Сразу после обеда, собрав в кулёчек все недоеденные кусочки сыра, котлеток, печенья и даже крошки хлеба, я наконец вырывалась на уличный простор. Со стайкой прикормленных дворовых собак мы давно облюбовали относительно спокойный сквер, окружающий больницу, где работала мама. Дорогу туда я знала очень хорошо и спокойно отправлялась в путь без сопровождения взрослых. За скрипучей подгнившей калиткой начинался мой любимый прелестно-свободный и безопасный мир. Высокий забор, изрядно покосившийся и местами залатанный некрашеными досками, спасал его от придорожной пыли, любопытных взоров прохожих и заслонял от всяких проходимцев. Сюда почти не долетал гул города, здесь не было злых слов и обид, жестоких соседей, глупых девчонок.
Ритмы природы не зависели от людских дел и характеров. Я тоже подчинялась только своему настроению и временам года. Зимой мои маршруты по окоченевшему саду пролегали исключительно в пределах расчищенных дорожек. При отклонении в стороны можно было по пояс увязнуть в высоченных сугробах и не выкарабкаться без помощи. Я трусливо вздыхала и бодренько, чтоб не окоченеть, навивала петли шагов от корпуса к корпусу. Следом семенили пёсики, то и дело поджимая озябшие лапки. Наши пристанища-скамейки предательски скрылись под серебристо-снежными барханами, там же пропали клумбы, столы и некоторые лестницы. Только голые кустики и деревья торчали всюду жалкими чёрными скелетиками. Без лиственного одеяния промёрзшие растения выглядели уныло и непривлекательно. Мне совсем не нравились белизна и пустота морозного сезона, но разительные перемены наступали только в марте.
Весна загоняла солнце в зенит, очищала небо до насыщенной голубизны, вспенивала облака и за несколько недель растапливала все ледовые барьеры. Звон капели и журчание ручьёв приводили меня в истинный восторг! Пробудившийся больничный двор не мог сравниться ни с какими развлечениями. Теперь я твёрдо шагала и по асфальту, и по рыхлой землице, и по мягкому ковру свежей зелени. Он был милее заграничного паласа, который я видела у соседки.
А яблони цвели над головой просто по-райски. И красавица-черёмуха, единственная в округе, приветливо раскачивала руки-ветви, сладострастно зазывая меня в свой тенистый шатёр. Каждый май, увешанная до самой макушки белыми гроздьями соцветий, она дурманила терпким запахом всю улицу. Я глотала густой аромат до головокружения и забывала о мелких неприятностях и тревогах, благо крупных бед ещё не знала.
Нежное весенне великолепие незаметно сменялось на летнее. Привычные пейзажи оживлялись новыми запахами, звуками, красками. Я обожала цветики да ягодки и прикладывала к ним хваткие пальчики - то плела венки из клевера, то собирала вишенку. В плотных зарослях её было видимо-невидимо! Хоть продавать неси!
Но на рынок я, конечно, не ходила. Мои интересы за больничный забор вообще не проникали, все они витали в пространстве сада. Необжитых уголков там не было: на солнцепёке вызывающе господствовали сорняки, по слегка затенённым сторонам средь крапивы и полыни крохотными огоньками желтел чистотел, мелькала синь васильков и пучками пробивались к свету весёлые ромашки, пригодные для судьбоносного гадания. Легонько отрывая их лепестки, я нашептывала имя соседского мальчишки, но не получала однозначного ответа. Не расстраивалась, если выпадало "не любит". Пока моему сердечку тепла хватало.
В знойные дни я пряталась под плотные кроны могучих лип, тополей и вязов. Там держалась прохлада, необычно пахло мхом и сыростью, из-под прелых листьев у подножия стволов пробивались стрелами веточки хвоща и папоротника. Рядышком неброско цвели белоснежные ландыши. Я любовалась ими, не смея тронуть, и радовалась, что хрупкие ажурные колокольчики поселились вдали от случайных людей. В непролазных зарослях у меня был шалаш из высоченной некошеной травы. Мы с собаками укрывались в нём от разъярённого светила. В полуденную жару ветерок прекращался, листочки замирали, птички затихали, лишь сумасшедшие кузнечики пиликали и пиликали, как заводные. Под их жизнерадостные наигрыши разноцветные бабочки и огромные стрекозы являли друг другу и всему миру бесподобные крылышки, устраивая феерическое дефиле.
А наряды пчёлок для подиума совершенно не подходили! Их крикливое однообразие напоминало об опасности, и я благоразумно отступала. Куда приятнее было наблюдать за муравьишками - под ногами мельтешили большие, маленькие, серые, чёрные, коричневые, огненно-рыжие. Они что-то искали, несли, строили. Ни одного бездельника! Такому трудолюбию не грех и позавидовать.
Каждый день подогревал мою любознательность тайнами и открытиями. Даже непогода не была тягостной. Сразу после дождя непонятно откуда под деревьями появлялись съедобные и несъедобные грибочки. Я в них не разбиралась и проходила мимо, чтоб ненароком не отравиться. По пути собирала с тротуара дождевых червей, вышвырнутых ливнем из подземных убежищ, и уносила их под кустики на мягкую землю. Разномастных гусениц тоже не боялась. Их умение перевоплощаться в бабочек было удивительно-сказочным. Да и пауки отвращения не вызывали, они ведь ловили мух и комаров, а паразитов мои симпатии не касались.
Ни одна божья тварь меня не укусила, не ужалила, не оцарапала. Слова "гармония" я ещё не ведала, но душой сливалась с природой и по ребячьими ритуалами жевала на счастье то четырёхлистный клевер, то крохотный цветочек сирени с пятью лепестками. Магических знаков мне доставалось гораздо больше, чем сверстникам, и я считала себя самой везучей на свете!
Жёлто-багровая осень приходила крадучись, успевая меня очаровать и разочаровать. Пока не иссякло тепло, в неухоженном саду шёл сбор урожая. Фруктовые деревья благородными сортами не отличались, многие из них уже состарились, но всё равно каждая ветвь исправно плодоносила. Поспевающие в изобилии кислые яблочки-ранетки и жёсткие, терпкие, довольно крупные толстошкурые груши были вполне съедобными. Те, что упали на землю и не раскололись от удара, я поднимала, отряхивала от сора, укладывала в плетёную корзинку и тащила маме. Она меня нахваливала и уверяла, что теперь всю зиму будем есть повидло.
А некоторые выздоравливающие мужчины, молодые и в годах, брали сумки или вёдра, залезали на деревья и срывали самые красивые фрукты с красными боками. Из них искусные повара варили компот для пациентов и сотрудников. Сладкий дух прозрачным облаком поднимался над огромными чанами и вырывался на улицу через распахнутые окна и двери. Я первой получала свою порцию напитка и через пять минут без стеснения просила добавки. Могла осилить аж три стакана, до того было вкусно! Сытая и довольная, снова спешила на улицу. Там больные изредка интересовались: "Ты чья, девочка? Как зовут? Не потерялась?". После вразумительных объяснений меня никто не останавливал.
Приняв положенные медицинские процедуры, не совсем здоровые женщины усаживались возле клумб на скамеечки и непрестанно разговаривали. Я кружила поодаль и молча удивлялась: "Ну столько можно болтать? И о чём? Неужели язык не устаёт?". Мужчины располагались в стороне, а то и вовсе на отшибе. Они много курили, читали газеты, журналы, играли в карты и домино, громко спорили, смеялись и ругались. Выигрыши и проигрыши комментировались красноречиво, но не всегда понятно.
Молодёжь средь бела дня и по вечерам пряталась за кустами. Парни и девушки хихикали, обнимались, повизгивали, постанывали, полагая, что неслышимы и невидимы со стороны. Иногда они затяжно целовались, теребили одежду и одновременно ощупывали друг друга, будто что-то потеряли. Не имея понятия о чувственности, я считала этих полувзросликов странными. Лучше держаться от них подальше!
Фото из сети интернет.
Продолжение - http://proza.ru/2017/03/26/347