Она сидела на ступеньках шестого этажа, прислонившись головой к темно-зеленой давно не мытой стене около оббитой бордовым дермантином входной двери, и сверлила заплаканными глазами тусклую лампу под потолком. Уже час женщина рассматривала этот безрадостный вид, беззвучно вздрагивая всем телом от каждого отдаленного хлопка подъездной звери. Иногда лифт раскрывался на других этажах так громко, что казалось, он наконец распахнется прямо напротив нее. В первый раз оказался "недолет" - пятый, второй раз - "перелет": седьмой. Правая рука странной визитерши постоянно перебирала пальцами в кармане пальто, всякий раз норовя вытащить что-то на свет, но женщина с трудом сдерживалась: замусоленная записка уже мохрилась на сгибах, а ведь это была ее единственная надежда. В голове незваными призраками шалила память. Именно память сыграла с ней в эту жестокую игру. Именно память отобрала у нее все и именно память поманила в прошлое, пообещав это все вернуть…
- Ника, какая ты красивая! - мама смахнула с ресниц набежавшую слезу и прижала руки к щекам. - Доченька, это будет самый счастливый день в твоей жизни!
Ника, перетянутая почти пополам жестким корсетом, нещадно упиравшимся в ребра, смотрела на себя в зеркало - и не видела. Она словно глотнула изрядную порцию успокоительного: голова была будто в легком тумане, ниточки нервов опухли до канатов, заполнили все тело и одеревенели, словно обезболивая невесту изнутри. "Я вся - большой умерший нерв, - подумалось вдруг ей. - Я - упаковка стерильной ваты. Я - труп".
Впрочем, все это было временной слабостью. Ведь все девушки волнуются в день свадьбы, не так ли?..
Несколько лет назад трупом Нику назвали врачи скорой, принимая из рук мчсников, распиливших смятую в лепешку "легковушку", безвольное и неестественно повисшее тело. Трупом она пролежала почти год - родители не давали отключить впавшую в глубокую кому девушку от аппарата ИВЛ, и это стоило им весьма недешево. Чудо произошло, когда в него перестала верить даже мама несчастной. В один миг, глубокой ночью, Ника просто проснулась от чувства острого голода. Часы над дверью палаты показывали 02-34. Она очень четко запомнила это время, ведь с того момента, как открыла глаза и до первого скрипа двери в палату (это была дежурная медсестра) прошла целая вечность, составленная из рассыпанных мелким бисером секунд почти семи тягучих часов. Подать сигнал на пост Ника не могла - в момент выхода из комы она ощущала лишь мышцы лица. Так и лежала на спине жалкой черепашкой, страдая от острого голода и жажды.
Уже много позже, примерно через полгода, когда чувствительность вернулась к кистям рук и правой ноге до колена, так что Ника могла самостоятельно щелкать пультом от телевизора и нервно дрыгать пяткой на рекламу, она определила жанр своей переломанной жизни как мелодраму с элементами триллера. До этого момента она думала о произошедшем как о трагедии, угрюмо не соглашаясь с маминой версией про чудо. Впрочем, называть эту измученную женщину мамой у Ники получилось далеко не с первого раза. Неудивительно. Ведь она не помнила из своей жизни до аварии ни единого момента и ни одного человека.
Странная штука память: мы проклинаем ее подножки, когда она неожиданно вдруг швыряет нам в лицо то самое нежное объятие давно упущенных из твоей жизни рук, те самые жестокие слова, обрушившие на голову бетонную плиту безысходности и неотвратимости потери… Мы плачем, умоляя не рассыпать на ядовитые молекулы моменты утраченной нежности, просим не фиксировать ее окрашенными в сепию картинками: вот знакомая полуулыбка, освещающая лицо, словно фонарик в ночи, вот трогательная косточка у запястья, вскинутые к небу глаза под растрепанной челкой… Безжалостным свидетелем память молча смотрит тебе в пространство за левым ухом, так что голова тяжелеет и клонится вниз. Но когда она вдруг уходит совсем, оставляя после себя лишь штукатурку безликих стен, мы, словно новорожденные, чувствуем весь ужас этой пустоты - и так же плачем и отчаянно кричим…
Ника долго плакала и кричала, когда осознала весь ужас своего положения. Переломанная так, что хирурги в шутку называли ее "паззлом 80-го уровня", обездвиженная и обезличенная, она выгибалась от нечеловеческой боли, которую не способны снять даже легкие наркотики, и каждую ночь кричала в темноту - до хрипа, до спазма в горле. На этот нечеловеческий крик не заглядывал даже младший медперсонал - когда есть чем отвлечься, привыкнуть можно и к реву бизонов. Только Нике, не имевшей в этом мире ровным счетом ничего, кроме этой койки в паутине проводов, квадрата закрашенного белой краской окна и мигающих хищным красным часов над дверью, не было на что отвлечься, чем забыться и чем утешиться. Дневные визиты незнакомых людей, плачущих или натужно смеющихся, рассказывающих истории "для пробуждения памяти" или угрюмо молчавших, девушку пугали.
Но когда время идет, а ты все не умираешь, поневоле приходится жить. Шли дни, хороводясь в недели и месяцы. Оживало тело. Тени утраченной жизни становились все более плотными, расставляя по полочкам мелкие детали, заполняя мишурой все пустые пространства и емкости. Врачи, однажды окрестившие ее трупом, неохотно согласились на "овощ", но и этому пришел конец. От страшной аварии осталась лишь легкая хромота да едва уловимое ощущение пустоты в груди. Она заново познакомилась и с родителями, и с сестрой Лерой, и с женихом Алексеем.
Леша, светловолосый, зеленоглазый, слегка полноватый мужчина, занимающийся строительством и страшно кричавший матом в мобильник в коридоре, приходил каждый вечер с точностью аэроэкспресса. Вынимал из сумки кульки с покупками (потом все эти апельсины, конфеты и печенье дружно съедали дежурные медсестры) и, слегка заикаясь, сюсюкал с Никой на каком-то птичьем языке. Все эти "уси-пуси" порядком раздражали, но она не могла не признать: с женихом ей повезло. Мало того, что не бросил "овоща", изо всех сил тащил ее на бесконечные экспериментальные методики восстановления, частично оплачивая все эти недешевые процедуры, так и просто по-человечески был нежен и стабилен. В его любви можно было не сомневаться.
- Ника, я перевез твой аквариум! - Леша распахнул перед ней дверь в комнату, и девушка изумленно уставилась на огромное, в пол-стены, обиталище ярких морских красавцев. После больницы жених увез ее жить к себе (врачи дружно сошлись во мнении с родственниками в том, что возвращаться в свою комнату к родителям Нике не стоит - воспоминания, которые могут нахлынуть сумбурно и внезапно, подвергнут ее психику серьезному риску), и теперь девушка с тоской оглядывала какие-то совсем уж незнакомые ей стены.
Жирные, как речные караси, золотые рыбки тоже не вызывали у нее никаких особенных эмоций. Пожав плечами, она открыла балконную дверь и шагнула в стерильную чистоту царства пластика и стекла.
…Под ногами, нереально далекий от фигурки на 23-м этаже, гудел город. Алексей, неслышно оказавшийся с Никой рядом, раздраженно захлопнул приоткрытую на проветривание створку. Наступившая тишина вызвала у девушки легкую тошноту и проблески какой-то непонятной тягучей тревоги. Впрочем, тревожные состояния после года комы и восьми месяцев терапии – это почти норма, не так ли?
- Тебе не стоит лишний раз выходить на балкон, - осторожно проговорил мужчина, заботливо обнимая Нику за плечи. Та едва сдержалась, чтобы не стряхнуть эту вкрадчивую руку, медленно вздохнула и ответила про себя: "Да-да, занеси это в обширный список того, что мне делать не стоит!"
Жизнь пошла своей чередой. По рекомендации психологов Ника не стала возвращаться туристический бизнес, а взялась изучать компьютерный дизайн. Дело, выбранное как вынужденная терапия, неожиданно затянуло. Изучив с десяток программ, девушка с головой ушла в цветокоррекцию. Под ее легкой рукой с едва заметным шрамом на ладони оживали самые тусклые образы. Ей нравилось, как персонажи, казавшиеся плоскими и безликими вдруг оживают - это вовсе не походило на разукрашивание, а скорее веяло волшебством. Впрочем, она и не вмешивалась бунтом красок во веренные ей образы; штрих, полутень, едва уловимый контраст - Ника знала, что сделать, чтобы оживить, осветить, а не погубить искусственным глянцем. Обретенное мастерство позволяло работать из дома - и это было весьма кстати. Дни, проведенные на 23-м этаже, избавляли ее от гиперзаботливого кудахтанья мужа и утомительных отчетов о том, как, во сколько, с кем и куда она пошла. Да и ходить ей особенно не хотелось. Несмотря на то, что после выхода из больницы прошло уже почти три года, город вызывал у нее едва уловимую тревогу. Подруг у нее не оказалось, все пространство вокруг Ники занимали муж, сестра Лара и родители. К Ларе Ника изредка ездила ночевать "на девичник" - они сбагривали сестриного сына к родителям, стряпали какую-нибудь быстровкусняшку и пили красное сухое вино, болтая о всякой чепухе и шутливо обсуждая своих похожих, как братья, мужей. А вот к родителям Ника за все время после выхода из больницы так ни разу заехать и не смогла - мама с папой оказывались на ее пороге всякий раз, как только она озвучивала идею навестить их, а лето они все вместе проводили на большой, заросшей травой и цветами даче.
…Апрельский день был по-летнему теплым, и Ника, несмотря на утренний приступ тошноты - восьмая неделя, чертов токсикоз! - все-таки решила прогуляться и навестить сестру: у той пару дней назад заболел сын – свинкой. Возможно, требовалась тетина помощь. Леша с раннего утра уехал в офис, чтобы оттуда с полной силой крыть матом своих незадачливых строителей, последний заказ девушка сдала еще вчера, так что в полной мере насладившись утренним бездельем пополам с недомоганием, в обед она уже звонила в дверь сестры.
- Не трезвонь, милая! - после трехминутного обрывания звонка на площадку выглянула бабушка из соседней квартиры. - Свезли их в больничку уже с утра…
Ника, не разбирая дороги, помчала в инфекционку. По дороге позвонила сестре и та, как ни странно, ответила:
- Ой, Никочка, а я, оказывается, тоже свинкой не болела, вот и подцепила… Ты ко мне не едь, тебе вредно и опасно в нынешнем положении!
- Хорошо… Только ты мне звони, пожалуйста, не пропадай!
- Да, сестренка, не переживай!
- Ой, подожди, а что же там с Персиком? Кто же его кормить будет?
Персик, непомерно толстый и невыносимо наглый котяра повышенной пушистости, числился у их родителей "третьим детенышем". Уехав на 21 день в санаторий, папа с мамой вверили заботу об этой морде Ларе. И вот теперь Лара маялась на больничной койке, а бедному "детенышу" угрожала медленная и мучительная "голодная смерть".
- Ой, черт, что же делать? - Лара аж присвистнула. - Вот же я дебилка! Забыла совсем!
- Где ключи от родительской квартиры? Давай я заеду к тебе, заберу их и заеду покормлю этого оглоеда!
- Блин, как же… Ну он же тебя никогда не видел, вдруг бросится?..
- Лар, ты что? Это же кот, пусть и толстый! Ничего со мной не случится, насыплю корма, налью воды, сменю наполнитель в лотке, и все дела! Родители ж не переживут, если эта рыжая будка всхуднет и заработает голодный обморок в их отсутствие!
Поспорив с сестрой еще минут пять, Ника выведала наконец, где ключи, и сразу из квартиры сестры поехала на квартиру к родителям.
…Старая, но державшаяся в образцовом порядке "сталинка" сразу пахнула на Нику чем-то невыносимо знакомым. Стремительно войдя в подъезд, она вдруг повернулась и пошла от лифта влево, к почтовым ящикам. Не глядя и не сверяясь с номером квартиры в смске, безошибочно нашла нужный. За три дня бесплатной "корреспонденции" напихали выше крыши. Ника нашла нужный ключ и освободила ящик от внушительной пачки рекламных листовок и газет. Дверь в квартиру открыла не сразу - ключ плохо проворачивался и застревал в замке; зашипев от раздражения, девушка прижала занятой корреспонденцией рукой болтающуюся на двери замочную запчасть и наконец справилась.
Из темноты квартиры раздался утробный рев "голодающего Поволжья". Ника чертыхнулась, зашла, спотыкнулась о что-то у порога, и газеты, неловко съехавшие к локтю, посыпались в прихожей на пол. Захлопнув за собой дверь и включив свет, она бросилась собирать это рекламное безумие. И только запихав уже основную массу в брошенный у двери пакет с мусором, подняла с пола простую открытку с маркой…
На обороте было написано всего два предложения. "Я люблю тебя. Любил, люблю и буду любить". В качестве адресата было указано ее имя.
30 невыносимо долгих минут она держала эти строчки на вытянутой мысли, словно сапер взрывчатку - подальше от тела, от мозга, от понимания. Успела покормить кота, навести порядок в туалете, заглянуть в каждую комнату. Ей хватило выдержки ровно на 30 минут. Потом она в бешенстве бросилась к шкафам, выгребая все документы, вываливая их на пол, задыхаясь, словно от бега, не понимая, что ищет, до последней секунды.
Пачка писем и открыток. Даты - с 2008 по 2012. Год аварии и год нынешний. Каждое сообщение содержит два предложения. "Я люблю тебя. Любил, люблю и буду любить".
…Телефон захлебывался непринятыми звонками. Спустя пару часов затрезвонили в дверь, но упорствовали недолго: уже стемнело, а света в комнатах она так и не зажгла. Сытый Персик не повел и ухом, а Ника не нашла в себе сил даже разжать руки и выпустить смятые судорогой тонких пальцев листки. Она вспомнила все.
Июнь. Белое небо, разведенные мосты, запах первой клубники.
Июль. Брызги фонтанов, зеленоватый рассвет, запах травы.
Август. Ветер с залива, нежданный зной, запах табака.
Осень. Зима. Весна. Снова лето - все наполнено им.
Она вспомнила все. Его руки. Его голос. Его лицо. Его адрес. Его почерк. Его слова.
Поцелуй на перроне, легкий взмах руки - расставание обещало быть недолгим, она ехала домой за вещами, - обещание подстричься к ее приезду. Планы. Мечты. Город.
В какой-то момент Ника уже решилась набрать номер сестры, чтобы выкричать ей в трубку: за что они с ней так??? Почему они обманули ее, почему выдали замуж за друга семьи? Почему наплевали на ее любовь? Почему нарисовали ей новую жизнь, картонную и ненастоящую, словно искусственный снег? Почему они убили ее прежнюю и поселили на ее место чужую куклу?.. Почему они тогда просто не убили ее???
Набрала и нажала отбой.
У нее были вопросы и поважнее.
Как жить дальше?
И…
Ждет ли он ее по-прежнему? Сможет ли она ему все объяснить? Поверит ли он?
Следующие три дня прошли как в тумане. Наркоз. Аборт. Боль. Облегчение. Билет. Самолет. Такси.
И теперь она сидит под его дверью и ждет, как ждут приговора по "убойным" статьям.
Впрочем, приговора она и ждет.