Колхозный автобус, перегруженный людьми, ехавшими из района, натужно лезет в гору. На коленях у мужа сидит трёхлетняя, сморившаяся от дороги дочка.
Рядом со мной сидит одиннадцатилетний сын. Дорога в шестьдесят километров, ухабистая, с неожиданными поворотами, с настилами из брёвен в низких, залитых болотной водой местах, вымотала и меня.
А для мужа она привычна. Он, опьянённый радостью встречи с родными местами, поворотами дороги, оживлённо разговаривает и шутит со знакомыми.
А я еду сюда с надеждой, что дочка не будет больше болеть.
Я ещё не знаю, что дети мои вырастут не приспособленными к жизни города. А отправлять их туда надо будет уже после девятого класса.
Ещё рывок. Автобус на минуту замирает. И все мысленно толкают его вперёд, по расквашенной глинистой колее. И он, словно, получив эту поддержку, преодолевает высоту и скользкие колеи.
Вот мы и в деревне.
А я здесь впервые. Всё, всё чужое.
Дома огромные, серые, унылые.
Крыши, деревья обляпаны зелёным лишайником. Он даже на изгородях, где зелёный, где седой, в завитках лесных кружев.
Мимо, сбоку, проплывает огромная старая берёза с раскидистыми, уже корявыми ветвями. Под ней широкая лавка, приспособленная для отдыха.
А рядом, в траве, у обочины, памятники, вырезанные скульптором- самоучкой из стволов огромных ёлок.
В первой скульптуре просматриваются суровые лица воинов.
А вторая скульптура - обнажённая женщина с поднятой над головой чашей.
И я сразу поняла: она несла свою горькую вдовью ношу, свои слёзы и муку выживания в тяжёлые военные годы.
Я ещё не знала, что жить мне здесь долго, что эта чужая земля станет родной на десятки лет.
Напротив скульптур, через дорогу, поднимается расписной дом, опоясанный деревянным орнаментом- кружевом, а над коньком крыши железный петушок крутится туда-сюда, флюгер.
Хозяйку дома звали за глаза Варварой. Была она очень строга, сдержанна.
А хозяина звали Ардалион. Оба в прошлом учительствовали.
Потом я узнала, что Ардалион был простым трактористом. Любил мастерить, придумывать. За что и был взят в школу учителем труда.
А Варвара преподавала математику.
Я не раз потом бывала в их доме, приносила ведомость, в которой Варвара расписывалась, и выдавала ей деньги, небольшую компенсацию за дрова.
Уже в первое посещение меня поразила обстановка в доме. Я открыла двери и вошла в коридор. Перед лестницей меня встретили два больших медведя, вырезанные из стволов деревьев. Они стояли по обе стороны лестницы. Всё в доме: шкатулки, икона и мебель было творением Ардалиона. А сам он был небольшого роста, суховатым, неразговорчивым.
Меня интересовала часовня, о которой я услышала и которой уже не существовало. С ней была связана легенда.
Тавенжане поставили часовню у дороги, на самом краю векового бора в честь Воздвижения Креста Господня и в благодарность природе, которая когда-то защитила их от набега банды литовцев.
Этот бор и четыреста лет тому назад стоял здесь. Умирали старые сосны. Подрастали их дети, внуки и правнуки.
Ардалион с охотой на тетрадном листе сделал мне наброски этой часовни-пятистенка. Возле неё лежал синий камень, принесённый когда-то великим ледником.
А в нишу бревенчатой стены кидали монетки, скудные подаяния. Осенью приводили и овец к часовенке, чтобы скотинка благополучно перезимовала.
Я представила себе, как сурово зашумели вековые сосны на берегу реки Тавеньги, как поднялась волной студёная вода, закипела, как опустился холодный туман среди дня и спрятал противоположный берег.
Литовцы напугались и отступили.
Потом мы говорили с Ардалионом о его деревянных скульптурах.
И он рассказал мне, что именно с этого места, с Песочной горки, провожали матери, жёны, сёстры, ребятишки тавенгских мужиков.
Оттуда начиналась их другая, чужая жизнь, сквозь бои, страх, отчаяние и веру и последние мгновения. Оттуда уйдут и не вернутся сто пятьдесят жизней, лягут в чужой земле, затеряются и навсегда исчезнут.
На этой горке, на высоком месте,
Прощались мы с тобой в последний раз.
Я уходил на фронт, а ты была невестой…
Последний день,
последний звон,
последний час…
И был июнь. Пора косить настала.
Мы уходили от родимой стороны,
А женщины кричали и махали…
Мы, молча, шли, солдаты той войны.
Я уходил, не зная, что погибну,
не поклониться мне родимой стороне…
что ждёт меня безвестная могила
на той проклятой, ненавистной той войне…
И рвал гармонь вдогонку нам товарищ!
Подводы уходили от реки.
А впереди дымилось от пожарищ,
И шли солдаты, наши земляки…
И где-то там меня не станет,
на той чужой, далёкой стороне…
И похоронка неожиданно нагрянет…
Но не забудешь никогда ты обо мне…
Как жаль, что не родились наши дети,
что не успел я докосить покос,
что не успел поставить дом на этом свете,
не видел я , как внук бы мой подрос…
Словно не для них будут эти восходы и закаты, тяжёлые сенокосы и студёные зимы.
Я представила себе эту картину. А ведь она запала в душу паренька Ардаши.
И он уже на пенсии трудился над своими скульптурами.
Некоторые в народе посмеивались, что он выстругал из бревна бабу по подобию своей жены.
И однажды пьяный тракторист наехал на неё. И она упала в траву, долго лежала и мокла там. А Ардалион смотрел в окно и всё видел, горько вздыхал над глупостью этой.
Однажды, когда надумали использовать песок для дороги с карьера, который был за его домом, Ардалион вышел с ружьём.
- Не трогайте! Уберёте песок, и дом поедет
Дорожники отступились. Ардалион отстоял карьер и свой дом. А ребятишки-школьники потом копались в этом карьере, изучали интересные камни и надеялись на чудо. А вдруг найдут кости динозавров?
Сначала ушла в мир иной Варвара, а за ней и Ардалион.
А воины всё стоят на горке, охраняют деревню, берегут покой жителей, которых осталось совсем немного.
И то это почти одни старики.
Дом Ардалиона поднимается над деревней.
Крутится на ветру петушок -флюгер.
Цветут на нём деревянные кружевные цветы.
И весеннее солнце освещает обветренные, в трещинах-морщинах лица воинов-защитников земли русской, земли прадедов.