13.
Счастливое возвращение Елизаветы Михайловны продолжало быть главным и радостным событием всей семьи. Все, все были взволнованы, ещё не веря в случившееся. А сама Елизавета Михайловна продолжала жить в прострации, не в состоянии справиться со своими чувствами.
- Мамуля! Ну что ты плачешь? Всё хорошо, - восклицала Сади, видя очередные слёзы на глазах матери.
- Да, да! Ты права. О, сколько пережито. Сколько передуманно. И сколько раз я уже прощалась со всеми. Боже, что за война! Сколько горя и слёз. Но судьба милостива, и я снова среди вас. И папа оправдан… Вот, только Анечки нет. И что с ней? И Бореньку жалко. Боже, как тонул его пароход и сколько было там смертей. Это забыть нельзя!
- Мамочка, успокойся. Папа ищет Анюту. Вот, нашли же тебя! Верно?
- Ну, дай Бог! – и глаза Елизаветы Михайловны снова увлажняются.
- Теперь я совершенно спокоен! Ты будешь под присмотром мамы, - шутит Саша, понимая грусть расставания Сади.
- Как жаль, что мы не можем поехать с тобой, Саша.
- Ещё успеете. Устроюсь на месте и выпишу вас всех. Обещаю. Хотя и здесь у тебя много дел.
- Ты о чём? – удивилась Сади.
- Я о театре, Сади. Пора возвращаться на сцену. Понимаю, что это не очень просто. Но ты должна петь. Надеюсь, что ты не потеряла телефон Юдит Львовны?
- Конечно нет, милый. Ты прав. Обещаю, что встречусь с ней. Хорошо?
- Ладно. Но я всё же попрошу Елизавету Михайловну напомнить тебе.
Последние несколько дней прошли в заботах и делах, и Саша возвращался домой поздно. Нужно было предусмотреть всё, хотя он понимал, что всего не предусмотришь.
К концу месяца решив, как казалось ему, все дела, Саша доложил министру о готовности первого эшелона. Прощание было недолгим, все уже привыкли к тому, что предстоит разлука.
- Так я буду ждать! Вот устроюсь на месте и сообщу.
- Быстрее бы. Так не хочется расставаться, Саша, - Сади взволнована, но старается это скрыть. Но Саша всё понимает.
- Желаю успеха, Санёк! Задание важное, знаю, - Сергей Яковлевич пожимает руку Саше и бодро продолжает:
- Верю, что справишься, хотя условия необычные. Успехов! – они обнимаются.
Ну, а Елизавета Михайловна откровенно плачет.
- Прости мои слёзы, Саша. Очень взволнована. Пусть всё будет у тебя хорошо. А о доме не волнуйся.
- Да! Теперь я спокоен, Елизавета Михайловна, - улыбается Саша. – Только проследите, чтобы Сади не забыла о сцене и позвонила Юдит Львовне.
- Обещаем, обещаем, - хором отвечают Сергей Яковлевич и Елизавета Михайловна.
Поцеловав Машеньку, потрепав Лёвушку по голове, Саша, явно погрустнев, вышел на площадку.
- Не провожайте, дальше я сам… - и не оглядываясь, стал спускаться к выходу.
Короткая весточка от Саши пришла через четыре недели. Он сообщал, что добрались благополучно и что предстоит огромная работа почти на пустом месте: лес, сопки, старые заброшенные выработки, вот и всё. Ближайшее село в восьми километрах. Но народ добросердечный и делится кровом.
- Куда ты поедешь, дочка? – взволновано спросила Елизавета Михайловна.
- К нему, мама. Вот позовёт, поеду. Не волнуйся. Саша всё устроит. Я его знаю.
- А как же театр?
- А вот завтра же и позвоню Юдит Львовне. А там посмотрим.
- Ну, смотри, смотри. Только не губи свой талант. Время смотри какое! Войны нет. Мирная жизнь вокруг. И сцена сейчас нужна. Подумай.
- Хорошо, хорошо, мамочка! – обнимает Сади Елизавету Михайловну. – Всё образуется, вот увидишь.
Утром, проводив Лёвушку в школу, Сади занята Машенькой. Резвый ребёнок хочет трогать всё, что видит.
- Мама! Возьми Машутку. Хочу позвонить в театр.
- Хорошо, хорошо, доченька! Давно пора. Ну, успехов тебе.
Сади находит записанный телефон Юдит Львовны. Звонит.
- Где же вы, дитя моё? – слышит она ответ на своё приветствие. – Я уже отчаялась в ожидании. Приходите, приходите!
Прекрасные послевоенные московские улицы, полные народа, транспорта, сверкающих витрин магазинов, знакомой суеты и неповторимого, памятного с юных лет, запаха лета. Троллейбус не спеша минует мост через Москва-реку, вкатывается в старые улочки центра Москвы и упирается в маленькую площадь. Впереди стены Кремля с изящной Кутафьей Башней. Как давно Сади не была в центре. Всё, всё волнует её, радует, и она, свернув на Моховую, направляется к улице Горького. Спокойный и величественный манеж радует глаз, а там – пространство площади как бы оттеняют могучие стены Кремля, Александровский сад с его парком и беседками. Впереди Пушкинская улица с многочисленными группами людей, спешащих в метро, а за ней простор Театральной площади, услужливо расстелившей своё пространство перед квадригой Аполлона там, на портике Большого, сдерживающего четвёрку диких коней. Сердце Сади замирает. В волнении она сворачивает на Петровку и напротив, блистающего стеклом модного магазина, находит четырнадцатый подъезд. Нет, она ещё не входила в этот храм музыки со служебного входа. С главного, сквозь колоннаду, по главной лестнице – входила неоднократно. Но сейчас особое волнение властвует над ней.
- Простите! Здесь должен быть пропуск на Нагокову.
- Да, имеется, - строгий служитель внимательно смотрит на Сади. Затем, подняв трубку телефона, вызывает кого-то.
- Сейчас за вами придут, - отвечает он Сади и улыбается.
- Спасибо, - Сади поворачивается в сторону двери, ведущей в чрево театра. Волнение её нарастает.
- Кто тут к Юдит Львовне? – спрашивает появившаяся из дверей молодая женщина.
- Я, я, - почему-то выкрикивает Сади и замирает.
- Идёмте, я вас провожу, - приглашает женщина Сади.
И снова запах кулис покоряет Сади. Коридорами, проходами, лестницами проходит она среди так знакомой обстановки живого организма театра. Останавливается у двери, которая вдруг раскрывается и на пороге Сади видит Юдит Львовну.
- Я уже отчаялась! Нет, нет! Вы по-прежнему прекрасны, дитя моё! Дайте я вас обниму. Проходите.
В небольшой зале несколько мужчин заинтересовано смотрят на Сади.
- А вот тот бриллиант, о котором я давеча говорила, - восклицает Юдит Львовна, показывая на Сади. – О, не смущайтесь, дитя моё! Здесь все свои. И, заметьте, небезразличные к вашей судьбе.
- Да… Я… Спасибо, Юдит Львовна, - Сади не знает, что и сказать.
- Ничего! Скоро освоитесь. Вот, рекомендую: Савелий Прохорович сегодня вам саккомпанирует. А мы, Иван Терентьевич и Михаил Михайлович, послушаем и оценим. Думаю, что следует начать с Розины. Вы ещё помните? Ну как?
- Помню, Юдит Львовна, но вот не практиковалась столько лет.
- Это понятно, однако, хочу услышать всё: звук, тембр, дыхание, высоту и, понятно, пиано. Савушка, пройди к инструменту. Дай ноты.
А дальше, как в холодную воду, сразу, с разбега. Но! Лица мужчин теплеют, глаза Юдит Львовны закрыты, и она где-то там, среди звуков. Затем:
- Стоп! Стоп! А русскую распевную.
Сади исполняет. Мужчины улыбаются и переглядываются.
- Ну и контале, конечно. Думаю, «О Соле миа», - Юдит Львовна снова закрывает глаза. После исполнения тишина, а затем Иван Терентьевич, обратившись к Юдит Львовне, улыбаясь, замечает:
- Вы, несомненно, правы! Всё, всё есть! Но потеряна практика, нужно начинать всё заново. Но, думаю, всё вернётся. Я прав, Миша?
- Несомненно, Ваня. Школу не скроешь. Это чувствуется с первых нот. Надо поработать. Вот будет сюрприз главному. Ах, Юдит Львовна. Где же вы скрывали сей редкий дар? Теперь верю, что чудеса бывают.
- Так вы поняли, дитя моё? Завтра же начнём. Времени нет. Хочу к новому сезону подготовить ваше возвращение на сцену. А сейчас, друзья, оставьте нас одних. Нам надо посекретничать.
Мужчины удалились, пожелав снова увидеться.
- Сколько мы не виделись, а?
- Много, Юдит Львовна.
- Так вы снова в Москве? Да?
- Да. Папу реабилитировали, дали высокий пост, вернули в Москву. А мы с Сашей приехали только вот полтора года назад.
- А Саша, как я догадываюсь, тот военный со звездой? Да?
- Да! Я его очень люблю.
- О! Это мне понятно. И я надеюсь, он понимает, что ваше место на сцене, Сади?
- Понимает, но вот семья, заботы. У меня двое детей, Юдит Львовна.
- Понятно. Вы с Сашей время даром не теряли. Понятно! Помнится, что был у вас сын, Лёвушка кажется его зовут?
- Да, да! И дочка Машенька…
- Понимаю, понимаю. Но учтите. Это не причина забыть сцену. Надеюсь, что вы и это понимаете. Хорошо. Что мы всё об этом? Вот, со следующей недели жду вас здесь. Начнём.
- Спасибо, Юдит Львовна. Я очень взволнована, признаться, не ожидала, что всё так выйдет. Буду стараться.
- Хотите посмотреть сцену, - вдруг предложила Юдит Львовна.
- А можно? Вот здорово!
- Только там сейчас репетиция оркестра, так что будем почти незаметны. Хорошо?
- Хорошо, хорошо, - и Сади последовала за Юдит Львовной.
Известными ей путями, Юдит Львовна провела Сади к сцене. Постояв за левой кулисой, посмотрели в полутёмный зал. В это время оркестр и солист оборвали музыкальный кусок, и дирижёр устроил перерыв. Вышли к рампе. У Сади захватило дух.
- Что, волнительно?
- Да, очень!
- А вот вам здесь придётся петь. Понимаете ли вы это?
- Ещё не совсем. Но хотелось бы, очень.
- Вот это совсем другой разговор, дитя моё. Так что дерзайте.
Снова вышли в левую кулису. Здесь Юдит Львовна, встретив возвращающегося дирижёра, завела с ним короткий разговор. Сади стояла поодаль и смотрела на разговаривающих. Повернув голову, она увидела идущего к ней солиста со скрипкой в руках. Он почему-то улыбался. В полумраке кулисы Сади не поняла, почему улыбается солист, улыбается ей, несомненно.
- Сади! Вот так встреча! – Сади всмотрелась в лицо солиста и ахнула:
- Родион! Ты ли это?
- Я, я, Сади! Вот так встреча, - повторил он. – Не могу поверить!
Дирижёр и Юдит Львовна подошли к ним.
- Юрий Соломонович! Это Сади! Мы с ней стажировались вместе у Дангони, в Милане! Сколько лет прошло! Нет, нет! Это не сон? Сади, скажи, что это не сон.
- Это жизнь, молодой человек! – подхватила Юдит Львовна, - и это самая что ни на есть настоящая Сади. И она возвращается на сцену. Это я вам обещаю.
- Ты где? Как тебя найти? – уже повернувшись за уходящим дирижером, спрашивал Родион.
- Ищите через меня, молодой человек, - подсказала Юдит Львовна, - это самое верное.
- Спешу, Сади. Найду! Просто мистика! До встречи, - и Родион поспешил на сцену.
- Что? Вернулись увлечения юности?
- Почти! Но это другая история, Юдит Львовна, - в задумчивости произнесла Сади.
- Понимаю, понимаю, молчу, - и Юдит Львовна пристально посмотрела на Сади.
- Хочется на сцену! – вдруг промолвила Сади с каким-то значением, и Юдит Львовна заметила в её глазах необычный огонёк.
- Вот! Это по-бойцовски. Люблю таких. Мы им покажем!
Сади благодарно сжала руку Юдит Львовны. «Кому им?» подумала она и тотчас забыла. Волнение, мучевшее её столько времени, ушло. Прощались с Юдит Львовной, как будто и не расставались на столько лет.
Действительность возвращения в профессию оказалась трудной и мучительной. Юдит Львовна, понимая состояние Сади, была всё-таки, как всегда, требовательна, порой до жестокости.
- Это вы потом поймёте, дитя моё! А сейчас работать и работать! И перестаньте надувать губки. У вас ещё всё далеко до совершенства. А без него нечего делать на сцене. Тем более на этой.
- Да я стараюсь… - оправдывалась Сади.
- Вижу, вижу. Нужен тренинг. И перестаньте напрягаться. Расслабьтесь. Дайте звуку свободу, он сам найдёт дорогу.
Так продолжалось вплоть до зимы. Сади разрывалась между домом и занятиями. Помощь матери была неоценимой.
- Учись, учись. Я так рада. А дома я сама всё сделаю.
- Спасибо, мамуля, - целовала Сади мать. – Ты у меня прелесть!
Прервав очередные занятия, Юдит Львовна пригласила Ивана Терентьевича.
- Иван, мы тут кое-что сделали. По-моему удачно. Прошу тебя, только бесстрастно, послушай.
- Готов, готов. Наслышан. Любопытно, правы ли завистники?
- Это ты о чём, Иван?
- Так ведь все ждут результата! Театр сама жизнь и, замечу, непростая. Весь во внимании!
Сади уже без волнения исполнила арию Виолетты из «Травиаты» Верди. В минутной тишине раздались аплодисменты, которыми наградил исполнение Сади Иван Терентьевич.
- Отлично! Думаю, что лучше и не сделать. Завистники правы. Есть от чего страдать.
- Итак, ты мне о сути скажи, - перебила Ивана Терентьевича Юдит Львовна.
- Я вот что подумал. Нужна практика, нужен ансамбль. А не попросить ли Андрея Синаева предложить ей партию Розины? Пусть попоёт на большой сцене с партнёрами. И, замечу, достойными. Один Тиит Куузик чего стоит!
- Это ты о гастролях в Одессе сборной труппы?
- Да. Месяц практики на отличной сцене в великолепном театре поможет войти в репертуар «Большого». А?
- Надо признаться, мысль неплохая, - начала Юдит Львовна, - но я в несколько натянутых отношениях с Синаевым. Он талантлив, оригинален, несомненно, но холоден и расчётлив.
- Так что тебе его холодность. Хочешь, я устрою?
- Постой, пусть вначале решит Сади. Как вам предложение, Сади?
Предложение для Сади было полной неожиданностью.
- Я не готова. Надо спросить домашних. Да и Машенька ещё мала.
- Понимаю. Вот что. Ты, Иван, поговори с Синаевым, а Сади решит домашние проблемы. Так?
- Устрою. Рад был услышать вас, Сади. Талант! Так, я пошёл, - и Иван Терентьевич скрылся за дверью.
Февральская Одесса встретила Сади лёгким морозцем и пронзительным морским бризом. Технический директор труппы Жора Пинт суетился на вокзале, взял у Сади её чемодан и сумку и без умолку говорил, говорил буквально обо всём. Поселив Сади в гостиницу на Дерибасовской, напротив городского сада, Жора напомнил, что сбор труппы завтра в десять, в театре.
- За вами зайти?
- О, нет, нет, Жора. Одесса мне знакома. Я ведь и сама чуточку одесситка, - весело ответила Сади.
- Тогда до завтра! – Жора исчез, напевая на ходу весёлую мелодию о южном городе на берегу моря.
Вот столь знакомые стены красавца театра. А вот и сцена. Та самая, на которой так и не удалось выступить Сади тогда, в далёкую пору довоенного мирного, ушедшего навсегда времени. «Боже, до чего мелочны были страсти», подумала Сади. После пережитого, те обстоятельства показались совсем из другой, не её жизни.
Тиит Куузик бархатным голосом дона Базилио приветствовал появление Сади:
- Покажитесь, покажитесь, милая Розина. О! Вы очаровательны, что делает нашу сценическую жизнь ещё более интересной…
- Рада с вами познакомиться, - несколько смущённо ответила Сади на приветствие певца.
Подошли остальные участники спектакля, и как-то незаметно общая атмосфера будущей работы объединила всех. Когда на сцену вышел Андрей Синаев, разговоры стихли, и в напряжённой тишине чёткие и конкретные указания режиссёра настроили участников спектакля на работу.
Мизансцены, спевки, работа с оркестром, костюмы и грим, повторение наиболее трудных отрывков и замечания, замечания Синаева. Конкретные, точные в рамках видимой только ему будущей работы. Так прошло десять дней.
- Прошу внимания! Завтра прогон, далее главная и окончательная репетиция. Спектакль готов. Прошу следить за оркестром, - Синаев делал паузу. – Теперь персонально: Фигаро, всё хорошо, побольше свободы, резвости, публику не замечать. Сделайте приятную игру, лёгкую, весёлую. Розина – ничего конкретного. Подыграйте Фигаро, остальное сделает ваш голос. Дон Базилио – лучше, чем сейчас и не надо. Обрушьте на публику сарказм, держите её в нетерпении. Помните о других участниках сцены. Альмавива – ваша нерешительность должна быть видна всем. Остальные участники – не выпадайте из ансамбля. Надеюсь, всё пройдёт хорошо. Ну, с Богом!
Свободных мест не было. Лишних билетов тоже. Истосковавшаяся одесская публика, видевшая всё, слышавшая на своей сцене лучшие голоса, и не раз, блаженствовала, передавая с изумительным одесским юмором и любовью свои впечатления тем, кто ещё не побывал на этих необычных гастролях. Имена и фамилии гастролёров стали родными для одесситов.
- Как вам нравится Фигаро? По-моему, ничего и даже очень! Ну, явно наш человек. В Одессе тоже умеют и любить, и лукавить. И ещё как!
- Этот дон Базилио, ну точно наш дядя Сёма. Я ему говорю: «пойдите, посмотрите на своего брата», а он мне в ответ: «что я там не видел? А? Ты ещё в ползунковую группу ходил, когда я уже слышал Тиита Куузика. Ну что он может мне ещё показать? По поводу, кого оболгать, моя соседка делает это лучше. Правда голос у неё мерзопакостный, но бюст, я вам скажу…
- Что вы мне говорите. Это она! Я её слышал ещё в Днепропетровске. Да! Наши дурилы не пустили её в театр. Видите ли, Сонька Коростылёва была прима и путалась с главрежем. Так им не повезло. А где Сонька сейчас? Я вас спрашиваю? А Сади тут и поёт, как богиня, и сама, заметьте, конфетка… Розина! Боже, какое удовольствие от её итальянского бельканто! И не спорьте, а лучше спешите в театр. Она – украшение его.
Гастроли подходили к концу. В один из вечеров, после спектакля, когда Сади вернулась в гостиницу, в дверь номера раздался робкий стук.
- Войдите, - ответила Сади. Дверь открылась, и Сади увидела пожилую женщину, в которой она сразу узнала заведующую производством лесной дачи.
- Серафима Яковлевна! – бросилась Сади к женщине.
- Сади Сергеевна! Вы меня узнали? Ох! Как я боялась, что вы меня не узнаете. Была в театре, видала вас, Боже, как прекрасно!
- Садитесь, вот здесь. Хорошо, что вы пришли, - Сади в каком-то волнении смотрела на Серафиму Яковлевну.
- Как давно это было! В другой жизни. Помните концерт, с военными?.. – Серафима Яковлевна умолкла.
- Конечно… - Сади вся напряглась.
- Понимаете, мы эвакуировались в один день. Прямо с дачи. Военные дали четыре машины, - Серафима Яковлевна умолкла и посмотрела снова на Сади.
- Продолжайте, прошу вас! – взволнованно попросила Сади.
- Успели на Раздельную. А там вагоны. Анна Сергеевна была всё время с вашим сыном. Только отъехали километров сорок, началась бомбёжка. Это был ад! Сколько погибло людей! Не передать, что было. Когда они улетели, смотрю, Анна Сергеевна лежит на траве, осколок попал ей в грудь. Кровь, она бездыханна, а Лёвушка вцепился ей в руку и зовёт: Мама! Мама! Я взяла его на руки, открыла сумочку Анны Сергеевны и увидела там открытку, ну, почтовую, с вашим обратным адресом. Сложила её вчетверо и положила в карманчик его костюмчика. Такого, синенького. Паника, народ обезумел…
- А что дальше? Что? – взволнованно воскликнула Сади.
- А дальше, приехали санитарные машины, в одну собрали оставшихся детей. Я посадила и Лёвушку. Он уже не плакал, только смотрел, как взрослый, и молчал. Убитых собрали, поискали документы. Но что там было найти! Местные женщины обещали похоронить их. А мы в машинах поехали дальше. Итак до самой эвакуации. Что было потом – не знаю, - Серафима Яковлевна умолкла и посмотрела снова на Сади. Та молчала, переживая услышанное. Так продолжалось минуты две.
- Спасибо вам! Я нашла Лёвушку. Эта открытка, которую вы положили ему в карман, спасла его. Она же помогла мне найти его. Далеко. В Красноводске.
- Да! Вот радость-то какая! – впервые за всю встречу Серафима Яковлевна улыбнулась сквозь слёзы.
Далёкое эхо войны ворвалось в этот мирный вечер. Все, все ожидания счастливого случая, каких было много, рухнули. Слёзы непроизвольно катились из глаз Сади. «Анюта, дорогая! Как больно терять тебя. А какие жили надежды на лучшее. Боже, Боже!» Сади пребывала в каком-то сне наяву. Ещё не верилось в случившееся, хотя понимала, что Анны уже нет. «Как сказать родителям, всё ещё ждущим чуда? Как?» Глубокая тоска овладела ею. Время как бы остановилось, и сон ли, явь смешались, вызвав далёкие воспоминания той ещё, довоенной жизни, когда всё было радостно и беззаботно. Лёгкий сон притупил реальность и продолжался там, в просторах непонятной фантазии, и Анюта снова и снова улыбалась и говорила о чём-то важном, но Сади так и не могла различить слова, понимая по настроению сестры, что всё будет хорошо…
А Дерибасовская продолжала жить своею сегодняшней необузданной жизнью.