Она:
Когда я долго не общаюсь с тобой, я грустнею, мне начинает казаться, что никакого холодка моих губ на твоих кофем разгорячённых губах не было. А когда я сомневаюсь в реальности существования нашего мира, то мне начинает казаться, что я и самой себе кажусь. Меня нет, есть только функция меня. Я не живу и даже не существую – функционирую. И даже не понимаю, как я функционирую – плагально или автентически. Раньше я любила автентическую функцию. Она мне казалась верной и преданной, а предательской казалась плагальная. Сейчас мне кажется, что плагальная очень романтическая, мягкая, не настаивает, а, обволакивая, уводит в другие миры, в другое измерение. Ты хочешь в другое измерение? Плагально-плавное? Наверное, мне хочется быть плагальной функцией. Не знаю, как остальная музыка относится к плагальным оборотам, но русская их очень любит. И тобой любимый Чайковский их очень любит. Или это Рахманинов любит плагательность? Но Рахманинова ты любишь тоже. Может быть мне не казаться плагательным оборотом, а уже стать им? Но я не могу ничем стать. Я только кажусь. Потому что давно не общалась с тобой и не знаю остудили ли мои губы губы твои, разгорячённые кофем. Или холодок моих губ разгорячил твои губы ещё больше? Или, может быть, ты обжёгся мной и потому молчишь, или молчишь потому, что я теперь только кажусь, или потому, что не плагальна, или твоя музыка не терпит плагальности, а может быть, ты разлюбил Рахманинова, или недоволен тем, что я не помню, плагален ли Чайковский, или я сама слишком автентична, или потому, что функционировать должна, но не функционирую, а думаю о твоих губах...
А ты мне приснился. Я молчала сегодня весь день. Молчала встревоженно. Во сне я видела папу. Он был в подвале нашего дома и был очень недоволен. Я тревожилась его недовольством, но боялась спуститься к нему, потому, что не была уверена, что он не умер. Что мама умерла, я знала точно. А насчёт папы была неуверена и боялась этой неуверенности. Тогда ты спустился в подвал, а потом сообщил мне, что папа действительно недоволен. Политикой...
В общем, я боюсь, кажусь, сомневаюсь, а ты мужественно спускаешься в подвал и не боишься ничего. Как сейчас вижу перед собой твою широкую спину, загораживающую спуск в подвал. Правда, когда ты вернулся, ты спросил... А вот что ты спросил я тебе не скажу, потому что твой вопрос страшно рассердил меня. А мне сейчас сердиться не хочется. Очень хочется поверить в реальность твоих, кофем разгорячённых губ...
Он:
Я не разлюбил Рахманинова. Очень люблю. О плагальности не думал. Губы ощущают твои губы. Всё время. Им больше ничего другого не надо. Разве что иногда кофе. А вот мне хочется ещё и оркестр. Твои губы и оркестр. Больше ничего не хочу. Хочу делать то, что хочу. И всё. Тогда всё время буду в другом измерении, одновременно с этим. И не сердись, если я спросил что-то не то. Я же не идеален. В этом измерении...
Она:
В этом неидеальном измерении мне захотелось напиться. Не напилась. Хотя пила. И пила что-то совершенно новое – любимое просекко с ... гранатом! Гранат! Ты понял? Или совсем не понял? С гранатом! Просекко – это всегда я, а гранат - это Ещё Прежний Ты! А может быть, Ты Всё Ещё Прежний, но где-то там, на глубине бокала. Именно там, на глубине бокала, и скучковались гранатовые зёрна. Как ты любишь глубину, думала я, чайной ложечкой вызволяя тебя из твоих глубин, то есть из глубин на этот раз удивительно ярко-красного просекко. Просекко поменяло платье. Игристо-прозрачно-золотое на игристо-гранатовое. Ну надо же! Мы почему-то соединились. Ты – гранатовый, а я – игристая. Ты – глубинно-тяжёлый, я – поверхностно-лёгкая. Поверхностно не потому, что легкомысленная, а потому что лёгкой игристостью порхала на поверхности бокала. От радости встречи с тобой, наверное...
Эээээй! Глубинно-зерновой! Почему я не пьянела? И даже с каждым глотком трезвела? Тоже от радости? Не-а! От радости я пьянею ещё больше. И становлюсь не игривой, а неудержимой. В таком случае я бы выплёскивалась за бокальные грани и сползала бы к гранатовым зёрнам, любуясь ими уже с другой стороны бокала. Из другого измерения? Из зазеркалья! За гранью огранённости...
Какое это изумительное ощущение неограниченности! Радостное и лёгкое! И я это не выдумала! Потому что абсолютно трезва! Как никогда! Заподозрив неладное, я спросила официанта: «Что это за такой удивительный напиток? Просекко с гранатовыми зёрнами, или ещё добавлен гранатовый сироп?» «Да, - ответил он, - с сиропом, а ещё туда добавлена...водка!!!» Но это уже совсем ТЫ! И Ты, который и сейчас Ты, хотя Уже Не Прежний...
А от водки я не пьянею! Трезвею! Ты ещё не знаешь меня водковую! Кристально-трезвую! Я такой никогда больше не бываю! Никогда! Вот и сейчас не такая!
Эээээй! Водко-гранатовый! Этот напиток был послан тобой? Признавайся! Ну, чтобы я отрезвела и перестала уничтожать себя настоящую, виольно-тарацнутую, сама-собойную, от-тебя-всё-таки-зависимую, и уничтожающую себя только потому, что вообразила себе, что ты Уже Не Прежний. Другой. Или Чужой...
А ещё ты прислал этот напиток, наверное для того, чтобы я была в состоянии кристально-ясно обратиться к тебе русскоязычно-знающей, а не абракадабро-клавиатуру-настукивающей, под метроном капающих слёз на эту самую клавиатуру, которая умудрилась рассортировать из абракадабры моих слёзно-клавиатурных попаданий почему-то "Anzug", "Computer", "Divan", "ICQ". Или это корректор откорректировал? Нужна ему, корректору, эта хотя бы какая-то ясность! А если ясности нет? То есть не было. А сейчас она есть! Потому что напиток оказался просекко-гранатово-водковым! Всё-таки-прежне-твоим-моим...
Так о чём это я собиралась тебе поведать? А не важно, о чём СОБИРАЛАСЬ! Важно, о чём ПОЛУЧИЛОСЬ! А получилось о лёгкости ясного мышления, о возвращении игривости, забирающейся в глубины бокального мышления, провда, из зазеркалья. Ну, это, наверное, потому, что я отзеркаливаю тебя. Правда, Уже Не Прежнего, но всё-таки Нечужого и всё ещё любящего Рахманинова, несмотря на то, что я больше-любящая Скрябина... Как всё это символично! По-Скрябински-символично...
Поняла! По-прежнему-рахманиново-глубинный, ты встретился с искристо-Скрябинской мной в ресторане «Адлер», и вернулась символичность наших личностей, которые символичны только когда они вместе, а они всё-таки вместе, несмотря на то, что мы по-прежнему по разные стороны бокального зазеркалья...
Ты рад? Нашей встрече в «Адлере»?
Он:
Дааа! А в котором часу?
Она:
А какая разница? У нас даже часы разные! Поэтому в любом! Или в каждом...
P.S. В качестве иллюстрации фотография ресторана «Adler» в немецком городке Ketsch.