Фигура у Лизки была круглая как каравай хлеба, лицо красное, а глаза узенькие словно щелочки. Жила она в последней по коридору угловой комнатке, такой маленькой, что еле в нее вмещалась. Вставала Лизка рано и покачивая боками шла на кухню, чтобы разогреть супец в половнике и вскипятить чаю в большом зеленом чайнике с узким носиком, напоминавшем змею. Супец она помешивала большой алюминиевой ложкой, чтобы не пригорел. Стук ее ложки, шарканье шлепанцев и звук радио, игравшего гимн Советского Союза, будил всю нашу большую коммунальную квартиру. На кухню медленно выползали соседи: «Свет-то в туалете опять горел всю ночь! Кто забыл?! Мать Вашу, е…ый в рот!» Лизка была невозмутима, только губки ее сжимались в ниточку на плоском лице. Она продолжала есть супец, задумчиво втягивая в себя жидкость. Зубов у Лизки почти не было, пищу она разминала губами. От каждого кусочка хлеба оставалась корочка. Корочки Лизка собирала, и выпекала в духовке сухарики. Сухарики размачивала в супе. Даже крошки со стола смахивала и собирала в специальный пакетик, чтобы потом выбросить голубям во дворе. После трапезы каждую тарелку Лизка мыла долго и тщательно, не оставляя ни единого пятнышка, словно от чистоты посуды зависела ее жизнь. Затем возвращалась к себе в комнатку и усаживалась у окна. За окном был сквер, там росли пара берез, тополь, вился шиповник. В этих зарослях бродили бездомные коты, подвывая по ночам. Иногда мимо окон проходили соседи, останавливаясь на минутку, чтобы обменяться новостями. Обсуждали в основном, когда в соседний магазин выкинут дефицитные продукты – творог и сметану. Редко-редко мимо проезжали машины. Больше за окном не происходило ничего. Но Лизка смотрела в окно заворожено, как ребенок на витрину игрушек. Иногда она улыбалась чему-то своему потаенному, что происходило в ее душе. Иногда смахивала слезинку с полного лица. Так проходил весь день.
Вечером Лизка опять шествовала на кухню, чтобы разогреть тот же супец в половнике, сварить картошечку или макароны, которые ела, посыпав тертой морковочкой. Ближе к вечеру Лизка смотрела телевизор, уставившись в него почти также заворожено как в окно. Она смотрела все что покажут: программу «Время», «Международную панораму», сериал про Штирлица и «Прожектор Перестройки». Ближе к полуночи Лизка укладывалась спать, и вскоре квартиру оглашал храп. Утром ритуал повторялся.
Очень редко Лизка выходила на улицу и сидела с другими старушками на скамеечке перед окном. Старушки лузгали семечки и вспоминали молодость. Лизка рассказывала, как в их колхозе «Верный путь» молодой агроном приударил за учительницей, да получил отказ, и от неразделенной любви повесился в сарае… Как был у нее самой ухажер Вася, соседский парнишка, да развела их судьба. Уехал Василий служить на Дальний Восток, да, не вернулся, забыл. Не дождалась Лизка любви. Бригадир завалил по пьяному делу, вот и вся любовь.
- А ребенки были? – равнодушно интересовались соседки.
Лизка отвечала безучастно словно речь шла о домашних животных: не завелось... Собаки или кошки у Лизки тоже «не завелось». Она была патологическая чистюля и животных ненавидела. Целыми днями наводила порядок в своей комнатке. Вытирала пыль, мыла полы, ползая на коленках в узком коридорчике между кроватью с пышными подушками и старинным комодом со множеством ящичков. Иногда она выдвигала эти ящички, вынимала содержимое: салфетки с кружевной отделкой, накрахмаленные наволочки, платья полувековой давности, почетные грамоты «ударника социалистического труда», рентгеновские снимки из поликлиники и тысячу других мелочей, вытряхивала все это и складывала вновь. На комоде стоял засохший букет и фотография в рамке - Лизка в молодости. Иногда Лизка плакала над этой фотографией, но чаще оставалась совершенно спокойной. Просто смотрела в окно.
Я завидовала Лизке. Старушке не нужно было вставить в семь утра, натягивать ненавистную коричневую форму и спешить в школу. Решать уравнения по алгебре, бегать стометровку на уроках физкультуры, разбирать автомат Калашникова на уроках ОБЖ и читать стихи о советском паспорте на школьных вечерах. Лизка могла делать только то, что хотела. Или не делать вообще ничего.
А потом Лизка умерла. И я перестала ей завидовать.