(Продолжение)
Глава 26. ВАГОНЫ
В эпоху обучения на Курсах
В Москве, не знавшей колебаний курса,
Был на Грузинской – Малой иль Большой? –
Подвальный зал, а в нём всегда показы.
И, забежав туда на полчаса,
С картины первой поняла я сразу,
Что началась иная полоса
В судьбе моей. Не требуя ответа
Из чётких формул, из цитат и дат,
Душа застыла у потоков света,
Ещё не называемых тогда
Открыто из боязни профанаций
Того святого, что сближает нас.
Но таинство тончайших эманаций
Уже ловил настроившийся глаз.
Снопы межгалактического света
Ссыпали истин зрелое зерно
На головы людей, и зов завета
Звучал в проёме памяти дверном.
И ощутила я в тот час
Вот точно то же, что сейчас:
Я в потоке, я снова в потоке!
И пронзают мой разум земной
Строгой вечности властные токи,
И Всевышний на равных со мной!
Только в эти мгновения силы,
Где б по свету меня ни носило,
И бывала счастливою я!
А когда вдруг глотала гнилья,
Познавая клоак нечистоты,
То во мне обнажались пустоты,
И тянуло по ним сквозняком,
И смердящий удушливый ком
Бился в сердце протухшею рыбой.
А хотелось быть царственной глыбой,
Чтобы смыслом наполнились дни.
И меня настигали они!
Но бывали мгновения жути,
Не похожие на перепутья,
А дышавшие чадом смертей.
Я не знаю – возможно, что те,
Кто живёт при таких водоёмах,
Обладают особой, пусть скромной,
Защищающей всё чешуёй?
Только мне туда – чур! Ой-ёй-ёй!
Я теперь понимаю про это:
Страшно там, где остался без света,
Ну, а свет принимает душа –
Замерев, чуть дрожа, не дыша.
А когда тебя пичкают басней,
Заколышется свет и – погаснет.
Один мудрый человечек,
Уходя, увековечил
Нашей подлости оскал.
Ни кидать других со скал,
Ни травить крысиным ядом,
Ничего теперь не надо:
Равнодушье хуже ада!
Тот, кто алчностью влеком,
Не вздыхает ни о ком.
Он сидит в СВ-вагоне
При икре и при погоне
И в своё окно глядит.
А за ним – прекрасный вид:
Мерседесы, пляжи, виллы,
Ананасы и гориллы,
Полный перечень услуг
И набор покорных слуг.
А в вагоне по соседству
Отыскать не могут средства
Накормить и уложить
Тех, кто тоже хочет жить.
За окном у них – пустыня,
И от боли сердце стынет.
Шестьдесят – вот рабский срок…
(Он и мужа уволок!)
Чтоб не ссорить аппетиты,
Тамбуры везде закрыты.
Всё продумано – дай бог!
Чуть чего – и за порог!
Так и в пресловутых Думах:
Надо перенадоумить
В свою пользу большинство,
Чтобы жизни волшебство
Было в списке привилегий,
Чтобы множество коллегий
Предваряло вход в верха,
Чтобы трутнями порхать
Право строго покупалось,
Чтобы братство не попалось
На проплаченных грехах.
То, что наше дело швах,
Поняла я слишком поздно.
Ах, как небо было звёздно!
Но туманности слезин
Мне мешали. Из низин
Полз в окно туман обняться,
И хотелось мне смеяться
От истерики внутри.
И сказал мне муж:
Смотри, уже небо розовеет,
Ветерок туман развеет,
И уляжется роса,
Устремятся голоса
Птиц в разбуженное небо,
А твой плач – и был, как не был! –
Улетучится, пройдёт.
Всяк судьбу свою найдёт
И получит по заслугам!
А теперь, прошу, будь другом,
Отправляйся отдохнуть –
Из Москвы нелёгкий путь.
И забудь партийный трёп.
Тот, по-моему, холоп,
Кто в служении мамоне.
Мы же – в простеньком вагоне,
В тесноте, но не в обиде
И вполне приличном виде.
Едут все в один конец…
Улеглася? Молодец!
Меня сыночка голубил,
Гладил детскою рукой.
И в моей телесной глуби
Снова наступал покой.
И важнее Дум, декретов
Снова делалась душа.
Что ей надо бы для счастья?
Да обычное участье!
И не надо ей ни денег,
Ни одежд, ни шалаша!
Глава 27. ОТРАЖЕНИЕ
Никак не прорвётся сквозь тучи
Апреля сиянье.
Опять позасыпана снегом
В усаде трава.
И чтоб не утратить
Желанное с Богом слиянье,
Шепчу и шепчу
Над укромной могилой слова.
Уйди, ветерок,
Не студи мою зябкую душу,
Ей всё к одному,
И бахвалиться нечем судьбе,
Ведь выбрала я
Самолично устои нарушить,
По мнению света,
Неровню прижавши к себе.
С каких пьедесталов
Валила я гордые шеи,
Каких эполетов
Касалась без страха рука!
А вдруг оказалась
Я в серой осевшей траншее,
И мокрым снежком
Обдувает мне грудь и бока.
Унылые сердцем
Подруги вздыхали из лести,
Не зная, как правильней
Злую тираду начать:
«О чём говорите,
Когда вы в деревне с ним вместе?»
Но им невдомёк,
Что главнее – о чём помолчать!
И как я права,
Утверждает не лгущее сердце,
И древний Гольфстрим
Омывает мои острова,
И в толще миров
Открывается тонкая дверца…
И мне по заказу
Везут, наконец-то, дрова!
Простейшая рифма.
Но я не стыжусь повторенья:
На этой земле
Ничему уже внове не быть.
И наша задача –
Отладить духовное зренье
И самозабвенно
Отстаивать право любить.
Над кельей моей
Твой фантом – как живая икона,
Но я не гоню,
Потому что его не боюсь.
Ведь нету важней
На земле нашей нынче закона,
Чем тот, что хранит
Вековечную честную Русь.
А мы и сошлись,
Чтобы ей предложить свои плечи
И в тихом краю,
Где и встарь не гуляли враги,
Топить по утрам
Необъятные русские печи
И строго следить,
Чтобы встать со счастливой ноги.
В какие долги
Записалась у Бога эпоха!
Не только внучатам,
И правнукам их отдавать.
Поэтому знаю:
Когда нам безудержно плохо,
Важней не печалить
Болящую Родину-мать.
Когда бы во всём
Мы читали небес провиденье,
То ноша своя
Не тянула б совсем ничего,
Ребёнку бы двойки
Не ставили за поведенье.
А нынче поди-ка,
Сумей урезонить его!
Прорваться к душе –
Нет задачи сегодня огромней,
И с первых шагов
О космической вторить стерне,
Чтоб всякий узнал,
Что он Богу и космосу ровня,
И впредь не грешил
На родимой своей стороне.
Будь воля моя,
Не киношки про звёздные войны
Смотрели бы дети,
Не били бы в играх врагов,
А пусть обмирали бы
Полднем протяжным и знойным
От нагло грохочущих
Смерти холодных шагов,
Как мучилась я,
Когда в питерских старых подъездах,
То рядом, то в доме напротив,
То прямо у нас,
Рыдали прощальные звуки
Оркестриков медных,
Забыть не давая,
Что каждому – день свой и час.
Всё тот же великий,
Застыв над могилой соседа,
Был мыслью пронзён,
Что не знает, кто прав и умней:
Богатый и жирный,
Который в кафе отобедал?
А, может, другой,
Спину гнувший весь день на гумне?
Мы все – босяки,
Когда голыми встанем пред Богом
И некуда будет
Ни взятку пихнуть, ни диплом.
В российском краю,
Позабытом, голодном, убогом,
Учили меня
Различать правоту и апломб.
И больше всего
Я ценю в человеке открытость.
Куда без неё?
Как тогда бы мне мужа узнать?
А прочее всё –
Это просто проверка на сытость,
Которую любит
Красиво обёртывать знать.
Где настежь душа –
Там всегда отражение Бога,
И нужно учиться
Без страха в глубины смотреть.
Мы все – как личинки,
Которым прямая дорога
Прекрасною бабочкой
В небо своё улететь.
А нас упрекали
В мещанской мечте о бессмертье
Во всю полосу
Основной из центральных газет!
А нас уверяли:
В земное, партийное верьте,
И будете счастливо
Жить до скончания лет!
Как выжили мы
С усечённым оглохшим сознаньем
И как нарожали
Здоровых смышлёных детей?!
Спасибо, о, Боже,
Что Ты одарил меня знаньем
И смело направил
На самый прямой из путей.
Отверзлись врата,
И вселенской весны половодье
Наполнило мир,
Омывая подвалы души.
Сказанье о том,
Что нашлось, наконец, Беловодье,
По весям Руси,
По разбитым дорогам спешит.
Имеющий уши,
Услышь и обрадуй соседа,
В минуты отмщенья
Постыдно о личном скорбеть.
А то, что победа…
Победа, конечно, победа!
Какая хозяйка
Над миром оттаявшим смерть?!
Глава 28. ОГАРОК
Вот ещё один вопрос,
Не для виду, а всерьёз:
Была бы я такою стойкой,
Когда б не казус перестройки?
Я покидала города
Не оттого, что молода
И миру захотела прыть
Свою завидную явить.
Мол, дескать, вот я какова:
Меня не отпугнут дрова,
Мой дом не занесёт пурга.
Мне просто предков дорога
Земля и все, кто там живут!
Я полагала, что мой труд…
Простите, отдых за столом…
Свершит великий перелом
В народных массах
И культ света
Я разведу там за два лета…
Блажен, кто верует. Пора
И им бы прокричать «ура»,
Пока не упадёт культура
Под мягким гнётом физкультуры.
«Не причиняйте нам добра!»
С какого мудрого пера
Стекло такое изреченье?
И я его по отреченье
От шумных дел взяла на щит.
Пусть только кто-то пропищит,
Что помешали, мол, помочь.
Кому? Зачем? Ведь если ночь
Всегда в душе у человека,
То он не светоч, а калека,
И как вокруг ты ни финти,
Не разожжёшь его фитиль.
И я тогда почти погасла.
Стояла, опершись на прясло,
И было жутко на душе.
Мы козью мучку от мышей
В чулане для себя спасали,
Над хлебной корочкой плясали.
И страшно было по ночам.
Но муж не злился, не кричал.
Сверкая искрами кресал,
Покорно, тихо угасал.
Но видео! Но фотоплёнка!
Как долго рвалось то, что тонко,
Они смогли запечатлеть.
И долго-долго будет тлеть
Души огарок на кассете.
Дороже ничего на свете
Уже не будет у меня.
И помянуть при свете дня –
Святое правило в России.
Я не забуду, как косили
Своим «рогаткам» мы усад;
Как ползал по руке, усат
И холоден клешнями ножек,
Огромный жук; из плодоножек
Окрестных яблонь дождь кропил;
Мы забивали до стропил
Сарайчик свой пьянящим сеном;
Как радостно бывало всем нам
Потом потоками воды
Вершить достойные труды!
В тени гаражной остывал
Помощник наш шестиколёсный.
Отец и сын, проверив блёсны,
Спешили вечером к реке.
А я баюкала в руке
Костяшку шариковой ручки,
Но не всерьёз, на всякий случай,
Вдруг вдохновенье упредит
И по себе само родит
Непривередливые строчки,
И я пошлю письмом их дочке:
Спасибо, дескать, «шалашу»,
Что я, хоть изредка, пишу.
Когда бы не всегда страда,
Я журналистского труда
Не избегала бы в ту пору.
Но очень скоро на запоре
Окажутся столбцы газет:
Пригодны разве что в клозет
Их жёлтые страницы станут,
А я чужая в этом стане.
Так мы практически без средств
И будем длить существованье
Благодаря лишь упованью
На милость праведных небес.
И не останемся мы без
Кусочка хлеба, ложки супа,
И дом не сделаем халупой,
Хотя он рухнуть мог совсем.
Мы даже, в назиданье всем,
И новый возведём бок о бок!
Хоть муж и с виду был неробок,
Но этот подвиг доказал,
Что нас Господь не зря связал
Одной упряжкою навек.
Он был упорный человек
И слов не отпускал на ветер.
И если он считал в ответе
Себя за что-нибудь в дому,
То делал в срок и по уму,
Свидетель – Бог.
Мужик с руками
Спасал свою семью веками,
Не полагаясь на господ.
Отёр с лица незваный пот,
Для пущей важности покрякал
И – инструментами забрякал.
В сорокоустные поминки
Я покажу родным картинки,
Заснятые в былые дни.
Там всё без пояснений видно.
Но, Боже правый, как обидно,
Как горько видеть нищету!
Ужели выбрали не ту
Мы с ним дороженьку вначале?
Хоть что-то, может, получали б,
Живи мы в городе тогда?
И по касательной беда
Задела наше бы жилище?
Достаточной была бы пища,
Здоровье не дало бы сбой?..
Жалею? Да ни боже мой!
Сломалась? Муж наладит плитку.
Обвисла? Приподнял калитку.
Потребны стрелочки у брюк?
Берётся починить утюг.
Разобран древний телеящик –
И тут он справится блестяще.
И телефонный аппарат
Его потом введёт в азарт.
Фальшивит старенький баян?
И в нём отыщет он изъян.
Велосипед? Да хоть бы что!
Шестиколёсное авто,
«Танк» самоходный? Ради бога!
И оглушённая дорога
Опять покорно полетела
Под огнедышащее тело.
Зимой он мог корпеть сутуло
У расшатавшегося стула,
Он стриг цветные проводки
И эту мелочь в завитки
Потом укладывал на клей.
Уж сколько там дадут рублей
Ему за эти безделушки,
Он не гадал. Он чай из кружки
Прихлёбывал и напевал.
И незаметно мне давал
Надежду, что – не плачь, прорвёмся!..
Мой ненаглядный, мы всё рвёмся,
Мы всё надеемся, всё ждём.
Уж сколько лет наш новый дом
Стоит, не ласкан голосами.
Жизнь – она, правда, полосами.
Придёт, я верю, белый цвет.
Я помню, как мне муж в ответ
На просьбу ставить этот дом
Сглотнул комок в груди с трудом
И сипло-сипло произнёс:
«Поставить – это не вопрос,
Вопрос – получится ли жить…
Ведь время быстренько бежит.
Но, если надо, значит – да.
Знай только: странная беда
Идёт под ручку с этим делом.
Ведь ты не первой захотела
Меня об этом попросить.
А будет так, что не носить
Уже кольца на правой ручке,
И даже в штампе закорючки
Меня не смогут удержать.
Дома я ставил, и бежать
Меня душа потом просила:
Я понимал – мужичья сила
Была нужна, а больше – всё!
Когда бы сразу я усёк
Такое в женской половине,
То предпочёл бы жить в овине,
Питаясь кашею пустой!»
«Ты золото моё! Постой
Молоть такую чепуху.
Скажу тебе, как на духу,
И сам ты веришь: навсегда
Связала мама нас тогда,
Когда ей комья слали вслед.
И вот уже тринадцать лет,
А как впервые каждый миг.
Ведь ты же знаешь, что для книг,
Для кабинета уголок
Мне очень нужен. Даже Бог,
Ты видишь, Он почти задаром
Нас одарил таким товаром:
Приличный брус, и пол, и двери.
Как в провиденье не поверить?» –
«Я верю, верю», – муж сказал.
А мне припомнился вокзал,
Где он угодливо-упорно
Всем предлагал отнюдь не порно –
Литературную газетку,
Какую я без всякой сметки
И без бухгалтерских азов
На свет пустила для низов:
Пускай читают, узнают,
Что нынче бабы создают.
Звалась газета «Бабье лето».
Теперь я наложила вето
На то, чтоб бегать впереди,
Приклеив лозунг на груди.
А прежде я была пустышка!
Когда б не ранняя «одышка»,
Не «грыжа» от «великих» дел,
Я уготовила б удел
Завидненький для всей семьи.
И, слава богу, что мои
Накрылись тазиком апломбы,
А то бы было поделом бы.
Потом я возжелала: «Дом бы!»:
Я не боюсь в деревне бомбы,
Бандитов, ядовитых жал…
А муж? Конечно, он сбежал!
Таится под кривой сосной.
И с холмика его весной
Всех раньше исчезает снег.
И мне не позабыть вовек
Его усталых серых век.
Глава 29. РАЗВИЛКА
Присела в пути я:
Вдруг стали чугунными ноги,
И мысль перестала
Над жизнью по-птичьи летать,
И стали трястись,
Как на стареньких дедовых дрогах,
Корявые строчки
О прожитых мною летах.
Мне страшно, как прежде,
Застрять на забытой дороге
Без всяких проезжих,
Где пить не предложит никто.
Мои дорогие,
Всесильные русские боги!
Пускай меня срочно
Подхватит простое авто,
Пускай отвезёт
На большак нашей рухнувшей жизни,
Пускай я увижу,
Поверю, что – нет, не конец!
Пусть ветром овеет,
Пусть солнце мне на душу брызнет!
Ну, вот и случилось…
Я вижу облезлый ондрец
Под крышей повети
Гниющего старого дома –
Колёсам его
Никогда не сминать наших трав,
Как всем, кто ушёл,
Не услышать весеннего грома
И не проявлять
Свой весёлый покладистый нрав.
Но есть ли раздел
Между будущим и настоящим?
Ведь если сегодня
Подлечим мы корни причин
И женский зародыш,
Грядущие жизни таящий,
Получит толчок
От познавших премудрость мужчин…
Изменится всё!
Не о теле нам надо бы печься –
Не сможет бюджет
Профицитный исправить души.
И для возрожденья
Нам надо сначала отречься
От плотской доктрины,
Которая всё сокрушит.
Нет времени ждать,
Когда саженцы новой эпохи
Во зрелость войдут
И даруют планете плоды,
Ведь наши дела
На сегодня безудержно плохи,
И новые дни
Начинаются с новой беды.
Понятно, зачем
Не доверило небо мне право
На уровне высшем
Российские судьбы решать:
Я стала бы палицей
Грозно налево и вправо –
Чтоб всех отмести,
Кто посмеет нас права лишать
Идти по дороге,
Назначенной вывести к свету,
И стать соработником
В сонме добрейших богов.
Почти двадцать лет
Я искала по книгам ответы,
Как мне, опознав,
Обезвредить духовных врагов.
А вышло так просто:
Любовью душить их, любовью!
И в каждом заблудшем
Невинное видеть дитя.
Тогда одним взглядом,
Единым движением бровью
Их можно вести за собою,
Как хочешь, вертя.
А впрочем, зачем
Я беру на себя эту ношу,
Не веря совсем,
Что смогу донести и не брошу?
Кто дал мне права
Говорить по мандату небес?
Ведь каждый свободен
Явиться с плакатами тоже
И так мешанину
В умах одуревших умножить,
Что в ужасе голову
Склонит изысканный бес.
И будем мы драться
За правду и за идеалы,
Как прежде – за женщин,
За пищу, дворцы, одеяла,
Ведь сущность людей
Неизменной осталась в веках.
И сколько доктрин,
Постулатов и ложных учений
Влекли за собою
Искавших себе приключений,
И скольких потом
Настигали проклятье и крах.
Ужасней всего –
Сотворенье народом кумиров
В размерах села ли,
Столицы иль целого мира:
За ними всегда
Обезумевших бродит толпа.
А если позднее
Посулы окажутся ложны,
Отыщутся быстро
Ко мщенью готовые ножны
Иль вздёрнут кумира
При всех на вершине столба.
Выходит, идти одному,
Проглотивши рыданья?
И сердцу не верить,
Что спущено сверху заданье
И должно ему
Непременно исполниться в срок?
Не слышать, как стукают в небе
Костяшками счёты,
Готовя со всеми
Живущими ныне расчёты?
Забыть, что над всеми
Висит несгибаемый рок?!.
Дурную головушку
Гладил мне близкий мужчина:
«Оставь свои думы,
Не вывести им до добра!
С чего у тебя
Ненасытная снова кручина?
Ну, нет, и не надо
Нам лишнего в доме добра.
И не уморить нас,
Как ни расстарайся вражина,
Ведь нет ничего
На планете сильней, чем любовь».
И он обнимал меня
С силою целой дружины,
И в сердце моём, благодарная,
Пенилась кровь…
В разрисованных подъездах
Гнилью веяло и бездной.
Я взлетала по пролётам
Реактивным самолётом,
Чтоб заразу не тащить
В свой тихий дом.
Да и душную клетушку
Для стола и для подушки
Этим словом
Назвала бы я с трудом.
И мой суженый метался
В этих стенах, как остался
Без меня однажды
Аж на целый день.
Ему в ужасе казалось,
Что несчастье привязалось,
Если мы поодиночке –
Быть беде!
По-над Сухоной неспешной
Ветерок носился вешний,
Звал его в родимые края.
Но на папины поляны
Залечить былые раны
Уломала, утащила мужа я.
Помню, встал он у забора,
Поглядел на кромку бора,
Взял топорик, пошагал –
Как век тут жил!
Всё, как долго я хотела:
Было жилистое тело,
И с руками со своими
Он дружил.
Ну, а боли рецидивы –
Эко в нашей жизни диво!
Посверкает, погрохочет,
И опять
Отряхнутся с веток слёзы,
Будут радостные грёзы
Над укромным нашим
Домиком сиять.
Дышит память во мне кинолентой горючей.
Пусть с водою ведро будет рядом на случай,
Если вдруг не сумею пожара унять,
Потому что, раскаявшись, всех бы обнять
Я хотела, кому насолила невольно.
И сегодня так стыдно, досадно и больно
За слова, что кидала родному отцу,
Словно била наотмашь его по лицу,
Обвиняя за то, что не верил газетам.
Мне его бы внимательней слушать, да где там,
Хоть была председатель дружины я в школе
И уже понимала, что мысль на приколе
Для моей же мне пользы разумней держать.
Нас пыталась мирить моя тихая мать,
Но обычный конец был у этих спектаклей –
Сам отец, отсчитав ей сердечные капли,
Прекращал ненасытные наши бои:
«Поживёшь, и слова ты припомнишь мои!»
И припомнила я их при смене формаций.
А ещё – расписанье политинформаций,
На которые явка положена в срок:
Раньше, чем самый ранний по школе урок.
Очумело и сонно тропинкой бежишь
И дрожишь, и предательски мелко дрожишь.
Проспала я однажды. Какой был позор!
Много дней я ходила, потупивши взор…
Пока дети мои были вверены школе,
Всё внутри изнывало от давешней боли,
Ведь повсюду, не глядя на смену времён,
Было вовсе не меньше парадных знамён.
Я их тоже, детей, как отец, наставляла,
Что не нужно стремиться в начальство нимало,
Что всегда с нечестивым разумней стерпеться,
Чем в бою загубить своё доброе сердце.
И, себе наносить не желая урона,
Подалась моя доченька к белым воронам.
Их, таких, в нашей жизни не малый отряд!
Буду ждать-обучать молодых воронят…
Глава 30. ГРИБНИЦА
Ну, а сын слишком юн,
Чтобы делать мне вывод.
Не согласен на службе с уставом...
А вы вот
Что в ответ на такое сказали б ему?
Если в жизни во всём поступать по уму,
То есть сердце не слушать,
То будешь король.
Но куда же девать нам сердечную боль
От бессмысленных, злых и тупых унижений?
Тот, кто с детства не знает тончайших движений,
Он, возможно, муштру и признает родной.
Мы же с сыном душевной породы одной.
Он лежал, распелёнатый, глядя вокруг,
А я робко ласкала кольцом своих рук
Его топкую ауру, силясь понять:
Где мой крошечный сын превращается в мать?
Ведь мы были одно. И так будет вовек.
Должен, должен других ощущать человек!
А весь мир – это соты, готовые к мёду.
Вы представить попробуйте, сколько народу
На планете людей! Этой мощною силой
Можно сделать мгновенно бы землю красивой,
Уничтожить всю грязь, всех обуть и одеть,
Отыскать для голодных достойную снедь
И навеки забыть про страданья и смерть!
Не хочу, не желаю, как всякая мать,
Чтобы стали сынка моего распинать.
А он рвётся, как всякий, кто молод, под молот!
И ползёт по душе моей зябнущей холод…
На бору полно дорожек.
У меня в корзине ножик.
Ножик и у сына с папой.
Машет ёлка колкой лапой,
Зазывает на поклон,
Чтобы взяли мы в полон
Белых целую семью.
Меж рассветом и семью
Чисто их роса умыла.
По соседству с ёлкой было
Три команды боровых
Среди шёлковой травы.
А за кочкой, у сосёнки,
Ноги спрятали опёнки,
Истоптав берёзу-мать.
Даже моховик поймать
Мы успели по привычке
В жёлтом кружеве лисичек.
А потом, коробку спичек
Доставая для костра,
Тихо молвили: ура!
Пока суть у нас да дело,
Где-то в небе прогудело:
Вероятно, вертолёт.
Вот бы нам туда, в полёт,
Осмотреть бы лес с верхов
И среди кустов и мхов
Все грибы бы различить!
Чу! А где же сын кричит?
Боже мой, да он на вышке!
И хватило же умишка
На такую высоту!
Там, конечно, за версту,
И за десять всё видать.
Только всё равно поддать
Ему надо для науки!
«Погляди, какие руки! –
Тянет мускулы сынок. –
Я никак упасть не мог!»
Ах ты, милый глупый сын!
Вот как вырастут усы,
Будешь сам и дни, и ночи
За своих сынов и дочек
Без ума переживать.
А сейчас – пора в кровать!
Я и дочке, и сыну такую картину
Предлагала о жизни в уме рисовать:
Всюду лес бесконечный,
Ни друзей нет, ни встречных.
Как не пасть тогда духом,
Как же не спасовать?
И не три там тропинки у старой развилки,
А на разные стороны сотни дорог.
Задрожат поневоле у слабых поджилки,
И захочется, чтобы хоть кто-то помог.
Вот и стой, и молчи: свою душу послушай,
Ведь она видит сверху, как с вышки – смельчак.
Тебе будет казаться, что чаща всё глуше,
Но в конце всё равно ты отыщешь очаг.
Будет много соблазнов свернуть на дорожки,
Где спелее черничник, брусника крупней.
Не смотря ни на что, лучше выбери крошки
И дождись благодатных заслуженных дней.
А уж если заманит тебя отворотка
И душа задымится в болотном огне,
Знай, что надо покаяться полно и кротко
И без страха вернуться обратно по ней.
На искомом пути так привольно на сердце,
Что ничто никогда его не омрачит,
Будет тихою песней судьба твоя петься,
И побрякивать будут от счастья ключи.
Хвастать мы о том не стали,
Где ключи себе достали,
Лучше ротик на замок,
Чтоб никто не уволок.
О себе нам часто мнится:
Мы как зрелая грибница,
И у нас в ногах сыночек,
Будто низенький грибочек.
Обнявшись, стоим втроём,
И сияет окоём!
(Продолжение следует)
Автор иллюстрации Юрий Бобин