Лошадку вёл под уздцы старичок...

 
               
К единственному коню  на  деревенском околотке привыкли все. В жару, в дождь, в туман - он обязательная принадлежность  деревенской улицы. Кто бы ни проезжал, ни проходил, все спокойно взирали на  поседевшего  от старости серого  мерина, привязанного длинной пеньковой верёвкой к железному штырю, вбитому в землю. Обычно конь с безмятежной привычностью тёмными замшевыми губами стриг «бережничку» -  сочную  травку у  ручья,  и ему мало бывало дел до окружающих. Он тогда поднимал голову, когда, завидев хозяина, соображал, что пришло время впрягаться во что-нибудь: в телегу, плуг или в бороны.  Конь знал даже имя хозяина – «Данилыч».

За много-много лет он привык, что с таким окликом к хозяину обращались все чужие.  Хозяин же подходил к коню и, угощая коркой хлеба, ласково звал  его   к  себе: «Зайчик, тпррру».  Конь не догадывался, почему его  кликали Зайчиком, но благодарным, утробно-тихим ржанием встречал Данилыча, хватал дрожащей замшей губ пшеничную корочку, быстро  её сжёвывал и безропотно давал себя впрячь. Так часто начинался трудовой день коня. А Зайчиком прозвал  его хозяин  за серую в едва заметных яблоках шерсть с седеющим подшерстком, очень похожую на заячью.
Более тридцати лет неразлучно живут они  друг с другом - Данилыч и Зайчик.

Молодым, почти жеребёнком, достался конь трудолюбивому колхознику. Даже строгий председатель колхоза не стал перечить тому, чтобы осиротевший жеребёнок жил не в конюшне, а на подворье  Данилыча , потому что другого такого совестного и ответственного труженика непросто было найти  во всей округе. На таких тружениках и колхозы держались, и благополучие их личное, и достаток семейный.
 Выучил Данилыч коня всем нехитрым делам крестьянской жизни: таскать возы с поклажей на ферму, пахать огороды, сажать и окучивать картошку, сторожить колхозное стадо…
Летними утрами любил Зайчик, когда хозяин садился на него верхом,  скакать к колхозному загону, откуда, властно напирая всей молодой грудью, он выгонял на луга очумелых телят. Приятно было коню затеряться в густых луговых туманах, когда и жаркое летнее солнце долгое утреннее время  не могло растворить их яркими лучами.  Как в реке, омывалось его тело   свежею росою. Данилыч опускал поводья, и Зайчик, поминутно фыркая, чуя ноздрями приятный аромат свежего разнотравья, аппетитно схрумкивал  серебристые от обильной росы  побеги.

Счастливым ржанием он провожал с лугов табун лошадей, бывших здесь в ночном.
Интересно было Зайчику пробираться с  запряженной в него телегой по глухим дорогам  большого леса, где Данилыч гулко ссекал топором лишние сучья с сухих брёвен и   грузил их  в телегу. Телега тяжелела и оставляла заметные колеи на сырой траве, торя на долгие годы дорогу в лесу.

Тяжело, но очень ответственно было каждую весну «пахать  усадьбы». Об этом ему ласково и загадочно говорил Данилыч: «Приспело время нам с тобою, Заяц, пахать усадьбы – по 3-4 на дню». И давал ему и сена, и  овса или ячменя отборного. Зайчику всегда хотелось угодить хозяину и нигде не напортачить. За это ему в минуты отдыха  хозяева  усадеб кидали под ноги свёклу или ставили в ведре овса.  А  Данилычу подносили в стакане  крепко пахнущую жидкость, которую он, почему-то кривясь, выпивал и закусывал  чем-то  аппетитным, очень похожим по хрусту  на  небольшой  кабачок.  До Зайца  несся  бражный дух, и он  с недоумением косил сливовые глаза на  своего благодетеля.
- Нноо! Поглядывай  тут  у  меня! – беззлобно грозил Зайцу хозяин, со второй или третьей попытки взбираясь на лавку телеги. – Трогай!
И Заяц весело трусил по деревенской улице домой.

Однажды, «в лихие 90-е», Зайца украли. Глухой осенней  ночью злодеи разобрали со стороны огорода плахи сарая и  увели тихого мерина. Несколько дней горевал Данилыч. Но одним серым промозглым утром он увидел сквозь запотевшее окно силуэт коня. Конь стоял привязанным к кольцу  калитки, мотал головою и звякал уздечкой. Это был его Заяц. Не посмели лиходеи сдать трудолюбивого  коня  - единственную  тягловую силу деревни – на колбасы.  Стыдно стало перед сельским людом и Данилычем. А когда  колхоз «сдался»  агрофирме, коня у старика отобрали  и  увели работать на нового хозяина. Но мир не без добрых людей: они помогли вернуть Зайца Данилычу.

С тех пор и живет беспрерывно у единственного труженика околотка последний конь по кличке Зайчик. «Последние  из могикан», -  с горькой усмешкой говорят о них приезжие люди, купившие несколько пустых хат под дачи.

К осени околоток совсем становится безлюдным. Нет даже дачников. Сиротливо прячутся в ракитах, зарослях вишенника  да сливочника деревенские дома. Зарастают к ним тропинки. На усадьбах, которые вспахивал  когда-то Данилыч своим Зайчиком, стылое переплетение чертополоха, крапивы и репейника. По разным причинам оставили свои родовые гнёзда крестьяне. Уже многие покоятся   на Пятницком Погосте. Поэтому ни человеческого голоса, ни петушиного крика, ни лая собак. Только уныло поскрипывает шестом на ветру колодезный журавель да стрекочет залетевшая из лесу сойка: глушь и пустынность  её стихия.

Серым и студеным ноябрьским днём я побывал в деревне.  Та же унылая тишь и пустынность. Признаться, как-то смутно и тревожно в одиночестве ощущать эту сумеречную опустелость. Поэтому приятно мне было увидеть коренных обитателей деревни  – упрямого труженика Данилыча и его неизменного и преданного четвероногого друга. Старик заметно сутулился то ли от холода, то ли от старости, то ли от непростой крестьянской работы. Он вывозил из лошадиного стойла навоз. Конь постарел, седая шерсть становилась всё менее похожей на шерсть зайца-русака: время брало своё. Но  Заяц с видимой охотой тянул телегу: застоялся, видно, без работы.
- Всё трудишься? Отдохнул бы, - сказал я старику, поздоровавшись
- Отдохну на Пятницком Погосте, возле церкви святой мученицы Параскевы  Пятницы…Как тут без работы? Трудиться надо. Говорят: «Помирать собирайся, а рожь сей!»
- И за конем ходить, ухаживать не просто, должно быть? –  не  унимался я.
- До самого смертного часа буду с ним. Хочу,чтобы, когда придет время предстать перед Богом, он и  отвез меня  на погост… "

Груженная доверху телега бесшумно покатила резиновым ходом  по пустой улице.  Только громко, по-кошачьи, верещали сойки – теперешние хозяйки  обезлюженного околотка.

…Прошло  два года. Не стало ни  коня, ни Данилыча. Осиротела деревня. Совсем стала пустынной и глухой.