Если моя другая бабушка - баба Тоня - заговаривала о бабе Гале, то она неизменно, с плохо скрываемой досадой, заканчивала разговор следующей фразой: "ты ее любишь, конечно же, больше!"
Дело в том, что баба Тоня была правильной бабушкой: четко знала, что вредно, а что полезно; правила гигиены были для нее незыблемы; серьезность была предпочтительнее легкомыслия; выбранная раз и навсегда линия поведения - не обсуждалась. Баба Галя была бабушкой совсем другого сорта. Ею разрешались просто немыслимые вещи: держать (в смысле - заводить) собак и кошек, гладить их, таскать по двору в свое удовольствие и не мыть рук сразу после очередного контакта; есть сладкое и вредное (если вдруг выяснится, что сладким вредное не ограничивается) в любых количествах, копить и прятать его от старшего брата в целлофановом пакете внушительных размеров, при обнаружении такого же пакета, принадлежащего брату - есть из него, делая вид, что просто перепутала; купаться в водоемах любой степени загрязнения, даже если купание уже не имеет ничего общего с омовением, а больше тяготеет к вываживанию; ходить с непокрытой головой в самый жаркий полдень, если для тебя важна красота, а сгоревший нос не имеет никакого значения; прокалывать уши, даже если ты еще не замужем; краситься, невзирая на нормы морали и границы разумного; кокетничать с мужчинами любого возраста и любой биографии; материться, если это веселит хотя бы одну из подружек прабабушки; кататься на мотоциклах и лошадях; бегать на дискотеку в кромешной тьме; пробовать спиртное, а то упустишь свой шанс вовремя повзрослеть; носить сшитые кое-как вместе с тетей наряды, даже в общественные места и даже на торжественные мероприятия.
Совершеннейшая неправда, что я любила какую-то бабушку больше другой. Просто у бабы Тони я чувствовала себя, во-первых, в полной безопасности (что очень важно для любого нормального ребенка, а я была - нормальной), во-вторых, деятельным, полезным и достойным уважения членом семьи и общества в целом. А у бабы Гали я чувствовала себя принцессой, которую следует баловать, одаривать и веселить. Кроме того, у меня временно развивался комплекс неполноценности из-за моей недостаточной капризности и слабоватой изощренности желаний. Было ощущение, что от меня ждут большего, готовы простить страшное, а я о нем еще и понятия не имею...
Вообще, в бабы Галином окружении скромность и сдержанность как-то не приветствовались. Ребенок должен был быть бойким, активным, дерзким, плясать на похоронах, забивать гвозди в парадное крыльцо и не тушеваться ни при каких обстоятельствах. Такое дитя не стыдно предъявить ни соседям, ни родственникам, специально приволокшимся с другого конца села. Менталитет поволжской деревни требовал соответствовать его идеалам, и я - соответствовала. Пару раз вдохнув вольный деревенский воздух, скромная девочка становилась звонкой и смелой девчонкой, начинала вдруг в разговоре наворачивать на "о", срезала в кленках длинный душистый прут и отправлялась с другими, уже преображенными, городскими детьми встречать стадо.
Ежевечерняя обязанность встречать свою корову из стада на самом деле обязанностью не была. В мое отсутствие, а приезжала я к бабе Гале на лето раз в два, а то и в три года, за коровой никто не ходил, и - ничего, не приходилось каждый день заводить новую... Существовала иллюзорная опасность, что корова удерет в поля, объестся кукурузы или капусты, у нее раздует газами живот, и она сдохнет в мучениях. Но ходили мы встречать своих коров и бычков не ради их спасения, а потому что встречать стадо было страшно!
Выглядело это так. Сначала на горизонте поднималась туча пыли. Пыльная буря приближалась, и вместе с ней накатывал глухой пугающий шум, состоящий из топота копыт сотен крупных животных, разноголосого мычания, свиста кнута и отрывистых криков пастухов. Когда среди клубов серой пыли уже можно было различить рогатые, мерно покачивающиеся морды, возникало трудно преодолимое желание бежать прочь. Но стоило потерпеть несколько секунд, и ты понимал, что бежать поздно. Стадо уже колыхалось вокруг тебя, тут и там вздымались крутые бока, к тебе равнодушно поворачивались жуткие головы, словно плети, щелкали хвосты. За минуту, торопящееся домой стадо обтекало десяток растерянных ребятишек с поникшими прутиками в загорелых рученках и заполняло собой ближайшие улицы и переулки. Стряхнув с себя накативший первозданный ужас, храбрясь и весело переругиваясь, мы пускались на поиски своих коров. Это было не просто сделать, даже имея двух-трехнедельный опыт, а если ты только на днях прибыл из города - почти невозможно. Поэтому, нередко, мы приводили домой чужую упирающуюся скотину. Но чаще всего ты просто догонял свою корову, привычно идущую в родной хлев, и пристраивался рядом. А поскольку погонщику не пристало молча поспешать в хвосте, ты тут же принимался понукать и покрикивать на умное животное, ехидненько выспрашивать, а не собирается ли оно улизнуть на кукурузное поле или забраться в огород к соседям, не думает ли оно часом, что может провести такого многоопытного пастуха. По примеру старших, разрешалось громко ругать скотину, но этому тоже следовало научиться...
В отличие от хозяйства бабы Тони, у бабы Гали для меня никогда не было никакой работы. Можно было выполоть клубнику или вымыть полы в доме, но это было как-то никому не нужно, бессмысленно и поэтому не приносило удовлетворения. Находились другие занятия: поваляться на прохладной кровати и почитать взрослый любовный роман, поболтать с соседскими детьми, упоенно завирающимися друг перед другом ввиду невозможности подтвердить или опровергнуть факты далекой городской жизни. Можно было отправиться в прохладные кленки резать лозу и играть в прятки. А можно поехать на целый день с дедом Ваней по грибы, косить или ворошить сено или еще по какой надобности.
Дедушка Ваня был ужасно приятной для меня наружности: высокий и худощавый, с красивым, добрым и немного лукавым лицом, очень загорелый и вихрастый. Похож на цыгана из старого кинофильма. Он был тих и нетороплив, совсем незлобив и в меру молчалив. Этот дед тоже пил, но меня это никак ни разу не коснулось, поэтому я не понимала: а в чем вообще проблема? Сколько себя помню, выезжали мы всегда на старом коне Лысмане, которого брали на время на каком-то чужом дворе. Лысман, в лучшем случае, неспешно тащился по проселочной дороге, ласково понукаемый дедушкой, в худшем - останавливался отдохнуть и никак уже не хотел возобновлять прерванную "скачку". Дед слезал с телеги, уговаривал, весело покрикивал, тормошил как будто уснувшую лошадь. Наконец, Лысман уставал стоять, громко портил воздух в моем направлении и под визги и хохот счастливого ребенка продолжал свой бесконечный путь.
Поля сменялись перелесками, дорога, украшенная васильками и цикорием, просматривалась далеко вперед, на душе было счастливо от окружающего тихого великолепия, и только старый немощный Лысман время от времени разряжал, как умел, восторженную атмосферу единения с природой.
Интереснее всего было собирать с дедом грибы. Дед был лесник и всё-привсё в любом лесу было ему знакомо. Он просто указывал, где поискать, где повнимательнее посмотреть, какой бугорок разворошить палкой и, - вот они - грузди, лисички, шампиньоны, опята, боровички и даже молоденькие дождевички наполняют вместительные корзины. Леса у бабы Гали чистые, светлые, без бурелома и непролазных зарослей. Невысокая, нагретая солнцем трава пахнет ягодой. Гуляй себе на воле, пока ноги носят! И только Лысман упрямится...
На обратном пути можно вздремнуть или помечтать о будущем, в котором ты станешь сильно-пресильно стараться быть очень-очень хорошей. И предвкушая, каково это будет - ощущать себя безупречной, совершенной, идеальной девочкой, начнешь бросать благосклонные взгляды на окружающие просторы, дескать "и простецкой деревенской красотой-то она не брезгует..." И тут, невежественный Лысман, громко выпустит воздух в телегу, мечты рассеются, и останутся только тихонько посмеивающийся дедушка, мягкий стук копыт и уже узнаваемая дорога к дому...
*
Баба Галя, как оказалось, родилась (1 февраля 1928 года) не Галей, а Агнией, и своевольно поменяла странное имя уже в зрелом возрасте.
Про семью, где она росла, помню мало, но кажется, жила маленькая бабушка вместе с мамой Прасковьей у своих более состоятельных родственников.
Странная история с первым замужеством бабы Гали похожа на чью-то неудачную шутку: молодые (не испытывая друг к другу особого влечения) соблазнились перспективой погулять на веселой свадьбе, не стали дожидаться случая и сыграли свою! Прямо со свадьбы, не доводя её до логичного завершения, невеста сбежала, потому что жить с мужем не собиралась... В ответ на моё детское недоумение бабушка, помню, только смеялась.
Еще одна шокирующая история - пятилетний срок заключения, заработанный бабушкой в суровые военные годы. Работая на военном заводе (никто в семье не посчитал нужным откупиться, хотя в деревне гораздо более взрослые девушки сидели на печи по своим домам), она позволила себе на несколько дней опоздать на работу, отлучившись, насколько я помню, за продуктами и внезапно сильно разболевшись дома. Ей было четырнадцать или пятнадцать, когда её судили. Слезы и сопли текли по лицу, испуганная девчушка просила: "Дяденьки, простите! Я больше так не буду!" Дяденьки не простили. Удивительно, но этот "инцидент" она тоже вспоминала со смехом.
Бабушка, вообще, была веселой. Любила петь и выступать. Предпочитала руководить, а не подчиняться. С молоду и выглядела, и вела себя как бесспорный лидер - хорошенькая, здоровая и румяная, "лицо в кучке" (из её уст я не раз слышала подобный "комплимент" в адрес тех, чья внешность отвечала вкусам бабушки), она была шумная, бойкая, задорная. Активная и в клубе, и на работе, она успевала везде и всюду. Передовик, лучшая доярка колхоза - это про неё. Ещё бы не лучшая! Кому же быть лучшей, как не ей! На пенсии она, уже горько, усмехалась: "все здоровье оставила на дойке, вечно в сырости и холоде, ведь в резиновых сапогах не согреешься..."
Своего "второго" мужа, а, по правде - первого и единственного, баба Галя встретила после войны. Глухов Иван Никитич (родился 5 апреля 1920 года) до войны уже служил на Тихоокеанском флоте, прошел всю войну, был контужен, плохо слышал. О войне дед вспоминал неохотно, только грустно улыбался. Другое дело - околовоенные байки! Например, в Румынии, он неудачно сыграл в распространенную среди солдат игру "меняем не глядя "Ч" на "Ч" - пришлось отдать трофейные часы за зубчик чеснока!
*
Жизнь должна приносить радость. А поскольку жизнь трудна и жестока, то и радость от нее нужно уметь получать ежедневно всеми возможными способами. Так для себя я формулирую бабушкину жизненную позицию. Возможно, сильно ошибаюсь, поскольку последний раз видела бабу Галю в довольно юном возрасте, когда все еще продолжаешь интересоваться лишь собой, как будто оглушенная быстро сменяющимися событиями личной жизни. Позже, когда жизнь замедляется, и ты становишься способна к вдумчивому общению с окружающими, половины главных людей рядом уже нет. Но память удерживает факты, которые кое-что проясняют.
Ребенок должен радоваться. Диатез? От диатеза будете страдать на своем Сахалине. А сейчас - едим все, чего просит душа (только парное молоко пьем, не взирая на протесты) - яйца, грибы, мед, варенья, сгущенное молоко, конфеты - все предостережения врачей проходили мимо ушей, как будто глуховатой была бабушка, а не дед. И диатез отступал перед моим чревоугодием и её жизнелюбием.
Нельзя купаться в стоячей воде грязных деревенских прудов, где, вместе с детьми, плавают утки, вдоль и поперёк ходит крупный рогатый скот, ездят трактора и грузовики? У всех соседей внуки купаются, и наши будут! Если что, дома в тазу помоемся.
Нужно соблюдать режим? Кому это нужно? Вот вы, родители, езжайте себе в город, и никому здесь не нужно будет соблюдать режим. Хочет внучка проснуться в три часа утра и поехать с дедом на телеге по деревне собирать по дворам утреннее молоко? Хорошо. Хочет спать до двенадцати, когда уже остывает русская печь, а в доме пахнет свежим хлебом, пирогами, пирожками и ватрушками? Еще лучше. Хочется дождаться темноты и бежать в клуб на танцы или сидеть на парадном, всегда и у всех заколоченном, крылечке с шумной и веселой молодежью? Пусть себе сидит, старший брат приглядит (и она за ним, для порядку).
Не надо зря баловать детей? А для чего ж нам тогда внуки? Магазин, слава Богу, не далеко, и все, что в него завезли - будет либо у нас во рту, либо у нас в шкафу. Помню, как в конце августа, при первых же незначительных похолоданиях, я выходила во двор в новом осеннем пальто, а к вечеру - и в зимнем. Во-первых, беречь обновки было не в правилах бабы Гали, а во-вторых, продемонстрировать красоту соседям - тоже не лишне.
Все было радужно и празднично, пока не приходило время уезжать. Бабушка начинала причитать и плакать (пока только временами, но, все чаще и чаще). Дед тосковал молча, но ему становилось тяжело смотреть в глаза. Помню один из отъездов, когда, по размытой дождями дороге дедушка вез нас до трассы на то-ли комбайне, то-ли тракторе, потому что другим машинам по жидкому месиву было не пройти. Я была еще маленькой. Но и для меня было очевидно, что дед - в отчаянии. Он плакал, понимая, что не увидит меня еще очень долго - два, а может и три года, и что я приеду уже совсем другим человечком, а эта девочка - уезжает навсегда. Дед плакал. И невозможность исправить ситуацию, когда любящие друг друга люди вынуждены расставаться так буднично, так неотвратимо, потрясла меня и мучит воспоминаниями до сих пор. Я даже не помню никого вокруг, только себя и деда, хотя быть такого, конечно, не могло никак. Это страдание взрослого человека, который все понимает, которому не нужно объяснять причин и обстоятельств, но который не может смириться со своей потерей и не находит, чем утешить себя, - я горячо сочувствую ему до сих пор...
Бабушка всегда провожала до последнего, но, вдруг, втискивалась в машину с отъезжающими и - всё, из категории убитых горем провожающих вмиг переходила в более счастливую категорию. Таким образом, она ещё на несколько дней продлевала и радость общения с нами, и муку затянувшегося прощания...
*
А еще, с бабой Галей жила её мама - бабушка Паша, Прасковья или баба-стара, как, вслед за мной, её называли в семье. Первый муж Паши и отец бабы Гали погиб в Великую Отечественную. Второй, любивший Пашу и ставший хорошим дедом Галиным детям, тоже умер рано. Паша перебралась к дочери. Помогала по хозяйству, вернее, взяла его на себя. А тот, кто ведет хозяйство - и чувствует себя хозяином, разве не справедливо? Вот так и вышло, что дед Иван был вытеснен на второй план моими властными бабушками, всю жизнь только и исполняя поручения и распоряжения хозяек.
Будучи правильной по натуре, из тех, кому доподлинно известно, как должно поступать в любой ситуации, баба Паша всегда пыталась упорядочить и наладить как следует жизнь дочери, внуков и правнуков. Помню, ей очень не нравилось, что приехав "в кои-то веки" погостить, "городские" больше времени уделяли телевизору, чем общению с бабой-старой. Телевизор она, не церемонясь, называла "сволочью", и, как-то так складывалось, что он обязательно ломался в первые же дни нашего отпуска. То, что "поломки" эти были делом рукотворным, сразу становилось понятно любому мастеру. А в том, чьих рук это было делом, никто и не сомневался!
Старея, теряя зубы и здоровье, баба Паша внушила себе, что более молодые члены семьи непременно должны брезговать её обществом. Она отселилась из дома в теплушку, пристроенную к хлеву, и оттуда продолжала руководить своим немаленьким хозяйством. Соседских кур, опрометчиво забредающих на наш двор, она неизменно прогоняла, громко выкрикивая проклятия и, что еще хуже, сопровождая изгнание нетолерантным "пошли прочь, чувашины проклятые!" Мы с соседями, которые, действительно, были чувашами, очень дружили, дружили во всех поколениях: дети с детьми, внуки с внуками и т.д. Но шикать на бабу-стареньку или просить её избегать в своей куриной войне для соседей обидного и оскорбительного - было бесполезно! "Проклятые чувашины" и по сей день звучат у нас в памяти.
С годами баба-стара все больше отмежевывалась от бабы с дедом, еду носили ей в теплушку, в которой она предпочитала иметь свои запасы продуктов, особенно, сладкого. Внучка Люда, навещая родителей, привозила бабушке Паше отдельный кулечек с конфетками и другими угощениями. Выглядело это смешно (как будто в доме старенькую бабушку чем-то обделяли!) и трогательно (потому что она всегда бывала очень довольна проявленным вниманием и пониманием своей слабости).
Благодаря бабе Паше, я знала как прясть пряжу и вязать носки с рукавичками. И важнее даже не то, что знала как это делается, а то, что видела - это здорово и увлекательно; хотелось быстренько всему научиться и скорее самой приняться за работу! Еще мы вместе ходили за луговыми опятами (побродив вокруг деревни, как правило, возвращались и набирали грибов уже недалеко от дома, на пустырях и заброшенных огородах). Мне всегда было приятно сообщать интересующимся, что у меня есть не только бабушки и дедушки, но и прабабушка! Не каждый ребенок может похвастать таким богатством!