Отец Яков очнулся в темноте. Все тело болело, словно по нему прошлась армия безумных кочевников, а правая рука и вовсе не желала сгибаться. Священник попытался подняться и сесть, и упал. Со второй попытки это ему удалось. Он огляделся, но по-прежнему ничего не видел. Он поднес ладонь к лицу и дрожащими пальцами нащупал многочисленные ссадины и кровоподтёки, глаза были целы. Тогда в чем же дело? Старик напряг память, пытаясь сообразить, где он и что с ним приключилось. Это далось ему с большим трудом. Голова гудела, как труба менестреля.
Внезапно отец Яков вспомнил все. Как они открыли дверь незнакомым людям, и те вошли в казарму. Как их хотели арестовать, и Мишель убил человека с королевской грамотой. Что случилось дальше, он помнил смутно. Все закрутилось и завертелось, пришло в движение вокруг него. Капитан стражи, казалось, впал в ярость. Священник еще никогда не видел, чтобы так сражались. В руках Мишеля клинок со свистом рассекал воздух серебристой молнией так быстро, что дружный напор солдат разом захлебнулся. Дикий хохот капитана и огонь холодных глаз заставили бы повернуть вспять и вепря, не то что людей, в чьих душах так легко разжечь искру страха, стоит только поднести свечу.
Однако нападавших все же было слишком много, и Мишель ничего не мог с этим поделать. Копейщики оттеснили его к стене, а потом что-то с силой обрушилось на голову отца Якова, и он упал в вязкую пропасть безвременья и забытья, такую сладкую, что совсем не хотелось пробуждаться. Он плыл по реке бесконечности, и ему было так хорошо и так легко. Совсем как в молодости, когда отец Яков еще не был священником, когда многое было ему под силу.
Старику даже снились какие-то сны. Хорошие или плохие, он не мог сейчас вспомнить. Что он знал точно, так это то, что что-то важное не давало ему покоя, пробиваясь через вереницу образов и призраков прошлого. Что-то, за что он должен был уцепиться. Но отец Яков не понимал, только чувствовал, что должен что-то сделать, чувствовал это все сильнее, и от того ему становилось не по себе.
Ощущение благодати было порвано в клочья, да и река куда-то пропала. Он еще какое-то время будто летел куда-то, а потом очнулся.
Наставник Яноша откашлялся, прочищая пересохшее горло. Господи, как же сильно он хотел пить.
— Гляди-ка первый очнулся! — обрадованно сообщил звонкий голос из темноты.
— Кто здесь? — отец Яков напрягся. Ему решительным образом не нравилось, что кто-то незнакомый был рядом.
— А ну тихо, — пробасили откуда-то справа. — Сейчас ъазбеъемся.
Рядом со стариком что-то тихо зашуршало. Так тихо, что в любой другой раз отец Яков принял бы этот шум за мышей. Рядом со священником кто-то присел, и на него уставилась пара глаз. Как бы ни темно было вокруг, он готов был поклясться, что зрение его не обманывает.
— Ты кто? — спросил незнакомец, буравя священника немигающим взглядом.
Что-то подсказывало старику, что он может довериться этому малому. Хуже уж точно не будет.
— Отец Яков, — осторожно ответил старик.
В углу раздался сдавленный смешок и звонкий голосок сказал:
— Ого, слышь, его прям как того священника зовут, что при принце духовником служит.
— А ну тихо там! — сердито пробасил второй.
Два глаза опять уставились на старика, словно обдумывая что-то, и, видимо, придя к решению, произнесли:
— Будешь пъосто святым отцом. Я пан Чоха, самый главный, а там, — глаза на мгновение исчезли, словно их обладатель кивнул головой в сторону, — Шкаъпетка. Я здесь главный. Твое место будет там, — глаза опять мигнули. — Если что-то непонятно, объащайся ко мне, только тихо, а то пожалеешь.
Почему-то отец Яков не сомневался, что угроза будет приведена в исполнение, и пан Чоха, кем бы он ни был, не шутит.
— Где я? — прошептал старик еле слышно, решив не гневить незнакомца.
— Он не знает! — Шкарпетка задохнулся смехом, глухим, словно шорох.
Глаза вновь возникли перед священником. Пристально посмотрели на него и, убедившись, что тот действительно не имеет ни малейшего понятия, где он, сказали:
— Где же тебе еще быть. В тюъме!
Отец Яков с трудом разобрал сказанное и замотал головой, не желая верить услышанному. Он совсем не думал, что когда-то окажется в темнице. Но с другой стороны, прокручивая в голове недавние события, он понял, что он еще легко отделался. Смерть сотника и вооруженное сопротивление стражникам, без сомнения переодетым людям герцога, тянуло на серьезное преступление. Солдаты обычно мстят за своих, несмотря на приказы, и его вполне могли убить. Что ж хорошо, что остался жив. Интересно, что же случилось с его спутниками?
— А мои друзья? Со мной никого не было? — спросил отец Яков.
— Не видишь, что ли? — удивился Шкарпетка. — тут они, на полу валяются.
— Он не видит, — сообщил пан Чоха. — Глаза не пъивыкли к темноте.
В углу что-то прошуршало, тихо и назойливо, и рядом с паном Чохой возникла, словно из ниоткуда вторая пара глаз, живых и маленьких. Глаза пробежались по священнику, изучая его, а затем пару раз моргнули.
— Да, он совсе-е-ем старый, старше моего деда, мир его праху, — констатировал факт Шкарпетка. —Совсем они там наверху потеряли страх и совесть, раз уже и таких гребут.
— Святой отец, за что тебя? — полюбопытствовал пан Чоха, не обращая внимания на разглагольствования своего друга. — Попался на воъовстве цеъковной утваъи?
— Не понимаю о чем вы, — голова у наставника Яноша все еще болела, и соображал он с трудом, но достаточно ясно для того, чтобы слова этих двух странных субъектов ему не понравились.
— Ну, так за что тебя упекли в тюрьму? — полюбопытствовал Шкарпетка. — Знаешь, не каждый день тут можно встретить церковников.
— Понятия не имею, — ответил отец Яков, но вопрос заставил его не на шутку задуматься. Действительно за что? Эх, многое отдал бы он сейчас, чтобы мыслить здраво, но чем больше он думал, тем сильнее болела голова.
— Эй, стража или кто здесь есть! — крикнул священник, вспоминая все. Беспокойство о Яноше накатило волной, заставляя забыть об осторожности и страхе. Нужно было выбираться отсюда как можно скорее. — Стража! Освободите меня!
— Тихо, святой отец, — вдруг посерьезнел пан Чоха. — Ты в тюъме, и эти стены не любят шума.
Словно в подтверждение его слов где-то вдалеке гулко звякнуло, так что мурашки пробежали по коже, и до них донесся звук медленных шаркающих шагов.
— Плохо дело, — прошептал едва слышно пан Чоха. — Он пъоснулся. Пъячься!
Вокруг прошуршало, и глаза узников словно растаяли, слились в этом царстве ночи с непроглядным мраком. Священник несколько раз моргнул, силясь пробиться через черную пустоту, но все было тщетно. Лишь шаги все приближались, становясь ближе и громче. Он будто остался один перед тем, что приближалось, так пусто и тихо было вокруг.
Отец Яков даже мог различить позвякивание железа, связки ключей, на поясе тюремщика. Как странно! Наставник Яноша просто знал, что это были именно они, хоть он и не видел никогда ни их, ни человека, который их хранил. Все чувства здесь, под землей обострились до предела.
Внезапно темноту прорезал луч света, до того яркий, что отец Яков от неожиданности зажмурился и отпрянул, больно ударившись о каменную кладку стены. Старик чуть было не вскрикнул, но страх заставил его терпеть и молчать. Сжав зубы, он затаился, боясь вздохнуть и пошевелиться. Все его тело чувствовало опасность, волнами исходившую от человека, замершего где-то впереди. Наверное, у их камеры. Сомкнутыми веками старик чувствовал жар фонаря, слышал чье-то незнакомое дыхание.
— Очнулся, — неприятный склизкий голос рядом не спрашивал, в нем звучала уверенность и жестокость. — Добро пожаловать в Чертоги Тьмы!
Что ж пан Чоха не лгал, и его спутники, действительно, попали в темницу Кемценя или Чертоги Тьмы, как называли это место в народе. Сырое подземелье, вырытое под городом, куда не проникали лучи света, где всегда было промозгло и холодно. Вот что это было за место. Обитель скорби и печали, страха и смерти, где с распростертыми объятиями встречали преступников, воров и убийц и с неохотой отпускали их на свободу.
— Сиди тихо, и дружкам своим скажи, чтоб не шумели, и тогда вы сгниете здесь быстро и без мучений, — рассмеялся тюремщик низким смехом, противным и лязгающим.
Свет внезапно померк, и шаги начали удаляться. Но отец Яков не спешил открывать глаза. Слишком уж страшным был тот человек, что приходил сюда. Ему очень не хотелось встречаться с ним глазами. Сцепив дрожащие ладони вместе, священник начал молится, пытаясь успокоится. Все мысли, кроме одной, исчезли из его головы. За что Господь шлет ему все эти испытания? За что?
— Повезло, — прошептали из темноты. Как только опасность миновала, Шкарпетка опять вылез из своего угла.
— Да, — подтвердил пан Чоха, — тебе везет, святой отец. Не смей больше так гъомко къичать. Слушай, что я тебе говоъю.
— Кто это был? — спросил отец Яков.
— Мы зовем его Он или Начальник. Он тут главный. Главнее даже меня. Следит за поъядком. Очень не любит къика и гама. Если будешь шуметь, он будет тебя пытать ъади забавы. Многие так погибли, не выйдя на свет. Потому сиди тихо. Слушай, что я говоъю!
Справа от священника раздалось шуршание, долгое и назойливое, точно кто-то полз по полу. Неужели крысы, пронеслось в голове у отца Якова. Он очень недолюбливал этих мелких прожорливых созданий и не только потому, что они дурно пахли и выглядели очень мерзко. Старик знал, что крысы несут чуму и прочие болезни, что они запросто могут напасть на человека и даже убить.
Что-то вдруг коснулось его ноги. Священник непроизвольно отпрянул и тишину вдруг прорезал настороженный голос:
— Эй, кто здесь?
— Хвала Всевышнему! — воскликнул отец Яков, узнав в этом охрипшем возгласе капитана Мишеля.
— Второй очнулся! — обрадовался Шкарпетка.
— А ну тихо! — сверкнул глазами пан Чоха, подползая ближе. — Совсем голову потеъяли?! Хотите, чтобы начальник веънулся?
— Я что-то не понял! Кто все эти люди, святой отец? И где мы?
— Мы в тюрьме, капитан, нужно выбираться отсюда, нужно что-то делать! — скороговоркой прошептал отец Яков. Его тело и разум требовали от него действий.
— Стоп-стоп-стоп, давай по порядку, — просипел Мишель, набрав в легкие побольше воздуха. А затем гулко закашлял, прочищая горло. Видимо, ему тоже крепко досталось. Когда капитан заговорил снова, его голос окреп и прозвучал неожиданного громко. Так, что отец Яков, успевший уже привыкнуть к едва различимому разговору узников, вздрогнул. — Во-первых почему все говорят шепотом?
— Потому что мы в Чертогах Тьмы и безумный тюремщик не любит криков, Мишель!
— Стоп, в чем проблема? — не понял капитан. — Это же моя тюрьма.
— Мы в камере!! — воскликнул священник.
— Э-э-э, — раздалось совсем рядом. — Начальник?
Две пары глаз мигнули пару раз, и Шкарпетка прошептал, медленно выговаривая слова:
— Пан Чоха, пан Чоха, с нами самый-самый главный!
— Вижу, — донеслось из темноты. — Добъа от этого не жди.
— Так-так, — в интонации капитана Мишеля явно читался смех, — уж не господа ли воры-неудачники сидят с нами? Лопни мое пузо, просто невероятно! Уж не думал, что снова встречусь с вами!
— Здрасте, начальник, — поздоровался Шкарпетка. — Мы тоже не думали…
— Вы знакомы? — удивился старик. Насколько он знал капитана городской стражи, тот питал не самые хорошие чувства к нарушителям закона и спокойствия. Те, в свою очередь, боялись его, как огня, и, по понятным причинам, страсть, как желали держаться от Мишеля подальше.
— Да уж пришлось познакомиться, — произнес капитан. Теперь отец Яков видел и его глаза в темноте. — Эти пройдохи известны на весь Кемцень. Заядлые воры с большой буквы. Стянут с тебя одежду, и ты даже не заметишь этого, пока не придешь домой и не увидишь, что наг, как младенец. — Капитан вздохнул. — Впрочем, еще большую известность им принесли неудачные побеги. Четыре раза они выбирались на свободу, но их ловили в самый последний момент.
— Пять ъаз, — обиженно ответил пан Чоха.
Мишель задумался на мгновение, а затем кивнул, соглашаясь:
— Да, верно! Первый раз вы стянули ключи у тюремщика, но сторожевой пес понял тревогу. Второй раз, вы сломали прутья в камере, но вас выдал шум падающего железа, третий раз вы выпрыгнули в окно на телегу с сеном, но вас схватили крестьяне.
— Пъошу вас, начальник, — взмолился пан Чоха, — мы пъавда уже миъные и спокойные. Поняли свою вину и испъавляемся.
— Что-то не верю я вам, — рассмеялся Мишель. — Все вы, воры, внутри гнилые. Лопни мое пузо, если я ошибаюсь, и вы не готовите очередной побег из моей тюрьмы. Но спешу вас заверить, что это невозможно. Камера, в которой мы сидим, самая надежная. Это нижний ярус, господа, — слова капитана прозвучали жестко и пугающе. — Мы очень глубоко под землей…
Мишель не на шутку обеспокоил отца Якова. В конце концов, старик же личный духовник принца! Их просто обязаны отпустить или, во всяком случае, его. Ведь если до церкви дойдут слухи о том, что наставник Яноша умер в темнице, у того, кто все это затеял, будут серьезные проблемы. Хотя, с другой стороны, их уже заточили в клетку. Значит не боялись последствий, либо риск был оправдан. И старик знал, что ждало победителя в такой игре. Трон. От принца избавятся, как он назойливой мошки. И это произойдет сегодня.
— Его убьют, — просто ответил священник, глядя во мрак. — Они избавятся от принца!
Эти тяжелые слова словно повисли в воздухе. Все шорохи стихли. Казалось, вся тюрьма, каждый ее уголок пробует их на вкус, отказываясь верить, боясь забыть.
— Капитан, мы должны выбраться отсюда. Должен же быть выход! — серьезно произнес отец Яков, понимая со всей очевидностью, что поставлено на кон.
— Выход есть, — пожал плечами Мишель, — он находится за вон той дверью с маленьким окошком и глухой решеткой. Все в превосходном состоянии.
Священник хотел было возразить, но тут в темноте раздался стон, долгий и протяжный. Старик напряг зрение, силясь рассмотреть, что происходит, и понял, что это очнулся Цегла. Молодой стражник с трудом поднялся с земли и облокотился о стену. Видимо, в схватке ему пришлось хуже всех. Пытаясь понять, что случилось, он медленно поворачивал голову из стороны в сторону и кривился каждый раз, когда острая боль пронзала все его тело.
— Боже, что со мной? — выдавил из себя стражник. Скорее прошептал разбитыми пересохшими губами.
— Цегла, как ты? — спросил Мишель, пододвигаясь к солдату.
— Плохо, мой капитан, — ответил тот и, промолчав, добавил. — Не знаю, смогу ли подняться. Кажется, мне сломали ногу.
— Дай посмотрю, ответил Мишель и склонился над Цеглой. Глаза отца Якова уже порядком привыкли к темноте, и он видел все больше и больше. Он уже мог различить силуэты людей, капитана и солдата и двух воров, застывших в напряженных позах у дальней стены. Старик видел, как руки Мишеля ощупывают раненую ногу, и каждое касание оставляет росчерки боли на необычайно бледном лице стражника.
— Могло быть и хуже, — покачал головой Мишель. — Но все равно нужен лекарь. Эх, сюда бы моего старого знакомого мастера Рафала.
— А где Диего? — только сейчас священник понял, что узников в камере меньше, чем должно быть. Тьма все еще скрывала лица людей, но глаза отца Якова уже могли различить силуэты заключенных, и рыцаря среди них не было.
— Хороший вопрос, — задумался Мишель.
— Может быть, его посадили в другую камеру? — спросил священник.
— Исключено, — капитан стражи знал, о чем говорил. — В тюрьме существуют определенные, гм…, правила. Узников помещают в одну камеру, чтобы их участь решать в одночасье, на следующий день. После суда все может перемениться, в зависимости от того, какое решение вынесет Его Величество.
— Это мне ведомо, — кивнул старик. Он прекрасно разбирался в законах королевства, многие из которых помогал составлять. И потому отец Яков знал, что вот уже много лет судебные дела разбирал барон Ивски, кастелянин замка. Ничего хорошего это не предвещало.
— Я буду просить Божьего Суда, капитан, — прохрипел Цегла, морщась от боли.
— Не говори ерунды! — воскликнул Мишель. Голос его был полон несвойственной ему серьезности. — Тебя попросту убьют.
— Лучше погибнуть от клинка, чем сгнить здесь заживо. Это страшное место, ка-питан!
— Послушай меня, солдат, — Мишель склонился над стражником и заглянул ему в глаза. — Право на Божий Суд вызовет лишь смех у барона. Он разрешал поединки до тех пор, пока однажды одному смельчаку не удалось победить и вырваться на свободу. С тех пор он не разрешает поединки… — капитан замолчал, задумавшись, его взгляд упал на ногу стражника, и Мишель добавил. — Даже если барон разрешит Божий Суд, с твоей раной у тебя нет никаких шансов. Но, обещаю тебе, мы выберемся из этой дыры!
Отец Яков лишь молча качал головой. Слова Мишеля вызвали в его гудящей от боли голове воспоминания о былых временах. Тогда в королевстве чтили старые законы, и право на поединок никто не пытался отнять у людей. Все знали, что Господь внимательно наблюдает за всем, что творится на земле, направляет руку с мечом и дарует победу тому, кто прав. Ни раз люди сражались друг с другом, отстаивая свою правоту. С победивших снимали обвинения, а проигравших хоронили.
— Но все же, где в таком случае Диего? — повторил свой вопрос священник.
— Думаю, нашего друга барона убили, — произнес Мишель, отрывая от своей и без того уже рваной рубахи кусок ткани, чтобы перевязать рану стражника. Звук рвущихся ниток прорезал тишину. — Иных объяснений я не вижу.
Слова капитана были слишком жесткими, даже смешными. Насколько отец Яков знал Диего, тот не мог так дешево отдать свою жизнь. Нет, совсем нет. Мишель заблуждается. Старик чувствовал, что барон живее их всех, но вот, где он и что с ним, оставалось большим вопросом.
— Что же мы будем делать, капитан? — прохрипел Цегла.
Мишель не успел ответить. По коридору вновь раздались шаги. Видимо, они говорили достаточно долго, и терпение тюремщика лопнуло.
— О-о-о нет, только не это, — в голосе Шкарпетки, едва различимом и дрожащем, читался ужас и отчаяние.
— Плохо дело, — поддержал напарника пан Чоха. Его глаза смотрели на Мишеля, ожидая о того руководства к действию. — Начальник, вы можете что-то сделать с ним?
— Конечно, это же моя тюрьма! — Мишель разразился грубой бранью. Казалось, он совершенно не чувствовал себя узником.
— Открывай камеру, хромая развалина! — крикнул Мишель тюремщику. — Да поживее, а то останешься безработным!
Шаркающие шаги стали громче. На священника вновь накатилось неприятное чувство страха и холода. Краем глаза он успел заметить, что воришки вновь исчезли среди лохмотьев, слились с темнотой, которая будто сгустилась и стала вязкой и пугающей. Цегла также почувствовал что-то. Молодой стражник вжался в стену, его щеки и лоб стали белее, чем мел. Интересно, у него самого такое же лицо, успел подумать отец Яков, но тут мысли его спутались. Тюремщик замер у двери в их камеру, и ослепительно-желтый свет ударил в глаза священнику. Последним, что он разглядел, была фигура Мишеля с растрепанными седыми волосами, бесстрашно застывшая перед входом, или выходом.
— Отворяй камеру, кому говорю! — в голосе капитана звучала и насмешка и угроза. Причудливым образом они переплетались между собой, отчего Мишель казался бесстрашным и дерзким.
В ответ из-за двери раздался пугающий лязгающий смех. Тюремщика явно забавляло положение, в которое попал капитан.
— Ну! Отворяй же! — Мишель разразился бранью. — Мое терпение на пределе!
Смех за дверью стал громче и сильнее.
Капитан в гневе ударил кулаком по двери. Доски едва слышно скрипнули от мощного удара. Все равно что бить по каменной кладке. Слишком толстая и мощная, дверь была надежным препятствием на пути к свободе.
— Птичка попала в клетку? — участливо спросил тюремщик. — Капитаны меняются, Мишель, а я остаюсь, я остаюсь, — сказал тюремщик, смакуя каждое слово.
— Ты делаешь большую ошибку! Выпусти меня!
— Это ты капитан, сделал большую ошибку, встав не на ту сторону, — рассмеялся тюремщик, — завтра важные шишки решат твою судьбу. Как жаль, что я не смогу тебя пытать. Всегда хотел послушать, как ты визжишь. Но они сказали приберечь тебя для особого дела.
Кулак Мишеля с силой обрушился на дверь, но тюремщик уже уходил назад по длинному коридору, громко смеясь, и смех его, многократно отраженный эхом, был страшен и холоден, как лед.
Капитан разбежался и попытался высадить плечом дверь, но все было тщетно. Тюрьма была построена на славу.
— Сиди тихо, капитан! — долетел до узников злорадный крик тюремщика. — Тебя-то я не трону, но твоих друзей я заставлю стонать!
Угроза заставила старика поежиться. Слишком часто за свою жизнь он видел пытки и тех несчастных, которым их подвергали. Ужасное зрелище, от которого кровь стынет в жилах.
— Начальник, пъошу не злите его, — раздался из темноты взволнованный, почти молящий голос пана Чохи, что совсем не походило на тот угрожающий тон, которым он приветствовал наставника Яноша — Это не стоит того, повеъте.
— Я не сдамся, — ответил Мишель, сев на пол рядом с Цеглой.
Сказав это, капитан надолго замолчал, вероятно, разрабатывая план побега. Во всяком случае, отец Яков очень надеялся на это.
Теперь, когда боль в голове слегка улеглась, священник начал осознавать, в какую передрягу они угодили. Из Чертогов Тьмы люди обычно не выходили живыми. Сырость и грязь вместе со скудной едой быстро подтачивали волю к жизни. Тех, кого обходили стороной болезни и голод, нещадно пытали бездушные стражи подземных темниц, в большинстве своем люди безжалостные и жестокие, наслаждавшиеся болью и страхом своих жертв.
Стало заметно холоднее. Отец Яков поплотнее закутался в рясу, но это вряд ли могло помочь. Промокшая от дождя ткань только забирала тепло. Наконец, он не выдержал и поднялся на ноги. Спина отдалась тупой ноющей болью, а суставы в руках и ногах захрустели. Старость тяжким грузом навалилась на священника. Его тело требовало отдыха и горячего очага. Заставив себя выпрямиться, старик начал двигаться, чтобы согреться.
— Что случилось, святой отец? — спросил Мишель.
— Боюсь, если мы отсюда не выберемся, сырость прикончит меня раньше, чем я смогу взглянуть в глаза нашим палачам, — ответил наставник Яноша.
Капитан лишь пожал плечами.
— Начальник, — из угла донесся робкий шепоток. — Можно спросить?
Мишель не спешил с ответом. Видимо, раздумывая, стоит ли разговаривать с ворами или прикрикнуть на них, чтобы знали свое место и не приставали к честным людям. Отчего-то отец Яков был уверен, что, дай капитану волю, он бы отправил болтаться на виселицу всех проходимцев, жуликов и шарлатанов. Как-то давно, когда священник был значительно моложе и только познакомился с Мишелем, тот поведал ему, что лихие люди, словно чума, наводняют города и села великого прежде королевства. От них нет ни продыха, ни спасения. И стража лишь задерживает, но не лечит болезнь. Только жесткая рука может навести порядок, сказал тогда Мишель, и когда такой день придет, закон станет чем-то большим, чем листы пергамента.
— Спрашивай, — наконец, ответил капитан. По его тону было видно, что он не очень-то рад беседе. — Все равно это лучше, чем коротать время наедине со своими мыслями.
— Спасибо, начальник, — обрадовался Шкарпетка. Его маленькая фигурка в два счета оказалась рядом с Мишелем, и маленькие глаза, точно два огонька, замигали в темноте. — Вы говорили про принца. Его правда убьют? А как же король?
— А что король? Король мертв. Скончался сегодня, — ответил Мишель.
— Ого-о, — удивился Шкарпетка. Новости редко доходили до узников Чертогов Тьмы. А когда доходили то, как правило, становились уже историей.
— Каъоль умеъ! Да здъавствует каъоль! — откликнулся пан Чоха.
— Король умер! Да здравствует король! — Шкарпетка последовал примеру напарника.
— Что-то новенькое. Воры славят королевскую власть, от которой всю жизнь спасаются бегством, — рассмеялся Мишель.
— Зъя вы так, начальник… — в голосе пана Чохи звучала обида. — Быть может, мы и воъы, не скъою. Но мы поъядочные воъы…
— Да, порядочные!! — перебил напарника Шкарпетка. — И честные!
Пан Чоха зашипел на него, и тот, замолчав, отскочил в сторону. И как раз вовремя. Тяжелая рука громилы расчертила воздух как раз там, где только что стоял Шкарпетка. Пан Чоха явно не любил, когда его маленький друг вставлял свои пять копеек.
— Мы поъядочные воъы, начальник! Мы веъны хаъоне. Пусть наша пъофессия и немного э-э-э… специфическая. Для нас весть о смеъти коъоля это потъясение. Мы скоъбим.
— Благородные воры, ну-ну, — слова пана Чохи порядком развеселили Мишеля.
— Начальник, так что с принцем? Что-то затевается, да?
Две пары глаз уставились на капитана в ожидании ответа. Что и говорить. Интриги королевского двора в народе пользовались особой популярностью. Ведь что может быть лучше, чем свежие слухи о смертях, заговорах и кознях баронов. Ну а правда еще интереснее слухов.
— Надеюсь, что Господь не допустит этого, — сухо ответил Мишель. — Думаете, сидел бы я и отец Яков с вами, если бы герцог не планировал заговор.
— О-о-о, духовник принца, отец Яков! — выдохнул Шкарпетка, смотря во все глаза на старика. Казалось, вор испытал неподдельный шок.
— Заговоъ, — прошипел пан Чоха, — убийство… Да это настоящее злодейство.
— Да вам-то какое дело, — нарушил тишину молчавший все это время Цегла. — Вы же воры. Вам ваша шкура и золото дороже всего на свете.
— Какие мерзкие слова, — возмутился Шкарпетка. — Сколько нужно повторять, что мы честные люди и верные подданные.
— Были бы честными, не сидели бы в тюрьме, — сказал Цегла.
— Ха-ха-ха, — теперь уже рассмеялся пан Чоха. — Чья бы коъова мычала. Вас то, погляжу, кинули в темницу, несмотъя на честность, а завтъа, небось, казнят.
— С чего это нам вообще вам верить. Может заговорщики вы сами и есть, — поддакнул Шкарпетка.
— Казнят? — удивился отец Яков.
— Казнят, казнят, мы еще утром слышали, когда еду приносили, — расплылся в улыбке Шкарпетка. Маленькому воришке, казалось, доставляло удовольствие произносить эти слова.
— Чей это приказ? — спросил Мишель.
— Баъон Ивски. Он лично будет ъуководить казнью.
— Что-то у вас слишком наглые и счастливые лица. Видал я людей перед казнью. Бледные, сосредоточенные, они ловят каждое мгновение жизни, стараясь растянуть отмерянные им часы… А вы, я погляжу, живее всех живых! Бьюсь об заклад, что предчувствие меня не обманывает! — воскликнул Мишель, поднимаясь на ноги. Не успел Шкарпетка отскочить в сторону, как капитан оказался рядом и схватил вора за ворот рубахи.
— А ну-ка признавайся, что вы задумали! — капитан с силой начал трясти Шкарпетку, так что тот словно тряпка болтался из стороны в сторону. Маленькие глаза расширились от ужаса и стали походить на два больших блюдца.
— Э, начальных, поставь его, — примиряющим тоном произнес пан Чоха. — Мы тут ни пъичем.
— Да-да! Совсем не причем, — прохрипел Шкарпетка.
Однако Мишель не спешил отпускать Шкарпетку. Несмотря на кромешную тьму, он видел в глазах вора ложь. Чувствовал, что его обманывают. Это чувство нельзя было объяснить. Оно выработалось у него за годы службы: допросов, расследований и общения с чернью.
— Повторяю свой вопрос еще раз, — холодно произнес Мишель, выделяя каждое слово. — Отвечай, что вы задумали?
Шкарпетка попытался вырваться из железной хватки капитана, но тщетно.
— Хорошо, — кивнул Мишель. — Не хочешь говорить, я тебе помогу. Вы планируете побег?
— Ладно, твоя взяла, — сдался пан Чоха. — Отпусти мальца. Я все ъасскажу.
Мишель разжал пальцы, и Шкарпетка едва не упал на пол, в последний момент все-таки сумев сохранить равновесие. Воришка согнулся в три погибели, и его тело сотряс глухой, надрывный кашель.
— Пойдем со мной, начальник, — прошептал пан Чоха. — Эта лучше увидеть самому.
Громила поманил капитана стражи рукой и словно тень, бесшумно и плавно, что при его размерах было просто удивительно, заскользил к дальней стене, где было свалено в кучу какое-то тряпье. При ближайшем рассмотрении оно оказалась старой воровской одеждой, местами присыпанной землей.
— Вот, — громила пригнулся и указал на стену.
Там, почти у самого пола будто клубился сгусток тьмы, едва заметный глазу, сливающийся с царившим вокруг мраком. Капитан опустился на колени и протянул руки, ощупывая каменную кладку. Его пальцы бледными полосками заскользили по стене, пока в одно мгновение не исчезли. Вначале отец Яков даже подумал, что глаза обманывают его, но нет. Гнетущую тишину нарушил голос Мишеля:
— Очень интересно. Это подкоп, верно? Куда он ведет?
Пан Чоха замялся, и Шкарпетка радостно сообщил:
— Мы не знаем, начальник. Там внизу коридор, ведущий во тьму. Местечко не из приятных, скажу я вам, очень сыро и влажно. А земля под ногами местами влажная и мягкая с ручейками холодной, как лед, воды. Но всяко лучше, чем казнь!
— Удивляюсь, почему вы еще не убежали, — съязвил Мишель.
— Нас бы тут уже не было, если бы не вы. Работы осталось совсем немного, на час, может быть меньше, — откликнулся Шкарпетка. — Нужно расширить лаз и вытянуть пару камней, чтобы пан Чоха пролез.
— Кто бы сказал, не поверил, — присвистнул Цегла. Любопытство пересилило боль в ноге, и раненный стражник подполз к ним, чтобы взглянуть на проход.
— Да, — кивнул Мишель. — Я бы сказал, что это невозможно. Но как оказалось, я ошибался! Побег с нижнего яруса войдет в историю.
— Главное, чтобы повезло, и все удалось, — сказал Шкарпетка.
— Должно, а то казнят, — вздохнул пан Чоха. — Тепеъ понимаете, почему нужно молчать и не пъивлекать внимание? Дъугого шанса не будет. Если нас застукают, то смеъть, — вор прочертил рукой линию вдоль горла, словно показывая, что их ждет в случае провала.
Перспектива отдать Богу душу совсем не радовала отца Якова, как и его спутников. Судьба дала им в руки возможность спастись. Грех было ею не воспользоваться.
— Тогда чего мы стоим? — воскликнул Мишель. — За дело!
Как оказалось, воры ухитрились украсть у охранников нож и пару толстых гвоздей. Нож был старым, ржавым, широким и совершенно тупым. Он не годился для боя, а вот для того, чтобы копать землю, выковыривать камни и вгрызаться в старую известь, его можно было использовать. Это напарники и делали с большим успехом. За несколько недель кропотливой и осторожной работы они сумели вынуть из кладки десятки булыжников. Вначале работа шла сложно, так что в пору было предаться отчаянию, но жажда свободы толкала их вперед. С каждым днем небольшое отверстие расширялось. Затем на место камней пришла сырая земля, и работа пошла быстрее. А два дня назад им и вовсе улыбнулась удача. Земля, которую они выковыривали, расширяя лаз, внезапно подалась вперед и с глухим стуком провалилась куда-то вниз. Из дыры запахло сыростью и свободой.
— Только тихо и осторожно, — предупредил пан Чоха, протягивая один гвоздь капитану, а второй — Цегле, а сам, вооружившись ножом, стал сбивать известку. Шкарпетка же юркнул в проход, чтобы помогать им снизу.
Работа пошла на удивление быстро. Раствор, что годами держал известняк, отсырел и осыпался, а булыжники и вовсе крошились под натиском железа. Увидев это, Мишель не удержался и выплеснул целую волну ругани в адрес незадачливых строителей, которые, по его мнению, превратили темницу в проходной двор.
За несколько часов работы проход расширился до такой степени, что в него уже почти можно было пролезть. Но именно почти, так как последний валун, достаточно большой и громоздкий, никак не поддавался. С трех сторон он был очищен от земли и известки, и только четвертая сторона намертво сидела в кладке. Тогда Пан Чоха и Мишель обхватили его руками и начали расшатывать. Вниз посыпалась каменная крошка и пыль, освобождая булыжник из векового плена. Раз за разом камень все глубже уходил в пролом, а пыли, казалось, не было конца. Она словно дождь лилась нескончаемым потоком, так что впору было удивиться откуда ее там столько.
— Ну же еще раз, лопни мое пузо, — прокряхтел Мишель. Даже в темноте чувствовалось, что он напряжен до предела.
Они поднажали, и огромный валун зашатался, выворачивая соседние более мелкие камни и увлекая их за собой, оставляя вереницу трещин. Минуты бежали точно песчинки в песочных часах. Огромная глыба, наконец-то, сдалась и поползла вниз, пока вдруг не обрушилась с грохотом туда, где стоял Шкарпетка. Пан Чоха и Мишель едва успели отпрянуть от прохода, когда большое облако пыли дыхнуло в их сторону песком и землей. Казалось, вся тюрьма содрогнулась от нанесенной раны.
Вдалеке раздались шаги. Много шагов. Похоже, все хранители мрачных Чертогов Тьмы бежали сейчас сюда, чтобы узнать, что случилось.
— Быстрее! — прокричал Мишель, выплевывая хрустящую на зубах грязь. Больше не было смысла сохранять тишину.
— Бежи-и-и-и-им! — просипел пан Чоха, прыгая в темноту.
— Я не могу подняться, капитан, — в голосе Цеглы слышался страх.
Мишель схватил стражника подмышки и подтащил к зияющему провалу. Цегла ухватился за края дыры руками и исчез внизу.
— Поторопись! — крикнул Мишель отцу Якову.
Шаги тюремщиков звучали уже совсем близко у самой двери.
Священник развернулся и последовал за Цеглой, боясь оборачиваться. Он слышал, как в двери с противным скрежетом поворачивается ключ от замка.