Первая любовь
Лариса любила его уже в раннем детстве. Из-за множества причин в их судьбах было много переплетений. Когда они вместе маленькой компанией ходили в свои первые походы, она старалась идти, попадая в его следы. Отец, который обожал ее, все понимал. Однажды он устроил дома пьяный дебош. Он колошматил плачущую мать, а дети, защищая ее, рвали на на нем майку и колотили его по спине. Тогда он выговаривал дочке за «плохое поведение»: «Вот Ромка, в окно смотрел, он все видел!»
Потом был перерыв, где-то, лет на пять. И когда ей исполнилось тринадцать, что-то произошло. Она рано расцвела, очарование подростка окутывало ее. Один молодой мужчина увидев ее в белых джинсах-клеш, болоньевой красной курточке и в красивом цветастом платке «а-ля цыганка», открыто высказал Ромке, что будь она года на три-четыре старше, ни за что бы ее не упустил. Это был тот момент, когда Ромка обратил на нее внимание. Ему было пятнадцать.
Он уже давно заинтересовался противоположным полом и, надо сказать, имел успех. Была в нем какая-то ранняя мужская привлекательность. Он не был красив или красноречив, но от его глаз и сдержанных речей исходила какая-то мужская тайна, обаяние и притягательность. Особенно она любила его крепкие мускулистые руки и широкую грудь. Она не могла бы сказать когда это произошло, что было тем первым камнем, который вызвал всю эту лавину. Но теперь, у них была какая-то завязка: они всегда видели и чувствовали друг друга, искали встреч, и прикосновений, как бы невзначай. И это было еще и соперничеством, даже ее подруга заинтересовалась им. Вся борьба шла подспудно, она была тайной.
У Ларисы не было никого, кому она могла бы довериться, кто был бы старше и опытнее ее, с кем она могла бы просто открыто поговорить. С матерью говорит на такие темы было для нее абсолютно неприемлемым и стыдным.
Даже сестра ее избранника, самая лучшая школьная подружка, не смогла ее понять. С тех пор она была одна, наедине со своим чувством. И это новое чувство затягивало ее как в омут с головой, не оставляя выбора, противиться которому она не могла и более того, не хотела.
К лету, она уже была по уши в него влюблена. Каждое утро, первым делом, она доставала его маленькую фотографию (размер на комсомольский билет) заложенную между книг в книжном шкафу. Это было ее ритуалом. Потом днем она прислушивалась к проезжавшим по дороге мотоциклам, так несколько раз на дню она могла его увидеть. Она приходила к ним домой, в гости к подружке. Ей все очень нравилось у них. Особенно его мама. Та была очень ласкова и внимательна.
Она могла видеть его в клубе, они стали ходить на взрослые сеансы. Они сидели рядом и это было очень волнующе, особенно если они соприкасались коленями.
О чем они говорили? Разговоры не имели ни малейшего значения. Это было другое общение, оно было намного объемнее вербального. Хотя были, конечно, и разговоры. Они поддразнивали друг друга. Он смеялся над ее любовью к иностранным словам. Ее, как человека «правильного», злила его дикая махновщина.
Мать ее не была слепой, но она знала лишь одну возможность защиты дочери: ограждение и запрет. Тупой, без объяснений запрет: нельзя на взрослые сеансы, нельзя вечером погулять, нельзя поехать с компанией на природу. Нельзя и все! Лариса не знала других вариантов родительской любви и опеки, она выросла под постоянным надзором, ей всегда приходилось вести себя так чтобы родителям не было за нее стыдно. Ее свобода была ограничена больше чем у сверстников, у многих в деревне вообще не было каких-либо ограничений.
Но каникулы все таки, когда-нибудь заканчиваются и снова школа, снова интернат.
Ларисе снились сны, сны предостерегающие. Но это уже не имело значения. Они начали стремительно сближаться, используя свободу интерната. Первый раз он положил ей руку на колено, когда они сидя вместе за крайним столом в учебной комнате смотрели, ох какой эротический по тем временам, «Тихий Дон». Потом были танцы, которые регулярно устраивали под магнитофон в узком коридорчике между комнатами. Танго было очень чувственным событием: его дыхание на лице, руки крепко обхватывающие ее спину... Oна считала поцелуи, сама ни разу его не поцелует.
Потом березовый парк при интернате, где у каждого была своя береза с вырезанным именем. Где они лежа в высокой мягкой траве готовились к экзаменам. Конечно, он мог только коротко, как бы в шутку, как бы борясь, обнять ее, прижаться боком... Он мечтал о другом: «Эх, нам бы на два дня запереться вдвоем в комнате!» Она смеялась, но была согласна. Он обещал ей про 18 лет. Но до 18 лет, было как до Киева раком. Ей не нужен был секс, она считала, что к любви (боже, какая наивность!) он не имеет отношения. Целомудренные отношения были нормой того времени, хотя бы и официальной. Было нельзя, только после свадьбы. Это были взгляды 14-16-летних девочек того времени и той страны.
Все закончилось, так же как и началось, без определенного начала и конца. Она боролась со своим чувством. Хотела перестать его любить, сохла, отказывалась от еды. И хотя слово «депрессия» было для нее чем-то связанным с Америкой 30х годов, признаки были явно налицо. Лариса пошла на компромисс: она разрешила себе любить его и дальше. Любовь потихоньку, сама собой, сошла на нет.
Через десятилетия он приснится ей во сне. Она увидит его слабость, его неспособность противостоять группе, давлению общего мнения. Она поймет и простит его.