Дома мы не нужны. Книга третья Удар в спину

ВАСИЛИЙ ЛЯГОСКИН
ДОМА МЫ НЕ НУЖНЫ
   
               Краткое содержание двух первых книг.
            Книга первая: "Битва эпох".
            Три десятка русских - вчерашних пенсионеров, не ждущих от жизни ничего хорошего, оказываются посреди развалин на краю реликтового леса, в далеком прошлом. И практически сразу подвергаются нападению саблезубого хищника из прошлых эпох. Только благодаря навыкам подполковника Кудрявцева этот день не стал для них последним. Хищник повержен, а в русский лагерь из последних сил добегает израильтянка Оксана Гольдберг, бывшая "русская" биатлонистка, одна из немногих оставшихся в живых израильтян, тоже попавших в этот удивительный лес, и большей частью погибших от страшных хищников, напоминавших одновременно медведей и волков, а потом - после бегства из крошечных руин Земли обетованной - от рук сирийских боевиков. Вокруг русских - подполковника Кудрявцева, профессора Романова, тракториста Никитина - начинает формироваться анклав. Его боевая группа во главе с подполковником уничтожает стаю собакомедведей, и ее предводительницу - седую медведицу, обладавшую уникальными ментальными свойствами. Подобные, и более удивительные сверхвозможности, обретают люди, попавшие в этот мир. А еще - они снова молоды и здоровы. За что им все это? Профессор Романов выдвигает теорию: неведомое, всемогущее существо, стремившееся изменить, а то и вовсе прервать развитие человеческой цивилизации, но в силу определенных причин не смевшее, или не желающее делать это собственными руками, посылает в прошлое людей, которые сами признали, что не нужны никому в своем времени. Посылает на семьдесят тысяч лет назад, на побережье залива Баб-Эль-Мандеб, где именно в это время перешло через пролив маленькое племя первобытных людей, которое даст начало современной цивилизации...

            Книга вторая: "Союз нерушимый".
            Версия профессора Романова блестяще подтверждается. Поселенцы узнают, что вокруг пытаются наладить жизнь, или, быть может, ждут помощи другие анклавы. Но не везде "русских", которых с каждым днем все больше, ждут с распростертыми объятиями. Итальянская колдунья, колумбийские наркобароны, дикари Океании - они не только сами попали в новый мир, но и привнесли в него свои жестокие нравы. Первые жертвы заставляют подполковника Кудрявцева быть осторожнее; и в то же время призывают его спешить - ведь главное богатство мира, в котором предстоит жить ему, и его друзьям, это люди. Жизнь, между тем, начинает налаживаться. Все лучшее, что изобрела человеческая цивилизация, взято на вооружение, и даже преумножено - благодаря новым способностям. И город, который собирается строить русский анклав, или Союз, должен стать необычным - ведь неведомый "бог" по недомыслию, или иной, неведомой причине, "дарит" им удивительный, универсальный строительный материал. А где строят дома, там рано или поздно создаются ячейки нового общества. К окончанию второй части в лагере играют сразу пять свадеб...

                КНИГА  ТРЕТЬЯ:  "УДАР  В  СПИНУ"

            Тяжело вставать рано утром в понедельник. Но Алексей Александрович, заснувший на широком матрасе (спецзаказ!) в обнимку с теперь уже законной женой Таней-Тамарой под утро, не пропустил первые звуки просыпающегося лагеря. Или это жена его разбудила? Может она, как Оксана с Бэйлой когда-то, караулила, чтобы профессор не ускользнул без нее в поиск?
Как будто Романов мог обмануть любимую. Договорились же еще вечером, что едут ввосьмером — именно столько людей помещалось в «Эксплорере». Прямо свадебное путешествие получается — сразу четыре пары молодоженов собрались сегодня продолжить спасательную экспедицию. Только супруги Левины оставались в лагере. Для Бориса безопасность последнего была превыше всего, а Света Кузьмина — теперь уже Левина… В общем — ей было хорошо там, где был Боря.
Остальные… для начала, конечно, в разведку — из каких краев и времен, кроме миоценовой эпохи, неведомый злой разум перенес сюда непреодолимую преграду для микроскопического племени предков современного человека? Предков в том числе профессора Романова и его товарищей.
Таня-Тамара потянулась под простыней, умудрившись этим движением едва не заставить Алексея Александровича отказаться от сегодняшней поездки. А потом она выскользнула из-под хлопчатобумажного покрывала в одном колье, подаренном вчера мужем…
Когда профессор открыл мечтательно зажмуренные глаза, Таня-Тамара уже застегивала с хитрой улыбкой на губах камуфляжную куртку на высокой груди. Она словно прочитала мысли Алексея Александровича, потому что нагнулась над ним, поцеловав в краешек губ, и спросила откровенно соблазняющим голосом:
— Ну что, мы сегодня едем?
Впрочем она тут же, не дожидаясь, пока Романов затянет ее обратно под простыню, приняла деловой вид. Тем более, что кто-то — а именно Толик Никитин — громко постучал в стенку медицинского фургона, который за отсутствием пациентов временно отдали в пользование чете Романовых, и закричал, разбудив при этом, наверное, еще не одного человека:
— Романовы! Вы едете? Автомобиль уже завели!..
Конечно тракторист, как всегда, преувеличивал. Но когда подхватившийся профессор выпрыгнул из фургона, не заметив ступенек, застегивая в прыжке последнюю пуговицу на своей куртке, ругать широко улыбающегося Никитина, не осталось ни задора, ни желания.
Лицо тракториста лучилось счастьем настолько светло и ярко, что вполне могло заменить собой почти показавшееся над горизонтом солнце. Этот молодожен наверное сегодня совсем не спал, как и Бэйла, прижимавшаяся сейчас к его боку нежной и ласковой кошечкой. Словно не она была главным и лучшим снайпером лагеря; словно не она хладнокровно и расчетливо всаживала тяжелые пули в ту точку, куда указывала рука командира.
А вот и сам Александр Николаевич — с Оксаной, естественно.
— И как теперь к вам обращаться, — хмыкнул про себя шутливо профессор, — господин Президент?
И опять его опередили. Никитин, как всегда несдержанный на язык, сунулся к командиру:
— Ваше Высокопревосходительство! Семья Никитиных к несению службы готова!
Романову стало стыдно за товарища, а потом немного страшно — лицо командира, мгновением раньше светившееся такой же широкой, как у Анатолия, и, наверное, у него самого, улыбкой, вдруг застыло. Полковник чуть скривил губы в недоброй усмешке; он явно хотел бросить что-то резкое, но пересилил себя, улыбнулся вполне дружелюбно — может потому, что его взяла под руку Оксана?
— Договоришься когда-нибудь, Анатолий, — вполне беззлобно отреагировал на неудачный экспромт тракториста Кудрявцев, — пошлю тебя к туземцам — будешь там чинами да званиями разбрасываться.
— Так здесь же никого нет, — попытался как-то сгладить немного нервное начало дня Алексей Александрович, — единственное племя на сотни верст вокруг. Но туда Анатолия точно нельзя посылать — какая после него цивилизация получится?
Все вежливо посмеялись, а командир задумался, и Романов понял: «Что-то Александр Николаевич сейчас опять напророчит».
— Я бы не был так уверен, Алексей Александрович, — наконец сказал Кудрявцев; он тут же уточнил, — насчет племени.
— Вряд ли еще кто решился перебраться через пролив, — засомневался профессор.
— А оттуда? — рука командира показала в сторону, противоположную побережью Индийского океана.
— Так там же чего только не наворочено — и пустыня, и горы высоченные. Не удивлюсь, если за ними еще какой-нибудь новый пролив образовался; шириной километров так в двадцать пять.
— Знаешь, как дикари могли преодолеть твой пролив? — Кудрявцев улыбался прежней ироничной улыбкой.
— Как?! — поразился Романов. Он не был уверен, что даже им, владеющим знаниями и технологиями двадцать первого века, удалось бы преодолеть двадцатипятикилометровую преграду без риска для здоровья и жизни. Учитывая, что из средств переправы у них были только моторная лодка да двигатель от яхты. А ведь еще в воде их могли ждать неведомые чудовища — и не только те, что жили за семьдесят тысяч лет до рождества Христова.
А полковник теперь рассмеялся:
— Просто им надо было попасть по эту сторону пролива раньше, чем он появился. Такое могло случиться?
— Могло, — засмеялся в свою очередь профессор, — а завтракать мы сегодня пойдем?
— Пойдем, — пригласил всех командир, — надо успеть, пока кто-нибудь не помешал…
Успели! Как раз до того момента, когда перед столом появился Набижон Одылов — новый директор новой же школы. Первой школы этого мира! Хотя… Алексей Александрович в свете недавней беседы уже не был так категоричен. Он теперь ждал от аборигенов любого сюрприза. Лишь бы этот сюрприз не был смертельным — для них, для «новых русских», да и для самих дикарей тоже. Слишком много смертей видел профессор Романов за последние две недели. Да и сам едва избежал печальной участи быть съеденным племенем каннибалов.
— Успел, — шумно отдувался Одылов, — не уехали.
Он в последние три дня вертелся словно белка в колесе — ругался с комендантом, проводил бесчисленные совещания с учителями; на парочку даже Алексея Александровича затащил. А сегодня, оказывается, был готов открыть новый учебный год. Не сам, конечно. Предоставил эту возможность полковнику Кудрявцеву, о чем и прибежал сообщить.
Александр Николаевич вроде как беспомощно огляделся — в такой роли ему еще никогда не приходилось выступать. Но профессор-то видел — командир был безумно рад такой новости. А директор уже трещал, делясь сокровенным. Оказывается, лучшей, в его представлении, была старая советская школа обучения — школа шестидесятых — семидесятых годов, когда сам Набижон учился в обычной русской школе. Когда, кстати, учился и сам Романов, и командир, и практически все их товарищи.
— Вот по традиции у нас сейчас будет линейка, посвященная началу нового учебного года, — Одылов посмотрел на часы, — через пять минут. Так что время подготовиться у вас, товарищ командир, еще есть. Родителям (он строго посмотрел на Оксагу) тоже желательно присутствовать…
Так что «Эксплорер» нетерпеливо зафырчал мотором только через два часа — после линейки, закончившейся проносом на командирском плече сразу двух первоклашек — Даши и Маша. Правда колокольчик был один, зато какой! — тот самый, с которым в новом мире появился Сергей Благолепов.
Потом был первый урок — к удивлению профессора Романова — физкультура. Он даже подошел к расписанию уроков, вывешенному на общей доске объявлений. Все правильно — все шесть учебных дней в неделе начинались со спортивной разминки, которую для школьников проводил самый настоящий чемпион мира.
Такой урок командир тоже не пожелал пропускать. Даже снял камуфляжную куртку с полковничьими погонами, оставшись в тельняшке-безрукавке. А когда к нему с охотой присоединились остальные «разведчики-спасатели», профессору ничего не оставалось делать, как тоже стянуть с себя верхнюю часть камуфляжа.
Школьную разминку Алексей Александрович одолел, не посрамив чести своей новой семьи — а как иначе, если рядом с ним по малому кругу, уже размеченному комендантом для возведения первой стены будущего города, бежала Таня-Тамара. Так, практически на бегу, они и разместились во внедорожнике. Только командир на несколько мгновений задержался, подозвав к себе Юру Холодова.
Сержант сегодня руководил трофейной командой — с грузчиками в «Витаре» и майором Цзы за рулем трактора. Оказывается, далеко не все ценности прежнего мира были найдены и переданы в рачительные руки Валеры Ильина. Что хранилось в многочисленных подвальных этажах? Да хотя бы в развалинах той же Пизанской башни? Профессор и сам бы не отказался порыться в раскопах; с лопатой он был в последнее время весьма дружен.
Однако впереди их могли ждать более удивительные открытия, и отказываться от такой чести — быть в составе отряда первопроходцев — он не собирался…
«Витара» не отставала от передового автомобиля; «Эксплорер» даже подождал ее (командир за рулем подождал, естественно), пока не выгрузились у развалин итальянского лагеря землекопы с лопатами и автоматами Калашникова. Сам же Холодов с Дубовым на пассажирском сидении продолжил путь вслед за разведгруппой.
У следующего, колумбийского, лагеря «Эксплорер» тоже остановился. Никто из разведчиков вопросов Кудрявцеву не задавал — даже чересчур любопытный Никитин. Может, он хотел сам угадать, куда это повел Холодова полковник. А тот довел сержанта до окраины лагеря наркобаронов и топнул по земле ногой. И все! Развернулся и быстро пошел обратно к автомобилю. И уже вырулив на накатанную колею вдоль стены леса, вдруг рассмеялся:
— Задавайте свои вопросы. Про клад, наверное?
— А я кажется догадался, товарищ полковник, — первым, как всегда отличился тракторист.
— Ну?
— Это там вы палки обгорелые — ну те, что от кокаиновой рощи остались — закопали.
— Молодец, — поощрил парня командир, — а зачем они нам нужны?
Теперь решил отличиться Алексей Александрович:
— Может, для музея?
— Одну оставим для музея, — не стал его разочаровывать полковник, — а остальные…
— Остальные — для безопасности, — это уже Бэйла, которая на удивление быстро осваивала русский язык, — вы же сами все время, товарищ командир говорите, — «Главное — безопасность!».
— Молодец, — даже немного удивился командир, нажимая несильно на педаль тормоза — рядом с автомобилем бежал алабай; бежал без остановки уже не один километр, — это мы с профессором Арчелия решили провести новый эксперимент.
— Это не типа того, когда вы моего Марио заставили колотить по каменюке кувалдой целый час, — вскинулась Ира Ильина (до сих пор Ильина, не пожелавшая взять фамилию мужа), — без всякого результата, кстати. Марио потом весь день не мог успокоиться.
Итальянец, сидевший рядом, попробовал возразить, но Ирина дернула плечом, и парень заткнулся. В этой семье роли уже были распределены, но Марио, судя по счастливому лицу, его роль нравилась. Вместо него ответил Анатолий:
— Это он расстроился, когда товарищ полковник эту каменюку из пластмассы одним ударом расколошматил. Так то же командир! Никому больше такое не под силу!
— Так прямо и никому? — по лицу Кудрявцева никак нельзя было разобрать, доставила ли ему удовольствие такая похвала; зато было видно, что он чего-то ждет от соратников.
И дождался. От жены, Оксаны:
— То существо, хозяин белой медведицы… Пластмассовая роща тоже наверное его…
— Создание, или изобретение, — подхватил профессор, — и уж оно-то точно знает все свойства этого пластика.
— В том числе как его разрушить. Но кое в чем этот божок оказался бессилен.
Теперь поняли все. Да и как не понять, когда они своими глазами видели непреодолимые для чудовищ укрытия — ту же Стену Плача, мандариновую рощу абхазцев, или даже… дохлую корову в индийском анклаве.
— И что? — задал общий вопрос Никитин.
— Что-то есть в этих укрытиях, — объяснил командир, — может даже не совсем материальное. По крайней мере Виталик Дубов вчера от нашей бани — от сруба — без всяких проблем «Хускварной» кусок бревнышка отчекрыжил. Вот мы и решили с Георгием — разотрем частицы укрытий и добавим в пластмассу. Порознь и сразу все вместе, а потом…
— А потом Марио дадим кувалду — пусть стучит, — засмеялся опять тракторист, — а командир покажет ему, как можно разбить одним ударом.
— Надеюсь, что у меня тоже не получится, — по его ставшему напряженным лицу в зеркале профессор понял, как сильно Александр Николаевич на это надеется, — так что у Холодова кроме основной задачи есть еще одна — доставить в лагерь фрагменты всех укрытий. Да-да (это он отреагировал сразу на несколько недовольных гримас), и от хижины людоедов тоже.
— А центральный участок, — вспомнила вдруг Оксана, — тот, где было логово?
— А кого он спас? — по еврейски, вопросом на вопрос, ответил командир и дискуссия закончилась.
Между тем «Эксплорер» приближался к первой запланированной остановке; именно здесь должны были выгрузить часть багажа, которым пропах весь салон несмотря на опущенные до отказа стекла дверей автомобиля. Профессор Романов вспомнил слова ламы Севера о том, что ни сам он, ни его «коллеги» никаким диетам не подвержены и… а вот и он сам — встречает гостей.
Сегодня лицо ламы было приветливым. Может оттого, что от автомобиля несло не бензиновыми парами, а густым ароматом копченого мяса? Даже Малыш удостоился короткого поглаживания по безухой голове, на которое, к удивлению профессора, не огрызнулся. Пес словно подставил свою голову под благословление, и получив его, весело помчался вдоль границ участка, помечая их, как небезосновательно предположил Романов, по-своему, по-собачьи.
А лама Севера с помощью Анатолия и Марио отнес припасы, включая несколько канистр с водой в пещеру, которая, опять таки по предположению Алексея Анатольевича, была сейчас самым прохладным местом в округе на многие сотни, а может, и тысячи километров. Впрочем, он тут же вернулся. Может потому, что не хотел отпускать русских без беседы. Как бы не твердили разнообразные религиозные и иные аскеты о возможности самосовершенствования путем углубления во внутренний мир, без общения с другими людьми прожить было невозможно. Иначе ты уже не человек — такой была твердая убежденность профессора Романова.
Сейчас Алексей Александрович с интересом внимал словам ламы, который пытался донести до собеседников, а особенно до Кудрявцева, к которому собственно и обращался, спорную мысль о том, что все в мире можно понять, обратившись к прошлому. К тому прошлому, информация о котором никуда не исчезает, «записывается»… ну хотя бы в камнях, который сейчас окружали их.
— Ну и правильно, — подумал профессор, глядя, как тибетец поднял камешек размером с куриное яйцо и поднес его к уху, — здесь ведь больше ничего нет кроме камней. Да и вся жизнь этих людей проходит в окружении каменных круч да перевалов. Ну еще снег выпадет зимой, а весной растает. Сейчас он скажет, что этот самый снег и несет информацию…
А лама опустил ладонь с камнем от уха и протянул его полковнику:
— Миллионы лет этот камешек ждал, когда к нему обратятся. Сначала как часть потока раскаленной лавы; потом в монолите скалы, и совсем немного отдельным куском, привнесенным сюда благодаря солнцу и снегу (а что я говорил?!). Он впитывал память каждой снежинки, каждого лучика солнца… Хочешь — спроси, что видел он за миллионы лет? Какие битвы, какие драмы, быть может, разворачивались рядом?..
И командир кивнул, закрыл глаза и прислушался к камню, который теперь замер в кулаке у его уха. Все с жадным любопытством замерли — и Алексей Александрович тоже. Вот спокойное выражение лица Кудрявцева сменилось слабым любопытством, затем улыбкой; тут же улыбка превратилась в гримасу — настолько ужасную, что виски профессора словно сдавила какая-то неодолимая сила; однако эта сила не могла заставить отвести глаза от лица друга, от его побелевших пальцев, которые, казалось, сейчас раздавят камень в порошок.
Романов вздрогнул (да и все рядом наверное тоже), когда командир с видимым усилием открыл глаза и… улыбнулся. Виски словно отпустили чьи-то недобрые сильные ладони, и профессор открыл рот, чтобы задать вопрос.., но Кудрявцев заговорил раньше:
— Как много плохого, просто ужасного было в прошлом — намного больше, чем хорошего. Или этому камешку просто не повезло. А вообще-то я тут себе нафантазировал наверное, и камень тут совершенно не причем.
Он опустил взгляд на ладонь, до сих пор сжатую в кулак и начал медленно разжимать пальцы. Потрясенный ученый так и не закрыл рта, наблюдая, как один за другим пальцы командира открывают всем на обозрение горстку мелкого песка — все, что осталось от камня. Профессор первым отвел взгляд от полураскрытой ладони; он не удивился тому, с каким жадным изумлением, любопытством и… восторгом смотрели его товарищи. В глазах сунувшегося вперед тракториста словно застыл возглас: «Это же командир! Он еще не такое может!».
Но больше всех был потрясен лама. Словно не он только недавно протягивал камень Кудрявцеву, не он предлагал поэкспериментировать.
— Вот и смотри на результат эксперимента! — с некоторым злорадством подумал Романов, — а то пятьдесят лет, помедитируй… Нет у нас пятидесяти лет.
А лама Севера между тем пришел в себя очень быстро. О ухватил командира за рукав куртки и, словно забыв от потрясения русский язык, потащил его без слов к темнеющему входу в дацан. И опять гости столпились у входа в каменное жилище лам. Теперь оно выглядело более обжитым.
— Хотя.., — обвел взглядом голые каменные стены профессор, — вроде ничего тут не прибавилось… Запах (понял он); запах копченого мяса — что же еще? Это тоже маленькое волшебство; волшебное мастерство Зины Егоровой.
Лама меж тем подвел командира к камню. Нет — к Камню с большой буквы. И в смысле размеров, а был этот «камешек» никак не меньше их «Эксплорера» — это без подземной части; и конечно в части той тайны, которую он скрывал. В груди Алексея Александровича сладко заныло предвестьем открывающейся перед ними тайны.
Полковник Кудрявцев уперся плечом в Камень, словно в тот самый внедорожник, застрявший в грязи, и покрытый инеем громадный валун сразу, без раскачки, и — что удивительно — без ожидаемого скрежета и визга раздавленных мелких камней отъехал в сторону. Словно был, как и «Эксплорер», снабжен невидимыми взорам колесам, на которых и проехал сейчас до противоположной от входа стены.
Но не камень теперь интересовал всех, а то, что он совсем недавно скрывал — круглое отверстие в каменном полу, в которое нестерпимым глазу потоком врывались лучи другого (другого ли?) солнца. И это солнце, как совершенно точно понял Романов, светило людям двадцать первого века.
А первой на этот раз опомнилась Ира Ильина. Она вдруг вытащила из кармана мобильный телефон и принялась тыкать в кнопки. Через считанные мгновения все остальные присоединились к ней, и профессор в том числе. Только командир и Толик Никитин стояли неподвижно, уставившись друг на друга.
Алексей Александрович, в отчаянии вглядываясь в маленький экранчик, показывающий полное отсутствие здесь связи, краем сознания успел отметить, как Кудрявцев медленно кивнул и Анатолий, глубоко вздохнув (для храбрости наверное), «нырнул» в это отверстие. Отчаяние не заполнило Романова, да и остальных разведчиков, тоже убедившихся в отсутствии заветных черточек на дисплеях; в первую очередь потому, что теперь он жадно ждал возвращения тракториста. А где-то на самом дне его любопытства жила и никак не могла исчезнуть не совсем честная мыслишка: «А вдруг он не вернется? Вдруг трактористу милей блага цивилизации, привычный мир без чудовищ и непонятного будущего, чем мы, чем…", — его взгляд остановился на напряженной лице Бэйлы, которое вдруг прояснилось, в то время, как в отверстии потемнело.
Тракторист спрыгнул на каменный пол как-то неудачно; если бы не сильные руки полковника, лежать бы ему сейчас у ног товарищей. А руки у тракториста были заняты. Он держал в них огромный ком кристально-белого снега, который тут же сунул в руки жене:
— Держи, ты наверное в своем Израиле никогда не видела такого.
К Бэйле с визгом бросились остальные девчата, так что только парни видели, как Камень, опять повинуясь рывку командира — теперь тот действовал одними руками, без плеча — занял свое привычное место. И профессор почувствовал вдруг, как что-то обрывается в нем, словно пуповина у новорожденного, покинувшего теплое лоно матери. Хотел ли он вернуться в прежний привычный мир?
Этот вопрос он задал не себе, а Толе Никитину, который первым вышел из дацана.
Тракторист на долгие мгновения задумался, а затем, к удивлению Алексея Александровича, рассмеялся и кивнул:
— Хотел бы.
— Так зачем..? — начал было Романов, но Никитин его не слушал и не слышал; он словно отвечал самому себе:
— Хотел бы пройтись по своей улице; набить кой-кому морду и заставить починить сарайчик бабе Оле. А потом… я бы выправил ему заграничный паспорт и отправил его в Израиль. Туда ведь виза не нужна? — повернулся он к жене.
— Нет, — ошарашено кивнула та, — а зачем?!
— Как зачем? — притворно удивился тракторист, — тебя искать. Там ведь ты меня еще не дождалась!
— Вот еще, — фыркнула Бэйла совсем по-русски, — нужен ты мне там такой старый.
— Ничего, — не обиделся Анатолий, — любовь зла…
— Если ты имеешь в виду того козла, которого привели китайцы, — со смехом вступила в этот семейный разговор Ирина, — то да, такого козла в Израиле точно нет.
Все дружно рассмеялись. Кроме Анатолия, который единственный, к удивлению профессора, стоял теперь с серьезным, даже торжественным видом:
— А вообще-то нечего нам там делать. Пусть сами разбираются. Наш дом — здесь!
— Вот это правильно! — поддержал его командир, — так что поехали, посмотрим. что еще у нас в доме не в порядке.
Через пару минут «Эксплорер» круто повернул направо, к темнеющей вдали идеально ровной линии каменного отрога. Позади остался задумчивый лама Севера, позабывший даже помахать вслед автомобилю. «А может это у них, тибетцев, не принято», — подумал Алексей Александрович, пытаясь понять, почему командир так и едет вдоль стены леса, когда их цель — неведомые лесные дебри — темнела в двух-трех километрах слева по ходу движения.
Он даже собрался задать этот вопрос, когда внедорожник резко затормозил и полковник, ни слова ни говоря, выпрыгнул в открытую рывком дверцу и исчез в миоценовом лесу. В руках у него уже был арбалет; другой рукой он махнул, явно приказывая группе дожидаться командира. Это было не совсем честно по отношению к товарищам, зато вполне оправданно — признал профессор — ведь в густом лесу и он, и другие бойцы только мешали бы стремительно преследующему кого-то Кудрявцеву.
А лес, как оказалось, был не таким уж и густым. Иначе как командир ухитрился бы разглядеть в нем двух мальчишек, которых совсем скоро и привел, держа за руки. Нет — за руку он держал старшего — лет двенадцати; младшему не было, наверное и семи, и он сидел на другой руке полковника, стискивая его шею своими ручонками с такой силой, что Маша с Дашей могли только позавидовать.
Казалось, никакая сила не оторвет этого сербского мальчишку о Кудрявцева; но нет — ласковые слова девушек, а потом и знакомая речь — это профессор опять стал переводчиком — заставили его все таки разжать объятия. И вот уже оба давятся совсем крошечной (на их взгляд) порцией хлеба с мясом, запивая обед такой вкусной водой.
Как они смогли выжить в лесу, куда дружно драпанули, когда в сербский лагерь живой волной хлынули твари?! Что ели и пили две недели? Неважно — главное они дождались помощи; а тут еще новость, что рядом есть соплеменники, и совсем скоро они их увидят. А когда еще позволил погладить себя Малыш…
— Ну что, — явно повеселевший командир советовался с командой, — едем домой?
Увидев ставшие враз кислыми физиономии парней, он рассмеялся:
— Ну хорошо, доедем до гор — тут совсем немного осталось — а назад вдоль того лесочка вернемся, — Кудрявцев показал на темневшую вдали опушку, куда так стремилась душа Алексея Александровича.
Старший мальчик забрался на колени к Марио, младший теперь не отходил от тракториста, который на удивление всем мгновенно находил общий язык с детьми — может быть потому, что сам в глубине души был таким же пацаном? Во всяком случае шкодничать он любил не хуже иного малолетнего хулигана.
До стены, выросшей перед ними как-то сразу, добрались очень быстро. Что такое для внедорожника с мощным мотором каких-то двенадцать километров. Все вышли из автомобиля. Мальчишки смотрели на отвесную стену, которая здесь доходила метров до трехсот, с восторгом. А взрослые — с понятным изумлением: какая могучая сила могла сотворить такое, и, главное, зачем?
Вдоль этой стены, продолжающей расти с каждым метром, «Эксплорер» ехал медленно, словно командир каждый момент ждал засады. И дождался! Путь к неведомым джунглям преградила водная преграда; не очень широкая — метров пятьдесят. Но даже до нее добраться было нелегким делом. А точнее — смертельно опасным. Потому что берега этой стоячей реки, а точнее канала, тоже явно искусственного — вон какие они идеально ровные, — так вот эти берега буквально кишели крокодилами. А может, такое впечатление сложилось у профессора из-за их огромных, просто нереально громадных размеров?
Автомобиль остановился, не доехав до канавы метров сорок — ближе подъехать командир явно опасался. Мерно рокотал двигатель; рычаг переключения коробки передач стоял уже в положении заднего хода, а Кудрявцев все медлил, не давал команду на выгрузку. И профессор воспользовался этой паузой. Он открыл свой планшет, на который тут же покосился с завистью Никитин. Самому Анатолию подарили на свадьбу шикарный набор инструментом, которому тракторист искренне обрадовался.
Но теперь в руках Алексея Александровича был самый нужный на эту минуту предмет, в который его друзья — доцент Игнатов и Ежиков — в качестве свадебного подарка записали Википедию. И сейчас настала пора радоваться такому дару.
Романов не стал раздумывать — занес в поиск то, что видел перед глазами: «Вымерший гигантский крокодил». Ведь эти монстры явно не были современниками профессора. А Википедия выбросила сразу двух кандидатов — саркозуха и дейнозуха — вымерших миллионы лет назад крокодилов, действительно достигавших десяти, и даже пятнадцати метров — вон как тот экземпляр, который сейчас поднял голову и уставился на людей, все таки покинувших автомобиль, немигающим взглядом.
Увы, в Википедии не говорилось, и не могло говориться, как начинал атаку древний земноводный хищник. Этот побежал неторопливо, словно не веря, что рядом действительно находится добыча.
Резко щелкнула тетива арбалета, но не знавшая прежде преград оперенная стальная смерть лишь скользнула по покатому черепу, прочертив по нему длинную борозду. Тут же рядом громыхнуло. Вроде бы один раз, но профессор даже не оглядываясь знал, что сейчас к плечу вскинули оружие и Бэйла, и Оксана. И действительно — выпуклые глаза хищника вдруг вспухли, взорвались кровавыми брызгами, но крокодил лишь запнулся на мгновение, и продолжил атаку.
Насколько острыми были слух и осязание хищника, смотреть было некогда. Больше того — не было времени даже запрыгнуть в автомобиль, тем более что водитель сейчас опять целился в крокодила. Был ли так уверен в этом выстреле командир?!
Тетива теперь щелкнула не так звонко; или это показалось Романову, уже зажавшую в руке ладонь Тани-Тамары, чтобы бежать вместе с ней в сторону — туда, где слепой уже древний хищник не сможет догнать добычу…
Крокодил словно споткнулся; более того, остановившись на мгновение, он вдруг закружился на месте, сразу подняв в воздух тучи травы и грунта — словно щенок, пытавшийся поймать хвост. Оказалось, что поймать и хвост, и остальные части тела уже мертвого, но до сих пор исторгающего океан энергии, вполне возможно. Что именно — громкий звук выстрелов, запах крови или это бешенное вращение привлекло собратьев хищника? Комья земли еще падали вниз, а ужасные пасти уже тащили мертвое тело назад, в тихие воды длинного омута. Через пару минут бешеный коловорот продолжился уже под водой — видимо более умные, или ленивые особи гигантской стаи ждали обед дома.
Профессор отпустил побелевшие пальцы жены и уставился на командира с укоризной. Тот вернул ему взгляд — уверенный как всегда; Алексей Александрович понял, что Кудрявцев держал все под контролем; только как быть с адреналином, который до сих пор бурлил в крови? И не только в его крови — надо было только посмотреть на потрясенные физиономии товарищей.
— Вот в чем разница, — задумчиво протянул командир, словно не заметивший его укоризненного взгляда, — со старым болтом можно послать только кинетическую энергию рогов арбалета…
— А с новым, пластмассовым? — в Романове проснулся ученый.
— С новым.., — Кудрявцев задумался, наверняка формулируя, — послать свою энергию, свое желание пробить кость, камень, броню; просто убить наконец…
— Да.., — протянул Анатолий, — такому «крошке» человек на один зуб. Перекусит пополам и не почует.
— Что человек? — Алексей Александрович снова уткнулся в планшет, не забывая поглядывать на бурлящий водоем, — у этой водоплавающей ящерицы сила укуса в два раза больше, чем у тираннозавра. Он этого ящера вполне мог перекусить пополам. И перекусывал, кстати, — это тоже было в Википедии. Оба этих крокодила — и саркозух, и дейнозух питались в том числе крупными динозаврами.
— Вот бы этих длиннохвостых стравить с теми тираннозаврами, что за речкой живут.
— Ага, — засмеялся Марко, только теперь отпустивший руку Ирины, — на веревочке отведем.
— Интересно, — поменял тему профессор, — зачем их сюда перенесли?
— Как зачем? — удивился Анатолий, — затем же, зачем и нас, и собакомедведей, и тех же динозавров…
— Да? — резко повернулся к нему Алексей Александрович, опуская руку с планшетом, — а почему тогда эта канава тянется не поперек, а вдоль направлению движения дикарей; я уверен, что там, — его рука протянулась в сторону, откуда приехал «Эксплорер», — эта протока продолжится. Такое ощущение, что крокодила здесь для того, чтобы не разбежались… хотя бы они.
Теперь его палец показывал поверх водной поверхности, которая никак не успокаивалась. Там, в редких зарослях каких-то лиственных деревьев (куда им до миоценовых секвой!) стоял медведь. Нет, два… три — вот уже целая стая мохнатых хищников наблюдала за бурлением воды, и, конечно за незнакомцами у «Эксплорера».
И были эти «мишки» под стать древним крокодилам.
Пальцы профессора опять забегали по клавиатуре. Википедия и теперь была готова помочь, и совсем скоро профессор уже бормотал под нос, впрочем достаточно громко, чтобы спутники могли расслышать:
— Гигантский короткомордый медведь; один из самых крупных хищных млекопитающих, обитающих в эпоху последнего оледенения. Высота в холке до метра восьмидесяти сантиметров; выпрямившиеся самцы достигали трех с половиной метров. Весили в среднем около шестисот килограммов, особо крупные экземпляры — больше тонны. Название — понятно… по форме морды, которая, кстати… точнее череп, а не морда, имеет больше общего с крупными кошачьими, чем с современными нам медведями. А это значит.., — тут Алексей Александрович оторвал взгляд от экран и бросил его на хищников, застывших за протокой, — что никакая ягода-малина их не устраивала. Только мясо — лошади, бизоны, верблюды. Ну и конечно, человек — те его предки, что обитали на американском континенте.
А потом — примерно двенадцать с половиной тысяч лет назад… ну, вы понимаете, что я имею в виду, короткомордые медведи вымерли. Скорее всего, потому что резко сократилось количество те самых крупных млекопитающих, которыми он и питался.
— Ну эти-то живее всех живых, — опасливо добавил Никитин, — худоваты, правда… Видать тут тоже эти самые млекопитающие вымерли…
Тут он осекся, поскольку понял видно, какими млекопитающими могли питаться эти хищники. Тягостную тишину нарушила Бэйла:
— Командир?..
Вопрос она могла задать только один, и касался он, как понял профессор, винтовки Драгунова, которую израильтянка медленно поднимала к плечу.
— Нет! — остановил ее возглас командира.
Еще раньше хищники, казалось такие неповоротливые, исчезли в зарослях. Только двое остались на месте — не самые крупные — те, что, может быть, добровольно подставляли себя под выстрелы. Или так распределялись роли в этой стае мохнатых зверей. По крайней мере ни у кого, включая профессора, не оставалось сомнений — хищники были знакомы с огнестрельным оружием; с результатами его применения…
Автомобиль тронулся в путь — медленно, на расстоянии тех же сорока метров от протоки. Провожали ли их взглядами неподвижные серо-зеленые монстры? Никаких видимых подтверждений профессор не замечал. А вот мишки провожали вдоль берега, держа ту же безопасную дистанцию от своего берега.
— Мы что, — так и будем кататься? — наконец не выдержал Анатолий.
— А что ты предлагаешь? — командир вглядывался куда-то; вроде бы опять в сторону их родного, миоценового леса.
— Давайте начнем выбивать этих крокодилов. Когда-то ведь это придется делать. Почему не сейчас? Ведь там, — тракторист махнул рукой направо — туда, где неторопливо трусили медведи, — может быть люди живые нас ждут.
— Ага, — чуть сварливо, на правах законной жены возразила Бэйла, — а потом эти мишки, а может и кто пострашнее, в два прыжка перемахнут через лужу и окажутся у нас в лесу. Сам ведь сказал, что они голодные. Что они начнут делать?
Вопрос остался без ответа, потому что командир все таки что-то выглядел и резко затормозил.
— Меня больше беспокоят не крокодилы с медведями, а вот это! — он ткнул пальцев в стену миоценового леса; нет не в стену, а повыше нее — туда, где едва различалось взглядом облачко сизого дыма.
Облачко росло и означать это могло одно — в лагере что-то случилось, и чья-то рука (скорее всего это был начальник охраны) подожгла сигнальный костер. Или два костра. Или, что было хуже всего, сразу три, что означало, что дела в русском лагере совсем плохи и требуется немедленная подмога. Два означали опасность, с которой дежурная смена справлялась сама. Единственный сигнальный костер звал: «Ваше присутствие желательно, потому что произошло что-то непонятное, пока не грозящее бедой…».
Разглядеть на таком расстоянии, сколько дымов поднимались в небо, и как они объединились благодаря ветрам над лесом, было совершенно невозможно — до лагеря отсюда было больше двадцати пяти километров. И самый ближний путь (не считая, конечно, извилистых лесных троп, был тот, что вел вдоль крутой стены — почти до самой реки, до Волги, а дальше, по пойме, практически рукой подать.
Алексей Александрович не успел поделиться таким рассуждением. Командир резко, практически на одном месте развернул тяжелый автомобиль и погнал его навстречу стремительно растущей каменной стене. Однако лететь к этой преграде по траве не было никакого смысла — «Эксплорер» круто повернул, как только достиг последней секвойи; вправо вела такая же широкая полоса заросшей равнины.
Профессор украдкой прижал руку к левой стороне груди, где опять кольнуло; скорее это был психологический, а не физический укол — ведь именно здесь, под зловонной хижиной дикарей он совсем недавно едва не простился с жизнью. Таня-Тамара не пропустила это движение; может быть она тоже почувствовала нечто подобное. Ее рука стиснула другую ладонь Романова, и боль постепенно отпустила.
А внедорожник здесь прибавил в скорости, и прибавил хорошо. Ведь вдоль стены леса уже несколько дней ездили трактор с телегой и легковой транспорт, так что до следующего поворота ничто не должно было помешать «Эксплореру», мчавшемуся сейчас, словно по автобану со скоростью (профессор пригляделся со своего сидения во втором ряду кресел к спидометру) никак не меньше ста километров в час. И этот замечательный автомобиль буквально «проглатывал» все кочки, неся пассажиров ласково и вальяжно.
Вот промелькнули по правую руку развалины валлонского лагеря, чью мертвую тишину уже не нарушало мычание коров; совсем скоро мимо пролетели еще одни каменные останки, помнящие (если верить ламе Севере) в тот числе и пьяные выкрики тайваньских парней. А вот и высокая крыша хижины маньчжурского шамана, бывшего портала, связывавшего когда-то их новый мир с прежним.
— Ничего, — успел подумать Романов, провожая взглядом остроконечную крышу, возвышающуюся над развалинами, — у нас есть другой портал. И пусть никто из нас не собирается бежать из этого мира, сама возможность вернуться… домой, в Санкт-Петербург греет душу.
В последнем перед поворотом лагере развалин практически не было; все сборные постройки и медицинский фургон африканцев уже обрели постоянную прописку в русском лагере. Но именно здесь командир остановил автомобиль, притормозив его перед поворотом. Он легко выпрыгнул в дверцу; все последовали за ним — не затем, чтобы размять ноги, ведь просидели они в салоне не больше пятнадцати минут. Нет — они сгрудились вокруг полковника Кудрявцева, который рассматривал на лишенном растительности пятачке рыхлой земли отпечатки ног. Босых ног. Он медленно поднял голову и, найдя профессора, кивнул:
— Вот они, твои дикари!
Профессор кивнул в ответ, проглотив встречный вопрос: «Почему мои?», потому что раньше прозвучал другой, тревожный возглас:
— Командир!
Кричал Никитин, который единственный сейчас стоял поодаль от группы, у другой такой же проплешины. Тут тоже были следы босых человеческих ног, и Анатолий прикладывал свою, в берце, к одному из них — громадному, наверное в полтора раза превышавшему размерами отпечаток этого самого берца.
А командир вдруг громко выдохнул и уже совсем не тревожным, даже скорее веселым голосом воскликнул:
— Ну что, Анатолий, ждал в гости Николая Валуева? Вот он и прибыл.
Рука его тем временем тянулась вперед — туда, где над русским анклавом вырастал темный столб дыма. Один!..
К дому подъезжали медленно, едва фырча двигателем внедорожника. Может потому к ним не повернулся никто из толпы, окружившей кого-то, или что-то за пределами огородов. А может, никто не обратил внимания на автомобиль потому что окрестности заполняла музыка, от которой невозможно было оторваться?
Аккордеон надрывно спрашивал у рябины, что стояла, качаясь; чей-то голос (Лариса Ильина — узнал все-таки профессор) отвечал за рябину, что та никак не может перебраться к дубу, а чей-то многоголосый хор — без слов, одним напевным длинным девичьим стоном подтверждал — да, не пара дубу рябина, как не пара коню трепетная лань, волку ягненок, а русским.., нет — всем людям — вот эти статные полуголые «красавицы», что выстроились перед сидящей на сером кубе (одном из первых образцов строительных конструкций) Ириной Жадовой. Последняя вдруг замерла, остановив меха аккордеона — девушка увидела подходящего командира с товарищами. Она испуганно заморгала и повернула лицо направо — туда, где стоял, наверное самый примечательный гость. В этом гигантском старике, одетом в выделанные звериные шкуры и опирающемся на огромный, явно неподъемный посох, Романов было угадал чьи-то знакомые черты, но эта догадка тут же растаяла, спугнутая строгим вопросом командира:
— Это что за концерт художественной самодеятельности? И почему гости поют голодные?..
ГЛАВА 2. ДЕ — ПРАВНУК ВОЖДЯ
Зверь в логове глухо заворчал. Де тоже ворчал бы, больше того — кинул бы в того, кто посмел разбудить его ранним утром, чем-то тяжелым, что первым попалось бы под руки. Но у пещерного льва не было рук; зато у него были страшные клыки и длинные когти, для которых порвать в клочья и шкуры на теле правнука вождя и само тело не составляло никакого труда.
Хо! Пусть этот зверь доберется сначала до тела не-зверя; до его — такого мощного и красивого — тела, или до тщедушного тельца брата по второй матери Лая. Пусть лев попробует преодолеть вроде такую хлипкую преграду — ствол приречного дерева, перегородившего сейчас вход в логово. Бревнышко, зажатое меж камнями так, что предоставляло свободный ход только поверх себя, конечно стремительного броска зверя не выдержит. Но зачем ему, пещерному льву, бросаться на твердый и несъедобный кусок дерева, когда над ним вроде бы достаточно места, чтобы протиснуться наружу и успеть вонзить клыки в сладкую сочную плоть двуногих?
По правде сказать, все это — и бревно, и обманчивую щель над ним, придумал Лай, но кто его будет спрашивать. Победа над ужасным; самым опасным, а потому самым почетным в качестве трофея хищником, все равно будет его — Де, сына Дена и правнука Дената. Дед погиб точно в такой охоте; он так и не стал Деном, оставшись в памяти просто Де… Точнее, ни в чьей памяти он не остался — кто будет помнить о неудачнике, у которого, может быть не хватило отваги или мозгов. А может быть, просто рядом не было такого… признаем — умного брата по второй матери.
Чуткое обоняние не-зверя почуяло терпкий запах льва. Тот был уже рядом с хлипкой преградой; даже вроде бы царапнул деревяшку когтями, отчего она мелко задрожала. Инстинкт наверное подсказывал зверю: неспроста совсем рядом ждут его источающие вкусные запахи двуногие, не надо совать голову в эту щель…
— А сам я, — ощерился про себя Де, — сунул бы голову в эту ловушку? Вот Лай бы не сунул, а я? Нет! Я бы разнес вдребезги эту тонкую деревяшку, вырвался на волю и рвал бы, рвал на части, заполняя сладкой кровью и мясом живот так, чтобы потом можно было в приятной истоме заползти в логово и валять там на мягких шкурах львицу…
Вот между каменным сводом и бревнышком показался нос — черный, блестящий, с шумом втягивающий воздух. Затем — рывком — на бревне оказалась вся голова пещерного льва, огромная, с зачатками гривы. Глаза хищника — почти не-звериные, потому что дикое животное никак не могло смотреть так изумленно, моргнули. А удивляться было чему. Двуногий не-зверь, который должен был сейчас удирать без оглядки от своего неизмеримо более сильного противника, стоял перед львиной мордой на расстоянии двух вытянутых рук. И в этих руках была…
Открывший глаза зверь не успел разглядеть Священную дубину в руках не-зверя, потому что она уже стремительно падала вниз. «Крак!» — с таким же звуком, только намного тише и как-то… беззлобно, что ли, когда-то маленький Де колол камнем лесные орехи. Череп хищника был намного крепче ореховой скорлупы, но и в руках совсем взрослого (двадцать зим!) охотника был не обычный камушек.
Священная дубина представляла собой огромный, весом, наверное с Лая, молот (запретное слово, которое даже наедине нельзя произносить вслух!) из небесного металла (еще одно такое же!) — единственный такой предмет в племени. Да что там говорить — во всех племенах не-зверей, которые время от времени приходят на их родовой холм, на который когда-нибудь волчица принесет двух младенцев (так говорит прадед); приходят, чтобы поклониться эти самым священным вещам — дубине (молоту), который сегодня Де взял в руки в первый и в последний раз в жизни, двум мешочкам с едва угадываемыми в них камнями, которые прадед никогда не доставал — по крайней мере на глазах у правнука. Наконец третьими, не такими загадочными, предметами поклонения были еще два мешка из шкур. Эти были побольше, и в них хранились желтые кружочки с нацарапанными на них закорючками — совершенно одинаковые и почти невесомые.
По крайней мере когда вчера вечером прадед достал из меньшего мешка один такой кружочек и положил его на широкую ладонь, веса ее Де почти не ощутил. А Денат ловко подцепил кружочек и бросил его в мешок. С грустным лицом — Де впервые видел такое выражение у сурового прадеда — он сказал:
— Скоро еще один кружочек брошу я в этот мешок (он шевельнул тот, что был наверное впятеро больше первого) и в первом станет на один меньше.
— Но когда-то он совсем опустеет? — задал совершенно естественный вопрос правнук.
— Да, — кивнул вождь, — и тогда не-зверей не станет на этой земле.
— И кто же тогда будет убивать пещерных львов, кто будет жить на этом холме?
— Не знаю, — признался в своем незнании вождь — тоже впервые на памяти правнука, — кто-то придет нам на смену; может те четверорукие и хвостатые, которые не боятся прогневить Спящего бога; которых завещал опасаться великий предок Денатурат.
Имя священного предка прадед произнес, как всегда, с благоговением. Вообще-то оно тоже было под запретом, но только не для вождя. А потом… потом прадед произнес чудовищные, в понимании Де, слова:
— Совсем скоро ты, мой правнук и мой наследник, бросишь одну монетку в другой мешок. Да, — ответил он на невысказанный вопрос Де, — Мина понесла от тебя, и нам уже сейчас надо искать вторую мать для твоего сына.
Де, глухо замычав от ярости, обиды и раздражения, выскочил из родовой пещеры, которая была здесь, на склоне холма, куда когда-нибудь волчица принесет двух младенцев, с незапамятных времен — может быть со времен самого Денатурата! И ярость молодого не-зверя была понятна. Теперь ему нельзя было валять на мягких шкурах подруг — а до сегодняшнего дня все девушки и женщины в племени, да и в других племенах тоже, могли и обязаны были принадлежать ему — по первому зову, в любое время и любом месте.
Такое право молодой не-зверь считал самым приятным в положении члена Рода, которых — членов — было под небом всего трое. Он сам, прадед и отец Ден, которого вождь давно перестал воспринимать как своего преемника. Наверное потому, что Дена больше волновали не дела Рода, а дела племени; слишком он стал близок в низшим не-зверям и слишком далек от деда и сына. Но это его дела. А вот как быть Де? Как он будет обходиться без покорных ласк девушек, без их первых испуганных вскриков, без их неистовых ласк потом, когда они понимали, что лучшего мужчины, чем Де, среди не-зверей нет?
Нарушить запрет? Де содрогнулся всем телом. Он вспомнил, как его, мальчишку шести зим прадед взял поглядеть на остатки племени, нарушившего запрет; как он стоял вокруг окровавленных кусков низших не-зверей (ну это-то было совсем ерунда — одним племенем низших больше, одним меньше) и как зачем-то вернулась на эту бойню та, что учинила тут разгром. Седая медведица, палач Спящего бога.
Ее никто не видел, кроме мальчика, в свои шесть лет почти догнавшего ростом взрослых низших. Медведица не тронула его, только зевнула протяжно своей длинной волчьей пастью и заглянула в глаза Де. Этот взгляд не-зверь помнил до сих пор; помнил обещание того необъятного ужаса, который ждал персонально его в случае нарушения запретов, которых, кажется, было в их жизни больше, чем разрешенного.
Так что нарушить табу он не посмеет. Как-то переживет. А копившуюся злобу и нерастраченную внутреннюю энергию, которую до сих пор расходовал на покорных низших, будет изливать как-то по другому. Хотя бы вот так!
Тяжеленный молот поднялся и опять обрушился на полурасплющенный череп уже мертвого льва. Де колотил по нему, не замечая тяжести орудия, пока бревнышко, до сих пор пружинящая под его ударами, не переломилось пополам. Тогда он отошел в сторону и сел, лоснящийся мокрыми плечами в лучах восходящего солнца.
Теперь очередь потрудиться перешла к низшему брату. Тот еще как-то осилил две половины бревна, с трудом выдернув их из-под мертвого хищника. А вот сам лев…
Правнук вождя усмехнулся и все таки встал, понаблюдав немного за тщетными потугами коротышки. Он отодвинул Лая в сторону и рывком выдернул тушу хищника наружу, не побоявшись испачкать руки в крови и мозгах пещерного льва.
— Что значит не побоявшись? — спросил он вдруг себя, — я никого и ничего не боюсь! Кроме прадеда… немного, и Седой медведицы.
Он снова содрогнулся всем телом и, поставив ногу на недвижимое тело льва, поднял голову навстречу солнцу. Окрестные холмы озарил яростный крик двуногого хищника, в котором была большая доля звериного, несмотря на то, что парень гордо называл себя не-зверем…
Вечером был пир. Прадед даже разрешил готовить праздничные блюда в своей пещере — тут многие запреты снимались, и в очаге мясо поливалось изумительным настоем трав, от которых мясо хотелось есть и есть, пока тяжелый живот не потянет сам набок, на мягкие шкуры, где так хорошо… Нет, об этом лучше не думать, так же как о Мине, устроившей ему такой неприятный сюрприз, о сыне (конечно будет сын, а кто же еще, если за тысячи поколений не было ни одной женщины-высшей), которого он даже не хотел себе представлять. Любил ли он его так, как любят беззаветно своих щенят дикие звери? Он не дикий. Он не-зверь! И сам будет решать, кого ему любить, а кого нет. А пока он лучше понаблюдает за прадедом, который сидел в своем углу, на почетном возвышении, и… вдруг начал заваливаться назад.
Правнук первым оказался у тела, возбужденный, не знающий — радоваться тому обстоятельству, что он, кажется станет главой и этого, и всех остальных племен низших не-зверей, или страшиться этой ответственности. Он не успел дотронуться до прадеда, потому что тот оттолкнулся от стены своей опять обретшей упругость спиной, и поглядел с усмешкой и… все таки с благодарностью, на правнука, первым метнувшимся поддержать его. Его суровое лицо тут же стало еще суровей, почти сравнявшись застывшей непреклонностью с серым камнем позади него. В свете яркого огня костра его глаза казались полубезумными; корявые в тех же метущихся отблесках пальцы вытянули из под шкуры на груди (впервые в жизни, по крайней мере на памяти двадцатилетнего не-зверя) еще несколько — тоже явно священных — предметов: нанизанные на толстые нити бусины разной величина и цвета. Пальцы начали перебирать эти округлые камни, пока не нащупали самый темный, и прадед наконец заговорил. Заговорил торжественным и одновременно безысходным голосом:
— Спящий бог проснулся. И прислал под наше небо свою Седую медведицу… И еще другие чудовища, чтобы… Не знаю, не пойму зачем…
— Какое племя мы будем оплакивать? — это отец задал такой нужный сейчас вопрос. Нужный, в смысле — не к нам ли направляются эти чудовища?
Корявые пальцы опять заелозили по груди. Это длилось долго, нестерпимо долго — так что костер почти прогорел. И никто без разрешения вождя или его потомков не решился встать, чтобы подкормить жадное пламя сухими ветками.
— Вот! — наконец произнес прадед. Во тьме угла не было видно его лица, какая гримаса — радость или ужас исказили его голос, который Де не узнал бы, если бы не видел своими острыми глазами, как едва шевелятся губы Дената:
— Придет Великий охотник… Должен прийти, со своим племенем. И Спящий бог… боится его прихода (в голосе говорящего теперь было великое изумление). Потому шлет против него такие силы, каких не было еще одновременно под нашим небом никогда..
— Я! — вскочил неожиданно для себя Де, — я Великий охотник.
И действительно, разве не он сегодня поразил единственным ударом пещерного льва, разве есть у него противники на холмах, и далеко за их пределами? Прадед устремил навстречу ему недоумевающий, а потом разгневанный взгляд, и… какая-то чудовищная сила вдруг снесла парня на каменный пол — на глазах у низших не-зверей. Его, одного из трех высших! Де вскочил, готовый рвать на части любого, и… опустил тяжелые кулаки, наткнувшись еще на один взгляд, теперь насмешливый. Это Ден, отец, наградивший его оплеухой, чего не делал никогда в жизни, стоял перед ним, огромный и несокрушимый в пламени снова ярко вспыхнувшего костра.
— Убить зверя — даже мохнатого длинноносого великана или владыку пещерных львов трудно, но можно. Но этого мало, чтобы стать Великим охотником. Для этого надо…
— Что для этого надо? — Де устремился всей своей сущностью к отцу, тоже наверное впервые в жизни.
— Для этого надо, чтобы не ты сам, а другие признали, что ты Великий. Не сказали, а признали — всем сердцем. Ты готов ответить на этот вопрос?
Молодой не-зверь оглядел лица соплеменников — сначала низших, которые прятали взгляды, даже Лай; только Мина дерзко смотрела, не отводя глаз, в которых он прочел: «Нет, ты не Великий охотник.. И никогда им не станешь!»
Потом парень взглянул на прадеда. Тот ответил немного виноватым, но так же решительно отказывающим в праве именоваться Великим, взглядом. И Де побрел из пещеры, в который он провел все эти годы, как оказывается самые счастливые в его жизни. И уже сидя на холодном камне, под яркими звездами он поклялся, что пройдет время, и эти звезды будут светить или ему, или неведомому Великому охотнику — другого не дано.
А утром прадед объявил волю предков — племя покидает священный холм, на который волчица когда-нибудь принесет двух младенцев, и направляется навстречу судьбе, навстречу великой битве со Спящим богом, в которой все племя, и наследник Де в том числе (тут прадед строго поглядел на правнука) выступят на стороне Великого охотника.
— А когда Спящий бог будет повержен, — мрачно улыбнулся Де, — Великий охотник тоже может умереть, неважно по какой причине и от чьей руки.
Он успел заметить такую же ухмылку прадеда, и внезапно успокоился — понял, что замыслы вождя не сильно отличаются от его собственных. Потому он не сопротивляясь принял на себя обязанности, возложенные на время похода отцом, у которого (тут прадед и правнук не сговариваясь согласились) отлично получалось руководить племенем по хозяйственной части.
Священная дубина (молот) в пути конечно не подарок; надоела уже в первый день, за который Де успел и налюбоваться на зеркально-чистую поверхность металла, и ощупать все неровности рукояти, особенно каких-то царапин, глубоко вдавленных в этот неизвестный материал — не камень, не дерево — удивительно прочный, который не брал даже кремневый нож не-зверя. Царапал, точнее пробовал царапать эту рукоять Де, конечно же украдкой, чтобы не увидел кто-нибудь, а особенно прадед.
Но прадед не замечал ничего вокруг; он тяжело шагал, перебирая опять пальцами те самые бусины — теперь он не прятал их от взглядов окружающих. И были эти бусины — точно! Были они из того самого материала, что и рукоять Священного молота. Только какая же сила смогла просверлить в этом материале, не поддающемся даже острейшему ножу, отверстия? Кто мог сотворить такое? Разве только сам Спящий бог? Или великий предок Денатурат, не побоявшийся сразиться с этим самым богом?
Но если великий предок не смог победить его, как это сделает Охотник? В голове окончательно запутавшегося парня загудело, а тут еще круглые от изумления и страха глаза Лая, углядевшего оказывается его попытки поцарапать священный предмет.
— Не гляди, куда не надо, — злорадно подумал Де, вручая брату по второй матери молот, — сейчас у тебя глаза совсем на лоб вылезут.
Сам он умчался вперед, с копьем, не дожидаясь, что скажут на его самовольство прадед, а тем более отец. Высшие ничего не сказали, когда племя дошагало неторопливо до уютной долины, где Де уже разделывал огромного оленя.
А потом был еще один день, еще, и еще, и еще. Менялась только погода — все чаще лили дожди и жарче грело солнце. Добычи в новых краях было не меньше, чем в родных холмах. Потом ее стало столько, что уходить далеко от племени больше не требовалось. Зато появились хищники. И падальщики. Последние уже не скрывались — тащились за племенем, подбирая то, что оставалось на временных становищах. А оставалось много, потому что добыча сама шла в руки, а останавливаться хотя бы на день вождь запретил. Так они и брели — не быстро и не медленно; так, как позволяла старость вождя. Он действительно сдал на глазах; высох — но огонь в глазах горел только ярче.
Пару раз попались мохнатые длинноносые. Не такие, какие забредали на холмы в суровые зимы; много крупнее. И длинных зубов у этих великанов было не два, а четыре, и нижние были плоскими — такими легче выкапывать сладкие корни, объяснил Лай — и отец одобрительно кивнул, соглашаясь. Конечно, на этих великанов племя не охотилось — кому хочется попасть под ноги, подобные стволам самых толстых деревьев? Но один раз на пути племени попался полуобъеденный костяк такого зверя, от которого порскнули во все стороны маленькие рыжие хищные зверьки; вот там брат по второй матери и объяснил что к чему. За это он тащил тяжелый молот дольше обычного.
Все чаще взгляд Де останавливался на животе Мины — тот стремительно рос, но пока молодая женщина еще скакала наравне с подругами, подобно годовалой оленихе, совсем как та, которую парень заколол сегодня копьем, выпрыгнув из засады. Он мог, конечно, и догнать животное — длинные ноги и могучие легкие позволяли, но кто же так поступает? Всем известно — как раз у этих зверей во время длинного бега в жилы изливается горькая жидкость, и есть такое мясо можно только во время великого голода. «А потом, — подумал он, — надо же тренироваться наносить разящие удары из засады… ну да, исподтишка, в спину не ждущего удара противника, — не стал он скрывать от себя подленькой мысли, — если уж по-честному, лицом к лицу не получится». И мысль эта не ужаснула парня.
Он наконец-то определился и со своим отношением к будущему сыну — равнодушие. Полное равнодушие, есть он или нет. Самое главное — сам высший не-зверь Де, будущий Ден. Одна буква к имени — все, что ждал правнук вождя от своего ребенка.
Потом прадед заспешил; остановки стали короче, переходы длиннее. Мина уже не скакала так; брела едва ли не тяжелее восьмидесятилетнего вождя. Брела, цепляя босыми ногами горячий песок. Да — вокруг широкими полосами перемежались заросшие травой луговины и непонятные и неприятные глазу, а пуще того, ступням, целые отвалы звонкого песка, которым наверное, можно было засыпать все священные холмы.
Нет, пески не пели — до тех пор, пока однажды не задул ветер — резкий, порывами — который внезапно закружил вихрем, мгновенно скрыв в непроглядной колючей мути все племя. И Де самым постыдным образом испугался — испугался того, что так и будет кружить с закрытыми глазами до скончания последних зим, даже после того, как последний желтый кругляш упадет в большой кожаный мешок.
Но песчаная буря кончилась, а племя не досчиталось пятерых не-зверей — всех низших. Мужчину, двух девушек и двух детей. Их не было жалко, по крайней мере молодому высшему; он искренне не понимал, чему так сокрушается отец. Нарожают еще — что им, низшим; на них ведь запрет не распространяется. А прадед, словно послушавшись Дена, резко повернул налево, отклоняясь от курса, по которому гнал племя.
Через день путь им прекратила река, несшая свои воды назад — туда, откуда они пришли. Денат целый день качал недовольно головой; он словно не верил своим глазам. Молодой высший тоже решил разобраться — приглядывался к берегам, пытался высмотреть в воде неведомых монстров. А понял раньше опять таки Лай:
— Кажется, эта река течет вспять; раньше она текла в том направлении, — низший брат махнул туда, куда брело племя, подгоняемое вождем.
Де сначала удивился такой длинной и связной фразе — подобная речь тоже была под запретом. А потом понял — Лай был прав. Тогда возникал другой вопрос: «Как же она текла туда, если впереди встают неприступной громадой горы?». И опять сын второй матери поразил его, задав свой вопрос, много практичней:
— А как мы преодолеем эти горы?
Де оглянулся на Мину, которую как-то придется переводить, а может быть переносить через заснеженные — видно даже отсюда, за много переходов — перевалы. А без нее не будет нового имени, не будет еще чего-то существенного, чего он пока не понимает… Кто виноват? Конечно Великий охотник, ведь именно его появление сорвало с места племя.
Наутро племя разбудил взволнованный возглас караульного. Он таращил глаза и тянул руку назад — туда, откуда они пришли вчера. На месте покрытой травой степи там гуляли волны. Противоположного края неведомо откуда взявшегося пространства, заполненного соленой, противной на вкус водой не было видно, как бы не вглядывался туда парень. Если бы там были такие же горы, какие ждали их впереди, может быть не-зверь и определил бы, сколько переходов отделяет его от места, от которого можно было бы вернуться на родные холмы. Теперь же дороги домой не было. И это тоже зачтется Охотнику.
А прадеду теперь было все равно, его гнала вперед только одна мысль — успеть на Великую битву. Но рассудка он не потерял. Дал отдохнуть племени перед горным переходом; женщины наготовили мяса, добытого молодым высшим; воду решили не брать — поначалу переход продолжится вдоль одной из бесчисленных горных речек, которые сливались в долине в одну большую, поменявшую каким-то образом свой извечный путь, а дальше — дальше будут снега, которые они или преодолеют… или снега одолеют их.
Преодолели не-звери. Последние полперехода Де тащил Мину на спине — спиной к спине, потому что своим огромным животом она не могла прижаться к его крепкому хребту, а держать ее на руках парень не мог. Он обдирал ладони об острые льдины, стараясь уцепиться железными пальцами в каждую трещину. А ведь еще тянул книзу тяжеленный молот у пояса. А Лай? Он сам едва передвигался, но дотерпел, упал уже внизу, на мягкую теплую травы. Рядом повалилась сразу половина племени; остальные остались в горах. Лишь трое высших стояли на ногах. И крепче всех, признал Де, его отец. Может потому, что он шел налегке?.. Вторая половина племени осталась в горах навсегда. Но высшему и теперь было все равно. То, что как-то волновало его, он принес сюда собственными руками.
Мина и молот лежали рядом — мертвое оружие и живая женщина; пока живая женщина. Потому что мать высшего всегда умирала при родах. Это не было традицией, это было данностью — маленькая женщина из низших могла выносить крупного ребенка, но разродиться сама не могла. И тогда в ход шел каменный нож вождя — бережный к потомку, но безжалостный к женской плоти. Так что сейчас молот был для него важнее: он даже представил, как это священное оружие летит, вращаясь, прямо в ненавистный затылок… Де даже закрыл глаза в сладком ужасе — он вдруг понял, что видит картину будущего, что прадед не врал, что стоит только захотеть — захотеть до ужаса, почти до собственной смерти — и можно увидеть грядущее, и даже… управлять им. Но это дано немногим; вот великий предок умел. Но даже это не помогло ему в битве со Спящим богом.
Теперь перед ними лежала равнина; и по ней тоже протекала река, берущая свое начало высоко в горах. Вдоль нее племя — его остатки и пошло. В первый же вечер со старым вождем произошла еще один странный случай — подобный тому, что случился в родной пещере. Только здесь не было надежных каменных стен, так что Денат опрокинулся на спину. А когда успевший теперь первым Ден (его сын даже не тронулся с места) помог подняться деду, все поразились. Сейчас перед костром сидел не вождь; сидел просто глубокий старик — пусть огромный, крепкий еще — но старик. И старик невероятно счастливый — до слез, которые текли из глубоко сидящих глаз и пропадали в глубоких морщинах.
— Все, — выдохнул он наконец, — нет больше Седой медведицы! Убили ее.
— Кто? — оживился Де, — Великий охотник?
— Какая разница? — махнул рукой вождь.
— Нет, — решил про себя его правнук, — еще и этот кусок славы тебе, Охотник… А впрочем — спасибо тебе на этом. Значит медведицу можно не ждать? Значит запретов больше нет?
Он встал и направился было к низшим — туда, где сегодня не одна и не две красавицы вспомнят, что в племени есть высший не-зверь, который очень соскучился по их ласкам. Не дошел. Потому что на его пути выросла громадная фигура отца, которого смахнуть с дороги не позволяли ни традиции, ни хмурый взгляд прадеда, ни… И желания особого, в общем-то не было — с удивлением понял он. Нет желание как раз было — жгучее, сжигающее изнутри, но к красавицам из низших оно никакого отношения не имело…
Путь вдоль реки оказался не так уж и безопасен. Здесь тоже были крупные животные — хотя бы те же плоскозубые длинноносые великаны, но от четвероногих племя, хотя и сильно уменьшившееся и измотанное долгим переходом, могло отбиться — выставив вперед цепь ощетинившихся копьями охотников. А вот в реке таились неизведанные и гораздо более опасные твари.
Когда рано утром одна из девушек зашла в реку по колено, чтобы набрать в долбленку воды почище, рядом вдруг все вскипело множеством брызг и водоворотов; несчастная низшая успела только коротко вскрикнуть, а бросившиеся было на подмогу охотники замерли в ужасе — сквозь брызги и пену были хорошо видны длинные и толстые руки черного цвета; нет, не руки — словно огромные змеи обвили девушку и утянули ее в темные глубины так быстро, будто ее и не было. Быстро успокоившаяся река опять неторопливо несла свои воды вниз, и туда же брели не-звери, для которых вода теперь тоже стала добычей — не менее опасной, чем дикие звери. К исходу двух рук ночей впереди показалось темная громада леса — не те хлипкие приречные заросли, из которых и костра-то настоящего не разведешь. А когда еще через одну руку племя достигло этого леса, Де не хотел верить своим глазам — деревья тут стояли настолько громадные и величественные, что первый шаг под них хотелось сделать с поклоном — так же, как в пещеру предков.
— Стой! — Де так и не успел сделать этого шага, потому что прадед окликнул его с вернувшейся силой и властностью в голосе; правнук оглянулся — в лице старого высшего страх явно пересиливал любопытство, — это родовой лес Седой медведицы!
И Де не рискнул, опустил ногу, так и не переступив незримую черту. Потому что понял — из-за каждого ствола, с каждой мохнатой вершины ему будет чудиться взгляд чудовищной твари; и одно это ожидание будет способно свести его с ума.
А дед скомандовал: «Вперед!», — и еще долгие часы — до самого солнцестояния в верхней точке небосвода не-звери брели, бросая жадные и испуганные взгляды в чащу. Скоро шаги сами собой стали тверже, а руки охотники крепче сжали копья; Де отобрал у Лая Священный молот. Потому что впереди показалось что-то необычное, явно не созданное природой — так ровно и однообразно творить она не могла.
Прозрачная, словно сотканная гигантскими пауками преграда песочного цвета заставила идущего впереди племени младшего высшего повернуть налево, от леса. Преграда была достаточно хлипкой и снести ее правнук вождя мог даже без молота, но совсем рядом о чем-то кричал ее хозяин (или один из хозяев), который взобрался на высокий помост, скорее даже хижину на четырех длинных столбах. Кверху тянулась лестница, по который этот не-зверь и взобрался… Погодите! Это существо наверху не было не-зверем! Оно ходило на двух ногах, было одето в какие-то гладкие шкуры и тянуло вперед какое-то совсем не острое корявое копье из… Металла! Из проклятого металла, одно упоминание о котором обычно заканчивалось изгнанием из племени! И это в лучшем случае.
Де оглянулся на прадеда с беспомощным видом — совсем как в детстве — а тот сам с потрясенным видом смотрел, как незнакомец приложил к губам какой-то прямой рог из желтого… тоже металла! И вот уже широкую пойму заполняет рев длинноноса, если бы у того могло быть металлическое горло.
Совсем скоро незнакомцев стало много — и мужчин и женщин, которые — признался себе не-зверь — несмотря на инородность, выглядели значительно соблазнительней низших девушек. Если кого и можно было сравнить с быстроногой ланью — так это вон ту светловолоску; а вот эту черноволосую красавицу со строгим неприступным лицом он сравнил бы с грациозной и опасной пантерой, а…
Сухой кашель прадеда вернул погрузившегося в сладкие грезы парня к суровой действительности — за песочной паутиной было больше чужаков-охотников, и они тыкали вперед свое несуразное оружие из дерева и железа с такой уверенностью и бесстрашием перед ним, потомком Великого предка, перед прадедом и отцом, превышающими этих задохликов на пять, а может и все шесть ладоней, а в плечах… — и сравнивать смешно! Только совсем не смешно было заглядывать в темные отверстия странного оружия, откуда наверняка и могла вылететь смерть — в виде молнии или еще чего пострашнее.
И это тоже доказывало бесстрашие, ну или скудоумие незнакомцев — ведь метать оружие чем либо иным, кроме собственных рук, было запрещено.
Незнакомцы, между тем, появились и за пределами ограды. Впереди шествия двигался какой-то странный зверь (верблюд!), тянущий за собой что-то невероятное — какой-то помост на… этим круглым штуковинам у Де не было названия; но они катились вперед так, словно круглый камень с горы. Рядом восхищенно ойкнул Лай. Брат по второй матери вообще любил все необычное; он частенько ходил по грани дозволенного, и если бы не тень грозного высшего брата за спиной тщедушного низшего, его давно бы побили камнями. По крайней мере не-зверем он бы уже не был.
А шустрые незнакомцы сгрузили со своего катящегося насеста еще более странный предмет — помост на четырех… ногах из гладкого дерева, и быстро заполнили его снедью в идеально ровных посудинах. Посудинах ярких, цветных и необычайно крепких, потому что когда одна из незнакомок — та самая, с властным взглядом, приличествующим скорее кому-то из высших, неожиданно уронила одну посудину на землю, та не разбилась, хотя выглядела хрупкой и тонкой. Нет, тонкой она не выглядела — она была тонкой — совершенно не сравнимой с грубыми поделками мастеров его племени.
Одна из девушек позади вскрикнула, когда посудина упала на утоптанную землю, а затем в восхищении простонала — ее наверняка поразила если не удивительная красота поделки, то не менее изумительная прочность. Но Де не повернулся к несчастной, посмевшей издать звук раньше, чем на то последует разрешение высших. Потому что он сам упивался необычными и восхитительными запахами, которые ветерок донес до его носа. Это было мясо, но какое мясо! Изумительное, волшебное от которого он… и сам бы отказался, даже без неодобрительного ворчания прадеда позади — после того, как сразу у нескольких низших заурчало в животах. Может это мясо готовили вон на том костре, что исторг сейчас невдалеке целый столб темного дыма?
Волшебству Де не доверял ни в каких его проявлениях, а этому, инородному… Нет, он лучше пойдет и заколет копьем одного из тех оленей, которые совершенно бесстрашно пасутся недалеко. И пусть незнакомцы сами травятся своими волшебными кушаньями.
Незнакомцы травиться не захотели. Один из них сгрузил какой-то серый камень; сгрузил чрезвычайно легко для камня такого объема. Или парень-чужак был невероятно силен, или этот идеально ровный камень был сродни тем, что приносили из дальнего племени — пористый, легкий; которыми иногда терли его ступни, покрытые толстой ороговевшей кожей, низшие девушки.
На камень села очередная красавица. Эта смотрела на не-зверей, особенно на высших, с заметным испугом — и Де это понравилось. Значит, незнакомцам тоже ведом страх и сомнения. Он даже оглянулся, чтобы поделиться таким наблюдением с вождем, но тому было не до правнука. Денат с мистическим ужасом на лице не отводил глаз от плюгавенького незнакомца — того, что привел сюда верблюда. Незнакомец и сейчас стоял рядом с горбатым животным, бесстрашно держа рукой веревку прямо у рта зверя, жующего свою вечную жвачку.
Молодой высший тоже вгляделся в его круглое лицо. Совершенно обычное… нет, необычное в своей чужеродности, но такое же, как у его соплеменников лицо, с детской непосредственностью и любопытством рассматривающее не-зверей. Вот его взгляд остановился на Де и тот тоже вздрогнул! Не от страха — какой страх мог привнести в мир не-зверей этот коротышка — от неожиданности. Потому что в лице незнакомца явственно проступило что-то знакомое; мистически знакомое, сидящее в самом нутре высшего, отчего Де захотелось припасть к этой тщедушной груди.
И в это время мир заполнило нечто божественно прекрасное — девушка на камне развернула что-то блестящее, большое; с черной кожей посредине, сложенной аккуратными складками, которые складывались и раскладывались и, наверное они-то и исторгали наружу удивительные звуки, какие ни один не-зверь никогда не слышал.
Потом в груди защемило, потому что звуки стали печальными настолько, что Де забыл и об Охотнике, и о прадеде, даже о Спящем боге, появления которого так страшился и ждал. К чудесной мелодии присоединился голос — такой же чистый и печальный. Молодой высший закрыл глаза и не заметил, лишь ощутил по шуршанию одежды, как его обходят соплеменники, точнее соплеменницы, потому что когда черная кожа замерла, а вслед за ней пропали и волшебные звуки, и голос еще одной чужачки — той самой светловолоски — между Де и девушкой на камне выстроилась целая шеренга низших девушек. И они явно ждали продолжения зрелища, не обращая никакого внимания на высшего.
Будущий вождь не успел возмутиться — черная блестящая кожа снова развернула свои складки, и грусть опять охватила душу парня; а когда к голосу светловолоски присоединились не такие мелодичные, но старательные и проникновенные голоса соплеменниц, он вдруг явственно представил себе реку с чудовищем в водах и охотника, который никак не может перебраться на другой берег, где ждет его любимая девушка…
Кожаные складки замерли; растаяли в тишине и божественные звуки. Те немногие подвывания не успевших остановиться соплеменниц теперь только терзали слух. Но вот умолкли и они, и все повернулись к незнакомцам, вылезавшим из большой черной хижины, неведомо как появившейся в тылу племени. От нее резко пахло — той самой темной тягучей жидкостью, озеро из которой племени пршлось обходить руку ночей назад. Лай даже сунул руку в нее, за что получил по затылку от каждого из высших.
Хижина на таких же круглых непонятных штуковинах нестерпимо блестела на солнце и была — Де почуял это нутром — металлической! И на вылезших из нее чужаках и чужачках тоже было достаточно металла, а еще — высший не верил своим глазам — на боку у первого, шагнувшего к не-зверям, висел какой-то предмет, явно сотворенный из того же чудесного материала, что и рукоять Молота.
Но этот незнакомец подождет! Гораздо опаснее выглядит тот, что вырос за его спиной. Вот этот может сравниться статью с высшими. Конечно помельче его самого, и какой-то слишком… ну красивый что ли, стройный и утонченный. Великий охотник! Вот сейчас и посмотрим, кто кого. Де ухватился покрепче за рукоять Священного молота…
ГЛАВА 3. ПОЛКОВНИК КУДРЯВЦЕВ. СИЛА ЕСТЬ — УМА НЕ НАДО!
— Кого-то он мне напоминает, — остановившийся рядом с командиром Никитин показал на высокого старика, опиравшегося всей массой на крепкий посох, — Велеса, или, может, Чернобога?
— Ты, Толик, наших древнеславянских богов не оскорбляй, — возразил ему профессор Романов, — я бы сам назвал этого «товарища» Франкенштейном.
— Точно, — обрадовался подсказке тракторист, — они все трое какие-то… ненатуральные. Клоны. Только больно громадные. С такими наверное даже Марио не сладит.
— С кем это я не слажу? — рядом нарисовалась внушительная фигура Грассо — пока еще Грассо. Полковник совсем не удивится, если в лагере скоро появится еще один Ильин. С Ирины станется.
А итальянец признался:
— Да, таких парней я еще не встречал, — он показал пальцем на самого младшего из великанов — того, что сжимал в руках огромный молот.
— Даже если это орудие было из обыкновенного железа, весить оно должно никак не меньше двух пудов, — решил Кудрявцев, — но это не железо. Железо так ярко сверкать не будет. Или эти дикари научились изготавливать нержавейку?
Командир быстро оглядел ближайших «гостей» и поразился. Этот громадный молот был единственным металлическим предметом у них! По крайней мере сам он металла в руках дикарей больше не увидел. Не углядел и много из того, что должны были иметь при себе чужаки. Из оружия — ничего метательного; только нескладные тяжелые копья с каменными наконечниками; ножи — тоже каменные; никаких украшений на женщинах и девушках, а ведь это женщины! Забитые какие-то, командир даже сказал бы слабоумные — все поголовно — если бы не видел, что дебильное выражение на вполне себе европейского типа лицах скорее напускное, прилежно наложенное согласно каким-то нелепым правилам и законам. И сквозь него нередко пробиваются острые осмысленные взгляды; а сквозь неприкрытый страх проглядывает обычное человеческое любопытство.
Не человеческое! Ведь это неандертальцы. И командир, как бы не хотел преодолеть иррациональное чувство, признался себе — он никогда не признает эти существа за своих. Рядом опять заворчал тракторист:
— Товарищ полковник, вам не кажется, что тут собрались одни дебилоиды. Как сказал бы один известный юморист: «Идиотов куски».
— Нет, — профессор Романов на этот раз оказался наблюдательней, — по-моему, они просто притворяются. Маски надели этих твоих… дебилоидов.
— Точно, — поддержала его Таня-Тамара, — и маски эти им надоели. Посмотрите вон на того парнишку.
Командир проследил направление ее пальца. Рядом с младшим великаном, теперь играющим небрежно своим «молотком» и не сводящим взгляда от разведгруппы, стоял еще один парнишка, вдвое меньший размерами. И этот, как видно, свою маску сбросил окончательно. На круглом лице играло жгучее любопытство и он явно был не против подойти познакомиться; вот только взгляды, которые он бросал на великанов — на молодого соседа, а пуще того на старика, застывшего мрачной скалой посреди своего племени, показывали — без их разрешения этот малыш не сделает вперед ни шагу.
— А разрешения такого не будет, — понял командир, всмотревшись, в свою очередь в лицо старого вождя, изборожденное глубокими морщинами, — и все таки он на кого-то похож; может картину какую видел или статую?
А вниманием тем временем опять завладел молодой великан.
— Хо! — крикнул он громко, и добавил несколько каркающих звуков.
Перевести эти слова — если это действительно были слова — не мог даже профессор Романов. Но и без перевода было понятно — это вызов. И среди людей нашелся смельчак, принявший его. Марио, конечно. Кудрявцев не стал останавливать парня, только предупредил:
— Ту там осторожней, с кувалдой. Не смотри, что она тяжеленная — этот громила ей как тросточкой может работать.
— Ничего, — засмеялся итальянец, — меня уже били по голове дубинками. Живой, как видите.
Ирина дернулась было вслед за мужем, но ее задержала рука командира, а больше его команда:
— Оксана, Бэйла — страховка… А ты, — он повернулся к Ильиной, — дай мне одну обойму.
Ирина, не сводя глаз с Марио, вытянула из подсумка обойму с патронами к «Вепрю» и положила ее на ладонь полковника, который, благодарно улыбнувшись, начал их выщелкивать. Марио и его соперника он, конечно же, не выпускал из виду. Потому и кивнул еще раз, когда неандерталец вдруг издевательски ухмыльнулся и отбросил свой молот в сторону. Туда тут же метнулся его мелкий напарник; теперь его лицо заполнял неприкрытый ужас — видно это орудие было для дикарей священным. Вот и лицо старого вожака совсем закаменело, и любопытство на многих других лицах опять сменило скудоумие.
Гигант теперь ухмылялся так, словно понял, что вместо чемпиона мира против него выставили третьеразрядника — причем в юношеской категории. Этой пренебрежительностью Марио и воспользовался. Он не стал жать, пока зрители оценят, насколько неандерталец выше него (а выше он был на голову) и шире в плечах — тут итальянец мог поспорить с дикарем, но только плечи эти были разные: мощные, тренированные и гладкие у итальянца и узловатые, несокрушимые без всяких тренировок у дикаря. И кулаки у противников были сопоставимы только по размерам. Сравнивать же их крепости и стремительность… полковник все же поставил бы на неандертальца.
А тот словно не ждал от Марио никаких неприятностей. Даже выпятил вперед обнаженный живот — бей! И Грассо ударил — с размаху, прямой правой; готовый добавить потрясенному сопернику с левой, и опять правой, и… И здесь правила бокса не играли. Потому что первый удар пришелся словно в каменную стену. Стена эта не шелохнулась, а Марио даже поглядел недоуменно на свой кулак; вроде даже собрался подуть на него. Разве можно позволять себе такое в поединке!?
Несокрушимая неандертальская стена исторгла из себя конечность — тоже правую руку, даже не зажатую сейчас в кулак, и так — открытой ладонью — буквально смела итальянца в сторону. Это был чистый нокаут. Дополнительного удара не требовалось, но дикарь сделал шаг в сторону поверженного соперника и… в недоумении остановился.
Потому что перед ним выросла; нет так сказать про крепкую, но совсем невысокую фигуру тайского чемпиона сказать было нельзя — возникла фигура Самчая. Неандерталец даже помотал головой; может он принял его за своего спутника? Но нет — вон коротышка, прижимает в стороне к себе молот.
Самчай паузой гиганта не воспользовался; может тоже понял, как и Кудрявцев, что эта небрежность дикаря к противнику мнимая; что тот оценил и плавные движения чемпиона, и его уверенную, чуть снисходительную улыбку, и вот это движение ладони тайца: «Давай, мальчик, нападай!».
На мальчика дикарь не был согласен. Коротко взревев, он сделал обманное движение влево, нанося одновременно еще один удар правой ладонью — точно такой же, что снес недавно Марио, словно пушинку. Итальянец уже сидел в сторонке, тряся головой; рядом с какими-то тряпками в руках кружили вокруг него Таня-Тамара и Люда Николаева.
— Ничего, — усмехнулся командир, — сейчас перекусит — вон сколько сюда еды натащили — и придет в себя.
А чемпион тем временем изящно поднырнул под удар и нанес свой — акцентированный и страшный — ребром ладони по печени неандертальца, если конечно у них она там располагалась. Наверное располагалась, потому что снисходительное выражение лица дикаря как-то сразу сменилось болезненным, а больше удивленным: наверное его никогда так не били.
Вот противники опять замерли против друг друга. И неандерталец вдруг ухмыльнулся и опустил руки, подставляя под удар незащищенные живот, грудь и голову. Ну, до головы, достать будет высоковато, а вот все остальное вряд ли бы выдержало настоящий удар чемпиона. А неандерталец надеялся на это — вон, даже правую ногу словно невзначай отставил назад; совсем так же, как недавно тайцы, подставившие под удар своего кумира доску-пятидесятку.
Ну что ж, чемпион не подкачал. Не рукой — летящей вперед в сокрушительном ударе ногой он постарался пробить пресс неандертальца.
— А надо было не сокрушительным, а смертельным, без всяких самоограничений, — с огорчением констатировал командир тот факт, что в последний момент таец все таки как-то задержал движение, явно вспомнив запреты на фатальные для организма противника удары, — для дикаря он бы не был смертельным. Наверное вспомнил — не вовремя — что бой все таки не до последнего вздоха. А этот вспомнит?
«Этот» — гигант — вздрогнул всем телом; отставленная назад нога даже подогнулась, но все-таки он выдержал удар! Более того, руки моментально дернулись вперед и огромные ладони обхватили лодыжки чемпиона. Но даже сейчас Самчай был опасным противником, и дикарь это понимал. Поэтому он не дал противнику сконцентрироваться — сразу закружил его, словно метатель молота, передвигаясь к свободному сейчас кубику из пористой площадке, на котором совсем недавно Ирина Жадова организовала концерт для племени дикарей.
И если сейчас голова Самчая, не останавливая своего движения по большой траектории, обрушится на этот куб со стороной в полметра, ни доктор Браун, ни Света Кузьмина ничем не смогут помочь. Это поняли и снайперы. Бэйла издала какой-то неопределенный звук, а Оксана легонько стукнула Александра по сгибу руки, едва не помешав ему сделать прицельный бросок.
Но вот вперед летит первый патрон от «Вепря», выпущенный не силой расширившихся пороховых газов, а тренированной рукой. Если бы любимая девушка знала, сколько раз метал такой снаряд полковник, будучи еще необремененным таким количеством больших звезд на погонах! Впрочем, бывшей биатлонистке как раз таки ничего объяснять не нужно. Патрон ткнулся острым концом пули как раз туда, куда и должен был — в центр наружной стороны правой ладони неандертальца, и пальцы самопроизвольно разжались; острая колющая боль была ничуть не слабее той, которой «наградил» этого верзилу тайский чемпион своей ногой. Потому, наверное, парень и зашипел, остановил свое вращение — а тут и второй подарочек в виде такого же патрона прилетел, поразив уже вторую ладонь.
Чемпион резво вскочил на ноги; отпрыгнул в сторону и тоже замотал головой — побывать подопытным кроликом в центрифуге ему явно не понравилось. Повторения он тоже не хотел. Ему и не позволил — новый боец; к пластмассовому кубу уже подходил полковник Кудрявцев.
— С одной стороны, — думал он, стягивая с себя камуфляжную куртку, — глупо меряться силушкой с неразумным отроком; но что-то подсказывает, что сделать это необходимо. И, как это не удивительно, поражения этого дылды больше ждут не наши ребята и девчата — им-то мне ничего доказывать не надо — а как раз дикари. Вон они уже и свои идиотские ухмылки почти растеряли. А сейчас и последние удивлением смоет.
Нет, Кудрявцев не переоценивал свои силы; он прекрасно видел несокрушимую мощь и выносливость неандертальца — не собирался меряться с ним в этих компонентах. Один, ну два точных дозированных удара в нужное место и все! А пока пусть постоит, помассирует ладошки; а нечего их поднимать на людей! Полковник так и сказал: «на людей», — не признавая за противником права называться так же.
Вот вроде соперник к бою готов; даже ухмыляться начал — пока не заглянул в спокойные глаза Кудрявцева. И тут неандерталец переменился в лице; он словно понял, кто стоит перед ним — главный противник всей жизни. Теперь не снисходительная ленца уверенного в себе великана царила в нем, а ненависть и… страх. Этот страх наверное и заставил его отскочить поначалу к своему мелкому соплеменнику, со сдавленным рычанием вырвать у него из рук кувалду, и атаковать полковника, окружив себя сверкающим кругом нержавеющего металла. Теперь не Самчай, а молот выступал в роли крыльев ветряной мельницы, с которым собрался вступить в поединок…
— Нет, не Дон Кихот, конечно, — с усмешкой вспомнил длинноусого героя Кудрявцев, подныривая молниеносным движением под сплошной круг из тяжелого металла, — для этого у меня слишком мало безрассудного благородства. Да и подвигов во имя прекрасной Дамы… я готов, конечно, но моя дама сама любой подвиг совершить может!..
Он повернулся и улыбнулся побледневшей Оксане; еще сильнее побелели пальцы, стискивающий ложе «Бенелли». Одновременно рука полковника вывернула из громадной ладони молот, по сложной траектории останавливая его бешенное движение. Сам гигант сложился пополам от единственного тычка кулаком — практически туда же, куда уже безрезультатно пытались пробить и Марио, и тайский чемпион. Но пресс у людей, ну и у неандертальцев тоже, большой, а у этого просто громадный; и в каждом из них есть уязвимые точки, и есть особо уязвимые, в которые достаточно ткнуть посильнее. Не со всей дури — иначе противник просто не встанет больше на ноги. А этот ничего — вон даже не упал. Сейчас разогнется и… пусть идет по своим делам, бой уже закончен. И кувалдочку свою, в которая явно побольше двух пудов будет — килограммов пятьдесят, не меньше — с собой забирает.
Кудрявцев опустил взгляд на это грозное оружие и… нет, не замер в изумлении, хотя такой реакции можно было ожидать от любого, а громко расхохотался. Потому что на длинной рукояти янтарного цвета были выдавлены два слова на русском языке: «Толик козел». Сама рукоять была изготовлена скорее всего из их (уже их!) чудесной пластмассы, готовой принять любую форму в момент затвердевания и несокрушимой после завершения этой химической реакции. Несокрушимой для всех, но только не для него, полковника Кудрявцева.
И он совершил еще один хулиганский поступок, совсем как мальчишка, пытающийся доказать превосходство над сверстником (на глазах у девчонок, конечно же!). Александр расслабился на мгновение и заполнил тело восхитительным чувством неограниченной ничем силы, которая позволяла ему сгибать вручную тугие рога арбалета, ломать, словно печенье, на куски толстые доски и рушить в сомкнутом кулаке несокрушимые внутренние связи гранитного окатыша, превращая его в песок.
Выпрямившемуся наконец неандертальцу он протянул молот, держа его вытянутой рукой за самый конец рукояти; вряд ли этот гигант смог бы повторить такой трюк. А ведь его ждало еще большее потрясение — на самом кончике пластмассы, прямо под курьезно-оскорбительной надписью теперь глубоко отпечатались пальцы полковника.
— Ну вот, — все так же озорно усмехнулся он, — оставил отпечатки пальцев. Теперь меня найти по ним…
Он заглянул в глаза бывшего противника, принимавшего тяжеленный металл обеими руками, и озорное настроение словно смыло — этот противник никогда не станет бывшим. В потемневших глазах неандертальца плескалась пламя настолько неистовой ненависти, что оставалось задать вопрос: «Когда это пламя сожжет?…»
— Кого? — подумал командир, поднимая с пластмассового куба куртку, — владельца, конечно. Не меня же. Я поворачиваться к этому парню спиной и ждать, когда ярость выплеснется наружу, не собираюсь.
А неандерталец все таки выплеснул свою ненависть — на беззащитный кусок пластмассы; может потому, что совсем недавно этот кубик послужил сопернику? Кудрявцев круто повернулся, немного не дойдя до супруги, увидев, как у нее округлились глаза — то ли в изумлении, то ли в восхищении. Повернулся, чтобы увидеть картину, достойную запечатленной в камне самым талантливым скульптором: гигантский неандерталец вытянулся в неистовом порыве; его мощные руки замерли, занеся тяжеленный молот для сокрушительного удара.
Миг — и это орудие, сравнимое сейчас, наверное с гидравлическим молотом нехилых характеристик, обрушилось на такой маленький и беззащитный кубик. Фиг вам — куб остался целым, что явилось несомненно еще одним потрясением для дикарей, но не стало откровением для людей. За спиной полковника даже раздалось несколько смешков, которые, правда, быстро умолкли — все же удар был впечатляющим.
Своей нижней гранью площадью пятьдесят на пятьдесят сантиметров куб ушел в плотно утоптанную землю так, что над поверхностью сейчас торчало не больше половины объема. Так что Кудрявцеву пришлось приложить неслабое усилие, чтобы выдернуть из земли эту кубическую «репку». Неандерталец испуганно отшатнулся от появившегося неожиданно прямо перед ним противника и опустил молот, уперев его тяжелый кусок металла в остатки травы у ног. А потом… сгорбил спину и ушел, волоча молот по земле, когда несокрушимый, казалось, куб развалился на мелкие куски под единственным ударом кулака полковника.
Люди готовы были взорваться ликующими криками, но этому океану эмоций не дал вырваться наружу единственный каркающий возглас старого великана. Он поднял руку с посохом высоко вверх и обратил к небу лицо с закрытыми глазами, из которых — Кудрявцев едва поверил — стремительно текли слезы. И это были слезы радости, потому что сухие безветренные губы раздвинулись в широкой улыбке; они что-то шептали, но слов этих полковник не услышал бы, даже если бы стоял вплотную к старому вождю — вокруг шумно радовались победе чужого поединщика неандертальцы.
— Почему? — пожал плечами Александр, — вот пусти сами и объясняют; если сумеют, конечно. Нам тут даже Алексей Александрович не поможет.
Он оглянулся на профессора, который видимо уже успел налюбоваться на неприкрытый восторг нелюдей, действительно сбросивших маски идиотов и кажется готовых пуститься в пляс. Ага — вон тот коротышка, что не побоялся подержать в руках молот, уже пляшет. А профессор смотрит совсем в другом направлении — на стол, уставленный яствами, которые с удивительной скоростью уничтожали Марио с Самчаем.
— Ого, — восхитился такому аппетиту товарищей Кудрявцев, — пожалуй, надо поспешить, — иначе нам не останется.
Он вдруг почувствовал нешуточный голод, ведь солнце уже давно перевалило верхнюю точку небосвода, да и поединок, каким бы не казался для наблюдателей коротким и нетрудным, все таки отобрал у организма много сил, особенно нервных.
— А нервные клетки, — он подхватил под локоть Оксану, увлекая ее за собой к столу, — как известно, не восстанавливаются. Хотя, как оказалось, и из этого правила есть исключения…
Еды хватило на всю разведгруппу. Весь стол был заставлен праздничными (гости ведь, хоть и такие удивительные!) блюдами, да и в телеге, запряженной верблюдом, хватало добавки. Даже чай в китайских термосах принесла Егорова.
— А эти ребята есть не захотели, — с обидой в голосе произнесла она.
— Нам больше досталось, — засмеялся Анатолий, и тут же закашлялся, поперхнувшись непрожеванным куском.
Все вокруг тоже засмеялись; еще больший хохот вызвал рассказ командира об удивительном орудии неандертальцев, об еще более удивительной надписи на его рукояти. А когда смех все таки прекратился, профессор Романов задал уместный вопрос: «И что все это означает?». И тот же тракторист, откашлявшийся и отсмеявшийся вместе со всеми, к удивлению и профессора, и многих других, ответил достаточно логично и убедительно:
— Сказал же этот… лама Севера, что русский язык станет единым в будущем, почему бы ему не быть таким в прошлом?
— Ага, — язвительно возразил ему доцент Игнатов, — а вот этого товарища, наверное, зовут Толик?
Так он обозвал старого вождя, который подходил к ним тяжелой походкой. Следом за ним шли еще двое великанов, причем младший своей недовольной физиономией словно говорил: «Очень вы мне нужны, чужаки! Если бы не старый вождь…". А четвертый в процессии — тот самый коротышка — выглядел самым довольным. Наверное потому, что его взяли в такую солидную компанию. С его согнутой в локте руки свисали какие-то бусы; другая рука придерживала кожаные узлы за спиной. Все выглядело так, словно старый великан направлялся на торжественную церемонию -вручать своеобразные медали победителям. Только вот медалей этих было не меньше дюжины.
Старик с непроницаемым лицом пошел меж расступавшихся людей, словно выбирая награждаемых; вот он остановился у низенького доцента, и только сейчас командир понял, кого напомнили ему эти гиганты — Сергея Петровича Игнатова. Они стояли друг напротив друга — такие разные, даже чужеродные, но их сходство, по крайней мере в лицах, было очевидным. А потом неандерталец опять закаркал, только теперь на русском, словно молитву, которую повторял ежедневно всю свою жизнь:
— С вами спорить, Петровичи — все равно что пить без закуски неразбавленный денатурат!
Потрясенный доцент повторил эхом последнее слово, произнесенное стариком самым торжественным образом:
— Почему «Денатурат»? Я его никогда не пил — даже вкуса его не знаю…
А неандерталец удовлетворенно кивнул, но одарять свою мелкую копию бусами не стал. Он пошел дальше, снимая с протянутой вперед коротышки соплеменника янтарные ожерелья, и вручая их выборочно, по какому-то непонятному выбору.
— Нет, — поправил себя командир, получая дар последним, — выбор как раз таки понятен, но как его сделал старик?
К командиру тут же сунулся профессор; он тоже заметил закономерность — и неудивительно, ведь системность и логика были главными составляющими его призвания по жизни:
— Ты заметил, Александр Николаевич?..
— Что он вручает свои бусы исключительно членам нашего Совета?
— Ага, — несколько обескураженным от такой проницательности Кудрявцева голосом согласился Романов, — Толик успел назвать его Президентским.
— Толик много куда успевает, — усмехнулся командир, — вон — даже на рукояти молота дикарей отметился.
— Не думаешь же ты?..
— Я много о чем думаю, — прервал Романова полковник, — давай лучше послушаем, что нам расскажет этот старик.
— Но как?! — поразился профессор.
— А вот с помощью вот этого, — Кудрявцев сунул под нос собеседнику бусы, которые перед этим перебирал пальцами. словно четки.
Нет — он не играл, не пытался попробовать на прочность, как рукоять (кстати материал, из которого были изготовлены эти такие разные предметы, был одинаковым). Полковник попытался проникнуть в суть этих застывших кристаллов, как объяснял ему тибетский лама, и в какой-то момент понял, что меж атомами этих янтарных окатышей текут слова — в разных направления; и при этом они удивительным образом меняются, подчиняясь неосознанной воле владельца и обретая знакомые ему формы.
— В общем, — пояснил он, — это устройство универсального перевода. Так что ждет тебя, Алексей Александрович, безработица.
Но профессора такая перспектива не испугала, а вот возможности дикарских «компьютерных» бус весьма заинтересовали. Не сказать, что он совсем не поверил командиру; но сомнение все таки читалось в его лице. И Кудрявцев тут же рассеял его.
— Оксана, — повернулся он к супруге, надевая на шею ожерелье, — скажи что-нибудь на иврите.
Девушка произнесла несколько слов, которые ни сам Александр, ни профессор не поняли. На лице последнего прибавилось скептицизма.
— А теперь так, — командир вынул из рук Оксану бусы и сам надел ее на шею супруги.
Та снова заговорила, очевидно повторяя первую фразу, и Кудрявцев с удовольствием понял:
— Тебе уже мало, что я говорю, как сильно тебя люблю, на русском языке. Хочешь слышать на иврите?
— И на иврите, и на всех остальных языках, которые только есть в мире… во всех мирах!
Теперь Оксана смотрела на него озадаченно:
— Ты учишь иврит, когда меня рядом нет?!
— Ага, — засмеялся командир, — когда это в последний раз тебя рядом не было? Разве только… там, — он кивнул в сторону лагеря, имея в виду помещение, украшенное витиеватым рисунком Ершова, — но уверяю, самоучителя по ивриту там нет.
Оксана Кудрявцева счастливо засмеялась, а пораженному профессору оставалось только наблюдать, как по команде полковника почти пустой уже стол освобождают от посуды, с двух сторон выстраиваются по три стула (в телеге их оказалось как раз шесть штук) и его приглашают к этому столу в качестве одного из членов высоких договаривающихся сторон.
Они так и расселись — три громадных дикаря, а напротив них командир и Оксана с профессором. Последний, вовсе не желая поразить еще раз неандертальцев, а наверное лишь ради последующего скрупулезного изучения (так решил командир), выставил на столешницу планшет и включил его в режиме записи. Если засветившийся экран и поразил дикарей, они этого никак не показали. Больше того, побежденный им гигант вполне оправился, и сейчас нагло ухмылялся, разглядывая окрестности и останавливая, как понял Кудрявцев, взгляд на наиболее приглянувшихся ему человеческих экземплярах прекрасного пола.
Там конечно было на кого посмотреть, но не так же нагло, с оценивающим взглядом неудовлетворенного долгое время самца. Вот его масляный взгляд остановился на Оксане и он даже подморгнул ей — совсем как человек. А вот этого уже полковник, ощутивший острый укол в сердце, прощать не стал. Он снял свое ожерелье и нагнулся к супруге, прошептав ей на ухо:
— Улыбнись-ка, милая, этому парню как ты умеешь. Вспомни нашу Седую подругу.
И Кудрявцева улыбнулась! Да так, что и командир, да и все рядом увидели, что выражение: «Снести взглядом», — бывает не только фигуральным. Гиганта действительно снесло — вместе со стулом, так что последний разломился на множество мелких частей, а сам поверженный лежал с закрытыми глазами и ушибленным затылком, пока старик не вздернул его на ноги одним рывком (а есть еще силенка у дедушки!) и не поставил, как нерадивого ученика в угол, перед столом. Так он и простоял все переговоры, уткнувшись в столешницу, ни разу не подняв глаз на людей напротив.
— Мы — не-звери! — торжественно начал старик.
— С чем вас и поздравляю, — не выдержал, засмеялся за спиной командира Анатолий, и тут же умолк — после того, как там же прозвучали звуки сразу трех увесистых затрещин
— Две понятно, — невольно подумал Кудрявцев, — а кто третья?
— Мы — высшие не-звери, — поправился старый вождь, и это уточнение полковнику не понравилось.
— Мы — люди, — не менее торжественно представился он, — и у нас нет низших. Каждому воздается по трудам и заслугам его. И чем больше заслуг, тем больше трудится человек. Я — вождь нашего… племени. Избранный вождь. Полковник Кудрявцев Александр Николаевич; это — опустил он руку на плечо соседа слева, — профессор Романов Алексей Александрович, главный советник племени; а это, — другая рука сжала ласково плечо соседки, — Кудрявцева Оксана Михайловна, моя супруга и помощница.
Полковник совсем не хотел поразить старика перечислением полных имен; однако тот даже отшатнулся, устрашенный. Как оказалось, длина имени, по крайней мере у «высших» неандертальцев, свидетельствовала о возрасте и, по умолчанию, об авторитете его владельца. Старого вождя звали Денатом; молодого громилу, стоявшего у стола с понуро опущенной головой, просто Де, а его отца — третьего великана, единственного, в чьих глазах полковник, как не присматривался, не заметил ни капли враждебности, только любопытство и… усталость, Деном.
— Сегодня у него, — его широкая ладонь ощутимо хлопнула по обнаженному прессу стоявшего рядом парня, — родится сын, Де. Он сам (еще один звучный хлопок по животу) получит имя Ден, его отец (чуть заметный кивок в сторону внука) — Дена, а я…
— А ты, — подхватил Романов, — Денату. А где же нынешний Дена?
— Он не прошел испытания, — заметно поморщился Денат, — пещерный лев оказался сильнее моего сына… Или умнее.
— Ага, — почему-то с удовлетворением подумал командир, — значит Википедия не врет, и пещерные львы еще бродят тут. Точнее живут в своих пещерах.
А профессор не унимался:
— Значит, через три поколения ты станешь Денатуратом? — он посмотрел искоса на командира, но тот не стал ухмыляться, потому что понял, что это может разрушить весь ход пока мирных переговоров.
— Великий Денатурат может быть только один, — старик даже встал, — а мне еще три поколения не прожить. Я умру в день битвы со Спящим богом. Твоей битвы, Великий охотник, — он чуть поклонился полковнику.
— Полковник Кудрявцев не охотник, — поправил вождя опять таки Романов, — он великий воин.
Командир чуть поморщился, а внутри себя ухмыльнулся: «Гляди-ка, и Алексея Александровича на пафос пробило». А вождь кажется не на шутку изумился:
— Кто такой Великий воин?
Теперь настала очередь изумляться профессору: «Что это за дикари, если у них нет воинов?»
— Ну… это, — справился он все таки с удивлением, — люди, которые защищают свое племя от других людей — тех, что нападают и убивают соплеменников.
— Убивают! — еще больше поразился старик, — но ведь не-зверям нельзя убивать не-зверей! Такого можно назвать только зверем — и побить камнями всем племенем.
— Вот это правильно! — восхитился Кудрявцев, — у нас там, в двадцать первом веке, тоже нелюдей хватает — вот бы их тоже всех камнями.
Вслух же он спросил:
— И что это за Спящий бог, и почему я должен с ним биться. И можно ли его победить?
Старик надолго замолчал. Наконец он кивнул стоящему позади парню и тот водрузил на столешницу два кожаных мешка, в которых что-то при этом звякнуло. И это «что-то» напомнило Кудрявцеву прошлое — именно так звякали в кошельке монеты. Потом вождь стащил с шеи еще два мешочка и опять замолчал, застыв взглядом на этом нехитром реквизите. Наконец он глубоко вздохнул и, словно ныряя в глубокую холодную воду, опрокинул на столешницу содержимое меньших мешочков. По дереву покатились, сверкая бесчисленными гранями, два камня — явно драгоценных, подобных тем, что украшали оружие неведомого сирийского эмира. Вот только размерами те были поскромнее, да чистотой такой не отличались.
Первый — абсолютно прозрачный, так что надо было постараться, чтобы увидеть его на доске, был размером с куриное яйцо; второй, черный настолько, что эта чернота словно утягивала внутрь себя, был покрупнее раза в полтора, но тоже не оставлял сомнений — это был настоящий алмаз, ограненный с поразительным мастерством.
Старый неандерталец начал повествование:
— Эти камни — часть сущности Спящего бога. Их вырвал из груди бога Великий Денатурат в первой битве. И бежал в холмы, куда когда-нибудь волчица принесет двух младенцев.
— Рим, — ахнул профессор, — это легенда о рождении Великого города.
Рядом вдруг оказался Марио, без ожерелья, естественно — ведь он не был членом совета, и кто-то сзади не пожадничал, протянул парню свое. Теперь опять настала очередь поражаться старому вождю:
— Ты, — протянул он корявый палец почти до самой груди итальянца, — ты будешь жить на священном холме уже после того, как волчица принесет туда младенцев. Но как это может быть?
Его восприятие сидящих напротив людей изменилось; он смотрел теперь на них не просто с надеждой, а с надеждой, которая вполне может воплотиться в реальность — в отношении Спящего бога, по крайней мере.
— Спящий бог вернулся к Денатурату, — продолжил он, когда Марио отступил в задние ряды слушателей, — и предложил выкуп за свои камни. Богатый выкуп — вот этот.
Теперь его палец показывал на большие мешки, но развязывать их он не спешил:
— Денатурат отказался, а на священном холме Спящий не мог одолеть его. Тогда бог проклял все поколения не-зверей, и наложил запреты, нарушения которых влекут за собой кару.
Старый дикарь опять встал со стула, снял неторопливо с шеи такое же, как у дюжины людей, ожерелье. Теперь полковник не мог понимать его речи. Но старик опять заговорил по-русски, точнее повторил заученную за долгие годы жизни (можно было сказать — за многочисленные поколения) роль:
— «… и не будет у вас ни буквы, ни цифры; ни колеса, ни лука; ни железа, ни золота; и не будет у племен ваших друзей кроме вас самих. А если кто нарушит запрет, за тем придет мой палач — Седая медведица!».
Сам старик вряд ли понимал, о чем сейчас говорит, а вот Оксана ощутимо напряглась, когда прозвучали последние слова, так что Александр поспешил отвлечь ее, воскликнув:
— И стоили эти камни такой жертвы?
Он взял в руки прозрачный бриллиант, не обращая внимания на слабую попытку вождя остановить его. Старик как раз надевал на свою шею ожерелье, так что не успел помешать Кудрявцеву, а тот вдруг… задохнулся от радости, что заполнила все его существо, от радости понимания того что впереди все будет хорошо, просто замечательно. Большой палец непроизвольно переместился на другую грань камня; у этой грани название было — счастье. Счастье от того, что все хорошо уже сейчас, что рядом сидит…
Палец сдвинулся еще, и Александра теперь заполняла любовь; не к кому-то или чему-то определенного, нет! Любви заслуживало все вокруг — и бескрайнее небо, и река, несущая свой воды к океану, и друзья вокруг, и даже этот старик напротив и… взгляд наткнулся на парня, поднявшего голову и ненависть, полыхнувшая в его взоре словно холодным душем окатила разум Кудрявцева, заставляя гнать прочь неестественные и совсем ненужные чувства.
Зачем ему искусственная любовь, когда рядом настоящая — вот она смотрит встревожено на мужа. Полковник улыбнулся Оксане и разжал ладонь. Камень скользнул в подставленный мешочек, а командир, глубоко вздохнув несколько раз, словно выгоняя из легких отравленный воздух, взялся за второй, черный бриллиант.
Теперь его плечи пригнули к низу такие безысходный ужас и боль, что он не сразу понял, куда бредут его разбитые в кровь ноги. Сзади, в голую спину вонзался мириадами игл ледяной ветер (потому что на календаре — откуда-то знал он — был февраль одна тысяча девятьсот сорок третьего), а впереди встречал еще более жуткий холод газовой камеры…
Что это был за концлагерь; как звали несчастную жертву, чью безысходность впитал в себя черный камень, Кудрявцев так никогда не узнал; палец сдвинулся на соседнюю грань, и разбитые губы Виктора Иванова, заклеенные широкой полосой скотча, не смогли прошептать: «За что? Я ведь рассказал тебе все, что знал!». А над ним с жуткой ухмылкой нависало лицо прибалтийки, и молоток уже опускался на голову, и ничего нельзя было сделать, потому что руки тоже надежно смотаны скотчем за спиной, и только пальцы еще могут шевелиться, могут сжать этот неподатливый кусок камня и давить его пока…
Черный песок ссыпался из ладони полковника Кудрявцева во второй мешочек, и над столом, да и над всей округой повисла тяжкая тишина. Александр понял, что никто, кроме него, не посмеет ее нарушить и протянул руку вперед, положив руку на один их больших мешков:
— Здесь тоже камни?
— Нет, — очнулся старик, — это плата за нашу жизнь. Когда этот мешок опустеет, — он поднял мешок, который был явно легче, — умрет последний не-зверь.
Темные пальцы с трудом развязали тугой узел и на столешницу посыпались деньги, советские однокопеечные монеты, увидев которые профессор едва слышно пробормотал:
— Так вот как оценил этот бог жизнь целого поколения. Шутник, однако.
— Ну, может для него это было не шутка, — неожиданно для себя ответил Кудрявцев, — но это не главное.
— А что главное?
— Вот это, — полковник взял одну монетку из большой кучи — вождь как раз высыпал деньги из второго мешка, и эта куча была раз в пять-шесть больше первой, — монетка номиналом в одну копейку тысяча девятьсот шестьдесят первого года выпуска. Ничего не напоминает?
— Вообще-то я сам в этом году родился, — улыбнулся профессор.
— Ну и я чуть пораньше… А Оксана чуть попозже. То есть это наши деньги, и еще молот с Толиком, Петровичи с денатуратом…
— Ты хочешь сказать, что этот самый Спящий бог из одного с нами времени, может быть… один из нас?!
Прежде чем ответить, Кудрявцев, в свою очередь, стянул с шеи ожерелье (а нечего неандертальцам знать все секреты людей):
— Скорее нет, чем да. А вот то, что скрывается под псевдонимом Спящий бог, вполне могли создать мы. А камни эти, — он кивнул на маленькие мешочки, так и лежащие на столешнице, — что-то вроде микросхем, кристаллов памяти, или что там еще могло быть? Однако не завидую я, друзья, созданию, который не может ни любить, ни ненавидеть. Что еще могло остаться у такого монстра?
— Знания, наверное.., ум, опыт, — неуверенно начал перечислять профессор, — сила, жажда власти, любопытство. Что еще?
— Безразличие, — негромко добавила Оксана — она тоже сейчас была без ожерелья, — то самое безразличие, с каким сюда на гибель отправили сотни людей.
— Тысячи, — поправил ее профессор.
Он как раз закончил выстраивать столбики из монет меньшей кучи и удовлетворенно кивнул:
— Две тысячи штук. Умножить на двадцать — как раз получится те самые сорок лет, через которые — заметьте — как раз где-то в Пиренеях, то есть сравнительно недалеко от Рима, погибнет последний неандерталец.
— Ну, добавим им еще двадцать лет, — полковник щедрой рукой водрузил на один из столбиков монету — ту самую, что взял из большой.
Коротко вскрикнул вождь; за ним еще более изумленно воскликнули его потомки. Пока командир надевал ожерелье, старый вождь трясущимися руками попытался подвинуть часть большой кучи к выстроившейся ровными столбиками меньшей. Увы, фокус не удался. А может, как раз наоборот? Совершенно одинаковые на вид монеты повели себя как черные кружочки магнитов из далекого детства Кудрявцева. Копейки не хотели смешиваться, они упорно отлетали друг от друга, образуя все те же неравны группы.
Денат с мольбой поглядел на командира, но тот только пожал плечами: «Спешить не будем. Посмотрим на ваше поведение»…
Безуспешные потуги вождя прервал дикий крик. Так отчаянно могла кричать только подвергаемая мучительным пыткам женщина или… роженица. Первыми догадались конечно медработники. Сразу трое — доктор Браун, никарагуанка и Люда Николаева помчались на крик и первой подоспели к неандерталке, лежащей навзничь на траве. В ее огромный живот мощно стучался младенец, которому явно было тесно внутри. Но дикарка как-то дошла, поддерживаемая с двух сторон медсестрами, до медицинского фургона, а там ее подняли на ступени крепкие руки парней. Людей, если быть совсем точным, потому что дикарей в пределы лагеря не пустил часовой.
На упершийся в грудь ствол АКМ и одного из тайваньских китайцев, который направил вперед оружие, старый вождь посмотрел с недоумением; он мог снести эту хлипкую преграду, даже не касаясь запретного железа. Но рядом стоял Великий охотник, который всем своим видом говорил: «Ни шагу дальше!».
Полковник решил отвлечь внимание племени, а заодно показать, что Денат (пока еще не Денату) совершенно зря недооценивает оружие в руках часового.
— Вы не приняли нашего угощения…
— Запрет, — пожал плечами старик, — у не-зверей нет друзей, кроме…
— Это я уже слышал, — остановил его движением руки командир, — но твои люди от это запрета менее голодными не стали?
Денат дипломатично пожал плечами.
— Ну тогда готовьте пищу сами, пока ваша женщина рожает.
— Она не родит без меня, — старик вытянул из-под шкур огромный каменный нож, — а мой внук пока добудет зверя… он быстро бегает.
— У нас ножей хватает, — усмехнулся командир с таким непреклонным видом, что нож словно сам собой исчез под одеянием вождя, — и бегать никуда не надо. Смотри!
Все повернулись от сетчатого забора, за который не пустили «гостей», в направлении реки, от которой как раз к лагерю брело, пощипывая свежую травку, стадо любопытных оленей.
— Бэйла, возьмешь отсюда?
За спиной возмущенно фыркнули и тут же раздался выстрел, от которой практически все дикари попадали наземь. Только «высшие» гиганты не позволили себе уронить авторитет в глазах чужаков (да и своего племени тоже, наверное); они так же вглядывались в стадо, которое замерло на мгновенье, и унеслось подобно ветру, дразня прирожденных охотников белыми «штанами» под хвостами. И лишь один, самый крупный, подпрыгнул вверх на месте, и упал с пробитой головой. Конечно, полковник невооруженным глазом не мог увидеть этого, но куда еще могла целить бывший снайпер израильского спецназа Бэйла Никитина?
Племя побрело вслед за своими огромными предводителями; осталась только одна неандерталка с маленьким ребенком на руках, на которую старик, отбирая у людей свои ожерелья, показал пальцем:
— Отведете ее туда, — он махнул рукой в сторону фургона, — когда родится Де. Это его вторая мать.
Полковник не поленился, проводил тройку гигантов до стола, вокруг которого с увлечением возились Маша и Даша — их с Оксаной дочки. А когда эта процессия подошла поближе, он не знал что делать в первую очередь — изумляться или смеяться над вытянутыми физиономиями неандертальцев.
На столешнице ровными рядами выстроились столбики монет, и теперь никакой бог не смог бы разделить их по мешкам…
ГЛАВА 4. ПРОФЕССОР РОМАНОВ. ДЕЛА ТЕКУЩИЕ
Мина — так звали роженицу, родила крепкого здорового малыша ровно в двадцать ноль-ноль по местному времени. А точнее — по часам доктора Брауна, который и зафиксировал это событие. Имя свое она сообщила сама, при помощи пары ожерелий, которые не успели сдать сам Браун и Таня-Тамара.
Старый вождь или забыл, или не рискнул вызывать гнев Великого охотника, отвлекая от тяжких трудов скрывшихся в фургоне медиков. А труды действительно были тяжкими.
— Девять килограммов восемьсот пятьдесят граммов, — с гордостью, словно это его собственный ребенок, возвестил англичанин, присаживаясь с усталым видом на крылечко.
— А как молодая мама? — командир конечно не ходил в волнении вокруг фургона, но каким-то образом узнал, что именно сейчас нужно подойти сюда. Алексей Александрович последовал за ним. Оксана, естественно, тоже.
В общем, к восьми вечера вокруг фургона собралась внушительная толпа, отдельно от которой держалась неандерталка, оставленная вождем.
— Ее хоть покормили? — спросил командир.
— Не ест, — сокрушенно вздохнула Егорова.
Она так же вздыхала в первый день, когда в лагере появились худущие итальянки. Этой дикарке было далеко до моделей, в смысле угрозы анорексии, но ведь она еще была и кормящей матерью, который как раз сейчас присосался к ее груди. Ребенок запищал, недовольный — или шум голосов разбудил его, или молока не хватило. И профессор совсем не удивился, когда полковник велел принести полноценный ужин, и остатков с обеда прихватить.
Совсем скоро неандерталка, испуганно выслушавшая приказ командира (с помощью волшебных ожерелий, конечно), шустро работала ложкой, забыв и про запрет на чужую еду, и на металлы. Ей и изумленные взгляды людей не мешали.
— Во дает, — восхитился вслух Анатолий, — словно с ложкой в руке родилась. А завтра вилку с ножом попросит.
Профессор нетерпеливо ходил кругами вокруг ужинавшей «красавицы». Последняя смела все, что ей принесли, потом еще раз покормила младенца, который на этот раз довольно чмокал. Наконец Алексей Александрович дрожащими от нетерпения руками (за этим с каким-то, ничем необоснованным, подозрением следила Таня-Тамара, вышедшая наконец из фургона) надел на шею дикарки ожерелье, врученное ему Кудрявцевым. Второе уже украшала его самого.
И тут он задумался; о чем может беседовать профессор Санкт-Петербургского университета с этой дикой самкой, которой к тому же всю жизнь вдалбливали в голову какие-то противоестественные запреты? «Ну, — решил он, — начнем со знакомства»:
— Как тебя зовут, женщина?
— Рина, — со страхом ответила дикарка.
— Зеленая? — неожиданно для себя вспомнил одну из любимых актрис профессор.
Ничего общего с этой неандерталкой актриса конечно же не имела, но… вырвавшегося слова не вернешь, а дикарка ответила:
— Нет, мы не Зеленые. Племя зеленых живет в руке переходов в сторону восхода солнца от Священной пещеры.
— Эге, — подумал Алексей Александрович, — не такие уж вы забитые, как хотели казаться, и как… думает о вас ваш старый вождь.
Увы, аванс был слишком щедрый. На все остальные вопросы Рина только пожимала плечами. Сколько племен было всего? Как они взаимодействовали? Какие враги мешали их существованию? Дикарка определенно понимала вопросы, пыталась ответить, но словарный запас был чудовищно мал, а главным числом при счете была рука — те самые пять пальцев, о которых когда-то говорил прозорливый тракторист.
Более подробно она рассказала о своей миссии:
— Когда Мина, — женщина показала свободной рукой на фургон, — умрет, я буду кормить сына вождя, и буду называться его второй материю. А мой Гун (она сильнее прижала к себе ребенка) станет ему братом.
— С чего ты взяла, что она умрет? — удивился профессор; удивился скорее уверенности неандерталки, сообщившей о предполагаемой смерти соплеменницы как о неоспоримом факте.
— Так всегда было и будет, — равнодушно сообщила Рина, — сейчас придет Денат и священным ножом достанет ребенка; а тело Мины сожгут на костре.
Ей, конечно, никто не перевел слова доктора Брауна; Алексей Александрович на всякий случай уточнил у британца:
— А что, Энтони, молодая мама жива?
— Живее всех живых! («Почти как Ленин», — машинально усмехнулся профессор), распахали ей живот конечно прилично — пришлось делать кесарево сечение. А как иначе — такой богатырь родился! Ну ничего — через пару недель выпишем домой.
— Которого у нее еще нет, — пробормотал Романов.
И тут пронзительным басом возвестил о своем появлении на свет, а также об изменении статусов и имен «высших» неандертальцев, сам герой сегодняшнего вечера. В двери фургона опять показалась усталая Таня-Тамара; она улыбнулась мужу и тут же грозно нахмурила брови, когда мимо нее попыталась прошмыгнуть Рина.
— Куда в грязной одежде? Не пущу!
Ожерелье до сих пор висело на шее неандерталки и она повернула лицо, заполненное отчаянием, к профессору. Тот уже начал лихорадочно подбирать слова для юной дикарки, но, как оказалось, их уже успел подобрать командир. Кудрявцев отобрал у Алексея Александровича второе ожерелье и, взяв за руку Рину, подвел ее к Зине Егоровой.
Профессору оставалось только наблюдать, как меняется выражение лица Рины — ужас и резкое отрицание сменили покорность и повиновение. Ее рука тем временем переместилась на ладонь поварихи и полковник повернулся к своему заму по продовольственной части:
— Вот, Зинаида, теперь ты для нее царь, бог и воинский начальник. Что скажешь, то она и сделает. Точнее покажешь; эти украшения, — командир стянул с шеи Рины переводчик, — нам сейчас понадобятся в другом месте.
— И что мне с ней делать? — успела задать вопрос Егорова.
— Как что? — непритворно удивился Александр Николаевич, — что медики посоветовали, то и делай. Искупать и саму, и ребенка; выдать новое обмундирование… тьфу, ты! Одежду новую им выдай.
— Точно, — обрадовалась Зинаида, — у нас ведь и ванночка где-то детская есть…
Эти слова она выкрикнула уже в спины командиру, и всех, кто поспешил за ним. Профессор с Оксаной Кудрявцевой в их числе, естественно. Алексей Александрович успел задать вопрос на ходу:
— А зачем нам теперь эта Рина? Мать-то ведь жива.
— Ну, — притормозил полковник, передавая ему второе ожерелье, — слышал ведь, какой богатырь народился. Может, ему одной груди недостаточно будет.
Эти слова услышал старый вождь. Это именно он рвался в закрытую для него и остальных дикарей территорию. И не появись вовремя командир, пришлось бы ему наверное узнать, как надежно защищают звериные шкуры от пуль калибра семь-шестьдесят два.
— Какая вторая грудь? — зарычал он, не дотрагиваясь, однако, до запретного металла автомата Калашникова.
— Поздравляю с рождением праправнука, — протянул ему руку в приветствии Кудрявцев.
Старый вождь жеста не понял и не принял. Он отступил от Великого охотника и отрезал, явно давая понять, что никакого отказа не приемлет:
— Выдайте нам тело. К утру пепел первой матери Де должен быть развеян по ветру, иначе…
— Иначе что? — рядом с командиром встал Романов.
— Иначе гнев Спящего бога будет страшен.
— Так мы же и так ждем его, — улыбнулся профессор, — а послать ему сюда больше некого — палач ведь мертв…
В последнем Алексей Александрович не был уверен на все сто — кого там еще могло припасти на такой случай существо, называвшее себя Спящим богом? Но старого неандертальца такой факт сразил; еще больше его поразили жесткие слова Кудрявцева:
— Никто не позволит вам сжигать живую женщину. Мать ребенка жива, и через две недели… через три руки ночей вы получите ее. Вместе с ребенком.
— Отдайте мне моего сына, — буквально зарычал Де (или уже, точнее, Ден).
Но это рычание утонуло в гораздо более грозных и громких звуках — к ним подъезжал трактор с прицепом. Вид этой такой мирной по своему предназначению техники заставил все племя, собравшееся за спинами своих вождей, рухнуть на землю. Сами вожди еще держались, однако и они готовы были повернуться и бежать от страшного чудовища, плюющегося темными клубами вонючего дыма; о родившемся недавно Де они, скорее всего, забыли.
А трактор исторг в выхлопную трубу последний клок дыма и умолк. В открывшуюся дверцу выпрыгнул майор Цзы, а из остановившейся позади прицепа «Витары» подошел Холодов. Он сначала доложил командиру: «Все выполнил, товарищ полковник!», дождался одобрительного кивка, и только потом повернулся к неандертальцам:
— А это что за чучелы?
«Чучелы» уже немного пришли в себя и готовы были продолжать предъявлять требования, но полковнику Кудрявцеву (профессор это прекрасно видел) было не до них. Официальным до сводящей скулы оскомины голосом он произнес:
— Завтра ровно в полдень… когда солнце достигнет самой высокой точки в небе (это он так обозвал полдень) мы продолжим разговор. О нашей битве с богом, о том, где вы будете жить и… о ребенке. А пока у меня есть другие дела.
Наступила пауза, прервал которую старый вождь, поднявший руку и ткнувший пальцем в грудь командиру. Романов ждал новой порции обвинений и требований, но командир понял этот жест по своему. Он снял с шеи ожерелье и подвесил его на руку вождю за кожаный ремешок — совсем так, как его днем носил неандерталец-коротышка. Профессор, поколебавшись, повторил эту процедуру. Теперь люди и неандертальцы не могли понять друг друга.
— А может, — подумал Алексей Александрович с некоторым сожалением (он уже считал это ожерелье своим), — это был ответный жест командира, — мол, заберите свои цацки и не мешайте занятым людям?
«Высшие» неандертальцы скорее всего так и поняли. Неторопливо развернувшись, они зашагали туда, где уже горел костер, и кто-то копошился рядом — наверное готовил ужин. А небольшая толпа людей, собравшаяся вокруг Кудрявцева и Романова, так же дружно направилась к лаборатории. Следом медленно колесили трактор и «Витара».
Совсем скоро перед зрителями «нарисовали» очень предметную карту анклавов миоценового леса. На ровной площадке рядом с «цехами» лаборатории (идеально ровной, ведь она была создана путем заливки волшебной пластмассой) правильным квадратом разместились двадцать четыре предмета.
— Вот в правом нижнем углу, — узнавал Романов, — между куском шкуры от африканской хижины и каким-то камнем… ага — это обломок Пизанской башни, — между ними приличный блин древесного спила — это его сегодня отпилил Дубов от русской бани…
Его взгляд побежал по частицам артефактов, чуть задержался на горке листьев, коры и каких-то веток в левом верхнем углу. Перед глазами зримо встала картина расправы дикарями с Марио, Холодовым и им самим. Он даже помотал головой, отгоняя видение, которое, наверное не забудет никогда.
— Молодцы, — похвалил еще раз полковник Кудрявцев, — а теперь вам будет задание (это он обращался к профессору Арчелия и его бессменным помощникам — Благолепову и Ежикову), — надо это «богатство» растереть в порошок и изготовить образцы блоков. Нужно объяснять какие?
Георгий Арчелия даже немного обиделся:
— Изготовим, как полагается — с научным подходом, с бирочками на каждом образце. Завтра часов в одиннадцать можете подходить. Все будет готово.
— Я буду раньше, — пообещал командир…
Утром профессора ждало новое потрясение. За завтраком они с Таней-Тамарой подсели за стол к незнакомке в простеньком ситцевом платьице. Алексей Александрович машинально пожелал доброго утра и приятного аппетита, и только потом вгляделся в лицо соседки. Это была неандерталка. Но какая! Рину сейчас никак нельзя было назвать дикаркой — по крайней мере внешне. С отмытым лицом, умело нанесенным… этим, как его… макияжем; с аккуратной прической — она на улице какого-нибудь городка среднерусской долины не обратила бы на себя особого внимания, разве что свежестью щек и задорной улыбкой. Как быстро она освоилась в чужой для себя среде!
— Ей наверное и зеркало поднесли на себя полюбоваться, — подумал невольно Романов, кивая Маше (или Гале — никак не мог запомнить профессор юных арабок в лицо) и принимая от нее тарелку с завтраком, — а где же…
— А ребенок сейчас там, — опередила его с ответом вопрос Зина Егорова, — в фургоне, спит рядом со своим молочным братом.
— Значит?..
— Ничего не значит, и ничего не знаю, — опять угадала его вопрос Зинаида, — все вопросы к докторам. А у меня своя задача — как можно больше русских слов вдолбить в эту голову за две недели, — она приподнялась и погладила по каштановым волосам неандерталки, — сделать из нее идеологического и психологического диверсанта, — по слогам произнесла шеф-повар этого заведения общепита.
Профессор не стал даже спрашивать, кто дал такое поручение Егоровой; полковник Кудрявцев, конечно же. А где же он сам, кстати?
Зинаида Сергеевна проявляла сегодня чудеса проницательности:
— А Александр Николаевич с утра пораньше в лаборатории. Позавтракал вместе со своей Оксаной и убежал. Куда? — осадила она возгласом дернувшегося было из-за стола Романова, — а компот? Из сухофруктов — а вкуснющий, будто из свежих вишен с абрикосами. А потом еще меня поучишь.
— Чему? — не сразу сообразил Алексей Александрович; в кулинарии он вроде бы не разбирался.
— Ну как же, — всплеснула руками повариха; она теперь стояла рядом с Риной, — а как ее учить русскому, с чего начинать?
— Ага, — мрачно подумал профессор, — в университете студентов этому пять лет учат, и не у всех получается, а тут… Не отстанет ведь.
В общем, в лабораторию Алексей Александрович ушел только через два часа, проведя и лекции, и практические занятия, пообещав к тому же назавтра продолжить обучение. Впрочем, по ходу занятий он вполне успокоился, даже загорелся от такой возможности вспомнить и применить в деле свои навыки. К тому же он и сам учился — языку неандертальцев, небезосновательно полагая, что это может понадобиться.
— А может, и нет! — вспомнил свои недавние размышления профессор Романов, пробуя закрепить на руках ремешок механизма, сходного с обычными наручными часами. Вот этим самым ремешком и сходными. Вместо корпуса с циферблатом на ремешке был закреплен большой янтарный кругляш, изготовленный из пластмассы.
— Да не ищи ты язычка и дырочек, — рассмеялся командир, — застегивается на липучки.
Действительно — концы ремешков чуть царапались, а соединенные несильным нажатием, уже не соскакивали с запястья.
— И что это? — Алексей Александрович уже догадывался; вопрос был в другом — как Кудрявцеву удалось сотворить очередное чудо?
— Это аналог вчерашнего ожерелья, — подтвердил его догадку полковник, — видел я, как тебе не хотелось отдавать «игрушку» Денату.
— Так я и поверил, — подумал, улыбаясь, профессор, — ты, Александр Николаевич, конечно любишь делать подарки. Но этот переговорник делал явно с далеко идущими практическими целями. Ради меня ты вряд ли поднялся так рано, от молодой-то жены.
Впрочем, Оксана Кудрявцева тоже была здесь. У разведгруппы сегодня был вынужденный выходной, и практически вся она была здесь — в самом интересном в лагере месте. Конечно, люди не бездельничали. Вон — та же Оксана прикрепляет какие-то бирочки на маленькие кубики разных цветов, которые раскладывает на большом столе Бэйла; Анатолий с Марио помогают двум Сергеям, насчет которых у Романова возникло вдруг сумасшедшее подозрение — не один ли из них выдавил надпись на священном молоте неандертальцев? Не взять ли (на всякий случай) образцы почерка у этих парней, а может еще у кого — по примеру того, как брали совсем недавно анализы крови?
Его умственные изыскания были грубо прерваны — командир ловко расстегнул ремешок переговорника и закрепил его на собственном запястье.
— Ты чего, Александр Николаевич, — обиделся профессор, — не можешь себе еще один сделать?
— Могу, — с совершенно непроницаемым лицом ответил Кудрявцев, — и сделаю. Но на сегодняшних переговорах он будет только у меня.
— Но почему, — обиды в голосе Романова не убавилось, — разве я раньше, с итальянцами, да колумбийцами…
— Отлично справился, — поспешил успокоить товарища командир, — но сегодня будут дикари; и дикари необычные. Они фальшь нутром почуют. А мне очень интересно будет услышать, о чем они будут говорить, уверенные, что мы их не понимаем. Предчувствие, понимаешь ли…
С предчувствием командира профессор спорить не стал.
Между тем, как и было обещано, Георгий Арчелия был готов представить новые образцы пластмассы к испытаниям. Он заметно волновался; в основном потому, что никак не мог сам оценить результаты собственного труда. Лишь непонятная пока профессору, да и всем остальным (самому полковнику Кудрявцеву в том числе) способность командира физически воздействовать на неразрушимый материал могла показать сейчас, насколько продуктивно поработала эти два дня команда абхазца.
Полковник в сопровождении Алексея Александровича подошел к длинному столу, изготовленному, кстати, из той же самой пластмассы. На столешнице правильными рядами выстроились серые пористые кубики — совершенно такие же, какими играют дети. По размерам такими же; единственным украшением им служили те самые бирочки — от первого до двадцать пятого номера.
— Почему их двадцать пять, — задал резонный вопрос Романов, и тут же, спохватившись, сам ответил на него — один контрольный, без добавок.
— Точно, — улыбнулся Георгий, — контрольный. Только он как раз с добавками — сразу со всеми. А какой — не скажу, пусть Александр Николаевич сам определит.
— Нашли фокусника, — проворчал полковник, приступая к испытанию.
Первый ряд кубиков он раздавил пальцами совершенно свободно; по крайней мере лицо его с закрытыми глазами ни разу не показало, что он ощутил какую-то разницу. А разница была!
— Седьмой самый крепкий, — озвучил наконец свои ощущения Кудрявцев, — ну и… двадцать первый — чуть-чуть послабее показался.
— Ничего не показался, — довольно улыбнулся абхазец, — седьмой и был тем самым контрольным, а двадцать первый… (он сверился с каким-то списком), в двадцать первом опилки от вашей бани.
Полковник потянулся за кубиками во втором ряду. Показалось профессору Романову или нет, но здесь дела пошли не так просто и быстро. И паузы были подлиннее и пальцы командира побелели заметнее… А когда этот этап эксперимента закончился, глаза командира открылись не сразу; а когда открылись, сразу нашли Арчелия:
— Это ты образцы проверяешь или меня? — с видимым возмущением провозгласил он, — теперь самый крепкий девятнадцатый, за ним третий.
— Вай, молодец, — может нарочитым кавказским акцентом Георгий хотел скрыть смущение? А может он действительно так сильно обрадовался? — опять в точку: девятнадцатый контрольный, а третий русский. А еще что заметил, дорогой?
Командир строго посмотрел на него.
— Извините, товарищ командир, — акцент у Арчелия сразу пропал, — я это для чистоты эксперимента. Даже сам не заглядывал, какой номер где. Дальше, уж извините, тоже номера будут меняться. Так как насчет изменений?
— А про то, что в эти кубики добавок насыпали больше, тоже забыл сказать? Или тоже для чистоты? (командир усмехнулся, увидев как абхазец понурил голову — не очень низко, кстати), — во сколько раз больше — в два?
— Точно! — тут же вздернул кверху голову Георгий, — а в следующем ряду…
— Ладно уж, — остановил его полковник, — чистота, так чистота.
В пятом ряду один из кубиков не поддался, как не пытался Кудрявцев стереть его в порошок двумя руками; однако под ударом кувалды, направляемой все теми же руками, развалился на куски. В седьмом ряду еще один — тоже контрольный, как догадался профессор по довольному лицу руководителя эксперимента — не поддался уже никаким усилиям. До десятого ряда решили не продолжать, сэкономили время.
А вердикт профессор Арчелия огласил тут же:
— В общем, друзья, мы теперь знаем, как сделать наш будущий город несокрушимым. Вопрос — нужно ли нам опять собирать эти «легирующие добавки», или обойдемся чисто русским вариантом?
— Ага, — конечно первым выразил свое мнение Толик Никитин, — а потом придет какой-нибудь киргиз — такой же, как наш товарищ полковник… ну, не совсем такой, конечно — таких больше нет и быть не может (это находчивый тракторист мгновенно отреагировал на общий гул недовольства); шепнет что-нибудь по-своему, по-киргизски, дунет-плюнет и все — нет больше нашей хаты.
Такую возможность представили наверное все, потому возражать Анатолию никто не решился. А вот профессор Романов как раз такую, или подобную возможность совсем недавно рассматривал, поэтому первым нарушил молчание:
— Если кто-то и сможет разрушить это, — Алексей Александрович показал пальцем на немногие оставшиеся целыми кубики, — скорее всего он тоже будет говорить на русском языке…
— Ну да, — прервал его язвительно Никитин, — фразами типа про денатурат.
— Или про Толика, — вернул ему усмешку профессор.
— Хорошо, — прервал перепалку полковник Кудрявцев, — начинаем делать блоки с полным комплектом добавок, с максимально возможной концентрацией. Это для цитадели — центрального здания. А для заборов можно и обычной пластмассой обойтись. С них и начнем строительство.
— А я думал, с цитадели, — озадаченно протянул комендант, — разве это не самое важное?
— Правильно, — согласился командир, — но ведь тебе еще фундамент надо выкопать. Какой там объем грунта?
— Если брать с запасом — почти тысяча кубов на каждый метр вглубь. Так у нас же экскаватор есть!
— Вот пусть и снимет верхний слой — до песка. А там вручную, по десять литров — или сколько там нужно на один блок? И блоки сразу в дело. Огораживайся, Валерий Николаевич от врагов, а заодно… от «друзей» незваных.
— Это же какой объем нужно перелопатить?! — ужаснулся Ильин, — не будем же мы заставлять девчат таскать песок.
— Ну, трубы-то таскать заставил, — не преминула подколоть его бывшая супруга, — надо будем, и песок потаскаем.
— Не пойму я тебя, Ирина, — шутливо нахмурил брови командир, — то ты грозишься оставить нас без детей, то как Павка Корчагин хочешь увлечь подруг на никому не нужные трудовые подвиги. Вот пусть наши ученые и технические умы продумают, как автоматизировать процесс, или по крайней мере механизировать. А не придумают…
— Придумает командир, — опять быстрее всех отреагировал тракторист.
А полковник Кудрявцев очень странно отреагировал на откровенный подхалимаж:
— Я уже придумал, — усмехнулся он…
На переговоры с неандертальцами командир пошел один.
— Подойдете позже, — велел он профессору и Оксане, а заодно и остальным разведчикам, — соврете, что ходили проведать новорожденного и его мать… хотя зачем врать — сходите и проведайте; а я посижу, подожду наших «друзей». Позову вас, когда понадобитесь.
Разведгруппа дисциплинированно направилась к медицинскому фургону, а Александр Николаевич занял то же место за столом, который так и не убрали вчера. А чего убирать — до очередного дождя (если только окажется верной поговорка про дождичек в четверг) еще два дня, а дикие копытные, да и хищники тоже давно натоптали себе новые тропы — далеко за границами лагеря.
Вот к командиру присоединились три гиганта; четвертому — мелкому — дикарю стул не предложили. Минут пять спина полковника (а он, естественно, сидел на ближайшей русскому лагерю стороне) оставалась неподвижной. Наконец он вроде как широко потянулся, и разведчики поняли — это сигнал.
На столешнице лежали только три ожерелья, так что всем, кроме самого Кудрявцева с супругой и профессора Романова пришлось ограничиться созерцанием односторонней пантомимы. Больше всех махал руками Алексей Александрович. Неандертальцы сидели истуканами; выплевывал сквозь зубы скупые слова только старый вождь. Командир отвечал такими же лаконичными фразами.
На удивление, дикарь согласился на все условия полковника: племя строит становище там, где укажет Кудрявцев (или человек, им уполномоченный), но не вблизи реки — требование Денату. Люди обеспечат их питьевой водой (что за водо-, точнее рекобоязнь у дикарей?). Ну и свежей добычей.
Великий охотник может понадобиться в любой момент — когда старый вождь сможет разбудить и призвать Спящего бога. А поскольку командир не собирался таскаться по пятам вождя, рядом с полковником за пределами лагеря всегда будет посланник Денату — правнук Ден, который сегодня сидит напротив профессора и скалит зубы, не решаясь, впрочем, повернуть голову налево, на Оксану Кудрявцеву. Этот самый Ден, молодой отец, который к сообщению о состоянии сына и его матери отнесся весьма и весьма равнодушно, оказывается был лучшим, и практически единственным охотником в племени, поэтому…
От других услуг и преференций дикари в лице вождя категорически отказались. Единственно — попросили хотя бы на час каждый вечер предоставлять аккордеонистку — видно настоящая музыка способна затронуть сердца даже таких, чуждых всему человеческому по сути, существ. С полной гарантией безопасности Жадовой, естественно.
В свою очередь племя обязалось поставлять ежедневно по десять крепких мужчин в качестве неквалифицированной рабочей силы — бери больше, кидай дальше! Тут профессор в очередной раз взмахнул руками и искренне улыбнулся — он понял, что будут брать дикари, и куда кидать.
На этом саммит завершился, и одна из высоких (в прямом и переносном смысле) сторон отправилась к соплеменникам в сопровождении вооруженных автоматами Левина и Марио — им предстояло согласовать место стойбища, удобное и безопасное — в первую очередь для людей. А остальные разведчики терпеливо ждали, когда командир решит, что тонкий слух дикарей не сможет улавливать его слов. Одно ожерелье осталось лежать на столе — для связи с Деном; Кудрявцев опять перебирал его, словно четки. Что он хотел выжать дополнительно из этого образца неизвестно чьих технологий (не сами же дикари их изготовили!), так и осталось неизвестным, потому что полковник, дождавшись, когда «высшие» дикари под конвоем удалятся на достаточное, на его взгляд, расстояние, рассказал остальным разведчиком, чем закончились переговоры.
— А потом? — задал вопрос Никитин.
— Что потом?
— Ну потом, когда покончим с этим Спящим богом, как будем разбираться с ними?
— Ага, — засмеялся командир, — не «если», а сразу «когда»? Молодец, так держать. Вот когда покончим, тогда и решим. А сейчас гадать бесполезно — мало ли что случится за эти месяцы.
— Месяцы? — поразился Романов.
— Ну да, — засмеялся Кудрявцев, — так почему-то считает этот Денату. Ну и мы спешить не будем. Зачем отказываться от дармовой рабочей силы? Пусть приобщаются, так сказать, к цивилизации.
— А это не опасно? — осторожно заметил Ильин, — тут какая-то пятая колонна получается.
— Это ты правильно назвал, — повернулся к нему Александр Николаевич, — только вот у кого в тылу эта «колонна» будет основы разрушать? В лагерь мы их не пустим, а трехразовое питание от Зины Егоровой кого хочешь перевербует. Да еще рядом совершенно другой уклад жизни — бегают и смеются женщины и дети; никто никого не бьет; все сытые и довольные. И как по волшебству строится город. Что, Валерий Николаевич, покажем неандертальцам, как русские работают?.. (он повел взглядом вдоль шеренги выстроившихся разведчиков) И итальянцы… И израильтяне… И никарагуанцы, — в общем все. Покажем?
— Покажем, — комендант энтузиазма Кудрявцева совсем не разделял, — только сначала надо построить водопровод от родника до стойбища дикарей, который ты, Александр Николаевич, им обещал. А где я столько труб найду?
— Ну.., — протянул полковник, — где же твоя смекалка, Валерий Николаевич, отдыхает? Вон тогда пусть Анатолий подскажет.
Тракторист действительно тянул перед собой поднятую кверху руку — совсем как ученик-отличник на уроке.
— Помните, — начал он, когда командир кивнул ему, — Виталик Дубов объяснял нам, как надо смазывать формы, чтобы пластмасса не приклеивалась (он дождался, когда комендант пожал плечами и продолжил), — ну он еще принес обломок бетонной панели.
— Ну и что, — пробурчал Ильин.
— Так панель та была облегченная, с пустотами внутри. Это же готовая труба. Представь: в длинный деревянный ящик, в отверстия с торцов вставляешь еще более длинную трубу нужного диаметра, чтобы концы торчали; смазываешь все внутри маслом (особенно густо на стыках трубы с деревом), и заливаешь жидкую пластмассу…
— Ага, — подхватил обрадовано понявший наконец комендант, — через полчаса вынимаем металлическую трубу и вываливаем из ящика готовый кусок пластмассовой. Главное — у нас все преимущества и круглых и профильных труб. Внутри — круглая, так что вопросы повышенного трения, засоров в острых углах и многое другое снимаются. А снаружи — квадратная, так что складировать удобно — штабель рассыпаться не будет. Ай да Анатолий! Ты почаще общайся с Виталиком, глядишь — он тебе еще какую идею подскажет.
— Уже, — скромно потупил глаза тракторист.
— Что уже?
— Уже подкинул, — пояснил Анатолий, — насчет того, как нам попасть к соседям, минуя гигантских крокодилов.
— И как? — это уже командир задал вопрос.
— Ну, мы с Виталькой рассказывали друг другу про то, где службу тащили, — начал издалека Никитин, — вот он и хвалился, какие у них в инженерно-технической части…
— В роте бетонных работ?… — хмыкнул Ильин.
— У них там и другие роты были, — не стал вступать в пререкания непривычно покладистый тракторист, — например понтонная рота.
— Так его же, понтон, собирать надо на месте — я это по телевизору видел, — не унимался комендант, — так тебе эти крокодилы и дадут складывать-раскладывать.
Сам Ильин громадных земноводных хищников, конечно, не видел, но явно был впечатлен рассказами товарищей-разведчиков.
— А зачем его складывать? — победно улыбнулся Никитин, — сколько там безопасная зона — метров сорок? Да сам водоем пятьдесят, как утверждает профессор; плюс такая же зона безопасности за ним — итого сто сорок метров. Для круглого счета сделаем мост длиной сто пятьдесят метров.
— И как же ты эту махину будешь через канал перекидывать?
— Какую махину? — удивился тракторист, — вес кубометра пористой пластмассы всего пятьдесят кило. Я тут подсчитал, что мост длиной сто пятьдесят метров и шириной четыре метра даже с учетом больших колес и всяких там ферм будет весить самое большее десять тонн. Я его своей «Беларусью» легко дотащу до канала, а там — толкну сзади. В воде пластмасса не тонет, на другом берегу так же на колесах проедет, а мы концы потом как-нибудь закрепим. Ну, это чтобы мост ветром не сдуло — вдруг ураган какой нагрянет.
Разведчики помолчали, переваривая информацию; никто так и не успел похвалить находчивого тракториста, потому что Алексей Александрович вдруг вспомнил о главном:
— Александр Николаевич, а уловка-то твоя сработала?
— В какой-то мере, — ответил командир, — главное мы и без нее узнали…
— Какое главное? — подался к нему профессор.
— Главное — это то, что у неандертальцев есть еще ожерелья, или другие артефакты, и служат они им в качестве средств дальней связи, которые нам тоже совсем не помешали бы. Так ведь? — Кудрявцев повернулся к Алексею Александровичу всем корпусом.
— Так, — согласился Романов, — а они сами об этом сказали?
— Нет, — засмеялся командир, — ежу понятно, что если с нами посылают связного, по совместительству соглядатая, он должен как-то связываться с Денатом: точнее наоборот — старый вождь всегда должен иметь возможность вызвать нас. А рассказали они следующее.., — улыбка на лице Александра Николаевича пропала, — рассказали они о своих планах на будущее. У них почему-то никаких сомнений в исходе битвы со Спящим богом нет. И себя они видят победителями.
— А мы? — ото уже Никитин поинтересовался.
— А мы в их планах не числимся, — холодным, не предвещающим ничего хорошего некоторым стратегам тоном, ответил полковник Кудрявцев, — по крайней мере я с Марио и Самчаем точно. Ну и Оксана за компанию. Мнения разделились только в способах устранения конкурентов (естественный отбор, понимаете ли — прямо по Дарвину). Один предложил использовать ту самую кувалду, а второй — скормить какой-то многорукой твари в реке…
— Так вот почему они категорически отказались поселиться у речки, — пробормотал едва слышно профессор.
— А третий? — не унимался тракторист.
— Третий оказался не таким кровожадным; предложил нам разделить участь других людей.
— И какая такая участь нас ожидает?
— Люди должны будут стать не-зверьми… Самыми низшими — со всеми вытекающими последствиями. Объяснять нужно, особенно насчет женщин?
За спиной профессора глухо заворчал Марио. Но естественному всплеску возмущения разведчиков не дал расплескаться командир:
— Ну что ж, их планы нам известны; наш план будет, может быть, не таким кровожадным, зато он будет точно реализован на все сто. Это я вам обещаю…
ГЛАВА 5. ОКСАНА КУДРЯВЦЕВА. ХОДИ ДА ОГЛЯДЫВАЙСЯ
Новый день начался с соревнования — какой ствол лучше подходит для охоты на крупную копытную дичь — «Бенелли», «Вепрь», или снайперская винтовка Драгунова. Победило мастерство и… дружба. Только по два раза громыхнуло каждое оружие и вот уже шесть туш не самых крупных бизонов (так назвали этих животных люди) лежат на траве.
— Попробовал бы кто-то из нас промахнуться, — усмехнулась про себя Оксана, — Саша бы мигом устроил головоломку. И правильно — патронов-то все меньше и меньше, а теперь еще и этих дикарей едой обеспечивай.
Впрочем, Кудрявцева ворчала больше из за того, что охотников, вернее охотниц, сопровождал громила-неандерталец, в присутствии Оксаны придерживающийся каких-то правил приличия, как их понимала израильтянка. Она предчувствовала, что совсем скоро этот гигант получит хорошую трепку от Кудрявцева — вряд ли дикарь, всю жизнь не знавший отказа в любых притязаниях, сможет долго сдерживать свои животные наклонности — не в обиду будет сказано животным, которые, как раз перед людьми ни в чем не провинились. Напротив — с первых дней в новом мире исправно служили источником пропитания…
Верблюдицы «под управлением» доцента Игнатова утащили две туши, на которые показал палец Оксаны, в сторону лагеря; остальные окружила целая толпа дикарей. Кудрявцевой наблюдать за тем, как неандертальцы разделывают добычу каменными ножами было неинтересно; гораздо интереснее было посмотреть, чем это там таким срочным занимался с утра в лаборатории ее милый, пока она состязалась в меткости с Бэйлой и Ирой Ильиной?
И совсем скоро полковник Кудрявцев вместе с Толей Никитиной с гордостью демонстрировали и ей, и остальным разведчиком надежного четырехколесного друга — «Эксплорер», который вновь обрел дверцу багажника. Самым поразительным было то, что сплошное стекло, которое теперь должно было прикрывать тыл разведгруппы, было тонированным. Ирина даже успела поворчать:
— Обязательно было делать таким темным? Ничего же в салоне видно не будет.
— И то, что в салоне творится, тоже никто не увидит, — тут же возразил Никитин.
— А кому тут глядеть-то?
— А тому, кто будет сидеть здесь, — тракторист одним прыжком запрыгнул в стоящий рядом автомобильный прицеп, тоже модернизированный. Теперь он напоминал джип из тех, что применяют в сафари — с дугами безопасности, сиденьями и даже прозрачной стенкой спереди, продолжавшейся на половину прицепа навесом от осадков (так поняла Оксана), — наши «друзья» -неандертальцы вряд ли угонятся за автомобилем.
Совсем недалеко у незримой черты, которую вчера провели Левин со средним из вождей, определяя границы, самовольное пересечение которых неандертальцам было запрещено, действительно сидели двое дикарей — тот самый молодой гигант и его молочный брат — «брат по второй матери». Вчера, как подозревала Кудрявцева, их мировоззрение получило сразу несколько ударов. И не самым слабым из них был тот факт, что мать «высшего» ребенка осталась в живых; в первый раз за всю историю цивилизации.
— Ну, — подумала Оксана, — цивилизацией это пока назвать сложно. Но что будет, когда все запреты рухнут, когда не связанные ничем иным, как только заботой о процветании племени головы начнут работать в нужном направлении? Вон они у них какие большие!
Кудрявцева вспомнила, как вчера тот же Никитин рассказывал об этих самых неандертальцах. И больше всего в этом рассказе ее поразил тот факт, что объем мозга у этих дикарей больше, чем даже у них — людей двадцать первого века.
— А тут еще перед глазами живой пример — наш быт, наши инструменты и технологии. Надо сказать Саше, что не все секреты можно открывать. А не то получится, как у нас дома — Израиль в окружении враждебных государств. Как-то они там?
Впервые израильтянка почувствовала что-то вроде ностальгии; чувство это оказалось мимолетным, потому что поступила команда на погрузку в «Эксплорер», и верный четырехколесный помощник, грузно переваливаясь, направился к той самой границе.
— Мне показалось, или дверца сейчас стукнула как-то иначе? — продемонстрировал тонкий слух Марио.
— А, заметил? — довольно засмеялся Никитин, — командир приказал сделать из автомобиля броневик.
— И вы?…
— И мы с Сережками покрыли весь корпус, да и колеса тоже пластиком. Нас сейчас даже из гранатомета не возьмешь. Вот построим мост и заедем к соседям — отстреливать медвежат прямо из окошек. Вот тут моя Бэйла всем вам класс и покажет.
Марио хотел еще что-то сказать — наверное вступиться за свою Ирину, которая, впрочем и сама готова была постоять за себя, но полковник постучал ладонью негромко по рулю, останавливая автомобиль рядом со вскочившими дикарями (впрочем, вскочил один, мелкий; здоровяк поднялся легко, но неторопливо, как и положено «высшему»); прения в салоне сразу прекратились.
Первым, даже раньше командира, выскочил наружу Никитин — так ему не терпелось поглядеть, как будут обживать новое средство передвижения необычные пассажиры. Увы, в прицеп с явной опаской залез только молочный брат гиганта, Лао — да и то после повелительного кивка вождя. Сам Ден, вооруженный длинным копьем с каменным наконечником, гордо вздернул голову, не удосужив людей другим жестом. Однако полковник Кудрявцев понял его правильно — сел за руль и нажал на педаль газа. Разведчики невольно оглянулись назад — оказалось, что дверца багажника, сегодня появившаяся у автомобиля, изнутри оказалась абсолютно прозрачной. Если это кого и удивило, то только не Оксану.
— Мой Саша и не такое может, — с гордостью подумала она, разглядывая внушительную фигуру неандертальца, который, оказывается, и бегал неплохо, — давай, газуй!
Однако Кудрявцев, доведя стрелку спидометра до тридцати километров в час — до той самой красной черты на шкале, превышение которой всегда ознаменовывалось противным писком — предупреждением нерадивым водителю и пассажирам, не озаботившимся пристегиванием ремней безопасности. Черточки стрелка так и не достигла; до самого поворота от поймы налево, где уже была видна идеально ровная линия скального разлома, Ден неутомимо бежал за «Эксплорером».
Здесь автомобиль остановился, и неандерталец все таки залез в прицеп. Никитин издал короткий смешок, но тут же получил команду полковника и открыл дверцу второго ряда с правой стороны, у которой сидел. В ноги ему тут же прыгнул алабай, и трактористу стало не до смеха — вдвоем им было тесно; к тому же от Малыша несло запахом здорового собачьего организма, пробежавшего только что те же пять километров, что и Ден.
— Молодец, Малыш, — похвалил Кудрявцев, и на душе Оксаны значительно полегчало — оказывается за мрачным дикарем, в свою очередь, тоже велось наблюдение.
Она тоже повернулась назад, и даже протянула руку, чтобы погладить пса по громадной голове; чуть не отдернула ладонь, наткнувшись сразу на несколько других — не только ей пришлась по душе такая служба алабая. Пес благосклонно принял похвалу и завозился, вытягиваясь сразу вдоль всей длины салона меж ногами Никитина, Бэйлы и профессора Романова. Марио, Ирина и Таня-Тамара сидели в третьем ряду сидений. Они и заметили первыми, что по гребню набиравшей высоту скалы идут люди — три человека, согнувшиеся под тяжестью снаряжения. И они были вооружены! На его возглас зашумели сразу все разведчики, кроме командира, который бросил недолгий взгляд на незнакомцев, которые после его слов тут же перестали быть таковыми.
— Холодов и Самчай с майором Цзы. Я думал, они уйдут дальше.
— И что они там делают? — немного обиженным голосом спросила Оксана.
Как же — отправил людей исследовать неведомые земли, а с ней не посоветовался. Впрочем, обида была несерьезной; она прекрасно понимала, что если бы командир каждое свое решение обсуждал с помощниками — ну хотя бы с ней, на все остальное у него просто не оставалось бы времени.
— Мы сейчас пробежимся вдоль канала, — улыбнулся ей муж, — а ребята посмотрят сверху. С краю — там где мы завалили крокодила («Ты завалил», — отдала ему первенство Оксана) — высота скалы метров триста, а дальше еще выше будет. Так что, наверное тибетский дацан разглядеть можно будет. В бинокль, естественно.
— А кстати, почему мы мимо тибетцев не поехали? — задал вопрос профессор.
На этот вопрос даже Кудрявцева могла ответить — показать неандертальцам — особенно тому, что сейчас вольготно раскинулся на мягком сидении прицепа, заняв сразу два места — беззащитных тибетцев, а тем более вход в другой мир?! Ищите дураков в другом месте! Алексей Александрович наверное сам понял это, потому что переспрашивать не стал.
— Видно, скала покруче, чем мы думали, — продолжил командир, — и тропок наверное нет — некому их прокладывать там. Ну ничего, успеют вернуться да вечера к автомобилю…
Оксана опять глянула на него вопросительно.
— Их Ершов с Марией Котовой на «Вранглере» ждут — там, куда джип смог доехать.
Профессор задал теперь вполне обоснованный вопрос:
— А не опасно оставлять их там вдвоем?
Тракторист опять хохотнул:
— Да чтобы такой хлюпик, как Виталька Ершов, посмел даже глаз поднять на Машу. Да она его…
— Да я не в том смысле? — поморщился покрасневший вдруг ученый.
— А в каком? — вроде как удивился Анатолий, и теперь уже откровенно захохотал. А отсмеявшись, ответил за командира, — мы «Витару» тоже в миниброневик превратили. Так что им ни снежный барс, ни даже пещерный лев не страшны. От диких зверей, кстати, можно просто уехать.
— Ага, если умеешь, — пробурчал Романов.
Тракторист не успел отпустить язвительную тираду насчет ученых с мировым именем, не умеющих даже завести автомобиль, потому что «Эксплорер» остановился. Картина, открывшаяся перед высыпавшими из него разведчиками, ничем не отличалась от вчерашней — все так же лежали недвижными длинными колодами саркозухи (надо же — запомнила!), а из зарослей настороженно высовывались две короткомордые головы. Другие медведи не почтили своим вниманием ни людей, ни неандертальцев, которые неслышно подошли и остановились сзади. Оксана бросила на них короткий взгляд и успокоилась — еще дальше сидел и внимательно наблюдал за чужаками Малыш.
Поговорить с дикарями мог только командир, с шеи которого свисало древнее ожерелье. Он так и поступил:
— Водятся ли в ваших краях такие чудовища?
Ответа неандертальца, естественно, другие разведчики не понимали — до тех пор, пока Кудрявцев не стал негромко переводить на русский:
— У холма, куда когда-нибудь волчица принесет двух младенцев, таких животных нет и никогда не было. А в дальних племенах — по правую руку, если смотреть на восходящее солнце («Это на юге», — пояснил по ходу перевода полковник для непонявших) — да, есть. И я на них охотился. Только те были поменьше — как я и мой брат по второй матери Лай.
Огромная ладонь опустилась на неширокое, но крепкое плечо второго дикаря и тот кивнул.
— Ага, — прикинула израильтянка, — раза в два короче — по длине; и в три-четыре раза меньше по весу. Но тоже не подарочек был. С копьем с каменным наконечником на такую громадину — это надо иметь мужество…
— На него все мужчины племени напали, — зачем-то развеял ореол над собственной головой дикарь, — трех или четырех крокодил (так перевел Кудрявцев) задрал своими зубами.
— А ты?
— А мне, как правнуку вождя и будущему вождю положена честь последнего удара.
— По полумертвому крокодилу, — насмешливо закончила за него Кудрявцева.
Александр ее слова, естественно, переводить не стал, но посмотрел одобрительно, очевидно полностью разделяя их. Дикарь тоже явно понял сарказм Оксаны, но смотреть на нее не стал. Предпочел повернуться к лежащим у берега чудовищам; они, наверное, казались ему менее опасными, чем израильтянка.
— Но таких огромных я никогда не видел, — продолжил перевод Кудрявцев, — наши копья вряд ли пробили бы их шкуры (дикарь потряс своим оружием); к тому же их тут руки рук!
— Сотни, — это перевел уже Никитин.
Разведчики — и люди, и неандертальцы, и алабай заняли свои места; «Эксплорер» покатил вдоль канала, наращивая скорость; потом нога полковника вдруг вдавила в пол педаль тормоза. Так повторилось несколько раз, и Кудрявцева сообразила — Александр тестирует. Нет, не «Эксплорер» — его возможности командир хорошо знал; он проверял, до какой скорости бега распространяется любопытство двух гигантских медведей.
До поворота направо — там, где на углу миоцена остались каменные россыпи тибетского анклава — полковник Кудрявцев очевидно пришел к какому-то выводу, который и озвучил:
— Километров сорок в час недолго выдержат. Так что сейчас проведем небольшой эксперимент. Медленно едем вдоль канала; внимательно изучаем все по обе стороны. Метров за пятьсот до окончания двадцатипятикилометровки ускоримся — выше сорока кэмэ. Там должна быть какая-то преграда. Посмотрим, как ее попытаются преодолеть косолапые.
— Не такие уж они косолапые, — проворчал Анатолий.
Внимание Кудрявцевой теперь было нацелено сквозь лобовое и боковое стекла — она держала свой фланг. Пейзаж там не менялся все двадцать пять километров — только крокодилы лежали каждый по-своему, но не дальше сорокаметровой зоны безопасности. Они не обращали никакого внимания на автомобиль, который тоже не пересекал эту незримую черту, чего не скажешь о короткомордых саркозухах.
Громадным мишкам пришлось выскочить на открытое пространство вдоль канала, которое, на их счастье, совсем немного, но превышало зону безопасности. Они на бегу ухитрялись не отрывать взглядов от набиравшего ход «Эксплорера»; вот они замельтешили ногами пошустрей — командир нажал на педаль газа. Кудрявцева не отрывала от них глаза, но и так, по какому-то внутреннему спидометру, поняла, что скорость давно перевалила за сорок, но короткомордые хищники тоже поддали и вдруг…
Нет — они не врезались в стену или другое препятствие, но превратились мгновенно в огромные темно-желтые клубки, исторгавшие из себя каждый пронзительные, полные смертельной муки вопли. Так мог бы кричать сжигаемый заживо человек, если бы у него, конечно, были легкие и горло, как у саркозуха.
Один мохнатый шар покатился в сторону канала и мнимую леность крокодилов словно сдуло ветром; сразу несколько длинных хищных морд воткнулось в этот беснующийся громадный ком, и звук живой сирены достиг того предела, который еще могло вытерпеть человеческое ухо. Впрочем, стекла боковых дверей внедорожника, до того открытые, поползли вверх, отрезая пассажиров от внешнего мира, а главное — от этих ужасных воплей. Это командир одной рукой ткнул сразу в четыре кнопки управления на подлокотнике. Другой рукой он поворачивал автомобиль круто от канала.
Последнее, что увидела Оксана за закрывшимся окном дверцы — это скрывающийся под бурлящей водой мохнатый ком; до второго крокодилы не добрались — он уже не шевелился у стены леса, но, показалось израильтянке, разбухал, рос в размерах…
«Эксплорер» остановился через полтора километра, судя по спидометру. Командир тут же выскочил из за руля; остальные поспешили за ним к вынужденным союзникам, которые, на свою беду, не были защищены от неведомой напасти. А она — эта напасть — присутствовала и здесь; в немногочисленных экземплярах. На лежащих на полу прицепа неандертальцев то и дело пикировали гигантские — не меньше десяти сантиметров в длину — осы, или шершни (Кудрявцева в таких тонкостях не разбиралась). И каждое такое пикирование заканчивалось вздрагиванием тел дикарей, которые, наверное, уже не могли издавать тех мучительных звуков, с какими закончили свой жизненный путь медвежьи разведчики.
На ладонях командира неведомым образом оказались обычные рабочие рукавицы; он удивительно ловко и быстро перехлопал с противными чавкающими звуками ужасных насекомых — так что когда Оксана сообразила, что эти осы (или пчелы, или шершни) могли покусать и людей, в том числе и ее тоже, с жужжащими хищницами было покончено.
— Это я так привыкла ощущать себя в полной безопасности рядом с Сашей, — поняла она, — и не зря! Вон он как ловко их!
А полковник уже переворачивал неандертальцев вверх лицом. Впрочем, первый — Лай — повернулся сам, как только рука Кудрявцева коснулась его спины. Лица дикаря было не узнать; но это заплывшее лицо как-то ухитрялось улыбаться — до тех пор, пока неандерталец не разглядел тела лежащего рядом недвижимо Дена.
Он затараторил что-то на своем, неандертальском, но, поскольку нужного ожерелья у него не было, естественно, его не понял даже командир. А тот словно этого и ждал. Такие ловкие и крепкие («Ласковые и нежные — когда надо», — добавила про себя израильтянка) пальцы полковника Кудрявцева тут же стянули с шеи лежащего без сознания «высшего» дикаря ожерелье. Нет — два ожерелья! Одно из них, с многочисленными бусинами, он не менее ловко накинул на шею Лая, который вдруг замер; на его лице даже сквозь многочисленные укусы, наливающиеся багровыми шишками, явственно проглядывал мистический ужас и.., почему-то уверилась Оксана, неописуемые восторг и любопытство.
Все это наверное не дало парню отметить одно обстоятельство, которое не преминула отложить в памяти Оксана — Александр внимательно ощупывал, почти мял в ладонях, словно пытался сплющить в лепешку пластилиновый ком. Но нет — это был не пластилин; это был единственный камень второго ожерелья, в суть которого сейчас пытался проникнуть Кудрявцев. Наконец он удовлетворенно кивнул, явно добившись каких-то положительных результатов, и повернулся к Лаю с вопросительной миной на лице.
А тот действительно оказался необычайно понятливым; сразу уловил, что от него требуется:
— Мой брат по второй матери уже бежал от этих маленьких злых собирательниц меда (переводил, естественно, полковник Кудрявцев, так что было ли в неандертальском языке такое слово — «мед», Оксана так никогда и не узнала). Но там собирательницы были маленькие, и то мой большой брат долго болел и распухал — вот так, как сейчас. Нет! Сейчас сильнее, немного сильнее!
Теперь в голосе маленького дикаря было только неподдельное беспокойство, грозящее перерасти в панику. Ведь рядом не было великого вождя Денату, который, может быть был единственным из дикарей, кто мог помочь собственному правнуку.
Но зато были люди! И в их числе специалист по экстремальной медицине — бывшая медицинская сестра «Врачей без границ» Таня-Тамара Романова.
— Сильнейшая аллергия, — ответила она тут же на вопрос полковника, — посмотрю — вроде у меня были антигистаминные препараты. Ага (закончила она наконец копаться в своей большой медицинской сумке) — вот супрастин в ампулах. Двухпроцентный раствор венгерского производства. Главное, чтобы у него была совместимость; кто их, неандертальцев, знает. Такому здоровяку, пожалуй, двойную дозу вколоть надо.
Впрочем, иного выбора не было, и совсем скоро маленький дикарь с ужасом глядел, как в тело его молочного брата вонзается игла из запретного металла, которая, в свою очередь, была соединена с чем-то непонятным, подвластным рукам этой красивой (красивее любой девушки не-зверя) ведьмы, явно подарившей свою душу злобным предкам…
Супрастин помог. Ден задышал ровнее, а затем открыл глаза, тут же приняв полулежачее положение, оперевшись спиной на переднюю стенку прицепа. И первое, что он сделал — схватился за ожерелья на шее. Они уже висели там, и только опасливые взгляды Лая могли подсказать молочному брату, что совсем недавно эти артефакты меняли хозяина. Почему-то Кудрявцева была уверена, что маленький дикарь промолчит. А проговорится — кому он сделает плохо? Если только себе? Полковник Кудрявцев получил, что захотел…
Автомобиль развернулся и поехал назад — теперь уже по степи, мимо лагеря тибетцев. Командир предусмотрительно сдал правее, чтобы не подъезжать близко к запретной для чужаков россыпи камней с дацаном посредине. Впрочем, эта предосторожность скорее всего была излишней — глаза неандертальцев совсем заплыли опухолями.
Разведывательная экспедиция опять прервалась, как говорил попугай Кеша из детства Оксаны: «На самом интересном месте». Впрочем, результаты были. И главные сейчас хранились в виде трупиков в той самой перчатке, которая и стала орудием умервщления.
— Конечно, — объяснил товарищам полковник, как только автомобиль взял курс на русский лагерь, — это не черви, в которых хорошо разбирается доцент Романов, — но у нас и по этим тварям найдется специалист.
— Какой? — не сразу вспомнил профессор. Он сейчас лихорадочно тыкал в кнопки планшета, пытаясь отыскать в палочке-выручалочке — Википедии — ответ на вопросы: «Что же это за крылатые хищницы, и главное — как с ними бороться?».
А что бороться придется, сомнений ни у кого не было…
— Ты забыл, что у нас есть самый настоящий пасечник, профессор Арчелия, — напомнил командир, — а чем отличаются эти хищницы от домашних пчел? Размерами?..
В первую очередь сгрузили живой груз — а иначе полуслепых, полуглухих, непригодных к чему-либо полезному неандертальцев назвать было нельзя. Старый вождь практически не слушал скороговорки Лая (а может притворялся, что не слушает — кто его, старого пройдоху, поймет?); он обводил тяжелым взглядом людей, вышедших из автомобиля, вроде бы даже заставляя их потупить взгляды.
— Словно мы в чем-то виноваты? — возмущенно подумала Кудрявцева, — навязал нам на головы своего правнука, а нам отвечать? Ну нет!
В общем, до командира, терпеливо ждущего, когда вождь перестанет бесцеремонно разглядывать его товарищей и задаст какой-нибудь вопрос или предъявит претензии, взгляд Денату не дошел. Он наткнулся на не менее яростный взгляд израильтянки, и старик вздрогнул всем телом, не в силах оторваться от таких прекрасных, притягательных и смертоносных для врагов глаз. И только когда взгляд этот принял выражение немигающих глаз объевшейся кобры, мелкий грызун, которым несомненно ощущал сейчас себя громадный неандерталец, шмыгнул в свою норку — в самую большую хижину стойбища.
А этот взгляд — предсмертный дар Седой медведицы — проводил Денату до самой хижины и даже успел оценить состояние последней — выдержит ли она завтрашний дождь?…
ГЛАВА 6. ПРОФЕССОР АРЧЕЛИЯ. О ВРЕДЕ И ПОЛЬЗЕ ПРОФИЛАКТИКИ ЗАБОЛЕВАНИЙ
Был ли счастлив профессор Арчелия в новом мире? Ответить однозначно не мог ни он сам, ни, наверное, никто из обретенных в последние дни товарищей, у кого были время и желание задать себе подобный вопрос. Когда взгляд его останавливался на Зинане, опять молодой, красивой и желанной, ответ был однозначным — да, иной жизни он теперь не желал. Но то, что их мир, точнее мирок, ограничивается вот этими нескладным, полуразрушенным лагерем; немногими, пока еще хаотично расположенными новыми строениями; реликтовым лесом, в котором совсем недавно произошли жуткие события, свидетелем которых он тоже стал. Ну и конечно — бескрайней степью, у которой, как оказалось есть все таки границы — та же река, названная с чьей-то легкой руки Волгой; Индийский океан; горы и проливы, образованные той же могучей и безжалостной силой, что легко, словно кубиками, играет судьбами и самой жизнью людей и животных.
Как в этой цепочке разместить новых персонажей — неандертальцев — он пока не знал. Да и знать не стремился. Он только чувствовал, что от них, внешне мало чем отличающихся от людей, исходит угроза существованию крошечного человеческого лагеря.
— Вот, — понял он наконец, — вот что его поражает и подавляет — несоразмерность их микроскопической человеческой общины и огромного, бесконечного, учитывая их совсем невеликие возможности, мира. Мира девственного, ждущего своих будущих исследователей и покорителей. И именно они стоят у истоков нового человечества.
Страшно. Страшно и безумно интересно. Особенно если учитывать тот факт, что он сам сможет увидеть всю цепочку становления цивилизации. Если, конечно, теория профессора Романова верна. В то, что есть принципиальная возможность понаблюдать, а может и принять непосредственное участие в строительстве египетских пирамид и того же Рима; постоять в толпе, которая провожает взглядами первый в истории крестный ход в Иерусалиме, свершаемый человеком, взвалившим на плечи вместе с деревянным крестом всю боль и горе человечества… Может быть подглядеть, как ложатся на холст краски с кисти великого Леонардо?.. Или встать в бою рядом с дедом, сложившим голову в битве под Москвой?..
Увы, ничего этого не будет. Потому что история сейчас поворачивает совсем в другую сторону. В какую? Георгий надеялся, что туда, где будет меньше трагедий, бессмысленных смертей и предательства; где люди учтут все горькие уроки, записанные в памяти человеческой и… Википедии.
А пока надо эту самую историю творить с укрепления лагеря, со строительства города. Именно для этого Арчелия уже который день прерывается от опытов только на сон и еду. Последнее, впрочем, тоже занимает совсем немного времени, потому что в столовую сам Георгий старался ходить пореже — ел то, что приносила Зинана.
Стыдно было профессору перед Егоровой за невыполненное обещание. Не то чтобы Зинаида корила его, показывала обличающе на чадящие очаги, количество которых угрожающе росло вместе с ростом населения лагеря; просто каждый раз, усаживаясь за обеденный стол, он словно расписывался в собственном бессилии.
Казалось, вот оно — солнце, дарящее им огромные, просто невероятные объемы энергии, которые так заманчиво загнать в ту же чудо-пластмассу, а затем расходовать ее — на освещение, те же печи или, наоборот, холодильники. Да мало ли куда можно расходовать практически безграничную и дармовую энергию светила?
Только вот как объяснить полковнику Кудрявцеву, единственному человеку, способному изменить как-то внутреннюю структуру жидкого пластика, что такое полупроводник? Нет не объяснить — дать почувствовать командиру, как этот самый полупроводник преобразует энергию кванта света в электрический ток…
Георгий остановился у крайнего улья. Он уже два дня не был на своей миниатюрной пасеке, занятый бесчисленными экспериментами. Сегодня в лаборатории был не его день. Вся рецептура, поминутный цикл изготовления панелей и блоков были расписаны, точнее распечатаны Зинаной; чертежи и схемы прилагались. А вот как все это перевести в практическую плоскость, наладить самый примитивный конвейер? В этом вопросе Арчелия был не силен. Командовать умелыми, горящими желанием людьми, да еще и десятком неандертальцев? Увольте. Пусть кто другой, с навыками организаторской работы командует.
Тем более, что такой человек был — комендант лагеря Валерий Николаевич Ильин. Он сейчас и носился между зарождающимся на месте будущей цитадели котлованом, лабораторией и экскаватором, начавшим копать длинную траншею — там, где будет внешняя ограда города. Профессора пугала сама цифра — три километра стены пятиметровой высоты, которую к тому же планировалось заглубить, да еще снабдить, словно крыльями, широкими дорогами с внутренней и внешней сторон.
— Такую стену, несмотря на ее легкость, — хвалил свой замысел Валерий Николаевич, — не то что мастодонт, танк не прошибет!
— А время? — попытался ограничить запросы коменданта Георгий, — и силы! Нас же не тысячи? Зачем начинать с такого масштабного проекта? Построим цитадель, потом домики — твои знаменитые коттеджи, внутреннюю стенку, ну и так далее. Лет через десять и к внешней стене подберемся.
— Десять лет, говоришь? — протянул с каким-то необъяснимым выражением Валерий, — нет у меня десяти лет! У тебя есть, у командира, у других — бессмертных. А я не только строить город хочу, я в нем хочу пожить! И увидеть, как в нем счастливо живут мои дети и внуки. И попутешествовать хочу, посмотреть этот мир своими глазами, а не только в рассказах Толика Никитина. А пока город не построю, я отсюда ни ногой!
— Это полковник Кудрявцев такой приказ дал?
— Это я сам себе такой приказ дал, — отрезал комендант.
Он помолчал, и уже более спокойно стал разваливать аргументы Арчелия в пух и прах. Разваливать с калькулятором в руках — точно таким же, какой был у новой подруги Зинаны — у Марии Котовой. А может, это и был тот самый калькулятор. Пальцы коменданта, сейчас прораба, инженера-проектировщика, и прочая.., забегали по кнопкам:
— На три километра забора высотой пять метров плюс метр в глубину потребуется… восемнадцать тысяч блоков…
Профессор присвистнул.
— Пусть по пять минут на блок, — щедро отмерил Ильин, хотя это только на самый нижний, закладной ряд так много времени уйдет… ну пусть. Это получается… полторы тысячи часов, или… почти девяносто четыре дня, при двухсменной работе. Минус выходные и праздники — всего-то четыре месяца. И это (он воздел кверху указательный палец) — если будет работать одна пара каменщиков. А если четыре? Или восемь?
— Да где ты столько специалистов наберешь? Я, например, готов тоже стать каменщиком — только какой из меня толк?
— Специалисты и не нужны, — добродушно объяснил Валерий, — первый ряд — согласен — там человек должен знать что такое отвес, уровень и многое другое. А потом — укладывай на тонкий слой застывающей пластмассы — хоть один на один, хоть с перевязкой — никакой разницы.
— А?..
— А крылья — дороги — в это время другая бригада укладывать будет, — опередил очередной вопрос прораб-комендант; мы еще социалистическое соревнование устроим.
— Скорее уж не социалистическое, а доисторическое, — пошутил Георгий.
Но Ильин шутки не поддержал; он вдруг нахмурился:
— Есть правда одно.., нет, два ограничения. Первое — то, что у нас всего два компрессора…
— Так отведи от каждого по несколько шлангов!
Совет дилетанта в строительстве настолько поразил Ильина, что он даже забыл на время о второй проблеме; ухватившись за рукав Арчелия, он беззвучно шевелил губами, очевидно считая в уме, насколько вырастет выпуск стройматериалов, и какая при этом будет экономия ГСМ. Валерий Николаевич забыл сейчас и про калькулятор в руке, и про собеседника, которого он теребил за обшлаг куртки. Георгий напомнил о себе покашливанием.
— Да, — вспомнил комендант, — вторая проблема — верблюды. Точнее верблюдицы. Больно медленно они ходят. Конечно, расход жидкой пластмассы невелик, но за компрессорами им никак не угнаться. Тем более с приспособлением имени профессора Арчелия.
Оба довольно расхохотались; веселья добавил «изобретатель»:
— А ты им — верблюдицам — перчику под хвост. Или Игнатову кнут потолще и подлиннее выдай.
— Ага, и сам же этим хлыстом по спине и получу, — не согласился с таким рацпредложением Валерий, — по-моему Роман Петрович своих горбатых друзей любит больше, чем людей.
— Женить его надо, — предложил опять Арчелия, — сразу на мир другими глазами будет смотреть.
— Это да, — согласился комендант, очевидно вспомнив, что и он, и его собеседник, прибыли в этот мир со своими половинками (а сам Валерий сразу с двумя), но проблемы доставки это не решит. А возить по тонне трактором… командир не разрешит.
— По тонне не разрешит, — согласился Георгий, — а по десять тонн за раз? Сделай из пластика цистерну… да хоть кубическую — и вперед.
— А герметичность?… Впрочем, — видно было, что заработала инженерная мысль, — сообразим какие-нибудь мембраны с односторонней проницаемостью…
Ильин убежал к лаборатории, а профессор Арчелия принялся обкатывать на губах зацепившее чем-то сознание фразу: «Односторонняя проницаемость». Он открыл крышку улья и… вместе с горестным возгласом улетели в пространство и эта фраза, и все проблемы коменданта, которыми тот недавно щедро делился с профессором.
Пчелиная семья была мертва. Все — и матка, и рабочие пчелы, и немногочисленные по случаю начала сезона медосбора трутни, и даже — понимал Георгий — детки в расплоде, тоже сейчас немногочисленному по той же самой причине. И соседний улей был таким же безжизненным. Но третий и четвертый (профессор едва не запел и заплясал) были живы! Пчелы деловито гудели, и Арчелия даже не обиделся на ту, что ужалила его за небрежный жест пальцем, придавивший насекомое.
Обычно он был весьма аккуратным; с пчелами ладил без всяких дымарей и защитных сеток. Теперешнюю свою ошибку Георгий объяснял только реакцией на гибель половины пасеки. Та самая сила, о которой думал с утра Арчелия, настигла ни в чем не повинных пчел уже здесь, в новом мире, через полмесяца после катаклизма.
Погибли как раз те ульи, которые он не успел обработать от варроатоза. Два других радовали своей жизнеспособностью — не менее удивительной, чем то обстоятельство, как стремительно и безжалостно клещи Варроа погубили две семьи.
Профессор осмотрел два живых улья; подумал — не стоит ли еще раз обработать бипином, небольшой запас которого он хранил.
— Нет, — решил он, — сейчас самый взяток начинается, — вот откачаем мед, разделю семьи, и можно будет опрыснуть. Только куда девать погибшие семьи? Пожалуй, лучше сжечь — вместе с ульями, рамками и медом — от греха подальше.
Его отвлекли — у пасеки, не решаясь ступить поближе к грозно гудящим пчелам (для других грозно — профессор воспринимал этот гул как песню природы — прекрасную и животворящую), переминался с ноги на ногу негритенок Максимка. Георги посмотрел на часы — половина третьего; занятия в школе закончились.
А Максимка наконец выпалил громко; достаточно чисто для человека, который три недели не знал, что на свете существует русский язык:
— А вас полковник дядя Саша зовет!
Он умчался в сторону столовой, и Георгий, вздохнув, последовал за ним. В «царстве» Зины Егоровой накрывали столы для позднего обеда разведгруппы. Все восемь ее членов (не было рядом только алабая) рассевшиеся за двумя столами, дружно повернули головы к Арчелия. Было видно. что каждый из них готов задать ему какой-то вопрос, но командир молчал — только улыбнулся и пригласил Георгия на стул рядом с собой; да еще где-то за спинами маячила Зинаида с поварешкой в руке. Все это, конечно, не способствовало разговорам.
А главное — восхитительный запах похлебки, буквально ударивший по осязанию профессора из очутившейся непонятно как перед ним тарелки французского стекла. Он не заметил, как тарелка опустела. Зато успел углядеть, как из за спины протянулась тонкая рука одной из помощниц Зинаиды с другим блюдом. Второе было не менее вкусным, как и обжигающе горячий чай с добавлением каких-то местных травок, чьи ароматы живо напомнили Георгию и склоны Кавказских гор, куда он выезжал с пасекой, и двор родного дома, где они с семьей вечерами пили и молодое вино, и такой же бесподобно вкусный чай, которая его Зинана заваривала не менее мастерски.
Она тоже была здесь; наверное уже пообедала, потому что сидела за соседним столом без приборов — оперлась щекой о руку и любовалась, с каким аппетитом обедает муж. Наконец трапеза закончилась, вся посуда была убрана, а столы чисто вытерты. Полковник Кудрявцев попросил Егорову принести какое-нибудь блюдо.
— Какое, Александр Николаевич?
— А какое не жалко, Зинаида Сергеевна; и сама к нам подсаживайся — я сейчас тебя пугать буду.
Явно заинтригованная повариха вернулась за считанные секунды, притащив огромный пластмассовый поднос. Но эта пластмасса была из двадцать первого века, поэтому принял его командир бережно, словно опасаясь раздавить его пальцами.
— И правильно, — вспомнил Арчелия, — совсем недавно эти пальцы с легкостью крушили кубики, которым нипочем были удары кувалды.
Он тут же замер в великом изумлении, когда командир достал откуда-то из за спины обычную рабочую перчатку, и вытряхнул на поднос ее содержимое. Рядом испуганно вскрикнула, вскакивая со стула, Егорова. Георгий и сам едва сдержался от такого же возгласа, когда увидел на подносе громадных, смертельно опасных даже в таком, полураздавленном состоянии ос.
Эти огромные родственницы его трудолюбивых пчелок явно не были предназначены для сбора нектара с цветов.
— А для чего? — задал он резонный вопрос, подвигая к себе блюдо со страшными и отвратительными останками.
Нет — сами по себе эти грозные летающие хищницы были наверное вполне пропорциональными, а на взгляд старого пчеловода даже грациозными и красивыми в своей смертельной красоте, но… Но сейчас, раздавленные чьими-то безжалостными руками (он покосился на сидящего рядом полковника Кудрявцева), они даже у него могли отбить аппетит.
— Впрочем, — подумал он, — я уже пообедал, а… вот эта оса относительна целая — только голова расплющена, словно блин. И вот эта тоже… Погодите — это же разные виды! Или?..
Он опять повернулся к командиру:
— Где вы их нашли?
— Сняли, — усмехнулся полковник, — сняли с тел наших союзников — неандертальцев.
— Живы хоть союзнички? — профессор сам удивился, насколько безразлично к судьбе этих существ произнес он фразу.
— А что им сделается? — опять усмехнулся командир, — вон Таня-Тамара «угостила» одного из них супрастином, а второй и так обошелся. Главное — мелкий лишь улыбается, а здоровяка раздуло как шарик — вот его супрастином и откачивали.
— Ага, — сунулся в разговор с веселой улыбкой тракторист Анатолий; его, очевидно, судьба аборигена тоже не сильно волновала, — я такое в фильме «Невезучие» видел. Так этого неандертальского Терминатора посильнее, чем французского Ришара в фильме раздуло.
— Погоди, Анатолий, со своим Ришаром, — остановил этот порыв Кудрявцев, снова поворачиваясь к Арчелия, — место, где мы их нашли, имеет значение?
— Не это главное, — ответил Георгий, — главное — были ли они вместе, или они нападали в двух разных местах?
Он подвинул блюдо ближе к командиру, чтобы тот своими глазами убедился, что трупики на нем принадлежали двум разным видам. Первым сунулся вперед все тот же тракторист. Своим крепким ногтем он нажал поочередно на брюшка обоих насекомых так ловко и быстро, что Георгий не успел вмешаться в этот «Эксперимент». Результаты последнего впечатлили даже его. Из первой осы, отличавшейся более мелкими размерами и какой-то хищной грацией, выдавилось и снова утонуло в брюшке длинное жало, маслянисто блеснувшее на солнце. Вторая — толстая, и явно менее поворотливая, чем первая («Словно грузовой авиалайнер рядом с истребителем» — дал мысленное определение Георгий), исторгла из себя большую темно-красную каплю. Это была кровь! И кровь не насекомого а того, в кого эта оса вонзила вот этот длинный острый хоботок перед своей смертью. Одного из неандертальцев. Значит, это один вид — две осы одного вида с разной специализацией. Этот вывод он и озвучил:
— Вообще-то такие же, ну или чуть меньшие осы встречаются… встречались и в нашей современности. Знаменитые осы-убийцы в Китае. Недавно от них погибло сразу полтора десятка человек в Поднебесной. Но эти, конечно, будут помощнее. И организовано их общество, или семья — если хотите… более специализированней, что ли. Они словно созданы для определенной цели — эти (он пошевелил меньшую хищницу) — убивают жертву, а рабочие «лошадки» высасывают кровь и несут ее…
— Куда? — вскрикнул тракторист.
— В гнездо, куда же еще? — Георгий пожал плечами, — осы, чтобы вы знали, как и пчелы живут семьями, там у них матка, детки, запасы пищи.
— О, Господи! — перекрестилась Егорова, протягивая палец к толстому трупику, — это ты называешь пищей? Не дай бог попасть или даже увидеть это гнездо!
— А ведь придется, — негромко сказал кто-то за соседним столиком.
— И чем раньше, тем лучше, — согласился с этим мнением профессор Арчелия.
— Почему? — спросил тут же другой профессор — Романов.
— Потому, коллега, — повернулся Георгий к другому краю стола, где и сидел Алексей Александрович, — что осиные семьи имеют обыкновение роиться. Сейчас они, скорее всего привязаны к определенному месту и служат тоже живой преградой, про которую вы, милейший, и рассказывали. Но когда-то — через год, пять лет, а может через день… масса роя достигнет критической массы, или старая матка погибнет…
— И что будет в этом случае? — штатный оппонент и критик в любой дискуссии, на удивление эрудированный русский тракторист подался вперед, пожирая взглядом и профессора и мертвых ос перед ним.
— Ну, у пчел в таких случаях выводятся новые матки — сразу несколько особей. Самая сильная остается в улье. Некоторых она убивает, а самые смышленые и трусливые из слабых улетают, чтобы где-нибудь построить новый пчелиный дом.
— А может быть еще проще, — добавил командир, — Сейчас этот рой держит на месте какая-то сила — вон, мы отъехали немного, и осы за нами не полетели. А когда мы разберемся со Спящим богом? Куда они полетят?
— И что же делать? — Никитин теперь смотрел на Кудрявцева.
— А это ты у него спрашивай, — палец полковника почти ткнулся в грудь Арчелия.
— А я знаю, — храбро встретил этот выпад профессор.
Он вдруг вскочил и убежал. Он спешил на пасеку — туда, где мелкие, но опасные паразиты за двое суток уничтожили две здоровые семьи…
Запыхавшийся от недолгого бега Георгий плюхнулся на свое место и с возгласом: «Вот!» высыпал на поднос несколько мертвых пчел. Рядом с громадными раздавленными родственницами он казались такими беззащитными и не опасными, что так и не отошедший от стола тракторист протянул:
— Ну и что! Этим осам твои пчелки, Георгий, на один зуб. Или на жало, если хотите. А там этих хищниц — мириады. Видел бы ты, профессор, как они за пару минут с медведем разделались. А в том мишке, между прочим, росту метра три с половиной было.
— А ты присмотрись повнимательней, — пригласил его Арчелия, — видишь вот эти бляшки?
Он показал на выпуклые светло-коричневые пятна, густо усеявшие брюшки и головогруди мертвых пчел. Такой концентрации клещей Георгий никогда не видел. И еще — они двигались! Нет, конечно это были живые организмы, и передвижение с места на место было им присуще. Но не так же шустро! Один вроде уже добрался до соседней мертвой осы. Так что Арчелия поторопился объяснить всем:
— Эти пчелы были поражены клещом Варроа…
— Что за мерзость вы сюда принесли, профессор, — возмутилась Егорова. Впрочем, дальше этого она не пошла — понимала, конечно, что Георгий принес сюда эту «мерзость» не забавы ради.
— Эти паразиты, — продолжил как ни в чем не бывало Арчелия, — есть практически в каждой пчелиной семье. Развиваются они не так стремительно. Есть много средств — и химических, и биологических; даже от того, какие растения присутствуют рядом с пасекой, зависит, как успешно семья может противостоять этой напасти. Но если пчел не лечить, семья может погибнуть. Вот как у меня — сразу две семьи.
— И что в это необычного? — спросил тракторист, почуявший какую-то недоговоренность в последней фразе Арчелия.
— Но не за два же дня! — воскликнул тот, — позавчера ульи были здоровыми; пчелы летали за взятком. И матка ползала, откладывала детку, как ей и положено. А сегодня — ни одной живой особи. Так что эти пчелы для окружающих родственных видов — настоящее биологическое оружие.
— Вот и опробуй это оружие на осах, — предложил командир.
А профессор даже обрадовался такому приказу (сам-то полковник мог считать свои слова пожеланием, но для всех остальных это всегда было… в общем, призывом к немедленному исполнению). Обрадовался, потому что надо будет ведь съездить в разведку, и потом — наблюдать за течением смертельной болезни… Если только она окажется смертельной. Честно говоря, он с некоторой ревностью наблюдал за профессором Романовом — за тем место в разведгруппы было закреплено давно и, понимал Георгий, вполне заслуженно.
— Хорошо, — рассмеялся командир, явно разгадавший далеко идущие планы Арчелия, — при соблюдении двух условий.
— Трех! — непреклонным голосом добавила Зинана.
О последнем профессор конечно же сразу догадался — он и сам хотел видеть свою ненаглядную всегда рядом, а первые два — командирские, признал и необходимыми, и вполне исполнимыми. Во-первых — надо было продумать и изготовить механизм доставки «биологических бомб» к месту назначения; опробовать его, и не один раз — утопишь ульи в канале с крокодилами и все! Ну здесь понятно — катапульты все видели, хотя бы в кино. А с их чудо-полуфабрикатом, и мастером-артефактором в лице полковника Кудрявцева изготовить что-то типа гигантского арбалета трудностей не составит. Тем более местные метеорологи пророчат назавтра дождь и командир может весь в день провести в лаборатории. И катапульту поможет изготовить, и второе задание, не менее важное, исполнить.
— Впереди нас, — заставил всех притихнуть и задуматься полковник, — может быть ждут еще более страшные и опасные создания. Так что не мешало бы экипировку понадежней подогнать — хотя бы для разведгруппы сначала. Да и нашему исследователю тоже… Как называют ученых, изучающих ос?..
Утро четверга действительно встретило Георгия моросящим теплым дождиком, который, будь он где-то в средней полосе России двадцать первого века, назвали бы грибным. Скорее всего где-то там грибы росли и сейчас; при большом желании и достатке времени можно было поискать их и здесь — все это скороговоркой сообщал ему Никитин, встретившийся ему первым на улице. Тракторист накинул на голову какую-то накидку из полиэтиленовой пленки; он подсказал, где взять точно такую же — под небольшим навесом, оборудованным предусмотрительным комендантом рядом с баней в центре лагеря.
Добежать до столовой, сейчас накрытой высоким пластиковым навесом, было делом нескольких секунд. Завтракающих здесь было достаточно — по случаю нерабочего (не для всех!) дня люди не спешили. Но командира, как ни всматривался Арчелия, не было. Впрочем, мало ли забот было у полковника Кудрявцева!
А Никитин, завтракающий рядом, словно понял мысли Георгия; дожевав кусок пирога с мясом (здесь практически все блюда были мясными), заговорщицки подмигнул и пообещал:
— Допивай чай и пойдем со мной — покажу, как командир молится.
Арчелия едва не подавился чаем — хорошо тот уже остыл, иначе ходить бы ему сегодня с обожженными коленками, и еще кое чем, о чем не говорят вслух, особенно в столовой.
— Под дождем не промок, а тут выйду из за стола с неприличным пятном на штанах, — потрясенно думал Георгий, не в состоянии понять — правду сказал сейчас Никитин, или, как всегда, пошутил.
Если это и была шутка, то… очень смелая, что ли. Арчелия видел, с каким уважением относятся русские к своему командиру (и моему тоже!), и Анатолий был не исключением. Так что скорее всего он и сам недавно был огорошен так же. За Никитиным, широко шагающим за пределы лагеря, профессор Арчелия поспешал вприпрыжку — так не терпелось ему увидеть коленопреклоненного полковника. Часовой на крыше вагончика проводил их понимающей улыбкой — он тоже видел сверху что-то необычное…
На краю большого, разделенного на равные участки поля бродили люди в таких же, как у профессора и Анатолия, накидках. Но ни один из них не подходил к одинокой фигуре, действительно стоящей на коленях.
Это был полковник Кудрявцев. И стоял он, кстати, не на коленях, а на корточках; так что в жирной почве, напитанной влагой, утопали только его высокие ботинки. Командир действительно наклонил низко голову и бормотал что-то себе под нос. Была ли это молитва? А если так — почему она возносится к небесам именно здесь, и в одиночестве?
Полковник очевидно почувствовал стоящих за его спиной людей и медленно повернулся. Улыбка на его лице была такой восторженной, мальчишеской, что Георгий искренне позавидовал такой радости Кудрявцева, и сам непроизвольно улыбнулся в ответ. А командир словно понял, какой вопрос готов сорваться с губ профессора; он необычайно нежным голосом, словно говорил с малыми детьми, произнес:
— Который день прихожу сюда утром («Ага, — понял Арчелия, — вот откуда Толик знал!»), а сегодня увидел…
Он оторвал от чернозема ладони, домиком скрывавшие что-то, и перед изумленным профессором открылась картинка… обыкновенного ростка картофеля, выпустившего наружу два первых листочка.
— В первый раз в жизни увидел, как картошка растет, — немного смущенным голосом сообщил командир, — раньше-то я все по таким полям ползал, где разные бататы, или там, маниок растет; в рисовых чеках мок, в хлопчатнике приходилось маскироваться, а картошку — нашу обыкновенную картошку в первый раз вижу.
Профессор почувствовал, как у него запершило в горле; полковник тем временем пружинисто вскочил на ноги и махнул рукой. Те самые фигуры, что бродили рядом, наверное были в курсе его ежеутренних процедур — они бросились сразу все вперед, так что вокруг командира, ну и Георгия с Никитиным тоже, тут же образовалась толпа; шумно и весело галдящая.
— Что за люди, — потрясенно думал профессор, — рядом древние чудовища, осы-убийцы, неандертальцы — а они радуются обыкновенному ростку картошки!
Впрочем он и сам чувствовал, как внутри зарождается какая-то теплая волна, которая грозила выплеснуться, как у остальных, наружу восторженным воплем.., ну или сделать что-то такое значительное, о чем потом будут долго помнить потомки. А полковник Кудрявцев и сам словно был настроен на эту волну. Арчелия вдруг был выдернут из бушующей толпы сильной рукой — выдернут бережно и непреклонно.
Кудрявцев был уже спокоен и деловит — лишь в глазах еще можно было разглядеть лукавые искорки, да голос был наполнен иронией:
— Пойдем, Георгий Георгиевич — нас ждут великие дела.
Дел в лаборатории действительно было много. А людей — еще больше. Шурша мокрой пленкой, под широкий навес нырнули практически все, кто недавно прыгал и плясал на краю поля. И всем нашлась работа. Кого припряг сам профессор, кого комендант, а одного — точнее одну — работницу не отпускал от себя командир. Они действительно работали — примеряли на себе какие-то кусочки пластмассы, мяли ее в руках, расходились и сходились по лаборатории. Наконец полковник исчез, оставив супругу с напряженным от усердия лицом.
Профессор невольно задержал взгляд на Кудрявцевой. Вот она улыбнулась радостно, бросила в воздух перед собой несколько слов, и из стены дождя, не такого частого кстати, материализовался командир. Да не один, а со своим псом. Теперь все манипуляции с кругляшами пластмассы производились втроем. Малыш, казалось, понимал хозяина без слов; часто самым настоящим образом кивал головой, а один раз — показалось Георгию — повернул голову в его сторону и подмигнул ему, мол: «Что, интересно?»
Профессору действительно было безумно интересно; но он знал, что командир не станет скрывать свои успехи, если только, конечно, они будут. А еще он, полковник Кудрявцев, строго спросит об успехах самого Арчелия. А вот у последнего дела шли не ахти. С катапультой разобрались быстро — оставалось только вставить тугие пружинистые планки, но это без помощи Кудрявцева, сейчас занятого другими проблемами, сделать было невозможно. Вот они — формочки, заливай пластмассу, зови командира и через полчаса можно посылать по широкой дуге к небу точную копию улья — и по форме, и по весу.
А вот с доспехами, которыми ему надо было обеспечить для начала разведчиков (ну и себя с Зинаной, конечно), дело не пошло сразу. Потому что Георгий не мог решить для себя, какими будут эти доспехи. Он, конечно, в юности почитывал рыцарские романы, да и «Звездные войны» с внуками смотрел. Но одно смотреть, а другое -сделать самому, да так, чтобы была и безопасность, и подвижность, и дизайн не их худших, и…
— Да, — подумал он, — придется мне, как Валере Ильину, идти на поклон к Никитину: «Сделай милость, Анатолий Николаевич, подскажи, как сделать доспехи — чтобы и командиру понравились, и его жене, и всем остальным».
Шустрый тракторист тоже был здесь — он кажется помогал и советами, и крепким плечом и руками всем, кому требовалось, только профессору…
— Стоп! Что это он делает? Стряхивает с рукава жидкую пластмассу? Ну правильно — камуфляж ведь пропитан особым составом, водонепроницаемым. А если?..
Точно — если вместо этого состава использовать пластмассу — окунуть в нее, или размазать по поверхности. А дальше… Дальше — для командира работа. Пусть «колдует» — придает камуфляжу необходимые свойства, он про них лучше кого другого знает!
Арчелия повернулся к полковнику, а тот уже сам подходил, вместе с Оксаной. И тоже, очевидно, с новостями. Но вначале Кудрявцев внимательно выслушал предложение Георгия и одобрительно кивнул; даже сходу перечислил несколько необходимых свойств будущего спецснаряжения — пуленепробиваемость, способность распределять ударную силу по всей поверхности… На вопросительный жест профессора тут же пояснил:
— Пуля, даже если не пробьет броник, может переломать ребра, или куда там она попадет.
— А как же представить себе такое чувство — что в тебя стреляют, и что эта самая сила растекается?..
— Очень просто, — кажется немного грустно ответил командир, — если в тебя уже так стреляли. Показал бы я тебе, Георгий Георгиевич, какие шрамы остаются потом, но… сюда я попал целехонький, как и все остальные… А еще можно попробовать придать свойства односторонней, или вернее избирательной проницаемости.
— Опять! — воскликнул про себя профессор Арчелия, — что же так мне это словосочетание покоя не дает?
А Кудрявцев тем временем объяснял супруге:
— Это когда материал пропускает только чистый воздух, а назад — продукты дыхания; может, кто-нибудь нам химическую войну объявит… Хорошо, — решительно кивнул он, — вот и займемся экспериментами. Только сейчас продемонстрирую, что мы с Оксаной и Малышом придумали.
Он надел на руку какой-то механизм, сравнимый с наручными часами — рядом с другим, похожим. Про второй профессор уже знал — это было устройство перевода, которое «понимало» даже неандертальский язык.
— А это, — с понятной гордостью воздел кверху с двумя ремешками командир, — устройство дальней связи или, проще говоря, рация. Вот я сейчас с Малышом и свяжусь.
— Да вы что? — поразился Арчелия, — это же собака!
— Какая разница, — улыбнулся Кудрявцев; вслед ему улыбнулась Оксана, на запястье которой тоже «красовался» браслет, — главное, чтобы он услышал, а команду он точно поймет.
Показалось Георгию или нет, но после возгласа полковника «Малыш», кажется кто-то рядом довольно заворчал, а после следующей его фразы коротко и внушительно гавкнул.
— Ко мне! И прихвати с собой… любимую поварешку Зины Егоровой.
Полковник Кудрявцев видимо сообразил, что команда была слишком уж… но было поздно. Где-то недалеко в лагере послышался возмущенный вскрик, и почти сразу показался алабай с упомянутым предметом в зубах. Следом спешила разъяренная повариха. Она бы, наверное, не постеснялась излить свое недовольство на Кудрявцева — не посягай на священное! — но и ее гнев, и изумление Георгия куда-то пропали, когда сквозь завесу дождя послышался далекий шум автомобильного двигателя. Все собравшиеся под лабораторным навесом, и в первую очередь — понял Арчелия — командир, облегченно вздохнули. Это могла быть только «Витара» со второй разведгруппой, которая так и не вернулась вчера из рейда. Такую возможность — с ночевкой — никто не исключал, но как приятно было сознавать, что товарищи возвращаются домой целые и невредимые; да еще с каким-то явно хорошим результатом. Это профессор сразу понял по довольному лицу командира группы Юры Холодова, первым выскочившим из автомобиля.
Полковник Кудрявцев уже был строгим и сугубо официальным, и Георгий его понимал — как иначе должен принимать рапорт подчиненного начальник?
— Есть! — воскликнул Холодов, едва остановившись перед Кудрявцевым, — есть там люди, товарищ полковник.
— Много? — задал тут же главный вопрос командир.
— Не знаю, — немного стушевался Юрий, — самих-то людей не видели; прячутся наверное от медведей — вот этих там немеряно. Но в трех местах дымки точно были. И это не пожары! Один вчера потух, а сегодня снова разгорелся. И еще… Озеро там в горах обнаружили — красота неописуемая. Севан и Иссык-Куль рядом не стояли.
— И водичка теплая, — подсказал тайский чемпион.
— Искупались, что ли? — грозно нахмурил брови командир. Впрочем, глаза его смеялись — он был рад и вернувшимся целыми и невредимыми разведчикам, и известиям о выживших.
— Немного, — теперь тушевался Самчай, — но это не главное.
— А что главное? — подступила к полковнику Егорова, вооруженная уже половником.
— А вот, Сергеевна, принимай, — Холодов распахнул дверцу багажника «Витары» и на траву хлынула серебристая река из огромных рыбин, которыми багажник был заполнен почти доверху.
Повариха, ошеломленная этим потоком, даже не стала ругаться на парня, обрушившего его на землю; она нагнулась и подцепила за жабры рыбину, которая, почти доставала сейчас до земли, в то время, как морда почти сравнялась с лицом Зинаиды. И как только она подняла одной рукой такого монстра?
— Форель, — восхищенно протянула она, — самая настоящая форель. И к тому же икряная! Как же вы наловили столько?
— Очень просто, — не стал делать тайны Холодов, — там из озера река вытекает… ну как река — ручей. Так эта форель целыми волнами вверх по течению в озеро плывет. Аж прыгает вверх на перекатах. Так что подставляй сеть… То есть сети у нас конечно не было, так что мы куртку подставляли, вот его куртку, — он показал на майора Цзы, который пока не сказал ни слова, поскольку, как небезосновательно подозревал Арчелия, по-русски понимал пока очень мало, — потому что его куртка самая большая.
— Ну что, мои дорогие, — обвела всех взглядом Зинаида, — часа полтора у вас еще на ваши игрушки есть.
— А потом? — робко попытался отсрочить какое-то мероприятие профессор Арчелия.
— А потом приглашаю всех на уху, — Егорова подняла кверху тяжеленную рыбину, демонстрируя всем недюжинную девичью силу, — вместе с солнышком!
Солнце действительно прорвалось сквозь тучи, обозначив окончание очередного дождя…
ГЛАВА 7. ПРОФЕССОР РОМАНОВ. ПЕРВЫЙ ЕВРОПЕЙСКИЙ ЯЗЫК
Сказать, что вчерашняя уха была вкусной — это не сказать ничего! Девушки наперебой осыпали Егорову комплиментами и просьбами записать рецепт — когда-нибудь ведь им тоже придется готовить на персональной кухне. И, судя по всему, очень скоро — вон как комендант старается. Работа кипит сразу в нескольких местах, один из углов внешней, самой высокой стены уже заведен (так выразился сам Ильин) и скоро начнет с угрожающе скоростью расползаться в обе стороны, отгораживая будущий лагерь (или город — просто еще к такому названию не привыкли) в первую очередь от неандертальского стойбища.
Парни рецептов, естественно, не просили, но оценили мастерство поваров не менее горячо. И похвалами, и, в первую очередь, очередью за добавками. Разрумянившаяся в свете огней от очагов Зинаида обещала утром удивить еще раз. И ведь удивила — выставив на завтрак противни с запеченной форелью. Что уж она добавляла в нее, Алексей Александрович так и не узнал, но то, что добавки на этот раз всем не хватило, отметил. Может потому не хватило, что большую часть сырой рыбы успел перехватить Валера Ильин, пообещавший к понедельнику не менее вкусную копченую форель.
Егорова это соревнование подхватила, пообещав, в свою очередь, на завтрак воскресенья бутерброды со сливочным маслом и красной икрой.
— Надо же, — удивился профессор, — большинство ведь там, в России, да и в других странах, если и ели икру, то только по большим праздникам. А здесь восприняли как должное.
— Только, — вздохнув, пожаловалась Зинаида, — соль кончается, Александр Николаевич.
— Как? — удивился полковник, — там же четыре мешка было!
— Так Валерий Николаевич сколько тратит на свои копчения? — мстительно перевела стрелки на соперника по кулинарному искусству девушка.
Профессор вспомнил, как в первый день их появления в этом мире в ванну с мясом для копчения щедрыми горстями отсыпала соль… как раз таки сама Егорова и улыбнулся, ожидая ответного выпада со стороны коменданта. Кудрявцев спору разгореться не дал:
— Понятно, Зинаида Сергеевна. Будем искать выход из положения. Хотя бы у наших «союзничков» спросим. Они-то ведь где-то соль берут? Вот Алексей Александрович и спросит.
Командир одарил профессора такой невинной и дружелюбной улыбкой, что у того невольно заныло под ложечкой — Романов разглядел в улыбке и добрую порцию иронии, и обещание чего-то необычного. Все разрешилось у «Эксплорера», точнее у прицепа, который теперь был защищен не хуже автомобиля. Прозрачный колпак над сиденьями был теперь сплошным, так что непонятно было, как теперь можно попасть внутрь. Дверей у монолитной прозрачной поверхности не наблюдалось.
— Все очень просто, — Анатолий с гордым видом, словно это он придумал («А может и придумал, — подумал профессор, — этот может»), поднял сразу весь колпак — так он откидывается, например, у мотоциклетной коляски, и закрепил его какой-то хитрой защелкой, — прошу!
Это он сказал профессору, но тот замазал руками: «Не хочу даже пробовать!»
А ведь пришлось! Сначала всех отправили назад — по местам проживания — с комплектами новенькой одежды, включавшей в себя даже берцы, подобранные точно по размерам. За этой процедурой наблюдал что-то недовольно бормотавший себе под нос комендант. Через десять минут разведгруппа, к которой сегодня зачем-то присоединилась чета Арчелия — в таком же новеньком камуфляже, опять была у внедорожника.
Комендант терпеливо ждал их возвращения.
— Давай хоть проверю, что получилось, — так же брюзжа, он подскочил к стоящему ближе всех Романову, и… въехал ему с размаху в солнечное сплетение.
Хорошо так заехал, от души — вон, даже рожу зверскую скорчил. А профессор не успел… ни возмутиться, ни ощутить сильной боли в таком уязвимом месте. Удар был — словно по огромной пуховой подушке, прикрывшей собой не сильно тренированный пресс Алексея Александровича. Он вдруг тоже размахнулся, захотел вернуть удар — по-дружески: «Ты мне — я тебе!». Но Ильин поспешно отскочил:
— Ты что, Алексей Александрович?! Мне ведь спецснаряжение не выдали!
Только теперь Романов узнал, каких удивительных результатов достигли вчера командир с профессором Арчелия. Еще больше удивился профессор, когда последний шмыгнул в «Эксплорер» вслед за своей Зинаной. А когда свои места заняли остальные, что пошустрей, и перед внедорожником остались стоять только командир (он же водитель) и Романов с Бэйлой, Алексея Александровича переполнила нешуточная обида.
Он повернулся к полковнику и наткнулся на его протянутую вперед руку, с которой свисало дикарское ожерелье.
— Возьми, Алексей Александрович, — совершенно серьезно, без всякой насмешки в голосе сказал он, — ты сегодня за главного.
— В каком смысле? — не понял профессор.
— В том смысле, что едешь вместе с Бэйлой в компании неандертальцев. Поговоришь с ними, язык поизучаешь; ты ведь хотел узнать, какой язык на европейском континенте появился самым первым? Вот тебе и карты в руки. А между делом несколько вопросов задашь.
— Каких?
— Ну, во-первых, насчет соли. А дальше — сообразишь по ходу. И поглядывайте там вместе с Бэйлой. У нее глаз наметан, да и повыше в прицепе пассажиры сидят.
— А?.. — Романов не успел задать главного вопроса.
— А Георгий с Зинаной едут только сегодня, — успокоил друга командир, — надо же дать ему посмотреть, как сработает «биологическое оружие».
Командир показал на тюки, завернутые в пленку, закрепленные на крыше внедорожника.
— Ага, — понял Романов, — те самые ульи с погибшими пчелами и катапульта… скорее всего разобранная.
Такой вариант его устроил. Если бы еще не мрачный спутник — гигант Ден, понесший вчера сокрушительный урон в «битве» с осами-убийцами. Вон он стоит, у запретной границы, почему-то сегодня с двумя спутниками.
Автомобиль с прицепом остановился рядом с дикарями и только тут Алексей Александрович понял, что ошибся. Дена в этой троице не было. Высокой мрачной фигурой был представлен его прадед — верховный вождь Денату. Командир даже не стал выходить из салона; его спутники тоже сидели на своих местах, предоставив вести переговоры профессору. Может полковник Кудрявцев предвидел такое развитие событий?
Старый вождь никакого удивления при виде профессора Романова, спрыгнувшего с прицепа, не высказал. Он скользнул равнодушным взглядом по ожерелью на груди у Алексея Александровича и таким же тусклым голосом сообщил:
— Высший не-зверь Ден больше не будет помогать чужакам.
— Интересно, чем это он нам позавчера помог? — с иронией подумал профессор, — скорее он своему братцу молочному услугу оказал, перехватив своим огромным телом большинство ос.
— Здесь, — продолжил Денату, протягивая корявый палец в сторону прицепа, откуда с холодным лицом наблюдала за этими короткими переговорами снайпер, — сейчас будут Лай и…
Он оглянулся на второго сородича; очевидно не вспомнил имени «низшего», и окрестил его просто: «Он». Затем Денату неторопливо развернулся и грузно зашагал обратно к стойбищу.
— Ну вот, — улыбнулся Алексей Александрович, ничуть не обидевшись, — ни здрасьте тебе, не до свидания! А мы люди не гордые. Профессор Санкт-Петербургского университета даже колпак твоим сородичам, которых ты по имени не знаешь, подержит.
Он действительно поднял совсем не тяжелую прозрачную крышку, и Лай ловко запрыгнул внутрь. Второй дикарь замешкался — так что Романову даже пришлось подтолкнуть его легонько в спину, отчего бедный парень совсем стушевался. По крайней мере лицо его — а он сел как раз напротив профессора — выражало сейчас причудливую смесь мистического ужаса, детского любопытства и.., пожалуй, восторга, который особенно проявился, когда «Эксплорер» с места рванул вперед. За прозрачной преградой помчались назад сетчатое ограждение; потом небольшой участок, заросший травой; наконец низкие хижины неандертальского стойбища, у которых стояли недвижимые дикари.
Не будь в прицепе людей, незнакомый пока неандерталец сейчас бы наверное завопил восторженно сородичам: «Глядите, не-звери, какой я удалой да храбрый!». Алексей Александрович не стал портить тожественность момента; дождался, когда вместо хижин потянется однообразная картина степи, оживляемая лишь далекими силуэтами пасущихся животных, и только тогда задал первый вопрос:
— Ты Лай, а он? — палец профессора легонько коснулся груди второго неандертальца, и тот на этот раз не стал шарахаться от человека.
На груди молочного брата вождя висели два ожерелья, которые он с гордым видом погладил, и только потом ответил:
— Это Рав; он будет ходить за Лаем и делать то, что скажет Лай.
С последним словом парень посмотрел на соотечественника вроде как свысока, но тут же не выдержал и рассмеялся. Видно было, что дикари эти находятся в приятельских отношениях (вон как непринужденно Рав ткнул Лая в бок после заявления последнего), а может и вообще были близкими родственниками.
Профессор ткнул теперь в узел, который придерживал на коленях левой рукой помощник Лая. Правая очень органично вцепилась в пластмассовый поручень сверху — так, словно парень всю жизнь гонял на автомобилях. «Эксплорер» сейчас гнал по пойме, по накатанной колее плавно, словно по автостраде, так что выслушав приказ-пожелание Лая, его сородич опустил поручень и принялся развязывать узелок — как оказалось, сложенный из тонко выделанной шкуры.
Внутри хранился внушительный кус жареной, или подкопченой убоины — ребра копытного, покрытые толстым слоем мяса и застывшего жира. Неандерталец сделал движение — он словно попытался предложить Романову с Бэйлой угощение. Однако профессор успел первым:
— Вот как ловко я, — подумал он, вытаскивая в свою очередь из кармана куртки пузырек с солью, врученный ему недавно Зинаидой, — и предлог придумывать не пришлось.
Мелко размолотый порошок высыпался небольшой горкой на ладонь Лая, и тот, попробовав соль на язык, скорчил уморительную физиономию, став при этом удивительно похожим (по крайней мере мимикой лица) на Анатолия Никитина. Супруга тракториста, сидевшая напротив него, видно тоже что-то углядела, потому что ее лицо застыло сначала в недоуменной, а затем очень суровой гримасе. Даже пальцы на цевье винтовки (отметил профессор) побелели.
А Лай как ни в чем не бывало рассмеялся, и достал.., — Алексей Александрович хотел сказать из кармана, но нет — из нутра кожаных же штанов большой грязно-серый кусок. С чем там соседствовал этот комок соли, профессор даже не хотел представлять; тем более не взял в руки протянутый в его сторону образец. А уж о том, чтобы лизнуть его…
В общем, можно сказать, что профессор Романов поверил на слово неандертальцу, которого тот не успел даже произнести.
— Где Лай нашел это? — палец Алексея Александровича остановился на безопасном расстоянии от предложенного к дегустации комка.
— По пути к дому Великого охотника, — не задумываясь ответил Лай, — в… (вот тут уже он задумался, очевидно считая дни, точнее переходы — именно так определяли в походе время дикари) в одной и еще половине руки переходов отсюда.
Сколько это было точнее — семь, или восемь суток, профессор уточнять не стал. Главное — это было в пределах досягаемости; за солью можно было отправлять экспедицию на автомобиле; ни широкий пролив, ни высокие горы пересекать нужды не было. А о том, что весь путь от гор до миоценового леса, и дальше — до русского лагеря племя проделала вдоль реки, он уже знал.
— Спроси у него, что там с раненым вождем? — неожиданно вклинилась в разговор израильтянка.
Профессор недоуменно посмотрел на нее — с чего вдруг такая забота? Потом он глянул поверх плеч и голов неандертальцев на самый краешек миоцена — на камни Тибета, среди которых можно было разглядеть фигурку одного из лам. Так что вопрос был задан несущественный, но очень вовремя («Это такой еврейский отвлекающий маневр», — беззлобно пошутил про себя переводчик). И маневр вполне удался.
Оба неандертальца уставились на задавшую вопрос девушку с таким недоумением, что невольно закрадывалось подозрение — а разрешается ли неандертальским женщинам открывать рот без разрешения мужчин? А когда вопрос все таки был переведен, на лице Лая появилось мучительное выражение — то самое, какое наверное было у Буриданова осла. Ему очевидно и врать не хотелось, и сообщать об изъянах «высшего» не-зверя было не велено. Тем более сейчас за его сомнениями с любопытством наблюдал свидетель. Наконец молодой неандерталец вывернулся с изяществом опытного партийца: не знаешь, что говорить — славь партию, или ее лидера.
— Мой брат по второй матери Ден самый умелый охотник, которого знает племя. Маленькие злые мухи, несущие в гнездо вкус солнца и цветов, еще узнают его гнев.
— Это он так мед назвал, что ли? — повернулся к Бэйле Никитиной профессор, — знал бы этот парень, какой «нектар» носят в свое гнездо осы. К тому же вряд ли тот бандит с большой дороги успеет показать свою храбрость. Если верить прогнозам профессора Арчелия, этот осиный рой через неделю-другую можно будет смести метелкой в одну кучу и сжечь.
— Больно метелка большая понадобится, — не согласилась с ним Бэйла Никитина, — лучше уж пусть Георгий «попросит» ос, чтобы они сами слетелись в одну кучу.
— Пусть попросит, — согласился с ней Романов…
Разговор, умело направляемый профессором, зашел о путешествии неандертальцев, о времени, проведенном дикарями в пути (а срок этот оказался внушительным — почти девять месяцев прошло с того дня, как старый вождь каким-то невероятным образом узнал, что в мир снова пришла Седая смерть — палач Спящего бога). Лай оказался достаточно умелым рассказчиком, несмотря на бедность лексикона; еще больше он поразил Алексея Александровича своей неуемной любознательностью и способностью подмечать необычное. А еще — делать выводы: умением этим отличались не многие современные профессору люди. На одно из таких наблюдений он ткнул пальцем сквозь прозрачный колпак прицепа:
— Плохо пахнет, — показал неандерталец на сизый дымок, выбивающийся из выхлопной трубы «Эксплорера», — так пахнет мертвая вода из черного моря.
Профессор едва не упал со своего сидения, услышав знакомое название из уст дикаря. Потом он сообразил, что ожерелье таким хитрым образом перевело цвет водоема. А чуть позже понял, что это за водоем черного цвета с «мертвой» водой, к тому же пахнущей выхлопом бензинового двигателя. Конечно же Лай видел, и даже, как тут же выяснилось, испачкал ноги в разливе нефти — настолько обширном, что для него ближе всего подошло определение «море».
Увы, этот самый разлив ждал русских за горными перевалами, так что добраться до него было делом нелегким; а ведь еще ее нужно как-то переработать.
— Вроде это называется… крекингом?…
Пролетев за считанные минуты открытое пространство между миоценовым лесом и дебрями, давшими приют короткомордым медведям и людям, возможно ждущим помощи в своих анклавах, автомобиль немного притормозил, так что и люди, и неандертальцы в прицепе сейчас могли любоваться на длинные неподвижные колоды серо-зеленого цвета. Крокодилов, казалось, стало еще больше; может они ждали еще одной жертвы?
Увы — сегодня сарказухи почетного караула не выставили, так что границу их обитания людям и в салоне «Эксплорера», и в прицепе пришлось определять самостоятельно. И граница эта действительно была! Темная, грязно-зеленая роща (деревья там были, скорее всего, вполне узнаваемыми пришельцами из двадцать первого века — но не с такого же расстояния) в одно мгновение сменилась буйной растительностью какого-то тропического пояса неведомой пока эпохи. Злые осы вполне могли прибыть сюда с саркозухами, а могли быть современниками тех динозавров, что иногда пугали русских своим диким ревом из-за реки.
Естественно, что уточнять это — хотя бы по растениям, образовавшим пышные заросли — пока никто не стремился. А профессор Романов и потом, когда последняя оса издохнет от болезни будущего, не горел желанием посетить этот квадрат двадцать пять на двадцать пять километров. Не хотел видеть, во что превратились люди, убитые, а потом выпитые досуха летающими хищницами.
Профессор не верил, что в этом аду, ловко маскирующемся под остров Баунти, мог кто-то выжить. Единственное, на что он посмотрел бы — на центральный участок — тот, где джунгли скрывали одно из чудес света.
— А кто меня будет спрашивать? — задал он себе резонный вопрос, — прикажет Александр Николаевич, и побегу и я, и все остальные сжигать трупы ос, или что другое. Потому что его приказы всегда были и будут нужными, своевременными и логичными.
Успокоив себя таким образом, Алексей Александрович ухватился за поручень — автомобиль, затормозив почти до полной остановки, начал разворачиваться задом, то есть прицепом, к лесу; к степи, естественно, передом.
— Это чтобы удирать было сподручней, — догадался он.
Когда Романов с Бэйлой, а следом за ними пара неандертальцев, подошли к командиру, разгрузка багажа уже заканчивалась. Анатолий помогал Георгию разворачивать из полиэтиленовой пленки детали метательной машины; Марио крутился около ульев, которые сам только что сгрузил в одиночку.
Три снайпера — три подруги — еще раньше разобрали три стороны света, ощетинившись винтовками. Головы их были защищены шлемами сферической формы, какие Алексей Александрович раньше мог видеть только разве что в фантастических боевиках. Профессор Романов не был поклонником подобного жанра ни в литературе, ни в кино… Раньше — пока сам не попал в такой переплет, о чем, положа руку на сердце, совершенно не жалел.
В сторону канала с крокодилами, и дальше — в темнеющие джунгли, в которых сейчас не было заметно ни малейшего признака присутствия ос-убийц — никто не целил смертоносное оружие. Зато туда должна была отправить «бомбу» катапульта.
Пока парни, цедя сквозь зубы ругательства по поводу кривых рук создателей этого орудия биологической борьбы, пытались соединить, на их взгляд, несоединимое, профессор подошел к командиру, который вместе с четой Арчелия с интересом наблюдали за этой интермедией. Наконец абхазский профессор не выдержал и направился к паре сборщиков, чтобы объяснить, а скорее показать, куда что надо совать, и у кого на самом деле руки растут не из того места.
Полковник Кудрявцев бросил быстрый, внешне совсем безразличный взгляд на маленького неандертальца с ожерельями на шее, не отстававшего от Романова ни на шаг (видно таким было задание, полученное Лаем от старейшины), и все таки спросил:
— Ну что, есть результат?
— Есть, и не один! — воскликнул Алексей Александрович.
— Хорошо, — остановил его порыв командир, — расскажешь потом, сразу всем.
— А?..
— А в прицепе поедут дальше… Марио с Ириной. Надо же дать всем пообщаться с нашими «друзьями».
Если в последнем слове и была хоть капля иронии, то распознать ее мог только человек, очень хорошо знавший полковника Кудрявцева. Профессор Романов был одним из этих людей. Он кивнул и снова переключил внимание на монтажников. А они, оказывается, с помощью профессора Арчелия, наконец справились со сборкой.
— Товарищ полковник, — радостно выкрикнул Анатолий, — все готово. Можно стрелять?
— Давай, — махнул рукой командир.
Звонко щелкнула тугая пружина; по высокой дуге («Сорок пять градусов», — вспомнил вчерашние испытания Романов) деревянный ящик, выкрашенный когда-то в зеленый цвет, а ныне почти вернувший изначальный оттенок старых сосновых досок, полетел через канал.
— А может, и не сосновых — надо будет на всякий случай узнать у Георгия, — непроизвольно подумал Алексей Александрович, наблюдая, как улей распадается на куски, и как каждый из них разбухает, покрывается живым толстым слоем ос.
Первый кусок еще не успел упасть в заросли, а следом уже летел второй ящик с погибшей пчелиной семьей и сотами, полными меда и иным содержимым. Этот улей полетел не так далеко. Разбился он, приземлившись на открытом пространстве — на тех самых сорока метрах, куда ничему живому соваться не рекомендовалось.
Вот и теперь на это вторжение отреагировали казалось безжизненные колоды. Ближайший крокодил хапнул сразу всей пастью — так, что улей почти скрылся внутри. Ага — он хотя бы спросил, согласны ли с этим осы? Внутренняя, нежная часть рта чудовища, если только можно так назвать громадную, усыпанную страшными зубами пасть, вряд ли имела защиту от укусов злых насекомых. По крайней мере крокодил завертелся на земле так же, как он привык двигаться в смертельном вращении под водой (именно так умерщвляли крупную добычу земноводные, о чем совсем недавно рассказывал всем на удивление эрудированный тракторист). Пасть свою он, естественно открыл — так широко, словно в ней уже не помещался распухший от укусов язык.
Что-то в его движениях, громком мычании (совсем как корова!), а может в эманациях не привыкшего к подобным нападениям мозга, заставило ближайших чудовищ шарахнуться по сторонам. Следом полетели остатки улья, обрастающие на лету новыми полчищами ос. Крокодил наконец сообразил, где находится спасение — конечно же в водах родного водоема. Он грузно шлепнулся в канал, подняв тучи брызг.
Рядом с профессором громко захохотал Никитин; он конечно же, не обошелся бы смехом — добавил бы что-то колкое в адрес несчастного животного, но прозвучала команда Кудрявцева: «По машинам!», и Алексей Александрович повернулся к «своей» машине — к прицепу. Но перед ним уже стояла Ира Ильина с требовательно протянутой вперед ладонью и Романов понял, что сценарий дальнейшей поездки уже был прописан, и даже озвучен в салоне «Эксплорера»
Ожерелье поменяла хозяина, точнее обрело новую хозяйку, в глазах которой профессор прочитал какую-то нетерпеливость и почти кровожадное любопытство — так, что невольно пожалел Лая. А его самого уже ждала открытая дверца внедорожника, а за ней улыбающееся лицо Тани-Тамары, по которой он, оказывается, успел соскучиться. Уже закрывая дверцу, он оглянулся. За каналом осы — те, что покинули явно несъедобные куски ульев — или другие, которым не хватило места на совсем небольших обломках, скручивались в тугие смертоносные жгуты, поднимающиеся подобно огромной кобре, готовой прыгнуть на противника.
«Эксплорер» резко рванул от канала; проехал те же, что и раньше, полтора километра, и лишь затем повез неторопливо разведчиков дальше — туда, где через два с половиной километра должны были закончиться владения хищных ос. Кудрявцев, словно ему не было любопытно, что же там ждет людей (и двух неандертальцев), заговорил о другом:
— Ну как? — повернулся он к Оксане, сидящей рядом.
Супруга очевидно прекрасно поняла, о чем так лаконично спросил командир:
— Непривычно поначалу, — ответила она, — зато сразу какое-то чувство… неуязвимости, что ли.
Романов понял, что речь идет о защитных шлемах. Он взял такой же, лежащий на коленях у Бэйлы Никитиной, сидящей у противоположной дверцы второго ряда. Таня-Тамара не пропустила момента, погладила по голове мужа, который специально задержал движение назад. Жест никарагуанки заполнил сердце Алексея Александровича теплотой и радостью, так что он не сразу стал рассматривать шлем.
Полковник очевидно наблюдал за всеми телодвижениями в салоне в зеркало, потому что поощрительно улыбнулся профессору:
— Вот-вот — примерь, Алексей Александрович, — надо всем навыки обретать. Жалко только, что их у нас всего четыре штуки.
— Так надо сделать свои, — горячо вступил в разговор Никитин, — чтобы для всех хватило. Тем более, что наша пластмасса сто очков вперед даст любому кевлару.
— Думали уже, Александр Николаевич, — немного смущенным голосом ответил трактористу («Ого! — уже Александр Николаевич?») абхазец, — только вот как сделать полую сферу. Не будем же мы щеголять в квадратных шлемах — как телепузики какие-то.
Тракторист громко фыркнул:
— Да я сейчас тебе хоть сотню способов предложу!
— Ну например? — загорелся Арчелия.
— Например.., — Анатолий задумался совсем ненадолго, — попроси у детей взаймы обыкновенные шарики — у них есть, я видел. Надуваешь шар по размеру, смазываешь его маслом, а сверху — густой пластмассой. Как только она остынет — сдуваешь шарик и вынимаешь его — полая сфера готова. Диаметр шара любой — по размеру головы.
— Вай, Анатолий, — пораженно вскричал абхазский профессор, — как все просто! Я тебе самый большой шлем сделаю!
— Зачем мне самый большой? — с подозрением спросил Никитин.
— Потому что у тебя большая голова — больше чем у двух профессоров и одного академика, вместе взятых…
Алексей Александрович понял, какую троицу имеет в виду Арчелия, но не обиделся, потому что разговор принял совершенно другое направление. И опять с подачи тракториста.
— Самая большая голова не у меня, а у этих монстров из племени. Скажите мне, товарищи профессора и академики, зачем им столько мозгов — работы-то им практически нет?
— Это так, — после некоторого раздумья ответил Романов, — скорее всего природа, а может и кто-то не столь всемогущий, но более нетерпеливый, создал эти творения с большим запасом. Скорее всего неандертальцев ждало блестящее будущее — в смысле развития общества, наук и культуры. Может, при ином стечении обстоятельств нас бы тут встретили прекрасные города и космические корабли, заходящий для посадки на космодром. Но эти нелепые запреты…
А вожди неандертальцев — это вообще уникальный случай. Скорее всего созданные, а точнее подкорректированные искусственно — на генетическом уровне. Причем генетика сработала так жестко, что уже больше сотни тысяч лет ни один ген не потерян. И опять, скорее всего благодаря всем этим запретам. Один сын в поколение, никаких связей после зачатия… что еще? Я думаю, какие-то еще меры принимались — вроде истребления тех младенцев, что не соответствовали необходимым параметрам.
— Но это же дети! — громко воскликнула Оксана Кудрявцева.
Профессор пожал плечами, хотя полностью одобрял негодование девушки:
— А вспомните наших спартанцев?..
— И кто же сотворил эти чудеса? — нетерпеливо перебил его Анатолий.
— Мы, — словно громом средь ясного неба прогремел короткий ответ.
— Как мы? — сразу несколько голосов поразились, и даже (показалось профессору) отвергли в негодовании такое предположение.
— Мы, — повторил он совершенно спокойным голосом, — каким-то образом попали назад, еще на сто тысяч лет с небольшим; устроили там эксперименты с подвернувшимся генетическим материалом — теми же неандертальцами. Но что-то пошло не так, и созданные искусственно гиганты с чертами лица доцента Игнатова прихватили часть лабораторного оборудования — те же камни, священный молот с надписью — не буду напоминать какой — и ожерельями, которые на самом деле обычные средства коммуникации. Может, Оксана или кто-то другой попросил сделать персональный переговорник такой оригинальной формы? Еще и фразы на русском языке запомнили и пронесли через черт знает сколько тысяч лет!
— И что, — через какое-то время спросила Оксана, — ничего нельзя сделать, ничего изменить?
— Почему? — пожал плечами Алексей Александрович, — мы ведь теперь знаем, что должно произойти. По крайней мере (усмехнулся он) Анатолий точно будет поглядывать за тем, или за теми, кто будет изготавливать кувалды. А вообще я в этой фантастической белиберде, в футурологии ничего не смыслю. Даже про «эффект бабочки» знаю только понаслышке. Надо просто жить по совести, и все должно быть хорошо. По крайней мере, сейчас у нас все неплохо складывается, и я другой жизни совершенно не желаю.
Он пожал ладонь Тани-Тамары и замолчал. Автомобиль плавно остановился. Никто не спешил выходить из салона без команды. Наконец Кудрявцев ткнул пальцем в ветровое стекло:
— Что, никому не интересно посмотреть на этих кошек?
Алексею Александровичу, сидевшему с дальней от канала стороны, было плохо видно, на кого показывает командир, тем более, что до фигур, едва заметных в тени, было не меньше сотни метров. Любопытство наконец разрушило тягостную атмосферу в салоне «Эксплорера» и люди дружно выскочили наружу. Но прежде, чем обратить взгляд на канал с крокодилами, и дальше — на неведомых зверей, профессор Романов с изумлением и доброй насмешкой понаблюдал, как из прицепа шустро спрыгнули на землю, поросшую свежей травой, оба неандертальца. Они, словно заправские гвардейцы, вытянулись по сторонам, придерживая прозрачный колпак. Следом на траве оказался Марио, подавший руку супруге с истинно итальянской галантностью.
Ирина выплыла из прицепа, словно из салона «Роллс-Ройса»; даже «Вепрь» в ее руках казался непременным атрибутом женского арсенала обольщения. По Марио было видно, что он едва сдерживает смех; а вот аборигены были абсолютно серьезными и предельно внимательными к каждому жесту Ирины. И это дикари, которые, как совсем недавно у них же узнал Романов, женщин считали необходимым, удобным, но все же… придатком мужчины, без которого ей в этом суровом мире никак не выжить…
— Чем же она так поразила дикарей? — любопытство сжигало профессора, но это могло подождать, а вот звери за каналом вскочили на ноги; может быть сейчас они скроются из глаз?
— Махайроды? — громкий возглас Анатолия был совсем не утверждающим.
Алексей Александрович вспомнил, что в небольшом удобном рюкзачке за спиной вместе с остальными нужными в рейде предметами ждет своего часа бинокль. И вот прямо в глаза Романову грозно щерится хищник; громадные клыки (не меньше, а пожалуй и побольше, чем у махайрода, убитого в далекий уже первый день в русском лагере) вдруг показались во всей красе — пасть зверя невероятно широко открылась.
— Командир?!
Этот вопрос-предложение Бэйлы означал только одно: снайперская винтовка нацелена точно в лоб, или другое уязвимое место животного, а палец израильтянки готов довести до конца уже начатое движение курка.
— Какой? — вопросом на вопрос ответил Кудрявцев.
— Правый.
— Хорошо, — совсем недолго подумав (тоже видно решил, что хищник готов прыгнуть в заросли) дал добро полковник, — я попробую левого.
Негромко — так по крайней мере показалось Романову, все свое внимание сосредоточившему на страшной морде зверя — прогремел выстрел и глаз хищника взорвался кровавыми брызгами. Начавшееся было движение огромного тела поменяло траекторию — совсем чуть-чуть, но и этого хватило, чтобы уже мертвое животное принял в себя не густой подлесок, а челюсти крокодила. На ринувшихся к более удачливому собрату земноводных гигантов перевели взгляды, скорее всего, большинство из зрителей этой кровавой драмы; второй хищник — точная копия жертвы винтовки Драгунова — тоже замешкался. Это его и сгубило.
Алексей Александрович, не забывший слова командира о второй, левой, цели, перевел бинокль уже на его морду. Увы — она дернулась, приняв почти осмысленное недоуменное и… предсмертное выражение. Профессору уже приходилось видеть такое — когда истребляли чудовищ в логове Седой медведицы. Краем глаза Романов успел заметить оперенный кончик болта, торчащий под левой лопаткой зверя, тоже дернувшимся в последнем прыжке.
Эта добыча крокодилам не досталась. Подпрыгнув высоко вверх, хищник закружился на месте, взметнув по сторонам комья земли, изломанные ветки кустов и целые кусты — энергия изливалась из тела бурным потоком и, казалось, конца ей не будет. Наконец длинное тело замерло так, что головы со страшными клыками нельзя было разглядеть — даже с высокой крыши прицепа. Но в памяти профессора Романова очень четко отпечаталась и эта голова с открытой нереально широко пастью, и мощная фигура с короткими, словно у гиены, задними лапами, и…
В общем Алексей Александрович, так и не опробовав шлем, полез без команды в салон «Эксплорера» — туда, где его ждал планшет с Википедией, знавшей ответы на все.., ну или почти на все вопросы…
ГЛАВА 8. АНАТОЛИЙ НИКИТИН. МНЕ СВЕРХУ ВИДНО ВСЕ
— Позвольте обратиться, товарищ полковник! — Анатолий не думал, насколько естественно сейчас выглядит в глазах остальных пассажиров «Эксплорера» эта фраза. Вроде все давно называют Кудрявцева по имени отчеству, а Никитин… Никитин из сидевших в салоне был единственным, кто знал, какая громадная пропасть разделяет обыкновенного сержанта и полковника элитного спецподразделения. Кроме самого полковника, конечно, да, пожалуй, Бэйлы. Но какие там в израильской армии были отношения младших чинов со старшими офицерами, Никитин у супруги как-то забывал спросить — у них для разговоров было много тем поинтересней.
Командир очевидно заметил какую-то напряженность в голосе тракториста, потому что разрешил с добрым смехом:
— Обращайся, младший сержант.
— Вот вы, товарищ полковник, медведей запретили стрелять, а кошек этих саблезубых не пожалели…
— Кстати, их называют смилодонами, — поддержал разговор Романов, — а если точнее смилодонами смертоносными. Клыки у них будут подлиннее, чем у махайрода; а вес — до двухсот восьмидесяти килограммов. Охотились они на мамонтов, мастодонтов, бизонов и другую крупную дичь. Возможно и человеком не брезговали пообедать. Прожили как вид больше полутора миллионов лет на обоих американских континентах и вымерли около десяти тысяч лет назад. Тот, которого подстрелила Бэйла — самец, с короткой гривой. Самка его не намного меньше.
— Это мы заметили, — подтвердил командир последнее замечание, — а насчет кошек… Надо ведь было понять — боятся они огнестрела, или нет. Не боятся, а значит…
Он так и не закончил фразу.
— Значит, — продолжил наконец Никитин таким же мрачным тоном, что и Кудрявцев, — здесь шансов у людей выжить было меньше.
— Не факт, — не поддержал его полковник, — может наоборот — люди здесь безоружные, а значит, более осторожные. Может сидят сейчас в своих островках безопасности размером пять на пять метров и ждут помощи. Услышали сейчас выстрел и потерпят — не станут делать безрассудных поступков.
Кстати, Алексей Александрович, — что ты там обещал о результатах переговоров рассказать.
Профессор Романов недоуменно посмотрел на него, а затем, очевидно вспомнив о чем-то, протянул: «А!..», — ну совсем как Юрий Никулин в «Бриллиантовой руке»:
— Точно, я же совсем забыл — есть соль, Александр Николаевич. И вполне доступна. Племя наткнулась на залежи уже по эту сторону гор. Так что вполне реально за день на машине обернуться. Она в «одной и половине руки переходов» от нас — так выразился Лай.
— Километров девяносто-сто, — «перевел» Кудрявцев, — действительно можно за день свободно обернуться.
— Еще бы бензинчику кто подкинул на такие километры, — проворчал Никитин, — Валера Ильин вчера жаловался, что пора уже энзэ откапывать.
— Насчет бензина тоже есть новости, — поспешил обрадовать всех профессор, — наш штатный шпион Лай и нефть успел найти — целое море. Даже ноги в ней испачкал. Только еще там, за хребтом. Так что до нее добраться будет потруднее.
— Ничего, главное — она есть, — повеселевшим голосом поблагодарил за хорошую весть Романова Кудрявцев, — а пока и здесь запасы не все подобрали.
— Вы хотите сказать, товарищ полковник, что там.., — рука Никитина показала за стекло — туда, где все так же умело изображали неживые колоды гигантские крокодилы.
— Я просто уверен в этом, — перебил его командир, — расчет тут самый простой — сколько бедных стран в Африке, куда тоже дошла гуманитарка? Нам попался анклав, в котором было сразу два склада ГСМ.
— Но по одному случаю давать такие прогнозы, — покачал как-то неуверенно головой профессор Романов.
— Почему по одному, — не согласился с ним полковник, — а помните тот взрыв за рекой? Два случая — это уже система. Я почти уверен, что в каждой зоне — как у нас в миоцене — попадется и свой склад горючки, и вооруженные до зубов люди, и что-нибудь совершенно необъяснимое — вроде наших тибетцев и маньчжурского шамана.
Никитин обменялся с Алексеем Александровичем понимающими взглядами (уж если командир уверен, тогда конечно что-то есть!) и неожиданно для себя негромко запел: «Листья желтые над городом кружатся, с тихим шорохом нам под ноги ложатся..»
Ничто вокруг — ни сочная зелень травы, ложащейся под колеса автомобиля, ни ослепительно синее небо, ни палящее высокое солнце не говорило об увядании природы, но вот — пришлось к слову. И вдруг плечо его словно сдавило клещами — даже сквозь защитный камуфляж тракторист почувствовал, с какой невероятной силой вцепился в него с заднего ряда Георгий Арчелия.
— Что ты сказал? — вскричал абхазец с заметным акцентом, — что ты сейчас сказал?!
Анатолий, конечно не считал себя ни Кобзоном, ни Басковым, но голосом обижен не был. Поэтому он поправил Арчелия:
— Не сказал, а спел — про листья желтые, которые кружатся над городом.
— Вот! — еще громче воскликнул абхазец, — вот тот самый зрительный образ, который я искал, Александр Николаевич. Ты ведь видел, дорогой, как порыв ветра сдирает желтые листья с деревьев осенью?
— Конечно, — пожал плечами командир, снова трогая с места внедорожник. После первого порыва Арчелия он плавно остановил «Эксплорер», — ну и что?
— Как что? — акцент Георгия стал заметней, — помнишь, мы говорили про солнечные батареи, про полупроводники? Вот там так же солнечный свет срывает с места электроны, гонит их, словно желтые листья по асфальту, в специальные приемники и…
— Электрический ток это направленное движение электронов, — к месту вспомнил всезнайка-тракторист.
— Вот именно, — обрадовался Георгий, — и наша задача совсем простая — при помощи солнечной энергии создать в одном месте избыток электронов, а в другом — их недостаток. И тогда…
— И тогда появится электрический ток — прямо по учебнику физики за шестой класс, — перебил его штатный скептик, — только как это сделать на практике?
— На практике у нас есть пластмасса, — победно возвестил Арчелия, — которой Александр Николаевич может придать любые свойства.
— Прямо так и любые, — проворчал с кресла водителя командир.
— Не любые, конечно, — согласился Георгий, — а вполне определенные. Во первых — пластину — приемник солнечных лучей; он называется фотоэлектрическим преобразователем. Это у нас условно будут ветви деревьев с очень слабо висящими на них желтыми листьями — электронами. Во вторых — аккумуляторная пластина большой емкости — это тот самый асфальт, или, если хотите, мусорный контейнер, куда дворник соберет все листья.
— Так ведь листья-то на асфальте не задержатся, — тракторист хотел знать все подробности, — есть такие понятия, товарищ профессор, как отрицательно и положительно заряженные частицы, которые, как известно, притягиваются. Так что дворник ваш, скорее всего, не успеет подмести — листья сами улетят, назад к своим веткам.
Профессор сначала едва не проглотил язык — какой-то тракторист учил его азам ньютоновой физики. А затем засмеялся — поощрительно и победно:
— А вот на этот случай мы попросим уважаемого товарища полковника третью пластину изготовить — с избирательной, точнее односторонней проницаемостью!
— Это по типу осмотической мембраны, что ли? — все таки сразил его Анатолий.
Арчелия не выдержал и завопил:
— Поворачивай, Александр Николаевич, поворачивай! Поехали доказывать этому… этому… моему самому лучшему другу, что Солнце — лучший источник энергии! Экологичный, возобновляемый, не занимающий много места…
— Ага, не занимающий, — засмеялся Никитин, — я читал, что площади солнечных батарей занимают огромные пространства — даже не гектары, а квадратные километры.
— Ерунда, — отмахнулся абхазец, — это при неблагоприятных природных условиях той же Европы, да с кристаллическими кремниевыми полупроводниками, дающими максимум двадцать пять процентов эффективности? А знаете ли вы, что на квадратный метр поверхности земли в наших условиях падает не меньше киловатта в час мощности потока солнечных лучей. А с нашей пластмассой никакой кремний не сравнится! Крыша обычного жилого дома, выполненная из таких трехслойных пластин, вполне сможет обеспечить все потребности, даже с учетом дождика в четверг, когда солнце скроется за тучами.
— Это очень хорошо, — остудил его порыв командир, — вот вернемся домой, и проверим. Тем более, что у нас будет пара свободных дней — суббота и воскресенье, пока вы с Ильиным построите наплавной мост… А вот тут никакого моста не надо. Но мне туда даже в защитном костюме со шлемом не хочется.
Автомобиль наконец достиг границы, у которой канал повернул под прямым углом, ограничивая участок, заселенный саблезубыми кошками. Крокодилы лежали и тут, странным образом уживаясь с другими гигантами животного мира. Даже не выходя из салона люди могли видеть, как на солнце переливаются узорами кожа огромных змей, не менее толстых чем земноводные, и таких же недвижимых.
Но нет — отметил Никитин — вон узор на одном из пресмыкающихся начал изменяться на солнце. Словно гимнастка начала движение ленты и та — блестящая, яркая и смертельная — дрогнув кончиком хвоста на прощание, исчезла в зарослях, не таких высоких, как на родине саблезубых кошек, но, пожалуй более густых. Анатолий представил на миг, что оказался в этих кустах и зябко передернул плечами.
— Пожалуй, тут тоже есть какая-то граница, за которую эти змейки заползать не решаются, — отметил как-то отстраненно, словно обращаясь не к товарищам, а лишь к самому себе, полковник Кудрявцев.
Командир решительно распахнул дверцу и вышел на зеленую траву степи. Анатолий, прежде чем выскочить в свою, еще раз глянул в змеиные кущи. Никто из реликтовых чудовищ (а в том, что в двадцать первом веке таких гигантских змей не было, он был уверен на все сто) даже не пошевелился на движение у «Эксплорера». Скоро все разведчики, а вместе с ними два дикаря, по-прежнему глядевших на Иру Ильину с восторженным обожанием, выстроились перед капотом внедорожника.
Никитин вдруг решил, что кто-то же должен проверить, насколько простирается зона безопасности. Почему не он? Анатолий двинулся вперед; медленно, отмечая взглядом каждое движение рептилий. Он ожидал окрика командира в спину, но тот, видимо, понял замысел тракториста; Никитин был уверен, что Кудрявцев не менее внимательно, чем он сам, ждет реакции пресмыкающихся.
На десятом шаге что-то дрогнуло в неподвижных узорах меж кустов. Следующий продемонстрировал и реакцию, и заинтересованность гигантов. Вдруг сразу десятки, а может и сотни голов «выросли» над зарослями и в два раза больше глаз — огромных, немигающих и завораживающих, зовущих к себе и обещающих неземные блаженства, уставились на парня. Одна лишь мысль связывала сейчас Анатолия с человеческим бытием; точнее не мысль, а вопрос-утверждение: «Так вот что чувствовали бандерлоги, когда им пел песню смерти Каа!?».
— Никитин! — резкий, словно выстрел, возглас Кудрявцева вырвал его из опасных грез.
Анатолий не поворачиваясь шагнул назад, еще раз, и еще. Нет — дурманящий туман в голове не схлынул разом, но рассеивался достаточно быстро, так что товарищей он достиг уже вполне способным отвечать на вопросы и делиться «непередаваемыми ощущениями».
— Ну и как? — командирский вопрос наверное был как раз про эти ощущения, и Никитин честно ответил, опять вспомнив о мультике про Маугли:
— Как бандерлог перед удавом. Вряд ли тут, — он сделал широкий круговой жест над зарослями, — кто-то уцелел.
— А ведь что-то их здесь держит, не дает расползаться, — задумчиво протянул профессор Арчелия, и тут же зябко передернул практически всем телом, — но когда-то эта сила наверное рассеется, и тогда…
— А мы не будем ждать этого тогда! — перебил его Кудрявцев, — придем к этим переросшим червякам сами.
— Ага, — подумал уже почти весело Никитин, — полковник-то тоже когда-то «Книгу джунглей» читал, — и добавил уже вслух, — тем более что у нас есть специалист по червям.
— Но позвольте, — не понял шутки Арчелия, который, естественно не мог знать о всех перипетиях первых дней жизни русского лагеря, — это совсем не черви!
— Какая разница, — пожал плечами Анатолий, — одни жрут людей изнутри, а другие снаружи. Главное — извести всех под корень. А может, и спасти кого-нибудь удастся. Может, кто-то сидит сейчас в подвале, не в силах выбраться наружу, даже несмотря на зов этих монстров.
— А я, — заявила вдруг Ирина Ильина, — ни за какие богатства не пойду сюда.
Теперь в сторону зарослей со змеями показывал ее пальчик.
— Даже если там, в центре, окажутся сады Семирамиды? — подколол ее тракторист.
— Даже в этом случае, — кивнула головой Ильина, — хотя… Если они действительно окажутся там, вы же, мальчики, принесете мне самый красивый цветок?
«Мальчики» было произнесено таким царственным, даже — подумал Никитин — скорее барским по отношению к собственным холопам, голосом, что он тут же решил возмутиться. Как, впрочем и все вокруг, особенно девчата. Он увидел, как Оксана Кудрявцева открывает рот, готовая разразиться не менее уничижительной тирадой, но прежде раздался вопрос командира — холодный и насмешливый:
— Нам ты тоже будешь рассказывать, как сражалась с палачом Спящего бога и победила его чуть ли не в одиночку?
— Но как?.. — надменное выражение словно смыло с лица Ирины; она одним мгновением опять стала собой — красивой озорной женщиной; да, язвительной, но в пределах допустимого, не позволяющей себе оскорблять и унижать друзей и подруг.
Впрочем, сейчас перед товарищами стояла растерянная девчонка с виноватым выражением лица, которое (как и предполагал Анатолий) очень скоро сменилось другим, скорее агрессивным. Сейчас она смотрела на супруга, на Марио, который благоразумно притворился столбом; взгляд ее переместился на командира, и тот, все так же хмурясь, все же пояснил:
— А чем ты еще могла поразить дикарей? Красотой своей неземной? Так у них, я подозреваю, немного другие каноны, да и Марио, несмотря на то, что ты им вертишь, как хочешь, вряд ли бы позволил, чтобы его жена флиртовала с кем-то. Так что ты, Ирина, экзамен на коммуникабельность не прошла. Так что передай-ка ожерелье… Георгию Георгиевичу — пусть теперь семья Арчелия пообщается с неандертальцами. Может еще что интересное выяснится.
— Интуиция и дедукция конечно великая вещь, — подумал Анатолий, занимая свое место в салоне, — но и ремешок с пластмассовым кругляшом на запястье командира я бы тоже не стал сбрасывать со счетов.
Впрочем, озвучивать свое предположение он не стал…
Вдоль незримой границы территории, где неосторожных путников ждала ужасная смерть в объятиях пресмыкающихся, «Эксплорер» ехал медленно; разведчики не отрывали взглядов от зарослей, пытаясь разглядеть в них признаки человеческого пребывания. И они действительно были — такие же развалины, останки машин и механизмов…
Пять раз останавливался автомобиль и пять раз стада травоядных неподалеку испуганно вздрагивали и пускались вскачь прочь от непонятного двойного силуэта, издававшего пронзительные протяжные звуки. Особенно долго звучал сигнал внедорожника напротив лагеря, где сквозь заросли проглядывали синие металлические стены каких-то строений; точно из таких же сэндвич-панелей были сложены генераторные русского лагеря.
Увы — никаких шевелений громкие протяжные звуки по правую сторону движения «Эксплорера» не вызвали. Даже змеи все так же лениво грелись на солнышке, пока командир чуть не повернул руль в их сторону («Экспериментирует», — понял Анатолий, внутренне содрогнувшись). Но полковник Кудрявцев знал что делал; он проехал совсем недолго по самой грани запретного пространства — так что позади резко ускорившегося автомобиля гигантские твари вяло поднимали головы и тут же опускали их, еще медленней.
А впереди росла гора, нет — идеально ровная стена камня. Никитин поначалу решил, что эта та самая горная система, что начиналась где-то в районе маньчжурского лагеря; что она резко повернула и стоит теперь, завершая цепь непреодолимых препятствий для маленького племени прародителей человечества, существование которого еще, кстати, надо доказать.
Но нет — тогда за змеиными зарослями эти горы тоже должны были видны — на расстоянии двадцати пяти километров. Но там — над жилищем пресмыкающихся, куда Анатолий недавно всматривался до рези в глазах — никаких гор не было. Значит…
— Значит, — показал вперед профессор Романов, — там еще один участок, перенесенный сюда, или трансформированный здесь таким необычным способом. И наверху там люди!
— А заодно и те, от кого эти люди должны были спастись.
Это заметил Никитин; а вот командир заметил совсем другое:
— Смотрите, — его рука показывала совсем в другую сторону — туда, где стада копытных, а вокруг них и едва различимые на расстоянии серые фигуры хищников словно разбивались о незримую стену, растекаясь по обе стороны этой преграды.
«Стена» эта не было идеально ровной, как было видно по немногим животным, заходившим в поисках особо сочной травки достаточно далеко от основной массы травоядных, но неизменно возвращающихся назад, к стадам. Анатолий вдруг отметил, что именно здесь начинается обратная миграция стад; он представил себя летящим на аэроплане над этой совсем невеликой равниной — сверху было бы отлично видно, как параллельно в поисках пропитания текут две живые «реки». И… как эти речки мелеют, потому что к естественным врагам прибавились люди, а теперь и неандертальцы; а если и короткомордые медведи с саблезубыми кошками вырвутся из своего голодного плена, очень скоро вокруг развернется настоящая битва за еду.
Никитин вдруг отметил, что непонятно как и когда оказался на земле, покинув салон в задумчивом смятении. Он стоял сейчас рядом с «Эксплорером», вцепившись в руку Бэйлы, а совсем неподалеку профессор Романов обменивается с Кудрявцевым такими же размышлениями.
— Если бы не горы, выросшие на пути миграции стад, никаких проблем бы не было, — объяснял и командиру, и всем остальным Алексей Александрович, — а так — скоро придется решать вопрос: кто кого!
— Неправильно ставишь вопрос, Алексей Александрович, — мягко поправил его командир, — вернее на твой вопрос ответ уже есть — конечно мы их. А вот как быстро можно и нужно это сделать? Конечно максимально быстро — пока они не разбежались; тем более — еще есть вероятность, что кто-то из людей выжил.
— И не жалко зверушек? — это неожиданно спросила Бэйла.
— Вспомни, что ты сама говорила про львов, — сурово нахмурил брови командир, — у этих хищников человеческих жертв куда больше. Так что единственное справедливое возмездие для них — полное истребление. А потом — и наказание того, кто заставил нас схлестнуться здесь. Так что не переживай, Бэйла — их смерти будут на совести Спящего бога. Если, конечно, он существует. Ну что, поедем посмотрим, чего так боятся впереди животные?
Одобрительные шумок был ответом на этот вопрос. Только Георгий Арчелия нетерпеливо пританцовывал на месте — он очевидно видел уже себя в лаборатории; вместе с командиром, конечно.
«Эксплорер» рванул вперед, немного забирая левее, отклоняясь от угла каменного утеса.
— Ну и правильно, — мысленно одобрил действия Кудрявцева Анатолий, — большое, как говорится, видится на расстоянии. И к тому же кто их, живущих на этой горке, знает? Сбросят сверху какую-нибудь каменюку — мало не покажется. Никакой камуфляж не спасет. Да еще и шлема нет. Надо бы попробовать примерить — а то профессор уже сколько времени вертит его в руках и не отдает другим.
Никитин потянулся через спинку сиденья и вытащил защитный шлем из рук Романова. Тот не препятствовал, видимо устал носить в руках достаточно тяжелую сферу. Анатолий примерил ее, низко нагнув голову.
— А что? — подумал он, — неплохо выгляжу, наверное, со стороны. Можно сниматься в «Звездных войнах».
Он так и вылез из салона — с автоматом в руках, гордый до невозможности. Но никто не смотрел на него; Никитин тоже забыл и про шлем на голове, и про такие приятные мысли, когда командир показал всем на какую-то непонятную шевелящуюся кучу прямо под отвесной каменной стеной. Вот эта куча разделилась — два больших, даже на расстоянии сотни метров от стены, где остановился внедорожник, комка вдруг запрыгали навстречу людям; запрыгали неуклюже и тяжело; вот первый из них подпрыгнул повыше, но опускаться на землю уже не стал. Теперь никто не стал бы говорить, что движения орла неуклюжие и тяжелые. Нет — широкие крылья понесли хищную птицу вверх; мощно и стремительно. На Анатолия упала тень — всего на мгновение она закрыла от парня солнце, но он вдруг каким-то необъяснимым чувством понял, что эта тень фантастически огромна. Что если бы вместо нее упала сама птица, то… За камуфляж можно было не волноваться — что для него острые когти, когда куртку на испытаниях не могла пробить пуля из АКМ? Но вот если поднять человека на высоту нескольких сотен метров, да сбросить его вниз…
Где-то Никитин читал, что некоторые хищники так добирались до лакомого мяса черепах. Сбросит с высокой скалы и бежит следом — к обеденному столу. Такой черепахой Анатолий быть не желал, потому поднял кверху ствол автомата, чтобы встретить атакующую птицу плотным огнем.
Но орлов — а вслед за первой, стремительно набиравшей высоту, над их головами пролетела и вторая птица — интересовала совсем другая добыча. Видимо, им не понравилось, что кто-то пересек незримую границу где-то там, у реки. А то, что прямо у них под носом (точнее под клювами) обосновались другие нарушители, их не заинтересовало.
— Хотя кто их знает, орлов? — Анатолий несколько успокоился и вполголоса принялся рассуждать, — может они решили, что мы никуда не денемся?
— Никогда не видел; даже представить не мог, что орлы могут быть такими громадными, — ошеломленно бормотал рядом Романов, — это какой же у них размах крыльев?
— Метров пятнадцать точно будет, — ответил ему командир, — такая птичка человека легко поднимет.
— Ага, — вспомнил свои недавние размышления Анатолий, — и сбросит сверху так, что вместо человека лепешка останется. Но им наверное, больше по вкусу травоядные — вон они закружили над стадом.
И действительно — орлы теперь не махали крыльями; очевидно поймав нужный слой воздуха, они нарезали широкие круги над степью; видимо выбирая жертву. Никитин знал, что пикирующий сокол может достичь скорости трехсот километров в час, но один из орлов, наверное сейчас был еще стремительней. Где-то в вышине прозвучал еле слышимый клекот, обозначивший начало атаки, и один из пернатых хищников исчез. Просто взял и исчез, размазался темным следом по небу вертикально вниз. Человеческий глаз не успевал за этим движением; когда все головы дружно опустились вниз, к разбегавшемуся вдали в панике стаду, предсмертный крик животного показал, что стремительный бросок орла к земле не был напрасным.
— Ну вот, еще любители полакомиться на дармовщинку, — голосом, не предвещавшим ничего доброго пернатым хищникам, сообщил командир.
— Сколько же им надо мяса, чтобы наесться? — поддержал Кудрявцева Алексей Александрович, — хорошо хоть, что они не пересекают какую-то условную границу. Не хотел бы я быть на месте Феди-Хашимулло, когда такая «птичка» захочет пообедать его барашком. А где, кстати, второй орел?
Действительно, собрата первого хищника нигде не было видно. Только что он нарезал широкие круги, забираясь все выше в небо, а теперь…
Страшный удар бросил Никитина на землю. Точнее бросил бы, если бы какая-то неведомая сила обхватившая грудь и ноги тракториста так, что он не мог не только двинуть конечностями, но и вздохнуть поглубже, дала несчастному телу коснуться травы. Зеленая шелковистая травка, на которой сейчас так хорошо было поваляться, уносилась вниз с устрашающей скоростью.
Сознание Анатолия раздвоилось. Одна часть парня вопила: «На помощь!», — и в то же время страшилась этой помощи, ожидая, как из вскинувшихся кверху стволов винтовок и автоматов вслед тандему «орел-Никитин» полетят безжалостные струи пуль. Другая, более спокойная и рассудительная, словно рассуждала отдельно от его разума. Она четко и скрупулезно отмечала каждую мелочь — шлем, наверняка спасший ему жизнь, и слетевший с головы, до сих пор крутился юлой на той самой траве; командир, широко открыв рот, что-то кричал, очевидно командуя самым опытным стрелкам…
— Где же я это уже видел? — вопрошал тот же спокойный голос, — а.., вспомнил — на картинке в книжке «Дети капитана Гранта» — там тоже кого-то унес орел. Но того парнишку спасли. Значит и меня спасут. А пока…
Он повернул голову направо — как раз, когда орел пересек плоскость, где начиналась плато; там действительно были живые люди. По крайней мере четыре фигуры брели к обрыву, не замечая ни орла, ни человека в его когтях. Может потому, что эта пара находилась как раз напротив солнца?
Орел вдруг вздрогнул — один раз, второй, третий. Анатолий понял, что эта работа снайперов. Тут проснулся первый — паникующий («Осторожный», — поправил себя тракторист) Никитин. Если сейчас птица рухнет камнем вниз, а здесь уже не меньше трехсот метров… Да еще сверху своей тушей придавит? А голова ведь у парня не железная!
Но нет — жизненные силы еще не покинули полностью пернатого похитителя; крылья, пусть и редко, но продолжали взмахивать так, словно воздух вдруг загустел.
— Нет, — понял вдруг Анатолий, — это не он загустел, это кислород кончается в легких, и вопрос еще, от чего я быстрее погибну — от перелома шеи или от обычной асфикции.
Это снова был тот, рассудительный парень, который с невообразимым наслаждением почувствовал, что живые тиски — стальные когти орла — разжимаются и можно сделать восхитительный, долгий-предолгий вздох свежего воздуха. Настолько долгий, что его хватило на то время, пока тело тракториста кувыркаясь летело к земле и все таки упало на траву. Обе половинки сознания отключились…
ГЛАВА 9. БЭЙЛА НИКИТИНА. ОКО ЗА ОКО…
Этот орел еще подрагивал на земле, пытался махать крыльями. В любом другом случае Бэйла остановилась бы, всадила этому пернатому переростку пулю в правый глаз — точно так же, как она поразила его левый, когда эта гигантская птица еще вовсю махала крыльями, унося неизвестно куда любимого человека.
Но, во-первых, и глаз, и самой головы с приличным куском шеи каким-то необъяснимым способом птица уже лишилась, а во-вторых, и это главное, на земле рядом лежал Анатолий. Лежал и не шевелился. Никитина упала рядом на колени, приникнув головой к груди супруга, в страхе не расслышать биения его сердца, и вдруг… крепкие руки обхватили ее, и прижали к груди мужа так сильно, что кажется она теперь слышала, как у нее самой бьется сердце — быстро и испуганно. А может, взволнованно и сердито?
— Вот кто-то у меня сейчас получит, — нарочито сердитым тоном произнесла она, не делая никаких попыток освободиться из объятий.
Лишь громкие аплодисменты над этим бескрайним зеленым ложем заставили супругов вскочить на ноги. Причем Анатолий, казалось. еще недавно лежавший тут бездыханной кучкой, не только подскочил сам, но еще и поднял Бэйлу, так и не выпустив ее из рук. Они и стояли обнявшись, счастливо улыбаясь в кругу друзей, пока за спиной командира не нарисовалась фигура одного из дикарей.
Полковник Кудрявцев несомненно контролировал ситуацию, потому что протянул ему руку не глядя, задав короткий вопрос:
— Нашел?
Неандерталец определенно понял его, хотя на шее командира не было никакого ожерелья, потому что кивнул и залопотал что-то по своему. Судя по реакции Кудрявцева, а он внимательно прислушивался к словам Лая, он тоже понимал дикаря. Бэйла, конечно же, знала о браслете, что изготовил командир, но ведь он сам недавно дал категоричное приказание — ни при каких условиях не выдавать этого секрета людей. Значит что-то произошло.
— Или.., — вдруг похолодело у нее на сердце, успевшем за несколько секунд не один раз поменять ритм биения — от бешенного до почти угасающего, вот как сейчас, — или они не должны сегодня вернуться домой… живыми.
Командир очевидно что разглядел в изменившемся лице израильтянки, правильно интерпретировал их и виновато развел руками:
— Так перепугался за тебя, Анатолий, что забыл «выключить» свой переговорник. Так что теперь у нас от «друзей» на один секрет меньше.
Судя по тому, как напряглась фигура неандертальца, и подозрительно довольно усмехнулся сам полковник, эта фраза предназначалась не только для людей.
— Ага, — почему-то кровожадно подумала Бэйла, — пусть эти ребята понервничают, подумают, какие у нас, у русских, есть еще сюрпризы для чужаков.
Вроде бы ничем эти аборигены не насолили израильтянке, но какое-то иррациональное чувство, на которое она сходу навесила ярлык: «Нехорошее предчувствие», давало ей сейчас право относиться к ним именно так.
А ее Анатолий, конечно же не мог сейчас смолчать.
— Так вот почему вы, товарищ полковник, не взяли с собой Малыша. Теперь эти ребята у вас вместо собаки?
— Не болтай ерунды, — рассердился командир, зачем-то прикрыв рукой пластмассовый кругляшок, а значит, догадалась Бэйла, перекрыв канал информации к неандертальцам, — Малыш выполняет задание. Ответственное задание.
Взгляд Бэйлы переместился на руки аборигена. Из правой только что в ладонь командира перекочевали два болта с такими широкими лезвиями бритвенной остроты, что вопрос о том, куда же девалась голова птицы, отпал сам собой. Вон она — свисает почти до земли, стиснутая левой ладонью Лая; даже кровь из обрубка шеи уже не капает. Почему два болта?
— Одним не смог перерубить, — опять понял ее полковник, — больно шея толстая у этой птицы оказалась. Дождался, когда она отпустит Анатолия и стрельнул пару раз. Не только же вам, девчата, свою меткость показывать. А вообще молодцы — спасли жизнь Анатолию. Иначе лететь бы ему до самого гнезда…
— Что я там не видел? — буркнул Анатолий, наконец отпуская супругу, — и без гнезда там есть на что посмотреть.
— Например? — сунулся вперед Романов.
— Например на людей! Живых людей — целых четыре штуки.
— Где?!
— Вон там, — палец Анатолия, очертив недлинную дугу, остановился на краю обрыва, где действительно застыли четыре фигуры.
Бэйла мгновенно вскинула к плечу винтовку и успела увидеть в прицел, как первая из них, черная (голый негр!), вдруг резко взмахнула руками и с душераздирающим криком полетела вниз после толчка одного из вооруженных белых. Ни первую жертву, ни вторую — тоже раздетого, но уже белого мужчину, рухнувшего вниз беззвучно — она не провожала взглядом; она впилась им в лицо третьего; того, что с гнусной ухмылкой заглянул вниз, провожая полет тел.
Это лицо было ей знакомо, и когда этот здоровяк в форме американского спецназа посмотрел в их сторону и потянул к плечу свою винтовку, она сильно оттолкнула Анатолия в сторону и, ныряя рыбкой за колесо «Эксплорера», закричала что было мочи: «Ложись, снайпер!». Это действительно был снайпер, да еще какой! Она не помнила имени этого американца, но вот лицо в журнале «Псы войны», где этому парню был посвящен целый разворот, а количество пораженных целей в непростых условиях Афганистана и Ирака просто поражало… это лицо сейчас смотрело казалось прямо в нее прищуренным глазом и оптическим прицелом снайперской винтовки. Оно было холодным, равнодушным, каким-то пресытившимся — но ни в коей мере не настороженным, так что Никитиной даже стало обидно — что, ее уже не считают противником?
Эта обида наверное и позволила противнику первым сделать два прицельных выстрела.
— Огонь! — совсем рядом прозвучала команда полковника. Ну правильно — сам он из своих пистолетов и арбалетов… Это в ближнем бою оружие полковника Кудрявцева не оставляла никаких шансов противнику, а здесь было… не менее четырехсот метров. Кто-то из товарищей, легших после ее отчаянной команды прямо на траву, без всякой защиты (если только не считать непробиваемых камуфляжей — но ведь головы-то беззащитны!), коротко вскрикнул, и палец на курке снайперской винтовки Драгунова мягко согнулся. Пуля полетела вперед — тоже к правому (как и у орла) глазу противника. Но заряд ненависти, что подгонял эту пулю вперед, был несопоставим с предыдущим. Ведь неразумная птица напала на ее любимого человека лишь повинуясь зову природы, а этот… эта нелюдь стреляет в живых людей, и даже сбрасывает в пропасть их, находясь в здравии и рассудке. Во всяком случае, никаких патологий в выражении лица снайпера Бэйла не заметила. А теперь в нем вообще никакого выражения не осталось — даже удивления и ужаса перед пропастью, в которую американец, постояв некоторое время на краю обрыва, все таки упал.
Сверху теперь прозвучала целая очередь, и рядом — с запозданием — хлопнул второй выстрел. Это примеру подруги последовала Оксана Кудрявцева. Насколько точным был ее выстрел, Бэйла сказать не могла. Успешным, смертоносным — да. Даже без оптики она, стремглав бросившись к неподвижным фигурам на траве, отметила, как зашатался второй мужчина на краю пропасти; как дернулся он от обрыва, и упал, ухитрившись все таки остаться наверху. Лишь ноги его недвижимо торчали над обрывом, позволяя сделать вывод — этот противник тоже мертв.
Но Бэйле было важнее убедиться, что прославленный убийца солдат и мирных жителей азиатских стран не нанес фатального ущерба ее друзьям. На траве сидел, мыча и прижимая правую руку к груди, профессор Романов. А ее Анатолий опять лежал навзничь, прикрывая затылок локтями.
— Толя, — негромко позвала она, с радостью и облегчением наблюдая, как дернулся верхний локоть, — Толя, вставай, я тебя и здесь обниму.
Анатолий вскочил и тут же охнул, схватившись за левый локоть. Лицо его было мертвенно бледным, а глаза рыскали по окрестностям в поисках… конечно же ее, Бэйлы. Парень действительно улыбнулся ей, но поисков не прекратил. Израильтянка не успела обидеться — Анатолий бросился к внедорожнику, к его задней части, сверкавшей новенькой дверцей. Она тоже оказалась откидывающейся наружу, образуя своеобразный столик, на котором уже вовсю шуршал пакетами профессор Романов.
По мере того, как стряпня Зины Егоровой стремительно исчезала в желудках пострадавших, на их лица возвращался румянец; а улыбки и так словно приклеились к губам, как только первый пакет был развернут. За спиной Бэйлы кто-то завистливо вздохнул.
— Нам-то хоть немного оставят? — это здоровяк Марио явно опасался, что все припасы исчезнут в ненасытных утробах товарищей.
Сама Никитина была готова голодать сколько угодно, лишь бы любимый человек не испытывал боли и лишений. За нее ответил командир.
— Не беспокойтесь. Все им не съесть — Зинаида столько продуктов насобирала, что нам на неделю хватит.
— Так может, Александр Николаевич, мы тоже?.. — голос огромного итальянца был настолько жалобным и просящим, что все невольно засмеялись. И Бэйла тоже, потому что Анатолий наконец оторвался от недоеденного куска хлеба и тоже заржал во все горло — сытый и здоровый.
Никитина тут же подскочила в мужу, принялась ощупывать пострадавший от пули локоть, которым, как оказалось, парень очень вовремя прикрыл затылок.
— А иначе бы хана, — признался он окружившим товарищам, — так долбануло, что я подумал — руку оторвало напрочь. Так, наверное, даже орел не смог бы клюнуть.
Все машинально вздернули головы кверху — чистое бескрайнее небо поражало своей бездонной синевой, чуть светлевшей вокруг палящего солнца и абсолютной безжизненностью — орел, напарник убитого, куда-то улетел, а иных обитателей пятого океана хищники скорее всего давно отвадили летать в окрестностях. Или уничтожили.
— Что касается обеда, — вернул всех на землю голос командира, — вообще-то он планировался на морском бережку — тут совсем немного осталось. Кто против?
Никто, даже Марио, не возразил.
— Ну тогда пойдем, посмотрим, что за негодяи окопались там наверху. Зинаида!
— Слушаю, Александр Николаевич.
— Остаешься здесь с Марио и держишь гребень скалы. Если кто-нибудь скинет нам на голову камень — будет на твоей совести. Понятно?
Девушка не ответила; наверное она обиделась, что самое интересное произойдет без ее участия.
— Понятно? — полковник добавил металла в голос.
— Понятно, — спохватилась Ирина. Она, как и все вокруг наверное поняла, что ее участие в разведгруппе сейчас оказалось под большим вопросом. А если добавить ее не самое красивое поведение по отношению к товарищам в разговорах с неандертальцами…
— Или ты так сильно хочешь посмотреть, во что превращаются люди, упав на камни с высоты трехсот метров? — стали в голосе командира уменьшилось; зато добавилась изрядная порция иронии и еще какого-то непонятного выражения, показывающего, что самому Кудрявцеву такая картина никакого удовольствия не доставит.
— Марио!
Итальянец ответил сразу же и четко, как и полагается бойцу в разведывательной операции:
— Слушаю, товарищ полковник.
— В охранение. Волос с головы снайпера не должен упасть. Понятно?
— Понятно, товарищ полковник.
— Смотреть по сторонам, и про небо не забывай. На Ирину потом насмотришься.
В салон автомобиля садились с легкими смешками. «Эксплорер» рванул вперед так, что стена мгновенно заполнила весь горизонт. Да здесь и было то всего метров сто. Но до самой стены автомобиль не доехал. Кудрявцев сильно вдавил педаль тормоза в пол, так что Бэйла, державшая свою сторону с винтовкой в полуоткрытое окно, больно ударилась плечом о спинку переднего кресла.
А командир уже выскочил из салона. Остальные были не столь стремительными; а выйдя из автомобиля и вовсе встали недвижимыми столбами — все вокруг было усеяно костями, явно человеческими, так, что приходилось выбирать, куда можно поставить ногу. На эти выбеленные солнцем и дождями останки наступать было кощунством.
Но запаха — тяжелого смрадного запаха, который должен был заполнить все вокруг не было. Неужели орлы — а именно с этого места взлетели два пернатых хищника — были в состоянии подобрать всю плоть до самого мелкого кусочка? Бэйла скорее поверила бы, что эти гигантские пернатые уносят тела в гнезда — так, как это попытался проделать с ее Анатолием убитый орел.
Лишь подойдя аккуратно к месту недавней трагедии (а кости, несмотря на все тщание, все таки пришлось отодвигать ногами), Бэйла поняла, кто подвизался в напарники орлам в качестве могильщиков. От изломанных тел, недавно упавших сюда со скалы, брызнула в стороны, а точнее в одну сторону — к каменному монолиту, у подножия имевшему, оказывается, множество темнеющих нор и пещерок — целая волна бурых зверушек. Кто это были — крысы, или другие животные, Бэйла даже не захотела узнавать; она перестала двигаться вперед, хотя там ее ждал лакомый (ее передернуло от собственного сравнения) кусок — снайперская винтовка американца.
Единственная мысль — не пострадало ли оружие, упав с такой высоты — давало ей силы не броситься назад, к автомобилю, прочь из этой казалось желанной в жаркий день, а теперь казавшейся могильной тени. Анатолий — ну кто же еще? — понял ее состояние; ту двойственность, что разрывала сейчас израильтянку. Под его ногами захрустели кости — а иначе невозможно было подобраться к телам — и Никитин, даже не попытавшись распутать ремень винтовки с руки погибшего, потащил его прочь от скалы. Хруст тут же стал громче — остальные мужчины волокли из тени еще два тела; вот об этих точно можно было сказать, что они разбились в лепешку. Голые, оставляющий за собой полосы крови и еще что-то, что Бэйла не смогла бы заставить разглядывать ни за что на свете, они являли собой на солнце жалкое зрелище. Жалкое и одновременно заставившее зародиться в груди холодному гневу. Такому, что не растает от одного, или нескольких удачных выстрелов. Бэйла такое чувство ледяного комка в сердце уже ощущала — по отношению к чудовищам миоцена. Тот комок растаял, как только упал под ее смертельным выстрелом последний собакомедведь. Что сможет растопить этот ком?
Анатолий меж тем наконец распутал конец ремня винтовки, намотанный на запястье мертвого противника и протянул оружие супруге.
— «Барретт» эм девяносто девять, — машинально начала перечислять она, — снайперская винтовка производства США. Максимальная прицельная дальность выстрела две тысячи метров; коробчатый магазин на десять патронов… осталось восемь…
— Тут еще подсумок с… семью магазинами, — сообщил чересчур радостным голосом Никитин, — ого — тяжелые какие.
— Патрон калибра двенадцать и семь на девяносто девять миллиметров, — таким же безжизненным голосом продолжила Бэйла, — шестнадцатикратный прицел, лазерный указатель…
— Ого, — уважительно протяну кто-то из парней.
— Пуля.., — наконец встряхнула с себя безразличие Никитина, представившая, как этот острый кусок металл впивается в незащищенное тело самого близкого человека на земле, — весом двадцать пять и девять граммов.
— Ого, — еще громче и экспрессивней воскликнул профессор Романов, — так вот почему мне показалось, что по груди словно мастодонт потоптался!
А израильтянка окончательно стряхнула с себя расслабляющую апатию, загнав ледяной комок поглубже внутрь — вылезет, когда придет время. Потому что оружие было абсолютно неповрежденным. Хоть сейчас передергивай затвор и стреляй (холодный комок опять шевельнулся в груди). Этим радостным известием она тут же поделилась с товарищами, заявив, что никому «Барретт» не отдаст.
— А как же?..
— И винтовку Драгунова тоже, — отрезала она.
Израильтянка даже напоказ погладила по теплому прикладу верного оружия: «Моя хорошая!», — и объяснила:
— Винтовка Драгунова — на каждый день, она словно продолжения руки. А если попадется такой противник, — она кивнула на лежащего лицом кверху американца, — лучше с ним «поговорить» на расстоянии. Это нам сегодня повезло (профессор с Анатолием на такое «везение» лишь переглянулись); будь он повнимательней и не таким самоуверенным, то он бы нас сверху перещелкал без труда.
— Это ты немного перебарщиваешь, — поправил ее мягко командир, — кто-нибудь да успел забраться в «Эксплорер», а там нам вся армия США не страшна.
— Это не армия, — покачала головой Бэйла, — это наемники, «псы войны». Убийство — их работа.
— А этих за что так.., — Оксана тоже не осмелилась подойти к изуродованным трупам, показав на них пальцем.
— Может это все объяснит, — Никитин, продолживший обыск тела противника, вытянул из его кармана длинный белый колпак с прорезями для глаз.
— Ку-клукс-клан, — ахнула Бэйла; она лучше других знала, как звучит затвор перезаряжаемого оружия, — нет!
Так она отреагировала на попытку Анатолия натянуть колпак на собственную голову.
— Выбрось это немедленно, — она даже топнула по траве ногой.
Анатолий, пожав плечами, избавился от страшного атрибута; не выбросил — а передал в руки профессору Романову, поспешно спрятавшему колпак в свой рюкзачок.
— С этим понятно, — Алексей Александрович совершенно бесстрашно присел у трупов, — негр и ку-клукс-клан понятия… мало совместимые, а точнее антагонистичные; но почему этот?
Бэйла невольно посмотрела на вторую жертву расиста — на его голову, оставшуюся на удивление целой. Ярко-рыжие волосы, мертвенно-бледное лицо ничего не говорило девушке. Единственно только то, что никаких гонений на расовой почве тут быть не могло. Значит была другая причина. Или несколько. Которые тут же озвучил тракторист (Бэйла в очередной раз восхитилась интеллектом избранника)
— Как, товарищ профессор, — протянул Анатолий несколько издевательским тоном, — вы не знаете, что первыми рабами в Северной Америке были как раз ирландцы? — он в свою очередь кивнул на буйную рыжую шевелюру, — представьте себе, что в те далекие годы британцы не считали уроженцев Ирландии за полноценных людей; ставили их в эволюционной цепочке даже ниже негров — где-то между людьми и обезьянами. И вывозили их в рабство целыми семьями, и относились к ним хуже, чем к тем, кого сейчас называют афроамериканцами. Поэтому ирландцы так до сих пор ненавидят бриттов — взаимно, кстати.
— Странно, — задумчиво протянул Алексей Александрович, ничуть не обидевшийся на менторский тон тракториста, — зачем уничтожать главное, что есть в этом мире — людей. Или у них переизбыток населения?
— А эти американцы, как всегда, — попытался выстроить собственную версию Никитин, — хорошо пристроились. Отгородились от всего мира неприступными скалами. Да и враг у них — не чета ни нашим собакомедведям, ни другим монстрам. От орла в любой квартире можно без труда справиться.
— Если это так, — остановил разоблачения тракториста командир, — то это просто замечательно. И не смотри на меня так Анатолий. Этот американец, конечно, подлец законченный… был. Но не забывай, что из Америки, или других мест — где только американцы не шастают по свету — могли попасть сюда три десятка, ну четыре; ну максимум человек пятьдесят А остальные? Несколько сотен людей, из которых, правда семьдесят два (он перевел взгляд на тела погибших), уже семьдесят пять человек можно вычеркнуть.
— Но как? — опять поразился, теперь уже командиру, профессор Романов, — как там можно было что-то понять, а тем более сосчитать.
— По черепам, — хладнокровно ответил Кудрявцев, — это я еще не считаю тех, кого, возможно, унесли орлы. Ведь есть же где-то у них гнезда? Иначе они бы давно разлетелись отсюда.
— Еще один конкурент в пищевой цепочке, — вздохнул Алексей Александрович.
— Ну все, — подвел черту дискуссии командир, — девчата, направляйтесь прямо к Марио с Ириной.
— А вы? — Оксана явно не хотела уходить от мужа.
— А мы, — кинул Александр Николаевич себе под ноги, — разберемся с ними.
Четыре женщины пошли, поводя стволами вокруг себя, а больше назад — туда, где остались их мужчины. Так что Бэйла прекрасно видела, как тела агрессора и его жертв переместились назад, к груде костей, наваленной под скалой; как парни заспорили о чем-то там, и профессор достал из своего рюкзачка какой-то белый лист и передал ее Анатолию. А тот проделал с листком какие-то манипуляции и зашагал в направлении застывшей в степи пары — зашагал широко и быстро, что-то шепча себе под нос.
Никитина было подумала, что к Зинаиде с Марио они подойдут одновременно — так целеустремленно шагал вперед парень; но нет — вот он остановился, повернулся к скале и зачем-то поднес к глазам бумажку. Автомобиль, следовавший за ним по пятам, тоже остановился. Парень продолжил движение; вот он прошел мимо недоумевающих девушек и Марио, даже не улыбнувшись Бэйле, и та первой зашагала следом, не пожелав сесть в медленно проехавший мимо автомобиль.
Наконец Никитин, сделав еще несколько остановок, удовлетворенно кивнул.
— Ну что? — подскочил к нему профессор Романов, успевший на несколько минут оккупировать постоянное место Оксаны Кудрявцевой.
— Ровно двести восемьдесят метров, — заявил тракторист.
— Точно, — выдохнул Алексей Александрович, — не обманул…
Уже в автомобиле, направляющимся, как уверял профессор Романов, к морю, Анатолий объяснил, чем это таким непонятным он занимался.
— Все очень просто, — повернулся он к супруге, не забыв на этот раз одарить самой широкой, какая только была возможной, улыбкой, — мы сейчас определили высоту скалы — ровно двести восемьдесят метров.
— Вот этой бумажкой? — Бэйла недоверчиво вытащила листок из ладони Анатолия, — обычный листок, чистый, сложенный в форме… равностороннего прямоугольного треугольника.
— В самую точку, — обрадовался парень, — ты еще вспомни про правило подобия треугольников.
Бэйла это правило помнила; даже поняла, как им воспользоваться для определения высоты удаленного предмета — профессия обязывала. Но как об этом мог знать тракторист? Хотя…
— Не гадай, — понял ее раздумья супруг и засмеялся, — я это на работе освоил, в лесничестве. Там, правда, не листочки использовались, а специальная шкала на мерной вилке.
— Постой, — удивилась раньше Никитиной Оксана, — так ведь вилкой вы с Виталиком дерево свалили.
— Это другая вилка, — терпеливо пояснил Анатолий, — этой вилкой лесники меряют толщину дерева на уровне груди, а при необходимости и его высоту. Правда есть еще другие инструменты, более точные. А есть и более простые — но они не каждому поддаются.
— Например? — тотчас потребовал ответа профессор Романов.
— Например человеческий глаз и опыт, который, как известно, не пропьешь, — опять засмеялся Никитин, — мне, как я ни старался раньше, не удалось.
— Пропить?
— Точно!
— Постой, — не унимался профессор, — при чем тут лесники? Ты ведь трактористом работал?
— Трактористом, — согласился Анатолий, — да только нас в последнее время жизнь так прижала, что в нашем лесхозе была полная взаимозаменяемость кадров. Раньше — представляете — каких-то десять лет назад — в лесхозе было полторы сотни лесников. Каждый за свой участок отвечал; да что там — за день мог пройти все свои угодья. И проходили — те, что поответственней.
— А теперь?
— А теперь на весь лесхоз — вернее то, что от него осталось — не больше полутора десятков осталось. Вот мы им и помогали. А чтобы начать пилить лес, знаете сколько подготовительных работ надо провести? Да хотя бы обойти делянку по периметру, измерить все линии и углы, столбы поставить и подписать.
— А разве сейчас не определяют точки на местности современными приборами — джипиэс-навигаторами, например? — удивилась Бэйла.
— Определяют, — согласился и с ней тоже тракторист, — те, кто потом нас приезжают проверять. А мы по старинке — ножками. Главное, сколько не проверяли — ни разу я не ошибся. Вот и сегодня — ровно двести восемьдесят метров насчитал и что, ошибся?
— Нет, — поспешил успокоить разошедшегося тракториста Алексей Александрович, — судя по спидометру, расстояние ты отмерил точно; да и высоту наверное. Теперь вот только придумать, как мы на эту высоту подниматься станем?
— Или как с такой высоты к нам другие ребята спускаться будут? — задал дополнительный вопрос командир.
— Какие ребята?
— Ну, во первых, — настала очередь объяснять полковнику Кудрявцеву, — кто-то, может быть, не захочет ждать, когда его скинут в пропасть.
— Зачем! — вскрикнула Бэйла, — зачем они это делают?
— Объяснений может быть множество, — не задумываясь ответил командир, — самое простое то, чем когда-то руководствовался итальянский кардинал — людей много, и все хотят кушать. А еды с каждым днем все меньше и меньше. Вряд ли орлы оставили им много дичи на плато. Так что, Анатолий, — полковник на мгновенье оторвался от дороги впереди, обернувшись к Никитину, — это скорее нам повезло.
Он наверное имел в виду те стада дичи, что не смели пересекать незримую черту, которую давно оставил позади внедорожник. А Анатолий понял его значительно шире:
— Да, товарищ полковник, с пластмассой нам действительно повезло… и с тем, кто с этой пластмассой может творить чудеса. Так что сделаем солнечные батареи, а на очереди — воздушный шар; это чтобы подняться на плато и навалять америкосам.
— Интересно, — с сарказмом в голосе спросил Романов, — где ты возьмешь такой большой воздушный шарик, чтобы его обмазать пластмассой?
— А почему аэростат должен быть шарообразным, — в очередной раз огорошил ученого тракторист, — главное ведь, чтобы он поднимал груз в воздух?
Алексей Александрович машинально кивнул.
— А какой он будет формы — шар, куб, или вообще спиралька — не имеет никакого значения. Главное — герметичность, небольшой вес и достаточная подъемная сила аппарата. Первого и второго можно добиться в легкую, используя пористую пластмассу…
— А третьего?
— А это уже для вас, ученых, задача — я и так вам почти все разжевал. Если будут солнечные батареи достаточной мощности, какие проблемы?
Вообще-то Алексей Александрович к техническим наукам, тем более прикладным, имел весьма слабое отношение; двое других ученых, гораздо более искушенных в этих вопросах, сидели сейчас в прицепе и не подозревали, какую тему для обсуждения поднял сейчас Никитин. Но профессор Романов конечно же не мог ударить в грязь лицом — ни своим, ни своих коллег; он кивнул головой, соглашаясь с Анатолием.
Бэйле в салонное зеркало, висевшее над головами командира и Оксаны было видно, как весело переглядываются супруги на переднем сидении; вот выражение лица полковника, а потом и его жены чуточку изменилось, стало восторженным и нетерпеливым. Никитина тоже глянула вперед, сквозь лобовое стекло и, увидев вдали тоненькую темно-синюю полосу, завизжала от радости, забыв на время недавние потрясения: «Море!». Салон сразу заполнился шумом; оглянувшись назад, Бэйла поняла, что в прицепе тоже увидели конечную точку их сегодняшнего путешествия; и тоже обрадовались — даже неандертальцы.
Они, кстати, первыми выскочили из прицепа, забыв на этот раз придержать колпак для дамы. Очевидно, чета Арчелия потрудилась на славу, развеяв ореол божественности над некоторыми людьми. Так что оставалось только наблюдать, как двое коротышек, имевших к человеческому роду весьма отдаленное отношение, пробежав по чистому белоснежному песку, ворвались в спокойные воды, подняв тучи брызг.
Их восторженные крики (дети природы — что с них возьмешь?) внезапно сменились другими — не менее громкими, но уже совсем не восторженными; скорее недоуменными и обиженными.
— Водички морской попробовали, — догадалась Бэйла, — неужели никогда ее не видели — ведь от их холмов до моря не так и далеко. А может, это тоже один из запретов?
Первым из людей нагнулся к теплой морской воде профессор Арчелия.
— Так вот ты какой, Индийский океан!
— Да ты что, профессор? — возмущению Никитина не было пределов, — даже не посмотрел на карте, куда мы едем? Никакой это не океан, а Красное море. Да-да, то самое море, куда когда-нибудь россияне будут летать греть косточки на египетских курортах.
— Красное море, — прошептала Бэйла.
— Да, милая, — повернулся к ней Анатолий, взмахнув вдоль линии берега направо, — там, в двух тысячах километров, твой Израиль; самая южная его часть. Суэцкого канала пока нет, так что дальше — до Тель-Авива, или Иерусалима ножками.
— Я бы дошла, — теперь уже громче ответила израильтянка и, улыбнувшись мужу, добавила, — вместе с тобой…
ГЛАВА 10. ОКСАНА НИКИТИНА. ДЕЛУ — ВРЕМЯ, ПОТЕХЕ — ЧАС
— Имейте совесть, Георгий Георгиевич, — Оксана, казалось, сейчас перейдет от слов к физическому насилию в отношение собеседника — вон, уже и кулачки сжала.
Предмет, а точнее объект их спора, стоял рядом и посмеивался. Причем посмеивался очень довольно. Полковнику Кудрявцеву было чему радоваться. Во-первых, рядом стояла самая лучшая женщина на свете — об этом он сам сказал сегодня Оксане, и не один раз. Во-вторых, последняя серия экспериментов прошла более чем успешно. Солнечная батарея из четырех компонентов (к перечисленных Анатолием Никитиным трем добавился четвертый — внешняя защитная оболочка из прозрачной пластмассы, которая, как известно всем, является диэлектриком).
Когда два разъема на разных полюсах этой батареи посредством проводов соединились через стоваттную лампочку, та в буквальном смысле слова взорвалась на экспериментальной установке. Комендант Ильин, присутствующий при этом, что-то пробурчал насчет нерадивых ученых, на которых лампочек не напасешься, но по его довольному и одновременно задумчивому лицу было видно — Валерий Николаевич сейчас лихорадочно перебирает, куда в первую очередь он приспособит новые возможности.
— Не думай, Валера, — избавил его от мучений тракторист, — в первую очередь надо обещанные плиты для Сергеевны сделать. А ты пока прикинь, какие изменения в своих проектах сделаешь. Вон — уже полстены наружной возвел, а освещение по периметру предусмотрел?
До «полстены» было еще далеко, но новостройка действительно росла стремительно. Более того, работы велись сразу в нескольких местах. Комендант вчера вечером — после возвращения разведгруппы из рейда — доложил о своих успехах, пообещав совсем скоро начать возведение цитадели.
— Вот только с канализацией и резервным водопроводом закончим, и сразу приступим к фундаменту.
— Показывай, — заинтересовался командир.
До самого ужина Кудрявцев, а с ним, естественно, и Оксана, прошагали по гигантской строительной площадке, одна из линий которой вела прямо к реке.
— Вы здесь поосторожней, — предупредил коменданта Александр Николаевич, глядя, как маленький экскаватор вгрызается в почву практически у самого берега, — там водятся такие твари, что им наша техника вместе с механизатором на один зубок.
— Все продумано, — поспешил успокоить окружающих комендант, — до самой воды не пойдем — пробьем оставшийся слой буром.
— А для чего тут сразу две траншеи? — поинтересовался профессор Романов.
— Заметил? — Валера Ильин гордо выпрямился, — одна — выше по течению воды — для резервного забора воды; мало ли что с родником случится; вторая — ниже на триста метров — канализация.
— Что, — прямо вот так в реку и будем сбрасывать? — ахнула Таня-Тамара. Она явно претендовала на роль лидера местной партии зеленых.
— Какая партия? — поправила себя Оксана, — Саша ведь сказал — пока никаких партий и религий! Хотя, конечно, сливать отходы прямо в реку, это как-то…
— А что ты понимаешь под словом сбрасывать? Экологически чистый продукт? Так нам за него рыбы только спасибо скажут, — засмеялся Ильин, — купаться, конечно, ниже по течению воды не рекомендуется. Так мы и так здесь купаться не собираемся. Для отдыха есть места получше и покрасивее — хоть у моря, хоть у озера.
— Ну так ведь будут у нас когда-то и стиральные порошки, и другие вредные отходы?
— С нашим-то населением, — отмахнулся от никарагуанки комендант, — вот подсчитайте ущерб, и с цифрами приходите, доказывайте. Надо будет — поставим станцию очистки.
Экспертная комиссия (а в строительстве, как оказалось, разбирался каждый) переместилась к центральному котловану.
— Что-то здесь дела медленно двигаются, — проворчал Анатолий, остановившись на самом краю действительно неглубокой квадратной в плане ямы, — а ты говоришь, фундамент. Тут еще копать и копать.
— Правильно, — согласился с ним Ильин, — двигаемся медленно, потому что расход на изготовление блоков небольшой — всего пятьдесят литров на кубометр готового изделия. Тысяча блоков в день — больше пластмассы не успеваем подвозить — это всего пятьдесят кубов песка в день. А на слой в один метр надо убрать почти тысячу. Сколько здесь метров до скального грунта неизвестно, но думаю — не меньше пяти.
— Вот, — быстро подсчитал Анатолий, — фундамент начнешь заливать не раньше, чем через три месяца.
— Получается так, — опять согласился комендант, — это если нет источника энергии.
— А при чем тут энергия? — настала очередь сегодня удивиться и трактористу.
— Все просто, — ткнул в котлован рукой теперь Ильин, — песок ведь можно и вынуть отсюда, сложить рядом горочкой, и уже оттуда брать для стройки. Какой-нибудь механизм типа ленточного транспортера опустить и наваливать на него лопатами — у дикарей это хорошо получается. А то ведь простаивают работнички! Только для транспортера энергия нужна, и немало. У нас два движка по пятьдесят пять киловатт есть. Технологию на пилораме отработали; кстати там тоже надо будет на электричество переходить. «Хаммер», оказывается, бензина жрет больше, чем я думал…
Экскурсия кончилась поздно вечером, а с раннего утра, сразу после завтрака, профессор Арчелия утащил командира в лабораторию. И сейчас встал грудью перед четой Кудрявцевых, не желая отпускать полковника. А тот только посмеивался, глядя, как Оксана и Георгий пытаются доказать друг другу, да и всем остальным тоже, что важнее — выполнять правило установленное президентом — в субботу после обеда, и в воскресенье никаких работ, кроме самых неотложных; или признать, что вот эти самые работы, закончившиеся сейчас взрывом лампочки, и являются этими самыми неотложными.
Полковник Кудрявцев, по совместительству избранный президент многонациональной общины, принял сторону супруги.
— Едем отдыхать, — распорядился он, — к озеру. Потому что там нас ждет еще более неотложное дело.
— Какое? — ворчливо отступил Георгий, который понял, что спорить с женщиной, особенно с любимой женщиной президента, бесполезно.
— Путина, — коротко ответил командир с ударением на втором слоге, — тут некоторые светлые головы (он покосился в сторону тракториста) вычитали, что нерест форели длится совсем недолго. Так что надо спешить. Полдня у нас сегодня есть — и рыбы наловим, и искупаться успеем. А завтра еще две смены свободные съездят. Так за выходные сразу двадцать четыре человека у озера отдохнут.
— Ура, — закричали Оксана с Бэйлой, — мы за купальниками.
— С нами едут профессор Романов с Таней-Тамарой и… Боря Левин со Светой. Пусть наш штатный «детектор лжи» попробует себя в качестве эхолота.
— Это как? — не понял Арчелия.
— Опустит ручку в озеро, и подумает — есть ли там опасные существа; а проще — захочет ли она искупаться? Захочет — и я не откажусь.
— А завтра, — начал командир, и Оксана притормозила, поняв, что сейчас Александр скажет что-то не очень приятное, — с утра я ведь могу в качестве хобби поработать немного с пластмассой?
Теперь широко улыбнулся и профессор Арчелия.
А где же была четвертая пара разведгруппы? Ирина Ильина и Марио в качестве огневого сопровождения уехали с утра с Холодовым и Дубовым за солью. Да — за обыкновенной солью, запасы которой подходили к концу. И Ирина при этом совсем не выглядела недовольной. Может потому, что ее назначили старшей в группе?..
— Мне даже его немного жалко стало, — призналась Оксана, когда «Эксплорер» повернул от поймы налево, уходя по колее вверх; идеально ровный разлом горной цепи постепенно начал набирать высоту.
— Кого? — спросила с заднего сиденья Бэйла. Две израильтянки уже вполне свободно говорили между собой на русском языке, по молчаливому согласию сделав выбор в пользу новой родины.
— Георгия Георгиевича, — повернулась к ней Кудрявцева, — мы едем развлекаться и отдыхать, а он будет маяться до завтрашнего дня.
— Ну, во-первых до развлечений и отдыха еще придется потрудится, — ответил за Бэйлу командир, показывая пальцем назад — на пустой сегодня прицеп, — пока его полностью рыбой не загрузим, никаких купаний и пикников. А во-вторых, работы и Георгию, и его помощникам на сегодня хватит — я им приготовил полсотни разных пластин — пусть экспериментируют, комбинируют.
— Лишь бы они не поубивали там друг друга, — проворчал с заднего сиденья штатный электрик Левин, — с электричеством шутки плохи.
— Я об этом профессора предупредил, — отозвался полковник, — да он и сам человек разумный; и Зинана ему баловать не даст.
— А кстати, — это уже Никитин не выдержал, — почему мы сегодня без сопровождения; отчего такое доверие со стороны дикарей?
На этот вопрос могла дать ответ и Кудрявцева — она присутствовала вчера вечером при разговоре Александра со старым вождем. Рядом были только Малыш и аккордеонистка Ирина Жадова, которая как раз закончила вечерний концерт для неандертальцев. Казалось бы — прошло уже несколько таких вечеров, острота восприятия у слушателей должна была притупиться — но Оксана, заставшая вместе с командиром финальную часть концерта, видела горящие глаза аборигенов этого мира; их замершие фигуры и, наконец, шквал эмоций, когда в вечернем воздухе растаял последний аккорд. Многие женщины, да и мужчины тоже, плакали, не скрывая слез; неприступным каменным выражением отличались только два лица — старого вождя и его правнука Дена; последний к тому же стискивал зубы и играл желваками скул так, что израильтянка без труда поняла: молодой вождь, прежде бывший единственным кумиром племени, страшно недоволен такой конкуренцией.
Что касается третьего гиганта — отца Дена, то по его лицу тоже мало что можно было прочесть, но явной антипатии к пришельцам он не выказывал.
Ответил Анатолию все таки полковник Кудрявцев:
— Мы с Денату пришли к соглашению — шпионов он нам больше не засылает, но я пообещал явиться пред его ясные очи по первому звонку.
— Ну не такие уж они у него и ясные, — проворчал Анатолий, — а насчет шпионов… мелкие дикари вроде бы сами по себе парни неплохие. Глаз за ними конечно нужен, но… Вон и Валера Ильин говорит, что работают ребята отменно; а судя по их довольным лицам, у них там в племени нешуточная конкуренция — кому идти на работу в наш лагерь…
Тишину, нарушаемую некоторое время лишь мерным рокотом восьмицилиндрового двигателя, прервал несколько озадаченный возглас командира. Именно ему, следовавшему по четко видимой колее проехавшего недавно туда и обратно «Вранглера», попалась на глаза особенность дороги:
— Вам не кажется, друзья, что эту дорогу немного облагородили? Тут явно кто-то приложил руки.
— У меня есть гипотеза, — тут же выступил тракторист, — точнее не у меня, а у Алексея Александровича.
— Какая? — удивился Романов такому заявлению; он явно ничего подобного не предполагал.
— Это мы сами — в прошлом — зная, что придется ехать к озеру, проложили эту дорогу. За тысячи лет, конечно, она немного обветшала, но проехать на машине еще вполне возможно.
Никто такого смелого предположения опровергать не стал, тем более, что автомобиль, выбравшись из теснины скал, остановился перед серпантином, ведущим вниз к зеркальной глади озера. Солнечный безветренный день творил чудеса — казалось, что внизу действительно лежит огромное зеркало причудливых очертаний; зеркало густого синего оттенка, показывающего, что глубины тут ожидали людей нешуточные. Что и кого они скрывали? Командир уже озвучил свое пожелание — Светлана Кузьмина сегодня могла и должна была показать свои возможности.
Но прежде, чем направить автомобиль вниз, полковник Кудрявцев показал на две скалы, словно самой природой поставленные здесь в качестве стражей озера:
— Вот тут мы поставим крепость. Она запрет вход в эту котловину, защитит поселение внизу, ну и… даст возможность в случае необходимости людям подняться наверх, к форту, не подвергаясь обстрелу с господствующих высот.
— А может, здесь и построим наш город? — загорелся новой идеей Никитин, — здесь даже стен строить не надо. Рыба всегда есть…
— Ну, во-первых, — остудил его порыв командир, — одной рыбой сыт не будешь. А пахотных земель я что-то вокруг не вижу; во-вторых — часть стен мы уже построили — хотел бы я посмотреть, как ты будешь объяснять Валере Ильину, что он зря работал последнюю неделю. Ну и главное — зачем нам запираться в горах? Ты ведь сам говорил, что мы — будущая цивилизация. А значит нам нужны дороги во все стороны света — по реке, по равнинам, к морю — и дальше. А здесь (он огляделся) запрет нас кто-нибудь на тропе малыми силами — и будем сидеть на рыбной диете.
Вода в озере была теплой и манящей; однако командир разрешил только поболтать в ней ладонями — и сразу погнал к истоку единственной, насколько можно было судить сверху, с места предполагаемой крепости, речки, вытекающей из озера.
— Так, — по хозяйски оглядел место, откуда теплые воды начинали свой бег по узкому ущелью вниз, в пока неизведанные места, — аналогия тут напрашивается явная — Ангара, единственный исток из Байкала. А вон там, — парень показал на высокий камень практически посреди русла речки, окруженный несколькими более мелкими, — Шаман-камень.
— Что за камень? — тут же заинтересовалась Таня-Тамара.
— По легенде, — охотно начал рассказывать тракторист, — дочка Ангара убежала от отца Байкала; с парнем наверное, — засмеялся он, — папаша, пытаясь остановить непослушную дочь, бросил вслед камень. Дурак — разве можно остановить девушку, если она решила бежать?
Дискуссия на тему — как можно остановить непокорную дочь — могла разгореться нешуточная, если бы ее не пресек самым решительным образом командир:
— Хватит болтать; вернее, болтать разрешается только во время работы. Вон — форель ждет не дождется, когда рыбаки примутся ловить ее — большую и маленькую.
— Что-то я тут маленькую не вижу, — Никитин первым начал снимать куртку, но тут же был остановлен Кудрявцевым:
— Это ты зря, Анатолий, заодно проверим, насколько камуфляж стал водонепроницаемым.
Две господствующие высотки заняли Оксана с Бэйлой с оружием наизготовку; израильтянкам сверху было хорошо видно, как вверх по течению двигаются темные спины рыбин; не сплошным потоком, как рассказывали первые рыбаки, но достаточно плотно. Чуть ниже Шаман-камня русло резко сужалось — так что при желании можно было перепрыгнуть на другой берег, не замочив ног. Здесь форель, резким броском запрыгивающую на небольшой порожек, можно было рассмотреть во всей красе. Рассмотреть и поймать.
Командир с Анатолием были уже на другом берегу. Длинное полотнище, один край которой они сжимали в руках, опустилось в воду раз, другой, третий. Форель, бившаяся теперь в мокрой тряпке, конечно пыталась вырваться на волю, в спасительную воду, но кто же ей даст?
Вот уже первые дергающиеся громадины поволокли к «Эксплореру» Таня-Тамара со Светланой. Последняя при этом пыталась строить на лице маску непробиваемого равнодушия, но получалось у нее это плохо. Видно было, даже без оптического прицела, что Свете безумно жаль этих серебристых красавиц с толстыми животами, полными икры, но фанатизма в ней не было. Кузьмина вполне адекватно принимала реалии нового мира; так же, как приняла и научилась использовать обретенные возможности.
Использовать, кстати, пришлось уже совсем скоро — большой прицеп заполнился с невероятной быстротой. Или форель была такая крупная, или ее было действительно очень много, а скорее всего потому, что рыбакам не терпелось перейти к развлекательной программе субботнего дня — меньше, чем через час Боря Левин замахал руками:
— Товарищ полковник, хватит! Больше не влезет.
В крышке прозрачного колпака был сделан специальный лючок, куда остатки улова сгружал Борис — до него тяжеленные рыбины девушки поднять не могли.
— Утащит ли «Эксплорер» такой груз? — Оксана опасливо посмотрела на серпантин, круто взмывающий вверх.
Александр, уже стоящий рядом с ней и стягивающий камуфляж, понял ее опасения и негромко засмеялся:
— Машина-зверь — еще пару таких прицепов утащит.
Кудрявцева успокоилась — кто мог знать возможности внедорожника лучше его водителя? Потом она присмотрелась к внушительной фигуре мужа, оставшимся сейчас в тельняшке-безрукавке. Она действительно была сухой, несмотря на тучи брызг, обдававших недавно рыбаков с ног до головы. Только на спине полосатая майка была чуть влажной; но это был пот — потаскай полупудовых форелей целый час без перерыва!
— Любуешься? — рядом остановился Анатолий, тоже стянувший с широких плеч камуфляж. На трактористе майка было защитного цвета, без горизонтальных полос; спина его промокла практически вся — но тоже не от теплой воды Ангары.
— Нет, — повернулась к нему Оксана, — просто прикидываю, за сколько Саша переплывет озеро туда и обратно.
— Зачем? — удивился тракторист.
— А там цветы красивее! — израильтянка показала на видневшийся метрах в ста противоположный берег озера, действительно напоминавший на расстоянии разноцветный ковер.
Впрочем, цветов, а склоны гор вокруг озера вне всякого сомнения можно было назвать альпийскими лугами в период самого буйного цветения, хватало и на этом берегу. Кудрявцев, усмехнувшись, снял куртку с правой руки, в которой был зажат небольшой, но безумно красивый букетик.
Никитин, охнув, тут же умчался — как поняла Оксана — собирать такой же (а скорее намного больший, учитывая максимализм тракториста во всем). А походный лагерь русских разведчиков на несколько мгновений остался без охраны на половине ойкумены — глаза Кудрявцевой заполнили слезы радости. Ведь это был первый ее букет в этом мире…
Света погрузила ладони в воду и замерла с закрытыми глазами. Оксана смотрела на ее лицо с замиранием сердца и великой надеждой — от слов Кузьминой зависело сейчас, станет ли сегодняшний уик-энд настоящим праздником. От костра, потрескивающего рядом (дрова пришлось везти с собой) потянуло горьким дымком, а губы менталистки сложились в несмелую улыбку. Вот улыбка стала шире, и словно теплая волна накрыла окруживших ее товарищей, заставив их тоже улыбнуться радостно и предвкушающе.
— Я словно была уже здесь, — негромко произнесла Кузьмина, — и была здесь счастлива… А внутри — там, в глубине, — ее руки окунулись теперь в воду по локоть, — что-то ждет нас. Что-то ждет… очень давно ждет.
Глаза Светланы широко распахнулись и она сообщила товарищам теперь уже каким-то жалобным тоном:
— Как жалко, что я не умею плавать.
— Ерунда, — тут же заявил Анатолий, оторвавшись от костра, который он, кстати, и развел, — научим за пять минут — как меня когда-то научили.
— Как? — голос Кузьминой теперь был совсем не жалобным.
— Очень просто, — захохотал во все горло парень, — бросили с лодки в глубоком месте — плыви, если жить хочешь.
На него невозможно было сердиться, особенно в такой день. Все тоже засмеялись, даже Светлана. Только Левин, отсмеявшись, пробурчал:
— Для полноты эффекта надо было еще камень к ногам привязать. Но разве такой утонет? — покачал он головой, и сам же ответил, снова засмеявшись, — ни за что!
А потом все закружилось в праздничной суматохе. Парни и девчата по какой-то сложной, но не обидевшей никого схеме, поочередно дежурили с оружием; у костра, где на углях пеклись четыре выпотрошенные рыбины; и конечно купались — плавали наперегонки, ныряли. Здесь, конечно же, не было равных ее Александру. Немного смущенно улыбнувшись, он махнул рукой:
— Вы меня в расчет не берите. Я ведь по программе боевых пловцов обучался; пришлось как-то с «котиками», не буду говорить какой страны, схлестнуться.
— Ну и как? — почти выпрыгнул из воды Анатолий.
— Живой, как видишь, — лицо командира стало суровым.
Но тут же морщины на лбу разгладились, а лицо расплылось в хитрой улыбке:
— Считайте.
Полковник несколько раз глубоко вздохнул, прокачивая, судя по резко вздымавшейся и опадавшей груди, невероятное количество воздуха через легкие и нырнул — не красиво и картинно, а просто подогнув ноги под собой и скрывшись в воде с головой, не издав ни одного звука. Его темная тень метнулась от берега как-то невероятно быстро; бурунчики у ног, мелькавших в сложном движении, на поверхность так и не вырвались — и вот только громкий счет Никитина показывал, что совсем недавно рядом с Оксаной плескался в воде ее супруг.
Пока Анатолий не досчитал до сотни, она не беспокоилась. Но постепенно паника стала заполнять ее внутри — ну минута, ну полторы… понятно. А когда заканчивалась уже третья — что она должна была подумать, какие неведомые опасности в холодных нижних слоях озера представить себе? Паника уже готова была вырваться наружу, когда на счете «двести два» Бэйла, которая сейчас несла вахту с винтовкой, но очевидно тоже оторвалась сейчас из за небывалого зрелища, выкрикнула:
— Смотрите!
Ее рука вытянулась к противоположному берегу, где наконец показалась голова Кудрявцева. Сердце Оксаны, почти замершее, застучало быстрее, а панику сменила нешуточная злость: «Вот я ему сейчас покажу!». Но по мере того, как Александр стремительно и красиво — теперь уже по верху водной глади — приближался к ней, злость таяла, и снова росла гордость за мужа — такого сильного, умелого и… любящего.
Встречающих полковника тихо качнула волна; на лице Александра застыла не вполне объяснимая гордость, а задумчивое выражение.
— Где, ты говоришь, нас ждет что-то знакомое? — это он спросил у Светы Кузьминой.
Девушка протянула руку туда, откуда только что приплыл, продемонстрировав классический кроль, Кудрявцев.
— Понятно, — протянул полковник, и повернулся к парням, — ну что, бойцы, поныряем?
Он выскочил на берег; метнулся к внедорожнику — вроде бы неторопливо, но удивительно быстро вернулся с двумя бухтами брезентовых ремней.
— Давно пора переходить на пластмассовые, — пробормотал он и первым поплыл к дальнему берегу.
Однако остановился он и нырнул практически посреди озера. Водоем был нешироким, но длинным, извивающимся вокруг высокой горы так, что с пляжа Оксана видела не больше его трети. Зато ей прекрасно было видно, как супруг вынырнул с довольным выражением лица: «Есть!».
Как раз к этому времени подплыли Никитин с Левиным; профессор Романов заступил на очередную вахту, и мог помочь парням только подбадривающими возгласами. Но они и без них, судя по всему, прекрасно справлялись. По крайней мере Кудрявцев, сунув в руку Левину один конец ремня, снова нырнул — теперь уже надолго. Теперь Оксана не волновалась, даже поругала себя; совсем немножко — за то, что позволила себе усомниться в силах и навыках любимого человека.
Теперь пловцы напоминали тройку морских, точнее озерных коней с командиром в качестве пристяжного. Или, если хотите, водных бурлаков. Вцепившись в общую бечеву, они тащили к берегу что-то явно тяжелое. Вот пловцы достигли берега; тут им пришли на помощь еще три пары рук — женских, но таких же нетерпеливых. На берег медленно, рывками, выползла каменная фигура — судя по очертаниям (а пока статуя лежала лицом вниз, упираясь в мелкий теплый песок) — женская.
— Вы бы хоть, товарищ полковник, ее за шею или ноги привязали, — с укоризной в голосе сказал Анатолий, наклоняясь над мраморной женщиной, чтобы развязать узел, который действительно был затянут на талии фигуры, — тащить бы легче было.
— Посмотрел бы я, как ты завязываешь веревку на шее своей Бэйлы, — усмехнулся Александр, отбирая у него ремень и одним движением распутывая хитрый узел.
— При чем тут Бэйла? — не успел вырваться вопрос ни у Оксаны, ни у, наверное, Анатолия.
Никитин первым опустил голову к статуе, которую полковник перевернул рывком, принявшись оттирать ладонями мокрый песок с лица мраморной девушки, и этот вопрос застрял в его горле. Да и Кудрявцева забыла обо всем, уставившись на лицо, высеченное в камне искусным скульптором. Сколько лет, или тысячелетий пролежала эта скульптура в воде; какие неведомые существа любовались точеным профилем за эти годы? Ответов на эти вопросы не было, как не было ответа на вопросы: «Какое чудо оставило это творение неизвестного мастера неповрежденным на дне озера? Почему его не занесло илом, не покрыло слоем окаменевших донных осадков? И главное — кто служил натурой мастеру, создавшему шедевр, как две капли воды похожий на Оксану Кудрявцеву?»
Да, да — на ее саму настолько неотличимо, что потрясенные друзья только переводили взгляды с живой женщины на ее копию в камне.
— А это, кстати не мрамор, — нарушил потрясенное молчание Александр, — и не другой камень. Это тоже пластмасса, наша пластмасса. Вот только…
— Что только? — к Анатолию наконец вернулся дар речи.
— Только я не знаю такого мастера, что мог бы так поработать с этим материалом.
— А я знаю, — хитро прищурился Никитин.
— Если ты имеешь в виду меня, то зря — я никогда в таких художествах силен не был; даже стихи не умею сочинять.
— А пробовали, товарищ полковник? — еще хитрее улыбнулся тракторист.
— А кто не пробовал? — Кудрявцев был предельно откровенным, — и, кажется, готов попробовать опять.
Смотрел он при этом на Оксану — на живую Оксану, а не на ее копию, и она благодарно улыбнулась.
— Вопрос, — негромко протянул командир, — что теперь с этой скульптурой делать?
— Как что? — рассерженным голосом воскликнула Бэйла, — заберем с собой; сами же говорили, Александр Николаевич, что машина-зверь, все упрет.
— Ага, — улыбнулся полковник, — и поставим в центре лагеря на всеобщее обозрение: «Смотрите, люди добрые — это наш президент памятник своей жене поставил!»…
— По моему, что-то горит, — зашевелила вдруг носом Таня-Тамара, и все бросились к костру, к брошенным форелям, крайняя из которых действительно чадила темным дымом.
Для каждого сразу нашлись заботы; о пластмассовой загадке на берегу озера все на время как по команде не вспоминали — пикник продолжался. Боря Левин заикнулся было про то, что вкуснее того, что готовит Зина Егорова, быть не может, но его общими усилиями быстро переубедили, постращав оставить без куска печеной рыбы. В багажнике «Эксплорера» на всякий случай всегда хранился приличный запас продуктов, приготовленный, кстати, как раз Егоровой. Но Борис без колебаний потянулся за куском, который охраняла Светлана; совсем скоро он признал, что рыба, запеченная собственными руками на углях, на свежем воздухе, после трудов праведных и купания в кристально чистых водах озера, не может сравниться ни с чем. И что он готов сказать это прямо в лице Зинаиде Сергеевне. Парня милостиво простили, и освободили от предложенного им самим жестокого испытания. А под конец трапезы, когда Анатолий — последний из разведчиков — еще пытался впихать в себя кусочек рыбы, пришли к общему мнению: оставить статую здесь, в озере, до лучших времен.
Все повернулись к Оксане и та, к собственному удивлению, призналась, что это самый лучший выход.
— А то, — засмеялась она, — сама к себе ревновать начну…
Утро воскресенья началось, как и обещала Зина Егорова, с красной икры. И масла! Масло было выше всяких похвал! А вокруг столов с гордым видом ходил Толик Никитин — именно он подсказал рецепт вологодского масла. Масло таяло во рту, обволакивая терпкие лопающиеся икринки сладким ореховым привкусом; и все это толстым слоем было намазано на хрустящих лепешках, собственноручно испеченных Холодовым.
Этот парень гоголем не ходил, хотя награды, конечно же, заслуживал не меньше Никитина. Взять хотя бы те прозрачные глыбы соли, которые привезла вчера вторая группа разведчиков! Зинаида тут же пристала к коменданту, требуя немедленно дать энергию для мельнички. Она на полном серьезе утверждала, что собственноручно приготовленные яства (включая соль) намного вкуснее.
Александр тут улыбнулся и встал, громко поблагодарив за вкусный завтрак поваров. А Оксана проследила его взгляд — Боря Левин смущенно улыбнулся в ответ, вспомнив, очевидно, вчерашние споры — и поспешила за мужем в лабораторию. Целый день (исключая короткий перерыв на обед) это были бесчисленные эксперименты; Александр послушно «колдовал» над пластмассой, придавая ей свойства, которые буйная фантазия профессора Арчелия придумывала одно за другим; он словно заразился изобретательностью от Анатолия. Тот, кстати, тоже крутился здесь — следил, как растет длинный пластмассовый мост.
Конечно, мелькал туда сюда комендант. От растущих стен (а у неандертальцев, оказывается, не было никаких выходных — тоже запрет) он бежал к котловану; затем в лабораторию, где его интересовало все.
— Как ты поворачивать будешь? — кричал он Анатолию, — сто пятьдесят метров цельного моста! Хоть на пять-шесть частей раздели — тебе же минимум два крутых поворота делать, и потом — переезжать к другому участку!
— Ничего, — отбивался тракторист, настаивая на собой, — колеса с люфтом приличным делаем, так что по большой дуге повернуть смогу. Заранее трассу рассчитаю и точно в заданную точку выйду. А если сделать, как ты советуешь, в виде гусеницы — как я ее через канал толкать буду? Она же сложится сразу!
Ближе к вечеру усталые Кудрявцев с Арчелия наконец представили базовые образцы. В один ряд выстроились: несколько готовых солнечных батарей разной емкости; плиты, преобразующие электрическую энергию в тепловую, наконец такие же плиты, но уже световые. Тепловые в торжественной обстановке вручили Зине Егоровой, которая едва не расплакалась, и тут же принялась ворчать, требуя от Георгия протестировать плиты во всех режимах. Насколько осталась довольна испытаниями Зинаида, Оксана в этот вечер так и не узнала, потому что вдруг ярко вспыхнул свет — это изготовленные сегодня светильники наконец подключили к батареям — как раз над танцевальной площадкой.
Впервые в жизни Оксана танцевала, не стесняясь своей малой практики в таком сложном, но обязательном для любой девушки деле. Сильные руки Александра кружили ее в танце, унося в будущее, где не нужно будет убивать — ни людей, ни зверей — где труд будет в радость, где всегда будут рядом родные и близкие. Музыку из динамиков быстро сменила живая; общий ропот насчет того, что для неандертальцев Ира Жадова играет чаще и охотней, заставило девушку показать все, на что способна. А когда, казалось, все подошвы были стоптаны, Анатолий развел рядом с площадкой костер (живой огонь тоже ничем нельзя заменить!) и далеко за полночь в теплый воздух ночи уносились русские песни. Грустные и веселые, они были может не так профессионально отточенными, но любой музыкальный руководитель отдал бы все за возможность руководить таким хором, в котором душу изливали русские и белоруска, китайцы и узбек, итальянцы и сербы…
ГЛАВА 11. АЛЕКСАНДР МЯСОЕД. ДОЛГАЯ ДОРОГА ДОМОЙ
Александр Леонидович Мясоед — для друзей просто Хохол — на родине бывал в последнее время очень редко. Вообще-то домом он давно считал село Эсино, а больше того — Барские пруды, арендованный в лесничестве участок в пятнадцать гектаров, на которых он за несколько лет восстановил когда-то действительно бывшие барские пруды, расширив и углубив их так, что сам теперь диву давался. А главное — заселив их молодью рыб, в основном карпа, теперь выросших до таких размеров, что даже бывалые рыбаки удивлялись, вытаскивая удочкой очередного монстра подводного мира. А в этом году и форель в отдельном прудочке поселил. Пока для развода, да для лучших друзей. Ну и для начальства, конечно, которого в районе, как и по всей России, наверное, было неимоверное количество.
Этот натуральный оброк Александр послушно исполнял, удивляясь только, что в ответ никак не получает обещанную отдачу. Барские пруды — сказочный уголок всего в нескольких сотнях метров от трассы «Москва — Нижний Новгород» — пользовался заслуженной славой у любителей отдохнуть одновременно и на природе и в цивилизованных условиях; здесь можно было не только поудить с берега или с лодки, но и посидеть в беседке рядом с прудом, сварить янтарную уху из пойманной собственноручно рыбы, или запечь привезенный с собой шашлык.
А на большее — в виде баньки, гостевых домиков — как ни замахивался Мясоед, не хватало того самого чиновничьего благоволения. Районное руководство радушно улыбалось, поедало неимоверное количество рыбы (и с собой увозило); в ответ кормило обещаниями, но на бумаги эти обещания в виде разрешения на капитальное строительство никак не переносило.
Это все было каждодневными заботами, какие есть в каждом доме. И Александр не жаловался, и не обижался. Обижался он на тех, кто не давал ему чаще бывать на родине. Потому что родился он на Украине (в Украине, как принято говорить сейчас), на Херсонщине. Там жила мать, никак не желавшая переезжать к сыну в Россию, другие родичи. Сын мать понимал — его самого никакая сила не могла оторвать от Барских прудов, которые многие называли Чистыми. Сам Александр разрешения на такое переименование не давал, потому что помнил, что в Москве уже такие есть. Еще он дал себе зарок — хоть раз в год попадать в Украину. И неукоснительно его выполнял.
Но этот, пятнадцатый, год был из ряда вон выходящим. Уже на границе парни, встречавшие гостей из России с автоматами, начали коситься на него, несмотря на то, что на ридной мове говорили похуже его. А парочка вообще, кажется, были грузинами.
По родному селу тоже ходили такие же молодчики. Но к нему пока не цеплялись; не знали, наверное, что он только вчера приехал из России. Александр шел по знакомой до самого последнего камня улице в магазин — тоже знакомый с детских лет. И продавщица была знакомой. Очереди за хлебом не было, и он поговорил с Галей, учившейся когда-то на два класса позже его, пожаловался ей на жизнь. Точнее, сначала пожаловалась Галина — на низкую зарплату, которой даже на газ (ваш, российский) не хватает; на пьяницу-мужа — одноклассника Мясоеда; на нынешние власти, только и умеющих, что набивать собственные карманы, на свободу… Галя махнула рукой, а Александр только успел сказать в свою очередь, что кроме матери никому он на родине не нужен, как… словно бесшумный ураган сорвал с магазина и крышу, и высокий потолок, и две стены, а прямо на него, оскалив громадную пасть, бросился медведь невероятных размеров.
Мясоед был не только рыбаком, но и охотником; даже собственное охотничье хозяйство открыть хотел (кто бы ему дал угодья?!) — но такого зверя даже в мыслях не мог представить. Ростом вдвое выше не самого маленького Александра, с какой-то неправильной короткой мордой, он громко рыкнул и попытался обхватив его передними лапами, до того широко расставленными, словно зверь намеревался обнять долгожданного гостя. Этот самый высокий рост медведя и спас Мясоеда — по крайней мере в эту секунду. Матерый мужик — а Александру было уже хорошо за пятьдесят — как-то необычайно легко и гибко стек к полу, проскользнул меж мохнатых «штанов» зверя и припустил в дверь, точнее туда, где несколько секунд назад находилась надежная железная дверь магазина.
Позади раздался приглушенный женский крик, но Александр не остановился. Даже из лап обычного бурого мишки вырваться безоружному человеку было нереально; против этого монстра у Галины не было ни малейшего шанса. А на улице — не его родной улице — а в невероятном смешении каких-то развалин, огрызков машин, рвали на куски живых людей другие монстры. И было этих медведей так много, что холодный голос внутри Мясоеда не переставал удивляться — как ему самому удается избежать их ужасных объятий. Крики, рев, и… на удивление спокойное мычание коровы, на звук которого Александр резко повернул. Он влетел в распахнутую дверь какого-то хлева, в теплый воздух, пахнущий сразу и навозом, и парным молоком, и теплой мешаниной-болтушкой, какую он сам когда-то в детстве каждый день носил свиньям. Свинья и здесь была, и не одна. А еще в узком проходе меж скотских закутков были люди — разные, и мужчины, и женщины. Четверо из мужиков, точнее парней не старше двадцати лет, держали в руках автоматы, который они направили на Александра.
Впрочем они тут же опустили стволы, поняв, что в хлев влетел не зверь, а такой же парень, как они.
— Парень!? — возопил про себя Мясоед, ощупывая исчезнувшее за время метаний меж хищниками пузо и штаны, наконец-то сползшие с бедер — таких же нешироких, как в юности, — что за ерунда? Я не хочу! Отправьте меня назад, домой — на Барские пруды! И больше мне ничего не надо.
Но судьба не спрашивала у него. Судьба ткнулась в открытую дверь хлева короткой мордой громадного зверя, и стволы автоматов Калашникова опять направились в грудь Александра. Он резко присел, оборачиваясь к медведю, но выстрелы так и не прозвучали. Потому что мишка обиженно рявкнул, словно наткнулся на горящую головню и исчез. И крики за стеной исчезли очень быстро. Мясоед ужаснулся:
— Неужели из живых остались только мы, — он быстро пересчитал людей в проходе, — одиннадцать человек? И когда к нам придет помощь? И дождемся ли мы ее от украинской МЧС, если она вообще сейчас есть в Украине.
Командование в группе взял на себя светловолосый парень с недобрыми глазами, назвавшийся Петром, командиром взвода одного из освободительных батальонов.
— Знаем мы этих «освободителей», — мрачно подумал Мясоед, — не только по российскому телевидению, но и по рассказам односельчан. Но придется пока терпеть — никуда от них не денешься.
За стеной все так же грозно ревели медведи, а звуки, которые они издавали — чавкающие, какие-то торопливые, словно звери очень давно голодали — подсказывали: наружу соваться нельзя. Трое других автоматчиков, как оказалось, попали в хлев вместе с Петром, своим командиром, принявшим сейчас неузнаваемый для них облик. Все четверо, быстро уверовав в неуязвимость этого пристанища, сейчас громко хохотали, разглядывая, чуть ли не ощупывая друг друга — узнавая заново. К ним тут же примкнул еще один парень — судя по внешности — грузин, которых, к удивлению Мясоеда, в Незалежной развелось неимоверное количество.
— Кто мог сюда понаехать из этих братьев с гор? — еще сильнее помрачнел Александр Леонидович, — нормальные люди не поедут; только бандиты, насильники и мошенники. Нет — на мошенника не похож. Вон какая бандитская рожа.
Остальные пятеро были ничем не примечательными парнями. Впрочем, кажется за тщедушной фигуркой одного из них пряталась женская. Точно — вон и кавказец заметил. Как у него глаза загорелись — даже в полутьме хлева видно.
Грузин резко метнулся к этой паре, схватив девушку в слишком просторной для нее одежде, вытянул ее поближе к свету, к двери — а значит, и к Александру. Ее, наверное можно было назвать красивой — в двадцать лет мало какая девушка не радует глаз своим цветущим видом. Но у этой дивчины лицо было искажено страхом — и тем, понял Мясоед, что поселился внутри при виде ужасной расправы, которую устроили с людьми дикими зверьми — и новым, нарастающим с каждой секундой. Все в хлеву смотрели на эту пару, поэтому движения парнишки, за которым прежде пряталась эта девушка, никто не заметил. А парень оказался храбрецом. Оказавшись перед грузином, он отвесил насильнику хлесткую пощечину, хотя, на взгляд Александра, тут больше подошел бы разящий удар кулаком. Но парнишка, судя по всему, самым простейшим правилам уличной драки обучен не был.
А Мясоед какой-никакой опыт имел. Поэтому он занес кулак над головой, чтобы поддержать храброго, но слабенького кавалера. Резкий щелчок передергиваемого затвора остановил этот порыв. Он посмотрел налево, вглубь хлева. Сразу четыре ствола целились в него черными зрачками. Кулак сам собой разжался. А через мгновение помогать было некому. Грузин ухватился за рукав той самой руки, которая только что хлестнула по его щеке — не сильно, но очень обидно. Парнишка буквально вылетел в открытую дверь, и его тут же накрыла громадная мохнатая тень. Короткая морда повернулась к людям в довольной (как показалось Александру) ухмылке и тут же уткнулась в человеческое тело, которое, наверное уже не ощущало ни боли, ни ненависти, ничего…
Зато все эти чувства переполняли девушку, которая с громким криком: «Андрюша!», — вырвалась из рук кавказца, стремительной тенью промчалась мимо Мясоеда и запрыгнула на покрытую бурой свалявшейся шерстью спину зверя. Она ничего не успела сделать (да и что она могла?); вторая тень — такая же огромная и стремительная — снесла девушку со спины не успевшего отреагировать хищника. Автоматы, нацеленные в дверной проем, опять промолчали. Умом Александр понимал Петра, командира боевиков, ничем этой несчастной паре помочь уже было нельзя, а вот пробьет ли автоматная пуля толстый череп хищника?
— Будь у меня ствол, я обязательно бы попробовал, — в бессилии сжимал и разжимал кулаки Мясоед, — все равно ведь придется схлестнуться с этими тварями. Не уйдут они, пока последнего из нас не сожрут. Вон какие худые. Так что придется нам их — до последнего.
Однако автомата у Александра не было и он, бросив еще один яростный взгляд на боевиков, вдруг схватил прислоненную к дверному косяку хворостину — ею наверное хозяева выгоняли корову на пастбище — и, не выходя их хлева, хлестнул промеж огромных, ходящих ходуном лопаток медведя. Невероятно — зверь взвизгнул и, отпустив изломанное и уже безголовое тело жертвы, вскочил на лапы, готовый к бегству. Но голод, или хищная натура зверя пересилила непонятный для парня страх, и медведь резко повернулся, вырастая перед хлевом в полный рост. Сейчас он был намного выше и Александра, и низкого строения, лишенного, как оказалось крыши. Строение, кстати, было этому зверю на одну лапу — в смысле одного удара огромной конечности хватило бы, чтобы эта мазанка разлетелась на куски вместе со всеми своими обитателями.
Александр не стал проверять — решится ли медведь на такой шаг. Уверовав в волшебную силу обыкновенного прута, он шагнул наружу, под яркое солнце, какое редко когда светило на Украине так жарко в сентябре и хлестнул снова. Одарил зверя прицельно, с оттягом, так что свирепое выражение короткой морды тут же сменилось паникой и медведь, опять завизжав, помчался прочь, высоко вскидывая задние лапы. И было в этом последнем крике что-то новое, такое, что все медведи, а их только в обозримом пространстве было не меньше десятка, бросили свою ужасную трапезу и тоже скрылись в зарослях.
Мясоед остался победителем на поле боя. На поле, усеянном останками людей. Впрочем, долго чувствовать себя вершителем судеб мира ему не дали. В спину ткнулся твердый ствол и немного обалдевший от увиденного Петр скомандовал:
— Отпусти палку-то, парень. Нет больше медведей. А жалко — надо было хоть одного завалить, попробовать на вкус.
Александра передернуло. Он, конечно знал, что медведей едят; больше того — сам ездил на медвежью охоту в Тверскую область, и небезуспешно. Попробовал свежей медвежатинки. Но эти твари только что ели людей!
Петра переживания Мясоеда волновали мало. Может потому, что в животе у него громко урчало? Александра снова передернуло. А бандитский вожак, как ни в чем ни бывало, подошел к трупу парнишки, перевернул его на спину носком сапога и, присвистнув, отошел назад к хлеву. К телу девушки он даже не подошел. Что-то он наверное увидел во взгляде Мясоеда, потому что отвел собственный и пробормотал почти извиняющимся голосом:
— Двое суток в окопах. Ни крошки во рту.
В животе у него снова заурчало. Петр зашел в двери хлева; чуть помедлив, Мясоед последовал за ним. Диспозиция в проходе изменилась. Теперь автоматчики («Бандеры», — так решил называть их про себя Мясоед) стояли у входа втроем, нацелив оружие на остальных парней, среди которых особняком держался грузин. К нему и подошел Петр. Удар, который нанес он в живот кавказцу, был несравним с тем, которым пробовал остановить насильника погибший парень. Грузин сложился пополам и рухнул, когда сомкнутые в замок ладони обрушились на его затылок.
Несколько беспощадных пинков сапогом по скрючившейся на застеленном соломой полу хлева фигуре Александр тоже безмолвно приветствовал. А вот слова Петра сразу же разрушили в нем начавший складываться образ защитника слабых и беззащитных.
— Встать! — рявкнул главарь, и, дождавшись, когда грузин с трудом поднимется на дрожащих ногах, выкрикнул ему прямо в лицо, — единственной девки из за тебя лишились. Будешь теперь сам корову доить, да жрать нам готовить. А понадобится — и по другому назначению используем, Саакашвили.
Троица автоматчиков с готовностью загоготала.
— Я не.., — прохрипел парень, сплевывая на солому кровавый сгусток.
— Что не? — переспросил со смешком Петр, — не умеешь доить? Или чего другого по женской части?
Хохот вооруженных парней стал еще громче.
— Я не Саакашвили, — смог наконец вставить свой ответ грузин, — и я…
— Ты будешь делать, что я скажу — мрачно остановил его командир бандитов, — и отзываться на то имя, которым тебя назовут. А пока… (он подошел к одному из закутков, где раньше похрюкивала свинья. Теперь она помалкивала, как и все безоружные в мазанке); пока зарежем этого порося.
Александр почему-то решил, что ему здесь позволено несколько больше, чем остальным, и тоже подошел к закуту.
— Да ты что, — всполошился он, — она же супоросная — вот-вот должна поросят принести. Не дам.
Петр явно удивился такому напору. Даже попытался оправдать свою кровожадность:
— Так ведь ее саму кормить надо будет. А мы уже два дня…
— Так там же, снаружи, — очень вовремя пришла в голову Александру спасительная для огромной свиньи мысль, — полно еды.
Он увидел, как теперь передернуло от отвращения лицо Петра — тот очевидно представил себе трапезу медведей — и поспешил объяснить:
— Я ведь сюда попал прямо из сельмага. Галина, продавщица, наверное погибла, но товар-то медведи съесть не могли? Консервы они пока открывать не умеют.
— А я прямо с базара сюда попал, — прогудел низким голосом плечистый парень двухметрового роста, стоящий позади всех, у дальней стены мазанки.
Петр с полминуты подумал и кивнул на дверь: «Пошли!»
— Только, — возглас Мясоеда в его спину заставил главаря замереть на месте, — надо бы парней вооружить.
Взгляд повернувшегося боевика был холодным, не обещающим ничего доброго; так, наверное, он смотрел в прицел автомата из своего окопа.
— И не думай, — прошипел он, — никому никакого оружия; кроме меня и моих парней.
Но Мясоед его уже не боялся; не боялся ни его злых глаз, ни вооруженных парней, ни пальца, чуть нажавшего на курок. Страх ушел вместе с первым шагом из хлева; а удар хворостиной по медвежьему загривку вдруг принес уверенность, что все еще будет хорошо, что он вернется домой, к жене, дочери.., ну и к прудам, конечно.
— Я имею в виду вот это, — он спокойно поднял к самому лицу Петра тонкий кончик хворостины, которую так и не выпустил из руки.
Взгляд главаря зашарил по хлеву в поисках других хворостин; естественно не нашел — сколько их нужно, чтобы выгнать одну корову? Александр мысленно усмехнулся: «Это вам, бандеры, не в безоружных людей стрелять!»; он тоже посмотрел, но не по сторонам, а вверх — на потолок, который был набран из длинных прочных жердочек, на которых, как понял Александр, зимой хранилось сено. Часть его и сейчас была там, не позволяя солнечным лучам пробиваться сквозь жердины. Да и запах лета, привнесенный сюда сухой травой, Мясоед помнил с самого детства.
В семье всегда были коровы, доходило до трех голов, и Мясоед сокрушенно вздохнул — видимо доить корову все таки придется ему. Бандит этот вздох принял наверное на свой счет, но браниться не стал; только стиснул зубы. Ненадолго — со стиснутыми зубами много не поговоришь.
— Это, — ткнул он в потолок, — разобрать; берем каждый по дрыну и…
— И идем огораживать территорию, — подхватил самым невинным голосом Александр.
— Зачем? — удивился Петр.
— А что, нам все время с палками в руках ходить? — в свою очередь удивился Мясоед, — ходить, да оглядываться — вдруг медведь из кустов выпрыгнет. А так — хоть в одну нитку сейчас изгородь поставим — и ходи свободно, раскапывай сокровища.
— Какие сокровища? — еще больше изумился Петр.
— Разные, — не стал пока делиться догадкой Александр Леонидович, выходя из хлева.
Он обвел взглядом развалины, не такие, как оказалось обширные — так что, может быть, заборчик и в две нитки получится. Руины домов таили в себе много сюрпризов; а ведь у них должны были быть еще и подвалы. А сейчас осень — их только-только заполнили припасами на зиму…
Работы по огораживанию велись спешно и весьма своеобразно. Пять парней шуршали, словно им дембельский аккорд установили. Четыре автоматчика с огромными бутербродами и бутылями крепленого вина в руках забрались на крышу уцелевшей комнаты рядом с хлевом, и подгоняли работающих веселыми окриками.
Очень скоро заботами Александра, принявшего на себя обязанности бригадира, рядом с мазанкой вырос аккуратный стожок сена (корову ведь кормить надо); длинные жерди, которых действительно хватило на две нитки, и на столбы (половинки из самых толстых из жердей), легли попарно вокруг развалин. Откомандированный в них здоровяк, назвавшийся Миколой, нашел где-то моток отожженной проволоки и огромную кувалду, которую так и не выпустил больше из рук.
Сама ограда выросло очень быстро; но работы меньше не стало. Отдохнув совсем немного, перекусив скромными (никак не сравнимыми с бандеровскими) бутербродами, которые запили водой из поллитровой бутылки — одной на четверых, парни взялись за лопаты.
Грузин, оказавшийся тезкой и Миколы, и, естественно, Саакашвили, пить с ними из одной бутылки не стал. А скоро совсем перебрался в другой лагерь, к бандеровцам. Отзывался он теперь на Мишеньку, и в то время, как четверо парней начали копать братскую могилу сразу за оградой, он шнырял по лагерю и сносил в ту комнату, которую Петр выбрал под свою штаб-квартиру, все, что хоть что-то напоминало съестное.
Скорбной работой Александр с бригадой занимался почти до вечера. А потом, вздохнув, взял ведро и пошел доить корову. Кормить свиней (а кроме супоросной было в хлеву еще три порося — поменьше) тоже пришлось ему. Хорошо хоть несколько мешков комбикорма Мишенька за еду не посчитал.
Уже в темнеющих сумерках грузин отобрал у Мясоеда почти полное ведро с молоком (а что не поместилось, Александр успел отлить в другое, поменьше, и схоронить в мазанке), и издевательским тоном сообщил, что парни могут тоже пробежаться по развалинам и подобрать себе жилье; и даже поискать еду. Одно утешало — лопаты в его руках Мясоед сегодня не видел, а значит подвалы — если они существуют, пока еще не разграблены.
И этой мыслью, и молоком он поделился с новыми товарищами — Миколой и двумя похожими, словно близнецы, парнями, назвавшимися Гришей и Пашей Онищенками, отцом и сыном. Ни Александр, ни Микола этому не удивились — устали уже сегодня удивляться. Парни подобрали себе для проживания часть чьей-то хаты — целую горницу, в которую снесли четыре кровати из соседних, да еще кое-какой скарб.
Выбор — а выбирал Мясоед — был не случайным. Это он объяснил парням, запершись в комнате.
— Видите, — показал он на соседние развалины, явно деревенские; четыре такие хаты своими полуразрушенными стенами образовали маленький внутренний дворик, который никак не проглядывался с крыши бандитской штаб-квартиры, — четыре хаты, четыре погреба…
— Так вот ты зачем с собой сюда лопаты захватил?! — вскричал Микола.
— Тихо, — осадил его Александр, — если бандеры пронюхают что-то, будем мы голодать, пока не бросимся с лопатами да кувалдой на автоматы.
— А может того, — предложил уже вполголоса Микола, — прямо сейчас попробуем?
— Нет, — решительно возразил бригадир Мясоед, — сейчас они настороже. Пусть несколько дней пройдет; ребята расслабятся, к вину пристрастятся. Там, в сельмаге, большие запасы были.
Старший из Онищенок завистливо вздохнул. Александр улыбнулся ему обнадеживающе: «Будет и на нашей улице праздник!».
Операция «Погреб» началась далеко за полночь. Первая хата ничем не порадовала. Она единственная из четырех была с покатой крышей; под которой, кстати, тоже хранилось сено. Зато подпол у нее был высотой, точнее глубиной, всего сантиметров сорок. Ни окороков, ни бутылей с самогонкой, ни даже обыкновенной картошки в нем не было. Следующий по часовой стрелке домик был побогаче. Внутри его, конечно же днем пробежался Мишенька, подобрал все, что можно было съесть. А люка в подпол здесь не было. Зато была возможность подкопаться сбоку, что четверо парней напеременку и сделали. На верхней полке погреба в ряд стояли банки с соленым салом. Даже в полутьме (горела только обнаруженная в первой хате «летучая мышь») было видно, какими толстыми, в ладонь шириной кусками с сочными мясными прослойками, набивала трехлитровые емкости хозяйка. У Мясоеда невольно потекли слюни, а в животе — совсем как днем у Петра — громко заурчало. Он опустил лампу ниже. Тут было царство солений и компотов с вареньем; еще ниже — самый верх картофельного бурта. На столбиках, поддерживающих эти поистине драгоценные залежи, висели связки лука и чеснока.
— Да, — негромко протянул Александр, — жаренная картошечка, да с сальцой — это хорошо (в животе заурчало громче); но куда убрать запах жарехи? Придется, — он недобро усмехнулся, — завтра с боем у бандер хоть немного продуктов отбивать. Иначе как объяснить, что время идет, а мы не худеем?
Третья хата тоже была «пустой» — в том смысле, что у ней погреба не было совсем. Было, конечно, какое-то подпольное пространство, совсем невеликое, но свои припасы хозяева этого дома хранили в другом месте. Если они у бывших хозяев вообще были. Оставался четвертый, последний погреб — тот, над которым они пока так и не могли лечь в кровати. Собственный погреб они откапывали еще осторожней и тщательней — в смысле соблюдения тишины. На краю зарослей уже слегка посветлело, когда лопата Мясоеда провалилась сквозь землю в подпол и изнутри раздался приглушенный крик. Девичий крик.
— Тише, — зашипел в отверзшуюся дыру Александр, — тише, дура.
Он представил, как к этой девчушке, а в дыру в свете фонаря с мольбой и надеждой смотрели огромные глазищи девчонки не старше четырнадцати лет, тянутся лапы Мишеньки, или хуже того, Петра вместе с его подельниками, и зашипел еще злее:
— Тиша дура, бандеры в селе.
Это девку проняло. Она терпеливо дождалась, когда ход станет достаточно широким, чтобы сильные руки Миколы смогли выдернуть ее из земляного плена и, пока Онищенки расширяли лаз, коротко допросил девчушку. А Даринке — Дарье Николаевне Витренко — ко всеобщему удивлению, было пятьдесят восемь лет. Нет, конечно, и сами парни тоже каким-то образом помолодели, но не настолько же! Сама же девушка, только заглянув в зеркало, висевшее на стене в горнице, расхохоталась:
— Маленькая собачка до старости щенок.
Александр, невольно улыбнувшись, одернул ее:
— Тише ты, бандеров разбудишь.
— Так там еще часовой не спит, — всполошился Гриша — старший Онищенко.
— Нет, — успокоил его Паша, младший, который не спускал глаз с штаб-квартиры бандитов, — тоже спит — уже минут десять не двигается…
К утру Даринка опять скрылась в своем погребе, а все следы раскопок были замаскированы так тщательно, словно этот минианклав ждал обыск. И не зря! Явившийся сразу после шумной перебранки (точнее криков Петра, разносившихся далеко в утренней тишине) Мишенька рыскал глазами вокруг что твой пес — злой и голодный.
— А может, на самом деле голодный, — подумал Мясоед, сидевший на крылечке хаты и не подумавший почтить визит грузина вставанием.
Мишенька, очевидно понял, что здесь его привечать не станут, буркнул Александру: «Петр велел сейчас же явиться», — и ушел, оглядываясь все с тем же подозрением в глазах.
Вряд ли он что увидел подозрительного, но чутье у парня было звериное — что-то он такое рассмотрел — может мелочь какую-то незначительную, не принятую во внимание парнями; может само поведение Александра и его товарищей, с утра выглядевших значительно бодрее и веселее его самого (еще бы — домашнее сало с хлебом на завтрак, да еще в компании гарной дивчины!) заставило грузина оглядываться с задумчивым видом до тех пор, пока он не скрылся за полуразрушенной стеной.
А Мясоед прихватил чистое обливное ведро и, помахивая им с независимым видом, явился пред светлые очи бандитского командира. Петр если и понял какой-то вызов со стороны Александра, принимать его на виду подчиненных не стал — показал рукой на дверь штаб-квартиры, и только там, усевший на стул с мягким сиденьем, с усмешкой спросил:
— Ну, что надумал с хлопцами?
Мясоед занял соседний стул, опустил осторожно ведро на пол, и в свою очередь, совсем по-еврейски (так, по крайней мере, подумал сам парень) ответил вопросом на вопрос:
— А что, мы что-то должны были надумать?
Подтекст был очевидный: «Ты командир, тебе и думать», — и Петр прекрасно понял его. Напускное добродушие смыло с его лица. Перед Александром снова был враг; точнее враг не его персонально, а всего, что смеет думать, действовать, даже дышать вопреки его приказам. Впрочем, владел собой Петр отменно; в его холодном, без всякого намека на былую приветливость голосе была теперь только расчетливость:
— Я и мои парни умеем только воевать. Мишенька… («Ага, — почему-то обрадовался Мясоед, — значит грузина он к своим парням не причисляет») тоже умеет только кулаками махать. А ты парень бывалый, так что хозяйство придется налаживать тебе и твоим дружкам.
— Какое хозяйство? — хотел воскликнуть Александр, но сдержался; понял, что сейчас нужно не кричать, а по максимуму вытребовать какие-то бонусы.
Он помолчал с минуту, вспоминая то, о чем действительно успел передумать этой бессонной ночью и приступил к переговорам:
— Во-первых, Петр… («Алексеевич, — подсказал бандит, и Мясоед кивнул, подумав с усмешкой, — совсем как Петра Первого, до которого, впрочем, тебе, как…") Алексеевич, надо учесть, чем нас судьба одарила. Ты с парнями собрал здесь все продукты; надо поделиться.
Петр вскочил со стула, но Александр продолжал говорить так же спокойно и аргументировано:
— Иначе через пару дней мне с парнями придется или уйти отсюда, или отобрать у вас еду; тогда уже вам ничего не останется.
Физиономия бандитского командира теперь выражала причудливую смесь злобы, усмешки и… пожалуй опасения, какой-то маленькой частички веры в то, что у противника все может получиться. А еще — понимание того, что ему самому с бойцами действительно не выжить в этом неприветливом мире, населенном громадными хищными зверьми, из которых они видели пока только медведей; в мире, где нет мобильной связи, никаких иных признаков цивилизации, и вообще, быть может, нет людей, кроме этих девяти парней, которые в первый же день разбились на два лагеря. И непонятно было, что сейчас важнее — автоматы Калашникова или умелые руки Александра и его товарищей.
В общем, путем недолгих споров и торгов стороны все же пришли к соглашению (а куда им было деваться?). Микола прибыл для ревизии и дележа запасов, а Александр отправился в хлев, лишенный крыши, а теперь и потолка. Даже капли вины не чувствовал за собой Мясоед за утаенную провизию, добытую сегодня ночью, потому что знал — придет день, и последние крохи он поделит поровну между всеми обитателями маленького украинского мирка. А вот за Петра он бы подписываться не стал.
Впрочем, мысли о таком, не очень, кстати, отдаленном будущем, совсем скоро ушли на второй, если не на третий план. На парня навалилось такое количество первоочередных дел, что о своей устоявшейся размеренной жизни в прошлом мире, в родных Барских прудах он вспомнил только вечером, когда пришла пора извлекать из схрона Даринку и делить нехитрый ужин. Вдыхая ароматный запах (с чесночком!) сала все из той же, первой трехлитровой банки, он внезапно понял, что этот самый запах и мог насторожить Мишеньку.
Засыпая, он еще раз перечислил череду завтрашних безотлагательных мер, среди которых первоочередным был поиск воды, а точнее, емкостей, которые нужно будет расставить на случай дождя, и поставил себе задачу проснуться до рассвета, чтобы не проспать очередной внезапный визит соглядатая…
Беда пришла в начале четвертой недели их жизни на этом клочке чужой земли. Изгородь в две нитки надежно защищала от медведей, которые так привыкли к копошащимся совсем рядом людям, что даже спали, чуть ли не касаясь этой хлипкой, но оказавшейся непреодолимой для монстров преграды.
Мясоед даже уговорил Петра сделать прицельный выстрел в такого сонного храбреца. Сухой треск Калашникова сразу показал, что кажущиеся леность и неторопливость косолапых громадин, действительно только кажущаяся. Практически все звери, находящиеся в поле зрения Александра, подскочили на месте, озираясь в поисках добычи, или врага. Те немногие, что не стали терять времени на такой акробатический этюд, оказались еще шустрее — они взяли низкий старт, и первыми вцепились а издыхающего в агонии собрата. Мясоед никогда не слышал, что медведи отличаются каннибализмом; но эти звери в своей голодной ярости очевидно дошли, и даже перешагнули через какую-то черту. Доведет ли их голод (вон как они яростно рвут на часть медведя, подвернувшегося под выстрел) до следующей черты в виде двух ниток из нетолстых жердей, и устоит ли перед этим чувством та незримая сила, которая непонятным образом спасает пока людей от чудовищ?
Дни в этом недружественном мире отмечал зарубками на рукояти огромной кувалды Микола. На двадцать второе утро (судя по зарубкам) Александр банальнейшим образом проспал. Как и Микола, этой ночью дежуривший в хате. Парней разбудил короткий девичий крик. Даринка спала в одной горнице с парнями — в той самой, где был замаскированный лаз, куда она ныряла после завтрака.
Сейчас время завтрака уже прошло; видимо поэтому к парням явился Мишенька, сейчас с предвкушающим выражением лица наматывающий на правую руку длинную косу Даринки.
— Отпусти! — подскочил к нему Мясоед.
Точнее, хотел подскочить; прыжок от кровати получился не таким длинным, как того хотелось бы Александру. Потому что в тонкое горло девушки ткнулся острым кончиком кинжал настолько длинный и острый, что парень в панике понял — одно резкое движение и голова Даринки останется в руке грузина, отдельно от остального тела. Капля крови действительно показалась на нежной девичьей коже, а лицо Мишеньки переменилось — теперь его заполнило задумчивое выражение. Парень явно решал сейчас — кричать ли во все горло, призывая бандитов, которым конечно же придется отдать нежданную добычу, или без лишнего шума и криков утащить ее в укромный уголок, где и насладиться украдкой — безжалостно и быстро — пока не отобрали.
Вопрос этот быстро разрешился, причем без участия самого грузина. За его спиной выросла внушительная фигура, кто-то (а именно проспавший часовой) хекнул, и задумчивое выражение лица Мишеньки на глазах потрясенного Александра поползло вниз, вместе с сокрушающим кости и плоть металлом огромной кувалды.
Девушка без сознания упала на пол вместе с мертвым насильником, а Мясоед поднял руку вверх, призывая всех к молчанию. В глазах и Миколы, и соскочивших со своих кроватей Онищенок он читал смятение; на безмолвный вопрос: «Что делать?», — он пока не знал ответа; точнее знал — варианта было два, и он их озвучил в памятной беседе с Петром.
— Бежать или остаться, принять бой с бандитами? — лихорадочно перебирал он два возможных варианта.
В третий — что удастся как-то договориться с бандерами, он не верил. Даже с учетом того, что Мишенька не пользовался ни малейшим уважением в обоих лагерях. Впрочем, третий вариант все таки был — если грузин зачем-то вылез за пределы спасительной ограды. Зачем? А кто его знает — вряд ли от него останется даже маленький кусочек, которому можно будет задать этот вопрос.
— Берите, его, парни, — кивнул он Онищенкам, — отнесем тело за ограду, и пусть его бандиты ищут. Главное, чтобы часовой не увидел.
Такой путь был — прямо к изгороди в утренней полутьме и шли они, все вместе. Потому что Даринка посмотрела на Александра с такой мольбой в глазах, что парень не смог себя заставить поступить правильно — отослать ее в схрон. Он представил, как она трясется там, вспоминая и беспощадную ладонь, больно сжимавшую волосы под самые корешки, и острое лезвие кинжала у горла, и темную лужу никак не впитывающейся в доски пола крови бандита.
Кинжал, кстати, был сейчас в руках у Мясоеда; им он и махнул в злом отчаянии, услышав, как со стороны штабного логова бандитов раздался громкий призывающий крик. Понятно кого призывающий — своего командира. Тем самым часовой давал шанс беглецам, и Мясоед решил им воспользоваться на все сто.
— Вперед, — подтолкнул он возгласом, а Миколу и тычком в спину, товарищей.
Микола, который не отпускал руку девушки, рванулся вперед; первым он и остановился прямо напротив поднявшегося на задние лапы медведя. Только две жердины разделяли сейчас человека и зверя; задача была (понял мгновенно Мясоед) сделать так, чтобы жердь всегда была между ними. И неважно где — в лагере, или за его пределами.
Мелькнула у него мыслишка — сорвать жерди в наглую, оставить для зверей проход, чтобы бандерам было не до беглецов.
— А как же корова с поросятами? — остановила собственная мысль его руку, сорвавшую уже нижнюю жердь, и тянущуюся к верхней.
И хотя этих животных он оставлял бандитам навсегда, рука так и не смогла свершить злодеяние, потянулась за другой жердью, тоже нижней. Маленькой группе беглецов удалось почти добраться до леса, окружавшего лагерь, когда раздались первая очередь. Длинная, бестолковая, она не задела никого, но вызвала целый шквал ругательств со стороны Петра, тоже показавшегося на крыше.
Вот командир тоже поднял к плечу автомат, и Александр с отчаянием услышал, как злые пули коротких очередей заставили кого-то рядом вскрикнуть. Это был Павел — он упал на колени перед помолодевшим отцом, чью грудь покрывало сплошное месиво окровавленной плоти, костей и одежды. Парень забыл сейчас и о мертвом грузине, валявшемся рядом, и о спасительных жердях, и о медведях, окруживших людей.
Последние как раз ничего и не упускали из виду. Как только меж жердями, которые отпустили сначала старший Онищенко, а через несколько мгновений и его сын, появилась незащищенная щель, в нее тут же прошмыгнул, умудрившись не коснуться дерева, первый медведь. А когда Мясоед осторожно потянул к себе эти две жерди, уже не нужные Онищенкам, вернее тому, что исчезало сейчас в огромной пасти с потрясающей скоростью, на эту кучу из человеческих тел и одного медведя налетело столько его собратьев, что они невольно послужили живым щитом оставшимся украинцам.
Теперь уже четыре жерди, соединенные квадратом, отрезали людей от зверей; от бандитов их скрыл лес. Конечно, идти так меж густо растущих деревьев было не очень удобно; жерди то и дело задевали за корявые стволы, но главное — они были живы! И шли вперед, может быть к своему спасению.
Уже когда впереди показался просвет, тройку беглецов подстегнул крик: «Не стрелять, брать живьем!»; Петр все таки решился на погоню.
— Был ли он так же предусмотрителен, как мы? — как-то отстраненно подумал Мясоед, понимая, что живым в руки бандитов он не дастся.
А треск валежника под ногами одного из бойцов уже раздавался спереди и справа — бойцы выполняли приказ командира, окружая беглецов. Этот парень и выскочил первым на открытое пространство перед каким-то водоемом. Пространство не было пустым — на нем валялись длинные колоды. Они были неподвижными до того момента, когда первый бандит пересек незримую черту.
Сразу несколько проворных приземистых силуэта набросились на человека, не спускавшего глаз с Мясоеда и двух его товарищей. Это были крокодилы — такие же невероятно большие, как и другие хищники в этом мире. Впрочем, Александр видел пока только медведей, да вот теперь еще гигантских земноводных, один из которых уже скрылся в воде с добычей, успевшей издать очень короткий предсмертный крик.
За этим хищником устремились его собратья; не все — многие подбирались к той черте, которую едва не переступил Мясоед. Парень по наитию шлепнул ближайшую отвратительную морду, усыпанную какими-то шипами, жердью, и гигантский крокодил, способный, казалось, без всяких последствий принять в себя очередь из АКМ, как-то жалобно замычал и отпрыгнул в сторону удивительно резво для такого длинного неповоротливого тела.
— И что дальше? — успел подумать Мясоед, когда на его спину обрушился страшный удар.
Нет, это был не медведь — от удара лапы монстра человек вряд ли бы когда-нибудь поднялся. А Александр шустро перекатился назад, за ту самую черту, которую чувствовал нутром. Над ним с поднятым для второго удара автоматом стоял Петр. Рядом коротко вскрикнула Даринка; ее возглас заглушил громкий, полный ужаса крик еще одного бандита. Микола, как оказалось, был более внимательным, чем Мясоед. Своего противника он встретил, как и полагается мужику, защищающему честь, а фактически и жизнь девушки.
Бандит, готовый уже обрушить на него приклад своего автомата, забыл наверное, что перед ним не манекен, а живой противник, обладающий, к тому же недюжинной силой и проворностью. Кувалда нашла очередную жертву — снесла бандеровца прямо в пасть крокодила. Хищнику не пришлось делать даже одного шага — открыл пасть, сомкнул ее так, что вырвать из нее нежданный обед не было никакой возможности даже у собратьев, и поспешил домой — в длинный мутный канал, который тянулся в обе стороны так далеко, что сливался с окрестностями.
А за каналом, точнее в направление его, а значит и украинцев, замерших напротив друг друга, двигалась странная процессия. Впереди медленно катил большой черный внедорожник; позади — практически по колее автомобиля — выбрасывал клубы черного дыма из выхлопной трубы трактор. Такой родной МТЗ синего цвета, что Александр едва не заплакал, поняв, что это спешит помощь.
А вот Петр такой помощи совсем не ждал. Стоя над поверженным Александром, он еще раз поднял над собой автомат, готовясь все таки нанести еще один удар, теперь уже в более уязвимое место — в лицо Мясоеда.
— Ты что делаешь, скотина? — бальзамом на Александра пролился далекий возглас от автомобиля.
Отвернув взгляд от так и не обрушившегося вниз приклада, он увидел, что рядом с внедорожником стоит женщина, целившаяся из оружия… сразу во всю группу. Так показалось Мясоеду, впрочем сейчас благодарному этой воительнице, обладательнице громкого голоса, к тому же изъяснявшейся на русском языке. Последнее обстоятельство поменяло планы Петра самым радикальным образом. Выкрикнув так громко, что, кажется, от них с Александром отпрянули ближайшие крокодилы: «Москали!», — он ловко перевел автомат в положение стрельбы стоя, и за канал полетели злые пули.
Их было много, наверное целый магазин, так что Мясоед успел увидеть и искаженное животной злобой лицо бандитского командира, и перевести взгляд на женщину у автомобиля, которая вдруг согнулась, словно получив пулю в живот, но тут же выправилась, и, практически не целясь, послала пулю в ответ на очередь. Одну пулю, но результат был ошеломительным, потому что АКМ тут же замолчал, а Петр повалился на Мясоеда, заваливая его не только собственным телом, но и тем противным крошевом, что сыпалось из пробитого черепа бандита.
Потому Александр и не увидел, как последний бандеровец, тот самый, что вызвал крик ужаса и боли у Даринки, тоже полетел на обед крокодилам; на этот раз тоже хватило одного размашистого удара кувалдой.
— Все! — понял Мясоед, — врагов больше нет, — а есть только спасатели, может даже МЧС — скорее всего российская. Потому что такой громадной штуки, вроде наплавного моста, сейчас шустро надвигающегося на берег, а затем и дальше — прямо по телам длинных хищников — у украинских спасателей вряд ли бы нашлось…
ГЛАВА 12. АНАТОЛИЙ НИКИТИН. НАДО, ФЕДЯ, НАДО…
Анатолий не любил МЧС. Не какого-то конкретного спасателя; даже дружил с одним из них — выпивали вместе и по девчатам… когда-то. Да и необходимость этого ведомства никакого сомнения у парня не вызывала. Но вот не любил, и все. С две тысячи десятого года, с лесных пожаров, которые заполнили удушливым дымом половину России. Тогда спасали и леса, и деревни с городами всем миром. Не считались, кто из какого ведомства. Потом, правда, как от населенных пунктов огонь отогнали, лесники опять остались один на один с этим бедствием.
Но это не обидно — так всегда было; за это лесникам деньги государство и платило. А потом оказалось, что спасали те самые деревни исключительно эмчеэсники. Бессонные ночи того же Никитина, изъездившего на тракторе с лесным плугом ПКЛ-70 полрайона, пронырливые газетчики как-то не заметили. Директору лесхоза, правда какую-то ведомственную медаль на грудь повесили.
Больше пяти лет прошло. Часть горельников разработали и засадили молоденькими сосенками; до большей части руки не дошли — пусть сами зарастают. А у Анатолия с тех пор осталась обида. Поэтому он и шарахнулся в первый момент в сторону от крепенького парня, бросившегося к нему чуть ли не с объятиями и с криком-вопросом:
— Ребята, вы из МЧС? Из российской МЧС?
Потом-то Никитин конечно понял этот порыв; а больше обрадовался еще одной группе переселенцев этого мира, тоже говорящих на русском языке.
А совсем недавно он смотрел через грязный канал, заселенный крокодилами, с ненавистью — ведь именно оттуда прилетел навстречу спасателям целый рой злых пуль. Как вовремя Никитин покрыл несокрушимым составом свой трактор. О лобовое стекло расплющилось не меньше пяти пуль; одна из них прямо напротив его лба. Нет — ни следа не осталось на пластмассе. Просто каким-то неведомым чувством (не зрением же!) он проследил полет этого кусочка стали, по крайней мере последний его отрезок, увидел в замедлении, как сплющивается в лепешку твердая сталь и содрогнулся, представив, как эта пуля вдребезги разносит стекло, а затем и его череп.
Одна из пуль досталась Оксане, выскочившей зачем-то из «Эксплорера»; хорошо, что ее принял на себя камуфляжный костюм, распределивший ударную силу по своей поверхности так, что командирская подруга (извините — жена!) тут же выпрямилась и нанесла ответный удар. Посредством своего любимого «Бенелли», конечно. Бэйле, которая сегодня ехала пассажиром в «Беларуси», и дернувшейся вместе с подругой, помогать ей не пришлось.
Так что враги за каналом разведгруппу не поджидали. Анатолий, первым въехавший на длинный мост, который сам только что переместил бампером через канал с крокодилами, остановил «Беларусь» там, куда страшные хищники не заползали. Зато здесь были медведи. Нет, не медведи — медведищи. Один из которых сразу напал на трактор. Принял, очевидно, его переднее колесо за что-то съедобное. Из высокой безопасной кабины Анатолий хорошо разглядел, несколько худ был этот хищник; с каким остервенением он пытался разгрызть покрышку. Не тут-то было — колеса Никитин тоже покрыл чудо-пластмассой, с боем вырвав у профессора Арчелия состав с максимальным количеством добавок.
Чуть сдвинулось окошко на правой дверце кабины — это Оксана готовилась к бою, а точнее к бойне. Потому что ни единого шанса у зверей не было. Хотя их размеры и бессильная голодная ярость конечно поражали. И как только эти два парня, и девчонка с ними так храбро стоят посреди медвежьей стаи, направляя ее движение прочь от себя длинными жердями. Что это были за жерди, тракторист конечно же уже догадался.
Рядом хлопнул выстрел из винтовки Драгунова — неожиданно громкий в замкнутом пространстве. Барабанным перепонкам самого Анатолия это ничем не грозило — новые отрастут если что; а вот Бэйле… Супруга только отмахнулась от него, посылая один патрон за другим в заметавшихся хищников.
Первые выстрелы медведи встретили, можно сказать, с полным одобрением, бросившись к своим менее удачливым собратьям, падавшим под точными ударами пуль калибра семь шестьдесят два, явно собираясь устроить обед тут же, под взглядами людей. Но когда Анатолий, морщась от едкого дыма пороховых газов, заполнивших практически закрытую кабину, передал жене второй коробчатый магазин с десятью патронами, целиться было уже не в кого. Медведи растворились в чаще; инстинкт самосохранения на этот раз победил голод.
А тут и спасенные подоспели, ощетинившись от хищников жердями так, что Анатолий решился открыть настежь дверцу и спрыгнуть на землю. Рядом уже стоял полковник Кудрявцев с чуть хмурым лицом и Оксана. У последней выражение лица было виноватым.
— Ага, — догадался тракторист, — досталось девке по первое число. И правильно — нечего лезть под выстрелы без команды.
Тут тот самый крепыш сунулся с объятиями и вопросами сначала к Никитину. Может потому, что видел, как именно Анатолий в прямом и переносном виде навел мосты между берегами; а может, просто постеснялся подойти вот так запросто к военному с большими звездами на погонах.
— Мы не МЧС, — не стал приписывать себе чужие регалии Анатолий, — но к вам прибыли вместо них.
— Русские? — несколько поумерил пыл парень.
— Самые что ни на есть, — оглянулся на командира тракторист, но тот поощряюще кивнул: «Продолжай!».
— А мы украинцы, — обрадовался незнакомец, который тут же перестал быть таковым, — нет, сам я гражданин России, и паспорт российский есть… был. Мясоед моя фамилия, Александр Леонидович…
— Постой, — перебил его Анатолий, — ты ведь хохол?
Парень кивнул, подняв удивленно брови (много позже Никитин узнал, что именно так звали друзья нового знакомца), а тракторист продолжил, хитро улыбнувшись:
— Тогда какой же ты Мясоед? Тебя нужно Салоедом называть.
Никитин засмеялся, а вслед за ним остальные русские, и присоединившиеся к ним после некоторой паузы украинцы.
— Ну вот ты и получил новую фамилию, — хлопнул по плечу парня командир, и, пресекая слабую попытку хохла, добавил, — бесполезно упираться. Если Анатолий назвал — так и будет. Он одного туркмена Дормидонтом обозвал…
— И что? — поразился Александр, который украинец.
— Будут туркменские дети Дормидонтычами, — притворно вздохнул полковник.
— Начет сала, — вскинулся вдруг ничуть не обидевшийся украинец, — у нас тут рядом хутор… так — хуторок. Так там в погребе сало соленое в банках — пальчики оближешь.
— Где? — аж подпрыгнул Анатолий, представив на языке вкус украинского деликатеса, — и что у вас там есть еще?
— Корова есть, — начал перечислять парень, — свинья супоросная — вот-вот должна опороситься; еще тройка поросей — вон тому (Мясоед, а вернее, теперь уже Салоед кивнул на труп бандита, встретившего русских спасателей очередью из АКМ) бандере не дал зарезать. Только…
— Что только? — нетерпеливо переспросил тракторист.
— Только пообещайте мне, что как только в Россию прибудем, тут же меня домой отправите, а я вас в любое время в гости ждать буду; у меня, на Барских прудах, красота…
— Барских, — еще сильнее нахмурил брови командир, — и кто у вас барин?
— Это они так называются, — тут же объяснил Салоед, — потому что до революции там барин жил; а теперь они у меня в аренде. Я их углубил, рыбки запустил. Знаете, какие у меня форели? Я вам их так закопчу — по собственному рецепту; в жизни не забудете. У меня и икорка есть, собственного приготовления…
Анатолий переглянулся с Кудрявцевым и подошедшим профессором Романовым и чуть не расхохотался — вспомнил о том запасе провизии в багажнике «Эксплорера», что ежедневно обновляла Зина Егорова. А украинец горячо продолжал:
— Ко мне добраться — проще простого. Выезжаешь из Москвы на нижегородскую трассу, на М-7, объезжаешь по окружной Владимир, потом мимо поворота на Ковров, и в следующей деревне, в Алексеевке, налево, через встречную…
— Стоп! — остановил его Кудрявцев, — про какой поворот ты сейчас говорил?
— На Ковров, — чуть удивился украинец, — это город такой, наш районный центр. Так вы в него не заезжайте, вы прямо ко мне…
— Хорошо, — задумчиво протянул полковник, — значит, опять Ковров… Алексей Александрович, объясни Александру Леонидовичу, все про дом, про пруды.., ну и остальное.
Он отошел, очевидно чтобы отдать распоряжения остальным членам спасательной, а заодно и трофейной команды, сегодня на удивление представительной. Китайский трактор сегодня был с прицепом; маленький прицеп с колпаком из пластмассы тащил за собой «Вранглер». Только «Витара» и верблюды не отправились сегодня сюда. Маленький внедорожник потому, что был маленьким — что на нем увезешь? А у верблюдиц с доцентом Игнатовым была своя, особая, миссия — они обеспечивали жидкой пластмассой производство.
Анатолий потащил нового товарища к «Эксплореру». Украинец чуть не упал в обморок, когда пластмассовая дверца багажника открылась и перед ним во всей красе предстала копченая рыбина таких размеров, что голова ее касалась одного борта багажника, а хвост упирался в другой.
— Этого не может быть! — воскликнул Салоед, припав носом к копченому боку — это же мой рецепт!
— Может, может, — добродушно проворчал Никитин, доставая из за форели сверток с бутербродами. А Таня-Тамара уже несла бутыль с водой — помыть руки перед перекусом. Разведчики, конечно, совсем недавно плотно позавтракали, но от икры с вологодским маслом, густо намазанных на хрустящие узбекские лепешки, не отказались.
Скоро ошалевший от новостей Салоед занял место в кабине МТЗ, заставив потесниться Бэйлу. Никитина была немного недовольна — не тем, что не придется теперь так вольготно располагаться в кабине, а категоричным запретом командира на отстрел хищников.
— Но почему? — это вместо жены попытался возмутиться тракторист, — сами же говорили, товарищ полковник, что их надо истребить, как соперников в пищевой цепочке.
— Говорил, — кивнул Кудрявцев, словно не замечая горячности парня, — и от своих слов не отказываюсь.
— Но…
— Без всяких но, — отрезал полковник, показывая, что они сейчас даром тратят время, — сначала на медведей будем тратить драгоценные патроны, потом на кошек саблезубых. А вы хоть знаете, сколько их тут?
Этот вопрос он задал сразу всем, а ответил Салоед:
— Много! Не десятки — сотни.
— Вот видите? — опять обратился ко всем слушателям командир, — а теперь задайте себе вопрос: «Наша операция по уничтожению ос-убийц имеет шансы на успех?». И что будет, когда этот барьер между голодными медведями и смилодонами исчезнет?
— Да они ведь перебьют друг друга! — первым ахнул Анатолий.
— Зрелище, конечно, будет не для слабонервных, — чуть поморщился полковник Кудрявцев, — но такова жизнь. А для победителей устроим зачистку (он обвел товарищей суровым взглядом) — так что приказ снайперам — стрелять только по необходимости. Никакой свободной охоты…
В украинском лагере хозяйничали медведи.
— Эх! — только махнул рукой Александр Леонидович, — так и знал! Чтоб этому Петру на том свете…
Он прикусил язык — командира бандитов и так постигла ужасная участь. Лишенное оружия и верхней одежды тело было передвинуто совсем чуть-чуть — на метр, не больше. Но этого хватило, чтобы практически сразу в мутной воде канала закипела очередная битва за еду. Возмутило ли это решение командира кого-то из спасателей? За себя Анатолий ответил — нет! Потому что каждая секунда времени означала сейчас возможность спасти еще кого-нибудь. А почему нет? — хохлы ведь сообразили, как оградить свой анклав, а значит, и саму жизнь от монстров.
Здесь, в лагере, приказ командира о снайперской стрельбе выполнили в той его части, где говорилось о необходимости. Необходимость такая была — ошалевшие от вида недосягаемой еды медведи метались внутри лагеря; двойная нитка жердей теперь не выпускала их наружу.
Ждать, когда звери сообразят, что выход здесь тут только один — тот самый пролет в три метра, через они проникли в лагерь, не стали. В три ствола полтора десятка короткомордых гигантов навеки упокоили в этом мире. А внутри, в хлеву, спасателей ждали на удивление спокойная скотина. Впрочем, одна свинья забеспокоилась — как раз, когда Анатолий и Салоедом вошли в мазанку.
— Ну ни фига себе, — первым углядел в полутьме свиноматку тракторист, — да она же рожает!
Действительно, как говорится, свинье приперло. Не стала она дожидаться, когда ее с комфортом перевезут на новое место жительства; решила порадовать новых хозяев приплодом прямо сейчас. Почему новых? Сам Анатолий даже не сомневался, что украинские друзья поедут с ними, в русский лагерь. Достаточно было посмотреть, с какой опаской обходила домик, в подполе которого провела большую часть времени, Даринка. И с каким немым обожанием смотрел на нее Микола, третий и последний оставшийся здесь в живых.
Никитин и сам не заметил, как его припахали в качестве помощника свинской повитухи. Неведомо откуда взялось огромное количество ветоши, которой он растирал худенькие красные тельца; потом они подкладывали поросят к набухшим сосцам, стараясь, чтобы каждому хватило места. Двенадцать штук — целая дюжина новых жителей этого мира. Первых, появившихся на глазах Анатолия не по злой прихоти Спящего бога, а по зову природы. Душа тракториста пела; а когда исчезнувший на пару минут хохол принес присевшему на колоду у хлева Никитину толстенный шмат сала, нарезанный на толстые же пласти (никаких тонюсеньких пластинок, подаваемых на западный манер, Анатолий не признавал), и хлеб, испеченный самим Салоедом вчера, парню оставалось только вздохнуть. Вздохнуть счастливо, с небольшим оттенком грусти.
— Извини, брат, — повинно развел руками украинец, — горилки в подполе не было. А вино, что в магазине оставалось, бандеры все выпили.
Никитин продолжил посвящать в реалии здешней жизни нового товарища, который, как оказалось, за двадцать дней ни разу не попробовал спиртного, а значит, не знал о том удивительном открытии, которое его ожидало…
Красный трактор с прицепом уехал, увозя корову и кое какие припасы; в углу были пристроены жерди — те, что оказались лишними. Изгородь было решено оставить на месте — до полного вывоза трофеев. Главные же, на взгляд командира, показал Микола, бывший сборщик на одном из заводов Харькова. Он и попал сюда прямо с производства; а вместе с ним — токарный станок и целый штабель электромоторов.
— Двадцать киловатт, — похвалился парень, поднимая в одиночку тяжеленный электродвигатель. Только для него нужно уйму электричества. А где его здесь взять?
Миколе не стали объяснять сейчас, как в этом мире добывают электроэнергию — пусть парень собственными глазами увидит; пообещали только, что ни одной железки из бывшего сборочного цеха не оставят здесь…
Спасательная экспедиция продолжалась. Теперь в кабине «Беларуси» (а трактор ехал за «Эксплорером» в качестве силового прикрытия, тем более, что прицепа для него не было) опять сидели только Никитины. Поначалу караван двинулся вдоль канала — по самому краешку, не обращая никакого внимания на крокодилов. Впрочем, хищников люди тоже не боялись — ведь по бокам транспортных средств по траве волочились длинные жерди, от которых земноводные буквально отпрыгивали, как черт от ладана.
Вот внедорожник впереди повернул от канала вглубь чащи — значит спидометр показал, что караван проехал пять километров. Впереди совсем скоро показалась смутно знакомое строение.
— Почему смутно? — поправил себя вслух Анатолий, показывая Бэйле на ажурную металлическую конструкцию впереди, — это же Эйфелева башня. Точнее верхушка от нее.
Действительно, какая часть знаменитой башни могла поместиться на пятачке пять на пять метров? И какую защиту она могла дать французам и тем, кому не посчастливилось попасть в этот мир вместе с ними? Слабая надежда оставалась на подвалы, но и она растаяла практически сразу. Какие подвалы во Франции? — это вам не Россия и не Украина. А если бы кто-то и остался жив в нижних этажах зданий, которые сейчас составляли большую часть французского лагеря, вокруг бродили бы медведи, привлеченные запахом человеческих тел.
Увы, старые следы учиненной здесь бойни показывали — живых здесь нет.
— Вернемся сюда, — глухим голосом пообещал полковник Кудрявцев, — конечно вернемся. А пока — вперед.
Если продолжать движение вперед без остановки, то автомобиль с трактором уперлись бы в угол, где канал резко поворачивал налево. С этого угла можно было бы разглядеть россыпь камней, окружавших тибетский дацан, а может быть и кого-то из лам, вышедших наружу по какой-либо надобности. Но «Эксплорер» до этого угла не доехал; спидометр в нем очевидно показал очередные пять километров и автомобиль нырнул в глубь леса. Здесь их тоже ждало безмолвие. Какой тропический рай отпустил сюда своих сыновей и дочерей? Ответ наверняка был в немногих развалинах, укрытых местами увядшими роскошными растениями. Схватив в руки жердь, командир сам пробежался по лагерю; вернувшись, он огорченно пожал плечами: «Никого нет!».
Тибетский лагерь Анатолий все таки увидел — караван вернулся к каналу, и двинулся вдоль него, совсем скоро повернув опять налево. Далеко впереди возвышался горный хребет — именно там русские в первый раз увидели гигантских крокодилов. Караван теперь двигался по тому же маршруту — в противоположном направлении, и, естественно, по другую сторону канала.
Очередная гонка на пять километров, и очередной бросок в лес. До лагеря здесь было меньше полукилометра, но уже задолго до него Анатолий с высоты своего кресла в кабине увидел какое-то движение.
— Мельница, — первой определила Бэйла, — она ведь может и без людей работать.
Никитин постарался не показать своего разочарования, тем более, что успел разглядеть что-то более интересное. Мерный рокот моторов наверное разносился далеко по не слишком густому лесу, и он уже привлек внимание людей. Вот окошко в срубе, над которым медленно кружились куцые крылья ветряной мельницы, распахнулось, и наружу едва не вывалился незнакомец. А может, и вывалился бы, если бы в это же отверстие не сунулся еще один человек. Так, вдвоем, отчаянно крича и размахивая руками, они и встретили караван.
Никитин успел увидеть, как от этого домика с крыльями рыскнули в кусты громадные медвежьи фигуры; даже успел удивиться, что хищники здесь уже понимали — к странным грохочущим и плюющимся дымом чудовищам лучше не приближаться. Бэйла было дернулась с винтовкой в их сторону, но, видимо вспомнила о приказе командира, и отпустила оружие.
«Эксплорер» остановился прямо напротив единственной ступени сруба. Скорее всего их когда-то было больше, но остальные не вписались в квадрат пять на пять метров. Дверь распахнулась, и в объятия профессора Романова, первым выскочившего в дверцу второго ряда салона, бросилась визжащая на непонятном для тракториста языке девица. Высокая, с рыжими патлами волос, которые, как видно было даже из кабины трактора, не видели горячей воды и шампуня не меньше трех недель — то есть с первого дня катаклизма — она принялась целовать Алексея Александровича с таким исступлением, что Никитин невольно ухмыльнулся; представил себе как отреагирует на эту сцену Таня-Тамара.
Не сейчас, конечно — никарагуанка, несмотря на жгучий темперамент, была достаточно здравомыслящей особой — но вечером профессору головомойки не избежать. Парень, осторожно выглядывающий в дверь, бросаться к Оксане, стоящей теперь рядом с профессором, слабо трепыхавшимся в объятиях рыжей незнакомки, не стал. Может выглядывал в близких кустах медведей (а сцены расправы хищников с остальными обитателями лагеря он вряд ли пропустил); а может наткнулся на предупреждающий взгляд Кудрявцевой. Анатолию даже здесь, в кабине, стало зябко, когда он представил себе, что мог увидеть в глазах Оксаны парень.
Честь осмотреть этот лагерь предоставили Анатолию и Бэйле. Командир вручил парню жердь и подмигнул:
— Проверь тут, Толя на наличие… наркоты. Голландия, понимаешь ли — как тут без нее. А у тебя иммунитет.
— Какой?! — чуть не подпрыгнул тракторист, но вовремя прикусил язык — вспомнил, как выпивали с полковником чуть ли не на брудершафт. Без всяких последствий для организма. С тех пор к рюмке Анатолий не прикасался. А какая разница его внутренним органам — водка, героин… да даже цианистый калий — Никитин наверное мог бы все это спокойно переварить.
Осмотр они начали с ближних к мельнице строений, так что успели услышать, как профессор переводил короткую и скучную историю приключений нидерландской пары — Яна и Яны. Самым значительным в этой истории был момент появления их в этом мире, и картина расправы медведей с остальными голландцами. А потом — длинные томительные дни и еще более тоскливые ночи; дежурство по очереди у окошка, редкие дожди, когда в емкость посреди сруба каким-то хитрым способом набиралась пригодная для питья вода. И еще — неутомимые молитвы всевышнему, который не только оставил им жизнь, но и сделал это не в одной из тех бесчисленных голландских мельничек, которые только и делали, что откачивали воду через дамбы в океан. Нет — Ян решил, что никому не нужен именно в тот момент, когда был с подружкой в этнографическом музее — этой самой мельнице, вполне действующей и имеющей запас свеженамолотой муки. Ею — во всех мыслимых вариантах — голландцы и питались. Поэтому Анатолий с Бэйлой не удивились, услышав восторженные крики на голландском (как скоро они выучат русский?) языке — кто-то открыл дверцы багажника.
Наркотиков Анатолий не нашел. Да и не очень-то и искал, после того, как наткнулся на микрогрузовичок. Полкабины, а значит и значительной части двигателя у него не было, но Никитин не расстроился — двигатель у него был в тракторе — на целых девяносто лошадей, и другого ему не нужно. А вот прицеп, куда можно было нагрузить множество приглянувшихся вещей из этого богатого европейского лагеря, сейчас не помешал бы.
Пока супруга охраняла периметр, Анатолий обследовал этот огрызок забугорного автопрома на четырех колесах, убедился, что МТЗ легко утащит его, не ломая собственную подвеску, и только потом заглянул в кузов. Парень озадаченно разглядывал упаковки продуктов — очевидно его так и не успели разгрузить, когда грузчики попали сюда вместе с грузовиком и тут же попали в лапы голодных медведей. И все эти двадцать с лишком дней рядом — в каких-то десяти метрах голодали двое цивилизованных (или считающих себя таковыми) европейца. Что бы им додуматься, как Саша Салоед, да не выйти в разведку, вооружившись… ну хотя бы обломками от тех же крыльев?
Супружеская пара отправилась за трактором; продукты, явно предназначенные для какого-то супермаркета и упакованные так, что даже чуткие, хотя и короткие носы голодных медведей, не учуяли их, так и остались в кузове. А «Эксплорер» снова спешил к протоке с крокодилами, и дальше, к следующему лагерю. Вот он опять повернул в лес и затормозил. Поползло вниз стекло дверцы водителя, и Никитин тоже закрутил ручку, открывая свое окошко и впуская внутрь кабины негромкий шелест листвы, не очень приятный запах то ли гниющих растений, то ли застоявшейся воды в канале и… малиновый звон колокола.
Анатолий даже помотал головой, приняв этот звук за галлюцинацию — в закрытой кабине трактора на солнце было, мягко говоря, жарковато. Да и удушливый запах сгоревшего пороха никак не выветривался. Но нет, командир тоже услышал звон — вон как внедорожник рванул вперед.
— Ага, — улыбнулся тракторист, — так он меня в лесу и обгонит; у меня скоростей в два раза больше, не считая задних. И колеса такие, что для меня вот этот кустик…
«Беларусь» действительно сходу вломился в препятствие, которое по широкой дуге обогнул «Эксплорер», и остановился у церкви, вдоль которой, словно примерные прихожане, а скорее попрошайки на паперти, выстроились шеренгой особенно худые медведи — так показалось Анатолию. А широкие двери, сохранившиеся у парадного входа в церковь, распахнулись и навстречу медведям, которые, на свою беду, не отреагировали на нового противника в тылу, выступила процессия со священником во главе.
Винтовка в руках Бэйлы выплевывала пули, как из автомата; Никитин держал наготове запасные магазины, и один действительно понадобился. Всего пару мгновений потребовалось снайперу, чтобы зарядить винтовку, но и их хватило, чтобы один из оставшихся в живых хищников, метнувшийся в кусты, словно куклу зацепил лапой человека в рясе. Раздавшиеся вдогонку выстрелы из винтовки если и нанесли урон зверю, спасти священника уже не могли.
А в двери толпились другие, готовые еще недавно выйти вслед за пастырем к диким зверям. Что за причина могла заставить их шагнуть навстречу смерти? Анатолий спрыгнул из кабины, на всякий случай перехватывая наперевес спасительную жердину, хотя знал, что сейчас внимание Бэйлы к окрестностям усилилось многократно. Следом к дверям бежали командир с Романовым; Оксана с Таней-Тамарой тоже выскочили из внедорожника, но, согласно диспозиции, держали сейчас ближайшие подступы к лагерю с оружием в руках. В автомобиле остались только голландцы, которых, как понял тракторист, сейчас к издыхающим в самых разных позах хищникам не вытащишь никакими силами.
Впрочем, люди, столпившиеся в дверях церкви — ее малой части, поскольку за ними было видно, что дальней части у храма нет — тоже не спешили на улицу. До тех пор, пока Анатолий, широко улыбнувшись, не произнес:
— Здравствуйте, люди добрые.
На русском языке, конечно — других он не знал. А на каком языке еще здороваться с прихожанами православного храма? Никитин в религии не был силен; воспитывался комсомолом и улицей, где эта тема была под запретом, но каким-то непонятным чувством понял — это наши. Не русские, конечно, вряд ли тут мог оказаться еще один анклав соотечественников, хотя…
Точно не русские, но говорят по-русски, пожалуй, почище самого Анатолия. Белорусы — целая семья из восьми человек, пришедшая в субботу, девятнадцатого сентября в храм крестить ребенка. И одна нищенка, проскользнувшая вслед за ними, и послужившая скорее всего первопричиной катаклизма. Сейчас она — помолодевшая, но все в тех же обносках, держалась позади всех, пока Таня-Тамара распоряжалась, как кормить изголодавшихся до отчаяния людей.
Да — именно голод погнал белорусов на улицу; голод и надежда на чудо, обещанное не менее отчаявшимся священником.
— А разве не чудо, что мы появились в самый последний момент? Не ломанись я сквозь кусты, что бы осталось от этих парней и девчат; от детей; от Андрюшки, которому уже здесь исполнилось полгода?
Тракторист почувствовал себя героем; ненадолго, ведь спасенных нужно было срочно везти домой, в русский лагерь. Напоследок Анатолий зашел в церковь вместе со старшим Андреем, отцом новообращенного младенца.
— Что же вы ели и пили? — оглядел Никитин небогатое убранство кусочка божьего дома, где столько дней провели десять человек.
— Немного просвирок было, — стеснительно улыбнулся парень, получивший сейчас крошечную, но такую живительную порцию еды, — а вода… вот!
Его рука уткнулась в широкую посудину на высокой подставке, в которой, как понял тракторист, и проводилось таинство крещения.
— Сначала пили ту воду, в которой Андрюшку крестили, — подтвердил догадку Анатолия белорус, — а потом ее же под дождь подставляли; из одежды непромокаемой слив сделали, чтобы побольше натекло. Да тут такие дожди, что и без всякого слива натекало до верха.
— Это точно, — согласился Анатолий, оглядываясь еще раз.
К этим людям тракторист не мог придраться — ничего, что могли бы они использовать в качестве оружия против медведей, вокруг не было. Не с единственной же посудиной наперевес идти на них! Даже иконы здесь были рисованными по стенам. Да, храм был небогат, а вот пастырь тут был настоящим — и людей поддерживал, пока была надежда; и на улицу вышел первым.
Детей — двух мальчиков и двух девочек — взяли на колени взрослые в «Эксплорере»; в кабину трактора люди натолкались так, что Анатолий невольно вспомнил, как ездил в лес в компании с здоровыми лесорубами — тогда было посвободнее. Впрочем, был еще прицеп с пакетами продуктов, но туда никто лезть не захотел. Будь воля тракториста, он бы запихал туда голландцев. Почему их? Анатолий сам не знал ответа на этот вопрос. Просто… белорусы сразу стали своими, а Яну с Яной еще предстояло пройти этот путь..
Назад ехали в том же порядке. Полковник держал скорость так, что Никитин спокойно успевал за автомобилем. Вот уже и мост — стоит незыблемым памятником смекалке и трудолюбию русским (ну и абхазцам, и другим не менее рукастым и головастым ребятам и девчатам). Крокодилы наверное уже привыкли, что над их головами гремит что-то недосягаемое для их челюстей (сколько рейсов успели сделать за день трактор с «Вранглером»? ); ни один из длинных хищников даже не поднял головы, чтобы потрясенные белорусы и нидерландцы могли полюбоваться на размер ужасных зубов.
Уже в полутьме, перед самым лагерем, караван догнал красный трактор с прицепом. Задняя заслонка бывшего мусорного контейнера была приоткрыта, и в ней виднелось довольное лицо Александра Салоеда. Он, как и планировали, ехал с последним рейсом — сопровождал свиную мать с приплодом. Украинец помахал рукой и Анатолию, и его пассажирам, которых оглядел с изрядным удивлением.
— Погоди, сейчас приедем домой, ты еще не так удивишься, — усмехнулся тракторист и посмотрел на пассажиров — им, кроме Бэйлы, конечно, сегодня тоже предстояло многое открыть для себя.
Вдруг автомобиль впереди резко скакнул вперед и помчался, забирая куда-то в сторону от лагеря — туда, где мельтешили огни. Такие только вчера запустили в «массовое» производство; еще не решили, куда их применят. Раз их вынесли за пределы лагеря, значит, что-то случилось — как раз между русским лагерем и стойбищем неандертальцев.
Анатолий нажал на педаль газа, не обращая внимания на недоуменные взгляды пассажиров. Впрочем, лихорадочное нетерпение словно волнами разносилось в кабине от напряженной фигуры тракториста, и скоро все стали всматриваться вперед — туда, где прозвучала еще и автоматная очередь. В приоткрытое окно никаких криков после нее не донеслось.
— Значит, — понял Никитин, — или пугал кто-то, или… наповал.
Тут трактор остановился рядом с внедорожником, и Никитин, одновременно заглушив двигатель и открыв дверцу, первым спрыгнул на траву, не используя металлических ступеней. А что ему — на вид двадцать лет, энергия хлещет через край, а подвернет, или — хуже того — сломает ногу, есть отличное лекарство — обильный ужин от Зины Егоровой. В первые ряды зрителей рядом с ним проталкивался оказавшийся не менее шустрым Салоед.
— Это кто? — охнул он, останавливаясь по правую сторону от Анатолия, который, в свою очередь, прикрыл бок командира.
С другой стороны от полковника уже целила вперед ствол винтовки Оксана, а позади тракториста жарко дышала в шею Бэйла. А напротив них трехголовой громадой выстроились вожди дикарей.
— Неандертальцы, — одним словом ответил Анатолий, и Салоед снова охнул.
Впрочем, вопросов он больше не задавал, оставил, наверное на потом, потому что понял, что сейчас не до него. Что все внимание сейчас приковано к девичьей фигурке с подрагивающими в неслышных рыданиях плечами, что сидела на траве, уткнув лицо в ладони так, что Анатолий только по одежде узнал аккордеонистку Иру Жадову. Рядом целил свой автомат в гигантов Боря Левин, а за ним… бурой неопрятной кучкой лежала собака. Алабай командира, вернее то, что от него осталось.
— Что значит, «что осталось»? — одернул себя тракторист, — ну лежит пес, ну не движется. Встанет — он же двужильный, как и сам командир.
И Малыш словно услышал его призыв, дернул лапой, а потом хрипло задышал. Анатолий почувствовал, как рядом отпустило от состояния каменного до просто напряженного плечо командира, и тут же холодный голос полковника Кудрявцева нарушил вечернюю тишину:
— Что тут происходит, сержант Левин?
Начальник охраны лагеря, не отводя глаз от дикарей, ответил:
— Я, товарищ полковник, как раз посты проверял, когда крик услышал. А потом Малыш зарычал. У меня аж мороз по коже — так он зарычал. Прибежал сюда, велев часовому свободную смену гнать на помощь, а тут этот гад (Борис кивнул на молодого вождя) на Иринке платье рвет. С руки кровь течет, на горле тоже вроде бы укус есть, а все туда же. Ну и вы, товарищ полковник, тут как тут — очень вовремя. Какие будут приказания? Вальнем гадов?
— Не спеши, — плечо командира еще более расслабилось, потому что Малыш поднял голову и что-то прорычал. Что-то такое понятное Кудрявцеву, что он, еще недавно готовый (как чуял Анатолий) на самые радикальные меры, повернулся к людям — а их тут набежало почти все население лагеря — и спросил:
— Ну что, товарищи? Что будем делать с насильником?
Первым, как это и полагалось в соответствие с темпераментом, вперед выскочил профессор Арчелия. Как всегда при волнении подчеркивая кавказский акцент, он остановился около Ирины и, положив руку на голову девушке, горячо воскликнул:
— Слушай, такой позор только кровью смывать нужно, да? Его кровью, — теперь в грудь Дена упирался палец Георгия.
Молодой неандерталец недоуменно перевел взгляд, до того устремленный вперед отстраненно и, пожалуй, презрительно, на Арчелия. А рядом с абхазцем уже стояла его прекрасная половина. Зинана тоже положила свою руку на голову Жадовой, даже (показалось Анатолию) столкнула с нее ладонь мужа. Но палец вперед протягивать не стала. Уперлась в неандертальца взглядом. И молодой вождь вдруг смешался; даже поначалу отпрянул назад с ужасом в глазах — это Никитин хорошо разглядел в свете ярких фонарей.
— Ай да Зинана, ай да академик, — восхитился про себя тракторист, — вот это глянула, не хуже Оксаны.
Движение Дена назад остановила крепкая, несмотря на старость, рука прадеда. Он что-то сказал, естественно, не понятый людьми. Только командир положил левую ладонь на запястье правой и переспросил:
— Что хочет сказать вождь в оправдание своего правнука?
— Оправдание? — недоумение Денату было столь велико, что Никитин невольно метнул взгляд вниз — действительно ли там сидит девушка и лежит раненая собака, — какое оправдание? Любая женщина, а такая, которая пока не может назвать себя не-зверем, особенно, должна быть счастлива, если ее коснется даже взгляд высшего. А этого зверя, которого вы называете собакой, нужно добить и бросить падальщикам.
Все это переводил Кудрявцев, и по мере перевода рос глухой рокот за спинами первого ряда людей. Малыш между тем тяжело сел на задние лапы, свесив голову вниз как боксер, получивший тяжелейший нокаут, и полковник начал перечислять кары, которые заслуживает, по законам людей, насильник. Особенно потрясло неандертальцев долгое заключение. Командир ярко и красочно описал азиатский зиндан, который, конечно же не раз видел, а может, и посидел в нем. Долгие годы (зимы, по-неандертальски) без солнца, на скудном пайке — то есть без мяса, что означало для дикарей верную и быструю смерть — они могли еще представить все эти ужасы для кого-то — да хоть для каждого из людей, противостоящих им сейчас, но для себя!
Вперед вдруг вышел Хашимулло — Федор.
— Командир, — сказал он практически без акцента, — я ведь так и не выбросил тот нож, хоть он и харам — нечистый. Рука не поднялась, знала наверное, что понадобится. Этот ишак (Ден наверное подавился бы, услышав дословный перевод) хуже того бандита, которого я убил этим ножом.
Федор взмахнул коротким клинком так яростно, что вожди невольно отступили. Парень продолжил, вернее закончил свою речь предложением:
— Надо этому большому грязному животному голову отрезать. Там, — нож метнулся в сторону лица Дена, и вождь еще чуть-чуть отступил, или там, — теперь острый клинок уперся в пах несостоявшемуся насильнику.
Только теперь Жадова подняла голову. Глаза ее покраснели, на правой щеке и горле были видны кровоподтеки, но слова, которые она горячо произнесла, были в защиту того, кто оставил эти отметины:
— Может не надо, Федя?
— Надо, Федя, надо, — полковник Кудрявцев произнес эти слова с такими знакомыми интонациями, что Никитин даже негромко фыркнул, вспомнив знаменитый фильм Гайдая.
И тут же заткнулся, потому что командир повернулся к нему, протягивая нож Федора, который непонятно как оказался у него в руке.
— Тебя часто били розгами в школе, Анатолий?
Тракторист немного замешкался с ответом — вспоминал, случался ли такой казус в его жизни, и замотал головой:
— Нет, ни разу — не застал тех времен. А дома от бати попадало; только не розгами, а ремнем офицерским.
— Ну, не велика разница, — усмехнулся Кудрявцев, вручая Никитину «нечистое» оружие, — нарежь прутиков, сержант, уважь «союзника».
Тракторист знал, где росли пышные заросли тальника — вдоль ручейка, вытекавшего из источника; совсем рядом.
Когда он вернулся с пучком длинных гибких ивовых прутьев, Ден уже лежал со спутанными руками и ногами на том самом столе, за которым велись переговоры между представителями двух разновидностей рода хомо. Стол был длинным — почти метров двух, но столешницы не хватило, чтобы неандерталец полностью поместился на нем. Голова свисала с одного конца; огромные ступни торчали с противоположного сантиметров на двадцать. А с двух сторон стола стояли две напряженные пары — двое высших вождей и полковник Кудрявцев с Оксаной против них.
Неандертальцы, как понял Никитин, свой протест уже высказали. Сейчас они ждали ответа от людей, не оглядываясь на молчащее позади них племя, готовые броситься на соперников в защиту чести сына и правнука.
— Сейчас! — подумал тракторист, — так вам командир и спустит. Надо было дитя воспитывать, пока оно поперек стола помещалось, а не теперь, когда вдоль него не уложишь.
Полковник, как оказалось, свое мнение уже высказал; теперь на горячие слова, а может быть и угрозы дикарей, которые пропустил Анатолий, пришел черед говорить Кудрявцевой.
— А я, — негромко, не делая нажима на слова, пообещала израильтянка, — прокляну ваш род до седьмого колена.
— Ну прямо как в древнем писании, — Никитин даже не попытался вспомнить, какой именно документ, не написанный еще, процитировала Оксана — потому что к концу фразы голос ее странно завибрировал, и он вспомнил о рассказах участников битвы с Седой медведицей; вспомнил и замер, не в силах двинуть ни единым членом.
А каково было тем, в чьи глаза сейчас заглянула Кудрявцева? Неандертальцы тоже замерли на месте; лишь зрачки их перемещались в глубоких впадинах глазниц, когда Никитин по команде Кудрявцева шагнул к столу и взмахнул рукой с зажатым в ладони ножом.
Нет, смертоубийства не предполагалось; но как обнажить мягкое место, для которого и предназначались розги? Никитин снова вспомнил про Шурика, вырезавшего огромный кусок обоев для экзекуции в «Операции «Ы» и других приключениях…", и, еще содрогаясь от голоса Кудрявцевой, всколыхнувшей все страхи, которые загонял в самые дальние уголки памяти тракторист в течении своей нелегкой жизни, тоже вырезал кусок меховых штанов неандертальца. Не так фигурно, как в фильме, но вполне функционально. Конечно, это место у «высшего» вождя трудно было назвать мягким. Заросшие редким волосом ягодицы были напряжены до каменного состояния и не дрогнули ни разу, пока Анатолий, мысленно ведя счет, охаживал его сразу всем пучком. Бил, кстати, не очень сильно, потому что понимал, что главное — донести до парня на столе не физические муки, а мысль о том, что людей русской общины трогать нельзя, и женщин — в первую очередь.
Именно эту мысль попытался он вплести меж гибкими прутьями. Получилось ли? Вряд ли — понял Анатолий, когда дикарь все таки повернул голову и встретился глазами со взглядом тракториста. Ни капли раскаяния; только свирепая ярость и обещание мучительной смерти дерзнувшему поднять руку на «высшего». А Никитин не испугался. Ему даже стало лестно, что он в глазах дикаря стал в один ряд с командиром — тот ряд, который подлежал истреблению.
Никитин поднял голову; племя неандертальцев, окружившее место экзекуции, было хорошо освещено яркими лампами. Скорее всего, вожди сейчас хотели бы, чтобы ни одного из «низших» не было здесь — вряд ли они ожидали, что все так закончится. Теперь Анатолий понял, чего на самом деле добивался командир этим спектаклем. На лицах дикарей не было видно сочувствия к соплеменнику; больше того — многие из них несмело улыбались. Авторитету «высших», тысячелетиями поддерживаемому репрессиями и изгнанием инакомыслящих, сегодня был нанесен первый удар. И нанесла его рука простого русского тракториста Анатолий Никитина…
ГЛАВА 13. ПРОФЕССОР РОМАНОВ. БЕДА НЕ ПРИХОДИТ ОДНА
Новый день тоже начался со встречи с вождями дикарей. Теперь у стола, так и оставшегося зримой границей между двумя мирами, стояли двое старших «высших». Дена, скорее всего не взял на встречу прадед, не уверенный, что несдержанный парень сможет вести себя достойно собственному положению. Впрочем, Александр Николаевич — один из тройки переговорщиков, куда, как и раньше, входили профессор Романов и Оксана Кудрявцева — словно прислушался к чему-то и сказал:
— Младшего можно не ждать — он сейчас далеко — километрах в десяти вниз по течению реки.
— Но как?..
— Малыш, Алексей Александрович, — тепло улыбнулся командир, — он опять на задании.
— Так это и было его заданием, — понял только теперь профессор, — следить за вождями?
— Только за одним из них…
— Понял, — перебил полковника Романов, — за самым опасным.
— За самым непредсказуемым, — уточнил Кудрявцев, — самый опасный стоит напротив нас.
Старший вождь Денату (а именно от него — понял профессор — исходила главная угроза для людей) демонстративно поправил медальон на шее. Кудрявцев с Романовым синхронно — и так же картинно — погладили свои камни, закрепленные на манер наручных часов. Оксана «включила» свой переговорник, похлопав по пластмассовому кругляшу пальчиком. Первым выступил Денату — коротко и безапелляционно.
— Мы уходим!
Может, он ждал, что командир, или кто из других людей станет удивляться, выспрашивать причины такого решения, а может и упрашивать остаться — как же, такая честь жить рядом с племенем «высших»… Но нет — полковник Кудрявцев констатировал главный смысл произнесенных дикарем слов:
— Значит, со Спящим богом мы будем сражаться без вас?
Старый вождь чуть смешался, вспомнил наверное, как сам совсем недавно горячо подбивал Великого охотника на этот подвиг. Затем он еще упрямей вздернул квадратный подбородок кверху, и произнес, словно делая великое одолжение:
— Не-звери вернутся, когда вы победите Зло!
— Какое зло? — прищурила глаза Оксана; может она решила, что речь сейчас зашла о ней?
Старый неандерталец что-то видимо разобрал в ее недобром тоне, потому что (неслыханно!) поклонился ей, и объяснил — туманно и без всякой конкретики:
— Зло поселилось в твоем племени, женщина Великого охотника. Ваше племя сильное, оно сможет победить зло. Но если оно поселится у нас, не-зверей больше не будет… ни здесь, ни там!
Его рука взметнулась в сторону, откуда пришли неандертальцы, и где, если верить результатам осторожных расспросов дикарей, тысячи их сородичей влачили жалкое существование в надежде скорой гибели злого Спящего бога. Старый вождь, а за ним и его внук, во взгляде которого Алексей Александрович разглядел искру сожаления, круто развернулись и ушли к стойбищу, где можно было разглядеть, как племя готовится к походу. Разбирались хижины, скатывались какие-то узлы… Вождей уже можно было различить меж соплеменников только по росту, когда профессор вдруг вспомнил:
— А как же дикарка с сыном вождя, как его вторая мать с ребенком?
— Ничего, — повернулся к нему командир, — еды хватит; а теперь и молока больше станет. Скоро Зинаида жареной свининой угощать будет. Чтобы не говорили про пользу дикого мяса, ничего вкуснее домашнего поросенка я не знаю. А ты, Алексей Александрович?
Профессор не успел ответить — опередила Оксана:
— Не переводи разговор на ерунду, Саша, хоть и такую вкусную. Что тебя беспокоит?
То, что не понял сразу профессор Романов, женским чутьем почуяла израильтянка; да и кому знать лучше нее малейшие нюансы голоса командира!
— Что беспокоит? — переспросил задумчиво командир, — только то, что Денату может оказаться прав. С каким злом нам еще предстоит столкнуться?..
Спасательная команда выехала в этот день поздно. Сначала незапланированные переговоры с дикарями; проводы их — только взглядами, но и они заняли время. Потом командир собрал небольшое совещание в столовой, где уже все позавтракали и разошлись по работам согласно графикам, составленным Машей Котовой и академиком Арчелия. Они обе тоже были тут; как, кстати, и Александр Мясоед. Или Салоед, как его называли чаще с легкой руки (вернее языка) Толика Никитина.
Вчера поздним вечером произошло еще одно событие, поразившее всех, а украинца совсем примирившее с новым домом. Он на глазах Алексея Александровича столкнулся с комендантом Ильиным.
— Постой! — уцепился он за рукав вечно спешащего куда-то Валерия Николаевича, — где-то я тебя видел.
Ильин, поняв, что от такого собеседника не отцепишься, тоже вгляделся в круглое лицо молодого хохла.
— Да и твое лицо мне кого-то напоминает, — согласился он.
— А ты в Коврове никогда не был?
— Как не был? — изумился комендант, — очень даже был. Блоки покупал на кирпичном заводе в прошлом году… А потом меня заводчане на пруды пригласили, отметить сделку. Мы там так нарезались (Валерий оглянулся, чтобы убедиться, что рядом нет жены), не помню, как меня в машину загрузили — хорошо, я с водителем был.
— Ага, а еще ты у меня лодку перевернул — еле тебя из пруда вытащили; все хотел карпов руками ловить.
— Александр! — узнал наконец Ильин, разводя руки для крепких объятий, — я тебя до сих пор помню!
— И рецепт запомнил? — хитро прищурился украинец.
— А как же, — важно оглянулся Валерий на толстые трубы, из которых к небу тянулся сизый дымок вперемешку с умопомрачительными запахами.
— А говоришь все забыл, — засмеялся Салоед.
На него и сослался командир:
— Интересную мысль высказал Александр Леонидович (украинец немного засмущался); мы как-то и не задали себе вопрос: «А откуда, собственно, в озеро, в Байкал, плывет рыбка?»
Большинство присутствующих пожало плечами: «Кто его знает? Да и какая разница? Плывет — и хорошо».
— Разница есть! — словно прочитал в глазах невысказанные вопросы подчиненных командир, — смотрите.
На чистом листе, аккуратно выдернутом из стопки, принесенной Котовой, начал стремительно возникать чертеж.
— Вот, — узнавал профессор, — наш дом, на самом краю квадрата у реки; дальше — вытянутый прямоугольник, окруженный схематично выполненными, мелкими, а на самом деле громадными крокодилами. Еще один квадрат — этот заселен гигантскими змеями. Наконец последний квадрат — даже здесь видно, что он высоко поднят по сравнению с остальными.
А командир продолжал резкими точными штрихами рисовать карту известного пока людям мира. Вот за ровной линией горного обрыва появился Байкал; вот от него запетляла извилистая линия — речка Ангара, соединившая озеро с… морем — конечно с Красным морем, никакого другого в этой стороне ойкумены не было.
— Отсюда в озеро плывет рыба, — ткнул острием карандаша в море командир, — а вот сюда могут спуститься с орлиного плата люди… друзья или враги.
— Почему сюда? — вырвалось у профессора.
— Ну как же, — повернулся к нему полковник, — смотри сам — здесь (карандаш еще раз обвел линию приподнятого над остальными квадрата, примыкающую к морю, — они спускаться не станут…
— Кто они? — это спросил уже другой профессор, Арчелия.
— Американцы, — пожал плечами командир, — чтобы посмотреть, кто подстрелил их друзей, любителей белых колпаков; или те, кто сбежит от их «демократии» по ку-клукс-клановски.
Карандаш продолжил путешествие по листку, обведя теперь ту сторону, где в натуре по степи были раскиданы многочисленные человеческие кости. Кудрявцев даже не стал комментировать — кто полезет по длинному спуску вниз там, где гремят выстрелы? Третья сторона тоже обошлась без комментариев. Командир лишь нарисовал крохотную змейку. Кто-то за спиной профессора протяжно присвистнул — перевел, наверное, ее в масштабе к длине линии в двадцать пять километров.
— Вот! — ткнул наконец командир в последнюю линию — противоположную от той, где несколько дней назад нашли свою смерть два американца и их многочисленные жертвы, — вот здесь они и спустятся. И куда пойдут?
Командир не стал ждать ответа на свой вопрос, провел жирную линию до ручья, продолжил ее вдоль русла до моря, а затем назад — вверх по течению, до самого Байкала.
— Здесь мы и должны их ждать.
— А может, — попытался слабо протестовать Алексей Александрович, выступая, несмотря на присутствие тут же Анатолия Никитина, оппонентом командиру, — они просто перепрыгнут через ручей, и пойдут себе дальше.
— Эх вы, товарищ профессор, — Никитин все таки не выдержал, и выступил — против Романова, — книжки надо читать, и не только научные. Знаете главное правило попаданца?
— Нет, — удивился профессор, — а кто такие попаданцы?
Теперь округлил глаза от удивления тракторист — как, профессор, и не знает таких очевидных вещей?!
— Попаданцы, — начал он менторским тоном, как наверное он себе его представлял, — это люди, которые попали в иное время и место — вот мы, например. И главное — если вам, товарищ профессор, придется попасть куда-то еще — найди ручей и двигайся по руслу, вниз или вверх. Вот где-то на берегу людей и встретишь…
Немало времени заняло формирование команды, направляемое в будущее поселение у Байкала. Главным по устройству укреплений, и всяких там секретов (Романов в этом не разбирался, и учиться военному делу настоящим образом не собирался — у него и своих обязанностей хватало), направили, конечно же Бориса Левина. Света Кузьмина отпустить супруга одного не могла.
Впрочем, профессор заметил, что перед самым отправлением этой команды Кудрявцев отозвал в сторону девушку и долго о чем с ней беседовал. Не надо было быть военным, чтобы понять — командир инструктирует живую «детектор лжи» — так ее называл собственный муж. Ну и правильно — кто мог лучше Кузьминой ответить, друг явился в русский лагерь или хорошо притворяющийся враг. После этой беседы полковник велел отрядить к озеру всех трех украинцев.
— Ну, Саша Салоед понятно — профессиональный рыбак; а Микола с Даринкой зачем — за компанию?
Команда получилась внушительной — ведь людям у Байкала надо было и укрепления строить, и рыбный промысел наладить (тут вне конкуренции был Саша Салоед), и место какое-никакое курортное подготовить — уже через неделю командир обещал отправить туда первую смену отдыхающих. А значит, надо было посылать и трактор с жидкой пластмассой для стройки — благо чистого песка у озера хватало с избытком, и запас солнечных батарей, и один из компрессоров, и много еще чего…
Тут с претензиями влез комендант Ильин. Он и так ходил с мученическим выражением лица, лишившись двух десятков рабочих, безропотно выполнявших самые тяжелые работы (неандертальцы, как и обещали, ушли всем племенем), а тут еще Левин с Салоедом стали отбирать самых работящих, на его взгляд, людей.
Командир принял мудрое решение: «Разбирайтесь тут сами, но чтобы сразу после обеда команда к озеру выехала!».
— А вы, — повернулся он к Котовой с Зинаной, сразу же начинайте перекраивать графики — с учетом того, что неандертальцев не будет минимум неделю.
— А потом? — опять вырвалось у Алексея Александровича.
— А потом они вернутся, — мрачно улыбнулся командир.
На чем была основана такая уверенность, Кудрявцев объяснять не стал…
Экспедиция в епархию короткомордых медведей в этот день была чисто спасательной; «Эксплорер» с пустым прицепом вез сегодня неполную команду. Не было Толи Никитина с Бэйлой, которая была во всеуслышание назначена главной боевой единицей нового поселения — до тех пор, пока людей не будут окружать прочные стены.
Сделали короткую остановку у дацана, где разгрузили запасы воды и провизии, а также обменялись новостями — командир с командой, конечно — у тибетцев никаких новостей не было. Потом быстрый рывок к мосту; два точных выстрела по медведям, которые лежали у съезда с этого сооружения, не решаясь приблизиться к жердям, перекрывающим выход в степь, на волю, где были видны невооруженным глазом стада копытных. На подъехавший вплотную к этой хрупкой на вид преграде автомобиль звери не обратили никакого внимания, за что и поплатились. Причем один — сразу два раза, потому что не пожелал издохнуть на месте, как его собрат, а, зло рявкнув, отпрыгнул в сторону — прямо в жадные пасти крокодилов.
И опять потянулись километры зарослей и нырки в них — через каждые пять километров вдоль канала. Теперь «Эксплорер» двигался по часовой стрелке, так, чтобы сразу попасть в новый лагерь.
— Вчера, — думал профессор, полный оптимизма, — осмотрели пять анклавов, и в трех из них были живые люди. Значит и сегодня нас будет ждать удача.
Увы, прогноз был слишком оптимистичным. Минуты стремительно летели, складываясь в часы; группа осмотрела первый лагерь, второй. Внедорожник едва не проскочил ничем не обозначенную границу между мирами медведей и ос-убийц. Кудрявцев в последний момент затормозил, увидев, как разительно переменилась растительность.
Низкие корявые стволики лиственных деревьев сменились строевым светлым хвойником; желтые смолянистые стволы неведомых деревьев, очень похожих на сосны, словно начали брызгать в пространство длинными каплями меда — стремительными и смертоносными. Впрочем, «Эксплорер», видимо, не пересек запретную черту, потому что редкие тучи опасных насекомых так и не сформировали толстых жгутов, какие уже видели спасатели. А когда внедорожник дал задний ход, «медовые» капли словно опять притянуло к стволам.
Медведей здесь не было видно, что опять подстегнуло оптимизм профессора Романова. И действительно, следующий лагерь, к которому «Эксплорер» подъехал неторопливо из за кустов, покрывших тут все высоким колючим ковром, встретил их радостными криками. Не на русском — что переходило бы уже все грани удивления. Но финский язык Алексей Александрович тоже прекрасно знал. Шесть человек изливали сейчас им жалобы на языке Суоми. И действительно — жизнь меж двух «огней» — медвежьим и осиным, сладкой не назвал бы никто. А финны — трое девчат и два парня — видели, как между ними метались, погибая, их соотечественники. И не только в первый, самый страшный день. Столбики, показывающие грань, за которой все живое ждали осы-убийцы, появились не сами по себе. Четыре человека погибло, пока маленькое поселение не ограничило жизненное пространство с этой стороны.
С другой стороны ограда была сродни украинской, тоже в две нитки, только из распущенных на тонкие ремни шкур, из которых когда-то состояло центральное в этом анклаве жилище. Оно до сих пор стояло островком безопасности, лишенное немногих шкур. Увидев этот шатер, Оксана зачарованно прошептала:
— Снежная королева… Помните сказку? — в таком чуме жила старая лапландка, которая показала Герде дорогу к Каю…
Полковник с улыбкой послушал детские воспоминания жены, и повернулся к скандинавам, столпившимся перед ним. Финны, в отличие от тех же голландцев, выглядели вполне сытыми и спокойными; первый всплеск радости давно сошел на нет, и сейчас в их взглядах можно было прочесть: «Мы с вами? Если не так — что ж, проживем и сами…". Командир, кстати, и озвучил этот вопрос:
— Вы с нами?
На лицах финнов появились улыбки. Которые тут же погасли, когда Кудрявцев продолжил:
— Сейчас мы уедем… ненадолго, — отреагировал он на помрачневшие скандинавские физиономии, — посмотрим, может впереди еще кто-то есть из выживших. А потом вернемся за вами — все поместимся в автомобиле и прицепе.
— А у нас свой есть, — похвасталась старшая из финнок, Анна — на удивление, здесь командовала всеми девушка, — пойдемте.
За развалинами действительно стоял белоснежный двухсотый «Лендкрузер» — это сообщил Марио, тут же оккупировавший водительское место. Мотор негромко заурчал, готовый рвануться вперед.
— Теперь можно, — разрешил мысленно профессор, — раньше-то медведи не давали, да и куда было ехать. А теперь — милости просим — на волшебный мостик, и домой — к русским. А медведи… — можно еще пару шкур на ремни порезать и «одеть» этот японский внедорожник в сетку-маечку. Мысль эта наверное была настолько очевидной, что ее вперед Романова озвучил Александр Николаевич:
— Сейчас «бронируете» свой автомобиль шкурами, собираете все, что захотите, а главное, сможете увезти с собой и ждете нас. Мы скоро…
Еще два лагеря попались спасателям вдоль незримой границе двух миров — увы, тоже пустые. В смысле, в них не было людей. Лагерей, ненужных медведям и осам, но так необходимых людям в древнем мире; вещей здесь было — возить не перевозить.
— И перевезем, — бодро подумал профессор, загружая в прицеп очередной ящик с апельсинами, — обязательно перевезем. И людей еще найдем. Какой это у нас по счету анклав — десятый? Еще четырнадцать! Интересно будет посмотреть, что нас ждет в центральном, какое чудо света?
Финны уже готовы были к переезду. Даже какой-то прицепчик приспособили к «Лендкрузеру», загрузив его узлами и коробками.
— Еще пару таких же «удачных» дней, — прокомментировал такую сноровку и желание горячих финских парней и девчат командир, — и Валера Ильин забудет про нехватку рабочих рук.
Но ни на следующий день, ни тем более в дождливый четверг спасательная команда так и не выбралась из лагеря. Потому что ранним утром в среду на том самом столе, что так и остался недалеко от источника напоминанием о наказании, которое неизбежно постигнет любое преступление, нашли Ирину Жадову. Она лежала точно так же, как недавно молодой вождь неандертальцев — только без каких-либо признаков жизни. А когда полковник Кудрявцев, примчавшийся в сопровождении доброй дюжины человек, в числе которых оказался и Романов, тронул девушку за плечо, ее голова беззвучно откатилась в сторону, открывая страшную рану. Профессор видел не так много резаных ран в своей жизни, но понял, что шею несчастной жертвы, до сих пор носившую следы пальцев Дена, отсекли от тела одним ударом. А вторым загнали кривое лезвие ножа, который Толик Никитин накануне забыл, воткнув в мягкую почву, в твердую столешницу по самую рукоять.
Рядом глухо зарычал Хашимулло; он, казалось тяжелее всего воспринял эту смерть.
— Нужно было вчера убить эту собаку, — воскликнул наконец он, попытавшись выдернуть нож из вязкой древесины.
Тщетно — такой силой, как неандертальские вожди, не обладал тут никто, кроме, пожалуй… Рядом с Федором-Хашимуллой выросла фигура командира. Что он сделал с ножом, на мгновенье скрыв его спиной от толпы, Алексей Александрович не увидел; только чуть замер и резко дернулся — и вот уже орудие убийство в его руках, а сам Кудрявцев качает головой.
— Нет, — ответил он не только сирийцу, но и всем вокруг (а толпа росла на глазах), — это не Ден. Он как ушел вчера отсюда, так и остался в пойме — километрах в десяти отсюда. И племя наверняка там же.
— Значит, это кто-то из его родственничков. Прадед скорее всего, — резко отреагировал Холодов, оставшийся на время отсутствия Бориса Левина начальником охраны, — нужно ехать к ним и наказать убийцу.
— Кого? — с неподдельной горечью в голосе спросил командир, — что мы им предъявим — это?
Его рука поднялась кверху, демонстрируя всем нож.
— Я же говорил, что надо уничтожить этот нож, — с не меньшей горечью пробормотал Хашимулло, — сжечь его и закопать остатки — только огонь может очистить оскверненное железо…
— И что теперь делать? — профессор занял место за обеденным столом напротив Кудрявцева, — не можем же мы оставить дикарей безнаказанными.
— Не можем, — эхом повторил Георгий Арчелия, — но не расстреливать же все племя из за одного, или нескольких негодяев.
— А Света Кузьмина, то есть Левина? — вспомнила вдруг Зина Егорова, — она ведь видит всех насквозь! И убийцу сразу найдет.
— Не знаю, — задумчиво протянул Алексей Александрович, — это ведь не люди. Получится ли что у нее?
— Какая разница? — рассердилась Зинаида, — злой человек или злой неандерталец должны пахнуть одинаково — или как там Света определяет негодяев?
— Ну уж точно не по запаху, — командир хлопнул ладонью по столешнице, — но определить точно должна. Решено — едем за ней.
— А?.. — не успел задать вопрос Романов о прерванных планах — полковник посмотрел на него с укоризной.
— Если бы все ограничилось одной жертвой, — озадачил, и даже испугал он слушателей, а вокруг стола собрались самые близкие люди, — не специально ли Денату пугал нас каким-то гипотетическим злом? Не хотел ли он заранее перевести стрелки на злых духов? Едем! Заодно посмотрим, как там Левин с хохлами стройку развернули…
Стройка вокруг озера действительно разворачивалась нешуточная. Экскаватор комендант, конечно, не отдал — даже на один день — но и вручную здесь переселенцы наворочали целую гору грунта. В основном это был чистый крупнозернистый песок, который тут же шел на блоки. А там, где предполагалось строительство крепости, в дело шли и камни. Хотя что значит «предполагалось»? Строительство уже вовсю шло. Фундамент тут можно было выдолбить только при помощи динамита — практически сразу начиналась монолитная скала, которую и залили жидкой пластмассой, получив ровную поверхность, готовую принять на себя первый ряд блоков.
Салоед, руководивший эти процессом, обрадовался, потащил командира на торжественную закладку первого камня, и разведчики — а вместе с Кудрявцевым в салоне «Эксплорера» прибыли Оксана и Алексей Александрович с супругой, не стали портить приподнятое настроение строителей — поучаствовали в церемонии, посмотрели, как украинец ползает вокруг этого краеугольного камня с небольшим уровнем, добиваясь идеально ровных значений во всех плоскостях. Потом все возложили ладони на этот блок, покричали «Ура!» и отправились на обед — Александр Леонидович категорически не согласился отпускать комиссию, не накормив их рыбными деликатесами.
— Под машину лягу, а не пущу, — заявил он.
И сглазил… В лагерь возвращались вшестером — Боря Левин конечно не отпустил жену без сопровождения в собственном лице. Точнее расселись по местам в салоне внедорожника и… надежный четырехколесный друг впервые в этом мире зачихал и не завелся. Целый час парни бегали вокруг автомобиля; пытались что-то понять под капотом, даже наудачу пинали по очереди по колесам. Все было впустую. Командир, посмотрев на небосвод, скомандовал уже перегружаться на «Вранглер», дежуривший в этом лагере; нажал в последний раз автоматически на педаль газа и «Эксплорер» вдруг послушно зарокотал, вроде даже как виновато.
— Так и подумаешь, что у нас действительно какое-то зло поселилось, не хочет пускать Свету домой.
— Какое зло? — подобралась девушка, — какое зло!?
Только теперь Алексей Александрович, повинуясь разрешающему кивку командира, рассказал о трагедии. Менталистка замерла в оцепенении. Она словно впитывала сейчас чувства, которые испытывали утром друзья у стола с жертвой; пыталась на расстоянии понять, кто, или что стоит за преступлением.
— Нет, — наконец расслабилась она, — не вижу. Не вижу следа. Зло есть — старик не придумал. Но оно словно вьется над нами, не дает увидеть того, кто служит его источником… Очень сильным источником. Одно скажу — тут столько всего наворочено, столько внутренней силы выплеснуто в пространство, что непонятно, как существо, сотворившее такое, может оставаться живым до сих пор. Ведь у него внутри ни осталось ничего — ни хорошее, ни плохое.
— А может, оно уже и не живое? — с надеждой спросил Романов.
— Живое, — не стала обнадеживать товарищей Светлана, — иначе бы облака этого (она махнула вперед и вверх) не было…
Послушный теперь «Эксплорер» промчался мимо лагеря вдоль длинной стены, выросшей уже параллельно руслу реки. На эти семьсот пятьдесят метров автомобиль, приблизившийся вплотную к пластиковому монолиту пятиметровой высоты, словно перенесся вперед на тысячелетия — на самую совершенную автостраду, какую когда-нибудь построят люди. Ни малейшего дребезжания порядком разбитой уже подвески, ни единого шевеления салона; люди внутри даже дышать перестали, чтобы не помешать внедорожнику показать, как филигранно тут сработали новоявленные дорожники. Увы — эта идеальная трасса промелькнула очень быстро, и оставалось только мечтать, когда подобную дорогу Валера Ильин проложит к океану.
А командир мчал автомобиль дальше — к новому стойбищу дикарей, словно ему указывал путь какой-то маяк. Впрочем, понял профессор, маяк действительно был — один из пластмассовых кругляшей на запястье Кудрявцева, связывавший его на расстоянии с алабаем. Пес и встретил их первым в излучине реки. Здесь вода растекалась широко, так что песчаное дно проглядывалось на десятки метров. Кто бы не выбирал это место для стойбища, о безопасности племени от неведомых речных обитателей он позаботился основательно.
Малыш выметнулся из тальника и понесся рядом с внедорожником, который остановился, почти наехав бампером на огромного старика. Денату встречал их один, видимо не желая подвергать остальных неандертальцев риску заразиться неведомым злом. Он разве что не обнюхал каждого из людей, выстроившихся шеренгой перед автомобилем и кивнул — не удовлетворенно, а скорее отстраненно — словно тоже пытался понять, что за незримые силы сопровождали «Эксплорер». Те самые силы, о которых говорила Светлана. Не доверять ей ни у Романова, ни у полковника Кудрявцева оснований не было.
К ней, а не к командиру обратился прежде всего старик:
— Ты тоже видишь Зло!
Это не было вопросом; это было утверждением, и девушка, у которой не было переговорника, правильно уловила смысл короткой фразы и судорожно кивнула.
Теперь старик повернулся к командиру:
— Я уже все сказал, Великий охотник. Зла нет здесь; оно — внутри вас. Уничтожь его, и племя не-зверей вернется.
Полковник повернулся к Свете Левиной, и та медленно кивнула.
— И что? — вскричала Таня-Тамара, — вот так поверим ему на слово и уедем? Пусть все они встанут тут перед нами; пусть каждого Света осмотрит — не верю я, что с Ириной это сотворил кто-то из наших.
— Он говорит правду, — с виноватым выражением лица ответила ей Левина, — видела ты когда-нибудь зарево на городом в ночи?
Никарагуанка машинально кивнула.
— Вот сейчас такое зарево там, — рука менталистки протянулась в направлении русского лагеря, — только оно черного цвета. Настолько черного, что его хорошо видно под звездами.
Вокруг уже действительно царила ночь; речь о расследовании не шла, тем более, что по мере приближении к лагерю, эта тьма укутывала окрестности так, что Светлане было больно смотреть даже нормальным зрением; что уж говорить о ментальных способностях, которые словно вопили: «Беги, девочка, здесь опасно!». Об этом она и сообщила всем со смущенной улыбкой, добавив, разглаживая суровую морщину на переносице мужа, появившуюся только сегодня:
— Это не только для меня опасно; для всех в лагере. Завтра… завтра я попробую что-нибудь придумать. Его… или ее надо остановить.
Алексей Александрович вспомнил про нож в столешнице, про силу, с которой его вонзили в дерево, и подумал:
— Вряд ли это была женщина… Хотя и не каждый мужик способен на такое. Я бы точно не смог.
Профессор даже обрадовался этой простой мысли, словно он мог в беспамятстве свершить это ужасное злодеяние. А разве тот, кто все таки совершил его, был в здравом уме?!..
Завтра, о котором говорила Светлана, было страшным. Для Бориса, который поднял весь лагерь нечеловеческим, полным горя и безумной муки воплем. А для Светы Левиной завтра так и не наступило. Потому что начальник охраны, не удержавшийся от короткой ночной пробежки по часовым, обнаружил ее в собственной постели бездыханной. Чета Левиных жила в маленьком домике без всяких излишеств, слепленным (в буквальном смысле этого дома) из готовых блоков за считанные часы; из удобств тут был только шикарный двуспальный матрас, на котором и лежала менталистка со своей обычной чуть виноватой улыбкой на глазах. Страшной улыбкой, потому что она ничуть не изменилась, хотя голова девушки тоже была отделена от тела. На этот раз топором с топорищем красного цвета. Были эти пожарные топоры не очень острыми и ухватистыми, но и тут хватило одного удара безжалостного убийцы…
Борис Левин не издал ни одного звука до той самой минуты, когда на две хрустальные крышки гробов посыпалась земля чужого мира из ладоней плакавших людей. Только тогда парень завыл сквозь зубы по-волчьи, вознося к тоже плачущему дождем небу безысходный вопль. Борис шатался и казалось, готов был вот-вот упасть в могилу вслед за любимой; и может, сделал бы это, если бы его не прижал крепкой ладонью к груди командир.
Может они вот так стояли когда-то над телами павших товарищей в Афганистане? Может быть. Но там была война, там солдаты знали, за что идут умирать. А здесь? Кому помешали эти две юные чистые души?
Профессор Романов, сам не замечая того, начал анализировать факты, ужаснувшись поначалу, что этих фактов беспощадно мало, и, что, возможно, этих фактов будет становиться больше с каждым днем, если только убийца не остановится. А что он не остановится, профессор Романов не сомневался. Как не сомневался и полковник Кудрявцев, осмотревший толпу с суровым выражением лица, и задержавший взгляд на Романове. Кудрявцев кивнул, словно приказывая: «Действуй!», — и профессор ушел с так неожиданно и безжалостно разросшегося кладбища уже с заданием от человечества. Пусть это человечество насчитывало меньше полутора сотен человек…
Следующую жертву убийца тоже мог записать на свой счет, хотя не шевельнул для этого даже пальцем. Утром в пятницу часовой обнаружил тело Бориса Левина на могильном холмике, выросшем над последним пристанищем его жены. Доктор Браун только развел руками.
— Не захотел жить, — вынес он диагноз, протягивая командиру клочок бумажки, вынутый из сжатой ладони начальника охраны.
— «Прости, командир!», — прочитал Кудрявцев и пошатнулся; даже этого стального человека потрясла утрата, — разве такое может быть, доктор?
Англичанин пожал плечами; его тоже трагедия не оставила равнодушным, но настоящую душевную близость он готов был разделить разве только что с Зиной Егоровой.
— Может это и было его приобретенным свойством, о котором говорил нам уважаемый профессор Романов — любить до беспамятства, до смерти…
Алексей Александрович теперь словно сам видел, как лагерь обволокли эти удушающие черные эманации. По крайней мере чувство страха, охватившее всех, можно было буквально потрогать руками. Потрогать, но не отодвинуть. И хуже всего — это вдруг стали ощущать дети, непривычно пугливые, оглядывающиеся на каждый шорох.
— Отправим детей на каникулы, — командир тоже понял это, — на озеро. Пусть покупаются, позагорают. Уроки географии и ботаники с зоологией можно проводить и под открытым небом.
— Нет! — вскричала вдруг Зинана Арчелия, — как я буду без своего Жорика?!
— Так езжай с ним, точнее с ними — с детьми, — предложил командир, — все равно кто-то из взрослых должен сопровождать их.
Академик Арчелия медленно повела взглядом вокруг; царапнула глазами Романова, чуть дольше задержалась на Кудрявцеве с Оксаной, наконец остановилась на гордо выпрямившейся фигуре мужа.
— Нет, — сказала она уже много тише, — я без Георгия не поеду, а он вас не бросит. Пойду с внуком попрощаюсь.
Последнее она произнесла таким тоном, словно собралась прощаться с маленьким Жориком навсегда; даже профессор Арчелия смешался, и бросился вслед за ней — но не затем, конечно, чтобы вместе с семьей уехать в безопасное место. Для этого он был слишком горд…
Караван легковых автомобилей давно ушел к озеру; без детей на душе стало легче — даже ощущение новой катастрофы переносилось совсем по другому. Не было обреченности, ведь свое будущее люди надежно защитили от зла. Профессор не мог бы сказать, какое чувство — шестое, или двадцать шестое вопило — сейчас… вот сейчас…
Раздавшийся поздним вечером женский крик в самом сердце лагеря заставил сердце тоскливо сжаться, а губы раздвинуться в нелепой усмешке — он обозвал сердцем анклава туалет — те самые остатки смежных квартир из будущего Петрозаводска, которые командир когда-то, в первые минуты их знакомства, обозвал одним из трех главных составляющих воинского лагеря. Вокруг действительно шла война на истребление, в которой профессор никак не мог поймать кончик ниточки, с которого начался бы разматываться клубок затянувшейся трагедии.
Именно здесь, в помещении, до сих пор «украшенной» узорчато выполненной буквой «Ж», появилась когда-то, обретя новую жизнь, Надя Исакова. Здесь ее жизнь и оборвалась. Девушка лежала в заполненной водой ванне; Алексей Александрович старался не смотреть в ее сторону. Его внимание притягивал единственный предмет на кафельном полу — та самая опасная бритва, которую профессор выпросил у Кудрявцева для будущего музея.
Романов бросил испуганный взгляд назад и облегченно перевел дух — Таня-Тамара стояла за дверью, так же испуганно вздернув брови. Очень уж вид был, наверное, панический у мужа. Не говоря ни слова, он схватил никарагуанку за руку и помчался к дому — той маленькой копии жилища Левиных, в которой их ждал настоящий бедлам. Любовно разложенные на двух больших полках экспонаты были раскиданы по всей комнаты; по широкой низкой кровати потоптались так, словно целое стадо кабанов пробежало по ней, и не один раз. Таня-Тамара испуганно охнула:
— Он был здесь!
— Был, — мрачно кивнул супруг, — и нашел то, что искал. Или искала…
— Почему ты думаешь?..
— Потому что, — перебил жену Алексей Александрович, — в лагере достаточно светло. Как ты думаешь, мог мужчина зайти в женский туалет, не привлекая внимания?
— Надо рассказать это всем!
— Не всем, — поправил Таню-Тамару романов, — а тем, кому это положено знать…
Малый совет претерпел изменения — не было здесь, и никогда больше не сядут рядом Боря и Света Левины; охраняли дальние рубежи новой родины Бэйла и Толик Никитины… Зато недоверчиво выслушал профессора, едва сдерживая эмоции, Георгий Арчелия, а его жена сразу поверила в «женский след» преступления, став еще сумрачней лицом.
— Еще что-то можешь добавить? — подумав, спросил командир.
— Пожалуй, да, — кивнул Алексей Александрович, — это маньяк. Серийный маньяк. Или маньячка. У них есть своя логика, пусть извращенная, и ее можно понять. Сейчас мы можем сказать, что убивают девушек, русских, тех самых, что получили дар бессмертия. А значит — или устраняются, как кажется преступнице, соперницы — совсем как в сериале «Горец», будь он неладен. Или, наоборот — обычная девушка убивает из зависти. Есть еще какие-то сильные чувства, кроме ненависти и зависти, способные поднять такие возмущения эфира вокруг?
Профессор и сам поверил сейчас, что зло, о котором предупреждал старый вождь, и которое действительно явилось, собирая кровавую дань, обрело физическую основу. Обволокло сейчас липкой темнотой весь лагерь, каждую фигуру сидящих за столом людей.
— Любовь, — вдруг бросила сквозь эту полутьму Зинана.
— И ревность, — эхом добавила Таня-Тамара с Оксаной в один голос…
ГЛАВА 14. ОКСАНА КУДРЯВЦЕВА. ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ
Профессор Романов был прав — убийца не остановился. А вот дальше логика Алексея Александровича дала сбой. Вернее пошла в направлении, отличном от логики маньяка. Которому было все равно, кого убивать — русских девушек — или, например, израильтянок.
Четвертой жертвой стала Мария Закс. Ее смерть была не менее ужасной, чем у других, но практически мгновенной. Так что несчастная девушка скорее всего не почувствовала весь ужас последней секунды жизни. Орудие убийства — та самая коса, которой Анатолий Никитин вместе с сирийцем косил траву для маленького стада в первую неделю, стояла аккуратно прислоненной к бетонной стене. Ее страшное лезвие было чуть покрыто бурыми разводами, зато все вокруг залило кровью.
Зинана Арчелия, обнаружившая тело израильтянки рано утром, билась в истерике в руках мужа. На лицо Саши было страшно смотреть; так что это Оксане, соотечественнице погибшей, пришлось успокаивающе сжать ладонью запястье командира. Она так и повела его, словно ребенка, к столовой, ограждая от неизбежных хлопот. А ведь еще не успели похоронить Надю Исакову.
Люди вокруг, наверное, что-то чувствовали такое, что не давало им сейчас присоединиться к Кудрявцевым. Лишь профессор Романов присел на краешек скамьи с виноватым видом — словно он мог, но не предотвратил трагедии. А чуть позже так же несмело заняла место за столом Маша Котова.
— Александр Николаевич, — негромко начала она, — хотела вам показать несколько графиков…
— Что за графики? — командир поднял голову и собрался, словно дикий зверь, напавший на след добычи.
— Странно как-то получается, — продолжила Маша, — я сейчас посмотрела, куда меня на завтра поставили дежурить, и не нашла себя в графике.
— Ну и отдохни, — улыбнулся вымученно Кудрявцев, — не так уж много у нас выходных дней теперь.
— Это так, — согласилась Котова, — но я зачем-то — сама не знаю почему — посмотрела график на сегодня — так там не оказалось Маши Закс.
— Ну и что? — явно не понял, к чему ведет Мария, профессор.
— А ведь график составлялся вчера, когда она была жива. А людей у нас катастрофически не хватает.
— Дальше, — подстегнул ее командир, уже наверняка предполагавший, каким будет ответ.
— С Ирой Жадовой и Надей Исаковой та же история. Словно преступник знал, что их бесполезно включать в графики.
— Значит, это Зинана, — помертвевшим голосом прошептала Оксана.
— Или я, — голос Котовой был не менее отчаянным.
— Не оглядываться, — зашипел командир, — не спугните ее.
Он явно не воспринял последних слов Марии всерьез; Оксана его в этом полностью поддержала. Она с трудом заставила себя расслабить мышцы шеи, которая словно сама пыталась повернуться в поисках абхазки.
— Но зачем? — воскликнула она в еще большем отчаянии, — что ей сделали девчата?
— А вот мы у нее и спросим, — с мрачной угрозой в голосе ответил Александр, — когда поймаем на месте преступления. Если поймаем… Значит так. Актеры из вас никудышные. Оксана может и сможет прикинуться невинной овечкой, а вы даже близко не приближайтесь к Зинане.
Ты, Маша (он впервые назвал так свою верную помощницу — может потому, что хотел подчеркнуть свое безграничное доверие к ней?), сейчас же едешь с майором к озеру. Он сейчас потащит туда цистерну с пластмассой. Места в кабине у него, конечно, не так много, как у Анатолия, но как-нибудь поместитесь.
— Какая «легенда»? — вид у Котовой был опять деловит и сосредоточен.
— В малом лагере творится бардак — некому поставить логистику, — мигом сообразил командир. Берешь бумагу, писчие принадлежности, и сразу уезжаешь. Поможешь Салоеду на самом деле. Вернешься завтра… Если нечего не произойдет раньше. Все — иди.
Котова, глубоко вздохнув и окинув каждого из остающихся здесь долгим взглядом, ушла. Ушла, как она полагала, в безопасный мир, оставив друзей рядом со смертельной опасностью.
— Теперь ты, — повернулся к профессору Александр, — держи ключи.
Он протянул Алексею Александровичу связку ключей от сейфов и дверей той комнаты в гараже, которая по прежнему хранила основные ценности анклава.
— Бегом в гараж — выбираешь самую лучшую саблю и несешь ее в лабораторию. Положишь на стол. И ключи тоже — на самый краешек — так, чтобы саблей их накрыло.
— Зачем? — удивился профессор.
— Бегом, — прошипел сквозь зубы командир тоном, от которого заныли зубы даже у Оксаны, — Арчелия сюда идут. А потом сразу в «Эксплорер» вместе с Таней-Тамарой. Марио — за руль; Ирина рядом с ним. Мы с Оксаной — на заднем ряду. Выполнять!
Романова словно сдуло ветром после этой команды. А говорил, что в армии не служил.
— Куда это вы народ разгоняете? — тяжело уселся напротив четы Кудрявцевых Георгий. Рядом безмолвно примостилась Зинана. Глаза ее были красными, припухшими настолько, что невольно подумалось, что она проплакала всю ночь.
— А может, и проплакала, — подумала Оксана, — говорят, что маньяки часто бывают сентиментальными, даже жалеют свои жертвы.
Кудрявцева опасалась смотреть в эти глаза, боялась выдать свои мысли. А еще она с трудом сдержалась, чтобы не выпалить Арчелия прямо в лицо:
— Скажи Зинана! Ну скажи, что это не ты!
— Котова в лагерь едет, на помощь к Салоеду, — не менее тусклым, чем у Георгия, голосом ответил командир, — не справляется он там один, без Бори. С рыбой у него хорошо получается, а с людьми не очень. Кого-то из вас двоих — ее, или тебя, Зинана, надо было посылать. Ты отказалась, да и нужнее здесь — все таки народу намного больше; без компьютера всех не перечтешь. А там Мария и с карандашом справится.
Оксана заметила (а может ей показалось — сейчас любую тень на лице предполагаемой преступницы можно было истолковать в пользу той или иной версии) — при слове «компьютер» Зинана ощутимо вздрогнула и напряглась, словно пытаясь разгадать или вспомнить что-то. А командир продолжал, не дал собеседникам даже вставить слово:
— А мы сейчас поедем к дикарям; вытащим этого старого колдуна сюда во что бы то ни стало. Накаркал старый пенек — вот пусть и помогает расхлебывать. Раз он сумел увидеть это самое зло на расстоянии, пусть заглянет ему в глаза. И никакие отговорки про эпидемию, которую не переживет весь неандертальский народ, ему не помогут. За Борю и Свету Левиных, за остальных наших я готов положить всю их цивилизацию. Больше смертей я не допущу!
Зинана опять вздрогнула. Да и Георгий тоже — столько страсти и мрачной уверенности было в последней фразе командира.
— А пока, — Кудрявцев подхватил под руки чету Арчелия, — есть дело и для вас.
Он увлек абхазцев в сторону лаборатории; Оксана последовала за ними. Два Сергея тут занимались скорбной работой — готовили из пластмассы два очередных гроба. На подошедшее начальство они глянули хмуро и неприветливо. Кудрявцева поняла, что парни, прежде буквально бросавшиеся с энтузиазмом на новый участок работы, сейчас не хотят даже слышать о задании — даже если его поставит командир.
Но Александр им лишь кивнул так же хмуро и прошел мимо, не сказав ни слова. То, что должно было появиться на свет, участия Благолепова с Ежиковым не требовало.
— Давно надо было подумать, — проворчал командир, — сделал устройство дальней связи для себя и Малыша и успокоился. Сейчас быстренько попробуем настроить такое же на вас. Мало ли что случится, пока мы будем разъезжать да уговаривать Денату.
— Что-то я сомневаюсь, что он согласится, — проворчал Георгий.
— А мы его купим, — воскликнул Кудрявцев, быстро направляясь к столу, где уже лежала сабля в богатых ножнах, — вот этим!
Он схватил клинок; выдернул острое лезвие, насаженное на усыпанную каменьями рукоять и взмахнул им, прочертив стремительный круг, за которым не успевал взгляд. Это было завораживающим, красивым и безумно страшным зрелищем, потому что в свете последних событий казалось, что с узкого длинного клинка веером разлетелись вокруг темно-красные длинные капли. Оксана скосила глаза на абхазку — щеки женщины, еще недавно бледные до синевы, раскраснелись; глаза словно готовы были метать молнии — такие же длинные и кровавые. А правая ладонь непроизвольно сжалась, словно в ней приятной тяжестью мешала до конца сомкнуться пальцам рукоять оружия.
Вот глаза Зинаны медленно опустились вниз — к ножке стола, где, не замеченная Александром, валялась связка ключей, снесенная со столешницы.
— Не замеченная?! — задала себе вопрос Оксана, — как бы не так! Чтобы Саша что-то не заметил? Да он это специально сделал. Ну и я вроде бы не увидела…
Командир с Георгием тем временем начали колдовать с пластмассой. Поскольку процесс был отработан раньше, три пластмассовых кругляша, внешне ничем не отличимых от десятков и сотен других таких же, которые легко могли изготовить те же Сергеи, поочередно легли на ладонь командира. Другая ладонь так же поочередно накрыла лоб Оксаны, Георгия и Зинаны.
Глаза Александра были закрыты; может, он «колдовал», настраивая амулеты на людей, а может не захотел встретиться взглядом с абхазкой…
— Пока только так — с двусторонней настройкой и личной привязкой, — чуть извиняющимся голосом сообщил он, — до магического коммутатора пока не додумался.
Амулеты тут же были опробованы; командир показал рукой на «Эксплорер», в котором уже сидело четверо разведчиков. Мотор еле слышно гудел, потому что Марио не стал подъезжать к лаборатории, заставил Кудрявцевых прогуляться сотню метров. Это, как решила Оксана, было подсказкой профессора Романова, который сейчас представлял собой слабую копию того представительного молодого человека, которым привыкла видеть Алексея Александровича израильтянка. Глаза профессора лихорадочно блестели; с губ, казалось, готов был вырваться целый поток вопросов и советов. Как бы он повел себя, подойди вместе с Кудрявцевыми Георгий и Зинана, не мог бы, наверное, сказать и он сам.
Так что прощание с Арчелия произошло на расстоянии. Оксана не смогла заставить себя махнуть рукой — побоялась, что сделает это слишком резко и вызывающе. А Александр сделал ручкой, даже отвесил небольшой поклон, ныряя на заднее сидение впереди Оксаны. Громко хлопнула дверь и автомобиль тронулся, резко набирая скорость.
В салоне царила тишина. Оксана не знала, сообщил ли профессор товарищам о той ошеломительной версии, которую они ехали проверять. Но вот о том, как будет проходить эта проверка, он знать не мог. Да и сама Кудрявцева догадалась о планах супруга только тогда, когда тяжелая дверца хлопнула громче обычного — ведь одновременно с ней закрылась со стуком противоположная, в которую выскользнул полковник Кудрявцев, успевший подмигнуть жене…
Запястье потеплело — вернее потеплел пластмассовый кругляш, который, поднесенный к уху, сообщил голосом Александра: «Возвращайтесь!». Рядом с амулетом практически неслышно тикали часы, и Оксана, чуть оттянув рукав куртки, не поверила своим глазам — всего десять минут! Всего десять минут ушло у Александра на то, чтобы поймать маньяка. Что же за сила такая дикая и нетерпеливая двигала этим страшным человеком?
— Стоп! — скомандовала Оксана, — поворачивай назад.
И было в этом голосе столько непоколебимой уверенности в праве отдавать команды, которая всегда отличала командира, что Марио беспрекословно нажал на тормоз. Всех бросило вперед, и уже из такого, полусогнутого в спине положения, профессор бросил взгляд назад, чтобы обрушить все таки вопросы, бурлящие у него внутри, на Кудрявцева.
Из груди Романова вырвался только недоуменный хрип:
— А где Александр Николаевич?
— В лагере, — голос Оксаны был впервые за последние дни спокойным и чуть насмешливым; она почему-то была уверена, что все закончилось; что череда бессмысленных и страшных смертей прервалась. Что старуха с косой если и посетит русский лагерь, то только за самим маньяком. Она все таки содрогнулась, вспомнив о несчастной Маше Закс; о косе, которую Александр унес куда-то, — он остался, чтобы поймать на месте преступления убийцу и спросить у него, как и обещал…
— Что спросить, и у кого? — это с недоумением воскликнула Ирина Ильина с переднего сидения.
— Вот мы сейчас это увидим, — пообещала Кудрявцева, и снова добавила в голос командирские интонации, — гони!
В лагерь автомобиль примчался вдвое быстрее, чем направлялся с мнимой миссией к неандертальцам. Широкие ворота были словно специально распахнуты для него — а чего бояться, если зло поселилось внутри анклава? Марио едва не снес бампером пустую витрину с ковровского городского рынка, которая до сих пор стояла на краю лагеря — на первой его границе, которую русский лагерь давно перерос.
Оксана первой бросилась бы в дверь автомобиля, но салон был устроен таким образом, что ей пришлось дожидаться, пока в нее стремительными тенями скользнут профессор и никарагуанка. А широкая спина Марио уже скрывалась за уцелевшей стеной у столовой. Кудрявцева едва пробилась сквозь плотную толпу, окружившую «царство» Зины Егоровой. У ног ее лежала вниз лицом связанная по рукам и ногам Зинана, а на скамье сидели двое мужчин — ее Саша, который за внешним спокойствием прятал бурю эмоций; и Георгий, такую же бурю спрятать не сумевший, а может, и не захотевший. Его лицо выражало бесконечную обиду, неверие в страшную правду и… предчувствие той страшной кары, что ожидало его любимую.
Зинаида стояла в центре круга, с неестественно бледным лицом, на котором горели глаза; горели торжеством и нетерпеливостью. Она словно искала взглядом, на кого бы выплеснуть все те невероятные события, что произошли с ней недавно. Остановившись на Оксане, она наконец решилась — подняла руку с ножом, на которую была наколота некрупная картофелина, и начала рассказ:
— Я только начала чистить картошку — совсем немного, ее и осталось-то всего мешок — вон тот (взгляды зрителей метнулись вправо, где действительно валялся обыкновенный мешок, заполненный не больше, чем на четверть, если верить Егоровой, картофелем) — а тут словно мне кто-то в ухо крикнул: «Повернись!». Я вскочила, поворачиваюсь — а передо мной она!
Зинаида выкрикнула последнее слово и показала пальцем на Зинану, слабо шевельнувшуюся на земле. Только теперь Кудрявцева разглядела, что рядом с дрогнувшим после громкого выкрика телом валяется хищно изогнутый клинок.
— Саблей замахнулась, — продолжила Егорова, — а сама смотрит на меня своими глазищами и что-то под нос шепчет. Я, конечно, и рада бы бежать, да хотя бы табуретку из под себя под саблю подставить, но чувствую, что не могу шевельнуть ни руками, ни ногами. А саблюка уже на меня падать начала.
Голос поварихи вдруг победно зазвенел и она опять вскинула руку, показывая уже на командира, у ног которого валялась комком какая-то тряпка неопределенного цвета:
— И вдруг на нее прыгает этот мешок, взявшийся неведомо откуда. А это, оказывается, Александр Николаевич картошкой прикинулся.
От этой немудреной шутки в груди Оксаны вдруг словно растаял ледяной ком, унося и тяжесть, и тоску. Она огляделась — все вокруг, до того практически неподвижные, жадно вслушивающиеся в слова Егоровой, зашевелились, даже зашептались, явно обмениваясь впечатлениями.
— Не верю, — вскочил на ноги Георгий с мучительным криком, — не она это; не она!
— А ты это у Левиных спроси, да у Нади с Машей, — неожиданно для себя зло выкрикнула ему прямо в лицо Оксана.
Девушка словно взяла на себя часть той ноши, которую еще пока не мог сбросить с себя Александр. Ведь ему решать сейчас судьбы Зинаны.
— Нет — не так, — поправила себя Кудрявцева, — судьбу для себя выбрала сама абхазка. А Саше придется быть ее вестником.
Профессор Арчелия открыл было рот, чтобы попытаться еще раз докричаться до товарищей, до командира, чтобы доказать, какую ужасную ошибку они сейчас могут совершить.
— Не надо, Георгий, — перекатившаяся на спину и каким-то образом умудрившаяся сесть на земле Зинана, остановила порыв мужа, — я это сделала.
Арчелия, сдувшийся на глазах словно шарик, рухнул обратно на скамью и закрыл лицо ладонями. Сквозь пальцы прозвучал вопрос-стон: «Зачем?! Зачем ты это делала?»
— Зачем? — в голосе абхазки зарождалась какая-то злая сила, от которой передние ряды людей отшатнулись.
Только Кудрявцева наоборот шагнула вперед, положив руку на плечо Александра.
— Зачем я это сделала? — повторила Зинана, — затем, что никто не достоин твоей любви, кроме меня. Затем, чтобы через много лет, когда я стану старой, страшной, некрасивой; ненужной тебе — по-прежнему молодому и желанному — никто не смог назвать тебя своим любимым… И чтобы ты никого не прижал к себе так, как обнимал меня. И чтобы ты не гладил никого так, как гладил недавно по голове Ирину Жадову! Ненавижу! Ненавижу всех вас — бессмертных!
Взгляд Арчелия остановился на Оксане и уперся ей в переносицу — тяжелый, словно способный просверлить дырку в плоти.
— Не на ту напала, — усмехнулась Кудрявцева, — в гляделки тебе у меня не выиграть.
Ее ответные взгляд был не менее ужасным. А когда она вновь вспомнила о погибших, и сравнила эту тварь с другой, четвероногой, седой, принесшей много больше страданий живым существам, но отдавшей жизнь ради стаи, Оксана поняла что в сидевшей перед ней женщине нет ничего людского, и судить ее надо как врага рода человеческого, порвавшего с ним навсегда. В глазах Кудрявцевой полыхнул огонь такой ненависти и непрощения, что Арчелия глухо вскрикнула и снова упала, перевернувшись, как и прежде, лицом вниз — потому что не могла прикрыть глаза связанными за спиной ладонями.
И сразу же толпа позади снова ступила вперед, зарокотав зло и беспощадно, и зарождалось в ней что-то нехорошее, сродни той тьме, которая, как говорила Света Левина, окутала весь лагерь непроницаемым плотным облаком. Это наверное почувствовал и Александр, потому что встал и повернулся лицом к людям — нет, не противопоставляя себя им, а поднимая их вровень с собой, отрывая от злой завесы. Выкрики смолкли, когда он направился к плотным рядам, и дальше, рассекая толпу легко, словно острый нос корабля волны.
Угрюмая тишина нависла над лагерем; единственное — доверие к командиру, который всегда находил выход из любого тупика, заставляло сейчас людей ждать его, не броситься всем вместе на убийцу, сознавшуюся в содеянном. Вот полковник легко протаранил толпу в обратном направлении, остановился перед столом, спиной к которому сидел Георгий, и с громким стуком опустил на столешницу пистолет. Не свой, не «Стечкин», которым не пожелал поделиться с абхазцем. На столе лежал пистолет Макарова. Черная вороненая сталь притягивала взгляды; может потому, что эта холодная железка должна была скоро оборвать чью-то жизнь. А может, и не одну.
Только профессор Арчелия не мог заставить себя повернуться, запустить маятник часов, которые будут отсчитывать последние мгновения существования его семьи, начиная вот с этого самого поворота. И тогда командир подстегнул его, заставив все таки абхазца судорожно обернуться, сказав:
— В этом пистолете две пули. Решение за тобой, Георгий. Отсюда вы уйдете вдвоем. Ты можешь вернуться. Она — нет.
Он нагнулся над маньячкой и, не пожалев ремней, срезал их одним длинным движением ножа. Сквозь строй молчащих людей пара прошла, низко наклонив головы, не сказав ни слова, не повернувшись на прощание.
— И правильно, — подумала Оксана, — зачем зря тратить время, пытаться сказать простите людям, потерявшим близких — такому прощения нет и быть не может!
Незримая туча над головой словно сгущалась, уменьшалась в размерах вокруг командира с Оксаной, к которым все ближе подступали люди. И вдруг — выстрел! И тьма рассыпалась мелкими ломкими осколками, не способными поранить ни тела, ни души. Кудрявцева вздохнула глубоко и свободно. И вся толпа вздохнула так же. А солнце засияло ярче и жарче — так, что захотелось пить и плескаться в воде. Оксане безумно захотелось очутиться сейчас в озере, броситься в его волны вместе с Александром, плавать бесконечно, смывая ласковыми волнами липкую грязь зла. И опять — выстрел! Сладкий сон наяву растаял, оставив нерешенным вопрос — что же произошло там, в реликтовом лесу. Этот вопрос наверное задал себе каждый вокруг; Александр тоже. Он вскочил со скамьи, но броситься в лес не успел, потому что меж деревьев показалась человеческая фигура. В лагерь, к людям, шел Георгий. Но это был не тот молодой веселый парень, полный любви к своей Зинане, который поражал всех своей энергией еще несколько дней назад. Мимо столовой в направлении гаража прошаркал подошвами глубокий старик, переживший когда-то трагедию своего народа, а теперь потерявший смысл жизни и здесь, в новом мире.
Уже шагая назад, он остановился, и, не глядя ни на кого, сказал на удивление спокойным голосом, от которого даже у Оксаны побежали мурашки по спине:
— Она сама себя… В висок… Два раза…
И ушел в лес, волоча теперь лопату по траве.
Только когда его шаги окончательно растворились в предвечерней тишине, профессор Романов вскричал:
— Но как это могло быть. Обычный человек не может убить себя два раза выстрелом в висок!
— А кто сказал, что это был обычный человек? — ответила ему Кудрявцева, оглянувшись, и убедившись в том, что Александр другу отвечать не будет, потому что его рядом не было.
Оксана поняла, что как бы не доверял командир словам сломленного духом Георгия, не проверить он их не мог. И действительно — вот он показался из леса, чуть в стороне от тропы, по которой ушел абхазец, и кивнул супруге, уверенный, что она поймет его правильно. Оксана кивнула в ответ и продолжила:
— Почему мы были так уверены, что это Георгий сказал фразу о ненужности его в прошлой жизни, а не Зинана? Вернее, что не она первая произнесла эту роковую фразу. Разве не существует мнения, что супруги, прожившие долгую жизнь вместе, и думают одинаково?
— Но ведь Георгий?..
— А что Георгий? — поддержал супругу командир, — проверял у него кровь доктор Браун? Показал он в чем-то свою исключительность? Нет. А Зинана?
— А у Зинаны проявился дар. Страшный дар. Так что две пули для нее наверное мало, — подхватила Зина Егорова, вся передернувшись — видно вспомнила гипнотизирующий взгляд маньячки и холодный блеск сабли, до сих пор валявшейся рядом.
— Хватило, — успокоил всех командир, и наклонился за клинком…
Ночью Оксана спала как никогда спокойно. До тех пор, пока проснувшись, чтобы смочить пересохшее горло глотком холодного чая из стакана, не обнаружила рядом мужа. Ничего плохого не шевельнулось в душе. Ей было лишь интересно, где шастает милый так долго, что успела остыть вторая половина кровати?
Быстро накинув камуфляж, она выскользнула в ночь. На улице в пределах лагеря нигде не было полностью темно — новые светильники, умело размещенные по периметру и внутри их маленького поселения, не заглядывали лучами в окна, но позволяли шагать по разным надобностям полуночникам, не оступаясь. Светлее всего было в лаборатории. Там она и нашла любимого человека.
Куртка на спине командира была мокрой, словно он пробежал многокилометровый кросс в полной выкладке; перед ним застыло творение, которое и заставило молодого парня полностью выложиться. Пара высеченных, а точнее выглаженных с огромной любовью и талантом из пластмассы людей, парень и девушка — Света и Борис Левины — замерли навечно в признании любви друг другу. Ничто не могло теперь разрушить этот памятник; не могло их заставить отвести взгляды друг от друга.
Оксана вспомнила о статуе в водах Байкала, о памятнике ей самой, и пожелала, прижавшись к мокрой спине любимого человека, чтобы так неожиданно проснувшийся талант Александра Кудрявцева, прежде всего воина, защитника людей, больше никогда не радовал ее…
ГЛАВА 15. ПОЛКОВНИК КУДРЯВЦЕВ. ПУСТЬ ВСЕГДА БУДЕТ ЗАВТРА
— И все таки в голове не укладывается, — Зинаида, положив удобно подбородок на ладошку, с удовольствием наблюдала, как ранние пташки — разведгруппа в неполном составе — с аппетитом поглощают завтрак, — такая милая девушка, уважительная; совсем не задирала нос оттого, что настоящий академик — и маньяк…
— И не пытайся понять, — профессор Романов оторвался от огромного куска пирога, который к половине седьмого утра уже украшал стол, — тут только можно принять; принять за данность — бывает вот такие чудеса, медицинской наукой пока не понятые. Нормальный человек, внешне вполне адекватный, дружелюбнее многих вокруг, вдруг превращается в хладнокровного убийцу, который не может остановиться. Жизнь такого существа после первой принесенной жертвы делится на две части — короткие мгновения жуткого блаженства, и долгие часы, дни, а может и годы ожидания и подготовки нового акта драмы. Тот же Чикатило был примерным семьянином, на работе его ставили в пример, и только когда его поймали, все вдруг прозрели…
Так что скажете спасибо Маше Котовой, когда она вернется. Если бы не она, неизвестно, когда бы мы остановили Зинану.
— А вы?
— А мы, — ответил за Романова командир, — и так пропустили несколько дней. Если из за того, что кто-то никак не может набить свой безразмерный желудок, мы опоздаем в какой-то анклав…
Если это и было шуткой, то очень жестокой; профессор с Марио чуть не подавились — они явно приняли этот призыв к действию на свой счет. Дожевывали они уже на ходу, а Александр, заводя «Эксплорер», мысленно отругал себя за то, что никак не может настроить себя на позитив. Он вдруг понял, что успокоится хотя бы относительно только тогда, когда увидит счастливые лица спасенных людей, поверивших в светлое будущее.
Внедорожник пылил по сильно набитой колее; краткую остановку у тибетского лагеря сделали лишь, чтобы выгрузить продукты для лам. Полковник не стал дожидаться кого-то из них, словно не желал коснуться хранителей даже тенью зла — он не хотел допустить мизерной возможности заражения родного мира эпидемией зла и ненависти. Как бы это фантастически не звучало.
Мост через протоку стоял на месте; а вот хлипкой ограды из жердей, перегораживающей вход в медвежий угол (хорош «уголок» — двадцать пять на двадцать пять километров!) не было. Вернее она была — снесенная чьей-то злой волей в сторону так, что оставался проход через мост наружу — туда, где оголодавших хищников ждала знатная добыча. Сколько короткомордых медведей воспользовалось этой возможностью, сейчас не мог ответить ни командир, и никто другой. Зато полковник Кудрявцев прекрасно представлял, какую проблему они нажили сейчас себе на голову. И не только себе. Было видно, как стада копытных в ужасе разбегаются по обе стороны поймы; этот живой поток словно рассек острый таран, снабженный страшными клыками и когтями.
А внутри окруженной каналом территории хищников тоже хватало — вот на мост забежало сразу несколько громадных страшилищ. Бэйла и Оксана с Зинаидой начали палить без команды — и очень вовремя, потому что последний из зверей в предсмертном прыжке ощутимо навалился на бампер внедорожника. Нет — людям в нем, защищенным непробиваемым слоем пластмассы, ничего не грозило. Но каждому из монстров хватило бы одного прыжка, чтобы оставить «Эксплорер» позади и вырваться на свободу. Туда, где уже «резвились» их сородичи.
Решение было только одно — уничтожить хищников, пока они не разбежались по окрестностям, которые люди уже считали своей вотчиной. Причем достаточно безопасной. А ведь совсем рядом жили без всякой охраны тибетские ламы; да и неандертальцы -«союзнички» — тоже вряд ли что могли противопоставить медведям.
Поэтому жерди были водружены на место; закреплены не в пример надежнее, чем раньше. Кудрявцев, медленно съезжая задним ходом с моста, пообещал разобраться, кто это так схалтурил. Первый медведь попался совсем скоро. Хищник обгладывал добычу, в которой оленя можно было распознать только по громадным рогам, с такой поспешностью, словно приближающийся автомобиль намеревался отобрать добычу.
Добычу люди не отобрали, а вот жизнь — тут же, одним патроном. Потом выстрелы звучали все чаще — три снайпера женского рода словно соревновались в меткости. А Александр отсекал живой таран, от которого откалывались один за другим его страшные составляющие, от той стороны поймы, где начинались заселенные земли. Увы — слишком много времени прошло с того мгновения, как первый медведь ступил на мост. Кровавые следы пиршеств довели спасателей до самой реки, где перед изумленными людьми разыгралась очередная драма.
Обезумевший от страха перед огромным зверем бизон ворвался в воду, подняв целую тучу брызг. За ними было плохо видно, как взметнулись из глубины навстречу животному гибкие плети водного хищника. Бизон трубно заревел, прощаясь с жизнью, и тут же страшно рявкнул медведь, которого лишали законной добычи. Он не остановился — врезался вслед за бизоном в русло реки, прибавив свою порцию брызг к той вакханалии, что творилась в воде. Будь саркозух чуть менее голодным, или более осторожным, он ни за что бы не бросился на соперника, чьи размеры и возможности не мог оценить в бурлящем водовороте воды и пены.
Из воды взметнулся еще целый лес щупалец — длинных, мощных, усыпанных с одной стороны огромными присосками. Сколько же их было?! А может, тут вцепился в добычу, которая сама лезла к обеденному столу, не один монстр подводного мира? Может его собратья спешили сюда, привлеченные барахтаньем в воде по крайне мере трех огромных представителей животного мира, которых собрал вместе злой гений Спящего бога?
Когда водоворот практически сошел на нет, и на поверхности уже не было видно ни медведя, ни его предполагаемой жертвы, водная поверхность вдруг вспухла гигантским колоколом, и перед оцепеневшими людьми показалась отвратительная голова — или как называется правильно туша подводного монстра, от которой во все стороны исходили извивающиеся живые лианы толщиной в основании с бедро взрослого мужчины? Два огромных безразличных ко всему, кроме добычи, глаза словно магнитом притягивали к себе спасателей — до того самого мгновения, когда правый из них с отвратительным звуком лопнул, пораженный широким острым лезвием арбалетного болта; полковник тут же послал следом второй короткий смертоносный снаряд, который попал в самый краешек левого ока спрута, начавшего уже спасительное движение в глубины.
— С такими ранами, — вспомнил Александр Николаевич слова доцента Игнатова над телом убитого махайрода, — не живут. Помучается, конечно — пока «товарищи» не успокоят. Таким громадинам много еды надо.
Интересно было, конечно, проследить окровавленный след полузатонувшего монстра, уже не способного противостоять течению реки, но путь «Эксплорера» пролегал в противоположную сторону — туда, где вдоль берега кровавыми остатками копытных был отмечен путь самых резвых представителей медвежьего рода. Скорость автомобиля конечно была несравнимой большей той, что могли позволить себе саркозухи. Внедорожник притормаживал лишь на мгновенья, когда звучало предупреждающе: «Стреляю!», и очередной зверь, виновный лишь в том, что именно его выбрали в качестве живого заслона против будущего человечества, навеки лишался всяких устремлений, голода, злобы, и самой жизни.
Последняя пара зверей все таки добралась до стойбища неандертальцев. Что влекло медведей вдоль реки; почему они не рассыпались веером по широкой пойме? Это четко было видно Кудрявцеву по следам, да и чутью своему, заставлявшему гнать автомобиль прямо к излучине, не доверять он не имел права, да и желания. И вот картина, достойная пера самого талантливого в истории двух ветвей человекообразных художника — два саркозуха, выпрямившихся в полный рост, стоят напротив двух «высших» неандертальцев, вооруженных длинными копьями.
Громадные дикари сейчас не казались таковыми — рядом с трехметровыми лохматыми медведями они совсем бы потерялись, если бы не их устремленные навстречу врагу фигуры, полные свирепой радости и упоения последним в жизни боем. Это были Дену с сыном, вставшие на защиту племени; в этот момент командир был готов простить этих самоуверенных жестоких дикарей, потомков бесчисленных поколений вождей, угнетавших своих соплеменников по воле жестокого бога.
А вот израильтянок эта картина если и впечатлила, то скорее всего намного меньше, чем остальных. Бой, который люди запомнили бы на всю жизнь (какой бы долгой она не была), так и не начался. Сухой треск двух винтовок, в котором только такой опытный человек, как полковник Кудрявцев мог понять, кто же из снайперов не выдержал первым, положил конец этому поединку. Медведь, противостоявший старшему неандертальцу, упал сразу — видно и у этих гигантов есть особо уязвимые места, поражение которых несет немедленную гибель. Второй — может тоже смертельно раненый — все таки сделал движение громадной тушей вперед, и Ден тоже шагнул — навстречу зверю. Может, он и был умелым охотником; может копье было сделано не менее умелым мастером, но ни охотник, ни его копье не встречали раньше такого противника.
Даже на расстоянии ста метров — а именно столько пролетели пули — было слышно, как с сухим треском переломилось древко, и громадная туша целиком накрыла молодого вождя. Люди бросились вперед — инстинктивно, как и положено неравнодушным к страданиям других существ землянам. Но раньше них в лапы саркозуха вцепились крепкие руки отца поверженного вождя и Денату. Старый вождь оказался на удивление проворным (командир заложил в памяти этот факт); выскочил непонятно откуда, и дернул свою сторону медведя с такой силой, что этот край мохнатой туши, накрывшей его правнука, буквально взлетел в воздух.
Когда команда спасателей оказалась рядом с вождями, Ден уже сидел на траве, тряся головой. Был он явно не в себе, но увидев людей, и прежде всего Александра, первым представшим перед дикарями, сразу напрягся и обрел ясность во взгляде. Вот только была эта ясность полной ненависти и еще… злого вопроса: «Кто вас просил вмешиваться?! Я и сам бы справился с этим медведем-переростком!».
А вот его прадед появлению командира обрадовался. Не ему самому, а тому факту, что неведомое зло, предсказанное им, побеждено. Как он понял это — командиру было неизвестно; может по поведению людей, по их ясным взглядам, таящим в себе скорбь по погибшим, но не страх, не ожидание новых жертв? Хорошим был физиономистом старый вождь; а может и колдуном, по совместительству.
— Великий охотник победил и большое зло, и малое, — его корявый палец ткнулся в тушу лежащего у ног саркозуха, — которое сам выпустил на волю. Племя возвращается.
На этом и официальная, и неофициальная часть встречи завершилась. Двое старших вождей, не произнеся больше ни слова, повернулись и ушли. А Ден, вскочивший на ноги одним упругим прыжком, напоследок одарил Кудрявцева еще одним злым взглядом. В ответ получил еще более злой и устрашающий — от Оксаны. Так что величия и достоинства, которое демонстрировали каждым своих движением опытные «высшие» дикари, он похвалиться не смог — побежал вслед за предками как побитая собачонка.
— Сорок восемь, — гордо провозгласила Оксана, пнув ножкой того хищника, что упал первым, явно желая донести до всех, что это именно она поразила его.
Командир, улыбнувшись при виде вытянувшихся от удивления физиономия Марио и Алексея Александровича — эти-то «спасатели» только и делали, что старались удержаться в прыгающем на кочках внедорожнике, даже не подумав, что кто-то успевает считать пораженных пулями медведей, поправил жену:
— Сорок девять!
— А!, — махнула рукой бывшая биатлонистка, — одного не считай — его подводная каракатица утащила.
— Так ведь и мы ее тоже!
— Ты! — теперь уже мужа поправила Оксана, — а сорок восемь мы втроем…
Хлипкую преграду из жердей обнюхивали издалека двое медведей; лохматых туш, которые раньше попытались атаковать «Эксплорер», уже не было — их наверное утащили более прыткие сородичи. И опять к небу нового мира унесся сухой треск выстрелов. Один из хищников-великанов отвалился в сторону, освобождая проезд; второй упал где стоял, перегородив телом мост так, что пришлось внедорожнику немного поработать бульдозером. Автомобиль при помощи низко сидящего мощного бампера прекрасно справился с этой задачей, и вот опять тянется привычная картина — слева недвижные колоды крокодилов, справа — чахлые заросли, в которых теперь совсем не видно саркозухов.
— А здорово мы их проредили, — воскликнул профессор, не обращая внимания на саркастическое хмыкание снайперов, — может рванем сейчас к центральному анклаву. Интересно посмотреть, верна ли наша теория о чудесах света.
— А давайте пари, — азартно предложил молодой итальянец, — нас шестеро, чудес осталось столько же. Каждый выберет себе «билетик» и…
— А какой приз? — повернулась к нему Таня-Тамара.
— Командир поцелует, — расхохоталась Ирина Ильина.
Она быстрее всех приходила в себя после кошмарных дней. Охота на медведей Ирине тоже добавило бодрости.
— Если бы и мне становилось легче, когда в перекрестье оптического прицела вырастает лицо очередного врага, — грустно подумал командир; вслух же он отказался от участия в «лотерее», — а если я выиграю? Куда мне себя целовать. Но… одно могу предположить, даже утверждать — садов Семирамиды мы здесь не найдем.
— Откуда ты знаешь? — вцепился в него вопросом профессор, — или снова прозрение?
Александр лишь пожал плечами и пообещал:
— На обратном путь заедем проверить — если времени хватит.
Очередной лагерь встретил их тишиной и запустением. Командир нажал и долго не отпускал клаксон, заполняя гнетущую атмосферу лагеря и его окрестностей громким сигналом. Никто не выглянул из развалин; центральный участок здесь занимал высокий шатер, похожий на жилище сирийского эмира. Но подойти к нему было проблемно — из за тошнотворного запаха, бьющего наружу из под чуть задранного полога, выполнявшего роль дверей.
Кудрявцев все же отважился, подошел ко входу в шатер, задержав дыхание. Он резко дернул полог, который остался в его руках, оставив широкий вход открытым, так что внутрь ворвались яркие лучи солнца. Навстречу им рвануло такой густой волной смрада гниющей плоти, что командир, только заглянув внутрь, бежал за пределы территории, накрываемой миазмами. Впрочем, и этих мгновений хватило, чтобы оценить последствия резни, происшедшей несколько недель назад. Да — люди здесь погибли от рук себе подобных! Какая сила бросила вооруженных ножами и короткими кривыми саблями друг против друга? Голод?.. Отчаяние?..
«Эксплорер» взревел мотором, как только полковник сел за руль. Теперь автомобиль мчался много быстрее — до тех пор, пока скала впереди не выросла до невероятной высоты, а справа по ходу, меж чахлыми деревцами не показались строения из синего металла. И опять звучал призывно гудок автомобиля, остановившегося у такого же шатра, что и в предыдущем анклаве. Только собран он был из шкур, да тошнотворного запаха не было. Так же, как и живых людей.
Этот лагерь был копией сомалийского — только домик с запасами топлива и генераторами разной степени поврежденности (медведи похозяйничали) был один. Естественно, что в закрытый отсек с соляркой и бензином хищники свои короткие морды не сунули.
Командир еще раз нажал на клаксон. Сквозь требовательный гудок ему почуялись какие-то сдавленные крики. Он бросился к хижине — неужели пропустил. Но нет, в ней даже маленький ребенок при всем желании не смог бы спрятаться — настолько убогой была здесь обстановка. Тогда взгляд его метнулся к самому высокому строению — на крыше металлического балка, сохранившего для них практически нетронутые запасы горючего, могли поместиться все спасатели. Что они и сделали, воспользовавшись услужливо протянутой вниз рукой полковника Кудрявцева, непонятно как оказавшегося наверху. Для других, конечно, непонятно; сам-то полковник знал, что нужно делать, чтобы так стремительно преодолеть почти трехметровый барьер — нескончаемый многолетний тренинг и огромное желание поскорее увидеть незнакомцев. Тем более, что сквозь гудок он вроде бы разобрал детские голоса, отчаянно верещавшие на русском языке. Последнему обстоятельству он, впрочем, нисколько не удивился.
Спасатели столпились на крыше; самым остроглазым оказался Марио, который привлек всеобщее внимание громким возгласом: «Там!» и резким движением руки. А рука его, как ни удивительно, показывала за пределы анклава. Больше того — за пределы территории, оккупированной саркозухами. Там, где вроде бы ничто живое не могло выжить под острыми жалами и ненасытными хоботками огромных ос, стоял в окружении развалин маленькие домик.
— Скорее сарай, — оценил рубленую хибарку командир.
Сараюшка эта полностью поместилась на пятачке пять на пять метров, и в распахнутые настежь двери выглядывала целая толпа что-то восторженно орущих детей. Над ними виднелись не менее счастливые лица двух взрослых — женское, чуть покрупнее и покруглее, и мужское, которое внезапно исчезло. А через несколько мгновений детские фигурки раздались в стороны; на их месте гордо встал парень с гармошкой наперевес, и под небом древнего мира во второй раз зазвучали аккорды «Прощания славянки».
— Ну и правильно, — пробормотал рядом профессор Романов, — как им еще себя обозначить? Разве еще только «Катюшу» запеть?
А незнакомец, словно услышав его, действительно перешел к творчеству Матвея Блантера. Хор детских голосов поддержал его, и Александр понял — если это и русские, то с каких-то окраин; больно уж акцент резал ухо. Коми, мордва или башкиры — какая разница — все равно свои.
Он поднес ладони рупором к губам и музыка тут же прекратилась — со зрением у гармониста все было в полном порядке.
— Мы скоро вернемся, — закричал он хорошо поставленным голосом, — придумаем, как вас вытащить, и вернемся.
— Когда? — ответный далекий голос (а до сарая было не меньше восьмидесяти метров почти пустого пространства) был полон радости и… опасения — а вдруг не вернутся, вдруг это глюки, вызванные почти погасшими надеждами, — когда вас ждать?
— Завтра, — командирский голос наверное поубавил, а может и совсем унес прочь все сомнения, — ждите нас завтра утром.
Парень с гармошкой от радости наверное забыл об осторожности, и сунулся вперед, навстречу этому голосу, этим людям, обещавшим спасение. За что и поплатился. Он вдруг громко вскрикнул, очевидно укушенный осой, и тут же крепкая рука втащила его внутрь жилища. А перед дверным проемом сразу же заклубился живой темный дым — осы-убийцы всегда были настороже! За этой полупрозрачной завесой можно было различить, что место парня заняла коренастая девушка.
— …ждать, — расслышал командир только окончание фразы, — мы будем вас ждать.
За ее спиной опять застонала гармошка, а спасатель поочередно спустились на землю, чтобы решить, как проводить операцию спасения.
— Двинем прямо в «Эксплорере», — сходу предложил Марио, — и завтрашнего дня ждать не надо. Впритирочку к двери станем, и сразу всех загрузим. А за припасами, если они еще там остались, позже вернемся — нам еще здесь возить немеренно.
— Нет, — первым выступил против этой идеи профессор, — малейшая щелочка, и человека будет не спасти. Откуда эти твари только берутся? Только что не было — и на тебе пожалуйста.
— Тогда тоннель надо строить, — в отсутствие Анатолия Никитина генератором идей выступал его итальянский друг.
— Копать что ли? — так же язвительно отреагировал Алексей Александрович.
— Зачем копать? — удивился Марио, — привезти плиты и склеить их наподобие длинного коридора — прямо в двери.
— Нет, — теперь возразил командир, быстро подсчитавший в уме, во сколько материалов, а главное времени, выльется такая стройка, — самое правильное твое рассуждение на сегодня, Марио, — это про то, что нужно прямо в двери. Зайти туда, занести внутрь средство передвижение или… переноски, и принести их сюда. Не такая великая ноша — Марио и один справится. А для подстраховки еще Виталика Дубова возьмем с собой.
— Это мешки что ли взять непроницаемые, — прыснула Оксана, — и Дубов вместо Деда Мороза с подарочком за спиной. Так до Нового года далеко еще.
— Не мешки, — вполне серьезно заявила Таня-Тамара, — какой-то ящик… что-то вроде паланкина, абсолютно непроницаемого для ос. Ну а носильщиков, одетых в защиту, мы уже подобрали…
Ехать вдоль стены было не в пример легче и приятней — не надо оглаядываться по сторонам в ожидании, что гигантский крокодил цапнет за колесо, или в приоткрытое окошко залетит рой злых насекомых. Три лагеря — три опустевших безжизненных лагеря — успели осмотреть спасатели, прежде чем перед ними открылся вид на давно ожидаемое чудо света.
— Колосс Родосский, — восхищенно прошептал Алексей Александрович, когда автомобиль остановился, не доехав до бронзовой статуи достаточно много — иначе охватить взглядом гигантское творение античного скульптора было невозможно.
Он зашарил рукой в рюкзачке, и извлек наружу ноутбук. Пока спасатели с восторгом рассматривали Колосса, точнее его спину, прикрытого складками бронзового плаща и затылок, увенчанный шипастым венцом, профессор лихорадочно тыкал пальцем в свою электронную игрушку, и наконец сообщил всем почти торжественно:
— Колосс Родосский — скульптура Хареса, который отдал главному творению своей жизни все состояние и умер в нищете, преследуемый кредиторами. Высота тридцать шесть метров. Создана почти за триста лет до рождества Христова. До наших дней не сохранился… тех дней, из двадцать первого века. А здесь — пожалуйста.
Между тем трое снайперов, настороженно поводя стволами, уже огибали статую. Вот они остановились, явно в недоумении, и Ирина — главная озорница в команде, неожиданно повалилась на колени перед бронзовым изваянием неведомого бога. Плечи ее тряслись; ладони прикрывали лицо. Вся фигура ее свидетельствовала о глубоком потрясении. Командир первым подбежал к ней, но в спину ему дышал Марио, и Кудрявцев посторонился, дал возможность итальянцу поднять любимую, прижать ее к широкой груди.
Лицо Ирины оказалось над плечом молодого гиганта, и Александр, а вместе с ним и остальные с удивлением увидели, что девушка отнюдь не рыдала в религиозном экстазе. Нет — она хохотала в полный голос, и, вывернув руку из железного обхвата супруга, тянула изящный пальчик вверх — туда, где поверх зарослей невозмутимо смотрел вдаль бронзовый бог. Лицо его выражало скуку и легкое презрение к людям, копошившимся внизу; людям, создавшим этот колоссальный шедевр, и погубившим его. И это было лицо Марио — в мельчайших деталях. Разве что лицо живого прототипа никогда не было таким надменным, а после знакомства с Ириной, и вообще обычно восторженным и мечтательным.
— Я теперь по вечерам буду на тебя так молиться, Марио, — счастливо смеялась Ирина, — ты ведь похож на него, как…
— Нет, — вдруг возразил командир, и девушка с недоумением уставилась на него; впрочем, как и все остальные тоже.
— Что нет? — спросила за нее Оксана.
— Наоборот, — это статуя похожа на нашего Марио. И я не удивлюсь, если именно с него Харес ваял Колосса.
— Ну что ж, — философски заключил Романов, — как говорит наш общий друг Толя Никитин, проверить это проще простого.
— Как? — резко повернулась к нему Оксана.
— Дождаться и посмотреть, — пожал плечами профессор, и вдруг захохотал — так же заразительно, как раньше Ильина, — теперь я понимаю, почему скульптор разорился, да еще в долги залез.
— И почему же? — с подозрением в голосе спросил итальянец.
— Потому что ты слишком большой гонорар запросил за позирование, — теперь рассмеялись все…
Анатолий Никитин, о котором так часто вспоминали сегодня спасатели, ждал их в лагере; вместе с Бэйлой, конечно. И Маша Котова вернулась — теперь она опять распоряжалась графиками одна. Только профессора Арчелия не было видно нигде.
— На пасеке своей, — ответил на вопрос командира Ильин, — целый день оттуда не выходит. Девчонки ему туда и поесть носили.
— Поел?
— Конечно, — махнул рукой комендант, — попробовал бы он отказаться от стряпни Зинаиды.
Александр с Оксаной пошли к пасеке. Георгий действительно был там; увидев, как «гости» остановились на границе, отделяющей мир жужжащих насекомых от людей, он невесело усмехнулся:
— Проходите, мои пчелы не чета тем осам. Если какая и укусит по недомыслию — по людскому недомыслию — так это только на пользу здоровью пойдет.
— Да мы вроде на здоровье пока не жалуемся, — командир подошел поближе к Арчелия, который держал в руках рамку с ползающими на ней сплошным ковром насекомыми.
— Я понимаю, — профессор явно хотел добавить что-то насчет бессмертных, но сообразил, что эта тема еще долго будет запретной, и буркнул, — а я сегодня сдал кровь на анализ.
— И?..
— И выяснилось, что я обычный человек, а Зинана была.., — все таки вырвалось у него имя жены, — так что времени у меня очень мало — всего одна человеческая жизнь.
— Разве этого мало? — удивилась подошедшая все таки Оксана.
— На то, чтобы исправить, или хотя бы вымолить у бога прощение за ошибки своей семьи, мало, — поник головой профессор; взгляд его уперся в рамку, и абхазец заметно оживился, — вот глядите, Александр Николаевич — это пчелиная матка.
Его палец почти погладил темную пчелу с длинным брюшком; размером матка была раза в три длиннее рабочих пчел, и вела себя он не в пример солиднее своих подданных — не мельтешила по сотам.
— Такую же, только гораздо больших размеров, я даже боюсь себе представить, каких, вы найдете в гнезде ос-убийц.
— Почему мы, — улыбнулся Кудрявцев, — а ты сам, Георгий Георгиевич, не хочешь посмотреть, чем закончится первая в этом мире биологическая война?
— Я? — растерялся Арчелия — он явно не думал сейчас ни о чем, кроме событий трех последних дней; в будущее он пока не заглядывал.
— Да, — кивнул командир, — кстати у нас завтра первый поход на их территорию. Мне показалось, что они как-то медленнее летать стали.
— Интересно, — протянул профессор, — а можно мне тоже завтра…
— Можно, — опять улыбнулся Кудрявцев, — только попасть внутрь ты не сможешь — у нас всего четыре шлема высокой защиты, а новых — пластмассовых — мы сделать не успели.
— Так в чем дело, — вскричал Георгий, на глазах наливаясь энергией, — до завтра еще уйма времени. А у меня как раз идея появилась насчет шлемов, точнее насчет их формы…
Утром в багажнике «Эксплорера» вместе с четырьмя «Боритами» лежали девять шлемов удивительной формы — прозрачные сферы продолжались вниз, облегая грудь и спину людей. Сделали они были по меркам каждому разведчику (и профессору Арчелия тоже — в порядке исключения) так, что никакого стеснения надевший (или надевшая) персональный шлем не чувствовал. А эти длинные жесткие кирасы были изготовлены с одной целью — не дать сфере принять весь удар только на себя. Командир здесь согласился с Георгием, представив, как дернет голову внутри шлема, когда в него попадет крупнокалиберная пуля. Сфере-то ничего не будет, а вот голове внутри нее… Тоже ничего — в смысле ничего не нужно будет уже этой голове, как и всему организму.
В прицепе, который сегодня тащил за собой МТЗ-82, везли в обитель короткомордых медведей два паланкина, изготовленных по той же технологии, что и деталь солнечной батареи: с односторонней проницаемостью. То есть внутрь они пропускали воздух, а наружу — продукты дыхания. Ни о каких осах, случайно проникших в паланкин, речи конечно не шло. Зачем второй? Запасной — мало ли что может случиться в этом мире.
Сегодня их встретили бравурными маршами; гармошка замолкла только тогда, когда похожие на покорителей далеких планет Кудрявцев и Марио внесли в сарайчик свои абсолютно изолированные от внешнего мира носилки. В них, конечно, была дверца, которая тут же распахнулась, приглашая к свободе людей, истосковавшихся по общению с себе подобными. Почти месяц провели в собственном сарае семья из восьми человек. Какая причуда судьбы или прихоть разыгравшегося бога избрала этот сарай символом мордовского народа?
Для семьи Левиных (командир едва сдержал дрожь, услышав эту фамилию) — отца с матерью, трех сыновей и трех дочерей — это стало спасением. Они как раз перебирали картошку, опуская ее в глубокий погреб, в котором уже были другие припасы, когда все вокруг вздрогнуло, и на улице раздались дикие крики, иссушаемых заживо осами людей. Мудрая мать удержала и пацанов, и мужа, который в процессе сортировки урожая принимал участие как музыкальное приложение, от первых безрассудных шагов. А потом… Потом были длинные унылые дни в ожидании чуда; главным развлечением были редкие дожди да концерты отца, который к своему глубокому разочарованию осознал, что крепчайший самогон никак не действует на него.
— А у вас с собой и самогон был? — удивился командир.
— А как же, не меньше его удивилась Вера, мать многодетного семейства, — у нас все свое. Да вы поглядите, товарищ командир.
Она показала рукой на открытое темное отверстие в полу. У командира был с собой фонарик (экспериментальный — из новых материалов). Посветив внутрь погреба, он мысленно ахнул — тот был многоярусный, с неисчислимыми полками и ларями, явно не пустыми.
— Если они ввосьмером здесь целый месяц питались, да еще столько осталось… да.., хорошо живут люди в мордовской глубинке.
— Там, в бутылях, квас был брусничный. Так мы в последнее время экономили, хотели гостей угостить.
— Каких гостей? — машинально спросил Кудрявцев, еще раз оглядывая обширное пространство под сараем.
— Так вас же! — Вера поднесла Александру, а потом и Марио по запотевшей кружке с мутной жидкостью.
Кудрявцев выпил до дна одним духом, и, перевернув пустую кружку, блаженно крякнул — квас был ядреным, шибал в нос свежим лесным ароматом и мгновенно поднимал настроение. Марио тоже выпил до дна, но мелкими глотками. Непривычным вкусом тоже был впечатлен, но крякать не стал — Света Кузьмина-Левина в свое время не научила. А ее тезка в этом мире — средняя дочь Веры и Николая — тоже Света Левина (командир еще раз ахнул, услышав такое совпадение), взяла гиганта за руку, прижала ладонь Марио к своей щечке и сказала, закрыв глаза:
— Большой и добрый, совсем не страшный. И русский, и не русский…
— Это как? — удивился итальянец.
Девочка открыла глаза и посмотрела на парня, как опытная учительница на первоклассника — строго и покровительственно:
— Родился ты иностранцем, а теперь стал русским… совсем недавно, — она снова закрыла глаза, — сердце большое, доброе. Только оно не здесь — вон там (Света махнула в сторону остальных разведчиков, дожидающихся сейчас первую партию спасенных) и стучит громко: «И-ра… И-ра… И-ра…».
— А я, — пораженный Кудрявцев протянул девочке свою ладонь. Та схватилась было за пальцы, но тут же отдернула руку, словно от открытого огня. Теперь ее глаза округлились от удивления, а лицо стало таким, какое и должно быть у ученицы младших классов перед учителем.
— Не могу, прошептала она, не вижу… Извините.
— Не слушайте вы эту малахольную, — потянула за рукав Александра Вера, — все время пристает к людям, какую-то ерунду пророчит. Ванга недоделанная. Может нам… пора?
— Конечно, — спохватился командир, — нас ведь уже давно ждут.
Первым рейсом два крепких парня перенесли трех девочек; потом так же в паланкин втиснулись пацаны. Ну а отец с матерью, оценив широкие плечи Кудрявцева, и особенно Марио, не сговариваясь, нырнули в пластмассовый ящик вдвоем. И вот уже веселый тракторист «допрашивает» старшего мордвина, пытаясь отыскать общих знакомых (а почему нет?!), а командир не отрывает глаз от Светы Левиной, которая, пользуясь тем, что отца с матерью окружили люди, ходит меж спасателей и легонько дотрагивается до них.
— И-ра! — узнала она, по ком бьется сердце итальянца.
— Умный — просто жуть… и всего стесняется, — это про профессора, — даже женился не сам — вот эта тетя позвала (это она про Таню-Тамару); тетя тоже недавно русской стала.
Оксану девочка обошла по широкой дуге, кинув оценивающий взгляд на Александра — Света на расстоянии уловила незримую, но от этого не менее крепкую связь Кудрявцевых.
Наконец девочка подошла к Георгию; лицо ее сморщилось — казалось она вот-вот заплачет. Абхазец нагнулся и подхватил девочку на руки. Та зашептала ему на ухо, но командир непонятно как отчетливо слышал, а может, угадывал каждое ее слово:
— Она не вернется, дядя. Она ждет тебя там. И… это не она сделала, честно. Настоящая тетя умерла раньше — ее тоже убили, как и все других. Только она еще ходила и выполняла волю Спящего…
— Ну этого девочка никак не могла знать, — рассердился на себя командир, — это я сам только сейчас придумал.
Он шагнул и выхватил из рук Георгия девочку, которая теперь совсем не испугалась его. Может потому, что в то время Александр вспомнил о своих девочках, о Маше с Дашей, которые сегодня должны были вернуться с незапланированных каникул.
— А вы, дети, через пару дней в школу пойдете.
— У вас и школа есть? — ахнула общительная мордовка, — как хорошо. Вовка, ты чего рожу корчишь? (она показала командиру на самого младшего сына). Не хочет учиться паршивец — мог и на второй год во втором классе оставить. Учитель труда отстоял.
— Это как? — удивился теперь Романов, — я понимаю — математика, физкультура там, рисование. А труд? — да нам в школе всем не меньше четверки ставили.
— Не говори, — повернулась к нему гордая за сына мать, — у мальчика талант по столярному делу. Он тебе хоть стол, хоть стул сделает, не хуже., чем мастер Гамбс («Какая начитанная, однако, мордовская селянка попалась!», — подумал командир). Вот ты кто сам по профессии.
— Вообще-то я профессор филологии, — смущено улыбнулся Романов, полагая наверное, что многодетная мать бросится сейчас с извинениями за столь непочтительное обращение.
Увы — в Мордовии, наверное, к профессорам относились совсем по иному, чем в Санкт-Петербурге.
— А.., — махнула на него рукой Вера, словно утверждая: «О чем с тобой говорить?», и повернулась к Бэйле, стоящей рядом.
— Командир! — в этом возгласе было столько выстраданных эмоций, что все повернулись к профессору Арчелия, стоящему в непозволительной близости от границы, установленной для теплокровных существ гигантским осами.
А абхазец был еще и обнажен по пояс. Его камуфляжная куртка, нижняя рубашка и прозрачный шлем были аккуратно сложены у ног; взгляд его был твердым и ясным — такой бывает у людей, принявших последнее, самое важное в своей жизни решение.
— Я ухожу к ней, Александр Николаевич, — голос Георгия далеко разносился в наступившей тишине, — ухожу, чтобы и там бороться за нее. А вам хочу сказать, друзья.. Вы настоящие, и у вас все получится. Жорика нашего воспитайте настоящим мужчиной.
Кудрявцев прикинул расстояние до абхазца — если отвлечь его внимание, да поднапрячься… Он расслабил мышцы — понял, что можно сейчас оградить от черты, через которую назад хода нет никому, только тело Арчелия; что душа его уже перешла эту черту, и ищет сейчас свою половинку, а может уже и нашла.
Георгий низко поклонился людям, выпрямился и с гордо поднятой головой шагнул к осам. Те, наверное не ждали такого подарка — к ним сам шел человек, от руки которого должен был вымереть весь род ос-убийц. Несколько шагов по направлению к сарайчику сделал абхазец, прежде чем его спина вздрогнула от первого укуса. А потом словно туча упала с небес. Черно-желтая грозно жужжащая туча, жаждавшая человеческой крови.
В наступившей тишине, прерываемой только жужжанием остервеневших ос, Кудрявцев почувствовал, как потеплело левое запястье. Поднеся устройство дальней связи к уху, он вслух начал комментировать новости:
— Саша Салоед звонит. Гости к озеру вышли — как и предполагали, по ручью. Целых семь человек, — его лицо вдруг приняло крайне изумленное выражение, — какие-то партизаны… татарские. Салоед пришлет их в основной лагерь… завтра.
Катя, старшая из дочерей Левиных, произнесла негромко:
— Мы тоже каждый вечер ждали завтрашнего дня, потому что завтра могла прийти помощь. Вот оно и пришло, это завтра.
— Пришло, — эхом отозвался командир, отрывая взгляд от огромного клубка, в котором шевелились уже только насекомые, — и завтра снова придет. У нас всегда будет завтра!…
К о н е ц   т р е т ь е й   к н и г и