«Дай, Джим, на счастье лапу мне…» - коллизию есенинского шедевра мне довелось проверить на собственной шкуре, что говорится, ещё в студенческие годы, отметина на кисти правой руки до сих пор чуть заметна. Тогда, на третьем курсе, мы с будущей женой, а тогда подругой-сокурсницей, гуляли как-то по центру, где-то в районе Красной площади. Рядом с ней, на Никольской, тогда был жилой дом – с двором и лавочками (что в этом дворе сейчас, неизвестно, входа туда нет, да и дом весь распродан под конторы, похоже). Понятно, что жил в этом доме народ не простой, селили туда по особой разнарядке.
Уже уходя оттуда и будучи в неплохом настроении, я решил погладить довольно увесистого пса благородных кровей (не помню какой породы, но весьма ухоженного), который в ответ на мой благой порыв тяпнул меня за кисть, причём по-настоящему, прокусив её в одной точке (одним зубом, значит) – в центре тыльной стороны ладони. С собакой прогуливалась какая-то женщина (как оказалась потом – домработница), которая предпочла быстро куда-то слинять – вместе с псом, конечно. Ранка была несерьёзная, как мы решили, да и не до неё было, поэтому прогулка была продолжена.
Но на следующий день всё-таки пришлось подумать о возможных последствиях. Что за пёс – неизвестно, тем более рука в месте укуса припухла, пришлось пойти к врачу в своей поликлинике. Она назначила сорок уколов, понятно от чего, и даже первый мне тогда же и сделали, что понравиться не могло, конечно. Как-то надо было избежать этой неприятной колючей серии. Путь был один – найти хозяев породистого зверя, по-дружески меня тяпнувшего.
На следующий день я приехал в тот самый двор, где у бабушек, знающих всё, разузнал, в какой квартире обитает знакомый мне теперь до боли пёс. Открыла мне дверь очень интеллигентная женщина лет пятидесяти, я ей рассказал приключившуюся историю, она поохала, конечно, но первым делом сказала, что я, мол, не знаю, в какую особенную квартиру я попал – здесь обитает знаменитый Сергей Митрофанович Городецкий, один из очень немногих оставшихся поэтов ещё того, серебряного века. Я сказал, что рад, конечно, что мне так повезло, но всё-таки – как быть с укусом, что эта масса уколов как-то мне не по душе.
Тут я получил в очень приветливой форме заверения в том, что мне совершенно ничего не угрожает, пёс здоров, прививки они делают от всего, что только можно. И что если у меня есть время, то я могу вместе с её дочкой Наташей съездить в ветеринарную лечебницу для подтверждения того, что она сказала. Какие-то бумаги о прививках она мне показала прямо там. Телефон их я взял, но больше ни с ней, ни с Наташей, а тем более с великим Городецким не общался. Кроме метины на руке, единственным результатом той истории было то, что я всё-таки посмотрел писания мастера серебряного века (а потом – пролетарского поэта) Городецкого, и скажу, что больших восторгов я не испытал. Правда, может быть, какую-то поэтическую бациллу от мастера-стихотворца собака мне и внесла, что проявилось очень не скоро – в поэтических переводах, которыми я занялся по неизвестным причинам лет через сорок после того случая. От судьбы не уйдёшь, как говорят – в данном случае от судьбы в виде породистого симпатичного пса из давних 60-х.