Ну, Михалыч, тут ты не прав! И сегодня много необъяснимого происходит. Порой только мистикой и объяснить можно. Не люблю я такие истории, но, как говорится, из песни слова не выкинешь. Эту историю я ещё не рассказывал, но тебе расскажу, коли ты не веришь в чудеса здешние. Может, пошатнётся твоя материалистическая убеждённость. Сам был свидетелем и участником, а врать я, сам знаешь, не приучен.
Годков, наверное, двадцать, а то и более это было. Заночевали мы втроём на берегу Илима. А поднялись по нему уже прилично, перекаты уже пошли такие, что и вброд перейти можно. Это мы за хариусом снарядились. Он там не пуганный ещё, хорошо берёт мушку. Вот мы и запасались им на зиму. Время хорошее выбрали, август на исходе, рыба нагуливает жиры к холодам. В общем, всё удачно складывалось.
Первый день запустили «кораблики», и хариус с удовольствием хватал мушки. Да ты что, Михалыч, не знаешь такую знатную снасть, как «кораблик»!? Экий ты дремучий. Ладно, как-нибудь покажу тебе эту штуковину, а глядишь, и половим на неё. Но сейчас не о снастях речь.
Понадёргали мы, значит, рыбки и стали к ночёвке готовиться. Смеркается-то быстро. Вот мы и начли пораньше. Всё устроили, а когда ушица поспела уже и стемнело. Сели вечерить. Сидим, ушицу прихлёбываем, да всякие байки вспоминаем. Ветер улёгся, река спокойно катится, лишь у дальнего камня буруны вертит да пришёптывает сердито.
Тут слышим, идёт кто-то. Не таясь идёт, специально шум создаёт, чтобы мы поняли, что гость пожаловал. Повернулись, ждём. Тут в свете костра появился человек.
Знаешь, Михалыч, как-то сразу он мне не понравился. Чужой какой-то. И холодом от него повеяло, будто только что из сугробов вылез. А Петька наш, смотрю, от костра подался, в темноту, глаза у него будто стеклянные сделались, сидит не шелохнётся.
Присмотрелся я к гостю незваному. Вроде всё обычное. Лет под шестьдесят будет. Правда, одет, как-то по старому, в ватную телогрейку, ремнём подпоясан. Нынче-то уже никто в телогрейках не ходит. Все норовят модные куртки рыбацкие надеть. Ещё шапка-ушанка на нём, а уши её под подбородком завязаны, будто по метели шёл человек.
Подошёл он поближе, поздоровался:
– Добро вечерять рыбачки. Погреться к костерку не пустите?
А сам уже на коряжину присел, руки к костру тянет. Греется. По таёжным законам нравиться тебе гость или нет, а приветить, угостить, обязан.
– Грейтесь, – говорю, – Вот ушица распарилась, в самый раз похлебать будет.
Усмехнулся мужик, достал из брезентовой сумки алюминевую кружку.
– От ушицы откажусь, перекусил недавно, а вот чая выпью. Чую, он у вас на травах заварен, как раз то, что надо.
А сам уже наливает из нашего чайника. Полную кружку налил. Чай-то только вскипел, а он крупными глотками пьёт и даже не морщиться. Я бы уже всю глотку сварил, а ему ничего.
Тут Витёк наш встал и пошёл к берегу, мол посмотрю как там закидушки. А чего на них смотреть, там колокольчики нацеплены, зазвонят коли что.
Допил наш гость чай, кружку в свою сумку сунул.
– Ну, спасибо, хлопцы, согрели, напоили. Бежать надо.
– А вы откуда идёте? – Спрашиваю его, – Тут, вроде, и жилья нет ни какого.
– Да с Васякинского зимовья иду. Может слышал? Знатное у меня там зимовьё. Будете поближе, забегайте. И накормлю, и напою, да и заночевать место всегда найдётся. Ладно, бывайте хлопцы. Кстати, чья это закидушка крайняя слева?
– Моя, – отвечаю.
– Удачно поставил, молодец. Я там давно тайменя заприметил. Всё собирался его взять. Ну, теперь тебе повезёт.
Нежданный гость скрылся в темноте, а я остался сидеть с открытым ртом. Как же он мог закидушки увидеть в такой темноте, да метров за пятьдесят. Но это пустяки. Дело в том, что Васякинское зимовьё лет десять тому назад сгорело вместе со своим хозяином.
Странный пожар это был. Много слухов тогда ходило. Мол, лихие люди убили деда Васякина и подожгли зимовьё. Васякин, опять же по слухам, с разным народом якшался. Говорят, не малые деньги в зимовье прятал. Некоторые искатели кладов долго ходили туда, искали, где дед своё богатство спрятал, да только ничего не нашли.
Тут вспомнил про Петьку. Он же племянник Васякинский. Кричу ему:
– Петька, ты слышал! – молчит.
Я к нему подошёл, а его трясёт всего. Присел я рядом, приобнял его. Мычит что-то, не разобрать. Витёк подошёл. Вдвоём Петра поближе к костру пересадили, достали из неприкосновенного запаса спирту, налили ему грамм пятьдесят, чуть не насильно, выпить заставили. Минут через десять стал, вроде, в себя приходить. Рукой в сторону ушедшего мужика тычет и бормочет:
– Он это. Он! Дядька Миша. Узнал я его. И ватник его. Я помню, он к нам в нём приходил. Как же это, а. Как это может быть?
А мы и сами сидим, как оглоушенные. Друг на друга смотрим, и страх изнутри поднимается. Пришлось тоже лекарства хлебнуть.
Тут мой колокольчик на закидушке зазвенел, да так уверенно и громко, что сразу вся оторопь прошла. Кинулся я к речке и вытащил тайменя килограмм на восемь. Не сразу вытащил. Наверное, час он меня по берегу таскал. Первый он у меня был, а такой громадный, так и по сей день единственный.
Долго мы ту рыбалку помнили, но слово друг другу дали про гостя нашего никому не рассказывать. Вот, Михалыч, тебе первому рассказал. Даже сейчас мурашки по телу побежали. Давай-ка, чайку нашего волшебного хлебнём для здоровья и бодрости.
А ты говоришь, что кончились чудеса таёжные. Думаю я, Михалыч, никогда они не кончатся, а удивлять будут всегда. Кого радовать, а кого и пугать.