мы надолго обеспечены, да и хранить его будет нетрудно.
Так тому и бывать, - сказала она Михаилу, подводя итог всему этому неприятному и долгому разговору.
Сам Борис во время разговора рылся под окном в один из тех случаев, когда его на цепи выпускали из клетки. Он энергично рылся в мусорных кучах на дворе, и казалось, ничто не может его отвлечь от этого увлекательного занятия.
Да ему и самому так казалось.
Но любопытство взяло верх – и он стал тихонько пастись под окном, прислушиваясь к тому, о чём же всё-таки идёт разговор.
В тот момент, когда он услышал голос бывшей своей жены, и тогда, когда её вердикт был вынесен – он вдруг всё понял.
Он несколько раз дернулся, но потом решил подождать.
Время расплаты ещё не пришло.
;
18. ПОБЕГ
Резать Борьку решили за пару недель до Рождества.
Этого времени как раз бы и хватило для того, чтобы рождественский окорок хотя бы предварительно просолился на чердаке. А уж дальше-то он должен вялиться уже гораздо дольше – но это уже отдельная история.
Здесь же речь шла о том, что часть этого окорока можно было ещё и запечь, но для этого нужен был окорок. Вопрос вставал ребром.
Как и должно было быть, инициатором выступил Михаил:
- Подходит время, когда за дело надо браться – сказал он Василисе, та молча согласилась с ним – в таком случае план действий у нас будет такой. Ты его примани к себе потихоньку – еды ему дай его любимой, или ещё чего, а сама иди… Он же в клетке – так куда ему бежать? Я уж буду тут наготове, с инструментом подойду и сам всё обделаю, лады?
Василиса замялась, подумала, да и сказала: «Да». На том и порешили.
Назначили назавтра на утро.
Василиса в очередной раз с ведром очистков вышла к клетке, плеснула содержимое в корыто, и быстро повернулась чтобы уйти. Сразу вслед за ней вышел Михаил.
И тут случилось странное….
В момент, когда к нему подходили, держа наготове уже все нужные инструменты, Борька почуял неладное. Что в нём происходило – неясно. Понятно стало только одно – живым он сдаваться совсем не собирается.
Он взвизгнул, всхрюкнул, даже подпрыгнул на месте высоко вверх, и перевернулся так, что с размаху жирно шлёпнулся в грязь.
Василиса даже подумала, что он уже никогда не встанет – но он тут же каким-то пружинистым движением вскочил на ноги.
Вдруг (откуда у него взялась такая силища?) он движением жирных плеч повел так, что клетка разлетелась на части в разные стороны.
Одним обломком даже зацепило Михаила так, что тот охнул и осел на землю.
Схватить и остановить Борьку уже никто не мог – он подскочил, и как ошпаренный дёрнул в лес. Да и некому было – кто же устоит против разъярённого борова? Пожалуй, что и никто…
Таким образом состоялось Борькино освобождение – нежданно да негаданно – но он сбежал. Бежал стремительно, странными зигзагами, но быстро и неуклонно направляясь в сторону леса.
Так что только его и видели…
Жирный завиток его хвоста весело помахивал на ходу…
19. ПРИКЛЮЧЕНИЯ В ЛЕСУ. ВРАГИ.
Рождество Борис встретил в лесу.
Мягкий снег спускался так плавно и так тихо, что хотелось раствориться в этом плавании снежинок в воздухе. Хотелось растаять в этом заполненном холодным мягким движением пространстве.
А еще можно было закутаться в это сплошное снеговое покрывало, расстеленное уже повсюду на земле, и заполонившее уже все вокруг, и даже висевшее в воздухе вокруг Борьки. И спрятаться, завернувшись, в белое полотно куда-нибудь в тёплую мягкую нору, и уснуть надолго.
И слушать во сне, как тих и спокоен зимний лес.
Но лес был совсем не хорошим и не дружелюбным. Был он каким-то ГНИЛЫМ.
Деревья в нём стояли неровно, сломанные или обугленные, поросшие мхом и вообще какой-то висячей тиной. Редкий да тихий ветер уныло раскачивал её в разные стороны без особого энтузиазма, но и без труда тоже.
А вот зачем были нужны этому собранию деревьев все мхи, вся эта мишура - неясно было вовсе. Просто какие-то зелёные мочалки колыхались по воздуху без особой нужды. Но и деревья этим растительным конструкциям нужны не были. Они бы и так выжили бы – ползком-ползком, по земле. В общем ситуация не до конца выясненная – но так всё это выглядело со стороны.
Да и какой это был лес – сказать было трудно – не сосновый, не берёзовый, не дубовый, но и не еловый.
Как будто какая-то нелепица повылезала отовсюду, и перемешалась так густо и так часто, что превратилась в глухую, почти непроходимую чащу, очень разнообразное скопление не пойми чего – какие-то ольхи, липы, ивы с вязами, боярышник с жимолостью, да бересклет.
Ну и, наконец, здесь было странно – здесь было не так, как во всех остальных лесах (о которых Борис что бы то ни было – но знал).
Муравейников там не было вообще, из грибов росли только мухоморы да поганки всякие, травы не стояли густым подлеском – они, если уж и были, как-то стелились по земле. Стелились редко, тут и там в них образовывались проплешины.
Можно ещё долго, почти бесконечно долго описывать все подробности – не они главное.
А главное было все же в том, что эта чаща с буераками (язык не поворачивается назвать по-другому) была какая-то, мягко говоря – ГЛУБОКО несвежая. (Чаща второй свежести… что-то в этом роде).
ГНИЛОЙ лес сам по себе не представлял ничего интересного, хорошего и красивого, но и не был опасен, как таковой. Он был просто какой-то неприятный.
А вот часть его обитателей была вполне опасна, и даже очень. Поэтому о них следовало знать в первую очередь. И Борька усвоил это довольно, когда прямо на его глазах в один из первых же дней завалили лося…
Он наблюдал за этой сценой сидя в кустах, и стараясь даже не дышать.
Просидев до конца, он дал себе слово изучить все виды вероятных недругов, которые могли бы покушаться на кабанью жизнь, и очень подробно изучить их и все их повадки.
И он стал это делать.
Борька насчитал четыре основных типа врагов: первым видом были, конечно, хищные звери – волки, даже рыси, прыгавшие внезапно из самой высоты. Этот вид врагов охотился, в первую очередь, на всякую беззащитную живность – зайцев, белок, бобров.
Дикого кабана, такого, как Борька, они не трогали – это для них могло закончиться очень и очень плохо. Поэтому с ними можно было чувствовать себя спокойно.
Еще медведи могли бы представлять какую-никакую опасность – но их не было. Они то ли повывелись, то ли переехали в какие-то более дружелюбные и комфортные местности.
Ну и зима была, конечно – медведи просто уже спали. Короче – медведей не было.
Волки Борьку тоже не очень беспокоили – видимо такой свежий и полный сил кабанчик истощённым волкам этого гнилого леса был не по зубам. Так что диких хищников Борьке можно было почти не опасаться…
Второй вид врагов были очень странным… Странным дОнельзя.
Но русский лес… бог его знает, сколько загадок он ещё таит.
Этими врагами были… фашисты, то ли сохранившиеся ещё со времён Великой Отечественной, то ли они каким-то невообразимым способом научившиеся размножаться.
Как – неясно, но, тем не менее, они по лесу бродили.
Персонажи эти уже превратились в некое подобие призраков, срослись с лесом совсем тесно. Поэтому вычленить их было уже труднее – слишком много времени они провели в лесу.
Пахли они лесными травами, подлеском, прелыми листьями – поэтому у них не было никакого резкого или нелесного аромата. Да и огонь они почти не разжигали – предпочитали сырое и свежее – поэтому и по запаху дыма их было не узнать.
Эти полу/люди представляли собой небритых молчаливых мужиков, не говоривших и слова по-русски, живших в какой-то своей странной реальности.
Из лесу они выходить боялись, о том, что война закончилась – они не знали, а гул пролетающих самолётов, и следы от них в небе даже укрепляли их веру в то, что война ещё идёт.
Патроны у них давно уже кончились, поэтому их автоматы, да и пистолеты замолчали много лет тому назад.
На охоту фашисты ходили сурово – с насупленными бровями, со сжатыми губами, со штык-ножами из первоклассной золигеновской стали – только они сохранились отлично, и верно служили своим владельцам (стоило их только поточить на ближайшем камне).
Но их было уже мало (ряды их уже сильно поредели), так что их можно было почти не бояться.
Ещё одну разновидность врагов представляли охотники. Они приходили в лес редко, и, как правило, интересовались крупной дичью – лосями, кабанами, медведями.
С охотниками приходилось труднее – следовало их избегать, обходить стороной.
Борька научился этому довольно быстро – определяя их по чужим для леса ароматам, некой смеси из пороха, табака и дешёвой парфюмерии. Такая симфония запахов, скажем, отличала их от грибников или ягодников.
Была и другая категория охотников – эти-то уже приезжали в лес компаниями на больших и дорогих машинах. Воздвигались шатры, расставлялись столы, наливались рюмки и бокалы. Дальше происходила неспешная беседа, превращавшаяся в неспешную охоту – и снова постоялки/посиделки у столов.
Всю охоту им готовили другие люди, которые шарились по лесу, разыскивали дичь, загоняли её, выводили на охотников, которые сидели по точкам – и оставалось выстрелить всего лишь раз или два, чтобы охота считалась законченной. Судьбой дичи эти люди не особенно-то и интересовались…
Стреляли они на охоте исключительно из дорогих (иногда коллекционных) ружей - Churchil Chevallier, Churchil Zenith, Sauer, Simson, Merkel, JB, Vincenzo Bernardelli, Luciano Bosis, Cosmi Americo ' Perazzi Armi, Fausti Stefano, Emilio Rizzini, Fabbri. Откуда они у них взялись – неясно, но было ясно, что люди-то это очень серьёзные.
Разглядел эти названия (а ведь он был подслеповат!) Борька так…
Когда такие охотники в очередной раз приехали в лес, расставились, крякнули, выпили, и начали расходиться по точкам, Борька сидел в ближайших кустах. Он уже со второго (максимум с третьего) раза понял для себя, что способ найти самое безопасное место во время их охоты заключался в том, чтобы находиться как можно ближе к их лагерю, пока они там все охотятся.
Здесь они стали бы его искать в последнюю очередь, и это было превосходно – не надо было таиться по лесу, опасаясь, что на тебя случайно наткнутся загонщики, и погонят тебя прямо навстречу ружейным залпам. И можно было просто тихо пересидеть в кустах.
В тот раз охота длилась недолго, и не прошло и часа, как охотники уже несли и волочили вшестером по лесу тушу лося. Его дотранспортировали кое-как до поляны с шатрами, и предварительно разделали.
А дальше произошло вот что…
Оказывается, этот сорт охотников возил с собой не только помощников, охрану, егерей с собаками. Всех их сейчас уже отпустили – чтобы не создавали суеты.
И на полянке остались сами охотники, теперь со своими семьями (жёны и дети подъехали позднее, когда основные события охоты уже закончились).
А дальше всё было так, как бывает на семейных посиделках. Всё началось, конечно, с выступления детей.
Маленькую девочку в розовом платье с многочисленными бантиками погладили по головке, ободрили и поставили на пенёк…
Чадо набрало воздуху и начало читать:
- Чёрная берёза
Под моим окном,
Принакрылась пеплом,
Словно серебром,
Эхо взрывов дальних,
Ветром принесло,
И горит печально
Мёртвое село…
И на чёрных ветках –
С чёрною каймой,
Он висит качаясь –
Висельник простой…
Девочка читала ещё долго, и закончилось всё как обычно – ей долго аплодировали, шумели, папа взял её на плечо, наконец, любимице принесли огромный кусок торта – и праздник начался.
Все расселись за столами, и тут появился новый персонаж, которого до сих пор видно не было. Судя по всему, это был их личный повар, француз.
- Dites-nous quels sont les plats que vous voulez faire de cette viande?? – обратился он к окружающим.
Его мало кто понял, кроме детей, судя по всему.
- Месье Филиберт, спрашивает, что вы хотите приготовить? – перевел мальчик лет десяти с каштановыми кучерявыми волосами.
Один из отцов-охотников, посовещался со своими друзьями: мол, что они будут есть, пить, что чем закусывать?
Сошлись на паре бутылок шампанского и паре бургундского, прекрасной закуской для них признали лосиные котлеты, и поэтому, откашлявшись, он сказал:
- Мы бы хотели попросить приготовить нам котлет. Они будут уместны вполне, я думаю.
Мальчик перевёл ответ мсье Филиберту.
- Bien, - ответил мсье Филиберт, и моментально принялся за работу.
Тут же принесли старинные мясорубки с ручками, быстро прокрутили на них фарш, добавили специи, прочие ингредиенты.
Мангалы с тлеющими углями были уже расставлены, так что котлеты зажарили моментально, тут же вынесли фарфор из машин и расставили по столам.
Увидев это Борька прокрался к куче автомобилей, припаркованных на опушке, с надеждой, что, может быть, и ему найдётся, чем поживиться в багажниках этих машин.
Но для него там ничего не было… там он и увидел, и даже смог разглядеть подробно массу ружей, прочитать надписи на них, рассмотреть – что там ещё лежит. Но ничего полезного для кабанчика там не оказалось.
И тут Борька окончательно понял, что если шубохранилища и гардеробные таких людей, залы для бесполезных подарков и кухонные, ванные комнаты и персональные тренажерные с бассейнами и саунами, многоярусные гаражи и мастерские, домики для персонала, ПРОСТО НАБИТЫ такими вещами – то для него у них нет НИЧЕГО, и не будет никогда.
И эта мысль поразила Борьку и заставила вернуться в его кустики ни с чем довольно грустным. Он понуро опустился там на свой зад, а тем временем, компании, судя по всему, было неплохо и весело.
- Как говорил классик! «Еще бокалов жажда просит, Залить горячий жир котлет», - вскричал один из компании, и громко хлопнул очередной (третьей-четвёртой-пятой – никто уже не знает) пробкой шампанского, бутылку которого он только что достал из громадного ведра со льдом.
Бутылку разлили по бокалам, и слово взял один из охотников. Видимо он хотел произвести впечатление на окружающих - было видно, что готовился к этому своему куску речи:
- Мы собрались здесь, в этом живописном месте, - начал он, - чтобы в очередной раз доказать Природе, и себе самим, что именно человек является венцом её творения!
И вот именно это, - сказал он, жестикулируя подцепленной на вилку котлетой, - именно то, что мы не едим это мясо сырым, как дикие звери – а управляемся с ним рационально, превращаем его котлеты, обжариваем их, и уже приготовленными употребляем в пищу, именно это, - тут он высоко поднял столовый прибор, - и даёт нам основания полагать, что именно человек является венцом творения, и способен (и даже должен) управляться с Природой так, как он считает необходимым. Выпьем за человека, за Человечество, за нас с вами, друзья!!
И вся компания с удовольствием зазвенела бокалами.
Борька в это время недовольно сидел в кустах.
- Ага, человеки, венцы творения – а бедному животному даже нечем в машине поживиться. Хоть бы пачку чипсов оставили – и то! Не люди вы – ФАРШИСТЫ – вот вы кто!!! Звери – не люди! - недовольно подумал он.
Но делать было нечего.
Зарывшись в листья, он угрелся и уснул…
Через несколько часов, когда Борька проснулся, на поляну уже никого не было – все уехали домой.
И мусор забрали.
***
Вот такие виды охотников бывали в лесу. Но с ними было легко
Там, где шли охотники – по-другому щебетали птицы, по-другому шелестели листья деревьев. Для леса они были чужими – поэтому он очень чутко реагировал на них, создавая вокруг зону отчуждения.
Поэтому обойти охотников не составляло труда – нужно было только уметь правильно прочитывать знаки и делать верные выводы на их основании.
Это у Борьки получалось хорошо.
Третьи недруги были самыми нелепыми, но и самыми страшными тоже. Ими стали украинские фашисты тире партизаны/бандеровцы (ну какая разница, ну кто же будет досконально разбираться, какие у них политические взгляды – фашисты они - не фашисты? Кому же это надо знать, я вас спрашиваю?).
Они, как и их предполагаемые сторонники (или противники, да неважно!) – тоже знали об окончании войны смутно, а может, не знали о нём вовсе.
Для кабанчика Борьки, они представляли самую серьёзную опасность, и вот почему.
Они блуждали по лесу уже невесть сколько времени, одичав, и превратившись уже в бледные копии самих себя. Однако оставалось в них какое-то нерушимое украинское зерно, которое позволяло им выживать, преодолевая самый лютый голодомор, самые нечеловечески тяжёлые условия.
И если перед этим зерном, так сказать, можно было бы поставить вопрос, какую же добычу намеревается получить его носитель, вопрос решался сам собою.
Уж конечно, какой-нибудь норвежец предпочёл бы лососЯ, а финн – лосЯ (на худой конец - форелЯ из ручьЯ), африканцы загоняли бы слона всем племенем, а американские индейцы – бизона в диких прериях и пампасах.
Но украинский утомлённый партизан, конечно, предпочитал кабанчика. Надо ли объяснять почему?
Ведь из кабанчика легко можно приготовить такую массу вещей, таких милых украинскому сердцу, что сердце заходится. А это, например:
1. САЛО!!!
Это и великолепное украинское САЛО! (а ведь украинцы умеют его делать, как никто другой). Сало, оно и есть сало – что же его пробовать? И что уж о нём рассуждать? Особенно тогда когда нам не к чему его приложить, а уж пару рюмок беленькой для начала – уж можно было бы предложить…
И уж особенно с салом – столько раз уже всеми описанным. Белым, нежным, с розовыми прослойками, нарезанным самыми тонкими, кружевными, невесомыми ломтиками. Такими, что и вкуса не чувствуешь, и жевать его не надо – оно даже и не растворяется во рту, а как будто исчезает там. В один миг.
Но сало можно добавить ещё куда-нибудь…
Например, в борщ…
2. Борщ!!!
Борщ – фантастический багровый, рецепты которого несметны и бесчисленны. Борщ жирный, наваристый, кипящий, как недра вулкана, и так же, как и вулкан, хранящий в своих недрах все сокровища земные.
3. А запечённый окорок? Что может быть - да и звучать (звонко, лакомо!) - величественнее, чем запечённый окорок – нежный, розовый, сочный, прекрасный в своём сонном безмолвии.
4. И рулька – мммммм – конечно же, рулька!!! С тушёной кислой капусткой, да с добрым пивом – ведь за эту свиную рульку можно и прибить кого-нибудь. Но для начала нужно прибить кабанчика – а где ж его взять, кабанчика-то, а?
5. Зразы – это отдельная история. Ведь правильная зраза по-настоящему пахнет счастливым детством. Запахом давным-давно забытого детского счастья, рук родных людей, запахом свободы и солнца.
И если уж мы всерьёз начнём думать о счастливом детстве тех бендеровских партизан, которые блуждают по этому дикому лесу бессчётное количество лет, сердце наше разорвётся, и, обливаясь слезами и кровью, мы упадём на месте, так и не закончив чтение.
Так что, продолжим прорываться через эти кулинарные кульбиты сознания полуголодных украинцев, постаравшись дойти до самого конца целыми и невредимыми, без душевных и прочих травм.
Итак, что ещё?
6. Свиные сосиски и сардельки - пулемётными лентами да повиснут у вас на груди – и такие, и только такие военные действия покажутся нам правильными! И ни одного патрона мимо цели – враг не должен пройти!
7. А тушёные рёбрышки! Тушёные-то рёбрышки!! Это те самые, мясо от которых отпадает самым нежным образом, да и само мясо это тает во рту словно бизе, или зефир? Да ещё и протушенные со свежайшим рассыпчатым картофелем, и посыпанные душистым укропом (это уже смертельный удар, удар милосердия, так сказать) – спросите вы меня? Это об этих тушёных рёбрышках мы с вами говорим?
Да! ДААА!!! О них!
8. И грудинка!! Свиная грудинка – в любом виде: варёном, копчёном, запечённом. Ведь там где грудинка – там когда-то было сердце! Простое свиное сердце!
А свиньи ведь так похожи на людей, и думается, что свиное-то сердце не сильно отличается от человеческого… И то место, где оно было – самое драгоценное место на свете…
Ибо нет на свете лучше и чище мест, чем те, где хранятся наши сердца. И стоит ли отказывать свиньям в этом? Кажется, такой подход будет неправильным.
Значит и свиную грудинку стоит хотя бы уважать. А лучше её любить. Это будет правильной постановкой вопроса.
9. Наконец - холодец!!! Почти всегда холодец подают в начале трапез, полагая, что ему не стоит уделить внимания, что это что-то проходное, что салаты, мясо, десерты приносят больше удовольствия, чем этот простецкое блюдо, сваренное чуть-ли не из рогов и копыт. Однако смею поспорить с такой унизительной и небрежной точкой зрения.
Холодец, конечно, возбуждает аппетит, моментально тая и растворяясь уже во рту. Но он же и бодрит десны, щиплет их своим холодком, а горчица или хрен придают ему напористость и остроту, и эта острота будит и воодушевляет.
И этот холод иногда помогает принимать самые взвешенные решения, гасит самые кипящие порывы самых мятущихся душ. Поэтому роль холодца трудно переоценить, наоборот стоит сказать, что его следует признать важным, может быть даже неотъемлемым блюдом для каждого стола.
Охлаждать разгорячённые умы как-то надо – и, поэтому, холодцом не стоит пренебрегать. Он слишком ценен для того, чтобы мы могли невнимательно, свысока относиться к нему – он важен украинскому сердцу (да и русскому тоже)!
Но, конечно, и иметь ледяное сердце не пристало, иначе перестаёшь замечать близких.
А, значит, холодцом не стоит слишком увлекаться.
Итак, подводя итог этому широкому кулинарному отступлению от темы, ещё раз напомним, ради чего мы его затеяли.
Именно такие блюда (минимум – девять, это если уж вы считали вместе со мной, и это далеко ещё не полный список!) могли приготовить украинские партизаны из попадавшихся им на пути кабанчиков.
И, строго говоря, поэтому…
Именно поэтому украинских партизан следовало опасаться в первую очередь, чуять их за версту, и стараться избегать не то что встречи, а даже самой её возможности.
Мужики эти были дикие, по-настоящему одичавшие – поэтому встреть они кабанчика (а такое, как мог предположить Борька, по неосторожности жертв всё-таки случалось), и у него не осталось бы ни единого, даже самого мизЕрного шанса остаться в живых.
Нет, долго бы он не погибал – он был бы мёртв моментально, на месте. Его убивали бы все присутствующие бендеровцы всеми доступными им способами. Поэтому украинцев следовало обходить стороной – братский народ мог прижать не на шутку…
Всё-таки вольному одинокому кабанчику выжить в лесу было нелегко, как ни крути.