Однажды вечером я пошёл гусей домой гнать с речки, а они заплыли по течению реки в Ржевку, которая была занята немцами. Я подумал, пойду их пригоню. Нужно пройти пять постов, идти на Кулигу и до вала. Последний пост был на расстоянии ста метров от немецких позиций.
Прошёл я мимо нашего часового. Он спросил: «Куда идёшь?». Я ответил, что гуси заплыли к немцам, и я хочу пригнать их домой. Иду, немецкий часовой зовёт меня: «Kind war ich». Я подошёл и ему объяснил, что иду за гусями. Он рукой махнул: иди. Гусь – дисциплинированная птица. Они плавали в заводи и ждали своего вожака, а он уже был убит и съеден солдатами. Всё-таки я погнал гусей против течения реки к дому.
Я прошёл немецкого постового, подошёл к нашему, и там мне быстро руки скрутили и в блиндаж повели. Допрашивают; зачем идёшь на нашу территорию. Я объясняю, что гоню домой гусей, заплыли к немцам. Чувствую, что мне не верят. Старший говорит: «Отвести его в лес». Я встал, хотел уже выходить, как в блиндаж зашёл командир с кубиками на гимнастёрке, спрашивает: «А ты что тут делаешь?» Я говорю: «Гусей домой гоню, а меня задержали, решили, что я шпион. Командир приказал отпустить меня. Сказал, что я живу в доме за рекой где штаб. Я побежал домой, а гуси уже дома.
На следующий день погнал коров пасти на луг к речке. Немцы увидели и стали стрелять из винтовки по мне. Я услышал, упал в канаву и по-пластунски пополз до своей улицы. На следующий день немцы обстреляли наш штаб, все кусты, блиндаж, укрытия где находились две мои сестры Акулина и Люся и жившая с нами беженка Маруся, им было по 17 лет. Снаряд упал на укрытие, пробил 2 настила брёвен и разорвался на животе у Акулины. Ей весь живот разворотило, сестру Люсю ранило в обе руки, а Марусе оторвало пятку. Акулина держала рукой живот и ползла к дому. Двадцать метров проползла пока стреляли немцы. В дом прибежала Люся и кричит, что в укрытии всех снаряд убил. Дедушка нас успокоил и говорит, что она контужена и не понимает, что говорит. Закончился обстрел мы пошли к укрытию и видим, что сестрёнка лежит в крови. Мы их обеих принесли в дом. Сестрёнку на кухню, Марусю во времянку. Пришли женщины из части. Абсолютно не подготовленные в медицине. Не смогли Марусе жгут наложить и остановить кровь. Сестрёнка просила воду. Всё у неё внутри горело. Она выпьет кружку, а вода обратно выливается. А потом сестра просит всех позвать чтобы проститься и сказала: «Я умираю». И умерла. Сказали Марусе, что её подруга умерла. Она сказала: «Дайте мне воды и я умру». Дедушка сделал гроб на двоих, и похоронили их в огороде под грушей. Могилу мы копали ночью потому что днём немец не давал собираться больше двух человек. Как появится третий, он открывал миномётный огонь. Ночью прожектор постоянно освещал нашу территорию. Они видели всё в деревне. Мы копали, как только прожектор уходил в сторону, а когда он возвращался – мы ложились и ждали, пока он пройдёт. Так и копали всю ночь. Только утром похоронили.
На следующий день оккупировали нас немцы. Много пленных взяли; отобрали оружие, построили наших солдат в два ряда; раненых, контуженых, всех подряд, а охраняли их всего два немецких солдата. Один впереди, а второй позади колонны. А колонна, наверное, километра два. Потом в деревне остановилась немецкая часть. Всё солдаты холёные на мотоциклах и автомашинах. А о чистоте у них странное понятие. Например, в деревне проходила улица, а по бокам газончики, травка растёт. Так они отламывают две ветки, рагульками кладут на, а поверх их перекладину и садятся испражняются. А мы не знали и голые ноги в их кале пачкали.
Немцы в нашем доме поселились: офицер на кровати, солдаты на полу спят, а мы на печке. Втроём. Я встаю ночью по нужде, переступаю через немцев, лежащих на полу, выхожу на улицу, смотрю, на посту часовой немец спит, опёрся на винтовку и спит. У меня возникла мысль: были бы партизаны, то легко бы их убили. На второй день тоже самое. Я осмелел и решил проверить, что хранилось под брезентом в большой казане. Оказалось, что масло. Я щепкой оторвал кусок и решил сестре Ире рассказать. Она меня отругала и отшлепала. Я всё-таки не успокоился и пошёл второй раз. Отрезал кусок масла
побольше и пока шёл к дому, съел его. А сын Семёна Макаровича Иван, моложе меня на три года, решил взять со стола немецкую сигарету. Она была в красивой обертке. Только он руку протянул к сигарете, как немецкий офицер схватил его и отрубил указательный палец на правой руке. Потом Иван стал хорошим гармонистом.
Немцы после еды заставляли детей их котелки мыть, а запахом от котелка был такой вкусный.
Так длилось целую неделю. Бомбёжек не было. Войска немецкие шли по дороге день и ночь. Всё везли военную технику. Где прошли эсесовские войска, там после них все дома сожжены, всех люди убиты, короче, мёртвая зона, как деревня Яблоневка. А где регулярные немецкие войска – было спокойно.
Был случай в нашей деревне: немецкие войска забрали корову в многодетной семье из девяти человек. Женщина взяла всех детей и повела к коменданту. Комендант дал указание вернуть корову. И корову вернули. Мы уже привыкли к немцам – нас не трогают, мы занимаемся будничной работой, я гусей выпускаю на речку, и они уже без вожака далеко не уплывают.
Однажды раздался набат и на площадь собрали всех мужчин от десяти до ста лет. Выбрали старосту и полицию. Старостой назначили Толстого Василия. Его жалобы на болезнь не приняли во внимание. В полицию пошли Хлыстов Н. и Закурдаев П.
На следующий день мы собрались компанией в пять человек и пошли по немецкой оборонительной линии вдоль турецкого вала где велись ожесточённые бои. Правда, нашли только одну немецкую губную гармошку. Убитых немцев не видели. Это была северная часть оборонительной линии.
Пошли по южной части вдоль реки по течению к деревне Ржевка, которая была занята немцами. Здесь мы обнаружили у каждой землянки по 6-8 лапок гусиных и головы гусиные, на брустверах окопов по 7-10 солдатских книжек, противогазы, винтовки, убитые солдаты. Мы их землёй присыпали и ничего не взяли. Засыпали в чём они находились; с документами, орденами, письмами. Ничего не брали. Жили одним днём.
Тогда же утонул друг моего детства Коля Серебряков. Мы похоронили его с почестями, как комсомольца.
Ходили по оврагам, смотрели убитых мадьяр, которые воевали за немцев. На поляне, вдруг я заметил, что впереди лежит за пнём наш солдат и целится в меня. Я растерялся, метнулся вправо, он в меня целится. Я решил бросить в него корягу, а он всё равно в меня целится Я тогда подполз к нему, смотрю, а он убит и голова лежит на пеньке, а винтовку сжимает руками. Тогда я ребятам крикнул: «Ложись!» Они легли и ждут, что будет дальше. «Смотрите в вас солдат целится из винтовки». Они смотрят: действительно, целится солдат в них из-за пенька. Это так вечернее солнце освещало пенёк и солдата за ним. Лежал я и думал, вот как вас обманул. Я встаю, поднимаю руки и иду к солдату, будто сдаюсь. А сам забираю у него винтовку, и он как лежал, так лежать и остался за пенёчком. Мы его прикопали вместе с тем пнем, за которым он лежал с винтовкой.
Стало темнеть. Мы пошли домой, как слышим сильный взрыв в логу. Мы пошли туда. Смотрим, народу много собралось, и с дерева ещё не все куски сняты человеческих тел. Картина ужасная была. Ребята хотели разобрать снаряд 75 мм.
На следующий день Василь Захаров, я, Иван Толстой пошли на передовую линию искать толь, рыбу глушить в речке. Смотрим, стоит миномёт, а рядом снаряды. У нас возникла мысль произвести выстрел по дороге, где ехали немцы в сторону Воронежа на фронт. Мы взяли, навели миномёт на дорогу, отрегулировали дальность полёта снаряда и произвели 3 выстрела. Снаряды разорвались возле немецких мотоциклистов. Немцы не стали долго ждать, остановились, развернули большую пушку. Мы увидели это и бегом бежать по горе. Немцы открыли огонь, произвёли три выстрела по точке, откуда мы стреляли. Немного подождали и возобновили движение. Разведку не послали.
Прошло два дня. Мы решили навестить то место, откуда мы стреляли. Пришли, смотрим, там такая большая воронка, что дом 2-х этажный войдё воронка т а миномёта мы не нашли.
Не было в тылу партизан, что-то мы их не видели. Можно было делать набеги на немецкие эшелоны и дороги по которым двигалась немецкая техника. Военнопленных вели два дня на Белгород, только слышны были одиночные выстрелы то в одном конце улицы, то в другом. Это убивали солдат военнопленных, которые не могли идти.
Лето было очень хорошее, тёплое, солнечное, руки тосковали без работы. Самолёты нарушали покой по ночам. Немецкие, иногда появлялись наши бомбардировщики, сбросят бомбы и улетают. Мы оторваны от всего мира, никакой информации.
Было неспокойно, то в одном то в другом конце деревни раздавались выстрелы, очень много появилось беженцев, беспризорных людей с большими бородами. Весной староста с комендантом решили селянам дать землю под зерновые; большое поле в лесу под урожай на душу: чем больше в семье человек, тем больше земли получишь. Стали копать, а сеять нечем – нет зерна. Стали обращаться к семье счетовода деревни, бригадирам. Они давали нам зерно в обмен на сбережения наших предков; на кольца, украшения, золото и. Поля засеяли зерном. Урожай был хороший, скосили и составили в стожки подсыхать. Утром приходим: всё кругом сгорело. Домой возвращаемся – дома всё посуда побита, горшки с молоком разбиты, на столе нагажено. И так продолжалось весь период оккупации. Мы старались закрываться в доме, как стемнеет и никого не пускать. Староста и полицаи говорят, давайте бандитов ловить, но кто пойдёт на вооруженную до зубов банду, не было желающих. Потом исчез староста, а в соседнем селе старосту повесили.
Комендант собирал население и заставлял дежурить, но мы стали прятаться и уходить в леса, в ущелья турецкого вала. Днём уходили на расстояние 10-12 километров, собирали початки кукурузы. Иногда пролетали наши самолёты, очень высоко разведчик. Гул самолётов мы хорошо опознавали. Однажды он над кукурузным полем низко пролетел и сбросил листовки.