У меня есть небольшая повесть об Алыгджере. http://www.proza.ru/2009/06/01/158
А тут я напишу коротенько о том, что осталось «за кадром».
Переехали мы в Алыгджер летом 1968 года. В августе мне исполнилось пять лет.
У родителей – работа, таинственные партсобрания... Ушли вечером, мы остались вдвоём с сестрёнкой. На печке – кастрюля с картошкой. И вдруг вода в кастрюле начинает кипеть и плескать, с шипением, на плиту! А накануне на плите кипятилось молоко, убежало, столько было дыма, охов и ахов!
Я – в панике! Забираюсь на ящик с бельём, открываю форточку и начинаю орать в тёмную ночь:
– Мама! Ки-пит!!!
Здание сельсовета – в конце улицы. Кто-то услышал, сказал родителям. Когда мама ворвалась в дом:
- Что, где горит??? – соседка уже отодвинула злополучную картошку на край плиты...
В общей сложности прожили мы в Алыгджере три года. В первый год мы с сестрёнкой обследовали ближайшие окрестности.
Это - склад досок, которые сложили для просушки в виде огромной решетки, и мы с сестрой забирались в квадратные «колодцы». Они пахли сосной.
Потом мы бродили по полуразрушенному бараку, доски пружинили под ногами.
Ходили в низинку к речушке. Рядом была банька, общественная. Мы как-то ходили туда мыться и помню переполох – мама упала в обморок. Теперь думаю, что она была беременна Павлом, младшим братишкой моим…
В памяти - горы «до небес», речка, берег, усыпанный галькой, с нагромождениями извилистых корней – об этом есть в повести.
Весной 1969 года мы с сестрой простыли. Виноваты сами были – бегали по снегу босиком, на спор, кто дольше пробегает. Помню участки мокрого снега на коричневой земле и наши отпечатки босых ног. Мне было пять, Лене – четыре года. Обе заболели. Не знаю, как и чем нас лечили, но я заработала осложнение. Отказали ноги. Воспалились косточки в голеностопах. Ползала на коленках. Мама повезла меня в Нижнеудинск, в больницу. Оставила там лечиться... Лена очень без меня скучала.
Определили – ревматизм. Помню, как дети отобрали печенье, что оставила мама. Обидно... Но зато как я гордилась, когда при заборе крови из пальца меня поставили в пример:
– Посмотрите, – сказали мальчику старше меня, – она маленькая, а не плачет!
Вылечили. А через двадцать пять лет болезнь вернулась под названием «ревматоидный деформирующий полиартрит», и вторую половину жизни держит меня в своих крепких объятиях…
…Когда родился Паша, мне только-только исполнилось семь лет, я пошла в первый класс. Помню, как навещали маму в больнице. Через два месяца после рождения сына мама вышла на работу в школу... Бедного братика сдали в ясли. Я и то своим детским умишком понимала, какое это страшное место. Все плачут, маленькие лежат по кроваткам, постарше – ползают в манежах. Серьёзные молчаливые нянечки ходят среди ора и шума...
Мама прибегала на большой перемене, кормила грудью сына, и снова – на работу.
Паша долго не задержался в яслях. Там он быстро начинал болеть, и его забрали домой, Лену определили ему в няньки. Он ревел, лёжа в кроватке, нянька забиралась к нему в кроватку, ложилась рядом, и они плакали на два голоса…. Лена и в школу пошла с восьми лет, всё водилась с младшим братом.
Помню, как мы нянчились. Паша сидит в корпусе от летней коляски, что стоит на столе. Рядом на стуле – таз с водой, после стирки. Мама отлучилась за водой для полоскания, ушла на колодец. Девятимесячный Паша встаёт, качается, теряет равновесие, и падает... в таз! Вместе с тазом летит на пол... Я хватаю мокрого тяжёлого братишку, отдаю брата сестрёнке, бегу за мамой...
...Мы очень любили рисовать. Карандаши – по 24 штуки в коробке, и там, кроме обычных цветов, были волшебные – бирюзовый, розовый, желто-лимонный и даже белый! Но они вечно куда-то терялись.
Однажды летом папа взялся ремонтировать пол. Отрывал доски и сбивал их плотнее, убирая щели. Как-то он вошёл в комнату, загадочно улыбаясь. И вдруг протянул нам с сестрёнкой обвязанную резинкой толстенную пачку карандашей! Как сейчас помню, пачка эта была сантиметров десять в диаметре. Насобирал под полом, они сваливались, закатываясь в щели!
...Приезжала в гости, вернее прилетала на самолёте-кукурузнике, мамина сестра Анна, с дочкой Светой. Как мы любили родную тётю!!! Она нас всё называла «внучаточки мои», а Света ревновала.
Как-то ходили с тётей в лес за ягодами, и я наступила на трухлявую берёзу, в которой жили осы. Они тучкой вылетели, стали носиться, с гудением, вокруг. Несколько штук цапнули меня, и тётя Аня, плача, бегом принесла меня, опухшую, на руках домой. Всё обошлось, но с тех пор я в лесу ни за что не наступаю на старые трухлявые берёзы под ногами…
Ещё о дедушке. Они приезжали к нам с бабушкой, и я помню, что дед очень любил меня. Подарил настоящие золотые часики! Мама сердилась, что – балует.
Ставил меня на табурет:
– Выступает артистка Советского союза Оля Храпова! – и хлопал в ладоши. А я воодушевлённо читала стишки и пела песни. Мама выговаривала деду…
С дедом ходили за берёзовым соком, он делал нам с Леной и Валерой свистульки. Валера – сын ленинградских Ольги и Виктора Рословых, мой двоюродный брат и ровесник…
Воспоминания об Алыгджере – самые-самые светлые… Когда я думаю об умершей маме, то вспоминается и алыгджерский луг, пестреющий цветами, и горный водопад… Кусочек рая на земле…
На фото - дедушка Павел Михайлович и я.