Стоило зловещей фигуре Правителя раствориться в порывах метели, Змей запер ворота. Хорошо запер, тщательно, словно боялся, что полчища врагов будут брать берлогу штурмом. Для верности он еще и плюнул вслед Орландо – как полагается, через левое плечо.
- Сгинь, сгинь, сгинь, нечистый! Чтоб тебя приподняло да шлепнуло!
И только тут вспомнил, что не посмотрел на его левую ногу – ступня там или копыто?
– Ай, ему и копыта ни к чему, все равно дьявол.
Золото нагрелось от камина и приятно согревало попу. Змей устроился поудобнее, и, с душевным трепетом стал разглядывать принесенное письмо. Бумага была серая, дешевая - такой даже в трактирах не подают, но почерк на листке несомненно Лиин. Невероятное облегчение затопило душу Змея, только тут он осознал, в каком страшном напряжении жил последний месяц. Ведь после ночного визита, закончившегося скандалом, Лия как в воду канула, да и Рыцарь, кинувшийся на поиски, давно вернулся бледненький и на все вопросы предпочитал отмалчиваться. Душу Змея грызли тревога и страх, он уже подумывал плюнуть на все традиции и выйти из леса на поиски, но его останавливало воспоминание об их последнем разговоре.
- Зачем я ей нужен? Она меня ненавидит, и никогда не простит…
С месяц назад он однажды проснулся от непривычно яркого света. Это светилось окно на фоне обшарпанной стены, но свет был не розовым, как всегда по утрам, а слепяще-белым. Удивленный Змей встал с кучи золота и выглянул во двор – земля была покрыта снегом. Он когда-то читал о таком неприятном природном явлении, но никогда не думал, что придется увидеть его воочию.
Он посомневался и шагнул за порог, лапы мгновенно утонули в мягком ковре, красивом, но быстро мнущемся. Сначала это было приятно, но потом Змей вдруг ощутил холод. От самых кончиков лап он поднимался вверх к сердцу и норовил его остановить. Испуганный, он бросился в берлогу, но даже и там не мог ничем согреться.
Ящер развел огонь в камине, выпил рябиновой настойки и укутал лапы пледом, но ледяная дрожь никуда не делась. Тогда Змей собрал все наличные тряпки и надел их на себя – в таком виде его и обнаружила Василиса, прибежавшая поделиться новостью.
- Итить твою… - она отпрянула, увидев вместо ящера огородное пугало. – Змей, меня чуть кондрашка не хватила. Ты… это… давно женские тряпки втихаря носишь?
Змей нехотя стянул с головы платок и вытер набежавшую соплю.
- Ххххо-лло-ддно…
- И не говори. Что случилось? Светопреставление! Выхожу сегодня – мамочки, мир с ума сошел! И я как назло одна, вот вечно так: как мужик в доме нужен, так ищи свищи его!
Змей отвернулся к стене, упоминание о Рыцаре было для него болезненным – он знал, куда и почему уехал Василисин муж. И его долгое отсутствие говорило само за себя.
- Так, ладно! – Василиса хлопнула себя по ляжкам, - помирать мы как-нибудь потом будем, а сейчас я предлагаю заняться делом. Где у тебя дрова?
Спасибо ей, она прибралась, приготовила, жарко натопила, да еще и воды принесла, пока Змей лежал на своей куче и отчаянно хандрил. Сегодня ему было почему-то особенно тоскливо, он и сам не понимал почему. Ну подумаешь, снег – разве никогда не случалось дождей, гроз или других природных аномалий? Дело было в другом. А в чем – кто его разберет… но, когда Василиса закончила суетиться и плюхнулась рядом с ним на кучу золота, он почти рыдал.
- Ты чего это? Змей? Да ладно тебе, погода наладится, чего ныть-то? Ну и насчет платка я пошутила – носи на здоровье, если нравится. Подумаешь… На вот лучше пирожка с капусткой, и сопли вытри – не люблю я этого.
Шла бы ты со своей капусткой…
После этого разговора она неделю не показывалась. Как оказалось, за это время вернулся Рыцарь, и тоже не пришел повидаться. Напрасно Змей заглядывал ему в глаза, ища там хоть какую-то обнадеживающую искорку – Рыцарь был черен лицом и почти не разговаривал. Змей решил, что Лия навсегда от него отреклась, и всерьез заболел.
Поэтому можно себе представить, какой радостью оказалось для него нежданное письмо, да еще начинающееся со слов: «Милый папа! Знаю, что я дура, и простить меня трудно, но все же прежде всего прошу – прости меня. Со мной много чего приключилось за последнее время. Хорошего в этом было мало, но самым ужасным было осознание, как сильно я тебя обидела и как я перед тобой виновата. Наверное, мне не стоит оправдываться, ведь я не могу вернуть назад свои слова, но, будучи всего лишь человеком, я продолжаю подыскивать себе извинения.
Слишком многое рухнуло на мою и без того некрепкую голову за последний год: война, декрет о запрете на ведьм, тайна моего происхождения, этот бунт… Сейчас мне кажется, что я была как будто пьяная – действовала, не осознавая, что творю. И мне ведь казалось, что я права, что другого пути нет, что только так и надо. Представляешь? Если б ты знал, какая у меня корона отросла за это время! Куда уж там… И все же мне было очень трудно. И страшно. И одиноко. Все время – я оторвалась от людей и встала по ту сторону, никого не было рядом со мной, я не слышала даже Мими. Ох, папа, папа, извиняет ли меня то, что мне семнадцать лет?
В тот день мне дали папку, дала одна женщина, которая сказала, что любила моего отца. В смысле, короля. Вернее, король любил ее… все это неважно. Мне было больно и тошно, будто в сердце вонзили нож и подвесили на нем тяжелую гирю. Папка эта распорола мне грудь и насыпала внутрь углей – все жжет, горит, мучает. И на месте не усидишь, и легче не становится. Плохо мне было, пап, очень плохо. Так что ты прости, что я на тебя накричала и наговорила всякого. Это все неправда, я тебя любила, люблю и буду любить больше всех на свете. Ближе и дороже тебя у меня никого нет, ты это помни.
Я не знаю, плохо это или хорошо – по зрелому размышлению ты ведь действительно убил моих родителей. Я прочла ту папку, я много думала, и наконец, я точно знаю. Мне сказал человек, который знает. Я бы очень хотела поговорить с тобой об этом, понять, как оно вышло. Ты ведь не убийца. Мне весь мир может показать на тебя пальцем, но я знаю лучше – ты не убийца. (Видишь, как я сама себя убеждаю!) На самом деле я не знаю… Кто я такая, чтобы судить о тебе или еще о ком-то?
Видимо мне хочется, чтобы у тебя была по-настоящему веская причина для убийства, мне хочется оправдать тебя и не мучиться противоречиями. Потому что я по-хорошему должна тебя ненавидеть, но я тебя люблю. Меня разрывает на части, и я не знаю, что с этим делать.
Итак, о чем я собиралась написать… Да, я уезжаю, и очень надолго. Ситуация такая, что здесь меня убьют: не сегодня, так завтра. Мне действительно следовало послушать совета Ирьи и не высовываться, но теперь поздно что-то менять. В конце концов, у меня было потрясающее приключение, которое мало кому выпадало в жизни, так что глупо жаловаться.
Буду рассказывать по порядку: после того, как мы с Мими уехали от тебя поздно ночью, мы вляпались в неприятности. Я уже здесь была нездорова, но почувствовала это только у Врановых ворот. (Нам пришлось дать кругаля через лес, потому что тропу размыло). Короче, через пару часов езды я свалилась с лошади, и, если бы не Мими, там бы и околела. Но она дотащила меня до какой-то деревеньки, где я отлеживалась в чьей-то бане, и где нас выследили люди Правителя.
Как только они нас нашли, меня арестовали и увезли в Амаранту. Там мне пришлось и во дворце пожить, и в тюрьме посидеть, и под судом постоять. Так много всего случилось, что мне кажется, будто прошло десять лет, и я уже вся такая взрослая, даже старая. Я действительно много повидала за этот год.
Суд приговорил меня к смерти, поэтому в этой стране я теперь персона нон-грата, и мне необходимо уехать как можно дальше. Не скажу, что у меня было много времени на подумать, поэтому выбирать пришлось быстро, и знаешь, что пришло мне в голову – Бромбуардия! Да, та самая Бромбуардия, из-за которой вы так часто ругались с Рыцарем. Он, конечно, человек бывалый, но шепни ему на ухо, что он был не прав – она существует! И сейчас я направляюсь прямо туда.
Я провела неделю в камере смертников, не зная, что мне готовят побег. Сколько всего разного я передумала за это время – с ума можно сойти. Ты знаешь, но близость смерти прочищает душу: все лишнее с тебя сваливается и ты остаешься наедине с действительно важным. Я многое поняла за эту неделю. Поняла, что мне было действительно нужно, и чего я хочу. Самое интересное, что быть королевой стояло в этом списке на одном из последних мест, а то, что я очень тебя люблю – на первом.
В одну из ночей ко мне явился мой товарищ, Эрикур. Я ничего не знала о его судьбе, но когда он пришел, поняла, что случилось самое страшное. Это был удар, папа, очень тяжело знать, что в их смерти есть и моя вина. Я до сих пор думаю – почему я поехала тогда к тебе, почему поддалась на провокацию? Ведь все складывалось хорошо, у нас были люди, и была уверенность в том, что мы сила – именно тогда мы могли перевернуть мир. Что случилось? Где прошел разлом? Ведь он прошел не в тот день, а раньше, просто я этого не заметила, и мой отъезд состоялся как финальный аккорд, как завершение распада.
Я горько виню себя за гибель Эрикура, его брата Нурика и других ребят – все они мечтали о лучшей жизни, хотели чего-то, а получили смерть. Воистину, быть королевой – это тяжелая ноша и великая ответственность, и, может быть, я для этой роли не гожусь. Если бы годилась, то умела бы подавлять свои чувства в угоду общего дела. А ведь знаешь, Орландо мне постоянно об этом талдычил, а я не верила и злилась – теперь я начинаю кое-что понимать.
Эрикур сказал мне, что за мной придут. В камере смертников было очень мило, по сравнению с одиночкой так просто рай, но чувство, что через неделю меня казнят, действовало на нервы. Я облазила каждый сантиметр камеры и строила в уме самые несбыточные планы побега. Они были действительно несбыточные, но без них я бы сошла с ума. Эрикур сказал, что за мной должны были явиться без всякого моего участия. Мертвые не врут, так что я успокоилась и принялась ждать. И точно – в ночь перед казнью заскрипел засов, а это означало, что кто-то за мной явился. Я была одета в простое шерстяное платье и легкие ботинки, но даже в таком виде готова была бежать на край света, скакать на лошади, драться на дубинах и переплывать моря. Жить захочешь…
Но обо мне позаботились, принесли мне подходящую одежду. Я в жизни так не нервничала, когда переодевалась и боялась, что мы потеряем время и не успеем скрыться. Но это была правильная мера, в платье я далеко бы не ушла. Моя камера располагалась над привратницкой, в которой постоянно находился надзиратель, и иногда солдаты, сменившиеся с караула. Слышимость превосходная, поэтому я ума не могла приложить, куда мы пойдем дальше. Но мы пошли вниз, прямо туда, где гремел кастрюлями мой надзиратель!
По лестнице спустились на цыпочках, не дыша, потом спрятались за углом. Более идиотского плана побега я бы сама никогда не придумала, даже если бы захотела. Идти практически в открытую! Но мы стояли, и у меня сердце из груди выпрыгивало от страха, а надзиратель спокойно мыл посуду, что-то напевая под нос. Потом он отошел к плите, повернувшись к нам спиной, и мы прошмыгнули мимо него к двери кладовки – там уже было темно. Мой спутник, имени которого, я, кстати, до сих пор не знаю, притворил дверь и велел мне не двигаться, а сам чиркнул спичкой – очень вовремя! Если бы я сделала хоть один шаг, то непременно снесла бы какую-нибудь батарею из банок. Мы, как акробаты, пробрались к противоположной стене, и тут у меня отпала челюсть – за большим плетеным ящиком с луком и чесноком обнаружилась дыра в стене. Совсем небольшая, размером с наше окно на кухне, но вполне достаточная, чтобы пролезть человеку.
Мой спутник полез первым, я за ним. Словами не передать, как это было страшно и захватывающе! Мы ползли на карачках так долго, что время перестало существовать, но в конце концов я почуяла густой карамельный запах! Подземный ход заканчивался в лавке кондитера. Мы вылезли в погребе, в который время от времени забегали подмастерья, громко хлопая дверью. Было уже раннее утро, и работа кипела вовсю – надо было наготовить свеженького к началу рабочего дня.
У меня слюни потекли ручьем, я ведь сто лет ничего сладкого не ела. Мой товарищ думал только о том, как незаметно выбраться из лавки, а я бы с удовольствием осталась там жить! Улучив момент, когда все были заняты, мы выскользнули из погреба и спрятались среди коробок на складе. Каюсь, я не удержалась и запустила руку в пару корзин – ну не было у меня уверенности, что я смогу поесть в ближайшем будущем! Я вообще стала такая шаромыжка: хоть соврать, хоть украсть – недорого возьму. А уж как ругаюсь – тетя Василиса обзавидуется! Раньше все казалось «фу!», а теперь я понимаю, что бывают вещи поважнее, чем внешние приличия. Хотя воровать, конечно, нехорошо. Если бы меня поймали тогда и проверили карманы, я бы отправилась откуда сбежала, и мне бы еще добавили срок за воровство.
Но судьба была к нам благосклонна, сначала мы перебрались в торговый зал под прилавок, а потом проползли к двери. Она была закрыта на засов, и еще на ней висел такой колокольчик, который оповещает хозяев о приходе посетителей – так что выбраться незаметно было почти невозможно. Впрочем, каждый сам решает, когда сказать себе слово «невозможно»: стоило приказчику отлучиться на склад, как мой спутник подсадил меня до колокольчика. Я зажала пальцем язычок и просто срезала злодея с веревки – вот так просто. А уж засовы мы умели открывать.
Фантастика, но в половине пятого утра я оказалась на Рыбной улице возле кондитерской лавки. Мой спаситель торопил меня, мы должны были покинуть город до шести, когда мое отсутствие в камере будет обнаружено. Поэтому мы неслись собачьей рысью до трактира «Старая лампа», в котором он оставил лошадей и кое-какой багаж. Все прошло благополучно, и около шести мы миновали стражу у Малиновых ворот и выехали из города.
Я была свободна! Мне хотелось петь и орать на весь мир, а еще – немедленно ехать к тебе! Но все было гораздо сложнее. Мы быстро поели в маленькой забегаловке, он дал мне деньги и подробные разъяснения, куда и как надлежит ехать – дальнейший путь я должна была проделать в одиночестве. Было страшно, ведь я никогда не путешествовала одна. И еще меня смущало, почему я не могу поехать домой. Но приложенное письмо мне все объяснило: я должна была покинуть страну, и времени у меня было настолько в обрез, что любые свидания отменялись. Как бы я не протестовала, но мой спутник настоял, чтобы я немедленно поднималась и скакала по Великому тракту во весь опор. После поворота на Эль-Пасо я должна была свернуть с тракта и дальше следовать проселочными дорогами в Энкрет.
Вот так, по холодку, я покинула Амаранту и все, что мне было дорого, даже не попрощавшись. Что-то в глазах моего спутника заставило меня поверить ему и не задерживаться. Я скакала по тракту, было легко и холодно. Солнце уже встало и золотило поля, укутанные легкой дымкой. Когда показался поворот на Яблонивку, я была очень близка к тому, чтобы повернуть. Но тут я вспомнила, что сейчас вся Амаранта уже стоит на ушах, и солдаты скачут сюда, загоняя лошадей. Есть лишь небольшой шанс, что я сумею ускользнуть, и мне нужно спешить. Прости, папа, но лучше я буду далеко, но живая, чем рядом, но мертвая. Я знаю, что ты поймешь меня, ведь ты у меня самый лучший. Я поскакала вперед…»
Змей перечитал это небольшое письмо раз двадцать, представляя в лицах, как Лия мчалась по Великому тракту. Как сидела, скорчившись, за водочными ящиками, как теперь она плывет неведомой дорогой в Бромбуардию. Сердце его сжалось, но как отрадно звучали слова: «Я люблю тебя, папа, ты у меня самый лучший»!
- Девочка, моя милая девочка! Разве я могу на тебя сердиться! Что бы ты ни сказала и не сделала, ты все равно для меня солнце в небе… Но почему так далеко-то… Разве я не смог бы уберечь тебя здесь, в лесу?
Взволнованный, Змей бегал по комнате взад-вперед, не замечая, что дрова в камине давно прогорели, и от окна дует холодом. Он вспоминал все, что сказал ему Орландо: вход в лес был заказан только для Сигизундовичей, никого другого этот запрет не касается. Например, любой из Ландеррасов спокойно может сюда прийти, и хотя их осталось всего двое, они могут послать кого угодно на черное дело.
Маловероятно, чтобы королева Вильгельмина, которая была уже в весьма преклонном возрасте, собственнолично явилась сюда с топором. Или отправила своего единственного сына, который, судя по редким газетным статьям, отличался миролюбием и любовью к благотворительности. Зато наемных убийц в обеих столицах – до утра в окно не перекидаешь. А еще говорят, что ландрская королева – ведьма…
Перед мысленным взором ящера предстали полчища убийц, жгущих костры на поляне, и лезущих в берлогу сквозь все щели. Его передернуло. Может, и вправду так лучше? Главное, что Лия жива и не винит его. Все-таки полученное письмо было для него огромным облегчением.
От переживаний Змей вдруг ощутил зверский голод. Он посмотрел в пустой стакан, пахнущий спиртным, и подумал, что больше никогда не будет пить на голодный желудок. Однако надо было чем-то подкрепиться, и он пошел поискать на кухне.
Визит Орландо полностью выбил его из колеи, он даже забыл, что перед его приходом собирался доесть остатки Василисиной каши, которой питался последнюю неделю. Но сейчас воспрянувший организм требовал мяса, и синюшная субстанция на дне кастрюли аппетит не возбуждала. В кухонных шкафах было хоть шаром покати – болезнь заставила Змея вести очень умеренный образ жизни, и он даже позабыл, когда обедал полноценно.
- Да я тут совсем дошел до ручки!
Куда подевалась былая вялость? Энергично захлопнув дверцы шкафа, зеленый сел за стол и призадумался. У него точно был хороший запас солений, среди которых ему сразу вспомнились патиссоны, маринованные по новому рецепту – он еще мечтал угостить ими Лию. Но соленья хороши в качестве закуски, ими одними сыт не будешь. Картошка у него кончилась, мясо тоже, хлеба в доме не было – упадок династии Горынычей, иначе и не скажешь.
- Что ж делать-то… так жрать охота…
Василиса! Ну конечно же! Она ведь каждый день готовит, у нее точно можно что-нибудь заточить. Да и письмо, письмо показать нужно! Пусть знают, что его доченька любит его, несмотря ни на что – мало ли что они там говорили. Он Змей, Горыныч XV, и ему плевать на жалкую людскую мораль!
- И за что я люблю того рыцаря… - он даже размурлыкался, бегая по кухне. За окном было совсем темно, но когда это его пугало? Правда, снега навалило по пояс, и это представляло определенную проблему для холоднокровного ящера, но сейчас Горынычу море было по колено. Он просто прихватил с собой фляжку с рябиновой настойкой, прекрасно согревавшей кровь, прежде чем высунуть нос из дому.
Проблема была в том, что на холоде Змей быстро терял тепло, движения его замедлялись, организм норовил впасть в анабиоз, что грозило ему смертью от переохлаждения в ближайшем сугробе. Василиса строго-настрого запретила ему выходить из дома, она сама наведывалась к нему почти каждый день, но сейчас Змей не мог сидеть и ждать, пока она соизволит притащиться с ненавистной молочной кашей.
Он еще раз подумал и обернул ноги тряпками – хоть не так быстро замерзнут, повязал платок крест-накрест, взял флягу и высунулся наружу: в свете горящего камина, падавшем из окна, летящие снежинки казались мухами, назойливо вьющимися над землей.
- Белые мухи… Кто бы знал-то…
Он одним махом перебежал двор и быстро открыл ворота. Теперь от его быстроты зависела его жизнь – нужно было успеть добраться до башни раньше, чем ноги откажутся служить ему.
- Я первый в мире снегоходный ящер! – сказал сам себе Горыныч и кинулся в сугроб. Это оказалось труднее, чем казалось – снег проваливался под ногами, уходил куда-то в сторону, не давая твердой опоры лапам. Предполагаемый бег по лесу быстро превратился в лазанье. Выбиваясь из сил, Змей злился, но все равно не мог двигаться быстрее. Намотанные тряпки, с одной стороны, предохраняли лапы от холода, с другой стороны, мешали бежать, болтаясь тяжелыми намокшими мешками.
Первые пять минут Змей боролся с ними, но они становились все тяжелее, намокая по ходу движения, и ему стало казаться, что это была не такая уж удачная идея. Помучившись немного, он скинул тряпки и рванул вперед налегке. Или ему так показалось. Однако уже очень скоро он стал чувствовать знакомую вялость и тяжесть в ногах. Холод делал свое дело, превращая могущего ящера в огромную резиновую уточку для ванны - когда показалось Черное озеро, Змей едва переставлял ноги, каждое движение давалось ему все труднее и труднее. Он буквально преодолевал себя, чтобы сделать еще один шаг. Невыносимо хотелось спать. Мысли тоже стали тягучими, медленными, плохо проворачивались в остывающей голове.
- Ну уж нет… Так просто я не сдамся… - деревянными лапами он потянулся за фляжкой, висевшей на шее, но вытащить из нее пробку оказалось совсем не просто. Пальцы его не слушались. Он смотрел на свои лапы и не чувствовал их – они больше не подчинялись ему. Ему не подчинялись даже собственные эмоции, он и удивления не испытал, так, какое-то смазанное чувство. Белый и пушистый ковер манил его прилечь, отдохнуть, смежить тяжелые веки – куда теперь торопиться, ведь все хорошо. У Лии все хорошо, она в безопасности, хоть и далеко, а ему здесь совершенно некуда спешить. Вот для чего он несется по сугробам, как угорелый? Чтобы показать Василисе письмо? Да она и так не умрет…
Завывание ветра незаметно сложилось в знакомую мелодию, игравшую как из музыкальной шкатулки, ломко и навязчиво, но его это не раздражало. Он уже полулежал на снегу, смежив веки, и затухающая мысль билась малой птичкой – он же чего-то хотел… Выпить, что ли… Ну да, выпить. Открыть фляжку он не смог, но было и другое решение: последним усилием он откусил пробку вместе с горловиной и хлебнул обжигающую жидкость, мгновенно вырвавшую его из блаженного оцепенения.
Словно огонь заструился по жилам, возвращая Змея к жизни, он поднял голову и понял, что рядом с ним Черное озеро, застывшее мутным зеркалом, а значит, осталось совсем недолго. Лишь бы хватило сил, потому что замерзшие ноги не очень-то двигались.
- Вот-те на, так я и вправду околею, - он зашевелился так энергично, как только мог, преодолевая свою природу и земное притяжение. Со стороны это выглядело совсем по-другому: медлительными, вялыми движениями ящер полз в сторону башни. Теперь он внимательно следил за своими ощущениями, не забывая хлебнуть глоточек, едва чувствовал, что силы покидают его. Шаг за шагом, и наконец он увидел перед собой знакомые еловые ветки, которые нужно было раздвинуть, чтобы увидеть такую знакомую Василисину башню.
Но сейчас он словно ошибся дверью – выглянув из-за веток, он не сразу сообразил, куда попал. Вместо привычного за двести лет пейзажа, он увидел белое строение, стоявшее как графин на серебряном блюде. Башня же вроде серая была – из замшелых камней сложенная, но теперь она покрылась пушистой изморозью и побелела. Жарко горело окно в кухне, да вился над крышей сизый дымок – вот и все признаки жизни, а так даже козы видно не было.
Из последних сил Змей прополз по двору, оставляя за собой глубокий след, и протянул лапу, еле дотягиваясь до окна – тук-тук-тук!!! Испуганное Василисино лицо мелькнуло в глубине, а потом все как-то смешалось и увалилось в сторону.
- Батюшки!!! Ты что, с ума сошел?!!!
Звон в ушах – первое, что ощутил Змей, очнувшись в жарко натопленной кухне. Голова его походила на пустой котел, по которому хорошенько треснули медной колотушкой.
- Пи-и-и-иить… - просипел он, чувствуя, что пасть пересохла и язык болтается в ней сухой тряпкой.
- Пить! А пенделя волшебного тебе не дать? – ковш восхитительной, прохладной воды заструился по коже, наполняя его жизнью. Змей перевернулся со спины на брюхо и даже приоткрыл веки – вокруг царило блаженное тепло, в котором хотелось купаться всем телом. Ноги почему-то горели, будто их всунули в печку, и он обернулся посмотреть, что же с ними случилось.
- Лежи, не шевелись, лягушка-путешественница… Я тебе лапы водкой растерла, отморозил ты их.
Равномерный гул раздавался в башне, и невозможно было отличить, то ли это ветер гудит снаружи, то ли пламя гудит в печке. Хорошо и уютно было так лежать, Змей смежил веки и едва снова не провалился в сон, но мысль о том, что он шел сюда, чтобы рассказать что-то очень важное и замечательное, заставила его проснуться.
- Василиса… Василиса… - голос как-то не звучал. Да и отозвалась не Василиса.
- Как ты себя чувствуешь? – Рыцарь принес большое лоскутное одеяло и сейчас прикрывал им половину ящера, но одеяла явно не хватало, и он был озадачен. В свете очага его высокий лоб с залысинами казался блестящим и гладким, как бильярдный шар, а глаза – глубоко провалившимися. Он неважно выглядел. С того самого дня, как он тихо вернулся из Амаранты, сказав лишь, что не сумел переубедить Лию, он выглядел так себе, словно внезапно постарел.
- Нормально, мне уже лучше.
- Ты только не чихай, ладно? А то, неровен час, дом подожжешь, и мы все окажемся на морозе. Если захочешь чихнуть, потри переносицу и все пройдет.
Зануда.
- Василиса где?
- В сарай пошла. Сейчас придет. Ты лежи, не шевелись, тебе отогреться надо. – Он отошел к плите, на которой закипало целое ведро, и снял с него крышку. Водяные пузыри весело заклокотали, присоединяясь к равномерному гулу печки. Хлопнула дверь, впуская резкую струйку холода:
- Очухался?
- А то! Что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной…
Змей попробовал сделать вид, что вовсе и не падал в обморок, а так, прилег отдохнуть. Он сделал движение, чтобы вскочить, но горевшие адским огнем лапы почему-то его не послушались, и он весьма неловко плюхнулся на задницу под неодобрительным взором Василисы.
- И правда что… дураку и море по колено, - она выложила на кухонный стол какие-то травки, по виду надерганные из козьего обеда. Тулуп, в который она куталась, выглядел весьма серьезным, и то – вешалка под ним заскрипела. Почесывая переносицу, Василиса на минуту задумалась, а потом начала скидывать принесенное сено в кипящее ведро, время от времени помешивая и подбрасывая что-то из кухонных банок. Густые клубы вонючего пара окутали плиту, превращая Василису в форменную ведьму, почти как в Лииной книжке. Уж не для него ли варится это безобразие? Сразу вспомнился далекий теплый вечер, и Ирья, колдующая над этой самой плитой. Неужели это действительно когда-то было?
- Василиса, у тебя пожрать есть чего? – отгоняя от себя неприятные подозрения, деловым тоном спросил Змей.
- Сейчас сварю, я и молока принесла.
- Нет, только не кашу! Нормальное есть что-нибудь? Меня уже тошнит от молочного, видеть молоко не могу… Сейчас бы баранинки!
Ящер сладко сплющил глаза:
- Ей-богу, целого барана бы съел!
- Баранина – мясо жирное, тебе нельзя, у тебя диета… - баз всякого выражения отозвался Рыцарь.
- Да вы что тут, с ума все посходили?! Жирное… диета… я хищник или где?!! Я вам не тут, я Змей Горыныч XV!!! Неси барана, женщина! – торжественно объявил он притихшей Василисе. Но та почему-то не кинулась в погреб, очертя голову, а обвела зеленого нехорошим взглядом и стала зачем-то переставлять горшки по столу.
- Ты, родненький, давно об этом вспомнил?
- Я никогда и не забывал!
- А надо бы. В последний раз, когда ты побыл ящером, ты много чего натворил, до сих пор икается… - Василисин голос почему-то стал совсем тоненьким, и остаток фразы утонул в шарканье шлепанцев – она почему-то быстро вышла в кладовую, пряча взгляд. Змей нахмурился, сердце его трепыхнулось.
- Чего это она?
- Не обращай внимания. Сейчас чего-нибудь сообразим… - и Рыцарь вышел вслед за женой так же быстро, оставив Горыныча XV наедине с вонючим варевом. В наступившей тишине он мог слышать, как клокочет вода в ведре, и как его друзья о чем-то шепчутся в кладовке. Странно, до сих пор у них не было от него секретов – нехорошо как-то получается и обидно, как будто тебе улыбнулись в лицо, покрыв за спиной обидным словом.
Змей потянул на себя одеяло и смежил веки. Ну и черт с ними, не буду ничего рассказывать, лягу тут в спячку и буду спать, пока зима не кончится. Огонь в печке гудел, и ему захотелось, чтобы он мог так вот лежать под одеялом в натопленной избе, держа в груди сияющую тайну, и дремать до конца времен.
Но покой его был нарушен через минуту: Рыцарь появился на пороге кладовки с бараньей ногой, плюхнул ее на стол, а сам начал устанавливать вертел. Василиса, которая молчала и почему-то отворачивалась, принесла сало, чеснок и лук, которые и стала мелко рубить огромным ножом из косы.
- Ты ногу хочешь с салом делать? – ящер высунул нос из-под одеяла.
- Да.
- Хорошо. И еще травок не забудь ароматных, они с бараниной дюже хороши!
- Ладно.
Как это не походило на Василису, у которой на каждое слово десять находилось. Но сейчас глаза ее были скрыты тенью, падавшей на лицо, и ничего не выражали.
Змей почувствовал тоску, словно в кухне среди них бродил невидимый покойник. Все молчали, занимаясь своим делом, и только Василисино пойло радостно булькало в ведре. Когда кипение достигло апофеоза, она сняла его с конфорки, процедила сквозь тряпочку и пододвинула к морде ящера.
- Пей.
Он обиженно отвернулся. Но едкая жижа тут же снова оказалась перед его носом.
- Пей, кому говорю. Иначе волью силой.
Змей только усмехнулся, представив себе, как Василиса пытается силой напоить его, взрослого ящера. Но зря – она не стала долго думать, а просто двинула его затылком об пол, и молча залила горячий ковш в рефлекторно открывшуюся пасть.
- Аууууу!!!! Горячо!!! Ты что, умом тронулась???!!!
- Я тебя предупреждала, – по-прежнему без выражения отозвалась Василиса и принялась натирать окорок чесноком. По кухне поплыл манящий аромат. Обиженный Змей дышал как собака, высунув язык, и все никак не мог его остудить.
Молчали целый час. Пока окорок не разрумянился и не стал соблазнительно шипеть, роняя капли жира на железный поддон. Рыцарь не забывал поворачивать вертел и поливать мясо жиром, но делал все это молча, так же, как и Василиса, жарившая огромную сковороду картошки. Пахло очень аппетитно, слюна выделялась в бешеных количествах, и Змей больше физически не мог молчать.
- Злые вы. А я к вам с такой вестью пришел… А вы меня…
- А мы тебя затащили внутрь, чтобы ты не околел, растерли, укрыли одеялом и напоили микстурой от простуды. И сейчас жарим тебе пожрать – ты прав, мы просто звери.
- Причем здесь это! – возопил ящер, - вы сегодня какие-то…злобные, разговаривать не хотите, смотрите на меня, как на врага народа… Я к вам через весь лес пер, рискуя жизнью, между прочим…
Василиса проткнула мясо в некоторых местах, определяя степень готовности: чистый, прозрачный как слеза, сок потек из проколов.
- Снимай, - кивнула она мужу, - если бы ты о нас думал, ты бы дома посидел до завтра со своей чудесной новостью. Потому что теперь нам тебя назад переть, а это удовольствие так себе. Вставай, болезный, ужин подан…
Ну хоть так разговаривает… Змей поднялся, роняя табуретки, и утвердился на пятой точке не без помощи Рыцаря – голова почему-то кружилась, как у пьяного. Это все Василисина микстурка, черт бы ее побрал, неизвестно чего она туда набодяжила. Нетвердой лапой пошарив у себя под животом, зеленый извлек откуда-то заветный конвертик и помахал им над благоухающей ногой:
- Вот что у меня есть! – он поцокал языком, и не без удовольствия увидел проблеск любопытства на лицах своих друзей. – Угадайте, что это! А главное, от кого это!
- Боюсь даже подумать, - после непродолжительного молчания отозвался Рыцарь. – Говори уже, не томи.
- А ты подумай… - наслаждаясь их замешательством, Змей положил конверт на край стола и вонзил нож в дымящуюся баранину, - Василиса, подсыпь картошечки. Ой, вкуснотища-то какая! Весь вечер о таком мечтал, вы себе не представляете! Как прочел это письмецо, так сразу жить захотелось, буквально воскрес из мертвых! А что это вы так странно смотрите? Сейчас прожую и прочитаю, а вы пока стульчики, что ли, возьмите, а то в ногах правды нет…
Рыцарь собрал валявшиеся табуретки и пододвинул Василисе, а сам присел на краешек колченогого стула. Что больше всего удивляло Змея, так это страх, читаемый на их лицах. Не любопытство, не тревога, а самый настоящий страх, тягостный и болезненный. Ему стало не по себе, и он поспешил проглотить сочный кусок, чтобы не продлевать пытку.
- Итак, раскрываем… и получаем… вуаля… Письмо от моей доченьки! От моей солнушки, моей красавицы! И она не только на меня не сердится, а еще и просит прощения за то, что тогда меня обидела. Что? – Змей обвел взглядом Рыцаря с Василисой и поразился теперь уже не страху, а настоящему ужасу, которым светились их глаза. – А вы мне говорили, что она меня никогда не простит! «Ты не должен был этого делать! Теперь пришла расплата!» Фиг вам! Я не человек, и не по законам человеческим судим буду! Моя доченька меня любит, и письмо она написала именно мне, а не кому-то еще.
Он подхватил еще кусочек, и затараторил с набитым ртом:
- Мир действительно сошел с ума. Вы представляете, кто принес мне это письмо? Нет, вы не представляете! Лие пришлось бежать, и она будет держать со мной связь через… А! – вдруг почти подпрыгнул Змей, уставившись на Рыцаря, - тебе особенный привет от нее, и щелчок по носу: Бромбуардия существует! И сейчас моя дочь направляется именно туда!
Вид у него был торжествующий. Рыцарь часто-часто заморгал, пытаясь стряхнуть с себя морок – какой-то дурной сон ему снится и никак не заканчивается. Голова заболела, жар от печки сдавил виски, мешая адекватно воспринимать действительность, в которой Змей нес кощунственную чушь.
- Ладно, по порядку: Лие пришлось уехать, потому что этот поганец Орландо приговорил ее к смерти, но не только поэтому. Против моей девочки сплели настоящий заговор, она ведь имеет право носить три короны – Горынычей, Сигизмундовичей и Ландеррасов, и кое-кому в Каррадосе это не дает покоя. Так что ей нужно скрыться, как можно дальше, куда не дотянутся костлявые руки Вильгельмины Ландрской…
Скрипнул стул. Рыцарь незаметно склонился к жене:
- Что ты в отвар положила? Он бредит…
Василиса метнула на него испуганный взгляд и прикусила указательный палец.
- … так вот, для своего временного местопребывания Лия выбрала Бромбуардию, которая существует на самом деле! – Широко улыбнувшись, Змей снова подмигнул Рыцарю, а тот незаметно осматривался в поисках чего-нибудь потяжелее. – Ты по сторонам не зыркай, ты сюда слушай, два раза повторять не буду.
Он развернул письмо и начал читать торжественным тоном: «Милый папа…» Мертвая тишина воцарилась в кухне, только голос Змея взлетал и опускался в такт повествованию. Свеча на столе прогорела, но никто даже не дернулся зажечь новую. Только когда Змей пожаловался, что совсем ничего не видно, Василиса поднялась и молча принесла еще одну.
- Что вы молчите-то? Мне даже не по себе, словно покойникам читаю…
- Ты не отвлекайся, мы тебя слушаем… - голос Василисы сегодня бил все рекорды по нелепости звучания. Тоненький и фальшивый, он только усиливал гнетущее впечатление, вместо того, чтобы разогнать все сомнения и страхи.
- «… грязь и слякоть, постоялые дворы с клопами – таким мне показал свое лицо Энкрет. Я скакала ночь, чтобы не привлекать к себе внимания, а на рассвете должна была показаться деревенька, в которой мне предстояло отдыхать. Небо сначала побледнело, потом окрасилось розовым, а признаков жилья по-прежнему не было, и я начала бояться, что сбилась с дороги. Все-таки незнакомая местность, смутные ориентиры – вполне достаточно, чтобы потеряться.
Я выехала на пригорок и увидела бесконечные поля с перелесками. Уже вполне рассвело, и я больше не сомневалась, что окончательно заблудилась. Стало страшно, хоть кричи – у меня был один-единственный шанс попасть на судно, и он сейчас растворялся вместе с ночной хмарью. Что делать? Куда скакать? Мы с конем оба падали от усталости…
Но нам повезло. Хоть и было мне велено строго-настрого хорониться от всякого живого человека, я не послушалась. Да и то – раз заблудился, так и так пропадать, поэтому я не стала прятаться, заслышав крестьянскую телегу. Это оказался фермер, ехавший домой из Плимуса, он очень удивился, увидев меня на пустынной дороге, и мне пришлось напрячь голову, чтобы соврать что-нибудь приличное.
Я сказала, что везу в Энкрет новые формы для доклада, по которым должны отчитываться государственные служащие. Ты бы видел, какое впечатление произвели эти слова «государственные служащие»! Если бы я сказала, что я дочь маркиза Карабаса, он бы так не испугался – это повод нашему правителю кой о чем подумать.
Деревеньку, как оказалось, я проскочила еще ночью. Она не стояла прямо на дороге, к ней надо было свернуть, а я в спешке этого не заметила. Так что отдых накрывался медным тазом, радовало только то, что я еще не выбилась из графика. Но крестьянин оказался добрым малым, несмотря на мою «государственную службу» и пожалел меня. Он предложил мне место на своей телеге, и я с радостью согласилась. Я привязала коня к его телеге, зарылась в сено и мгновенно уснула, как в яму провалилась.
Знаешь, папа, раньше я всегда плохо спала, то мне было холодно, то жарко, то неудобно, то мысли не давали уснуть. А теперь я знаю, что если есть возможность поспать, то надо ее использовать, ибо другой может и не быть. Поэтому ложусь и засыпаю в любом месте и даже снов не вижу. В тюрьме, когда я сидела в одиночке, я сначала не могла спать от холода, а потом засыпала даже так, потому что была совершенно измучена. Но это был не сон, а маленькая смерть – ты теряешь все чувства и проваливаешься в черную яму, чтобы утром очнуться, как от долгого беспамятства. Надо бы спросить Мими, почему так происходит, потому что я соскучилась по розовым слонам.
В телеге я проспала до позднего вечера, когда крестьянин затормозил у своего дома. Он приехал, а мне предстояло скакать дальше. Спасибо этому доброму человеку, он накормил меня и даже дал в дорогу огурцов и хлеба. К моему удивлению, хорошие люди попадаются мне все чаще и чаще – ну, или я начинаю их видеть.
Конь мой отдохнул, его тоже покормили и напоили, так что можно было скакать с ветерком, что мы и сделали. У нас образовался неплохой запас времени, но мы решили оставить его на потом, мало ли что может случиться в дороге.
Уже стемнело, и мне пришлось соблюдать осторожность, чтобы снова не сбиться с дороги. Сейчас это было уже не трудно: хоть и проселочная, но ровная, хорошо утоптанная дорога лежала под ногами. В Энкрете иногда попадаются смоляные бочки: в бочку со смолой втыкают палку, обмотанную тряпкой и поджигают – горит довольно долго, пока смола не кончится, освещая участок дороги. Для путников это очень удобно, а меня скорее пугало, потому что мне надо было прятаться. Я скакала до границ освещенного круга, слазила с коня и аккуратно обходила эти участки по полю. Пару раз попадала в лужи и жуткую грязь, но что поделаешь.
За вторую ночь я преодолела расстояние до Мирамакса – этот городок должен был стать моей последней остановкой по пути в Энкрет. Въехала я в него еще затемно, когда смоляные бочки ярко светились на фоне черного неба. Мне показалось, что даже звезды в Энкрете другие, они больше и ярче. Наверное, потому что ночи там действительно темные – не как у нас, когда медленно темнеет, потом наползает туман, а потом выходит месяц и становится светло, как в сумерках. Там темнота падает сразу черным покрывалом, и остается до самого утра. Говорят, что в Ландрии, и особенно в Полуденных странах, ночь такая, что хоть глаз коли – и падает за десять минут. В Энкрете, конечно, не так, но все равно темнее, чем у нас.
Под покровом темноты я постучалась в четвертые ворота с краю – это должен был быть постоялый двор. Довольно долго ждала, пока откроют, но все оказалось в порядке: меня впустили, коня поставили в стойло, а мне дали поесть и уложили спать в угол за пестрой занавеской. Ужасно хотелось в нормальную гостиницу, чтобы можно было раздеться и помыться, но и так тоже было лучше, чем на улице. Но выспаться нормально мне не удалось, я тревожилась и постоянно просыпалась. За занавеской топали, разговаривали, хлопали дверями, и мне казалось с перепугу, что они все сейчас сюда войдут и меня схватят. Какой тут сон – я поднялась вечером с квадратной головой и жуткой болью во всем теле. Скорее бы уехать отсюда, это было все, чего мне хотелось, поэтому я даже ужинать не стала, а попросила завернуть с собой небольшой узелок.
Едва стемнело, я покинула Мирамакс, и теперь мне оставалось сделать последний рывок до Энкрета. Там меня должно было ждать судно, которое увезет меня из этой страны, чтобы я могла больше не бояться за свою жизнь. Я почувствовала воодушевление, крылья за спиной распустились, и я поскакала так быстро, словно за мною кто-то гнался.
Смоляные бочки стали попадаться все чаще, на дороге встречались подводы. Все уплотнялось, свидетельствуя о том, что рядом находится большой город, центр всеобщего притяжения. Я больше не объезжала бочки стороной – теперь это выглядело бы подозрительно, особенно учитывая то, что возле бочек дежурили стражники. Но на меня никто не обращал внимания, ибо дорога становилась все оживленнее, несмотря на поздний час. Я была одним из многочисленных всадников, едущих по своим делам.
Когда я миновала странные столбики с маленькими якорями наверху, я въехала в Энкрет, но сколько бы я ни озиралась вокруг, ничего не могла разглядеть. Темнота и поле, никаких признаков огромного города. Я снова начала пугаться, что сбилась с дороги. Но как только я занервничала, пригорок подо мной внезапно отъехал вниз, и я оказалась на вершине холма, с которого открывался вид на море огней, мерцающих внизу. Энкрет не спал, он ждал меня…»
- Ты представляешь, что ей пришлось перенести? Бедная моя девочка! А какая она храбрая, я бы сам, наверное, струсил – скакать ночью по незнакомой местности! – Змей отложил на время листок и облизал вилку. – А горчички у вас не найдется?
Василиса молча подвинула к нему глиняный горшочек, накрытый деревянной крышечкой:
- Змей, откуда у тебя это письмо? – она бросала на мужа странные взгляды, понятные только Рыцарю.
- Сейчас дочитаю и все расскажу. Терпение, друзья мои, терпение…
Рыцарь сделал протестующий жест, намереваясь подняться со стула, но Василиса, проходя мимо, надавила ему на плечо, словно приказывая сидеть тихо. Она зажгла еще несколько свечей, и кухня осветилась ярко, как днем. Змей подкинул себе еще картошечки, зажевал хороший ломоть мяса и прищурился от яркого света.
- Что это с вами сегодня? Вы какие-то деревянные.
- Ты читай, читай, не отвлекайся.
- Ну ладно, как скажете… - морда его обиженно вытянулась, - «… это было целое море огней, папа. Невероятно красиво! Внизу, черной, влажной лентой плескался Серан, и в нем отражались городские огни, умножаясь стократно – настоящий фейерверк посреди ночи. На пару минут я лишилась дара речи, да, стоило скакать по всяким чигирям, чтобы увидеть такое!
Вниз, по дороге к городским воротам, я пустила лошадь вскачь – ты не представляешь, как это было здорово! Восторг плескался у меня в ушах, мне хотелось заорать и заулюлюкать на всю провинцию – я достигла цели! Почти достигла, ибо в 5 часов утра мне следовало явиться на маленькую пристань в Приречном районе и сесть на судно. Где этот Приречный район? Но в тот момент это было неважно, я просто радовалась жизни.
Попала в город я удивительно быстро, у них предусмотрены отдельные входы для подвод, всадников и пешеходов, поэтому мне не пришлось стоять в огромной очереди с зеленщиками. Теперь мне предстояло сделать два дела: найти трактир «Луна и грош» в Приречном районе, чтобы оставить там лошадь и пешком дойти до пристани в конце Селедочного переулка.
Но мне хотелось сделать еще кое-что.
Я хотела хотя бы на минутку заглянуть в порт, потому что нельзя упускать возможность посмотреть на легенду. Местные сказали мне, что если ехать по главной улице до конца, то непременно упрешься в него. Часы на башне показывали без четверти три, ну я и поехала. Я понимаю, что ночью это не смотрится так, как днем, но папа – даже глухой ночью Энкретский порт был великолепен. Я почувствовала себя такой маленькой рядом с исполинскими сооружениями. А корабли! Двух, трехмачтовые! Стройные красавцы, похожие на гигантских птиц или змей. Помнишь, ты говорил, что твоя бабушка мечтала женить тебя на какой-то гидре, Линейской, или Элинейской – я не помню, но звучало смешно. Так вот, твоя нареченная вполне могла бы выглядеть подобным образом. Жаль, что у меня не было времени, потому что сторож прозвонил в склянку, а мне предстояло найти заброшенное место в совершенно незнакомом городе.
Приречный район оказался на другой стороне Серана, так что очень хорошо, что я не стала задерживаться в порту. Между берегами ходит паром, ночью он всего один, так что пришлось подождать с полчаса, пока он доберется с того берега. Паром – это большая старая баржа, которая курсирует взад-вперед, грязная и вонючая. Я, вместе с лошадью, нашла себе уголок на краю, потому что мне было интересно смотреть на воду, в то время как горожане кучковались в центре. Действительно, жизнь в этом городе не замирает ни на минуту – все куда-то едут, что-то везут, и никогда не спят. Даже в три часа ночи в порту шла погрузка, а торговцы ехали на другой берег, потому что именно оттуда дороги ведут в Арпентер.
Они и подсказали мне, как добраться до трактира, вернее, обычной рыбацкой забегаловки в рабочем районе. Говорят, двенадцать лет назад в тех местах вспыхнул бунт, и много людей погибло. Некоторые из местных жителей считают, что это были козни Амаранты, вернее, правителя Орландо, чтобы прибрать к рукам Энкрет. Они не очень хорошо относятся к тем, кто прибыл из столицы. Я мигом это поняла по неприветливости хозяина таверны, и пусть я не имею никакого отношения к Правителю, мне немедленно дали понять, что мой амарантский выговор сродни отвратительному пороку. Что поделаешь, люди везде одинаковы. Хорошо, хоть не ограбили и не вытолкали взашей, но, видимо, им было хорошо заплачено за меня.
Я оставила им лошадь, взяла немного еды и пошла к реке, потому что было без четверти пять. Хозяин сказал, что идти совсем недолго, но это, видимо, была его прощальная шутка, ибо топать пришлось порядочно. Вернее, сначала топать, а потом уже бежать, время-то поджимало. Я вылетела на темный берег в тот момент, когда странное корыто, именуемое баркасом, собиралось отчаливать. Честно говоря, я не ожидала, что судно с гордым названием «Виктория» окажется таким рыдваном. Старая, скрипучая посудина, норовившая развалиться при каждом движении… По сценарию, она якобы возила дрова жителям рыбацких деревень, которых много по обе стороны границы, но на самом деле промышляла контрабандой.
Меня встретили все так же неласково, еще и ругнули за опоздание, не слушая того, что я в первый раз в жизни в Энкрете, и умудрилась найти их чертово корыто в кромешной тьме. Куда там, я же из Амаранты! Впрочем, главное, что я успела. Стоя на палубе, я смотрела, как ширится полоска воды между мной и берегом – я покидала Страну Вечной Осени. Странное чувство, когда родина тебя гонит, даже грозится убить, и ты спасаешь себя, все равно чувствуешь какую-то вину. Родина мне как мать-алкоголичка, которая пьет, бьет своего ребенка, а он все равно плачет и мечтает вернуться к маме. Грустно, папа.
Но мне не дали долго страдать по поводу разлуки с родиной, стоило баркасу отойти на 50 шагов от берега, как капитан потребовал, чтобы я спустилась вниз и заняла свое место, потому что они, дескать, из-за меня рискуют. Моим местом оказался чуланчик для угля – когда я спустилась вниз по лестнице, я вообще не поняла, как там разместиться, потому что там было так низко, что даже в полный рост не встанешь. Но оказалось, что под кучами угля у них имеется нычка – по сути двойное дно, в котором они перевозят свой товар. Выглядит это страшно, а пахнет и того хуже, будто там кого-то долго тошнило.
Меня посадили в темный закуток между ящиками с виноградной водкой. Даже тряпку не подстелили, зато выдали ведро – и очень скоро я поняла зачем. Папа, помнишь, мы с тобой читали про Синдбада-морехода, и я у тебя спрашивала, что такое морская болезнь? Теперь я знаю. Где-то минут через двадцать мне заплохело, я думала, что из-за спертого воздуха, но причиной была качка. Мало-помалу, и мне пришлось воспользоваться ведром. Сначала раз, потом другой, а потом я от него не отлипала – вот почему в каморке так странно пахло.
Сейчас мне смешно вспоминать, но тогда это было жутко, я света белого не видела. Даже близость водки меня совсем не радовала (шучу), я только и смотрела, что в ведро, и все удивлялась, откуда во мне столько скверности? Я ведь почти ничего не ела перед дорогой. Как-то в детстве, у Ирьи, Мими однажды напоила меня голодридисом, и я чуть не окочурилась, но по сравнению с «Викторией» это было просто легким недомоганием. При каждом покачивании баркаса, при каждом нырке меня выворачивало наизнанку.
Я даже не услышала шума наверху и очнулась, когда движение прекратилось. Меня никто ни о чем не предупреждал, я не знала, как себя вести, когда по палубе затопали люди и раздались громкие голоса. Мы уже приехали? Нужно выходить? Или стоит посидеть тихо, пока меня не позовут? Я выбрала второй вариант, и не только из соображений благоразумия, а потому, что мне было очень плохо. Я бы не смогла встать, даже если бы очень захотела.
К счастью, спазмы на время прекратились, и я стала различать речь наверху. Как хорошо, что я не вышла: это была таможня.
- Здесь уголь, Ваша милость.
Таможенники велели матросу перекидать уголь, но люк в полу не нашли – он был сделан на совесть. Я сидела внизу, зажав рот, и больше всего на свете боялась икнуть. Но таможня в тот день уже получила хорошую мзду, и мелочь, вроде нашего баркаса, их не интересовала. Они немного покуражились и отчалили, а мы продолжили заниматься каждый своим делом: капитан - вести судно, матрос – помогать ему, а я – блевать.
Мне показалось, что прошло года три, прежде чем судно сильно ударилось обо что-то и ящики с водкой чуть меня не задавили. Вскоре раздались шаги над моей головой и крышка люка откинулась в сторону.
- Выходи, игрушка-блевунчик…
Капитан – удивительный хам, но в тот раз его голос звучал даже добродушно. Не помню как, но я выбралась на палубу. Воздух! Свежий воздух! Это неземное блаженство, рядом с которым даже наш дворец ни гроша не стоит. Чернильное небо на горизонте уже окрасилось розовым, значит, ночь прошла, но, пока не рассвело окончательно, капитан торопился от меня избавиться. Он выпихнул меня на шаткий дощатый причал и поспешил отчалить, будто я была больная или заразная. Черт с ним, дураков в мире много.
Оглянувшись по сторонам, когда моя голова снова обрела способность держаться вертикально, я удивилась – это место не походило на столицу Ландрии. Камыши вдоль подгнивших сходен, шаткие серые домишки, сети, развешанные вдоль берега. Нет, это точно был не Каррадос, неужели они меня обманули? Я поднялась на ноги, и тихонечко поползла вдоль берега, в надежде встретить хоть кого-нибудь, но в такую рань только комары приветствовали меня с распростертыми объятиями.
Я села у воды и умылась, как могла. Чище я не стала, но хотя бы тошниловкой от меня уже не пахло. Скрипнула дверь, и возле одной из хаток показалась женщина в темном платье – как же я обрадовалась, и как же она испугалась, когда я вдруг нарисовалась перед ней.
Она сказала, что эта деревенька называется Плимор, а Каррадос находится в трех часах пути отсюда, и, если я захочу, ее муж может взять меня с собой завтра. Я заплатила ей за еду, постель и баню, и проспала сутки, до того самого момента, когда ее супруг запряг лошадь и собрался выдвигаться в город. В его телеге я еще поспала, так что дорогу до Каррадоса совсем не помню. Проснулась я только тогда, когда он уже миновал городские ворота и направился на рынок. Я поблагодарила его, простилась, и побежала разузнать, где же порт. В порту мне нужно было найти судно под названием «Синяя чайка», направляющееся в Бромбуардию.
Я больше никуда не спешила, до отъезда было еще три дня, и я могла спокойно посмотреть город, не привлекая ничего внимания. А уж в Каррадосе есть, что посмотреть. Я ничего не хочу сказать плохого об Амаранте, но Каррадос меня очаровал. Он совсем другой, пахнет солью и ветром, и еще чем-то невыразимо интересным, наверное, приключениями. Неудивительно, что здешняя молодежь, едва вырвавшись из-под родительского крыла, сразу едет путешествовать. Я пробыла тут два дня, и мне тоже захотелось повидать дальние страны, так что я с нетерпением жду когда мой корабль поднимет паруса. Прости, я знаю, что ты сейчас проворчишь: «Чего тебе дома не сиделось…», но у меня только одна жизнь, папа, а в мире так много интересного.
Только одна жизнь… Я пишу это письмо из Каррадоса, сидя в таверне, которая выходит окнами в порт. Знаешь, это очень красиво: я сижу и вижу реку, корабли, закат, чувствую запах воды, слышу, как волны плещутся о парапет. Мне принесли еду и кофе, так что я могу насладиться ужином, не отрываясь от своего письма. Красота! Свобода – великая вещь, папа, и она нужна человеку наравне с привязанностью. Возможно, в этом корень мирового зла, и я открыла истину? Если бы люди могли удовольствоваться чем-то одним, они были бы счастливы: влюбленные держались бы друг за друга, а свободные – бороздили моря. Но злые духи Нарамана все перемешали, и, обнимая друг друга, мы мечтаем о свободе, а будучи в дороге, жаждем вернуться домой. Вся жизнь проходит в бесконечном ожидании чего-то другого.
Но ты не переживай, я все равно тебя люблю. Завтра мой корабль отходит в неизвестные земли, и там уже никто не будет за мной присматривать. Мне придется стать взрослой – я не знаю, хорошо это или плохо, надеюсь только, что я по-прежнему буду хорошим человеком. Папа, я напишу тебе, как только приеду в Бромбуардию, но я не могу сказать точно, когда это случится. Говорят, что корабль идет туда много месяцев. Я верю, что все будет хорошо, и что даже оттуда я буду посылать тебе весточку. Я постараюсь.
Ты не забывай меня, знаешь, мне будет легче знать, что ты меня любишь. Не надо переживать, просто вспоминай, какая я была – я ведь была хорошая, правда? Вспомни и улыбнись, и мне там, в Бромбуардии, станет светлее на душе. Я обязательно почувствую твою улыбку, даже не сомневайся. Когда-нибудь мы обязательно встретимся, и я тебя обниму, и мы больше никогда-никогда не расстанемся. Не забывай меня.
Письма мои тебе будет приносить верный человек. Я не знаю, сможет ли он что-то отправить мне, поэтому не обижайся, если связь будет односторонней, но главное, чтобы она была. До свидания, мой родной, я тебя люблю. Передай то же самое Василисе, Рыцарю и Мими.
Целую, Лия. 235 день 632 года»
- Вот оно как! А ты мне говорила, что она меня никогда не простит. Что ты теперь скажешь, а?
Но Василиса с Рыцарем молчали, как ушибленные, и даже не двигались. Змей не мог понять, почему они так странно реагируют. Вообще, они какие-то придурковатые стали с того самого дня, как Рыцарь возвратился из Амаранты.
- Змеюшка, кхм… - наконец прервала молчание Василиса, - ты себя хорошо чувствуешь? Температуры нет?
Змей инстинктивно схватился за голову, и нахмурился.
- Ты это на что намекаешь?
- Я не намекаю, а спрашиваю. Все-таки ты по холоду тащился…
- Нет у меня температуры! Да что происходит с вами?! Вам неинтересно?! Раньше вы, бывало, любую мелочь обсуждали! – он возмущенно грохнул вилкой по столу. Но Василиса так же сидела сжавшись, теребя и обкусывая концы платка, а Рыцарь крутил в руках каминную кочергу.
- А… а можно мне взглянуть на письмо? – он поднял голову.
- Что, не доверяешь? – нехорошо усмехнулся Змей, - на, смотри. И только попробуй мне сказать, что рука не Лиина.
Рыцарь осторожно взял листки, внимательно их рассмотрел со всех сторон, как будто искал тайный знак или исследовал на подлинность. Потом перечитал письмо, потом еще раз и еще.
- Ну что там? – с нескрываемой тревогой отозвалась его супруга.
- Ничего. Это действительно Лиина рука… - Рыцарь сжал виски руками, словно ему было плохо, и снова присел на свой стульчик. Василиса метнула на него испуганный взгляд.
- Змей, ты обещался рассказать, как это письмо к тебе попало. Когда я вчера приходила, его ведь еще не было, так?
- Так. Сегодня мне его принес самый неожиданный гонец, какого только можно представить. – Зеленый снова оживился, - уже почти стемнело, я лежал в берлоге и дремал, как вдруг слышу стук, как будто кто-то в ворота ломится. Я не сразу проснулся, так что ему пришлось постоять.
- Да кому ему-то?
Змей улыбнулся широченной улыбкой, явно наслаждаясь нетерпением Василисы, и рассчитывая на эффект неожиданности в конце.
- Ему. Наконец я понял, что кто-то и правда ломится в ворота. Представь себе, как я был зол, когда пошел открывать – ведь мне пришлось вылазить на улицу и мерзнуть. Ну, думаю, сейчас съем кого-то! Открываю, а там… Я его не сразу узнал даже, он постарел, оплешивел, но так и остался чертом.
- Змей, ты это о ком? – Рыцарь с тревогой выпрямился на стуле. – Говори, пожалуйста…
- Хм… Ну ладно уж, скажу. Это был Его чертейшество Правитель Орландо собственной персоной! Та-да-да-дам!!!
К удивлению Змея, его слова произвели даже больший эффект, чем он рассчитывал. Василиса испуганно вжалась в стул, прикрыв рот платком, а Рыцарь вдруг начал краснеть, начиная с лысины, словно кипятком наливаться. Хрясь! Кулак опустился на стол, чашки подпрыгнули, Василиса ойкнула.
- Так вот оно что… - старик помотал головой, пытаясь разорвать ворот рубашки. - Орландо письмецо принес, говоришь. Почтальон хренов…
- Что такое?
- Чайку?!!! – Змей вытаращил глаза, а Василиса вдруг сорвалась с места и загремела чайником, отчаянно затараторив:
- Что ж мы сидим, как дураки, не выпимши? У меня ж и булочки есть, сладкие, медовые. А уж какие вкусные получились! Змей, ты же их так любишь, медовые-то, помнишь, ты их у меня воровал, когда я первый год тут жила…
- Нашла, что вспомнить, - буркнул Змей, окончательно решивший, что мир сошел с ума, - и вовсе я их не люблю. Я с маком люблю.
- С маком тоже есть. Вернее, сейчас будут. Муж мой встанет и пойдет в погреб, принесет мне муки, а я мигом подсуечусь. – Она нависла над Рыцарем, уперев руки в боки, и произнесла раздельно – МУЖ-МОЙ-ВСТАНЕТ-И-ПОЙДЕТ-В-ПОГРЕБ!!!
Рыцарь вздрогнул, дико посмотрел на нее, но все же встал и вышел. Вид у него был такой, что он вряд ли понимал, куда и зачем идет, но Василиса проводила его взглядом и шлепнула перед Змеем миску с позавчерашними булочками.
- Лизка недоела. Кушай, Змеюшка… Вот видишь, как все хорошо – Лия тебе написала. Я всегда говорила, что она тебя любит.
- Ты говорила, что она меня никогда не простит!
- Это ты не так понял. Она девочка славная… добрая…. – голос у Василисы как-то предательски дрогнул, и она пулей вылетела из кухни, пробормотав что-то вроде «пойду помогу мужу муку просеять…». Змей тяжело вздохнул и стал обувать лапы – нет, здесь находиться ему больше не хотелось. Он рассчитывал разделить с друзьями свою радость, а вышло черт-те что. Уж лучше он один дома посидит, у него ведь есть чудесное дело – читать и перечитывать письмо, представлять в мелочах все, что Лия пишет, сочинять ответ. Интересно, когда Орландо снова придет, чтобы передать ему письмецо для дочери?
Он наполнил свою фляжку водкой из Василисиного графинчика, намотал на себя одеяло и даже не стал никого звать, чтобы попрощаться. Слишком неласково его тут сегодня встретили. Отворив дверь, он увидел, что метель утихла, и снег лежит вокруг башни ровным синеватым ковром. А на небе ярко светит месяц, и так светло вокруг, что даже читать можно. Красота! Змей подоткнул одеяло и решительно шагнул за порог.
- Змей?
Дверь хлопнула, и с ней в башне воцарилась тишина. Василиса высунула опухшее лицо из кладовки, чтобы обнаружить, что гость ушел. Вслед за ней вышел и Рыцарь, так и не понявший, куда его посылали.
- Ушел?
- Ушел.
Василиса отошла от окна, когда громоздкая фигура ящера скрылась за деревьями.
- Может, с ним пойти? Мало ли, замерзнет по дороге…
- Не замерзнет. Он твою водку забрал, на березовых бруньках, а с нее он до самого Энкрета дошлепает, не чихнув.
Рыцарь в сомнении походил немного по кухне, не зная, что предпринять. Мысли его вертелись вокруг проклятого письма.
- Василиса, это подлог. Лия умерла, я там был и собственными глазами видел, как ее убили.
- Может, все-таки ранили? – робко вставила жена.
- Голову отрубили, Василиса, голову! Начисто! После такого не выживают.
- Ой…- Василиса заплакала. Много слез она пролила с того дня, как ее супруг возвратился домой и поведал ей о своих злоключениях, но, видимо, все еще не выплакала – стоило только тронуть рану, как они полились, щедро и привольно.
- Ну будет, будет… - Рыцарь обнял ее и тоже заплакал. Так они и сидели вдвоем, пока свеча на столе не прогорела. Теперь только месяц освещал кухню через окно, но его свет был таким ярким, что не хотелось что-то зажигать. В темноте легче справляться с горем.
- Что меня поразило, это почерк. – Рыцарь высморкался и взял себя в руки, - Это действительно писала Лия, готов голову прозакладывать.
- Так может…
- Нет. Выгляни на улицу, что ты видишь? Если бы Лия была жива, этого бы не было. Да и если честно, в письме написана такая куча ерунды… Городок Мирамакс, смоляные бочки, корабли, похожие на гидру, двойное дно баркаса. Чушь! Я был в Энкрете, городка под названием Мирамакс не существует…
- Но Приречный район-то есть.
- Приречный район есть, но туда не ходит паром, да еще и в три часа ночи. Там есть несколько лодочников, которые перевозят пассажиров туда-сюда по мере необходимости, вот только ночью их не добудишься. И как бы Лия могла войти в город через центральные ворота, не предъявив документов? Чушь какая-то… Все это смахивает на детскую фантазию о побеге.
Василиса неожиданно присела, закусив палец.
- А что если она и правда это выдумала? Ну, чтобы Змей не страдал. Что-то где-то слышала, остальное придумала – и написала письмо.
Глаза Рыцаря тревожно блестели.
- Понимаешь, Бромбуардия – это знак. Ведь не зря вы со Змеем спорили, существует ли она. Вот Лия и написала, что, мол, уезжаю в Бромбуардию, в страну, которая не существует – понимайте меня, кто как умеет.
- И баркасов не бывает с двойным дном! Там просто негде его делать! Бромбуардия… - теперь он бегал по кухне взад-вперед, сжимая и разжимая кулаки. – Но если Лия написала это специально, то почему письмо принес Орландо?
- А кто еще? Если она написала его в камере, то его наверняка передали Правителю после ее смерти, а уж он был так любезен, что доставил Змею лично. И то правда, кто еще сунется в лес, кроме Орландо Проклятого.
Рыцарь молчал. Перед его глазами встал тесный коридор в городской тюрьме, и человек в темном плаще, пришедший навестить узницу.
- Я понял! Я понял, кто это был! – пальцы его вцепились в седые волосы. – Это он, проклятый! Он все погубил!
- Кто? – одними губами отозвалась Василиса.
- Орландо. О, воистину, теперь ему будет имя – Орландо Проклятый. Если бы ты знала, Василиса, как я его ненавижу! Никого никогда не ненавидел в своей жизни, а его ненавижу, да так, что вырвал бы ему печень, окажись он сейчас здесь! Это он пришел тогда в камеру к Лие и сорвал побег! Он сидел там всю ночь! И он вышел утром с бумагами, я видел!
Часы на стене громко скрипнули и пробили два. Оказалось, уже давно была ночь, а они и не заметили.
- Ты представляешь, какой это кошмар: мы сегодня слушали письмо мертвой девочки. Она писала отцу, что уехала в страну, откуда нет возврата, и что будет ему писать. А человек, который ее убил, принес это письмо, как ни в чем не бывало. Это какое-то невероятное, неслыханное издевательство… Неужели мы будем это терпеть?
Василиса в очередной раз зажгла свечу. Кухня озарилась мягким, теплым светом, и ночные призраки попрятались по углам, ожидая, когда снова можно будет заскользить в лунном свете.
- Что ты предлагаешь? Пойти к Змею и рассказать ему правду? Прости, но тут я поддержу Орландо – пусть Змей верит любым небылицам про Бромбуардию, лишь бы не знал, что случилось. Ты видел, как он воспрял духом, как просил есть, как трескал за обе щеки? Подумай, что с ним случится, если он узнает о ее смерти. Я, наверное, слабая и эгоистичная женщина, но меня больше волнует мой комфорт, чем правда, а мой комфорт заключается в том, чтобы моя семья и мои друзья были живы. Я не хочу, чтобы Змей умер.
- Но ведь рано или поздно он все равно узнает! Да просто почитает письмо повнимательнее – там ведь чушь на чуши и чушью погоняет!
Василиса загадочно улыбнулась:
- Ты недооцениваешь воображение Змея. Даже если бы там было написано, что небо находится снизу, а люди ходят на головах, он бы нашел, как это научно объяснить. Нет ничего невозможного для того, кто хочет верить. А он очень хочет.
- Хорошо, хоть Мими этого не знает… - Рыцарь вздохнул и стал убирать со стола. Голова его раскалывалась от переживаний, и он чувствовал себя совсем разбитым. Сейчас бы отдохнуть, да так, чтобы забыться мертвым сном, без сновидений, без обрывков мыслей, которые бродят бесцельно и только зря ранят.
Когда раздался удар, и голова Лии покатилась на песок, он еле устоял на ногах, ему даже показалось, что он потерял сознание, хотя он отчетливо помнил, как красное пятно на песке стало расти, и от него валил пар. А потом палач поднял за волосы голову и показал толпе – раздался вздох ужаса и люди бросились бежать. Вся огромная толпа кинулась прочь, давя друг друга, и он вынужден был напрячь все силы, чтобы не упасть. Падавшие люди сразу попадали под ноги и погибали, не успев вскрикнуть. Рыцарь прижимал к себе Мими, обмякшую теплой тряпочкой, и отчаянно пытался выбраться из несущегося потока, но безопаснее было продолжать движение, и он бежал вместе со всеми, лишь бы не попасть под ноги.
В Мясницком переулке Рыцарь, наконец, смог прижаться к чьему-то парадному, как щепка в половодье, наблюдая, как мимо него несется бесконечный людской поток. Неизвестно сколько он бы там простоял, но к его изумлению, дверь за спиной подалась, и он вместе с Мими провалился внутрь, тут же поспешив захлопнуть дверь. Какая-то женщина закричала на него, но он даже не посмотрел в ее сторону, укладывая Мими на диван в темной и тесной гостиной.
- Дайте воды, видите, ей плохо…
Женщина испуганно замолчала и принесла щербатую глиняную кружку. Лицо баронессы Ферро было мертвенно бледным, глаза провалились и почернели, как у мертвой – словно она решила отправиться в Бромбуардию вместе с Лией. Но на шее билась жилка, живая, теплая – Рыцарь выдохнул с облегчением и выплеснул воду ей в лицо.
Ресницы дрогнули. Не сразу, но Мими пришла в себя, изумленно оглядывая комнату, и явно не понимая, что происходит.
- Живая? Ну, хорошо. Вставай Мими, нам надо уходить отсюда, нам здесь больше нечего делать.
А Мими как будто вспомнила все и откинулась на диван:
- А нам теперь вообще больше нечего делать. Нигде. Ты иди, если хочешь, а мне теперь все равно.
- Не говори так. Лучше вообще не говори, давай пока помолчим и будем действовать. Если мы сейчас ляжем, и будем говорить, мы сойдем с ума. Лучше нам что-нибудь делать, вставай.
Он вытолкал Мими из дома через черный ход, она не сопротивлялась, но и не шла – ему приходилось ее почти тащить. А она как-то глупо хихикала, бледнея все больше и больше. Рыцарь опасался истерического припадка, но ничего не мог поделать, чтобы его предотвратить. Может, пойти к Ирье? Нет, нельзя – ведьма должна была на рассвете покинуть свой дом, и там наверняка засада. Какое-то время они бесцельно плутали по переулкам, пока до Рыцаря не дошло, что лучше покинуть город. Он раздобыл двух лошадей и получше закутал Мими в плащ – внешность у нее была приметная. Забившись в середину толпы у Малиновых ворот, они осторожно проскочили стражу и, наконец, выехали из города, когда сумерки сгустили краски и напитали тьмой переулки.
Мими вроде успокоилась. Она больше не кричала, не плакала и не хихикала – холодная, как камень, маленькая баронесса пугала Рыцаря еще больше, чем раньше. Она держалась в седле неестественно прямо и не произносила ни слова. Уж лучше бы рыдала! Так они доехали до Яблонивки, но когда Рыцарь потянул повод, чтобы свернуть налево, Мими осталась стоять на тракте.
- Ты езжай, а мне там делать нечего.
- Как это нечего? Нам всем надо отдохнуть…
- Я не устала. – Из под капюшона на него сверкнули глаза, которые могли напугать кого угодно. – Я, наверное, больше никогда не буду отдыхать, мертвым это незачем.
- Мими, вот эти твои слова меня лишний раз убеждают, что тебе срочно нужно поспать. Поехали к нам, Василиса затопит баню, напечет пирогов…
- Какая баня, какие пироги? – потусторонний злобный хохот заставил Рыцаря отпрянуть, - неужели ты не понял, что я тоже умерла?
Мими откинула капюшон, и он увидел совершенно белое лицо с горящими, безумными глазами.
- Я поеду. Может, догоню отца с матерью – они направлялись в Ландрию. Мне действительно больше нечего здесь делать, я не могу тут находиться. В этой стране для меня больше нет места.
- Но… - он отпустил повод. Неужели он даст ей уехать, как дал тогда Лие? А разве у него есть право ее задерживать? Каждый человек всю жизнь торопится по дороге к смерти, и юная баронесса Ферро тоже решила не мешкать. Она наклонила голову в знак прощания и тронула поводья. Порыв ветра подхватил ее вместе со снегом и унес вдаль. Все кончилось.
Где-то через неделю, отлежавшись, Рыцарь вернулся в Амаранту – его мучило ощущение незавершенности, как будто пьесу недоиграли, бросили, и актеры разбежались. Он побывал на рыночной площади, которая снова жила своей обычной жизнью, но с удивлением обнаружил, что место, где стоял помост, пустует. Кумушки за прилавками рассказали ему, что никто не хочет ставить там торговлю, дескать, плохое это место, разорение ждет того, кто там встанет. И как они это поняли за неделю?
Рыцарь протолкался на базаре довольно долго, все пробовал узнать, где же похоронили Лию, но никто ничего не знал – тело увезли и все. Больше никто ее не видел. Оставалось сходить в Касаблас, впрочем, безо всякой надежды. Действительно, домик Ирьи стоял закрытый, нежилой, а в местном кабаке ему понарассказали таких небылиц, что даже Змей бы не поверил. Если верить местным жителям, то Ирья ДеГрассо превратилась в золотого дракона, обрушилась всей огневой мощью на Правителя и поджарила его заживо, но он выжил, потому что он Орландо Проклятый, и теперь носит черную маску, ибо на лицо его нельзя смотреть без страха.
Ах, если бы… Но любопытный посетитель привлекал не только внимание выпивох, но и кое-кого еще, в неброской серой одежде. Буквально шкурой почуяв опасность, Рыцарь почел за благо ретироваться, и мог прозакладывать что угодно, что за ним следили почти до Врановых ворот. После этого он больше не решался покидать лес, но каждую ночь ему снилась Амаранта – как он идет, спешит, бежит по темным коридорам. Его ждет Лия, она зовет его, и он торопился, как только мог, но все равно просыпался с горьким чувством, что опоздал.
Утро выдалось ясное. Василиса не стала его будить, словно понимая, что мужу нужен отдых. Когда он проснулся, из кухни уже пахло едой, и надо было вставать, чтобы успеть умыться, пока завтрак еще горячий.
Василиса разогрела вчерашнюю баранину и зачем-то достала еще мясо.
- Что ты собираешься с ним делать?
- Ты саночки наладил? – иногда она отвечала вопросом на вопрос, и это злило Рыцаря.
- Нет еще.
- Так наладь. Я тебя уже две недели прошу, сколько можно-то? Что я, по твоему, должна на своем горбу все это переть?
Только тут Рыцарь заметил, что кухня напоминает небольшой склад: банки, горшки, мешок с картошкой, мясо – никак к Змею собралась с передачей. Черт, он вчера ратовал за правду, а о насущном-то не позаботился, стыдно.
- Сейчас, сейчас, все сделаю…
- Да ты уж поешь сперва, подождет, поди, пять минут. – Василиса задумчиво вертела в руках кухонную тряпку, не отрывая взгляда от сундука.
- Что такое?
- Знаешь, я тут пробовала яблочко запустить по тарелочке. Думала, вдруг Ирью увижу, но ничего не получилось. Как ты думаешь, она взяла с собой свою тарелку?
Рыцарь призадумался, вспоминая все услышанное в городе:
- Теоретически должна была, а практически – кто его знает? А ну доставай, попробуем еще раз!
Попробовали. Безрезультатно. И потом еще много-много раз Василиса доставала тарелочку и до одури гоняла по ней яблочко, но тарелка только мутно щерилась в ответ. Жива ли Ирья? Что вообще происходит?