Черкащанин Валик был человеком добрым. Если водились деньжата, то всегда давал взаймы, мог выручить и в другом. Метр девяносто ростом, с железными мускулами и грудью пловца, Валентин обладал колоссальной силой, которой почти никогда не пользовался. Спортом он не занимался, в увлечении модным культуризмом тоже замечен не был, а удивительную богатырскую мощь получил за так от предков – поднепровских казаков.
Одевался парень бедненько, в кооперативные штаны с выпуклыми пузырями на коленях, засаленную безрукавку и в конец стоптанные чешские кроссовки «Цебо». И на экзамены так являлся, и на «начитку». Красотой тоже не блистал. На смуглом лунообразном лице застыло выражение вялой апатии и нерешительности. Обрубленный подбородок тонул в мягком обводе и сливался с маленькой ямочкой под обвислой губой. Рыжие космы торчали в разные стороны, а мелкие глазки смотрели на мир отрешенно и с ноткой легкой грусти.
В разговор первым никогда не вступал, слушал собеседника рассеяно и постоянно переспрашивал, теряя нить разговора. Имелся у него один серьезный недостаток – Валику никак нельзя было пить. Пригубив даже безобидного пива парень резко менялся, глаза холодели, а сам парень подбирался, как изготовившаяся к атаке змея. После этого он начинал без удержу хлестать любой алкоголь, оказавшийся под рукой. Спирты действовали на Валика самым удручающим образом, превращая его в совершенно иного человека.
Поступил он в институт благодаря тетке – председателю одного из райпотребсоюзов на Черкащине, иначе парень ни за что не сдал бы экзамены, в школе учился он слабенько. Некоторое время Валик держался, таил до поры свою страсть и воздерживался на веселых студенческих пирушках от горячительных напитков, чем приводил в умиление женскую половину потока. Но в середине октября, когда мягкая украинская осень завладела городом, сорвался и показал сокурсникам «охоту короля Артура и рыцарей круглого стола».
Откушав два литра водоньки Валик с мясом вырвал входную дверь в съемной квартире Зиночки из Краснодона и тут же выбросил ее через закрытое окно на улицу. Когда вмиг протрезвевшие студенты кинулись крутить руки черкащанину, то последний легко разбросал приятелей, а затем резко выпрыгнул в разбитое окно с третьего этажа и с криком, которому позавидовал бы и мохнатый Кинг-Конг, скрылся в прозрачной полтавской ночи.
Утром он объявился в общаге в жутком виде. Платье горемыки находилось в плачевном состоянии, лицо было крепко разбито, рыжие волосы на затылке повыдерганы, а кроссовки напрочь отсутствовали. Носки превратились в яркие лохмотья и под глазом тускло светил огромный синяк. В довершение ко всему Валик ничегошеньки не помнил и жалобно скулил, униженно извиняясь.
Его простили. Дверь с окном сообща отремонтировали, но пить с черкащанином зареклись – себе дороже. Валик некоторое время держался, затем вновь сорвался и устроил бойню в общаге экономистов, крепко наваляв студентам с Северного Кавказа. Под раздачу попали компактно проживающие в левом крыле жители солнечного Дагестана.
Надо сказать, что в ВУЗе были гармонично представлены все жители СССР, как европейской, так и азиатской его частей. Уроженцы Казахстана, Таджикистана и других республик Востока были достаточно мирными созданиями. Жители Закавказья тоже придерживались идей гуманизма, но вот со студентами юга России добрососедские отношения никак не складывались.
Межэтнические конфликты часто вспыхивали в многонациональном институте и славяне, несмотря на подавляющий численный перевес, как правило пасли задних. Сказывалась разобщенность и индивидуализм украинцев и русских, чем постоянно пользовались крепко спаянные родоплеменным строем нацмены. До катастрофических событий четырнадцатого года было еще далеко, и студенты Житомира и Куйбышева и вправду считали себя единым народом, без реляций президентов.
В тот день Валик в одиночку выдул пол ящика «Альминской долины» и после непродолжительного коматоза отправился на поиски подвигов и приключений. Нетвердые ноги занесли его в такое место, куда белому человеку и ходить то не стоит, а именно в вышеуказанную общагу. Лакцы и даргинцы некоторое время пялились на черкащанина, не веря в подобную наглость, а затем набросились на него, как волки на медведя.
Град ударов привел Валика в такую ярость, что он, взревев, как раненый бык, принялся крушить противников подручными средствами, по ходу уничтожая имущество торгово-экономического института. Гордые дети гор летали по узким коридорам общежития, не в силах совладать с неукротимым первокурсником. А того сам черт не брал. Драться Валик не умел, и наносил урон противнику теми средствами, что оказывались под рукой. В прокуренном коридоре летали утюги и тумбочки, с грохотом рушились старенькие шкафы и боковины кроватей. Стремительно, как ревущее пламя носился черкащанин по комнатам, преследуя неприятеля, и выламывая на ходу двери, страдал парень какой-то нездоровой страстью к этим нужным в каждодневном обиходе предметам.
Одногруппники Валика в драку благоразумно не вмешивались, предоставляя дагестанцам самим выкручиваться из этого положения. Вновь и вновь измочаленные кавказцы наваливались на окровавленного первокурсника, но тот каждый раз разбрасывал их в разные стороны, как котят. Высокий аварец Али разбил на голове Валика полную бутылку поддельного коньяка «Арагви», но бесстрашный славянин, не обратил на удар никакого внимания, словно его затылок был сделан из свинца.
Закончилось побоище позорным поражением кавказцев, которые позорно ретировались, предоставив Валику довершать разгром их комнат одному. Черкащанин еще некоторое время побузил, затем спокойно отправился спать.
На это раз скандал замять не удалось, уж больно велики были разрушения, устроенные Валиком. Но ему опять повезло, всем жутко надоели кавказцы своим агрессивным поведением и нескончаемыми жалобами прекрасной половины общежития. Старожилы рассказывали, что раньше было еще хуже, в начале восьмидесятых уроженцы Северного Кавказа составляли тридцать процентов от общего количества студентов и «белым» было совсем худо. Девушки по вечерам сидели взаперти в своих комнатах, как царевны несмеяны, не решаясь выйти даже в туалет, а у ребят не сходили синяки.
Ситуация начала меняться только к концу восьмидесятых. По новому закону воины-афганцы получили квоту при поступлении и значительно усилили славянское большинство. Довершил разрушение незыблемого лидерства кавказцев Валик, такого Мамаева побоища общага еще не знала.
Декан факультета мягко пожурил, любуясь его богатырской фигурой, а на прощание крепко пожал руку и предложил назначить Валика старостой третьей группы. Старшекурсники хлопали при встрече по плечу и угощали некурящего Валика американскими сигаретами. Девушки мило улыбались, а «нерусские» шарахались от черкащанина, как черт от ладана. В общем стал парень героем, что и привело в скорости к его скандальному отчислению из института. А дело было так, теперь Валик стал побухивать смелее, применяя при этом далеко не новую систему одиночного запоя. Он запирался в своей комнате и пил в гордом одиночестве. Соседи парня при этом разумно покидали помещение и удалялись восвояси. Не имея поблизости других разумных существ в качестве раздражающего фактора, Валик не бузил и вел себя достаточно спокойно. Употребив по назначению литр-другой местного самогона, черкащанин приходил в эйфорическое состояние и засыпал на узкой разболтанной кровати сном праведника. Утром он спокойно шел на пары, а его соседи облегченно утирали со лбов пот, не ожидая следующего запоя раньше десяти-пятнадцати дней.
Но в любой системе рано или поздно происходит сбой, так вышло и в случае с Валиком. Однажды одной «заучке» пришла в голову попросить конспект у ребят из «тридцатой». Ей и в голову не пришло, что Валик именно в этот день решил расслабиться, он уже несколько дней подряд ощущал сосущую пустоту под ложечкой и наконец, не выдержав, отправился к тете Тосе на Подол за ядреной «бурячихой». Увидев одногруппника с объемистой банкой и тусклым блеском в глазах, соседи Валика мигом дали деру.
К моменту визита худой, как селедка в томате, Тамары, черкащанин успел ополовинить емкость и благодушно слушал магнитофон, негромко подпевая известным шведским исполнителям. В окно скупо падал свет спокойного ноябрьского солнца, желтые листья, танцуя, опускались на серый асфальт, в холодном голубом небе одиноко висела разлапистая тучка, в желудке приятно булькал самогон, и мир был прекрасен.
Нарушила гармонию и порядок мироздания тощая луганчанка. Своим настойчивым стуком она внесла нотки хаоса в идеально устроенный мир грез Валика. Парень слегка прорычал нечто невразумительное, отгоняя незваную гостью, но на Тамару рык не подействовал, девушке нужен был конспект по товароведению, и она не собиралась отступать просто так. Студентка тарабанила еще минут пять, пока взбешенный Валик не выбил собственную дверь, и отшвырнув в сторону обомлевшую отличницу не вырвался на волю…
Вечер Леше не сулил ничего интересного. Новая знакомица откровенно «продинамила» его, не придя на свидание, и киевлянину не оставалось ничего другого, как пойти ужинать одному. Барышня была так себе, ничего особенного, на один раз, но отвергнув его, она вмиг набрала баллов в Лешиных глазах, и стала напоминать Софи Марсо из подросткового фильма.
Кононенко открыл меню и в который раз прочитал содержание, напечатанное на серенькой бумажке. Оно, как и во всех советских ресторанах, не было особенно изысканным. Комплекс номер один и комплекс номер два. В первый входил полтавский суп с галушками, во-второй украинский борщ с мясом, которого там не было никогда. По крайней мере Леше он ни разу не попадался. Второе в обоих комплексах было одинаковым – отбивная с картофелем и салат «Днестр». Венчал это чудо кулинарии узвар из сухофруктов. Есть Леше особенно не хотелось оттого он и крутил в руках меню.
- Заказывать будешь? – злобно бросила неопрятная официантка с обвислым подбородком и ярко накрашенными потрескавшимися губами. Голос у нее был грудной, прокуренный и не особо приятный.
- Да, сударыня, - вальяжно, как барин, протянул Кононенко и откинулся на тяжелом стуле. – Фаршнеп, икорку, расстегаи, ну и шартрез, для начала.
- Первый или второй? – непроницаемо спросила женщина.
- Первый, - со вздохом сказал Леша. – Когда же у вас начнут подавать изысканную французскую кухню.
Он посмотрел в спину удаляющейся официантки, которая лихо виляла огромными бедрами. Большой и вытянутый, словно вагон поезда, ресторан «Киев» не являлся чудом советского зодчества. Типичный общепит повышенного класса обслуживания, следом шли кафе и столовые. Громоздкие столы и стулья, обтянутые выбитой молью тканью, высокие потолки с желтой от табачного дыма побелкой, оставшиеся с лета липкие ленты с сухими мушками и полупустой зал.
Это после девяти он заполнится продавцами цветов и мандаринов с Кавказа, богатыми «кооперативщиками» и накаченными бандитами в черных кожаных куртках. Их разбавят пьяненькие работяги, студенты местного института и праздношатающаяся публика. Электрический свет померкнет от густого дыма, а разноголосицу ресторанного шума перекроет оркестр со своими «Ламбадами», «Мурками» и «Таганками».
Сейчас музыканты с перерывами исполняли для «мандаринщиков» «Сулико». Кавказцы два раза передавали по пять рублей «лабателям», потом увлеклись своими подсчетами и музыканты исполняли песню уже даром, в надежде на следующие чаевые. Леше порядком надоел заунывный мотивчик, исполнители были слабенькие и все их "шедевры" мало отличались друг от друга.
Как из-под земли вынырнула крепкая официантка и метнула на стол салат, мензурку со ста граммами водки и полную тарелку с супом, в которой одиноко плавала огромная галушка. Леша поболтал жидкую водицу кривой алюминиевой ложкой и смиряясь принялся хлебать невкусный суп. От соседнего столика тут же поднялся потертый тип с вилкой в руке.
- Простите покорно, - прохрипел мужчина сиплым голосом, - можно немного откушать вашего салата.
- Забирайте весь, - Леша решительно пододвинул незнакомцу тарелку с трехдневным салатом. – Я его все равно есть не буду.
- Покорно благодарю, - обрадовался пьяница, - а то и закусить нечем.
Его приятели дружно помахали в знак благодарности трясущимися конечностями. Парень кивнул в ответ и со вздохом отодвинул суп, есть ему совершенно расхотелось. На соседей он не обижался, обычная история, наскребли «пятнарик» на бутылку, в магазине она стоить десять рублей, но согласно указа Горбачева водку продавали с двух до семи часов дня, а сейчас было уже восемь.
Леша посмотрел в высокое, давно не мытое окно, которое вычурно полу скрывали тяжелые, бутылочного цвета шторы. На вздувшемся от сырости подоконнике медленно умирал пожелтевший кактус. Запах мочи из вазона доносился до Леши и указывал на причину гибели декоративного растения.
В дальнем конце зала шумно заспорили кавказцы. Они яростно жестикулировали то призывая в свидетели небеса, тыкая пальцами в пожелтевший потолок, то стучали кулаками по смятым бумажкам, лежащим на столе. Темпераментные южане, коих было четверо, таким образом вели «дела». Через минуту они уже успокоились и добродушно поглядывали друг на друга влажными коровьими глазами. Притихшие в ожидании драки официанты вновь заиграли опостылевшую «Сулико», от которой у Леши пошел озноб. Он уже решил покинуть ресторан, но тут ему принесли второе.
В надтреснутой тарелке рядом с посиневшим картофелем лежала горка кислой капусты и мелко порезанный соленый огурец. Леша сдвинул в сторону «траву» и перетащил на средину остро пахнущую свиную отбивную. Рот моментально наполнился слюной, а настроение мигом улучшилось, он зафиксировал мясо вилкой и принялся остервенело нарезать биток.
Увы, животное, из которого сотворили этот шедевр кулинарии не относилось к известным науке особям. Тупой нож елозил по волокнам и сухожилиям, не желая нарушать целостность продукта. Леша с трудом откусил кусок отбивной и принялся сокрушать мясо крепкими зубами.
Вскоре у него заныли челюсти и Леша с трудом проглотил вязкий ком мяса. Он вытер губы салфеткой и положил на стол новенькую десятирублевку, которых в последнее время много напечатал толстый премьер Павлов. Трапезу можно было считать оконченной и молодой человек собрался покинуть сие злачное место, но в этот самый момент на пороге ресторана появился Валик.
Парень был крепко пьян. Он стоял пошатываясь и из-под невысокого лба пристально изучал окружающую его обстановку. Оделся Валик по домашнему – треники, несвежая майка и стоптанные тапки на босу ногу. Конечно ресторан «Киев» по классу был немного ниже парижского «Метрополя», и публика тут гуляла разная, но так по «бомжарски» даже здесь никто не одевался.
Леша замер в ожидании свирепого окрика толстой официантки, но на счастье Валика дородная дама скрылась на кухне. Черкащанин некоторое время постоял осматриваясь, словно борзая в поисках дичи, затем решительно уселся за лешин столик. Самого Кононенко он не увидел, привлекла студента прозрачная мензурка с так и не выпитой водкой.
Валик одним глотком опрокинул разбавленный водой напиток и тихонько крякнул, после паленого тосиного самогона, ресторанный алкоголь показался страдальцу райским нектаром. Выпив черкащанин немного пришел в себя и смог рассмотреть сидевшего напротив Кононенко. Лешу он конечно не узнал, а решил, что это какая-то одному ему известная барышня.
- Идем потанцуем? - игриво предложил Валик и попытался улыбнуться.
- Я не думаю, что это хорошая идея, - осторожно сказал Леша.
- Я же не в постель тебя тащу, - обиделся черкащанин, - а просто потанцевать. А намерения у меня самые чистые.
- И на том спасибо, - вздохнул Кононенко, ломая голову, как избавиться от прилипчивого алкоголика. – Не могу я под такую музыку танцевать, надо бы «медлячок».
- Один момент, - Валик с трудом выбрался из-за стола и крепко кренясь, словно шхуна в бурю, потащился к музыкантам. Те в ожидании очередной «пятерки» опять начали мучить несчастную «Сулико». Их вытье страшно надоело даже кавказцам, но они стоически терпели издевательство над музыкальными инструментами в силу местечкового патриотизма.
Шествующий по проходу Валик вызывал восхищенные взгляды местных алкашей, которые в силу врожденной интеллигентности стеснялись так ярко выряжаться.
- «Медляк» играй, собака, - Валик выдавил эту фразу с трудом, мешала сильная икотка. Миша, черноволосый солист испуганно посмотрел на мощные плечи черкащанина и судорожно сглотнул, связываться с пьяным в дым парнем ему не хотелось. Но тут кавказцы услышав разговор сразу-же встряли в него.
- Слющай, - жилистый абрек медленно поднялся со стула, - ми заказали музыку на весь вечер, - затем он пристально оглядел Валика и добавил свистящим голосом: - на кого ты похожь? Иди проспись.
Леша, который уже дошел до дверей, остановился, готовясь узреть нечто, и не ошибся. Валик, из головы которого уже улетучился Кононенко в образе прекрасной незнакомки и медленный танец, теперь переключился на кавказца. Он внимательно осмотрел южанина, словно собирался его купить, затем, не говоря ни слова, выхватил из рук гитариста музыкальный инструмент, и ни минуты не колеблясь, обрушил его на голову кавказца.
«Мандаринщик» рухнул под стол, а Валик, отбросив остатки гитары, схватил тяжелый стул, и не дожидаясь пока деморализованные кавказцы поднимутся, обрушился на них.
Гости с юга были товарищами ушлыми и мигом оценили нависшую над ними опасность. Они быстро, как тараканы, юркнули под стол, спасаясь от обезумевшего черкащанина, их примеру последовали и музыканты, которые сбив с ног официантку и толкаясь в дверях, бросились в кухню.
Все это Леша наблюдал уже с той стороны ресторанных дверей, попасться под горячую руку неистового студента ему вовсе не хотелось. Валик тяжело дышал и оглядывал зал в поисках новой жертвы. Но оставшиеся посетители сидели, как приклеенные, даже не помышляя о сопротивлении. Парень напоследок запустил очередной стул, на этот раз в мутное окно, напротив оркестра. Стекло жалобно рассыпалось и в прокуренное помещение весело ворвался свежий ноябрьский ветер. Валик радостно хрюкнул, ему понравилось это развлечение, и принялся швырять стулья в соседние окна.
Стулья были тяжелые, Леша с трудом мог бы его поднять над головой, но Валик бросал их играючи. Вслед за сырым ветром, но на этот раз в двери, ворвался наряд «пэпээсников». Милиционеры мигом кинулись на студента и тут-же разлетелись в разные стороны, отброшенные вновь рассвирепевшим Валиком. Им на помощь пришли официанты, а также гортанно кричавшие кавказцы и в ресторане наступил полный хаос. В воздухе проносились стулья, официанты, милицейские фуражки вместе с их хозяевами и случайные посетители. Громко билась посуда и трещали крепкие столы, под весом падающих тел. Женский визг заглушал отборный мат, а над всем этим бедламом возвышался несокрушимый, как скала, Валик. Он бешено вращал глазами и натужно ревел, словно раненый слон, кровь капала из носа, но парень не обращал на это никакого внимания, ему было хорошо…
Только после того, как прибыл еще один наряд, Валика удалось скрутить. Его ноги обвязали ресторанными полотенцами, а руки защелкнули в наручники. Обмякшего виновника разгрома с трудом запихнули в «Бобик», и для надежности пристегнули еще одними наручниками к дверце машины.
Потерявший дар речи Леша тупо смотрел на разбитые стекла, порушенную мебель и измочаленных милиционеров. Трудно было поверить, что еще несколько минут назад ресторан жил обычной вечерней жизнью. В скорую укладывали жилистого кавказца, который никак не мог прийти в себя, а старенький дворник уже начал подметать с тротуара разбитые стекла.
«Бобик» с арестантом доехал до перекрестка и заглох. Чертыхаясь из него выскочили милиционеры и открыв капот, принялись дергать провода. Остановившаяся машина резко дернулась, раз, другой и… задняя дверца с оглушительным грохотом вылетела на мокрый асфальт, а вслед за ней и полуголый, окровавленный Валик. Он истошно завыл, словно волк-оборотень и бросился на своих обидчиков.
Побелевший милиционер нервно открыл кобуру, тупо глянул в нее и убедившись, что она пуста… припустился наутек. Следом за ним дали деру и остальные «пэпээсники».
Валик дико заревел и погнался за ними. Вырванная с мясом дверь гулко стучала по видавшей многое брусчатке, а бездушный месяц непроницаемо наблюдал за милицейским позором. Пошел мелкий дождь, застучали падающие под ударами ветра каштаны, а со стороны Корпусного парка еще долго раздавались истошные крики берсерка и его жертв…