Черный свет смерти

Кира Зонкер
Я жну серпом зелёный клевер,
По лбу течёт кровавый пот;
Среди травы, зерна и плевел
Мне улыбается Пол Пот.

Д. Карягин-Опричник, "Улыбка Пол Пота"


 

  Жаркие лучи солнца, наполненные зноем, пробивались сквозь сине-зеленые стекла киоска и падали на высокие пластиковые вазы, туго набитые белыми хризантемами, красными, словно присыпанными пылью гвоздиками и опадающими розами – алыми, вишневыми, кремовыми.

  За стеклами цвета морской волны виднелась затененная пышными кронами аллея, которая вела к узкой каменной лестнице – спуску на золотящийся пляж, облизываемый прохладными волнами.

  Я сидел в изодранном кресле, закатав рукава промокшей рубашки, и работал. Очередной побочный заработок, который сейчас был как нельзя кстати. На самом деле я должен был следить за цветами, но жара была настолько изнуряющей, что стойко держались лишь хризантемы и гвоздики, мало отличающиеся от своих искусственных кладбищенских аналогов. Время от времени от розовых бутонов отрывались ослабшие лепестки и падали на пол.

 Вместо цветов я занимался пьесой. Ее заказал молодежный театр, и требования были весьма просты. Во-первых, она должна была быть антинаркотической, во-вторых, ее нужно будет показывать старшеклассникам. То есть, от меня требовалось показать все как есть, чтоб отвратить будущих взрослых от такого образа жизни, но при этом избежать ультранасилия. Сложная задача, но я, кажется, справлялся. Хотя насчет концовки я не был уверен. Кто знает, захотят ли они показывать детям, как драгдилер получает нож в печень.

  Забавным было уже то, что заказ попал ко мне. Попал через третьи руки, потому что друг, которому предложили за это взяться, счел меня достаточно разбирающимся рассказчиком.

  И вот сейчас драгдилер у всех на глазах истекал кровью, а я нашаривал за креслом бутылку из-под сока, наполненную дешевым вином. Она была уже наполовину пуста. Немного отхлебнув, я снова спрятал ее за кресло.

  Формально я продавал цветы, но проходимость была низкой, так что за день я дурил от силы человек десять. Дурил, потому что хотел унести со смены что-то кроме положенных процентов. Соответственно, цену немного завышал. Совесть не протестовала.

  Киоск располагался не в самом хорошем районе. Рядом находился отдел полиции, но чувства безопасности это не добавляло. Тревожной кнопки у меня не было, и полагаться я мог только на запертую дверь и секатор.

  Время от времени, в основном ночью, забредали измотанные мужчины лет сорока, которые сиплыми и прокуренными голосами спрашивали, как пройти на вокзал. Морщины на их лицах указывали на весьма тягостный жизненный опыт, а на пальцах расплывались синие татуировки. Иногда они требовали сигареты, и я их продавал.  Как и спички, как и зажигалки.

  Да, этого нельзя было делать. Однако мой сменщик ночью продавал не только цветы, но и водку, так что я на его фоне выглядел относительно интеллигентно. Вечерами заходили молодые люди, которые, видя в моих руках ножницы, просили отрезать лишнее от пластиковой бутылки. Они же вежливо осведомлялись насчет фольги, которой в киоске, конечно же, не было, но она была у меня. Естественно, не даром. Они всё понимали и не обижались.

  На двери зазвонил колокольчик. Я настолько погрузился в свои мысли, что вздрогнул и выронил ручку.

- Привет, дурило! - довольно заржал мой сменщик, ввалившись в киоск. В правой руке он держал пустую полуторалитровую бутылку, которой постукивал себя по ляжке. В ней виднелись остатки пивной пены.

  Подняв ручку, я что-то неразборчиво буркнул. Он всегда был слишком веселым, и это сбивало меня с толку – я не знал, как вести себя и как реагировать.

- Что делаешь? Сигаретами банчишь? – он снова залился хохотом.

«Помолчал бы», - подумал я, вспомнив о ящике водки, который стоял под столом, в самом темном углу.

- Вова, я пишу пьесу, - скупо ответил я, - а ты вообще должен отсыпаться дома.

- Не рад мне, что ли?

  Вова нахально заглянул в исписанные кривым почерком листы.

- …Андрей достает из кармана нож и со злостью бьет Митю ножом в живот, - озадаченно прочитал он вслух. Он перевел взгляд на меня:
- Кто его пырнул и за что?

- Это антинаркотическая пьеса, - ответил я, уже понимая, как Вова отреагирует, - а ножом ударили наркоторговца, и прямо сейчас он умирает. Так что не будь таким веселым.

  Я был прав.

- Литератору дали заказ, значит… - хитро протянул он, косясь на меня. Такой взгляд не предвещал ничего хорошего. Вова был дружелюбным человеком, не спорю, но почему-то свое дружелюбие он оттачивал только на мне. Если честно, сам факт нашей дружбы удивлял меня.

- Мутный ты тип, - сообщил Вова, ехидно подмигнув. Я посмотрел на него исподлобья:
- Было-то всего один раз. Долги за меня отдавать никто не будет.

  Вова, не стирая с лица веселой ухмылки, вытащил из-под стола удобную табуретку и тут же развалился на ней, расслабленно свесив руки. Пластиковая бутылка постукивала по деревянной ножке. Вдруг Вова помрачнел.

- Ты знаешь, что тебя Слава ищет? – спросил он, не отрывая от меня сострадательного взгляда.

  Услышав это имя, я напрягся.

- Слава? – переспросил я – Что ему от меня надо?

- Что, что… Ты ему два зуба выбил, - с укором напомнил Вова. Я скромно отвел взгляд в сторону. Было дело. Но инициатором конфликта стал не я. Я всего лишь защищался от человека, который угрожал отбить мне почки.

- Митя, Митя… - Вова смотрел на меня, как на существо, которое нужно опекать. – Почему ты не предупредил его, что все так будет?

- Я предупреждал. В конце концов, это же не трава, а сальвия. Он должен был понимать.

- Это я понимаю, - строго сказал Вова, - теперь. Когда ты мне все объяснил не на пальцах. А он думает, что ты прокапал ромашку. Только он не ожидал, что ты сможешь от него отбиться. Хотя я тоже не ожидал.

- Ага, - задумался я, - ага…

  Я постепенно понимал, почему Вова сидит здесь.

- То есть, ты будешь со мной всю смену? – спросил я, потянувшись в карман за пачкой сигарет.

- Буду. Я просил его угомонить, но он никого не слушает. Все говорят ему, что сам дурак, но ты его разозлил.

  Подойдя к двери киоска, я закурил и медленно выдохнул блеклый дым в открытое окошко. Дым осел в плавящемся тридцатиградусном воздухе. Я задумчиво смотрел в угол тесного киоска, где с календаря улыбалась женщина в красном платье. Она стояла в золотистом море пшеницы, а ветер сминал колосья, трепал красное полотнище подола и распущенные черные волосы, больше похожие на вязкий поток смолы.

  Есть места, куда не падает черный свет смерти, где видны лишь отблески этого черного света, и этот тесный киоск, больше похожий на железную коробку, был именно таким местом. Смерть не добиралась сюда, но на горизонте всегда мелькали слабые черные всполохи.

  Я вспомнил нелепую драку, случившуюся три дня назад: Слава накинулся на меня прямо в туалете бара. Чтоб найти меня, не нужно было быть гением сыска: я бывал там каждый четверг, и Слава просто ждал моего появления, скрываясь за высокой кружкой пива.

  Это был не самый хороший бар, поэтому отбиваться мне пришлось самому. Влюбленная пара, облюбовавшая одну из кабинок, затихла, а сонный мужчина неопределенного возраста, который вяло заперся там минут сорок назад, так и не отреагировал на шум.

  Я помнил крохотные брызги крови на белом кафеле, напоминающие рубиновую россыпь смородины, и два зуба – пожелтевшие от чрезмерного курения, покрытые угольно-черными точками кариеса. Со стороны казалось, будто Слава их выплюнул.

  Озадаченно сморгнув, я вынырнул из тяжелых мыслей. Над раскаленным асфальтом пронесся легкий ветер, наполнивший воздух свежим запахом реки, зашуршавший листьями березовой аллеи.

- Этот заходил? – вдруг спросил Вова.

  Говоря «этот», он имел в виду Андрея – желтушно-загорелого мужчину лет сорока, который, к счастью, был женат на хозяйке. Киоск принадлежал ей, и он каждый день заходил за деньгами. С позволения хозяйки, конечно же. Он ничего не говорил, даже не здоровался, потому что каждый день брал из кассы одну и ту же сумму – пять тысяч. Лишь едва заметно улыбался, не скрывая от меня взгляда маслянистых глаз. Кажется, он все понимал по моему лицу.

- Нет пока, - я выбросил окурок в мусорное ведро, - жду вот.

- Куда ему столько? – продолжил Вова. В его голосе слышалось легкое возмущение.

  Я кисло улыбнулся. Вова задавал риторический вопрос.

  Андрей не заставил себя ждать. Через десять минут в дрожащем от зноя воздухе, под тенью полынно-зеленых крон появилась его худощавая фигура. Он наклонился к окошку, демонстрируя бронзово-желтую маску лица с неизменной полуулыбкой. Забрав купюру, он спрятал ее в нагрудный карман и улыбнулся чуть шире.

  Вова делал вид, что не замечает его, однако неодобрительно косился.
 
  Худощавое тело Андрея исчезло в пейзаже из теней и жары.

- Я не отдаю ему деньги, - сообщил Вова, с укором глядя на меня, - никогда.

  Неопределенно пожав плечами, я повалился в кресло и устало вытянул ноги. Синеватый свет падал на черные ботинки.

- Карина говорит, что они живут так уже семь лет. И все семь лет он тянет из нее деньги.

  Я сонно прикрыл глаза. Карина была не тем человеком, к словам которого я прислушивался. Она всегда опаздывала, и меня это раздражало, потому что в графике смен я стоял перед ней. Она могла опоздать на час, а когда сидела в киоске – вяло курсировала между креслом и витриной, словно окружающий мир ничуть ее не заботил.
 
  Я не понимал ее отрешенности. Еще сильнее не понимал Андрея, который относился к смерти с фатализмом самурая, преданного своему хозяину. К сожалению, человеку дали чрезвычайно короткую жизнь. Если нас создал бог, то мы имеем дело с безжалостным демиургом, любителем истязаний, существом, которое следовало за это умертвить. Если же человечество возникло естественным путем, то мы имеем дело со слепым случаем, и этот вариант гораздо лучше первого.

  Там, за горизонтом, куда спускалась узкая каменная лестница, на золотистый пляж накатывали звонкие стеклянно-зеленые волны. Я часто видел, как с той стороны к киоску приближается женщина неопределенного возраста. Красное лицо и характерная отечность выдавали в ней хроническую алкоголичку, а заигрывания, полные отчаяния, и смелые, даже нетактичные поступки – истерический склад характера.

  Сценарий был одинаков. Сначала она хвалила букеты, затем – мои волосы и глаза, а потом спрашивала, как на ней сидит юбка. Чтоб я дал точный и безошибочный ответ, она задирала блузку, показывая пояс юбки, белесый живот с крупной родинкой и сероватый бюстгальтер. Трезвой я ее никогда не видел.

  Я все реже и реже становился свидетелем ее отчаянных попыток. Потому что даже ее пропитый разум стал понимать, что моя реакция слишком скупая, что ее практически нет. Нелепое существование.

  Что за монстр нас создал? Он дал нам осознание жизни и всего восемьдесят лет этой жизни. И то – этих лет по-прежнему могло бы быть тридцать, если бы человек не ушел от бога. Чем дальше мы уйдем от бога, тем дольше мы будем жить. Возможно, именно так мы доберемся до вечности.

  В последнее время я, запертый в душной железной коробке, особенно отчетливо мог разглядеть черный свет смерти. Он сверкал в жемчужно-сером небе черным заревом – бесшумный и тяжелый.

  Сначала перед киоском стал появляться его посланник – молодой человек на черном кайене. Появлялся он, как и следовало появляться посланнику смерти, по ночам. Около часа его автомобиль стоял в отдалении, а сам молодой человек -  слишком молодой для такого достатка - сидел на водительском сиденье и говорил по телефону. Я знал, кто он такой.

  Он сидел с открытым окном, и в салон автомобиля вваливался густой воздух – пропитавшийся дневной жарой, уже наполненный ночным ознобом.

  Второй посланник пришел непосредственно ко мне. Им оказалась женщина – дожившая до сорока лет, с глубокими бороздами морщин и померкшим взглядом. Грязная, растрепанная, она стала умолять, чтоб я дал ей немного цветов, которые уже не годятся на продажу и которые мы уже списали. Ей нужно было четное число.

  Поняв, что я вижу в ней лишь опустившуюся алкоголичку, она принялась прерывисто рассказывать про умершего брата Павла, который теперь лежит на новом кладбище, и про цыган, из-за которых Павел скололся, а до этого вынес из дома все, чтоб можно было вынести и продать.

  Я дал ей цветы, сигареты и деньги на проезд до кладбища. Проводив ее, я заперся в подсобке. Мне было паршиво. Словно по ботинкам проползла матово-черная, похожая на высушенную кишку гюрза.

  Я плакал, мне было искренне жаль Павла. Мне жаль всех, кто умер.

  Наверное, я выпил слишком много вина, потому что не заметил, как заснул. Но даже сквозь сон я ощущал, как давит на виски тяжелая, изнуряющая жара.

  Меня окружал холодный пляж, над которым нависало угольно-синее небо, а в серебряной воде отражался тусклый свет черного полумесяца. Повсюду звучала музыка, приглушенная пластами десятилетий, музыка, которая раньше плыла над зеленеющими рисовыми полями Камбоджи, пока те не стали полями смерти. Я слышал треск и шипение магнитофонной ленты, квакающие ноты гитары и электрического органа и беззаботный мяукающий голос. Он принадлежал женщине, которая уже давно была мертва.

  Я лежал на промерзшем песке, но каким-то образом сразу заметил ее приближение. Подол красного платья медленно трепыхался, словно маковый бутон на ветру, а смолистый поток волос – черный и вязкий – покачивался вокруг ее головы, словно ореол. Она медленно плыла по песку, не отводя от меня пристального взгляда, и я видел в ее матово-черных азиатских глазах уже знакомые отблески смерти.

   Приблизившись, она наклонилась надо мной и полушутливо, с легкой угрозой поднесла к моему лицу черный серп.

- Митя, Митя… - нежно сказала она, покачав головой. – Митя, Митя…

   От нее исходила такая уверенность, что мне захотелось остаться с ней. Именно она стояла над смертным ложем Пол Пота, именно она срезала головы красным кхмерам.

- Митя, Митя…

  Я открыл рот, чтоб ответить ей, но не успел: что-то постороннее ударило меня в плечо, и жара снова навалилась на виски.

- Всё, хватит, - решительно заявил Вова, глядя на мое сонное лицо, - выспался. Я за тебя днем поработал, а теперь крутись, как хочешь. Буди, если что.

  Я проснулся не до конца, поэтому он просто стянул меня с кресла и встряхнул. Сон отступил вместе с холодом песка, холодом черного лезвия.

  Уже стемнело. Этой ночью меня никто не посетил. Синеватый лунный свет падал на лицо Вовы и тонул во рту, больше похожем на чернеющую рану. Никого. Ни покупателей, ни кайена.

  В девять утра моя смена должна была закончиться. Но Карина, кажется, на работу не спешила. В десять утра проснулся Вова и отчитал меня за мягкотелость.

- А еще полез в это, - ворчал он, набирая номер хозяйки, - ты даже на сменщицу надавить не можешь.

  Я молча стоял у открытой двери и курил. Пепел падал на асфальт, окрашенный жгучим золотистым светом.

  Вова говорил с хозяйкой, и вдруг его лицо неестественно перекосилось.

- Митя, - тихо пробормотал он, положив телефон на стол, - Митя…

  Карина не могла прийти на работу. Сегодня ночью она повесилась.