Я с детства боялся высоты, даже табуреточной, когда мама просила меня вкрутить лампочку в свисающий с потолка патрон, который тогда называли “жуликом”.
После войны, когда в моей родной Полтаве после долгого перерыва вспыхнул электрический свет, это было таким же чудом, как наступившие тихие ночи, когда не нужно было спасаться в погребе от бомбардировок.
Я, впрочем, по незнанию был самым храбрым в семье и бомб не боялся, но их разрывы слышу и сейчас.
В войну вечерами мы освещались так называемой коптилкой – блюдце с подсолнечным маслом и ватным фитилем, но потом перешли на сплюснутую сверху снарядную гильзу, которых тогда валялись сколько угодно. Туда вставлялся фитиль, а внутрь наливался керосин или то же масло. Но его было жалко, оно вполне могло утолить терзавший всех голод, если налить его в блюдце и накрошить туда хлеба, нарезать лука и посолить.
От коптилки по стенам проносились тени, которые тогда казались мне страшнее фашистских бомб.
Комнаты были привычными при дневном свете, даже если было пасмурно, а прежние, ночные, страшные, куда – то прятались до темноты.
И вдруг все изменилось – даже вечером и ночью, казалось, светило солнце.
Так вот, плату за электричество брали тогда не по счетчику (их просто не было), а по количеству розеток в доме. Умельцы сразу же сообразили, как это обойти.
На рынке продавали патроны с двумя парами гнезд с боков, куда можно было вставить две вилки и вкрутить лампу. За дополнительные, как сейчас говорят, потребители электроэнергии не нужно было платить! Вот вам и “жулик. Его нужно было убирать днем, чтобы не попасться многочисленным контролерам, без устали обходившим дома. Это и была моя постоянная работа по дому.
Конечно, это было жульничество, но нужно же знать, в какой немыслимой нищете жили тогда люди на Украине, особенно когда в 47 году ныне любимый у нас многими Иосиф Виссарионович организовал массовый голод на ровном месте.
Прошло время, и мне, уже геофизику, снова пришлось иметь дело с высотой, но совсем уже другой.
Если вы прилетите из Москвы в Ош (тогда это было совсем просто), полюбуетесь двуглавой Султан-горой и поедете в автобусе к Джалал-Абаду (это Киргизия, но есть такой город и в Узбекистане), проедете две трети пути и попросите водителя высадить вас у шоссе, которое направо ведет к поселку Кампыр-Рават, вы у цели.
Не встретится попутная машина (рейсовых нет), идите пешком. Через 6 километров увидите поселок. Он был (теперь его нет) очень зеленым – сплошные высокие тополи, сильная трава.
Справа, если смотреть вверх по течению, несется река Кара-Дарья (Черная). Шоколадные ее воды (из-за вымытых лессовых отложений) стискивают с двух сторон невысокие горы, в которых она и пропилила каньон. Выше по течению они сливаются с прозрачными водами Нарына и дают начало великой Сыр-Дарье.
Это идеальное место для плотины и водохранилища, которое впоследствии назовут Андижанским, хотя до этого города отсюда очень далеко.
Я приехал сюда в длительную командировку для инструментального контроля устойчивости бортов будущей плотины. Приборы были установлены на берегах – на правом-в глубокой штольне, на левом-в глубоком шурфе, который был устроен на плато на высоте около 200 м от уровня реки.
Для обслуживания приборов нужно было ежедневно ходить к ним и менять ленты фоторегистраторов.
Добраться к штольне было легко-она располагалась невысоко. А вот к шурфу…К нему нужно было карабкаться по крутому склону. Но как? Я же не альпинист.
Но вскоре я заметил, как легко по склону взбираются мудрые горные козлы, чьи силуэты можно было увидеть на закатном солнце. Протоптанные ими зигзагообразные тропы оказались удобными и для меня. По ним я и шел каждое утро к приборам. Спускаться вниз было труднее, но скоро обрыв перестал меня пугать. Как оказалось, и к высоте можно привыкнуть. Я поднимался и спускался по тропам так же легко, как переходил в нашем доме из комнаты в комнату.
Так я спускался к берегу реки, где почти всегда видел пастуха, почти каждый раз нового, который сидел на кошме и пил кок-чай, хрустящий у него на зубах (вода в реке была мутная) и закусывал катыком (сухие шарики соленого творога) и лепешкой. По его приглашению я садился рядом и тоже пил чай, не смея отказаться – это было бы для него оскорбительно.
Однако настала осень, а затем в один день пришла зима со снегом. Но горные козлы обновили свои тропы, и я без труда по ним взбирался наверх. Вниз я съезжал верхом на палке, лавируя между выступающими камнями. Только сейчас я понимаю, насколько это было опасно.
Затем начались взрывные работы, и моя работа была закончена, приборы убраны. В последний раз я пошел в штольню, чтобы посмотреть, как выглядит взрыв вблизи.
И вот сигнал, взрыв…Порода целиком поднялась вверх и с непередаваемым грохотом рассыпалась на смертельно свистящие осколки.
Если хотя бы один из них попал в штольню, где я прятался, не писал бы я эти строки сейчас.
Затем настала оглушительная тишина, но ядовитые газы взрыва заместили воздух. Ничего не видя и не дыша я с трудом выбрался из штольни и пошел направо вниз. Моя узбекская экспедиция закончилась.
Затем были другие работы, но взбираться на высоту уже было не нужно.
Высота снова стала меня страшить, как в детстве.
Тридцать лет-это возраст вершины.
…А потом начинаешь спускаться,
Каждый шаг осторожненько взвеся.
Пятьдесят-это так же, как двадцать,
Ну а семьдесят-так же, как десять.
Юрий Кукин