ОДИН ДЕНЬ В КПЗ - В ПРЕДВЕРИИ АДА ЖИЗНИ НА ЗЕМЛЕ
Пока я путешествовал, родители оформили земельный участок в восемь соток, на котором мы решили построить собственный дом. Основная тяжесть по строительству легла на меня. Каждый день рано утром я уходил из дома, где мы жили на квартире, на свой выделенный земельный участок и работал до захода солнца. Сначала каждый день я изготовлял саман. Глина для изготовления самана бралась прямо на краю участка. Выкапывается яма, в ней готовится замес глины с соломой, все это перемешивается голыми ногами, когда этот замес становится эластичным, как тесто, им набиваются деревянные формы кирпичей размером 16х16х32 см и эти формы волоком вытаскиваются на выровненную площадку и выкладываются для сушки. Это очень тяжелая работа.
После того, как были изготовлены более трех тысяч таких кирпичей, мы с отцом Семеном Васильевичем, привезли машину больших камней и из них выложили фундамент, на котором я стал выкладывать стены. Домик мы строили не большой. После того, как были возведены стены, я стал жить на участке круглые сутки, работал не менее чем по 14 часов. После того, как был перекрыт потолок и сооружена крыша, было необходимо все ещё обсамонить и отштукатурить.
Мать с отцом с утра на целый день уходили на работу, потому квартира всегда была под замком. 29 июля, когда родители после работы вернулись домой, они обнаружили, что кто-то в потолке прорезал дырку, через которую проник в квартиру и выкрал все мало-мальски ценные нехитрые вещи. О краже родители заявили в милицию. Сообщили и мне. Когда я приехал, во дворе было полно соседей, хозяев дома, два милиционера в форме. Погалдели, посудачили и разошлись. Я уехал на участок продолжать работать.
На другой день ранним утром, едва взошло солнце, пропели петухи и деревня начала просыпаться, меня в моем шалаше на стройке разбудил незнакомый милиционер и повел в отделение милиции, которое располагалось в середине села на центральной улице. Когда он разбудил меня, он сказал: «Пойдем со мной». На мой вопрос: «Куда и зачем?» он не ответил. За всю дорогу милиционер не сказал мне не слова. Молчал и я. А когда мы пришли в отделение, нас встретил один дежурный и, ухмыляясь неизвестно чему, сказал: «Ну-ну. Пойдем». Провел меня через дежурный кабинет во внутренний коридор и закрыл меня в небольшую, совершенно пустую комнату, с одним маленьким оконцем, забранным толстой железной решеткой. В комнате не было ни стула, ни скамейки. Пол не крашенный, серый от грязи. Пахло затхлой сыростью. Я остался один, вынужденный стоять на ногах. Воцарилась пустота и тишина. Так я неожиданно и негаданно оказался в КПЗ. «Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный в неволе орел молодой,…» Прошел час. Может быть два. Все томительно неопределенно. С течением времени изредка из конца коридора стали доноситься голоса. И только во второй половине дня, звякнул засов, тяжелая дверь приоткрылась, и за ней показалось новое лицо и спросило: «А ты, чего?» Я не успел ответить: «Нас вчера обокрали…», как он раздраженно, с негодованием ответил: «А б…ть! Всех вас обкрадывают!» и резко захлопнул дверь. Лязгнул засов. Воцарилась гнетущая тишина. Я оглушенный остался стоять, к горлу подступил комок горькой обиды: «Что за напасть, что за недоразумение?» Хотелось есть и пить. Я устал стоять, а сесть на пол было брезгливо. И только на исходе дня я услышал взволнованный голос мамы, которая кричала: «Жандармы вы! Да как вы посмели запереть моего сына! Я буду жаловаться!» Кому и что она доказывала, мне было не видно. Но через какое-то время все стихло. Затем меня без всяких объяснений выпустили, и я с мамой ушел домой.
Как потом выяснилось, оказывается, когда вчера милиционеры осматривали квартиру, то кто-то из них обратил внимание на то, что у меня на левой щеке была царапина, и поэтому решили, что это я поранил щеку, когда залазил в дом, через дырку, прорезанную в потолке, и совершил самокражу. На утро милиция нашла мешок с вещами, спрятанный в кустах и сделала засаду. Но пока я томился в КПЗ, жулики стащили этот мешок у них из-под носа, и у меня оказалось «алиби».
Вот уж воистину – нет худа без добра. А если бы, обнаружив слежку, жулики не забрали бы похищенные вещи, какие бы выводы сделали наши горе-оперы? Потом родители жаловались и районным властям и в МВД республики, требуя, чтобы им вернули хоть какую бы компенсацию за похищенные вещи, но все без результата. Это была моя первая встреча с органами внутренних дел и местами заключения.
Я продолжал усиленно работать и поэтому 20 августа мы смогли уже всей семьей переехать из квартиры в свой дом, хотя ещё и недостроенный до конца. Заканчивалось лето, школьные каникулы подходили к концу. Галя уехала в г. Фрунзе и поступила на биологический факультет университета. Я решил, что десятый класс буду оканчивать здесь, в селе Петровка, на дорогу до школы требовалось не больше пятнадцати минут.
Первого сентября начались занятия в школе. На всех уроках были новые учителя, в классе незнакомые ученики. Новыми учениками были я и Стас Серебряный, родители которого из-за работы были вынуждены тоже переехать из Сталинского в Петровку.
Все учителя знакомились с нами, спрашивали, откуда и почему мы появились в этой школе. С первого же урока (это был урок по истории) мы со Стасом начали активно отвечать на все вопросы и оказались активнее всех в классе. Первое впечатление от школьного дня, что мы попали в какое-то захолустье, хотя сами были не бог весть откуда, а из соседнего села, но оно давно было районным центром и поэтому шум жизни даже в школе был другим, более цивилизованным.
Шли дни. Завязывались новые знакомства, устанавливались отношения с коллективом класса. От Гали, уже студентки, получил первое письмо, которое было подписано: «Твоя Галина». От этой подписи учащенно билось сердце, и кружилась голова. Я по-прежнему каждый день жил и дышал с её именем на устах. Стала появляться мысль: а не вернуться ли назад в свою родную школу, тем более что с каждым днем все резче вырисовывалось размежевание с коллективом класса. В основе вызревающего конфликта была наша учебная активность. Нам стали открыто высказывать даже обвинения в том, что мы «разлагаем» класс, который был лучшим в школе, пока в нем не появились мы. Что мы «смущаем» учеников, не даем им отвечать. Дело в том, что у нас со Стасом были одни «пятерки», а у остальных едва «тройки».
О своем решении вернуться в родную школу я сообщил Николаю Ивановичу, на что он сказал: «Я знал, что настоящее решение будет впереди».