( Отрывок из повести: «Дороги судьбы. Закаты и рассветы» ).
Львовский стройотряд.
Кто не знал славы?
Кто обижается на судьбу, кто думает, что не вкусил звездной пыли, не слышал торжествующего рева медных труб – тот злостный эгоист, инфицированный в детстве манией величия, отягощенной запудренными комплиментами исключительности и гениальности.
Так огорчаются многие, копаясь в промежуточных или окончательных итогах. Каюсь, подобно грешил и я. Оказывается все, подававшие надежды исключительности, жестоко ошибаются. Потому, что на все наши потуги, на всю самоотверженность, смотря как, и с какой стороны смотреть.
С этой стороны было видно так.
Шел 1968 год. Я жил во Львове и учился на первом курсе М-ского института. Время летело. Кажется, еще вчера мы встречали головные машины танкового полка, который возвращался после выполнения интернационального долга в Чехословакии. (Всё. В дальнейшем буду стараться писать без кавычек и скобок, потому что тогда все так жили, так верили, так думали и любили).
Был чистый осенний день. На тротуаре одной из основных улиц Львова, по обеим сторонам полно народа, балконы открыты, и на них толпились люди.
После долгого ожидания, несколько военных вездеходов с пыльными и не менее изумленными седоками, сорвали бешеные аплодисменты (это во Львове – с остатками национализма и колыбели Бандеры!), а основной полк вошел в город ночью, другими тайными путями, и никто не узнал когда и куда вошли его танки.
Легкое разочарование коснулось нас, насмотревшихся фильмов о встречах освободителей Европы от нацизма, и, незаметно, исчезло, растворившись в молодости, веселье, изобилии девочек, шуточек и приколов. День проплыл и надолго запомнился.
Полную событий зиму сменила ранняя весна шестьдесят девятого и грозила не только надвигающейся сессией, но и другими приключениями. Я сдавал весенние экзамены досрочно. Всему виноват стройотряд.
Краткие комментарии, для тех, кто учится на папины деньги.
В Советском Союзе в жизни студенчества широко практиковался способ получения дополнительного заработка во время летних каникул. Этот способ, начавшись с целины, превратился в широкое движение под именем студенческих строительных отрядов. С одной стороны в государстве имелась внушительная рабочая сила в виде студенческой молодежи, которая, честно говоря, бездельничала во время летних отпусков, что называлось отдыхом. А это хорошие три летних месяца и часто со значительным гаком.
С другой стороны стройки народного хозяйства и любые другие осваиваемые проекты остро нуждались в дополнительной рабочей силе, которая, в силу своей недостаточной квалификации, взяла бы на себя менее квалифицированные работы по благоустройству, уходу, погрузке-разгрузке и многое-многое другое, на что тратить основной рабочий ресурс было нецелесообразно.
Однако все было организовано в духе времени: рабочая сила называлась стройотрядами. В каждом отряде был командир. Отбирался человек постарше и посерьезнее. Комиссар, обязательно член партии. Штаб - что-то вроде бюро активистов, и…разведка.
Разведка занималась тем, чем занимается любая разведка - разведывала плацдарм предстоящих работ, их место, род, вид и т.д., готовила жилье (палатки) и многое другое. Секрет разведки состоял в том, что в свое свободное время «разведчики» могли работать на себя, говоря проще, искать «халтуру», но «тильке для сэбэ». Остальные все виды заработков складывались в общий котел и, по окончании трудового семестра, делились между всеми членами отряда соответственно показателя трудового участия. В эту разведку меня и зачислили.
Разведка.
В разведку я вступил легко. Надо было досрочно сдать экзамены – с этим проблем не было. Парни, вроде меня, крепкие, отслужившие армию в элитных родах войск и хорошо успевающие, являли золотое ядро института. На перекладине я отжимался двадцать раз без всяких тренировок.
Как потом узнал: остальным разведчикам, за исключением командира разведки, разведка далась не так просто. Командир - бывалый разведчик прошлого сезона, оказался худощавым, даже щуплым пареньком. Много курил.
Кроме нас, в разведку определилась, как показалось вначале, очень взрослая женщина, лет тридцати пяти, смуглая, с метким взглядом черных цыганских глаз. Всем своим обликом, закаленной шельмы удачи, бывалая аспирантка, а, может быть, жена ассистента, сулила дальнюю дорогу и большие хлопоты…
Летели самолетом. Ил-18, большущий, четырех моторный, очень надежный. Я впервые совершал такие дальние перелеты. Сначала Москва, затем Свердловск. До посадки на рейс Свердловск-Тюмень оставалось достаточно времени, и мы решили съездить в город, прогуляться, познакомиться, посмотреть на его красоты и достопримечательности. Поразила архитектура города в стиле массивного пролеткульта – смеси Корбузье и сталинского Ампира.
Вот мы в Тюмени. Первое дыхание севера. Весна в зачатке, зелени мало. В столовой аэропорта в первый и последний раз в жизни попробовал медвежатину. Во всяком случае, так было написано в меню. Вкус остался в памяти на всю жизнь, особенно аромат: смесь мягкой паровой пышной говядины и поджаренной свежей телячьей печени.
Несколько часов ожидания в аэропорту, и тихоход Ан-24 берет курс на Сургут. Мы приземлились на полосе, напоминающей бетонку. Старенькие здания аэровокзала встретили нас неприветливо. Редкие чахлые сосенки добавили уныния, хотя рядом рыли котлован для строительства современного здания аэропорта.
Задача разведки подготовить все условия для жизни прибывающего через две недели стройотряда. Поставить палатки, построить столовую «временного типа из подручных средств», благоустроить территорию, построить туалеты и т.д.
На все это бойкие разведчики тратили от силы неделю. Остальное сэкономленное время отводилось, вернее, было предназначено, для поиска халтуры: временной левой работы, как сейчас говорят, «за кэш». Командир нашей разведки оказался непревзойденным мастером поиска халтур, недаром второй год послан командиром разведки.
Да, такая военная терминология: стройотряд, командир, комиссар, разведка. Отряды собирались из разных факультетов. Отбирались более крепкие, выносливые, отслужившие армию и хорошо успевающие, чтобы отряды не служили оправданием для неудов. С другой стороны, каждому отряду полагался инженер и строительные мастера. Отбирались из технических вузов, как правило, с опытом по специальности.
Вечером после работы собирались «у костра», неподалеку от палаток. Разная публика приходила к нам «на огонек». Сургут, образца 1969 года, состоял из старого города-поселка, который находился довольно далеко от палаток и нового, строящегося.
Новый город состоял сплошь из разрытых котлованов, небольшого количества пяти-шести этажных домов, облегченного типа и массой балков и бараков. В бараках жили «химики», то есть безконвойные зеки, на казарменном положении с ограничением в свободах. В балках (маленьких строительных вагончиках) жили энтузиасты, романтики, и те, кто погнался за длинным рублем, а оказался сам у рубля на коротком поводке. Много всякого люда ринулось на заработки в новые нефтеносные районы. Приехать то приехали, а выбраться не каждый смог. Забичевали.
В строящемся городе, одной из первых, заработала ресторан-столовая - «Северное Сияние» Днем столовая - вечером ресторан; несколько столовых и буфетов. Условия, чтобы тратить кровно заработанные, создавались в первую очередь и назывались заботой об удовлетворения потребностей рабочего человека.
В нескольких бараках жили тунеядки. Так называли девиц, высланных из больших городов в основном за проституцию и тунеядство, меньше за бродяжничество.
Известно: в Советском Союзе все должны работать. Кто не работает, тот и не ест. Существовала статья уголовного кодекса за безделье, то есть тунеядство. Пусть фиктивно, но человек должен считаться на работе. Немногим это удавалось оформить, даже за хорошие деньги.
Беспечные дамочки нигде не работали, бездельничали, а на жизнь зарабатывали передком, при помощи древнейшей профессии. Статьи за проституцию не было, их ссылали за тунеядство, очищали города. Среди них, как стало известно позже, было много молодых и очень красивых.
Ходила шутка, что Сургут растет заботами партии и правительства, и работами студентов и заключенных. Каждое утро автозаки развозили зеков на различные стройки. По дороге на свои халтуры, наша разведка, в составе которой шагала миловидная женщина, цыганско-еврейской красоты, встречала эти конвои.
Тех заключенных, кто сидел ближе к задним бортам зековозок, отделяла от свободы толстая решетка крытого фургона. Открытой оставалась задняя, бортовая часть. Мы видели элиту воровского мира, припавшую к решеткам, к отвоеванным в лагерных разборках, открытым литерным местам у заднего борта. Они, словно прыщавые отроки, кричали нашей пожилой аспирантке или молодой ассистентке, женщине в расцвете женских лет, комплименты, признания в любви, и непристойные предложения сверхсрочного порядка.
Однажды, приходим с работы к своим палаткам. Уже вечер. На жухлой затоптанной траве, неподалеку от нашего костра, расположился «химик», с бутылкой крепленого вина и банкой овощной смеси, болгарского или молдавского производства. Он искал общения, ждал костра, песен и знакомств. Студенческий лагерь казался ему если не Бродвеем, то точно Пляс Пигаль, в Сургутском исполнении.
Нашу глупую молодость, бесконечно далекую от криминала, с чистыми, как у ангелочков биографиями, уверенную, что мы застрахованы от мира решеток, мира беды и сплошной безнадеги, потянуло в мир порока: как и кто там? В голове крутились бешеные фантазии: «Вот он, этот грабитель или убийца!»
Все знали, что на север сидеть за пустяки не отправляли, что, оказывается, этот заросший щетиной мужичок и есть тот, о ком снимают фильмы и слагают песни. «…Таганка, зачем сгубила ты меня», - готова сорваться с языка.
Вначале с опаской, затем осмелев, мы накинулись на марвихера с распростертым и неподдельным интересом.
Он выпивал рюмочку из маленького граненого стаканчика, смачно закусывал своей кабачковой икрой и вытирал блестящие губы тыльной стороной ладони.
- За что сижу, - спрашиваете вы? Он долго молчал и держал паузу. – А за неуважение родителей, - видно ему нравились наш страх и детское любопытство. Он мялся, хитрил, напускал важность и, в глубине зрачков, смеялся над нами.
Не успели насытится халтурами, как прилетел строй отряд. Закипела другая жизнь. Работа в три смены. Ранний подъем, развод на работы. Мне досталась ночная смена с бетономешалкой. Бригада разделилась на две части. Одна замешивала бетон, другая заливала бетоном тротуары. Легче всего приходилось оператору бетономешалки – он сидел на кнопке. Остальные в четыре лопаты, меняясь, набрасывали песчаногравийную смесь в большущий ковш. Непрерывно отъезжали самосвалы, нагруженные бетоном.
Стояли жаркие дни и душные ночи. Со стороны женских бараков раздавались крики:
- Что вылупился, урод? Раскатал губу! За так трахнуться хочешь? На шару? Да я с самим Эмилем Горовцом прелесть чухала, с Хилем оттопыривалась. А ты кто? Тощий карман? Никакого общака, никаких заначек не хватит, чтобы мою гордость усладить и по мане наследить! - Запели.
- Линяй отсюда! - Звуки мордобоя, вой и пьяный смех с матюгами, в которых слово п…да самое приличное.
Я узнал, что лето на севере короткое, но, местами, крайне жаркое. Рубашки, майки мокрые, липнут и натирают. Все течет и капает. Противно. Нестерпимо хочется спать.
Климат севера диктовал сроки. Мы рвали молодые руки и трансмиссии самосвалов.
Комары пили нашу девственную кровь и издевались над суетой человека.
С восходом заканчивалась смена. Усталые, покорители бетона шли, растерянно улыбаясь.
Иногда встречали красивых тунеядок, с чирьями на ногах, которые возвращались с других ночных трудов, чтобы успеть к утренней перекличке. Мы глядели на эти ноги, усыпанные фурункулами, и думали, по простоте неграмотных первокурсников, что это сифилис.
Редко, навстречу попадался «наш химик». В наивной синеве детских глаз, повзрослевших тяжелыми и потными ночами, он выглядел обыкновенной шестеркой. С ним связана одна очень нехорошая и поучительная история.
По разным причинам в Сургуте в тот год скопилась масса бездомных собак. Рассказывали, что химики-Гомики услаждают свою кровожадность и злость, вспаривая им животы. Стращали западенских студентов- чистоплюев.
К нашей бригаде прибилась обаятельная, верткая и очень умная дворняжка. Точная копия Каштанки Чехова. Звали это хитрющее создание Чапа. За короткий срок она полностью овладела нашими душами и пробила дорогу к самым черствым сердцам.
Каждая смена носила ей лучшие остатки со своего стола, стараясь переплюнуть остальных собачьими деликатесами.
Чапа умело пряталась и выходила только к своим покровителям. Мы сшили ей ошейник похожий на бриллиантовое ожерелье королев. Такие ошейники носили собаки имеющие хозяев, и мы надеялись, что он защитит ее в трудную минуту.
Внезапно Чапа исчезла. Напрасно мы звали и искали ее. Собака пропала. Не пришла она и в следующие дни.
В один из вечеров на наш бетонный завод забрел пьяный «химик». Бухнулся на песок, и начал свою любимую тираду: « Зеленка, сопляки! Урабатываетесь! Здоровье гробите. Больше всех надо. Всех денег не заработать! Вот я: главное сыт, и чтобы булькало в животе и кармане!»
Уркины слова летели мимо ушей. Широко раскрытыми глазами мы смотрели на его руки. В руках он держал наш знаменитый ошейник.
– Что таращитесь? Нашел на дороге, - он криво ухмыльнулся. – Дай, думаю, занесу студентам. Они добренькие, авось, пригодится, - он икнул и срыгнул.
- Где Чапа, мразь? Одной рукой гирьевик Мишка сорвал его с песка и страшная плюха полетела в небритую рожу. Мы ринулись на врага. Гнев кипел в душе и сверкал в глазах. Порвем, гада!
Бригадир слетел с мостика и, раскрыв руки, стал перед нами.
- Стоять! Назад! Немедленно за работу. Вы его покалечите и сами сядете. Таких, он пнул ногой утирающегося «химика», уже ничему не научишь! Никогда не исправишь. А свою судьбу сломаете.
Дрожащими руками мы взялись за лопаты.
Урок номер один: любопытство сгубило кошку, а доверчивость собаку.
Поэтому я бросил экпериментальную хирургию, а знаменитый доктор Милодед, оперируя очередное доверчивое собачье существо, пять минут назад усердно вилявшее хвостиком, защитил диссертации по пересадке твердой мозговой оболочки и мочевого пузыря. Воистину: чтобы кто-то жил – кто-то должен умереть. Закон джунглей. Закон хищников. И мы ничем не отличаемся от кровожадных тигров или крокодилов, а во многом гораздо хуже них… Вараны!
Что бы вы не делали, но, если вы по гороскопу собака, то, рано или поздно, будете болеть неизлечимой доверчивостью, вилять хвостиком и заглядывать в глаза. Недолог час и вас поимеет и будет резать или жрать, какой-нибудь хирург или беглый каторжник - Дубоед.
Как стало в следующие дни известно, заключенные, живущие впроголодь, собак просто жрали, в довесок к скудному тюремному рациону.
И у нас в столовой не ахти меню. Тушенка, макароны по-флотски, да родная перловка. И, каждый вечер гречка с молоком. Разводили сухое, коров в окрестностях можно было по пальцам пересчитать. Экономили на питании, чтобы больше вышло осенью, при дележе заработка.
Работали без выходных. В день строителя – праздник. Концерт самодеятельности и праздничный стол. Концерт давали в местном Доме культуры, для всех желающих.
Выступал мастер спорта по классической борьбе, по фамилии Сыроватко. Он читал длинный, юмористический монолог, в котором самым смешным было место, когда он говорил «молодая старушка», обращаясь к бабушкам. Борец был знаменит своей вялостью и бесконечной ленью.
Как то командир поручил ему работу, для крепких рук. В больших конструкциях из дюралюминия надо было выкрутить винты, которые крепили широкие пластины из этого чудо металла.
На вечерней планерке командир говорил:
- Сначала он крутил стоя, потом сидя, затем я ушел. А когда возвратился он уже лежал и, лежа, откручивал винты. Куда это годится? Так мы много не заработаем!».
На что Сыроватко обижался и отвечал:
- Дай мне работу, чтобы я не думал. Командир покачал головой, хмыкнул:
- Тогда пойдем со мной. Пришли на стройплощадку. Командир отмерял тридцать метров, вбил два колышка и натянул между ними бечевку.
– Копай канаву, глубиной по шею, и не думай.
Вскоре его отозвали на сборы или какие-то борцовские состязания.
Бороться – не мешки таскать!
Часто, перед сменой, гирьевик Миша брал гитару. У него приятный тембр. Сначала он пел грустную:
« Постелите, мне, степь! Занавесьте, мне, окна туманом! В изголовье поставьте, упавшую с неба звезду…».
Затем веселую и игривую:
« Колокольчики-бубенчики ду-ду! Я больше в эти горы не пойду. Пусть рвется тол, и динамит, и аммонал – я эти горы в телевизоре видал…».
Естественно, вскоре он получил из дома срочную телеграмму и тоже уехал.
Гири выжимать. – не мешки таскать.
Мешки.
Приехал ракетовоз: две кабины, с паузой посередине – двадцать тонн, груженный мешками с цементом. Разгружать бросили студентов, на то они и бойцы стройотряда.
И началась глупая удаль, кто быстрее, больше и дальше. Кто сильнее? Пришлось «старикам», то есть отслужившим в армии, задыхаясь в цементной пыли, завоевывать абсолютное мужское лидерство.
Грязь и пот - трудовой флешмоб с элементами соцсоревнования. А говорят его, соревнования, не было и существовало оно только в отчетах функционеров.
Вот и верь теперь ядовитым злопыхателям, выросших в благополучных ячейках, с удобствами и ранней мерзопакостностью, не прошедших школы цементных мешков.
Бригадира, сидящего на кнопке бетономешалки, перевели на другую работу, а на его место назначили меня, как отличившегося на разгрузке цемента. Пришлось осваивать мою первую функциональную кнопку в экстремальных условиях.
Жара зашкаливала, а короткие приполярные ночи не успевали остудить накалившуюся землю и воздух.
Пролетела неделя, в течение которой пришлось попеременно сидеть на кнопке и упираться на лопате: людей не хватало, некоторые болели. Другие, не выдержав, уехали.
Но Север есть Север – лето короткое. Жаркие месяцы: июнь и июль, да еще одна-две недели в августе, затем жара резко стихает. Вечера и ночи становятся прохладными.
В один из таких вечеров на наш «бетонный завод» пришел незаметный мужичок из местных. Местные люди – жители старого Сургута. В своем большинстве потомственные ссыльные, поселенцы, и прочие, но все каким-то образом связанные с тюрьмами и лагерями.
Старый Сургут. Зажатый новостройками, старый Сургут медленно превращался в окраину, раскинутую на лучших землях и ландшафтах, на берегах и протоках.
Впоследствии старый центр снесли и преобразовали в современный техноград на вечной мерзлоте.
В мое время, перед отбоем, гулять с девушками ходили на старое кладбище – единственный островок редкой и чахлой зелени на этой нефтеносной земле.
Километрах в пяти от города начиналась тайга с прекрасными вековыми кедрами, с густым подлеском и высокими соснами. Она служила оазисом для одичавших комсомольских активистов: бичей – энтузиастов. Чем-то напоминала им старые европейские парки. Однако выгодно отличалась от, расположенной на той же широте, якутской и восточносибирской тайги.
В старом городе люди жили преимущественно в одноэтажных бревенчатых добротных домах, которые избами язык не поворачивается назвать.
Пришедший гость жил в одном из таких домов. В доме – старожиле прохудились нижние, коренные венцы, служившие фундаментом. То ли климат, то ли термиты, или от старости, но венцы надо было менять.
В эру бетона местные жители изобрели передовой способ ремонта. Сруб поднимался на домкраты: сразу весь или, поочередно, каждая сторона. Под каждой стеной прорывалась глубокая траншея, монтировалась арматура, с широкими поперечниками и в каждую заливался бетон. Конструкция предусматривала и другие дополнительные укрепления с учетом вечной мерзлоты.
В любом случае главным был бетон, вернее его производство или доставка. Самым быстрым и простым способом получения бетона был подвоз его с бетономешалки, с ближайшего бетонного завода. За этим и пришел к нам хитрый мужичок, чтобы договориться с бригадиром, это значит со мной.
Вся сложность ситуации заключалась в том, что просто официально купить бетон на бетономешалке в те времена было невозможно.
При всех преимуществах погубленной советской системы, были некоторые «существенные недостатки», которые и свели в могилу сначала экономику «развитого социализма», а затем и сам социализм.
Частнику, иначе владельцу частного жилья, оставалось покупать цемент и вручную готовить бетон и раствор для штукатурки или кладки кирпичей. Самым легким был путь к нашему бетону. Его-то он и хотел у нас купить за хорошие деньги.
Надо заметить, что во времена «развитого социализма» простые труженики часто путали государственное и свое, личное. Этому активно помогала коммунистическая пропаганда, внушавшая им, из всех средств массовой оболванизации населения, что: «все вокруг колхозное – и все вокруг мое!».
Редкие, остужающие рейды милиции и ОБХСС всерьез не воспринимались, несмотря на отдельные довольно большие тюремные сроки. Всё-таки они были намного мягче знаменитых восьми лет за три унесенных с поля колоска.
Продать бетон, что раз плюнуть. Все дело в том, чтобы при этом не плюнуть в собственную судьбу, не попасть плевком из студентов в химики. Бетон надо было украсть.
За бетономешалкой никто не следил. Не существовало никакой отчетности: сколько получили гравия, песка, цемента никто толком не знал. Документы были только у отпускающих и доставляющих организаций. Что из этого? Самое главное - никто не знал: сколько произведено бетона? Конечно, при острой необходимости за движением песка и бетона можно было проследить. Но кому это было надо?
Однако, мы молоды и глупы. Воистину: «Безумству храбрых - поем мы песню»! Я согласился – уж очень денег невтерпеж.
Хочется всего и сразу, ну, хотя бы чуть-чуть… Север, тюрьмы, зэковозки, тунеядки, химики, бараки и колючая проволока – ничего не остановит человека, когда он чувствует себя честным. Не доходило до телячьих мозгов, что «замочив клювик», можно загадить всего себя. До выхода «Крестного отца» на наши экраны оставалось двадцать лет…
Был случай, над ним все потешались. Другая бригада из нашего бетона строила, вернее, мостила дороги и тротуары.
Поздно ночью идет пьяненький – уперся в свежезалитый тротуар. Ему кричат: «Дяденька, надо в обход. Тут бетон не застыл. Тротуар жидкий!».
В обход далековато. Дяденька скидывает казенные говнодавы и совершенно искренне лопочет: « Ничего, ничего. Я босиком, легонько, поверху, только чуть-чуть ноги замочу».
Не доходило, что нельзя быть чуть-чуть беременным или клювик замочить только чуть-чуть…
Украсть, то украсть. Несложно. И водителя с самосвалом найти легко, договориться с бетоновозчиками. За пять рублей за машину и глазом не моргнут, когда литр бензина стоит четыре копейки и эти литры никто не считал.
Гораздо труднее найти напарника на эту щекотливую работу: чтобы сделать работу споро, быстро, незаметно и, главное, без лишней болтовни и хвастовства.
Договорились так. Самосвал выгружает бетон на подворье заказчика. Уезжает и ворота закрываются. Затем я с напарником, носилками, носим эти три или пять кубометров бетона, и заполняем подготовленные под фундамент траншеи. Хозяин трамбует и ровняет раствор.
Напарник должен быть сильным, немногословным и неприметным. Выбор пал на прыщавого и рыжеватого Гришу. Такие мы тогда были конспираторы…
Носили бегом и грузили носилки так, что у этого Григория носилки из кистей срывались. Вот так: бегом с приглушенным матом, мы старались как можно меньше задерживаться на подворье. Глупыши – от жидкого бетона не убежишь, он - то оставался под домом, и при необходимости можно было легко выяснить, как он туда попал.
Как не старались, скрыть полностью нашу «халтуру» мы не смогли.
К этому времени (вторая половина августа) работали на бетономешалке только днем, в одну смену. Ночи стали холодными и бетон не успевал застывать. В отряде заметили наши «задержки» на работе и опаздывание к ужину. Кое-кто заметил работу бетономешалки после окончания смены. Поползли легкие слухи.
Нам очень повезло, что командир был «свой», из западных. У них на такого рода деятельность, смотрели сквозь пальцы. Кроме того, в те годы, привнесенное еврейскими фарцовщиками, аферистами и деловарами, знаменитое четвертое арифметическое действие - д е л е н и е, не получило еще достаточного распространения. Во многих случаях расчетной единицей между своими и дальними была просто бутылка водки.
В силу всех этих обстоятельств, заработок на нашей халтуре составил треть общего заработка в отряде, за весь период. При этом, как я понял впоследствии, хозяин нас хорошо надул – никаких расценок мы не знали и рисковали, в сущности, «за копейки».
Вот так: для одних копейки – для других манна небесная. В этом и состоит «звериный оскал капитализма».
Много было еще больших и малых случаев. Знакомство и встречи с местными, забуревшими энтузиастами и прочими «яркими» личностями. Однако надо было собираться в обратный путь: разведка покидала Сургут на десять дней раньше основного отряда.
Среди новых знакомых, из местных, Гена-электрик сверкал колоритом. Он ходил в заношенной робе и, в блестевшим от застывшего машинного масла, комбинезоне. Высокий и стройный, Гена жил в северном строительном балке – чудной конструкции из старого автобусного кузова и чукотского чума. Борта сооружения по самые окна были вымазаны глиной и окучены землёй.
- Зимой не холодно, - отвечал он на наши глупые вопросы и ежился от повышенного внимания.
Гена охотно уступил приветливым просьбам наших поварих, составлявших женское крыло отряда, и согласился сопровождать поход в тайгу, за кедровыми орехами.
Он и показал, где растут эти могучие кедры, и, взобравшись на дерево, под восторженные комплименты хитрожопых поварих, набросал шишек и даже наломал веточек, украшенных ядреными шишечками.
Любитель литературы, электрик Гена, бедная жертва юношеской романтики или жизненного тупика, скучал по большой земле. Дружба с безалаберными студентами-медиками, а, еще больше, с нашими распутными девочками-львовянками, была для него сказочным эликсиром. Целебным бальзамом, из манящего, неведомого мира школяров и западной цивилизации.
Нам уезжать, а ему прозябать в полярной холодрыге и длинной ночной тоске, среди блатной фени и уголовного сброда.
Недолгие сборы и Ан-24, знаменитый турбовинтовой тихоход, в ночном полете, уносил меня к далеким родным берегам.
Я заработал всего, с разведкой и халтурой, около трех с половиной тысяч рублей – громадные по тем временам деньги. За эти деньги можно было купить легендарный автомобиль Москвич-412, если, конечно, стоял в очереди и годился по своему жизненному статусу, во владельцы автомобилей. Напоминаю, я пишу о времени, когда автомобиль был мечтой, а «на мечтах не ездят».
Для владельца личного авто, с менталитетом демобилизованного чекиста, ранних лет советской власти, я никак не подходил. Поэтому я купил родителям и братьям дубленки, финские и ирландские свитера, тонкорунной шерсти, обувь и прочую добротную одежду, которую в наших краях купить было непросто.
В Москве предстояла пересадка на рейс Москва-Львов. До вылета оставалось много времени. Я гулял по Москве, мчался в электричках метро и бродил по галереям ГУМА. В них приоделся и сам в шедевры ширпотреба из братских соцстран.
И вот, взревев реверсами, наш Ту-154 приземлился во Львовском аэропорту и вырулил к аэровокзалу. На площадке у здания нас ждала небольшая толпа встречающих.
Со мной летел высокий стройный парень из другого, не известного мне стройотряда. Свитер через плечо. В руках небольшая сумка и маленький букетик осенних цветов.
Из толпы встречающих, прыгая из стороны в сторону, вынырнула худенькая, очень юная девушка. Она бросилась парню на шею. Обнимала, быстро-быстро целовала и что-то очень нежное шептала, прижавшись к покрасневшим ушам.
Мне стало завидно и тоскливо. Меня никто не встречал, а мне почти двадцать пять лет! Я тогда не понимал, что одному быть страшно в семьдесят лет, а в двадцать пять – одно удовольствие!
Не понимал, что дорожная пыль лишь слегка коснулась моих плеч. А пыль на земных дорогах, тем более на дорогах судьбы, всегда наполовину космическая - в ней рассеяны частички звёзд…
Конец первой части.