Наказание
***
Скандально известный предприниматель по прозвищу Кондитер спустился в подвал загородного дома и перекрыл стояк подачи воды. С этажа послышался отчаянный, недовольный вопль супруги, которая имела смелость пригрозить ему за завтраком разводом и разделом имущества. Хитрая физиономия Кондитера расплылась в злорадной улыбке: «Уйдет в одних трусах, ничего не получит»
Кондитер слыл человеком «крученым» и «верченым». В смутные девяностые, когда он заведовал заводской столовой, коллектив терпящего бедствие предприятия по глупости избрал его директором. За короткий период управленец с дипломом повара-кондитера провел экономический эксперимент, сократив несколько тысяч рабочих. Скупив у оставшихся без работы людей акции, он подвел предприятие под банкротство и сдал складские помещения и цеха под оптовые базы стройматериалов и мебельные салоны. Имея связи и ежемесячные миллионные поступления от арендаторов, Кондитер вступил в партию «малиновых пиджаков» и вскоре, в канун каких-то местных выборов (или довыборов), в почтовых ящиках горожан появились газетки с размышлениями старушки-богомолки на первой полосе:
«Я смотрю на тебя и думаю. Сколько ты будешь терпеть над собой глумление, русский народ…
Так случилось – Родина у нас осталась прежней, а люди изменились. Или закон тому виной, или что-то ещё. Только погасили все доброе и разожгли все злое… Раньше на Руси существовал обычай – когда наступала беда, когда начинался мор скота, болезни и гибель людей русских, старики отправлялись в путь на поиски человека, обладающего силой побороть нечисть, способного зажечь первозданный огонь души человека и очищения государства… Находили такого человека… Гасили во всех избах поганый огонь, и зажигал сильный человек первозданный, очищающий огонь… И светил он ярче солнца. И нес он гибель темной вражеской силе. И дарили старики огонь людям. Дарили надежду на новую жизнь. И приходили люди в дома свои и приносили счастье. Так было… Так начиналась новая жизнь… Так жили… Что теперь? Теперь – другое время, теперь другие нравы, но надежда умирать не хочет. И вместо огня мы нынче выбираем Сергея Рогожина – у него черты спасителя».
Ниже прилагалась крупная, как у старого бобра, физиономия Кондитера, и было пропечатано его открытое письмо:
«Земляки, беда во все времена объединяла людей русских. И только молчание, безразличие дают возможность продажным депутатам решать, каким будет будущее наших детей, внуков. Я хочу спросить, почему о ветеранах вспоминают только 9 мая? Почему не востребован их громадный жизненный опыт? Почему у самого сильного государства разоренная армия? Почему военные уволены и выброшены на произвол судьбы? Пора остановить эту вседозволенность. Пора искоренить казнокрадство. Для этого я и иду в политику. Я иду в политику для того, чтобы люди узнали – есть другая жизнь, нормальная зарплата и человеческие отношения. Я иду в политику, чтобы помочь каждому человеку.
Я постараюсь правильно потратить избирательные деньги, если бы можно было, я бы купил на них хлеба и раздал на площади. Но нельзя, избирком заявит, что это подкуп избирателей. Но я постараюсь все же помочь вам. Как – узнаете скоро.
Обещаю, что каждый из вас почувствует мою помощь. В каждой квартире появится надежда на новую жизнь. Купить нищего можно за гроши, а издать закон можно такой, что все предприятия области, нужно будет признать банкротами и имущество продать с молотка.
А дальше, что дальше – студеный ветер…голод…одиночество… и гибель»
Кондитер запрыгнул в черный «Land Rover» и, включив магнитолу, отправился по важным делам: последнее время он небезуспешно осваивал строительный бизнес. Дома, естественно, возводились с множеством недостатков. Но Кондитер придумал схему, позволяющую всякий раз, когда подходило время сдачи объекта, избежать претензий дольщиков. Делалось это довольно просто: в ответственный момент фирма застройщик объявляла себя банкротом. Пока шли суды, Рогожин уже собирал деньги на следующий дом. Но уже под другой вывеской. Лакомые участки под застройку помогал приобретать свой человек, функционер, своевременно открестившийся от советского прошлого и крепко обосновавшийся в Совете.
Дрога стала отходить ветками в застроенные новыми домами кварталы. Кондитер сбросил газ. Его задумчивые глаза шерстили прохожих, всякий раз вспыхивая желтой искоркой, когда натыкались на девочек с кудряшками и кукольными, как на старинных открытках, личиками.
В это время в одиночной камере дореволюционного изолятора, болезненно адаптируясь к спартанской обстановке, нервно прохаживался высокий мужчина лет сорока в белом костюме, восстанавливая события последних перед арестом суток. Раз за разом являлась ему крупная, как у бобра, физиономия.
***
Желтое такси въехало, миновав КПП, в небольшой, похожий на зимнюю сказку поселок: двухэтажные дома из красного кирпича и гранита; широкие, дымящиеся теплом трубы под черепичными колпаками; глухой, простуженный лай цепных псов: «брух,брух».
- Ну и домики, – восхищенно воскликнул таксист. – Живут же люди.
- И какие люди, – пошутил толстенький пассажир с белой и пушистой, как одуванчик, шевелюрой. – В этом домике живет прокурор. Рядом обживается начальник тюрьмы. А эта крепость принадлежит предпринимателю, который имеет казино и сеть салонов игровых автоматов. А вот у того «теремка», что за каменным забором, вы меня высадите.
Легкие, как пушинки, снежинки кружились, сверкая бриллиантовой огранкой, в серебряном свете прожекторов. На мягкой дорожке, ведущей к стальной калитке с окошечком-видеокамерой, были видны встречные следы, принадлежащие, судя по размеру обуви, очень крупному мужчине.
Звонок, другой и калитка отворилась. Седой направился к железной двери, которую приоткрыла ему заспанная блондинка лет тридцати в халате на голое тело.
- Добрый вечер, госпожа Раздеваева, – сахарно улыбнулся он. – Есть хорошие новости для хозяина.
Седой уверенно, как у себя дома, прошел в просторную прихожую и уселся на кожаный топчан:
- Как он?
- Как обычно, – недовольно отмахнулась блондинка.
- Ты не психуй, – разозлился седой, стягивая кроссовки. – В модельный бизнес тебе уже не вернуться.
За полированной красного дерева дверью, которая легко и бесшумно подалась, находилась комната, окутанная таинственным полумраком. На стене висели ружья, кинжалы, шкура медведя, скрывающая сейф, который в былые времена регулярно заполнялся в присутствии гостя наличностью, и чучело головы кабана. У камина сидел пожилой обрюзгший, заросший серой длиной, как колючки ежа, щетиной мужчина в тельняшке и спортивных штанах с лампасами. На низком столе с фигурными ножками в мягком свете желтого светильника «загорали» бутылки из-под виски.
- В городе бардак, Караваев отравился собственным коньяком, губернатор в шоке, – заверещал седой, бесцеремонно плюхнувшись в огромное плюшевое кресло. – Москва рассматривает вопрос о вашем возвращении. Будет это сделано через назначение или выборы, станет ясно в ближайшие дни.
- Они меня с говном смешали, – отрешенно ответил «матрос». – Особенно этот выскочка, Колосков.
- На Колоскова у меня есть серьезный компромат. Он причастен к умышленному банкротству завода ЖБИ.
- В самом деле? – оживился «матрос».
- Да, информацию подтвердили компетентные органы.
- Кто про это напишет?
- Петухов. Я выделил ему аванс из ваших средств.
- Этот алкаш, столько грязи на меня вылил.
- Не стоит такие мелочи принимать близко к сердцу. Этот «говномет» хоть и пьянь, но сохраняет пока имидж неподкупного журналиста. И еще: прекратите хотя бы на время пить. Это я вам говорю как доктор.
- Брошу, – виновато ответил «матрос» и бросил в стакан кусочек льда. – Что будет со Стасиком?
- Принц вышел из игры надолго.
- Гм, – плотно, как девичью талию, обхватил потной ладонью стакан «матрос». – Тревожные времена наступают...
***
Большая луна дарила свой белый свет спрятанным за толстой арматурой оконцам. Яблоневым цветом опускался из звездной пустоты на плоскую крышу пересыльной тюрьмы снег.
Мужчина лет сорока, услышав приближающиеся шаги, отошел от сырой шершавой стены. В душу его вползло противное ощущение слабости.
-Я отказываюсь от пищи, – гордо заявил он, когда откинулась «кормушка»…
Лязгнули запоры. В дверном проеме показался борцовского сложения мужчина в белом халате. На выпуклой груди его блестел холодной сталью «слуховой аппарат».
-- Как себя чувствуете? – вежливо спросил «шкаф», приблизившись вплотную.
Арестант, прежде чем ответить, робко посмотрел в тяжелый подбородок незнакомца, потом перевел взгляд на его волосатые лапы. «Доктор ли он?» – закралось подозрение.
-- От чего вы лечите? – обреченно спросил он.
-- От всего, – с ледяным равнодушием ответил «шкаф» и глубоко заглянул в самые зрачки, словно пытаясь увидеть через них интересующие его органы. Потом, добавив взгляду строгости, стал вертеть грубыми с рублеными ногтями пальцами висящий на толстой шее никелированный инструмент. – Ну-с, давайте я вас послушаю. – Боксерская физиономия доктора приняла выражение суровой озабоченности.
Он посмотрел на «слуховой аппарат», как на лезвие острого ножа. По телу пробежал озноб.
-- Спасибо, не надо, – отступил он.
-- Вы не пугайтесь, – расплылся в фальшивой улыбке врач, как торговец с Черкизовского рынка.
-- А, я не боюсь, – нахохлился он. – С чего вы взяли, что я нуждаюсь в медицинской помощи?
-- Опыт, милейший, опыт. – По вашему лицу видно, что вы частенько просыпаетесь по ночам. Кроме того, у нас прохладно. Геморрой может обостриться или радикулит. Впрочем, посидите еще несколько недель, почувствуете.
-- Я не собираюсь у вас долго сидеть, – вспылил арестант.
-- Все так говорят, – насмешливо надул губы доктор, словно имел дело с ребенком. – Я много героев здесь наблюдал. Поначалу зарядку делают, на кулаках отжимаются. А когда поносом кровавым начнут исходить, тогда доктора просят. Никому еще эти стены здоровья не прибавили. Поверьте моему слову, ни-ко-му. Впрочем, если ничего не беспокоит, то я не буду надоедать.
Доктор театрально развел руками и направился к выходу.
Вновь лязгнули запоры.
Он стоял неподвижно до тех пор, пока не стихли шаги. Потом начал ходить взад-вперед, пытаясь осмыслить намеки врача. От них веяло жутью забытых времен, когда на политзаключенных испытывали разные психотропные средства. Вспомнилась прочитанная в книге история из советских времен, когда строптивому диссиденту ввели в позвоночник пункцию, взятую из раковой опухоли. Сначала тому парализовало одну ногу, потом другую. Через полгода паралич поразил перистальтику, и больной не мог самостоятельно оправляться. Санитары-садисты отказывались делать ему клизму, и он, отравленный продуктами жизнедеятельности собственного организма, умер мучительной смертью. «Нет. Этого не будет. Они не посмеют меня убить. Народ не допустит»
***
Председатель депутатского Собрания Петр Иванович Куницын, находясь в приятном одиночестве в новой трехкомнатной квартире, в которую он вселился с женой полгода назад, обдумывал тактику «партизанской войны», намереваясь пойти на переговоры с самым беспринципным коллегой. Он прохаживался по теплой просторной кухне в кальсонах, с удовольствием напевая: «Любо, братцы, любо. Любо, братцы, жить…»
- Анжела, где обещанные поцелуи? – отчетливо зазвучал скверный мужской голос из вентиляционного отверстия. – Где ласковые слова, которые ты мне обещала говорить перед сном…А?!.. Молчишь, сучка…
Хлопнула дверь. Голос удалился.
- Хочешь из меня идиота вылепить?! – вернулся голос. – Я тебе пять раз звонил, у тебя был отключен телефон!.. С кем спала, сучка?
- У нас вообще ничего не было, – пробился жалостливый девичий голосок. – Я просто реально в шоке. Успокойся, пожалуйста. Я тебя прошу, Рома! Не ведись на всю эту хрень…
Грохнула дверь.
- Не нравится мой подарок?! – снова взорвался мужчина. – Я его щас в окно выкину…
- Не надо!..
Что-то треснуло.
- Ай…
Петр Иванович, отчетливо различив всхлипы, достал из холодильника остатки «беленькой». Прикинув на глаз, сколько из нее убыло за вечер, он на секунду задумался. Потом вытащил из навесного шкафчика пузатенькую рюмку и наполнил ее до краев. Перекрестившись, он залпом выпил и, крякнув, занюхал кусочком хлеба.
«Хороша, зараза», – отметил Куницын и, возвращая водку на прежнее место, прихватил из миски котлету.
«Может набрать Арбузова, – задумался он и глянул на часы. – Да нет, поздновато уже. Завтра возьму его за вымя»
Куницын, как и Арбузов, махнул во власть одним прыжком, из комсомола, и уже не уходил из нее, обрастая политическим «жирком» и извлекая, по мере возможности, из своего положения любую материальную выгоду. В местное самоуправление он метнулся после каких-то осложнений на службе, заручившись поддержкой ветеранов района и коммунистов.
Кресло председателя он тоже заполучил без особого труда, благодаря своим политическим взглядам, подстраховавшись на всякий случай раздачей конвертиков нуждающимся депутатам. Новое положение позволило ему укрепить свое влияние в кругу местечковых бизнесменов, начинающих активно осваивать организацию оптовых рынков и долевое строительство. Предпринял он, сколотив небольшую фракцию, и попытку поставить под контроль главного конкурента – городскую администрацию. Авантюра провалилась. Задетое самолюбие Петра Ивановича и беспокойные мысли о том, что его, сильную в прошлом фигуру, выходившую на выборы с сокрушительным для оппонентов лозунгом «Свиньи грязи не боятся», сходу бесцеремонно списали, отразились на здоровье: у Куницына обострился геморрой.
Звуки, похожие на извержение вулкана, донеслись из-под паркета. – Е…, – выругался председатель, сообразив, что появился живущий под ним сосед, который приезжал в квартиру отдохнуть от семьи и обожал смотреть по ночам американские фильмы ужасов.
Снизу выло, вопило, стонало, стреляло, в дребезги разбивалось – все спецэффекты воспроизводила мощная аппаратура.
Петр Иванович, матюгнувшись, вновь сунулся холодильник. Мягкие пальцы выдернули из холодного плена поллитровку. Вдогонку на столе появились котлеты, склянка с маринованными огурчиками и домашняя кабачковая икра.
Осушив стопку, Куницын вцепился зубами в холодное перченое мясо.
«Нужно скорее дом достраивать, иначе сопьешься раньше времени».
Утром Куницын подскочил от дребезга звонка. Усмирив будильник хлопком ладони, он задумался. За окном галдели вороны. За стенкой, у соседей, монотонно стучала кровать.
- А-а- а.
- Ты кончила? – недоверчиво поинтересовался мужской голос. – Только не ври мне, сучка.
- Что ты, блин, сейчас мне сказала?!
- Рома, не оскорбляй меня, – взмолился голосок. – Мне хорошо с тобой. Мне реально так хорошо ни с кем не было.
Куницын, похлопотав у плиты, развел кипятком большую порцию кофе и набрал на мобильнике номер своего проверенного человека.
- Иван Яковлевич, рад тебя слышать, дорогой! – бодро произнес Куницын. – Я, собственно, вот по какому вопросу тебя беспокою: выступить на общественных слушаньях не желаешь?
- С удовольствием, Петр Иваныч.
***
Генерал Иван Яковлевич Дубов появился в городе в самом начале 90-х и тут же «засветился» на перепродаже состава с сахаром. Говорили, что он крутанул деньги, выделенные под строительство жилья для выведенной из ближнего зарубежья части. Потом ему приписали сделку с самолетами и много всякой мелочевки, включая американские сигареты и противогазы. По натуре Иван Яковлевич был человек горячий. Иногда в запале грозился снять мундир и показать ранения. К счастью до этого никогда дело не доходило. Публике для признания в нем героя достаточно было шрама на лысине. Мало кто знал, что пометила его пепельницей темпераментная дама-компаньон.
Генерал Дубов нетерпеливо прохаживался у главного входа в здание администрации. На пятки ему наступал одутловатый старик, облаченный в потертый кожаный плащ, какие когда-то давно выдавали офицерам ВВС. Одутловатый периодически пристраивался к курильщикам, заостряя слух на разговоры. Дубов доставал из кармана строгого драпового пальто скомканный носовой платок и вытирал им крепкую, словно отлитую из бронзы лысину.
В холле городской администрации в это время затеяла спор у самой проходной группа пенсионеров, страстно желающих принять участие в публичной дискуссии. Милиционеры хмуро смотрели на них и не пускали. Рассерженные старики гудели, как улей.
-- Идет борьба за то, чтоб городу оставили право выбирать мэра? – интересовалась одна пожилая интеллигентная дама.
-- Или депутаты или народ? – уточняла другая дама.
-- Не случится ли так, что депутатам подбросят за голосование денег? – усомнился кто-то.
-- Это есть и будет, – твердо ответила интеллигентная дама.
-- Пришли по такой грязи! Зачем приглашали?!
-- Что вы говорите! Колосков, наш депутат – молодой?! – возмутилась шустрая, упитанная бабка.
-- Да, он еще совсем молодой, 28 лет ему.
-- Ну и что? – разозлилась бабка.
-- Ну и что. Вот такие Колосковы довели город, – буркнула невзрачная старушка.
-- Ну давай Бухалова, – огрызнулась упитанная.
-- Не надо мне Бухалова, – обиделась старушка.
-- Колосков и все, – категорично заявила бабка. – Чтоб народ выбирал. Лично я хочу Колоскова.
-- Да причем тут Колосков! Он ничего не понимает, ничего не знает – ваш Колосков, – с горьким отчаянием в голосе вмешалась женщина.
-- Не говорите ерунду: ничего не знает, – разозлилась активная бабка и, заметно умерив пыл, продолжила: - А Медведев что? Где он теперь?
-- Оказался неугоден, – вмешался невысокий старичок.
-- Вы ничего не знаете…
-- Щас об этом речь не идет, – ворчал дед. – Посадили ни за что, он не виноват.
-- Посадили ни за что – правильно. Там много чего знают, их тоже не проведешь...
-- Да причем тут это...
-- Пишите за Колоскова и больше ничего, – требовала активистка, – и я пошла домой.
-- Да причем тут это….
-- Он в нашем доме жил, – не унималась бабка. - Рядом во дворе рос. И мы его знаем, умного хорошего человека. Надо, чтоб народ выбирал... Нужно обязательно Колоскова.
-- А им оказался неугоден. Все, – талдычил дед.
-- Вас Колосков пригласил? – поинтересовалась интеллигентная дама у шустрой бабки.
-- Да, мне позвонили...
-- Неправда.
-- Колосков. Вот у меня приглашение.
-- Но вас же не Колосков пригласил, – настаивала дама.
-- Он.
- А что он вас не провел?
-- Так откуда знать, тут он или не тут, – растерялась бабка.
Появился Арбузов, ответственный за мероприятие, и, оценив ситуацию, удалился.
Вскоре народу разрешили пройти.
У раскрытых дверей в переполненный актовый зал образовалась пробка, которая никак не могла рассосаться. А из микрофона уже доносилась чья-то речь:
-- Я коренная жительница, и мне не безразлично, что творится в городе. Благополучие нашего города во многом зависит от хозяина. У хорошего хозяина, мы все знаем, в доме тепло и сытно. Вот так должно быть и у нас. Но пока этого нет. Детские сады распроданы, молодые матери годами стоят на очереди, чтоб получить место для своего ребенка. Поэтому они не работают и не могут поправить свой семейный бюджет. Вырубаются деревья и скверы. Продается земля. В центре города втискиваются элитные дома, где раньше были скверы и детские площадки (аплодисменты). Эта администрация плюнула нам в душу.
-- Конкретней! – недовольно выкрикнул какой-то мужчина.
-- Сейчас, у меня десять минут, я уложусь.
За 20 лет перестройки не построено ни одного здания соцкультбыта.
-- Ай-яй-яй, – издевательски прозвучал мужской голос.
-- Почему все продается? Все мы знаем, что такое всенародные выборы. Голосуй не голосуй, а пройдет тот, кому нужно (аплодисменты).
-- То, что у нас сейчас творится в городе, – раздался мужской голос, – в любых отношениях, показывает: несмотря на то, что когда-то мы избирали всенародно нашего мэра, порядка мы от этого не добились. Что ни возьми.
Я попал в больницу. В городскую клиническую больницу. Это наказание. После операции мы лежали в палате шесть человек, которые двигаться не могут. Умывальник разбит. В одной палате есть холодильник, в другой нет. Стены плесенью покрыты, обои лоскутами висят. А вот кабинет зав отделением! Ну и целый ряд вопросов… Все делают так, что мотают нервы. Поэтому я предлагаю на конкурсной основе назначать главу города. Назначать, спрашивать, отзывать (аплодисменты).
-- Председатель комитета безопасности ветеранов войны и военной службы, – грозно громыхнул в микрофон следующий оратор. – Не Совета, а комитета. Здесь присутствует у нас. Кто сюда входит. Власов. Воевал в трех войнах. Вот он здесь. Командовал полковой разведкой. Если бы сейчас в разведке служили такие герои – Березовский бы сидел (аплодисменты). Вот большая делегация военно-воздушных сил Советского Союза. И я от их имени хочу выступить. В чем смысл моего выступления. Значит... Ну, как обычно, где-то на третьей-четвертой минуте мне пытаются заткнуть рот или отключить микрофон. Это вы видели, как это было, когда я вручал обращение ветеранов чиновнику. Я прошу опубликовать его ответ! Ни одна газета не хочет опубликовать. Я прошу обратить на это присутствующие здесь редакции. Я вам могу дать это обращение. Ответ бюрократа ветеранам!
Я бы хотел еще сказать, что к великому нашему сожалению, приходилось выступать в присутствии нашего губернатора. Я спросил его: «Никита Сергеич, вы каждый день ездите на работу по этим дорогам? Народ видит – вы поехали. Но дороги-то непроходимые! Значит, что? – Они вам нравятся. Че вы не принимаете меры?» Это я сказал в присутствии опять ветеранов, которые здесь сидят…
Следующий вопрос. Значит. Я бы хотел в данной ситуации. Вы посмотрите, что у нас творится с памятниками нашими. Кто-нибудь смотрит за ними? Только лишь один Петр Иванович Куницын. Кстати, мы с ним и по другим вопросам встречаемся. Монумент сделали на свои деньги. Кто этим должен заниматься?
-- Иван Яковлевич, ближе к проблемам Устава, – раздался чей-то возглас.
-- А теперь я хочу по Уставу сказать. Устав не выполняется или выполняется плохо, хотя мы за него голосовали и слушали его тогда. Следовательно: его надо поменять.
-- Иван Яковлевич, время!
-- Понял.
-- Горемыкина, председатель общества одиноких матерей, – пронзительно засвистел микрофон. – Для меня не принципиально, всенародные выборы или от Совета депутатов. Но для меня принципиально то, как заставить, чтоб отвечал за свои действия всенародно избранного. Мы все видим, как закрываются детские сады. Вы не представляете, как работают в наших детских садах. Ничего у нас нет. Детям нечего есть. Раньше сок давали. А сейчас воду даем сомнительного качества. А собак сколько? Стоят школы, ограждения нет, собаки бегают, детей кусают. Построили пивнушку по дороге в школу. Я, взрослая женщина, боюсь пройти. Денег у нас ни на что нет. За каждую ручку от чашки спрашивают. Мы в ответе за наших детей. Я сколько раз поднимала вопрос. Да кому это надо?! Да никому не надо! Нормальный человек может усмотреть за 30 детьми? Покормить, штаны подтянуть, попу вытереть. В застойное время все иначе было, ответственность была, порядок был. Дети – это наше будущее. Мы в ответе за них (аплодисменты). Проголосовать из числа депутатов!
-- Дорогие, милые, много мы говорили, много обсуждали, - тепло обратилась следующая ораторша, судя по голосу довольно немолодая. – Такой вопрос важный – внести изменения в Устав города. Надо не назначать, надо избирать руководителя города, чтобы можно было его потом выгнать в шею. Не умеешь работать – уходи! Можно на другую работу по блату устроиться. Это одно. Вы знаете, вот я не могу вам не прочитать слова нашего поэта: « Любите Россию, без нее нам не жить!»…
***
Электровоз «Ласточка» притормозил на небольшой, выкрашенной в бирюзовый цвет станции с характерным для угасающей провинции названием «Дурово». На крыльце полустанка было пусто, а окрестности имели жалкий вид: двухэтажные бараки с выгоревшими окнами и проломленными крышами, домики-избы с печными трубами и серыми покосившимися сортирами в огородах.