Сразу после приезда в Израиль мы поселились в маленьком уютном городке в центре страны.
Правда, от этого городка, а точнее - посёлка, до Западного Берега было всего несколько километров.
Но здесь так почти везде. Где-то до границы дальше, где-то ближе, но на здесь повсюду.
И даже в Иерусалиме, объявленном столицей Израиля, гулять как по елисейским полям не получится.
Но к этому мы были готовы ещё до отъезда.
Посёлок состоял из частных домов, вилл, а с нашим приездом началось строительство элитных высотных домов, правда, не для нас.
Мы, как и большинство новых иммигрантов арендовали квартиру в старом доме, служившем раньше социальным жильём для местных бедняков.
Дома здесь были живым памятником израильскому социализму - старые убогие хибары в жутком состоянии.
Наверняка для тех, кто промучились от нескольких лет до десятилетия в палатках среди пустыни и, наконец, получили квартиры в этих домах, эти лачуги казались дворцами.
Многие, если не большинство этих счастливчиков, так и жили с тех пор в этих домах.
Привыкнуть к соседям нам было сложно.
Они любили громкую восточную музыку в любое время суток, помои выливали прямо в окно, туда же выбрасывали мелкий мусор.
Но это было полбеды.
Любимым развлечением у них была жарка мяса - аль хаэш(на огне) прямо под домом.
Причём в любую погоду.
В летнюю жару окна не закроешь и весь дым шёл мне в окна.
Я вышел к ним и высказал им всё, что о них думал, предупредив, что терпеть это издевательство не буду. Вернувшись домой я решил, что в следующий раз выйду во двор уже не с пустыми руками.
Минут через пять раздался стук в дверь.
На пороге стоял мой сосед и протягивал мне шашлыки с пылу c жару.
Святая простота!
Но гнев мой улетучился.
Были вещи и похуже.
Не только дети, но и взрослые, мочились там, где им приспичит. Весной, когда цвели цитрусовые, образовывался непередаваемый словами "аромат" из сочетания весеннего цветения, гниющих нечистот и мочи.
Для них этот аромат был чем-то естественным, а меня раздражал. Их это забавляло.
-Любите запах мочи? - как-то спросил я.
Они перестали улыбаться и вонять вроде бы стало меньше.
Правда, когда нам срочно понадобился телефон, чтобы вызвать скорую, соседи сразу же откликнулись и не только предложили свою помощь, но и помогли объясниться с медперсоналом.
Со временем мы как-то незаметно привыкли друг к другу.
И пожилой сосед с гордостью рассказывал мне, как строил все эти халупы.
В соседнем доме жила интеллигентная семья, которая учила своего ребёнка музыке.
Ребёнок разучивал классику каждый день в определённое время.
Как раз тогда, когда уже никто не спит и до сиесты ещё есть время.
Но я спал как раз в это время, поскольку работал в ночные смены. В ночную смену я сам просился, потому что во-первых, никто из начальства не стоит над головой, а во-вторых, не так жарко.
Но, за всё нужно было платить.
И я впервые с удивлением понял, что классику тоже можно ненавидеть.
Раздражение боролось во мне с восхищением этой семьёй, которая, несмотря на все невзгоды эмиграции всё-таки уделяет столько внимания воспитанию нового поколения.
Искусство требовало жертв. Что же, ради искусства я готов терпеть. Только заснуть никак не мог.
Но, в конце концов, усталость брала своё и я перестал реагировать на разучиваемую классику.
Я вообще на многое перестал реагировать и часто вспоминал картину Ван Гога "Едоки картофеля".
В своё время я поразился сходству между лицами крестьян и картофелем.
А тогда до меня дошёл смысл этой картины - только в состоянии полного отупения можно выдержать всё: тяжёлый, подневольный труд, скотские условия существования, отсутствие надежды...
Правда, есть и другой путь: смотреть на всё с юмором или, по крайней мере, пытаться.
Вот в чём подлинное искусство!
Самым мучительным днём для меня был шабат, потому что в этот день нет общественного транспорта, а следовательно, никуда не выбраться из этой дыры, хотя до моря и не так далеко.
Можно было бы купить велосипед - на машину денег не было, а дорога к морю занимала слишком много времени.
Зато до границы - рукой подать. Но, что мне там делать?
Открыты были синагоги, но меня туда не тянуло.
Я купил фотоаппарат и стал бродить с ним по окрестностям.
Так, путешествуя по месту своего обитания, я сделал для себя неожиданное открытие: куда здесь ни пойдёшь, всюду придёшь на пустырь.
От этого открытия у меня развилась клаустрофобия - я чувствовал себя в замкнутом пространстве.
В один из шабатов, когда я путешествовал по пустырям с фотоаппаратом, мне повстречалось бесформенное существо в каком-то средневековом салопе и с целым выводком сопливых детей.
-Смотрите, - торжественно сказала она протягивая в моём направлении руку, - это безбожник!
Дети уставились на меня как на антихриста.
Нужно выбираться отсюда, - подумал я и вскоре мы переехали в Тель-Авив.
Там мы жили в такой же ужасной халупе и тот же запах нечистот и мочи, смешанный с жареным мясом.
Закусочные, где продавали шоарму и фалафель были повсюду.
Также, как и публичные дома, которые здесь называли институтами здоровья, на иврите - махон.
На балконе одного из таких махонов красовался кусок картона с крупными буквами по-рузски:МАХОН! ХАРОШИЙ.
Но это полбеды.
Наркоманы чувствовали себя здесь хозяевами не только на улицах, но и в подъездах.
Но море было совсем близко - только дорогу перейти.
И от близости моря я стал смотреть на жизнь с гораздо большим оптимизмом.