Все мы ездили по нашей необъятной матушке России в вагонах поездов дальнего следования и, с момента предъявления своего билета, становились гостями железного дома на колесах. А хозяином этого дома, от которого зависел комфорт нашего путешествия, был проводник.
Поступив в институт и сдав летнюю сессию, Иван отработал баянистом в пионерском лагере все летние каникулы, хотя еще во время учебы, из разговоров ушлых сокурсников, узнал, что есть шикарный способ заработать немало денег, устроившись на временную работу проводником вагона в поездах дальнего следования. Но это была обычная болтовня, никто ничего толком не знал и Иван рисковать не стал. Работать баянистом - дело привычное, деньги хотя и небольшие, но надёжные, да ещё и питание.
Каникулы закончились, институт собрал свое, вольно разбредшееся по белу свету студенческое стадо, и Иван узнал, что самый известный на курсе хитрован и прохиндей Витька Плюхин, обладатель уникального дара складно перекладывать на мат любые тексты исполняемых хором произведений да так, что стоящие рядом студенты давились от смеха и издавали лишь утробное бульканье, отработал всё лето проводником.
Иван подступил к нему с распросами и Витька рассказал, что устроиться работать проводником проще пареной репы.
Во-первых, надо досрочно сдать летнюю сессию и, во-вторых, приехать в резерв на станцию Сортировочная с Ярославского вокзала, где формируются поездные составы и бригады проводников. Там выдают направление на медкомиссию и проходят курс по технике безопасности. Раз плюнуть – и ты стоишь в открытом тамбуре вагона с жёлтым и красным флажками в руке.
Решив будущим летом освоить новую для себя профессию, Иван начал подыскивать себе напарника. Напрашиваться к Плюхину не хотелось – пройдоха, вокруг пальца обведёт. Искать пришлось долго. Иногородние мечтали сразу, после сессии, уехать домой, москвичи же проводниковой работы чурались. Согласился лишь Колька, по прозвищу «хитрый дурак», алчущий заработать за лето кучу денег. Других вариантов не было, какой – никакой, а напарник.
Дальше все пошло по плану: досрочно сданная сессия, медкомиссия и справка о здоровье, выданная в железнодорожной поликлинике, расположенной в районе трех вокзалов и, наконец, трехдневные курсы по изучению техники безопасности. Курсы свелись к показу разноцветных флажков, перечислению звуковых сигналов и должностных обязанностей проводника но, главное, к запугиванию. Инструктор рассказывал о снесенных опорами мостов головах нерасторопных студентов, об отрезанных руках и ногах, и прочих ужасах. В общем-то, в этом был свой резон: работа проводника непростая, зевать и мешкать нельзя, в чём Иван потом убеждался не раз.
А затем была диспетчерская и зачисление в поездную бригаду. Бригада направлялась во Владивосток – самую дальнюю поездку по стране, восемь суток в одну сторону. Ивана и Кольку поставили на общий вагон, в самый хвост состава.
Что такое общий вагон… Это вагон безо всяких удобств для пассажира. Голые деревянные сиденья без матрацев, подушек и постельного белья. Без фактической нумерации посадочного места: какое занял – то и твое. Без чая и с замызганными туалетами… В таком вагоне можно проехать час-другой, но восемь суток, да еще и с детьми… Абсурд, позор, отношение к людям, как к быдлу. Иван на своей шкуре испытал к себе такое отношение, призывником семнадцать суток тащился в товарном вагоне до Хабаровска. В вагоне для перевозки скота, дров, угля, но не людей. Однако везли же… Правда, в общем вагоне лавки и полки не из не струганных досок и окошки большие, и хоть какой-никакой, а туалет, и все ж сидеть на голой лавке восемь суток – врагу не пожелаешь…
Первый рейс.
Начало поездки прошло для Ивана в тумане. Он толком не успел разглядеть изнутри, ни свой вагон, ни тесную служебку, ставшие на две недели его домом, как состав подошел к перрону Ярославского вокзала.
Иван и Колька стояли в открытой двери тамбура и уже издали увидели в конце длиннющей платформы толпу людей с горой чемоданов, баулов и мешков. Передние вагоны медленно проплывали мимо толпы, которая их не замечала. Она глядела в конец состава, она глядела на их вагон. Ивану стало страшно. Завизжали тормоза, и толпа надвинулась на них.
Боже, что началось, когда вагон, чуть не доехав до толпы, остановился. Враз озверевшие люди ринулись к единственной открытой двери тамбура. Какие тут билеты… Давка, крики, ругань, застрявшие в двери чемоданы… Иван и Колька отпрянули в служебку, а мимо них расхристанные, потные фигуры волокли свой скарб, тянули за руки детей и все наполняли и наполняли их, вдруг ставший резиновым, вагон.
Почти сразу же какие-то люди стали ломиться к ним в служебку, показывать билеты, кричать, доказывать, требовать. Мелькнула шальная мысль: выпрыгнуть из проклятого вагона и бежать, бежать без оглядки до самого дома, до мамы…
Но тут раздался гудок, и мягко и медленно колеса отмерили первые метры пути. Крики в вагоне затихли и новоявленные проводники поняли: пора идти в народ.
А народ забил все пространство вагона: сиденья, вторые и третьи полки, проход и, даже, тамбур. Иван схватился за голову - как разместить эту массу людей. Только теперь он осознал свое место и положение в вагоне. Он в нем главный и отвечает за все, что происходит и произойдет в его стенах. Вместе с Колькой они кое- как проверили билеты, кого-то поменяли местами, кого-то запихнули в свою вторую, спальную, служебку, помогли рассовать багаж. И, что удивительно, народ успокоился. Ему ли привыкать к необустроенности быта… Пусть, давка, хамство, грязь и скверная еда. Все это – мелочи жизни, главное –«чтобы не было войны»…
И пошли рабочие будни, в которых студенты стали познавать суть, большие и малые проблемы, нюансы проводниковской профессии. Работать было можно. Оба они родились в простых семьях, белых перчаток не носили и тяжелой работы не чурались. Встал главный вопрос: где большие деньги, где златые горы о которых толковал пройдоха Плюхин и тертые калачи на курсах в резерве. Довольно быстро Иван разобрался в сути дела.
Штатные проводники зарабатывали на мелочах: сдавали пустые бутылки, воровали почти весь, выдаваемый на поездку чай,
добавляя в оставшиеся крохи соду для насыщения цвета, сажали шальных « зайцев» на 1-2 перегона. Главной же статьёй их дохода была «китайка», так называемая «китайская прачечная».
Сдаваемое сходящими пассажирами постельное бельё: наволочка, две простыни и полотенце, снова шли в оборот, снова продавались вновь вошедшим пассажирам. Для этого проводники спрыскивали водой помятое бельё и проглаживали его заранее заготовленными утюгами. Сильно загрязнённые места застирывали и заглаживали. Кто спал на этом белье, был ли он здоров – этих крохоборов не интересовало. Правда, каралась «китайка» жестоко – попавшийся на ней проводник увольнялся немедленно. В целом же, всё это приносило деньги небольшие, однако, помноженные на длительное время работы, составляли солидный довесок к зарплате.
Иван сразу же отмел и чай и «китайку», оставив лишь пустые бутылки – сложить их в пустой рундук под сиденьем - дело пустячное. За ограниченный, короткий срок работы хорошие деньги могли принести только «зайцы», не шальные, а постоянные и многие числом. Он пришел к такому выводу, когда поезд катил и катил по просторам родимой страны, приближаясь к конечной цели путешествия – Владивостоку.
Прежде в нем Иван не бывал, хотя и протрубил почти пять лет срочной службы на Тихоокеанском флоте. Он служил севернее на тысячу километров в Советской Гавани. После демобилизации, мысль побывать в столице Приморья не оставляла его – ведь там, в ансамбле Тихоокеанского флота, баянистом служил его сердечный, единственный настоящий друг Поздняков Витя. Все, после демобилизации годы, лишь почта поддерживала связь меж их родственными душами и, вдруг – фантастика, подарок судьбы, поездка во Владивосток… За день до отъезда, словно гром с ясного неба – телеграмма от Вити: ансамбль уезжал на гастроли и увозил любезного друга. Надежда на скорую встречу рухнула, надежда на встречу в будущем осталась. Курс институтских наук не закончен, поезда по рельсам бегут, и надо только дожить до следующего лета, а там, Бог даст, новый рейс на край земли и, уж точно, долгожданная встреча.
Владивосток. «Толчок».
А пока Владивосток. Стоянка короткая, на всё - про всё восемь часов. Это мокрая уборка вагона, включая оба туалета, личный отдых и прием новой партии пассажиров, теперь уже до Москвы. Сил почти не осталось – восемь суток работы в вагоне – штука серьёзная, а тут мокрая уборка… Мечталось посмотреть город, побывать на знаменитом Владивостокском «толчке», о котором бывалые люди говорили c придыханием. Но как уложиться в мизерные восемь часов, как суметь разорваться на части без боли…
В таком вот разобранном состоянии духа и открыл Иван тамбурную дверь, выпуская на Владивостокский перрон пассажиров. Вдруг в закрытую вторую дверь тамбура громко постучали. Выглянув, Иван увидел стоящего на путях мужика с пустым мешком в руках. «Бутылки есть»… крикнул мужик. «Чего…» не понял Иван. «Ты что, оглох…пустые бутылки, говорю…» и не дожидаясь ответа влез в тамбур. Народ уже схлынул и незнакомец, бесцеремонно открыв в служебке рундук, начал перекладывать из него пустые грязные бутылки в свой мешок. Набив его доверху, мужик достал второй. Иван и Колька, изумлённо глядевшие на пришельца, опомнились, и начали таскать из опустевших купе порожнюю тару. Набив до верха и второй мешок, незнакомец достал деньги. « Всё честно, всё по таксе», отдавая смятые рублёвые бумажки сказал он, и подтащил мешки к открытой двери. Внизу, на рельсах их уже ждали ещё два мужика. « Вот это да, вот это работа»… только и подумал Иван, глядя, как непонятные грузчики взгромоздили мешки на тележку, стоявшую на соседней платформе.
Не успел простыть их след, как в дверь тамбура постучали вновь. На пороге стояла женщина.
«Помыть вагон?»... «Да-да»…- не веря свалившейся удаче, заторопился Иван – «Сколько?»…
«Два рубля вагон, и по рублю за туалеты»…
И тут же, как из-под земли, выросла напарница, появился веник, ведро и швабра, и работа закипела.
Поразительно, но обе женщины делали всё быстро, чётко, аккуратно, и не развозили грязь по углам. Через полчаса вагон преобразился. Как дёшево иногда стоит счастье… Четыре рубля, и ты свободен, как птица – лети себе, гуляй по славному городу Владивостоку.
Однако, шальное, казалось, счастье в действительности было счастьем спланированным. По возвращении в Москву всё повторилось, в том же самом порядке и по той же самой цене. Сначала сдача пустых бутылок, затем мокрая уборка вагона. Чуть позже Иван узнал, что самодеятельная, на первый взгляд, услуга, на самом деле – поставленный на профессиональную основу бизнес, с бригадами рабочих, своим автотранспортом и чётким графиком распределения работ: кто и когда должен встречать прибывающие поезда. Свято место пусто не бывает. Кстати, за пустые бутылки из-под водки, вина и пива, кефира и молока, чистые и грязные в Москве, Новосибирске, или Хабаровске платили одни и те же 10 копеек. Удивительный факт. Размах бизнеса на всю страну…
Сбросив с себя груз уборки, ребята ринулись в город. Быстрее, быстрее на «толчок». Дорогу спрашивать не пришлось, проводниковые бригады давно проторили к нему дорогу.
«Толчок» во Владивостоке, на первый взгляд, не отличался от себе подобных в других городах и весях необъятной нашей страны. Тот же людской муравейник, торговля с рук и машин, палатки и палаточки, толчея, шум и гам, однако…
Почти весь товар был импортным, японским: трикотаж, радиотехника, бытовые приборы, резиновые сапожки, косметика, всякая мелочёвка. И всё отличного качества, всё блестело и играло глянцем, и от этой роскоши где-то внутри зарождалось и росло чувство неуёмной жадности и желания покупать, покупать и покупать…
Иван обомлел, когда увидел эту кофточку. Пушистое, в крупную бело-коричневую клетку чудо висело среди каких-то маек, рубашек и платьев на открытой платформе обшарпанного грузовика. Пытаясь унять забившую дрожь, Иван попросил показать ему товар. О, Боже…размер тот, цвет тот, а цена… Да какая разница, какая цена… Лучшего подарка невесте, а мечталось будущей жене, невозможно было найти.
Маме он купил резиновые сапожки, о которых в Москве не имели понятия, сёстрам – блестящие цветные сеточки для волос, а себе кроссовки. На оставшиеся рубли, в магазине «Продукты» Иван купил десять поллитровых банок концентрированного сока лимонника. Где-то, когда-то он прочитал о чудодейственной силе ягод таёжного растения и теперь захотел испытать её на себе. Надо сказать, что прочитанное оказалось правдой: лимонник быстро поднимал и удерживал тонус.
Обратный путь домой показался легче и короче. Ребята начали привыкать к жизни под стук колёс, тесноте служебки и спёртому воздуху вагона. В голосе у них появились начальственные нотки в обращении с пассажирами, появилось чувство некоего превосходства над, в основном, безликой массой входящих и выходящих из вагона людей. Несколько раз подсаживали «зайцев», плату с которых, по твёрдому настоянию Ивана, брали по государственным расценкам. Никакого рвачества, никакого шкуродёрства. Это стало обязательной нормой в финансовых расчётах Ивана с «зайцами» на весь семилетний период его работы проводником.
И вот, наконец, Москва, мама, любимая девушка, и несколько дней отдыха перед следующим рейсом. В рейс Москва – Лена он уехал с новым напарником Геной, студентом юрфака МГУ, с которым познакомился в резерве. В этом, и последним, в сезоне рейсе Иван продолжал набираться опыта, вникать в тонкости «охоты на зайцев», как он про себя называл специфику своего рабочего амплуа.
;
«Охота на зайцев».
Удачно «охотиться на зайцев» мог далеко не каждый проводник-студент. Для этого «охотник» должен был уметь располагать к себе людей и внушать им доверие с первого взгляда. Должен был иметь крепкие, быстрые ноги, уметь прыгать с подножки вагона на довольно большой скорости и мгновенно ориентироваться в лабиринте вокзального терминала, разыскивая билетные кассы. Обладатель этих достойных качеств должен был обзавестись знакомствами с диспетчерами резерва, бригадирами, набиравшими проводников на рейс и ,желательно, ревизорами, которые постоянно работали на «хлебных» направлениях.
«Охота» начиналась так. Заматеревший ушлый студент приходил в резерв и давал знакомому диспетчеру взятку. Взятка составляла десять рублей. Диспетчер ставил студента в формируемую сборную бригаду (желательно со знакомым бригадиром) и давала ему нужный (общий, или платцкартный) вагон. Вагон должен был быть в середине состава. Почему в середине…да потому, что вокзалы обычно расположены почти напротив середины прибывающих поездов, а чем короче расстояние до билетных касс, тем больший шанс найти желающих уехать немедленно, но не имеющих билета.
Сама же «охота» была предельно проста. Поезд подходил к перрону вокзала на довольно приличной скорости. На подножках вагонов уже стояли, готовые к старту, «охотники» и, как только поезд начинал тормозить, прыгали и во все лопатки бежали к кассам. Обычно первым прибегал тот, чей путь был самым коротким. Он и снимал все сливки, врываясь в кассовый зал и крича: «Кому на запад»…(если поезд шел с востока), «Кому на восток»… Сбив в кучку счастливых безбилетников, он вёл их к своему вагону под завистливые взгляды соперников. А у открытой двери тамбура их уже встречал улыбающийся напарник и быстро рассовывал «зайцев» по заранее приготовленным местам. Теперь надо было только следить за своей добычей, чтобы она не сбежала не расплатившись, что иногда и случалось и, по возможности, оградить «зайцев» от ревизоров. Опытные студенты всегда имели свои любимые маршруты и знали на них всю ревизорскую рать.
Иван любил Восточное направление с рейсами на Лену, Хабаровск и Владивосток. Он перезнакомился почти со всеми контролерами на этих маршрутах, у каждого из которых было своё «плечо», и охотно выполнял их просьбы: привезти из Москвы колбаски, бензин для зажигалки, или другую мелочь. И, даже если в вагоне не было «зайцев», он обязательно подносил незваным гостям по стопке, или давал им на пиво. Кстати, по приезде в Москву, бригадир поезда никогда не оставался без вознаграждения от своих временных подчинённых. А вдруг пути пересекутся вновь…
Через два года Иван стал ассом. О нём знали даже ленинградские аспиранты, приезжавшие на подработку в Москву. Иногда, желая проверить себя и подтвердить свой класс, он демонстрировал трюк высшего пилотажа.
Купив билет до крупного города, примерно в полутора-двух сутках пути, Иван ехал простым пассажиром. Суть трюка состояла в том, что в этом городе поезд сворачивал в сторону, а его родной, c осиротевшим напарником, приходил через несколько минут. Этих минут Ивану хватало, чтобы распахать нетронутую «заячью» целину. Собрав вокруг себя целую толпу «зайчат», он успевал привести их к примерному месту остановки своего вагона, и гордо смотрел на конкурентов, гончими псами рванувшими к кассам и через минуту понуро бредущими назад.
Иван начал тщательно подбирать себе напарников. Теперь- то многие почитали за честь «спеть с ним дуэт». Дуэты эти были, в основном, двух видов. В первом – явный лидер и его ведомый. Во втором – равноправные партнёры. Начиная с самого первого рейса, Иван стал играть первую скрипку в рабочих отношениях со своим напарником, постоянно одёргивая алчного «хитрого дурака», пресекая его попытки обдирать беззащитных «зайцев» и заниматься «китайкой». Но не всегда всё шло гладко, бывали и проколы.
Однажды, за день до рейса у его напарника родилась дочь. Срочно надо было найти нового, проверенного, с «котом в мешке» ехать рискованно, рейс дальний – Лена. Иван кинулся искать по знакомым и одна из его коллег по музыкальной школе, предложила взять её брата, будущего режиссёра. С тяжёлым сердцем, предчувствуя недоброе, Иван согласился. В непростой проводниковой работе высокомерные, разболтанные актёры – режиссёры, любители выпить и поговорить о разных высоких материях, помощники плохие.
Предчувствие Ивана не обмануло. На второй день напарник запил, и ему пришлось разрываться между обслуживанием пассажиров, уборкой вагона, да ещё не забывать и про «зайчат».
Промаявшись так пару суток, Иван пошёл к соседям, ребятам, прошедшим огонь и воду, искать у них сочувствие и поддержку. Ивана они знали давно, уважали и прониклись его отчаянным положением. Вечером соседи пожаловали к нему в гости. Напарник к тому времени протрезвел и с угрозами требовал себе денег на водку.
Впервые за все время работы, Иван всё заработанное держал при себе, резонно полагая, что кто не работает, тот и не пьёт. Ребята пришли с выпивкой, у Ивана нашлась закуска и застолье началось. Затем оно плавно перешло в карточную игру на интерес и соседи раздели его напарника до трусов. Иван, как непьющий, с любопытством наблюдал за развитием событий. Компания крепко выпила, разогрелась, разгорячилась и, согласно незыблемым законам жанра, за разогревом последовал спор. Спорили напарник и один из соседей, оказавшийся студентом- пианистом. Предмет спора - исполнительское мастерство каждого из спорщиков: кто из них лучше импровизирует, у кого из них быстрее бегают пальцы, и так далее - и тому подобное. Бред какой-то… Оба вдребезги пьяные, с остервенением молотили пальцами по лавке и завывали непотребными голосами, изображая, одну лишь им понятную мелодию. Особенно колоритен был напарник, в одних трусах беснующийся на лавке с задранными к потолку вагона невидящими глазами. Этот дикий конкурс закончился вдруг: сосед пианист неотразимым ударом послал напарника в нокдаун. Лихие ребятишки ушли, прихватив с собою одежонку напарника и пригрозив выкинуть режиссёра из вагона на следующей остановке.
Угроза подействовала незамедлительно. Напарник сразу протрезвел и исчез из вагона. Иван его больше не видел – он прятался где-то в составе, а по приезду в резерв был крепко избит и больше в нём не появлялся.
Долгожданная встреча.
Свой второй сезон в проводниковом обличии Иван открывал с новым напарником – соседом по парте Сашкой Гроздецким, будущим заслуженным артистом, солистом прославленного Краснознамённого ансамбля имени А.В.Александрова. В институте они сдружились сразу. Оба уже отслужили срочную, оба любили музыку, пение, не хитрили, не юлили, не лукавили и полностью доверяли друг другу. Ивановы рассказы о железной дороге впечатлили Сашку, он загорелся, досрочно сдал летнюю сессию и, вместе с Иваном, приехал в резерв.
В их дуэте Сашка естественно и просто запел вторую партию, и ансамбль оказался удивительно ровным, прочным и долговечным. Иван предпочитал работать в общем вагоне. Для хорошего охотника на «зайцев» общий вагон был идеальным местом для хранения добычи. «Зайцев можно было рассовывать по полкам, в своей служебке, сажать на скрытые, не указанные в «бегунке», места. Для справки: в «бегунке» - специальном листке, передающимся из вагона в вагон, проводники обязаны указывать наличие свободных мест в своём вагоне. «Бегунок» доставляется бригадиру поезда, тот передаёт по рации сведения диспетчеру ближайшей на пути следования станции, а тот, в свою очередь, кассирам билетных касс.
Да и «зайцы» общего вагона были на редкость неприхотливыми. Можно сесть на свободное место на лавке – отлично, забраться на третью полку – хорошо, прикорнуть в тамбуре – и так сойдёт: лишь бы ехать в вагоне. Да и путь их почти всегда был короток: три-пять пролётов, а это лишь несколько часов пути, риск нарваться на ревизоров невелик. К тому же железнодорожный парадокс: чем короче расстояние, тем дороже билет.
Первый рейс нового сезона – Владивосток. Удивительное совпадение: первый сезон открывался тоже Владивостоком, однако сейчас Иван чувствовал себя спокойным и уверенным в своих силах. Весь год он, и друг его Витька держали связь меж собой через почту и, судя по всему, встреча их должна была произойти.
Восемь суток обычной работы, на редкость удачной «охоты» и вот он – долгожданный Владивосток…Не отрываясь смотрел Иван на надвигающуюся глыбу вокзала, на заполненный встречающими перрон и…наконец, рассмотрел, увидел такую знакомую, такую желанную Витину фигурку. Они крепко обнялись и расцеловались. Витя терпеливо ждал, пока Иван закончит возню с бутылками и уборкой, а потом подхватил друга и потащил его к себе, в общежитие ансамбля Тихоокеанского флота. От Витиной комнаты, да и от всего общежития, за версту несло казёнщиной. Стол, два стула, тумбочка, железная кровать, накрытая серым колючим одеялом, какой-то шкаф. Вот и вся обстановка, вот и весь уют. На столе бутылка красного вина, непонятный салат, рыба. Перехватив удивлённый взгляд Ивана, Витя пояснил: салат целиком из морепродуктов, он очень вкусен и полезен и непривычен только вначале. Сели за стол, налили в гранёные стаканы портвейн «777» и чокнулись за встречу. Подцепив вилкой непонятную смесь и, с некоторой опаской, отправив её в рот, Иван ощутил нежный, чуть отдающий йодом аромат. Да, сочетание морской капусты, мидий, кальмаров и ещё каких-то морских даров оказалось превосходным. В сбивчивых рассказах о себе, о своём житье - бытье, каких-то планах, женщинах, учёбе и работе проскочили – пролетели несколько часов. Надо было возвращаться в вагон. И это всё?!…Встреча, которую ждали несколько лет, подошла к концу… Расставаясь, оба знали, нутром своим чувствовали: не бывать уже больше этим объятьям, не посмотрят они больше друг другу в глаза, и не изольют друг другу свои души…
Поздняков Виктор.
С Витей, Иван познакомился, когда пошёл третий год его службы. Служил он в северном отдалённом районе нашей обширной страны в городе Советская Гавань Хабаровского края, на берегу Татарского пролива, отделявшего остров Сахалин от материка в самом узком его месте. В ясную погоду можно было на краю горизонта разглядеть верхушки Сахалинских сопок. Советская Гавань, или просто Совгавань, база Тихоокеанского флота, состояла из нескольких посёлков на берегу фантастической красоты глубоководной бухты. Сначала Иван проходил свою службу при штабе базы в посёлке Желдорбат, что означало – железнодорожный батальон, затем в посёлке Военпорт, на противоположном берегу бухты. Развлечениями во время увольнений Совгавань своих служивых людей не баловала. В Доме офицеров кино, да танцы под баян с малочисленным женским населением, или, если повезёт, скучающими офицерскими жёнами, проводивших своих мужей в дальний морской поход. Вот, собственно, и всё…
В первый же свой приход в Дом офицеров, Иван увидел сидящего на сцене парня, примерно своего возраста, в гражданской одежде, играющего на баяне. Играл парень здорово. Иван сам закончил музыкальную школу по классу баяна, повидал и послушал немало баянистов, но такого…Парень на сцене творил чудеса. Казалось, что он сросся с баяном, и это нечто единое целое, сидящее на стуле, низвергало в зал то бурлящий водоворот, то растекалось безбрежной гладью моря, то начинало говорить обыкновенным музыкальным языком.
Надо было знакомиться с этим чародеем, и немедленно. Прижимаясь к стене, стараясь не мешать танцующим парам, Иван подошёл почти вплотную к сцене и уставился на парня. Он был чуть выше среднего роста, достаточно плотный и совсем не походил на артиста. Широкое, чисто русское курносое лицо, покрытое веснушками, с небольшими голубыми глазками, высоким лбом и, уже поредевшими, белокурыми кудряшками источало снисходительное благодушие. Он, видно, привык быть хозяином на этой сцене, в этом зале, и это положение хозяина нравилось ему.
Наконец парень заметил матроса, не сводящего с него глаз, и чуть заметно улыбнулся ему. Иван приободрился. В перерыве между танцами он подошёл к парню, представился, как мог, и сказал, что закончил музыкальную школу по баяну. Парень, которого звали Витей, неожиданно очень обрадовался и наказал Ивану в следующее же увольнение придти в Дом офицеров и разыскать его. «Меня здесь знают все»…
С увольнениями у Ивана всё было в порядке. На плавучей мастерской, обслуживающей корабли по мере надобности в порту, или на стрельбах в море, у него была отдельно стоящая на носу рубка. В рубке находилась автоматическая телефонная станция на 50 номеров за которую отвечал Иван, он был телефонистом. Кроме того, в рубке стоял топчан с подушкой и одеялом, тумбочка, пара табуреток, мощная электроплитка, сковорода, чайник и огромный бачок, в котором Иван с друзьями варил свежевыловленных крабов. Ловили крабов вечером. Из проволоки делали круг, на круг натягивали сетку, а к сетке привязывали селёдку, или рыбину, желательно с душком. Спускали шлюпку, отплывали метров на пятьдесят и начинали медленно эту сетку опускать в воду. Бухта была глубокой, до шестидесяти метров. Минут через тридцать – сорок улов можно было поднимать, и чем выше, тем быстрее. Попавшиеся крабы не успевали ускользнуть, запутавшись в сетке. Ловцы хватали их за ножки и бросали на дно шлюпки. Иван наливал в бачок забортной воды, ставил его на плитку, а затем в бурлящий кипяток бросал драгоценные морские дары. Через несколько минут всё было кончено. С ножек багровых, дымящихся крабов панцирь слезал, как чулок. То-то было объеденье…
Офицеры, служившие на мастерской, во время стоянки жили с семьями на берегу, и каждый из них обязан был иметь свой телефонный номер на автоматической станции, обслуживаемой Иваном. Связь была воздушной, проводной. К каждому телефону шли провода, протянутые по столбам, чердакам и крышам. В случае обрыва, или замыкания, Иван брал монтёрские когти, кусачки, моток провода, контрольную телефонную трубку и шёл на линию искать повреждение. Встречающимся патрулям, несущим дежурство по городу, он выразительно показывал свою трубку – мол, при исполнении служебных обязанностей…Его не трогали.
Бывало, особенно на последнем, четвёртом году службы, Иван злоупотреблял своим служебным положением. Друзья-приятели, одного с ним года призыва, «годки», нередко просили его сходить на берег, в город. Причин тому было множество: разные торжественные даты, посылки из дома, а то и просто – душа горит… Ну, как откажешь «годкам» - да никак… И он шёл в свою рубку, замыкал перемычкой контакты номера командира, замполита, или какого-нибудь офицера, и ждал. Ждать приходилось недолго. Прибегал вестовой с приказом немедленно восстановить связь. Иван требовал увольнительную, так как с когтями и прочими причандалами, без увольнительной в магазин заходить было опасно. Тут же выписывалась увольнительная, Иван не спеша шёл в город, заходил в магазин, и выполнял «заказ» годков. Затем, так же не спеша, возвращался в свою рубку, вынимал перемычку, устанавливая контакт с абонентом, и докладывал о восстановления связи…
В следующее воскресенье, получив увольнение, Иван поспешил в Дом офицеров. Виктор уже ждал его и, дав ему в руки баян, попросил что-нибудь сыграть. Иван, не прикасавшийся к инструменту со времён музыкальной школы, с грехом пополам, изобразил «Полонез Огинского» и «Танец маленьких лебедей». Маэстро, в целом, остался доволен и предложил поиграть с ним дуэтом. Как дуэтом, с кем дуэтом, с этим виртуозом… Да чтобы осмелиться сесть рядом с ним, надо было вкалывать на баяне по три, четыре, а то и все пять часов в сутки. Но не это было главным.
Свободного времени и желания заниматься у Ивана хватало. Главным был баян, вернее отсутствие оного. Витька играл на казённом, а второго в Доме офицеров не было.
В тот же вечер Иван отправил маме слёзное письмо, умоляя прислать его баян. Затея была безумной: где Москва, а где Совгавань – разобьют вдребезги…Однако, других вариантов не было. После долгих полуторамесячных ожиданий Иван, трясущимися руками, вскрыл фанерный короб, пришедший из Москвы. Из короба горохом посыпались кнопочки басов, а потом вывалилась и вся механика…Витя, осмотрев останки баяна, сказал, что надежда умирает последней, забрал с собою корпус со всеми потрохами и унёс к себе домой. Жил он в старом деревянном домике, недалеко от Дома офицеров.
Через неделю баян был, как новый, и Иван с упоением начал пахать. Вспомнил гаммы, арпеджио и аккорды правой и левой рукой, без счёта гонял хроматическую гамму, восстанавливая былую неплохую технику. А потом Витя дал ему ноты партии второго баяна в «Танце Эгины» из музыки к балету «Спартак» Арама Хачатуряна. Труднейшее произведение, бешеный темп. Разбирал её Иван трудно и долго, отрабатывал с упорством маньяка. Затекала спина, ломило левое плечо и руки от многочасовых занятий, но он терпел, не отступал, чуя, что делает это не зря, что это очень, очень важная работа, переломная веха в его жизни. В конце концов он одолел это нагромождение нот на нотном стане, превратив его в искрящийся стремительный поток звуков, вырывавшийся из-под его пальцев. Он ликовал, он победил, он стал партнёром лучшего баяниста Совгавани, а может и всего Приморья…
Скоро у дуэта набралась большая программа произведений самых разных жанров, хотя предпочтение отдавалось классике. Начались концерты, пришло признание слушателей, пришло самоутверждение Ивана, как баяниста и музыканта.
С Витей он сблизился. Странный это был человек. Русь богата такими людьми. Большие таланты, гении в музыке, литературе, науке, в прозе жизни они беззащитны, как младенцы, и барахтаются в ней, тонут и идут ко дну. Такие люди долго не живут. Состояние творческого напряжения, помноженное на колоссальную работоспособность не может быть вечным. Нужна передышка, отдых, расслабление и, зачастую, они, эти люди, находят его в беспорядочной богемной жизни, алкоголе и наркотиках. Чувства и поступки, обычные для обычных людей, приобретают у них гротескную форму: любить - так до безпамятства, пить – так до потери сознания. Примеров множество, а конец один: подорванное здоровье, сломленная психика и ранний уход из жизни.
Витя был самородком. В сибирской глубинке, у матери, работавшей воспитателем в детском саду, на работе, он увидел баян. Баян зачаровал его. Мальчик попросил показать ему инструмент, взял его и уже не выпускал из рук. По самоучителю выучил нотную грамоту, научился играть, да так, что вскоре стал лучшим баянистом в округе. Повзрослев, Витя приехал в Хабаровск, поступать в музыкальное училище. На приёмных экзаменах блестяще сыграл труднющую программу, а вот сольфеджио не сдал. Он его просто не знал, в самоучителе сольфеджио не было. Да и в грамматике и прочих школьных науках Витя был слаб. И всё-таки его приняли в порядке исключения, зачислили на первый курс – талант был очевиден. Через год он стал лучшим студентом училища, а потом оказалось, что ему просто не у кого учиться – он играл, понимал и чувствовал музыку лучше и глубже своих учителей. Вскоре подошло время отдать Родине свой воинский долг. Так Витя оказался в Совгавани, служил в пехоте и играл в Доме офицеров, а после демобилизации остался работать в нём уже свободным гражданским лицом. Начальник Дома офицеров души не чаял в своём простодушном, не от мира сего подчинённом, а через несколько лет, получив должность начальника ансамбля Тихоокеанского флота, уехал во Владивосток и, через полгода, предложил Вите стать солистом – баянистом прославленного коллектива.
Интересные отношения сложились у друзей между собой. Во всём, что касалось музыки, Иван безропотно подчинялся Виктору. Во всём, что касалось быта, жизненных, человеческих отношений, Иван был опекуном, этаким Витиным «дядькой». Он помогал управляться с нехитрым хозяйством, пытался гасить прущие через край эмоции друга, которыми он только и жил. Уж если Витя что-то делал, чем- то, кем-то увлекался, то меры не знал и мог натворить незнамо что. От Ивана тайн у него не было, и советы друга он воспринимал всерьёз. Они были и друзьями и братьями и попеременно учителями. Такого в жизни Ивана больше не было, в Витиной, вероятно, тоже.
Встреча Ивана с Виктором сыграла определяющую роль в его выборе дальнейшего жизненного пути. Демобилизовавшись, и имея вызов на приёмные экзамены в МЭИ, он спокойно, но твёрдо объяснил маме, что отныне вся его жизнь будет связана только с музыкой. Мама не возражала. Она верила в своего сына. Уже через день Иван устроился в клуб аккомпаниатором хора.
Цыганский табор.
Работа проводника вагона таит в себе, невидимые с первого взгляда, скрытые опасности. Удачливые и шибко охочие до наживы проводники-студенты, в погоне за деньгами, могут подорвать здоровье, неделями ютясь в тесной служебке, дыша спёртым, а то и смрадным воздухом вагона и питаясь всухомятку. От длительного пребывания в пути, езде стоя в открытом дверном проёме тамбура, или сидя на подножке, притупляется чувство самосохранения, приводящее, иногда, к печальным последствиям. После почти трёхмесячной непрерывной работы, учёба в институте может показаться каторгой, на неё не останется сил. И ещё. Длительное общение с разношёрстной публикой, постоянный вынужденный командирский тон, делают даже воспитанного, интеллигентного студента грубым и беспардонным. Правда, временно. Через две – три недели эта хамская личина трескается и сползает со студента, как старая кожа со змеи.
Иван с первого же рабочего сезона установил свой временной предел: тридцать дней, и, ни разу не нарушил это правило за все годы работы проводником. Он хорошо зарабатывал, большую часть денег отдавал маме, а на остальные ехал с невестой отдыхать на юг.
Вернувшись из Владивостока, находясь ещё под впечатлением встречи с Витей и толком не отдохнув, Иван с напарником попал на рейс Москва – Лена. Этим рейсом он ехал в третий раз, Сашка - в первый. Конечной остановкой являлся посёлок Усть-Кут, рядышком со знаменитой Братской ГЭС. Вокруг глухая тайга, первозданная природа. От Москвы поезд шёл Транс - Сибирской магистралью до Тайшета и поворачивал налево, к Братску. Тайшет запомнился Ивану потрясающими пирожными – маленькими круглыми воздушными эклерчиками, до отказа заполненными взбитыми сливками. Продавались они в ларьке на пыльной пристанционной площади и стоили до смешного мало. Иван попросил завесить ему килограмм и ему подали огромный бумажный куль, который надо было нести двумя руками. Потом он долго жалел, что купил так мало – с напарником они съели их за два дня. А уж в следующую поездку на Лену, чудо пирожными лакомились и его любимые женщины. А ещё, в неказистом магазинчике «Продукты», Иван увидел стоящие на полке бутылки. Обычно он не обращал внимания на водку, так как её не пил. Внимание его привлекла этикетка. На простеньком листочке было написано: «Спирт питьевой». И всё. Вот это да… Цена чуть выше водочной…Иван не колеблясь купил несколько бутылок – мама делала разные наливки, да и любителей выпить среди родственников и знакомых хватало.
Этот рейс оказался необычным. Во-первых – вагон был плацкартным, а во – вторых…Поезд подошёл к перрону и в их вагон начал грузиться…цыганский табор. Ребята обомлели. Бородатые мужики в чёрных шляпах, старухи с трубками, молодухи в цветастых юбках с целым выводком галдящих цыганят, и целая гора узлов. Руководил посадкой осанистый старик с густою седой бородой. «Цыганский барон» - мелькнуло в голове. Сразу же вагон начал разваливаться от страшного шума и гама, от ора младенцев и баулов, забивших всё пространство от пола до потолка. Что делать, как навести порядок в этом бедламе…
Неожиданно в служебку просунулась седая борода – «Разрешите» - на пороге стоял старик. Ребята выжидательно молчали. «Начальник», безошибочно определив старшего, обратился к Ивану старик – «не беспокойся, за порядок я ручаюсь, если что – обращайся ко мне»…Барон ушёл.
«Н-н…да» - протянул Иван – «Влипли мы, Саня, в историю скверную, как бы не ободрали они нас с тобою, как липку»…Сашка согласно кивнул. Ребята достали постельное бельё и раздали его в руки каждому ромалэ. Свободных мест в вагоне почти не осталось, а стало быть, и почти половина рейса обещала быть пустой, без навара. Табор ехал далеко, до Усолья – Сибирского, приходил глубокой ночью и стоял всего минуты три. Было над чем поломать голову…
Иван начал задабривать барона. Сам приносил ему большую эмалированную кружку с крепко заваренным чаем, открывал «служебный» туалет, который проводники обычно закрывали под самыми вздорными предлогами, не пуская в него рядовых пассажиров, и обращался к нему исключительно на «вы». По несколько раз в день ребята проходили по вагону, пересчитывая цыган. Пока всё было спокойно, постельное бельё, вроде, цело. Пока…
Ивану было тяжело. Крупные города, в которых можно было разжиться хоть какой-то «зайчатиной», проезжали во время его отдыха. Сашка «охотой» не занимался, и Ивану приходилось рвать свой драгоценный сон, чтобы добывать хотя бы какие-то деньги. А поезд всё катил и катил, приближаясь к Усолью – Сибирскому и всё тревожнее на душе становилось у ребят. И вот день развязки настал. Набегавшись днём по вагону, и зорко всматриваясь в начинающих собирать свои баулы ромалэ, Иван и Сашка сильно устали. Вечером на дежурство заступал Сашка, ему выпало провожать табор. Иван, наказав Сашке разбудить его за полчаса до прибытия в Усолье – Сибирское, ушёл в спальную служебку, ткнулся в подушку и мгновенно уснул.
От разорения их спасло чувство, которое выработал в себе Иван за время поездок, в роли «охотника на зайцев» - он просыпался, как только поезд начинал тормозить. Дело в том, что при утере казённого постельного белья, проводники платили за него сумму в несколько раз дороже номинала и один только постельный комплект, без одеяла, стоил кучу денег.
Иван проснулся внезапно. Словно тугая пружина поддала ему под зад, и он вылетел из спальни. Распахнув дверь в служебку, увидел спящего Сашку. «Вставай» - заорал Иван и, рассталкивая уже столпившихся у выхода цыган, приказал: «Открывай, баулы»…
Подоспел напарник. Вдвоём они раскрывали, разворачивали цыганское барахло и вытаскивали из него простыни, наволочки, полотенца и, даже, подушки. Ромалэ обомлели от такого натиска, и безропотно позволили провести этот молниеносный тотальный шмон. Последний баул вскрывали, когда поезд уже останавливался у перрона станции Усолье – Сибирское. Открыв дверь тамбура вагона, ребята с ненавистью смотрели на торопливо покидающий их табор.
Вагон опустел, никто к ним не подсел и поезд тронулся. Стараясь унять нервную дрожь, Иван с напарником начали разбирать и считать, чуть было не уплывшее от них казённое имущество. Оказалось, почти двадцать полных комплектов, да и ещё немного по мелочи. Уже позже, окончательно оправившись от ночного кошмара, Иван не мог избавиться от застрявшей в его голове народной мудрости: «Чёрного кобеля не отмоешь добела», «Сколько волка не корми - он в лес смотрит» и прочих поговорочных шедевров. Не сработало его заигрывание с бароном: цыган остался цыганом.
Обратный путь, словно в награду, порадовал достаточным количеством послушных «зайцев» и, пропустивших их поезд без досмотра, ревизоров.
Шикотанская сайра.
Следующий сезон для «дуэта» был последним. Сашка, после окончания института, уезжал в Киев, работать в театре Оперетты, Иван же, собирался жениться, ему нужны были деньги, так что без резерва проводников он обойтись не мог.
Последний сезон начался рейсом в Хабаровск. Иван, как обычно, попросил себе общий вагон, но получил от хорошо знакомого ему диспетчера неожиданный отказ: из дальних рейсов общие вагоны изъяли. Ребята получили вагон плацкартный. С их опытом, неплохо заработать можно было и в нём. Не думали они и не гадали, не ожидали, что надолго запомнят это сюрпризный для них рейс.
На перроне Ярославского вокзала их вагон ожидало большое скопление женщин. Только женщин, в основном молодых, лет двадцати с хвостиком. Посадка шла спокойно, деловито, руководила ею дама «бальзаковского» возраста. Когда все девицы заняли свои места и управились с довольно нехитрым багажом, дама зашла в служебку и, мило улыбаясь, объяснила: группа девушек из Волгограда едет работать на остров Шикотан. Девушки завербовались на сезонную работу по переработке сайры и изготовлению из неё знаменитых на всю страну консервов. Многие из них едут не первый раз, работу эту знают и ею очень довольны. Девушки надёжные, хлопот не доставят, убирать за собою и подметать в вагоне будут. Она ещё раз улыбнулась и ушла в свой девичник.
Ребята успокоились. Поезд набрал обороты, в ближайшее время останавливаться не собирался, их никто не тревожил. Можно было спокойно перекусить и отдохнуть. Когда же, через час, Иван вышел из служебки, то увидел незнакомого мужчину, сидящего на боковом сиденье в самом начале вагона, за титаном с кипятком. Под столиком у него стоял бочонок.
«Начальник, не прогоняй, дай мне немного посидеть»… и склонился над бочонком. Через несколько секунд, широко улыбаясь, он протянул Ивану большую эмалированную кружку, до краёв наполненную тёмно-бордовой жидкостью. Вино…острый винный дух ударил в Ивановы ноздри. Иван растерялся. И тут же к ним подскочила бальзаковская дама и несколько девиц. Всё стало ясно.
«Придут ревизоры – я тебя не знаю, понял»… «Понял, начальник. Я вас не обижу, угощаю бесплатно»…Иван увидел, что и девицы, и их старшая уже были под шафэ. Гнать мужика из вагона было бесполезно: ты его в дверь, а он – в окно… В служебке они с Санькой распили полулитровую кружку креплёного домашнего вина, не переставая удивляться человеческой неиссякаемой пронырливой предприимчивости.
К вечеру оказалось, что молдаванин со своею бочкой, лишь цветики-цветочки. Ягодки созрели ближе к ночи. Со всего состава, как пчёлы на мёд, в их вагон слетелся разный служивый люд. Солдаты, матросы и старшины срочной службы учуяли сладкую ягодную поляну. И…пошло-поехало. Молдаванин черпал и черпал из своей бездонной бочки, открытые купейные проёмы занавесились простынями, свет вырубили и лишь лампочки ночного освещения, тускло мерцая, помогали возвращавшимся из туалета отыскать своё уютное гнёздышко.
На следующий день атаке любвеобильных волгоградок подверглись проводники. Сначала самые бесцеремонные из них заходили в служебку с самыми пустячными просьбами, за которыми следовали откровенные намёки. Не сработало. Тогда девицы начали приглашать ребят к себе в гости на рюмку чая, подлавливать их в тамбуре. Иван и Сашка ушли в глухую оборону, закрывшись в служебке и общаясь с сиренами через дверь. Тогда самые неуёмные и настырные дамы стали подсовывать под дверь записки самого интимного содержания: «Ванечка, я жду тебя в туалете»… «Сашенька, загляни на огонёк в четвёртое купе»…Дошло до того, что ребята покидали своё убежище лишь в случае крайней нужды – на остановках и в туалет. В вагоне воцарилась анархия: кто и к кому приходил – неизвестно. Вдруг кто-то являл свой вокальный талант, вдруг раздавался ритмичный топот пляски. В общем – безобразие полное. И когда, на седьмые сутки, поезд подошёл к перрону Хабаровского вокзала, вздох облегчения исторгся из груди обессилевших ребят.
Расставание с девчатами прошло без эксцессов. Иван и Сашка даже посочувствовали им: полгода без мужского внимания и ласки… Не всякая дама в соку на это пойдёт…
Байкал.
Легендарное озеро Иван впервые увидел из открытой двери теплушки, когда эшелон с новобранцами из Москвы и Московской области полз по Транссибирской магистрали. Ползти надо было до Хабаровска, а дальше до Комсомольска - на Амуре, а ещё дальше до Советской Гавани – конца света. Потом он проезжал мимо Байкала ещё много раз: в отпуск, по демобилизации, проводником до Хабаровска и Владивостока. И всегда было одно и то же: Озеро притягивало и зачаровывало его. Поезд долго колесил вдоль Байкальского берега, то идя рядом с кромкой воды, то отдаляясь, но не теряя водной глади из вида. На остановках продавали вяленую и сушёную рыбу, раков, однако, воспетого в песнях, омуля не было. Весь вышел – разводили руками рыбаки.
Мечта была у Ивана. Давняя и тайная мечта – искупаться в Байкале. Быть у воды, да не замочиться… Единственный шанс искупаться в Озере был на Слюдянке. На этой узловой станции поезд стоял около двадцати минут: менялась тяга - электровоз на тепловоз, или, наоборот, в зависимости от направления движения.
Раньше Иван боялся рискнуть, боялся опоздать, отстать от поезда, не был уверен в своих напарниках. Теперь же рядом с ним был верный друг Сашка. Уж он-то не даст машинисту дать прощальный гудок, не выпустит из рук красный флажок, запрещающий поезду трогаться. Кроме того, этот сезон в их совместной работе был последним и попадёт ли он к Байкалу ещё разок – большой вопрос.
Иван решился: или - сегодня, или - никогда. Он попросил Сашку стоять у вагона с красным флажком до тех пор, пока не прибежит с купанья. Он был уверен, что успеет окунуться в священные воды и вернуться до отхода поезда. Вон оно, Озеро, плещется прямо за пристанционными постройками, рукой подать. А уж если не успеет, то пока дежурный по вокзалу будет выяснять причину задержки, наверняка пройдёт ещё пара – тройка минут.
Сказано – сделано. Едва поезд начал тормозить, подъезжая к перрону Слюдянки, Иван прыгнул с подножки и рванул к Байкалу. Озеро… где озеро…Он упирался в какие-то заборы, упирался в тупики, метался влево, вправо, а дороги к воде найти не мог. Таяли драгоценные секунды, минуты и, совсем отчаявшись, Иван, протиснувшись в какую-то щель, выскочил на… берег. Вот она, вот она – легенда живая, и сейчас он в неё нырнёт.
Сбросив одежонку, без разбора прыгая по острым камням, Иван подбежал к воде. Вода изумила его. Никогда, ничего подобного в жизни своей он не видел. Она была живой… Она дышала, переливалась, искрилась изнутри, каждый камешек, каждая песчинка была, как на ладони.
«Хоть ноги то замочить успею»… Он шагнул и…ухнул по пояс. Леденящий холод ожёг его, перехватил дыхание. По инерции, Иван пару раз махнул руками, и пулей вылетел на берег. Стуча зубами, натягивая на мокрое, покрытое пупырышками тело одежду, он почувствовал, как мгновенно разлилось по нему ликованье – он искупался в Байкале… Он искупался в Байкале!
Так же мгновенно подавив его, Иван бросился назад. Конечно же, он не запомнил дорогу. И снова шараханье влево - вправо, и вот он, верный Сашка с красным флажком в руке. Отведённого на остановку времени хватило. Такой коротенький по времени, и такой ёмкий и важный эпизод в его, Ивановой, жизни. Он искупался в Байкале…
Золотая Караганда.
И вот, институт окончен, свободный диплом получен, работа осталась прежней – преподаватель музыкальной школы, педагогический отпуск – большой. Иван женился на своей любимой, получил от неё драгоценный подарок – дочурку, а вместе с ним, внезапно возникшее и, как оказалось, никогда уже больше не покидавшее его, чувство ответственности и тревоги за жизнь этих, ставших его частью, людей.
Зарплата преподавателя мизерна. Учась на дневном отделении, Иван ухитрялся работать в двух, трёх, а то и четырёх местах. Крутился, как волчок, успевая и на учёбу и на работу, дорожа каждой минутой. Отдыхать летом два месяца – роскошь непозволительная, и он снова поехал в такой знакомый ему резерв проводников Ярославского направления.
Студенческая вольница сходила на нет, однако можно было ещё поездить проводником вольнонаёмным. Диспетчеры прежние, бригадиры прежние – работай, но уже с другим напарником. Сашка укатил в свой Киев, но вскоре вернулся в Москву, поработал в знаменитом камерном хоре Минина, и затем окончательно осел в легендарном Краснознамённом ансамбле Александрова.
Иван остановил свой выбор на давнем знакомом по учёбе, работе, да и по жизни. Есть такая порода людей, которая самые простые свои дела и поступки умеет подать, как нечто необыкновенное и значительное. И вообще у них всё по высшему разряду. Это позёры. Люди крайне амбициозные, с явно завышенной самооценкой, они, вероятно, сначала играют, надевая на себя маску значительности, но потом сживаются с нею, и она становится их естеством. Позёры продолжают надувать щёки даже с теми, кто знает их, как облупленных. Это уже не лечится, это уже патология. Они не любят бывать в одной компании с настоящими талантами и дружат с людьми, уступающими им в интеллекте, чтобы постоянно находиться в центре их внимания и почитания. Иван когда-то дружил с ним, быстро раскусил его суть, дал ему это понять, и они отдалились друг от друга. Теперь же Иван предложил ему стать напарником в грядущих поездках. Деньги нужны всем, даже позёрам.
Итак, они ехали в Караганду. Иван был наслышан об этом «золотом», как его называли, рейсе, но прежде никак не мог на него попасть. Мешали разные бытовые обстоятельства, нестыковка рейсов, и железное Иваново правило – работать ровно тридцать дней. Ребята, побывавшие в Караганде, рассказывали о прекрасном снабжении (близость Байконура) и немереном количестве «зайцев». Когда Иван предложил будущему напарнику поработать вместе с ним, тот пафосно ответил, что презренный металл его волнует мало, а вот возможность открыть для себя новые горизонты, красоты природы и незнакомые города нашей прекрасной Родины всегда будоражили его воображение. «Я буду смотреть в окно» - ответил он. Ивану стало весело: «Посмотрим, какие песни ты будешь петь, когда увидишь денежки»…
Так оно и случилось. В окно, на проплывающие мимо пейзажи, напарник смотрел лишь до тех пор, пока Иван не показал ему купюры, полученные от первых «зайцев», а потом безропотно начал выполнять свою часть работы: подметать пол, разносить чай, принимать и размещать безбилетников. Все заработанные на «зайцах» деньги Иван, по возвращению в резерв, делил пополам, до рубля. За исключением рейса с сильно пьющим режиссером, который , кроме разбитой физиономии, от поездки ничего не получил.
Выехали из России, и въехали в Казахстан. Другая страна, другие люди. На полустанках начали подсаживаться аборигены. Смуглые, обветренные, в сапогах, стёганых халатах и лисьих, с хвостами, треухах. Пройдёт этакий джигит по вагону, а за ним хоть топор вешай: вонь несусветная. Редко у кого на руках билет – в степи касс мало. Рейс, своё название «золотой», начинал оправдывать.
Вот и Караганда. Стоянка, по времени, приличная. Хотя и степь, и Тьмутаракань, а набор хозяйственных услуг по уборке вагона, как в Москве, да и по той же цене. Сбросив с себя груз чёрной работы, ребята двинули в город, в центр, где и началось их удивление, которому не будет конца до самой отправки поезда. На главной улице торговали рыбой, живой, настоящей. Жирные карпы лениво переваливались с бока на бок в огромных бочках. Цены смешные. Ах, кабы эти бочки, да в Москву, Люберцы. Вот была бы потеха… Гастроном же сразил Ивана наповал своею…cырокопчёной колбасой. Шесть сортов сырокопчёной колбасы! Это уже выходило за пределы разумного… Дома он просто забыл это дивное словосочетание: сырокопчёная колбаса, а здесь, в Караганде, вот она – лежит себе спокойно в витрине и никто за нею не ломится. Иван купил по несколько батонов каждого сорта и пошёл удивляться дальше. Пирожные и торты, шоколад, крабы и развесная икра – мельтешение в глазах и горечь сознания, что нельзя эту снедь привезти домой: жара стоит страшная. Добил же его Универмаг - своими дефицитнейшими бритвенными лезвиями «Жилетт».
Истратив почти все заработанные деньги, ребята вернулись в вагон. Надо было готовиться к обратной дороге. Поезд отправлялся днём, билетов в кассе не было, и «зайцев» можно было брать голыми руками. Вот уж действительно – «золотая» Караганда.
Вагон забили под завязку. Неприхотливые степные аборигены утрамбовали третъи полки, проход, служебки и оба тамбура. Обилеченная публика не роптала: ехать надо было всем. За пару минут до отправного гудка , грянул гром – групповая ревизия!...
Что такое групповая ревизия?!...Это большая группа ревизоров, разбитая на группки по два – три человека, которые одновременно, с двух сторон, входят во все вагоны поезда. От них не спрячешься, от них не убежишь. Проводникам вагона, в котором находятся «зайцы» - конец. «Телега» на них обеспечена и суровое наказание неизбежно.
Иван с напарником заорали страшными голосами и стали выталкивать бестолковых казахов из тамбура на землю. Быстрее, быстрее, быстрее… Горохом посыпались безбилетники с третьих полок, и тут поезд…тронулся. В дверях встали неумолимые стражи закона. По иронии судьбы, одним из трёх проверяющих оказался старый знакомый Ивана, которому он привозил из Москвы разную разность, всегда давал на пиво и, даже пару раз, пропустил c ним по рюмке у себя в служебке. Ревизор виновато улыбнулся и пожал плечами, мол ничем не могу помочь. В вагоне осталось ещё десятка два «зайцев», их даже не стали считать, и так всё было ясно. Вдруг поезд затормозил, из всех вагонов вытряхнули остатки «зайчатины», поезд тронулся вновь и набрал ход.
На обратном пути удалось подработать немного. Терять было нечего, «телега» лежала у бригадира, а снаряд в одну воронку не попадает дважды. С этим рейсом разбирался сам начальник резерва Иван Иваныч. Он Ивана знал, ничего говорить не стал, а только протянул ему чистый лист бумаги: «Пиши заявление…». Так, этим рейсом, досрочно закончился предпоследний Иванов сезон, рейсом, чуть не ставшим «золотым», да только карта, вроде, легла не та…
Трагедия под Клюквенной. Первый звонок.
Приехав на следующий год в резерв проводников, Иван обнаружил в нём большие перемены. Главная, заключалась в том, что вирус стройотрядов проник и поразил- таки и железную дорогу.
Разношёрстная студенческая вольница была объявлена вне закона, а её место заняли стройные ряды будущих инженеров, медиков, учителей и юристов-экономистов, сознательных и активных строителей туманного прекрасного будущего. Срок изучения техники безопасности увеличился, но, самое главное, появилась групповая ответственность за нарушения дисциплины и трудового кодекса. Один студент проштрафился – наказали весь отряд. Первым желанием Ивана было: повернуть свои оглобли назад. Но где взять деньги, разве на учительские отпускные проживёшь всё лето… Надо было крепко подумать, покумекать, найти лазейку в монолитных отрядных рядах. Кто ищет – тот всегда найдёт. Можно было напроситься ехать в отряде, если тебя возьмут, или заменой в штатной бригаде. Иван рискнул поехать с отрядом будущих учителей, в сплошном девичнике. Поехал в «тройке», когда два вагона обслуживают три проводника. Денег в «тройке» платят в полтора раза больше. Иван, конечно, ехал один, а в соседнем вагоне две девчонки из Ленинского пединститута.
Поездка проходила штатно. Было немного непривычно работать одному, но он успевал и «зайчишек» пострелять и вагон держать в чистоте и порядке, да и пассажиров чайком побаловать. Проехали Ярославль, Свердловск, Новосибирск, стали приближаться к Красноярску. Наступила ночь. Уложив людей, обойдя спящий вагон, и убедившись, что всё в порядке, Иван пошёл отдыхать. Он был уверен в том, что не проспит и вовремя разбудит всех выходящих в Красноярске. За годы работы проводником и специфики «охоты на зайцев», Иван научился моментально засыпать в свободное время и мгновенно просыпаться при любом торможении поезда.
Он проснулся, лишь только колёса начали цепляться за рельсы. Взглянул на часы. Рано, до Красноярска ещё надо ехать. По времени где-то рядом должна была быть станция Клюквенная. Эта станция, на железной дороге имела репутацию станции коварной, на подъезде к ней нередко случались аварии.
Поезд, встал. Прошла минута, другая. Тишина. Иван вышел в тамбур, открыл дверь. Темень – хоть глаз коли, и ни звука. Где стоим, почему стоим… Подошли встревоженные соседки, едут в первый раз. Постояли, послушали, в души закралась тревога. Прошло минут пятнадцать, двадцать – никаких признаков жизни… Через полчаса послышался глухой шум. Шум нарастал и, через пару минут, по встречному пути, в сторону Красноярска промчался короткий состав. В кромешной мгле не разглядеть, что это. Через полчаса – ещё неопознанный состав. Ещё через полчаса в темноте началось шевеление. Где-то далеко-далеко появилась светлая точка, затем другая, третья… «Фонари»… - догадался Иван. Вскоре послышались глухие голоса, потом тяжёлый топот шагов. Вероятно, по дороге, параллельной железнодорожной колее, торопливо шла группа людей. Когда она приблизилась настолько, что можно было разобрать слова, ребята услыхали: «Эх, жаль я не надел резиновые сапоги»…- сказал мужской голос. «Да, там крови, поди, будет по колено»… - ответил другой, и голоса и свет карманных фонарей растворились во тьме.
«Авария, катастрофа, где, с кем. Значит, проскочившие поезда пожарные, а может, санитарные»… Неизвестность страшила, на душе заскребли кошки…
В напряжении прошёл час, другой, третий, начало светать. Теперь, сквозь утренний туман, можно было кое-что различить. Оказалось: поезд стоит в чистом поле, никаких строений, никаких признаков жизни. Наконец, зашипели продуваемые тормоза, колёса тяжело провернулись, и поезд тронулся. Он не поехал, он - пополз. Пассажиры спали, ничего не подозревая. Ребята не отрываясь смотрели в окно тамбура – дверь закрыли, было зябко.
Туман редел, становилось светлее. И… вот она, не авария – катастрофа… Показалось то, что несколько часов назад называлось вагонами. Безобразная груда искореженного, сплющенного металла. Стало страшно. Но ещё стало страшнее, когда, полого поднимающаяся над рельсами, насыпь оказалась белого цвета. Простыни…, много-много простыней укрывали землю, а под ними, что… Много-много погибших людей…
Иван метнулся к другому окну – та же картина: белая насыпь. Копошились люди, стоял санитарный поезд. Целых вагонов не было видно. Уже оттащили. Осталось лишь то, что уже никогда никуда не поедет…
В тяжёлом молчании проехали Клюквенную, она оказалась совсем рядом. Остаток рейса – сплошные суды-пересуды, никто ничего не знал, молчал и штабной вагон. Было то время, когда о подобных происшествиях не принято было сообщать ни по радио, ни по телевидению, ни в печати. Зачем будоражить народ, страна должна была жить спокойной мирной жизнью.
Приехав в резерв, Иван из осторожных расспросов выяснил следующее. Девчонка диспетчер, только что закончившая техникум, заступила на своё первое самостоятельное дежурство, на станции Клюквенная. Она что-то напутала, нажала не на ту кнопку. А диспетчер, как и сапёр не имеет права на ошибку.
В результате, мчащийся на полной скорости, пассажирский поезд Москва – Новокузнецк врезался в товарняк, гружённый металлом… А ведь на месте этого несчастного поезда должен был быть другой поезд-смертник. Поезд Москва – Лена, в котором ехал Иван с бригадой студентов – учителей. Однако Судьба распорядилась по-своему.
В день отъезда, персонал вагона-ресторана напился до такой степени, что не смог загрузиться в положенное на то время. И тогда, вместо поезда с пьяными буфетчиками, пустили поезд Москва - Новокузнецк. Иван вспомнил, как долго не отправляли их поезд в Москве и не объясняли причину задержки. Вот теперь-то, в резерве, он в очередной раз поблагодарил Бога за то, что родился в рубашке.
Это происшествие Иван расценил, как первый звонок. Сигнал, который подало ему чувство самосохранения: «Будь осторожен, то, чем ты продолжаешь заниматься, стало опасным для тебя»…
Второй звонок. Последний рейс.
И всё же он поехал ещё, надеясь, что уж этот-то рейс будет последним. И снова поехал на «тройку», но уже в штатной бригаде со знакомым бригадиром. Ехали в Хабаровск, никто из бригады, кроме него, за «зайцами» не бегал. Напарницами у Ивана, в соседнем вагоне, были две тётки средних лет. Одна из них удивляла его, вроде бы привыкшему ничему не удивляться на «железке». Тётка была виртуозом, была ассом матершины. Мат неотделим от проводника, как красный и жёлтый флажок, но такого… Иван несколько раз считал, сколько, в среднем, матерных слов может быть в обычной фразе обычного бытового дружеского разговора и не верил своим подсчётам: восемьдесят – девяносто процентов… «Ты и дома так разговариваешь, с детьми» - как-то спросил он тётку. «Да ты что… дома я разговариваю нормально»…- ответила матершинница.
На обратном пути прозвенел второй тревожный звонок. Был тёплый солнечный день. Поезд не торопился. Иван открыл дверь тамбура и сел на подножку. Он смотрел на медленно проплывающие рощи, холмы, дальний лес и щурился от ярких горячих лучей полуденного солнца. Что-то толкнуло его поглядеть вниз. Он опустил глаза и чуть не упал с подножки. Внизу, на насыпи лежала человеческая голова… Как ужаленный, Иван вскочил и бросился к противоположной двери. По другую сторону рельсов распласталось обезглавленное тело…
Он долго не мог придти в себя. Прав был инструктор в резерве пугавший их, новичков. Железная дорога не прощает ошибок…
Иван понял: этот звонок последний, следующий он может и не услышать. Приехав в резерв, он подал заявление об увольнении по собственному желанию.
Закончилась его железнодорожная эпопея. Целый кусок интереснейшей жизни. Правда, вначале движущим мотивом были деньги, однако, затем Ивана увлекла новизна ощущений, масса встреч с интересными, подчас неординарными людьми, открытие для себя масштабов и величия страны. Он побывал в Приморье, в Сибири, на юге в Адлере и на севере в Северодвинске. Купался в Тихом океане, Амуре, Байкале и в Чёрном море. По натуре рисковый, склонный к авантюре и приключениям, Иван почти в каждом рейсе попадал в опасные, стрессовые ситуации. Как-то, не рассчитав время и выбежав из дверей вокзала, он увидал, почти в конце платформы, красные огоньки уходящего поезда. Его поезда… Иван побежал, как сумасшедший, ничего не видя, кроме медленно приближавшихся красных огней. В невероятном броске он схватился за поручень площадки последнего вагона, а потом вскарабкался наверх и обессиленный рухнул на грязный пол. Не раз приходилось ему перевозить освободившихся из заключения зэков, и он не нравился им. Однажды, сходивший на каком-то полустанке зэк, вытащил из мешка топор и погрозил им Ивану. И это был не просто угрожающий жест. Это был выброс сгустка бессильной слепой ярости ко всем, живущим вне лагерной зоны.
И были стычки со злобными бурятами, и вёз он лжебрата - близнеца знаменитого артиста Рыбникова, встречал шулеров и прохиндеев всех мастей. Но более всего было встреч с простыми, добрыми и сердечными людьми. Их у нас много, очень много. Они скромны и незаметны. Лишь грязная пена бурлит, пузырится и рвётся наружу, выплёскиваясь и растекаясь по поверхности. Её просто надо вытереть тряпкой и забыть…
И всё же, всему приходит конец в нашем подлунном мире. Однако, конец одного периода жизни, означает начало другого. А в другом, новом, Ивана ожидала семейная жизнь, юная красавица жена, ненаглядная малышка дочурка и интересная, любимая работа. Совсем другая история…
Владимир Хованский.
2013 год.