(Окончание)
Глава 35. КРЕСТЫ
И вот наступила страстная неделя.
И силы, и нервы мои на пределе,
Хоть был несказанно приятен и прост
Великий, к концу устремившийся пост:
Ещё никогда так не пела душа,
Страдальческий подвиг послушно верша.
Но я о деталях теперь умолчу,
Поскольку сегодня совсем не хочу
Свой опыт на общий обзор доставать:
А вдруг неожиданно недоставать
Мне станет моей потаённой печали?
Я смело о ней говорила в начале
Пути, по которому вдруг устремилась,
Отдав все надежды на Божию милость.
Но позже пришло понимание сути,
Что только по самой последней минуте
Своей на земле будет каждый ценён.
А кто изворотлив и слишком умён
Под сводами храма, получит по счёту,
И нам не доверят такую работу.
А значит, расслабься, живи, растворясь
Во всём, что дарует незримую связь
Бескрайних просторов юдоли богов
С заросшею поймой земных берегов.
Когда-то всему неземному был меркой
Багрицкий со смертью его пионерки,
И все заучили в единый присест,
Что крест человека, конечно, не съест,
Тем более, тонкий, красивый и маленький.
А я была дамой смешной и удаленькой.
И вот на каком-то высоком собрании
Едва на себя не накликала брани я:
Ещё пребывая в разряде невест,
На грудь я открыто повесила крест
И, вдруг ощутив небывалый покой,
На взгляды косые махнула рукой.
Начальство хватилось, когда я с трибуны
Зазывно вещала про праведность юных.
Мне был в кулуарах поставлен вопрос,
Каким я святым предъявляю свой спрос
И верю во что, если Бога вдруг нет.
А я отвечала: «В разумность планет!
И в светлое завтра любимой Земли!»
Тогда атеисты решили: мели,
Поскольку, Емеля, страстная неделя.
Как раз середина сырого апреля
Стояла в ту пору у нас на дворе.
А как-то в студёном седом январе
Я тайно подругу до церкви вела.
Давно со здоровьем плохие дела
Её добивали, и кто ей указ?
Вот это был первый осмысленный раз,
Когда подняла на иконы я взгляд.
А дальше случайно содействовал брат.
Пожив с откровенно гулявшей женой,
Он телом иссох и душой стал больной.
Я ехала, чтобы его поддержать.
А стала дрожащей рукою держать
Свечу в дальнем храме, где братова сватья
Меня подпихнула к иконам в объятья.
Тогда я на исповедь встала впервые
И с дрожью смотрела, как, словно живые,
Колышутся, дышат мазочки свечей.
И вдруг ощутила, что Бог – Он ничей,
Как мы б ни старались его улещать.
Зато он способен любого прощать
За все прегрешенья, какие ни будь.
Из той старой церкви я двинулась в путь…
Ещё две заметки на этой дороге.
На первых стояниях плакали ноги
И кругом от запахов шла голова.
А все прозвучавшие в храме слова
Тонули в угаре и были чужими:
Тогда я не знала о связях меж ними.
Намного поздней моё сердце прозрит,
Как просто вписаться в божественный ритм:
Доверься напевам и тихо плыви,
Лелея дыханье ожившей крови
И чувствуя, как в поднебесье манят
Тревожные взмахи свечного огня,
Как жарки одежды церковного чина…
У каждого в прошлом найдётся причина,
С чего он случайно, не следуя моде,
И вовсе без всякого повода вроде,
Добрался до храма и двери открыл,
И вдруг ощутил дуновение крыл…
Я дочку крестила в отцовых краях.
Тогда не давала работа моя
При церкви большой совершить это дело,
Как я ни хотела.
И там же впервые в одиннадцать лет
Она перед Богом держала ответ.
То было на Троицы праздник святой,
И нас окропили живою водой,
И плач умиленья стекал по лицу…
Присев на траве, съели мы по яйцу
И быстро, вприпрыжку – попутку ловить.
Блаженство, увы, не случилось продлить.
А в нашем селе храм с войны был закрыт,
И душу терзал удручающий вид:
Давно уже стёкла разбитыми были,
Во мраке белели барханы из пыли
И кучи половы с сухого зерна,
Которое съела родная страна.
И ветер под сводами дико свистел,
На стенах фрагменты терзаемых тел
Пугали детишек картинами ада.
Конечно, здесь всё восстанавливать надо,
Решила я твёрдо с приездом в деревню.
Мне голос какой-то, чуть слышный и древний,
Про это шептал от домашнего тябла,
А я сомневалась, молчала и зябла:
Я просто боялась, достанет ли сил.
Но Бог мой про это меня не спросил,
Он просто поставил меня перед фактом,
Что церковь общине колхозом по акту
Была отдана: забирай и владей!
Тогда на субботник немного людей
Пришло, но убрали всё чисто и споро.
А дальше, в согласии полном, без спора,
Взялись за ремонт. Мой мужик и помощник
Полы перебрали; таких больше мощных
Нигде я не видела в жизни досок;
Всё было сохранным, как будто бы сок
Таился в надвое делённых стволах.
О наших успешных при церкви делах
Писали в газете. И люди несли
Свои подаянья. И этим спасли
Тогда нас от голода…
Бодрый Гайдар
За Павловым вслед нанесёт всем удар.
И нищими станут спасители наши,
Ни с кем не сварить будет больше нам каши,
И скоро повиснет на храме замок.
Я знаю: тогда мой мужик занемог,
Упорно не веря, что это обида
Лишила его залихватского вида.
Мы долго под сводами церкви корпели
С дешёвой побелкой; о новой купели
Мечтали, разливши из термоса чай;
Бывало, что кто-то из нас невзначай
Вдруг пробовал голос: как будет звучать?
И даже пытались столярку начать:
Просили старухи Михайлов придел…
И вдруг оказались мы все не у дел!
Да ладно бы это: финансовый крах.
Но всех охватил одуряющий страх,
И люди из добрых наивных зевак
В момент превратились во свору собак.
Мы шли за вещами, как будто сквозь строй.
И это казалось мне просто игрой,
Ведь вслед – подозренья о кражах и сплетни!
А день был притихший, воистину летний,
Когда бы не думать совсем о плохом…
Понятно, что мужа назвали лохом:
Чужой, мол, приезжий, его провели.
Но я-то корнями из этой земли!
И мне – униженье за доброе дело?
Когда бы меня это так не задело,
Наверно, давно бы забыла о том.
Но мы же тогда позабросили дом,
И с малым сынишкою нянчилась дочка!
И даже теперь не поставлю я точку.
Я думаю, нынче возьмись за такое,
И сразу готовься к больничным покоям:
Никто не поддержит, никто не подаст!
А раньше со всех учреждений балласт
Давали без слов и ещё хлопотали
О том, чтоб бесплатно нам всё залатали,
Покрасили, бросили бы провода,
И чтоб под рукою была бы вода,
Не мёрзла бы краска, не сохла доска.
А нынче… Ах, Боже, какая тоска!
Прости мне минутные слабости эти.
Я знаю, за всё мы на свете в ответе,
Но я не могу, извини меня, нет,
До нашего храма направить свой след!
Я сделала всё, что меня Ты просил.
На большее нет ни желанья, ни сил.
В больших городах захожу и молюсь,
Поскольку ни взоров, ни зла не боюсь.
А мимо самой возрождённого храма
Иду, замерев, спотыкаясь и храмля.
Там службы идут, и священник другой
Низводит на души пришедших покой.
А я в глубине затаилась надолго
С сознанием тихо свершённого долга.
Да вот: накануне сестрица-кузина
Решила зайти по пути с магазина
На службу и там до конца достоять.
Конечно, не смеет никто настоять,
Чтоб люди дневать-ночевали при храмах.
При всяческих бедах и жизненных драмах
Не может без плотского жить человек,
Не может неделю не смеживать век:
Хватает у сельских хозяйственных дел.
И, видно, таков уж крестьянский удел,
Что ближе им день по-земному полезный,
Чем в церкви слиянье с невидимой бездной.
Воскресную вербную слушали службу
Такие, кто с библией вовсе не в дружбе,
А просто зашли освятить свой букет.
Но как они вербу держали в руке,
Как взоры от батюшки прятали скромно
И как доставали монеты укромно,
Мне всё бы сказало о чистых сердцах.
А то, что могли бы промолвить в сердцах
Простые, во многом несчастные люди,
Не будем судить, и судимы не будем.
Однако вернулась сестрица в слезах
И долго терзала больные глаза
Бумажным платочком: «Сказали – не дело,
Что шляпу и брюки на службу надела!
Да ладно бы тихо, а то ведь при всех!
Ты тоже считаешь, что это был грех?
А так хорошо мне до этого было…»
Сестру уложив, одеялом укрыла
Я ноги её и рукой по спине
Тихонько водила, покуда во сне
Она не вздохнула, защиту найдя.
А я ощутила, что знаю, пройдя
Сквозь беды, разлуки, отчаянье, страх,
Что нет на планете надёжней костра,
Когда тебя кто-то за что-то отверг,
Чем добрый и тёплый родной человек.
Глава 36. ДВЕРЬ
Скоро, скоро всё прогреется.
На хорошее надеются
Все наивные сердца,
Слыша пение скворца.
Скоро, скоро наш Егорий!
Будут слышны на угоре
Наши вешние колядки.
Значит, будет всё в порядке!
Мне в окошко постучат
И во мраке прокричат:
«Встань, встань, хозяюшка,
Встань, пробудися, Егорию помолися!
Батюшка Егорий! Макарий Преподобный!
Спаси нашу скотинку, всю животинку,
В поле и за полем, в лесе и за лесом.
Лешному зверю пень да колода,
По-за морю дорога.
Петушок, топчися, курочка, несися!
Хозяйка, раздобрися!»
Я им вынесу яичко,
Разных сладостей кулёк,
Про запас коробку спичек.
Ну, а если кто промок,
То в момент переоденем –
Разберёмся на неделе…
А наутро все с посудой
Соберутся на родник.
Если кто-то «на Егория»
К водице не приник,
Не омыл лицо и руки,
Не набрал воды с собой,
Тот, считается, счастливой
Обделил себя судьбой.
А в хлевах потом хозяйки
Окропят своих коров,
Чтобы в поле – безопасно,
Чтобы дома – тёплый кров,
Чтобы на столе – достаток,
Чтобы на сердце – покой.
Перекрестят всю скотинку
Своей грубою рукой,
После освящённой вербой
Выгонят её пастись…
Почему бы этим людям в Божьем царстве не спастись?
Да, они не бьют колени, падая на службе ниц.
Но они не знают лени на десятки поколений вниз!
В их душе живая вера, а не взятая из книг.
Отрицая полумеры, всё они умеют миг
Уловить, облагородить и запомнить на века.
И течёт – ещё не высохла! – широкая река
Благородной русской крови, горяча и глубока…
…И я нашла себе
Завиднейший альков
Меж костромских
И вологодских берегов.
И, памятью баюкана, плыву,
Не ведая, во сне иль наяву.
На Сухоне, на берегах санскрита,
Души российской основанье скрыто.
Домов пустых опухшие глазницы
Напоминают мне ушедших лица,
И прошлое всё длится, длится, длится…
Водою свежей полнятся криницы,
Ведь сотни родников – не единицы! –
Из толщи бьют, и запах медуницы
Ночами потревоженными мнится,
Когда Господь на яркой колеснице
Несётся, нас приветствуя десницей.
Там в деревянном ветхом стылом здании,
Как парки над куделью мироздания,
Склонились девочки над прялками с резьбой,
Не ведая, какой великий бой
Им выиграть предписано судьбой.
Там сутками кружит гончарный круг,
И тайно вырастает из-под рук
У кринок лебединых шей изгиб.
В сыром лесу щекочет землю гриб,
Чтоб вырасти и вовремя попасть
В плетёную из гибкой ивы пасть.
Когда за дверью холода и снег,
То шьют, у печек сидя, оберег
Мамаши юные, чтоб семьи сохранить.
Там без обрывов вьётся жизни нить!
Там жив народный русский календарь,
И все застолья, как когда-то встарь,
Сопряжены с работой на земле.
А если баба вдруг на помеле
Вас пригласит играть на пару в прятки,
То вы не сомневайтесь: это святки!
На Масленицу – ряженые в дом,
Чтоб было у хозяев всё ладом.
Когда качели, хороводы, смех
И море безобиднейших утех,
Когда прилив в душе и не до сна,
То значит, это Троица, весна.
Я знаю, знаю: жизнь была трудна!
Обидно, если вдруг она одна,
А ты, с крестьянской долей обручён,
С утра до самой ночи обречён
Пахать ли, сеять, веять, молотить…
И всё равно к себе не обратить
Лица удачи, явной для других,
И знать при том, что помыслов благих
Не слышит небо, хоть ты заорись!..
Но ведали бы вы, как звонко ввысь
Стремятся русских женщин голоса!
Как после самолёта полоса,
Их пение висит на небесах,
Не исчезая целых полчаса.
А вслед уже летит другой посыл,
И клубы этой новой полосы
Танцуют с нотным станом на просторе.
И не до стонов людям, не до горя,
Ведь песня, как молитва, лечит их.
И незатейливо-простой народный стих –
Как шёпот моей бабки у иконы,
Как в церкви фанатичные поклоны.
Берётся всё на небе на учёт.
А дьявол-искуситель или чёрт,
Они как подозрение – не в счёт.
Господь, прошу, ну вразуми же всех,
Что жизнь любить – не есть великий грех,
Что хуже – ненавидеть, не любить
И постепенно всё в себе убить,
Что заложил Ты в тленные тела
В надежде обнаружить те дела,
Которые украсят все миры.
Да, Ты молчал, Ты выждал до поры,
Когда душой созреет человек.
И мы готовы всё, что Ты предрек,
Принять и вынести, преображая плоть,
И въяве ощутить Тебя, Господь!
Я чувствую – великодушен Ты,
Ведь все мои задумки и мечты
Ты помогаешь воплотить в миру.
Ты знаешь: я боюсь, что вдруг умру
И не успею выполнить наказ,
А ты сурово скажешь: «Вот те раз!
Я сколько позволял тебе отсрочек?
А нынче – извини, уже звоночек
Зажал в руке прелестный ангелочек.
Похоже, что учиться в тот же класс
Прийти придётся в следующий раз!»
А мне б на верхние скорее этажи,
Там, говорят, такие витражи,
Такие галактические сферы,
Такое солнце выстраданной веры!
Прости, коль превышаю свой предел.
Но дух мой столько в этом мире бдел
И столько «рубиков» сломал в порыве страсти,
Что в миг один я различаю снасти
Подводных браконьерских кораблей,
И столько не найдёт никто рублей,
Чтоб продала я чистое наитье.
Но в эти дни пришло ко мне открытье,
Которое не смею утаить я,
Ведь даже людям лгать я не могу.
Ты знаешь, как я свято берегу
О милом память и что эту боль
Намерена туда забрать с собой.
И вдруг я понимаю: вы – одно!!
Когда глядела я в его «окно»,
То видела…Тебя! И вот теперь
Через Тебя…к нему открыта дверь!
И нет раздела! Нет начала и конца!
Как так?! Я не бывала у венца.
Одно я знала: ангелов пыльца
Питает наши хрупкие сердца,
И непременно наступает час,
Когда Всевышний обнимает нас.
Я верно комментирую Тебя?
Там, высоко, я слышу, как трубят.
Во славу людям? Иль зовут на Суд?
Пускай домой повестку принесут.
А я пока под сосенки схожу –
Всё милому о жизни расскажу.
Глава 37. ЗАПОВЕДИ
Опять твой домик завалило хвоей,
И ветер от реки осипло воет.
А я не буду выть, я обещала.
Прости, зимой тебя не навещала:
Никто не умер, вот и не гребли.
Когда б нашёл какие-то рубли,
То сельсовет расчистил бы дорогу.
Да и колхоз в надежде на подмогу
От государства вовсе захирел,
Ни разу тракторишко не согрел.
Но вижу, ты – в порядке, я и рада.
Как хорошо, что нет вокруг ограды,
А просто травка, кустики, сосна.
И снова ненасытная весна.
Вернётся скоро наш сынок со службы.
Как обещали, между нами – дружба,
Об этом можешь ты не горевать.
Наверно, вырос, и мала кровать
Ему окажется. Но новой не купить.
Да и зачем? Ведь если дома жить,
То это значит загубить себя.
Его друзья вот так вот и сидят:
Без денег, без работы, без надежд.
А им теперь купить одних одежд,
Так можно разориться, знаешь сам.
Я потреплю его по волосам…
Он всё поймёт. Но дома жить не дам.
Пока ты был, то денег по трудам
Не мог ни разу получить достойно.
Теперь в правительстве идут такие войны,
Чтоб «социалку» людям облегчать.
И, представляешь, сын наш получать
Ещё три года может «по потере»
Тебя, кормильца. Знаю, не кормил,
Но был официально у кормил!
С деньгами сына можно доучить.
Но радости при этом исключить:
Как хорошо, что папы, дескать, нет.
Конечно, твой послушаем совет,
Но пусть решает сам, куда идти.
Какие бы ни выбрал он пути,
Пусть перво-наперво живёт, как человек.
Смотри, опять сорит на землю снег!
Ну и весна... А сын наш, между прочим,
От сигареты отказаться хочет,
Уже неделю терпит. Дай бы Бог!
Хотя не знаю, кто тогда помог
Тебе от рюмки взгляды отвести.
Ведь я тайком успела навестить
Одну колдунью…или как назвать…
Ну, не сердись, не заругала б мать
Меня за это. Знает и она,
Как ты мечтал отбиться от вина.
А нам ты всякий дорог был и люб.
Ты знаешь, а теперь пустует клуб.
В библиотеке дремлют полки книг.
Казалось, без тебя прошёл лишь миг,
А столько перемен, что страх сказать.
Конечно, надрываю я глаза,
Когда смотрю в компьютер день и ночь.
Но понимаю в нём почти как дочь!
И как без этой штуки бы теперь
От вереницы убежать потерь?
А я на службе у привычных дел,
И мне не угрожает передел
Больших сокровищ, всё моё – при мне.
Ты знаешь: это вётлы на гумне,
Берёза и рябина под окном,
Мой старый дом, а рядом – новый дом,
С таким тебе доставшийся трудом.
Об этом я пишу, кино снимаю.
Не знаю, позовут ли в этом мае
Меня саму на фестиваль прибыть,
Но фильм берут, а это, стало быть,
Какое-никакое, а признанье.
Ещё я совершить хочу признанье,
А то ты думаешь, поди-ка, чёрт-те что…
Запомни: никогда, нигде, никто
Мне не был близок на подобных встречах!
Они спокойно могут покалечить
Случайный или временный союз,
А где замок моих с тобою уз,
Ты знаешь, повторять мне ни к чему.
Мне многое теперь не по уму
В укладе жизни, а делиться с кем?
Пожалуй, утонула бы в тоске,
Но стала депутатом, вот те раз!
Надумаешь, и ты давай наказ,
Как лучше обустроить этот свет:
Поди-ка, ты на всё нашёл ответ!
А здесь у нас вожди гадают вновь,
И критика нужна бы в глаз, не в бровь.
Дырявый сельсоветовский бюджет
В верхах бы растянули на пять лет.
Москва – живи, деревня – выживай
И рот привычно свой не разевай
На всероссийский тощий каравай.
«Оптимизацией» беду теперь зовут,
Грошами ценят самый тяжкий труд.
А немощным дан перечень услуг,
Приобрести которые у слуг
За деньги можно в нужный тебе час.
Вообрази – так было бы у нас?!
И маме бы твоей или моей
Топили печку аж за семь рублей,
За десять принесли б ведро воды,
Из магазина сеточку еды
Везли бы за двенадцать шестьдесят.
Ещё в том списке «доброты» висят
Сопровожденье в церковь, банк, аптеку,
На рынок, коль нужда – на дискотеку,
Куда захочешь – плата за минуту!
Чего «да ну ты»? Просто лапти гнуты.
И высохли мозги. Или сердца.
Ну, как бы я покинула отца,
Доверила его чужим рукам?
Смотри, какие в небе облака…
И зарево шарфом во все концы!
И, кажется, уже летят гонцы,
Чтоб сообщить про тлеющий пожар.
Ты знаешь, у меня на сердце жар,
Когда я думаю о будущем Земли.
Казалось бы, затихни и внемли
Сакральным знакам: все на мушке мы!
И самые достойные умы
Уже признали первенство небес.
А нас всё искушает старый бес
И заставляет мелочно дрожать,
Что может кто-то где-то вдруг нажать
Крючок для спуска, кнопку, телефон!
И этот унизительнейший фон
Сопровождает нас на всём пути.
Как это сумасшествие дойти
Уже успело до моих краёв?
Приказ района: чтоб со всех краёв
Начальной школы камеры стояли!
В психушке, говорят, не состояли,
Кто эдакое выдумать сумел.
А как наш депутатский круг шумел,
Когда услышал о «тревожной кнопке»!
Народ у нас, ты знаешь, он не робкий,
И, если что, то, братец, не взыщи!
О чём такая кнопка запищит?
Уж ежели до нас дойдёт беда,
То это – расставанье навсегда!
Твои слова я часто вспоминаю,
Что стал бы мир земной подобен раю,
Когда бы у людей любовь – как наша,
Как счастьем переполненная чаша.
Ведь только тот, кто вовсе не любил,
Во все века и убивал, и бил,
Кровавые в сознанье строил планы,
И создавал предательские кланы,
И направлял энергию на то,
Чтобы любить вокруг не смел никто.
Любовь, конечно, победит в веках.
Но узы от неё в земных руках,
И мы её не смеем предавать.
Пустует без тебя моя кровать,
Ведь для меня ты рядом и живой.
Минувшим летом был ужасный зной,
И очень бы не надо повторенья…
А знаешь ли, что договор даренья
Оформлен на один приличный дом,
Который рядом с нами, за прудом?
И две семьи ещё вернулись год назад.
Наш сын, узнав об этом, был так рад,
Что я теперь в деревне не одна!
И даже если полная луна,
Она мне светит тоже не одной,
И мир вокруг опять такой родной.
Водопровод налажен – это раз,
И что-то говорят опять про газ.
До нас, конечно, нет, не доведут,
А доведут – за так не продадут.
Но эта перспектива далека,
Не будем размышлять о ней пока.
Про Аллу как бы мне не позабыть!
Какую Аллу? Ну, кого любить
Я начинала с первых же шагов
Её на сцене? Алла – из богов,
Теперь-то это видно стало всем.
Вообрази, она ушла совсем!
Ну, не туда, а перестала петь!
Другому это было бы, как смерть,
А у неё опять нашлись дела.
Ну, и любовь, ещё она была
Тому причиной, понимаю я…
Какая, посуди ты сам, семья,
Коль невозможно вам побыть вдвоём?
Теперь же, представляешь, водоём,
Закаты, терпкий запах от цветов…
Она сказала, что её годов,
Которые на сцене, ей не жаль,
Но в будущем пускай: на плечи шаль
И медленный покой земной тиши,
А если позовёт – садись, пиши.
Но я не это донести хочу.
Я думала, что мне не по плечу
Достойные, но трудные года.
А на поверку вышло: ерунда!
Глаза боятся – руки шебаршат.
И наплевать на домыслов ушат,
Они забудутся, останутся дела.
Когда меня в деревню привела
Дорога жизни, было не до дум,
Ведь мы с тобой употребляли ум
На то, как выжить, как найти поесть.
И всякую волнующую весть
Несли, как флаг: а вдруг да облегчит
Нам долю тот, кто получил ключи
С олимпа власти. Верим и сейчас.
Но всё-таки надеемся на нас,
На нас самих, на деток, на внучат.
Они теперь «ура» не прокричат
За просто так, как допускали мы.
У них, наверно, правильней умы.
Но я о том…волнуюсь, ты прости…
Вот если счастье бы зажать в горсти
И рассмотреть до крошечной черты,
То будут там – деревня, я и ты.
А Алла, мой игрушечный кумир,
Она ведь только открывает мир!
Она ведь только научилась млеть
От пальцев, перепачканных в земле!
Вчера познала, что важней не петь,
А от свободы воздуха неметь!
А мы давно, без денег, всё имели!
Никто не слышал, а мы пели, пели…
Ты помнишь, ты работать уезжал,
И голос мой испуганно дрожал:
Я знала, у тебя не хватит сил,
Но ты так долго искренне просил!
Конечно, деньги, кто их отпихнёт…
Но если ради них – чиновный гнёт,
Душевная тюрьма, кольцо интриг,
Я лучше сохранила б, что внутри.
Достроив дом за тридевять земель,
Ты получил себе инфаркт к зиме.
А после дом сожгли, нашлись «друзья».
Зачем им это, спрашиваю я:
Крутиться белкой, не видать детей,
Быть в бизнесе на йоту от смертей,
Копить «зелёные» – чтобы построить дом.
И раз в году попасть туда с трудом!
Возможно ли так счастье ощутить?
Я знаю: не способен Бог шутить,
Он не хотел пожаром наказать.
Но что-то же хотел он всем сказать?!
Я думаю, Он звал: остановись!
В круженье вечном – разве это жизнь?
Нет смысла в беспросветной суете!
Но как расслышать Бога могут те,
Кто с Ним не побывал наедине?
И это счастье подарил ты мне!
Не встреться мы, то я бы никогда
Одна не переехала сюда –
Без мужика в деревне не прожить.
Я б не могла над словом ворожить:
Его рождает только тишина,
Достоинства и истины полна.
Я не могла бы научить детей
Сопротивляться колкостям властей.
Я не узнала б нутряную Русь…
Зато теперь я вовсе не стыжусь
Сказать давно крылатыми словами:
Лихое время прожила я с вами,
Мои друзья, родные, земляки!
И то, что мне казалось не с руки,
Вдруг превратилось в лёгкое уменье,
И я своё поверхностное мненье
Народным начала обогащать,
Я научилась верить и прощать,
Идти, поднявшись, не стыдясь ошибок,
И мой хребет вынослив стал и гибок,
Терпенье возросло не по годам.
Я ни за что вовеки не продам
Устои ваши, ставшие моими:
За ними проступает Бога имя!
Умеешь, так летай смелей, как птица,
Но вниз смотри, чтобы с пути не сбиться,
Ведь тот, кто залетает высоко,
И падать будет долго-далеко.
Пришедшего в твой дом прими, как брата,
И не печалься о невольных тратах:
А вдруг да твой переступил порог
В одежде ветхой наш усталый Бог?
Приказы верхних строго исполняй,
Но при любых властях припоминай,
Что истину всегда несёт народ,
Хоть нам твердят совсем наоборот.
Пусть голод страшен, сытость – худший враг,
Не ешь досыта, выживем и так.
Даны всем людям и глаза, и уши,
Но песню лучше петь, чем просто слушать,
А красоту полезней создавать.
Всё, чем богат, старайся отдавать.
Нельзя идти по жизни на таран,
Нельзя бодаться с нею, как баран,
Разумней ждать, когда осядет муть
И перед взором обнажится суть.
Законы жизни, и любви, и чести
Должны всегда стоять на первом месте,
Они даны в посланиях богов
Для сокрушенья внутренних врагов.
Шагай по жизни, не чураясь дел,
Но свято помни: небо – наш удел,
И всем известно, как оно манит…
Эй, мой небесный старенький магнит!
Ты слышишь ли премудрости мои?
Опять в твоём «мобильнике» фонит,
А у меня назло «телефонит».
Пора, пожалуй, убредать домой.
Ты не печалься, драгоценный мой,
Ведь мы всегда с тобой теперь на связи.
Приду опять, когда обсохнут грязи.
Глава 38. ДЫХАНИЕ
Я плёнку жизни вам перемотала
С конца в начало и опять в конец.
Опять себе я душу измотала.
И вот он – сочинению венец.
Что не вошло – найдёт себе приюты
В других строках, коль это суждено.
А я хочу последние минуты
Над этим текстом выпить, как вино.
Я выдержала пост душевной скорби,
Я надышалась омертвевшим днём.
Но больше он меня пускай не горбит,
Мне хочется светло купаться в нём.
Ведь после чёрных постных дней страданий
Сияет храм, как солнечный зенит.
И я хочу, исполнивши заданье,
Уйти на волю – слушать, как звенит
Вдали ручей, водой играя талой,
И как скворец с подругою поёт,
Хочу увидеть я, как мир усталый
Из-под снегов омытым восстаёт.
«Христос воскресе!» в нашем старом храме
Споют уже не плача, не скорбя.
И я закрою дверцу меж мирами,
Чтоб больше не испытывать себя.
Я обнажила плачущую душу
И не стыжусь за канувшие дни.
Невыносимо больше было слушать,
Как на бумагу просятся они.
Теперь гуляйте, как гряда барашков,
Егорий охраняет вам луга,
А с ним и волк зубастый вам не страшен.
Но не пускайтесь в дальние бега!
Как знать, а вдруг опять прорвётся стадо
Из памяти моей на этот свет.
Я тысячи ягнят принять бы рада
И от любого выслушать совет.
Я так легка сейчас – как роженица,
Прикрывшая усталые глаза,
Из-под которых, крадучись, стремится
Сползти на шею сладкая слеза.
Я так светла – как Бог преображённый!
И не боюсь равняться по Нему.
Собрав останки от мостов сожжённых,
Я Господа, как брата, обниму.
Скажу Ему, от страха не робея
И глаз не пряча от земной толпы,
Что у Него и небо голубее,
И лучше видны истины столпы.
Скажу – прости, что все Твои молитвы
Переписала на народный лад,
Ведь главное, мы выиграли битву
И отпихнули ненадолго ад.
Теперь вздохну, чтобы набраться силы,
Травы гребёнку молча теребя.
Я получила всё, о чём просила:
С Тобой – живу и гибну – без Тебя…
Какая благодать! За мной скорее!
Куда вчерашний мокрый снег исчез?
Берёзы ветви под ветрами реют,
И силится вздохнуть дремавший лес.
Нарциссов стрелы вырвались из почвы,
Черёмухин набух в комочке лист.
Уже не будет заморозков ночью,
Хоть серый небосвод сегодня чист.
Как долго я шагала к воскресенью!
Недели дни тянулись, как года,
И я переживала потрясенья,
И снова я бывала молода.
Не верится? А мне-то и тем паче.
Но мы не будем горевать о том.
Вы слышите? Девчонка где-то плачет!
Пойду проверю опустевший дом…
«Чего, глупышка? Стукнула коленку?
А, может, ты наказана? За что?» –
Сидит, бочком прижавшись к старой стенке,
И руки сжала. – «Покажи – там кто?»
О, Господи! Там ласточкин сыночек!
Откуда? Видно, выпал из гнезда.
Она его укутала в платочек,
А глазки светят мокро, как звезда.
Чего ты ждёшь, наивная соплячка?
Давно у птицы мертвенная спячка!
Какие вы смешные, малыши!
«Неправда! – заревела,
И содрогнулось тело. –
Мне дедушка сказал: сиди дыши!
Ведь если не лениться,
То может возродиться
Не только птенчик, но и человек!
Не только на денёк, но и навек!»
С тех самых пор в развалинах сижу
И всё дышу, дышу, дышу, дышу….
И всё пишу.
Пишу,
Пишу,
Пишу…
23 марта– 23 апреля 2011года, деревня Починок
(7 февраля 2017 года – последняя правка)
Автора иллюстрации не знаю. Подскажите!