Глава 1

      

                Самара, декабрь 1932 года.

        Два дня мела метель, заваливая снегом улицы. На третий день выглянуло солнце и в его свете сугробы заискрились,  будто алмазные россыпи.
  Ей даже нравилась такая Самара. Словно белой, свежевыстиранной простынёй накрыли грязный, неухоженный город.
     - Линка! Пошли в кино!
   Каролина оглянулась.  Две неразлучные подруги – Зинка и Танька из её группы, румяные будто матрёшки, догоняли, скользя каблуками по утоптанному снегу.
  - В «Штурм» новую фильму привезли, - перебивая друг друга стали рассказывать девушки, - про борьбу наших братьев из панской Польши.
  Про Польшу это интересно, подумала Каролина. Страна, в которой она ни разу не была, но столько слышала от отца и бабушки.
 - Подождите, - на бегу крикнула подругам. – Бабушку предупрежу.
 - Даже и не думай! – отрезала Тереза Сигизмундовна.
- Но почему, ба?
- Неужели не понимаешь? – обычно голубые глаза бабушки стали тёмно-синими. -  Власть эта быдловская устроила в нашем храме электрический театр. Матка Боска! В Божьем доме повесили белую простыню – символ невинности, и по ней скачут полуголые бабы, или маршируют большевистские палачи. Большей мерзости и не придумаешь!
- Но там фильма про Польшу.
- Что хорошего эти евреи могут снять про Польшу? Поливать грязью власть, да показывать, как тяжело живётся крестьянам и рабочим?  На лжи и обмане большевики пришли к власти, и правды людям никогда не скажут!
- Тише ба, соседи услышат!
- Ну и пусть слышат!
  Тереза Сигизмундовна надела старенькое  кашемировое  пальто с воротником из черно-бурой лисы, повязала вокруг головы шаль. Лет двадцать пять назад пальто это вызывало восхищённые взгляды мужчин и завистливые женщин. А на голове вместо оренбургского платка была модная шляпка. С гордо поднятой головой, держась за руку мужа, она шагала по  Дворянской. Да что там Дворянская! И на Невский в этом пальто не стыдно было выйти! Эх, годы, годы!
  Об этом думала Тереза Сигизмундовна, оглядывая себя в зеркало. Зато Каролина, вон, какая красавица выросла!
  Делая вид, что рассматривает себя в зеркало, она поглядывала на внучку. Густые, светло-русые волосы заплетены в тугую косу. Черты лица правильные, на высоких славянских скулах здоровый румянец. Носик немного вздёрнут, зато голубые глаза, как два озера. Тонкая талия, высокая грудь. Немало, должно быть, хлопчиков мечтают о такой дивчине!
 Бабушка невольно улыбнулась, но, увидев в отражении взгляд Каролины, сдвинула брови.
 - Из дому ни ногой! У тебя зачёт послезавтра. Вот и готовься!
 В свои 65 бабушка давала по вечерам уроки французского, причём к себе домой учеников не приглашала принципиально.
  Каролина раскрыла учебник по истории архитектуры, который от корки до корки прочитала ещё в сентябре. На месте не сиделось,  и девушка выглянула в окно. Танька с Зинкой терпеливо ждали её на улице, иногда приплясывая, чтобы не замёрзнуть.
  Без угрозы наказанья нет радости побега, вспомнилась ей где-то прочитанная японская поговорка. Да и бабушка раньше восьми не вернётся.
   
     Кинотеатр «Штурм» совсем недавно открыли в здании польского костёла. Бабушка рассказывала, храм Пресвятого Сердца Иисуса строили четыре года на средства местной польской общины. И обошёлся он в 80 тысяч рублей, деньги по тем временам немалые. После революции костёл разграбили, а недавно устроили здесь кинотеатр, или, как говорила по старорежимному бабушка – электрический театр.
   Фильм Каролине не понравился. История о том, как малолетние пионеры-подпольщики обводят вокруг носа взрослых жандармов,  была слишком уж фантастичной. Да и польские жандармы с одинаковыми усищами на злых или глупых лицах напоминали 19-летней Каролине институтского завхоза Петра Спиридоныча, от которого вечно разило дешёвым самогоном.
  Единственный, кто вызвал у неё сочувствие, был  юный подпольщик Олег, заподозренный товарищами по борьбе в предательстве. И только своей кровью Олег омыл честное имя подпольщика.
  Как легко люди готовы поверить дурному о своём ближнем, думала Каролина,  пробираясь после окончания картины к выходу.  И как трудно их уверить в обратном.  Даже родной отец отвернулся от несчастного Олега.
  - Добрый вечер! Пани позволит проводить её до дому?
  Перед ней стоял худощавый брюнет в модном полушубке с каракулевым воротником.  Карие глаза над крупным с горбинкой носом смотрели насмешливо.
  Каролина неопределённо пожала плечами, что могло выглядеть как согласие, так и отказ. Брюнет её жест понял по своему, галантно прихватил под  локоть. При этом так зыркнул чёрными глазами на Зинку с Танькой, что те, будто бы ненароком отстали, затерявшись в толпе.
  - Товарищ Хороманская, - тут же взял быка за рога её не прошеный ухажёр, - мне, собственно, нужна от вас помощь.
 - Вы бы представились для начала, - фыркнула Каролина.
 Брюнет с важным видом вытащил из-за пазухи книжицу тёмно-кирпичного цвета, раскрыл и поднёс к глазам девушки.
 - Оперуполномоченный  Самарского  ОГПУ  Коган Вениамин Лазаревич, - прочла девушка. – Ну и какая помощь вам требуется от студентки-первокурсницы, товарищ Коган?
 - Я в институте справочки о вас навёл. Профессора говорят, вы весьма прилично владеете немецким.
- Ещё польским и французским, - добавила Каролина.
- Нас интересует немецкий.
Кого Вениамин имеет в виду под местоимением нас,  Каролина спросить не успела. Потому что чекист тут же добавил:
- Завтра в 8 утра жду вас в управлении. Адрес, думаю, знаете.
 И загадочный Коган растворился в декабрьской тьме.
А Каролина взглянула на часы. Двадцать минут восьмого! Матка Боска! А вдруг бабушка уже вернулась?
Морозный воздух обжигал лёгкие, когда девушка подбежала к дому. Слава Богу, свет в окнах не горел.
    Вернувшаяся Тереза Сигизмундовна застала внучку с увлечением читающую  «Генриха фон Офтердингена» Новалиса.
   Утром, без пятнадцати восемь Каролина входила в здание на бывшей Вознесенской улице. Здесь располагалось средневолжское областное ГПУ . На вахте она назвала фамилию Когана. А через пять минут и сам Вениамин вышел к ней.
   В крохотном кабинете с портретами Маркса, Ленина и Сталина на облезлой стене оперуполномоченный Коган взял с неё подписку о неразглашении.
  - Теперь я могу перейти к сути нашего дела.
   Коган уселся на стул прямо под портретом бородатого автора «Капитала». 
-  Сегодня пятница, а в понедельник в Самару из Казани прибывает делегация немецких товарищей во главе с полковником рейхсвера Харпе. К сожалению, наш казанский сотрудник, сопровождающий группу совершенно не в ладах с немецким, поэтому мы обратились к вам, Каролина Войцеховна. Немцы планируют посетить  сорок второй завод. Вы будете сопровождать делегацию все три дня её пребывания в нашем городе. Подписку о неразглашении вы дали, так что не буду напоминать вам, всё, что вы увидите и услышите ни при каких обстоятельствах нельзя рассказывать никому.
 - Даже бабушке? – задала наивный вопрос девушка.
 - Бабушке в первую очередь. Думаете, мы не знаем, что Тереза Сигизмундовна, мягко говоря,  не жалует Советскую власть?
  Сердце Каролины болезненно сжалось от нехорошего предчувствия.
 - С руководством  института мы договоримся.
 - Но у меня завтра зачёт!
 - Сдадите, когда немцы уедут! В понедельник в семь тридцать утра за вами заедет наша машина. Всё, свободны.
 - Что это ты, Каролина на немецкий налегла? – спрашивала её вечером бабушка. – Завтра зачёт по истории архитектуры. Или я ошибаюсь?
 - Да я учебник пять раз прочла ещё в сентябре, - отвечала девушка. – Выучила наизусть.
  - Erz;hle mir ;ber Zwirner , - попросила Тереза Сигизмундовна.

    Предприятие под номером сорок два, бывший трубочный Его Императорского Величества завод, располагался на самом берегу Волги между двумя оврагами Аннаевским и Постниковым. До революции он выпускал взрыватели для артиллерийских снарядов. Потом большевики начали налаживать выпуск мирной продукции. Сейчас, когда Советская республика крепит оборону и ждёт зова всех прогрессивных рабочих мира, чтобы освободить их от гнёта капитала, военное производство возобновилось. Лет десять назад заводу присвоили имя первого председателя Самарского горсовета Александра Масленникова, которого по приказу Колчака расстреляли где-то в Сибири.
  Об этом Каролине поведал директор заводского музея, пока она рассматривала портрет болезненного вида брюнета в смешных очочках с толстыми стёклами. Это и был первый большевистский городской голова.
   Коган привёз Каролину на завод за час до приезда немцев. Этого, по его мнению, должно было хватить девушке, чтобы не выглядеть дурой, когда гости начнут задавать вопросы. А вопросы они начнут задавать обязательно. Немецких товарищей из казанской танковой школы интересовала начинка бронебойных снарядов, которые завод начал выпускать в этом году.
  Немцев с шиком подвезли к проходной на двух «Даймлерах». Кроме полковника Харпе – руководителя группы, а также и начальника танковой школы, в Самару приехали капитан фон Бредов, обер-лейтенант фон Пфличке, два молодых лейтенанта Бауэр и Хёллер.
   Немцы пробыли на заводе семь часов с получасовым перерывом на обед в заводской столовой. От обилия военно-технических терминов у Каролины к концу дня разболелась голова. А тут вечером ещё бабушка пристала со своими вопросами, как прошла сдача зачёта. Девушка уже и не помнила, что отвечала Терезе Сигизмундовне, а в девять часов сославшись на усталость и головную боль, легла спать.
  На следующий день всё повторилось. До обеда немецкие офицеры ходили по цехам в сопровождении переводчицы и местных специалистов, потом убрались к себе в гостиницу. Девушка уже возненавидела немецкий, по крайней мере,  тот, которым говорили «казанские» гости. Это не был язык Шиллера, Гёте и Новалиса.
  На третий день всех прокатили в ярославском автобусе по зимней Самаре. Покрытая льдом Волга, Соборная площадь вызвали восхищение гостей. Ужинать казанскую делегацию повезли в ресторан «Бристоль». Вот там интерес молодых офицеров принял несколько иное направление.
  Герр Харпе выпив пару рюмок армянского коньяка, съев большую порцию заливной рыбы, отправился в номер вместе с капитаном. А для Пфличке, Бауэра и Хёллера вечер только начинался.
  Их осталось за столиком пятеро. Кроме трёх лейтенантов Каролина с Вениамином. Оперуполномоченный Коган весьма сносно изъяснялся на немецком. Правда, выпив несколько рюмок водки, пояснил, что это не совсем немецкий, а идиш. Бауэр и Хёллер, разгорячённые алкоголем попеременно приглашали юную переводчицу на танец. Смотрели на неё пьяными и похотливыми взглядами, во время вальса как бы ненароком спускали потные руки от её талии к упругим ягодицам. Клаус фон Пфличке пил коньяк и не сводил с Каролины грустных глаз.
  А Каролина была восхитительна в своём открытом платье. Платье это бабушка заказала у портнихи прошлой весной. Тогда внучка оканчивала школу и на выпускном балу она должна была быть королевой. Она и была. Петька Сидоренко чуть не подрался с Яшей Глюком за право пригласить её на первый танец. А Валерка Спиридонов – первый физкультурник школы посвятил Каролине свой заплыв через Волгу.
  Девушке было лестно внимание трёх бравых офицеров. Для себя она выделила обер-лейтенанта Пфличке. Уж очень нравился ей его грустный взгляд. Был бы обер-лейтенант тоньше в кости, отрастил локоны до плеч, вполне походил бы на её любимого Георга Фридриха Филиппа фон Гарденберга . А она была бы его Софьей Кюн .
  В своих девичьих грёзах Каролина вовсе не замечала внимательного изучающего взгляда, который не отрывал от неё Вениамин.
 В граммофоне зазвучал оркестр фон Добриндта и обер-лейтенанту удалось, наконец, заполучить Каролину в партнёры по танцу. Его рука, которой он едва касался талии девушки,  была горячей.
  - О чём вы грустите, Клаус? – спросила Каролина.
  - О том, что завтра надо уезжать из вашего города.
  - Неужели вам так понравилась Самара?
  - Город, в котором живут такие люди, не может не нравиться.
  - И чем же вас так приятно поразили жители нашего города? – рассмеялась Каролина.
  Обер-лейтенант поднял на неё печальный взгляд. Нет, опять подумала Каролина, у него исключительно взгляд поэта, а не военного!
  - Я имел в виду вас, фройлян Каролина.
 Чтобы скрыть внезапно подступившее волнение, она повернула голову к столу, за которым сидели Коган и младшие офицеры. Лицо Вениамина было злым, а Бауэр что-то горячо объяснял Хёллеру.
 - Клаус, а вы любите стихи?
- Конечно, Каролина! – оживился Пфличке. Особенно Du bist erwacht  Шиллера.
- Du bist erwacht, mit aller Kraft , - начал декламировать обер-лейтенант.
 А в это время Бауэр урезонивал слишком пьяного Хёллера.
 - Ты много выпил, Генрих, - говорил он приятелю. – К тому же уже поздно, а нам завтра рано вставать. Извинись перед герром Коганом, и пойдём наверх.
 - Чтобы я, офицер рейхсвера извинялся перед каким-то, - Хёллер впился в лицо Вениамина красными от водки и злости глазами, - Коганом! Готовьтесь, герр Коган! Скоро ваши единоверцы тысячами побегут из моей страны к вам. Потому что к власти придут национал-социалисты и положат конец еврейскому засилью в Германии!
 - Заткнись Генрих! – Бауэр сильно хлопнул ладонью своего товарища по спине. – Ты не у себя в Мюнхене на митинге!
 - Что случилось господа? – спросил подошедший Пфличке.
- Генрих решил проявить своё партийное красноречие.
Обер-лейтенант посмотрел на сердитого оперуполномоченного, затем на красного от злости Хёллера.
 - Поверь, Генрих, мы все уважаем твои политические взгляды, но сейчас не время и не место, - медленно, почти по слогам произнёс Пфличке. – А теперь отправляйся-ка спать. Хельмут, проводи его!
 - А ты в это время будешь соблазнять эту милую славяночку, не так ли, Клаус? – с усмешкой спросил Хёллер.
 - Ты пьян Генрих, отправляйся в номер, а не то…
 - Что, пожалуешься полковнику?
Баварец встал и с вызовом взглянул на обер-лейтенанта.
Сейчас подерутся, подумала Каролина, стоявшая чуть поодаль. Матка Боска, какой позор!
 - Я с удовольствием набью тебе твою национал-социалистическую физиономию, - чеканя слова, ответил Клаус, - но не здесь и не сейчас.
- Ну-ну, смотри не перетрудись!
 Генрих по-русски, залпом выпил рюмку водки и строевым шагом пошёл прочь из ресторана. Немного не вписался в дверной проход, сильно врезавшись в косяк плечом.
 - Прошу нас простить фройлян Каролина, - Пфличке склонил голову. – Могу я вас проводить?
 - Я отвезу товарищ Хороманскую домой, - поднялся Вениамин.
 - Как вам будет угодно. Спокойной ночи!
 Но для Каролины вечер ещё не закончился.
 - На Казанскую! – бросил Вениамин шофёру.
- Я живу на Чапаевской, - возмутилась Каролина. – Сначала надо отвезти даму!
- Нам ещё нужно подвести итоги вашей работы. На нашей служебной квартире.
- Я что-нибудь сделала не так? И почему не подвести итоги завтра утром в вашем управлении? Шофёр, остановите авто!
  Каролина выскочила из машины и быстро пошла в сторону дома подгоняемая в спину холодным ветром. Настроение было, паршивей некуда. И даже любимый Новалис не поможет ей сегодня заснуть.
   А тут ещё Тереза Сигизмундовна накинулась на неё.
 - Ты где пропадаешь? Десять часов вечера, а тебя всё нет! Я уже собралась на поиски.
 - Оставьте меня, бабушка, - с надрывом произнесла Каролина.
 - Ты, что, пьяна? – потянула та идеальным греческим носом.
- Подумаешь, выпила в ресторане пару фужеров шампанского.
- Так ты была в ресторане? С мужчиной?
- С товарищами по работе.
- По какой работе?
Девушка прикусила язык, вспомнив о подписке. Она ненавидела врать, но с органами шутки плохи. Пришлось смешать правду с ложью.
 - К нам в институт приехала делегация из Германии. Меня попросили подработать переводчицей. Сегодня всех повели в ресторан на прощальный банкет.
 - Так вот почему последнее время ты налегала на немецкий! И из какого университета была делегация?
- Из разных городов. Я не помню, ба! Берлин, кажется Мюнхен.
- Ну, расскажи мне, чем интересовались немцы? Они строители?
- Инженеры, строители тоже были, - вяло отвечала Каролина. – Потом расскажу! Я устала, спать хочу.
- И сколько тебе заплатят? – не унималась Тереза Сигизмундовна. – Я завтра собиралась нести в ломбард перстень, что Теодор подарил мне на десятилетие нашей свадьбы. Так может пока повременить? Ты знаешь, как я дорожу памятью о твоём дедушке.
- Не знаю, ба. В конце недели вызовут в ректорат, скажут. Спокойной ночи.
 Надо будет поинтересоваться у Когана, сколько ей заплатят за три дня работы, думала Каролина, проваливаясь в глубокий сон.

  - Товарищ Хороманская, вы – комсомолка?
  - Нет, а что?
  - Тогда ясно, почему в вас так силён мелкобуржуазный инстинкт.
  - У нас, между прочим, любой труд оплачивается.
  - Значит, общественной работой, вы заниматься не желаете? – строго спросил Коган.
 - Послушайте, товарищ Коган, - Каролина старалась говорить спокойно, - я учусь и пока нигде не работаю. Бабушке моей, как бывшему представителю эксплуататорского класса,  пенсия не положена. Нам надо на что-то жить.
 - Ну, положим, бабушка ваша в своё время напилась крови трудового народа…
- Я хочу говорить с вашим начальством!
- Ну, зачем же сразу с начальством, Каролина Войцеховна? Думаю, я решу вашу проблему.
 -  Когда мне зайти?
 - Я извещу вас.
 Вот пройдоха, думала девушка, выходя из кабинета Когана. Общественной работой он, видите ли, меня загрузить хотел! На ресторан они денег не жалеют, а вот  заплатить за работу, жлоба заела!
  Каролина твёрдо для себя решила, если через три дня Вениамин не объявится, сама пойдёт в управление и будет требовать плату за работу. С детства бабушка внушала ей, что невыплата работнику заработанных им денег является тяжким грехом. Хотя Тереза Сигизмундовна считала, что всех чекистов ждут отнюдь не райские кущи.
  Каролину вызвали в финансовый отдел краевого ГПУ через два дня. Бухгалтер, пожилой сухощавый дядька лет сорока пяти, положил перед ней ведомость.
  Ого, целых двадцать пять рублей, обрадовалась девушка, ставя свою подпись.
  А в коридоре её ждал Вениамин.
  - Вы довольны, товарищ  Хороманская? – спросил насмешливо.
  - Нет, - резко ответила она. – Но я удовлетворена.
 И гордо подняв голову, прошла мимо оперуполномоченного к выходу.
 Коган догнал её на улице, схватил за руку. Ладонь у него была горячей.
- Товарищ Коган! – повернула она к нему лицо. – Ведь наше сотрудничество закончилось, не так ли?
- Начальству очень понравилась ваша работа, оно намерено и впредь привлекать вас.
- Но сейчас вы позволите мне пойти в институт? На мне, между прочим, два зачёта висят.
- Позвольте, я провожу вас?
Вот привязался, подумала Каролина!
Так они и шли по улице, Каролина чуть впереди, отставший на полкорпуса Вениамин держался за рукав её старенькой шубки.
- Вот чего я никак не пойму, товарищ Хороманская, откуда в вас столько высокомерия?
- Во мне? Высокомерие? – задохнулась от возмущения Каролина. – А вы, что, считаете, что все девушки должны при первой встрече бросаться к вам на шею?
- Мы с вами встречаемся не первый раз.
- У нас с вами исключительно деловые отношения. Вы предложили мне работу, я согласилась.
- В ресторане с немцами вы вели себя по-другому.
- А вот это уже подло, товарищ Коган! Как же я вела себя? Позволяла вашим гостям танцевать со мной? Я с вами в ресторан не напрашивалась, между прочим.
- А вы знаете, что сказал мне этот Хёллер?
- Откуда же мне знать? Я ваши разговоры не слушала.
- Он сказал, что, такой как я даже смотреть не имеет права на вас.
- Что поделать, товарищ Коган, - девушке, наконец, удалось вырвать свой рукав из цепкой ладони оперуполномоченного, - уж такой романтичный народ эти немцы.
- Романтика тут ни причём, товарищ Хороманская, - с серьёзным видом отвечал Вениамин. – Не будь наша страна так заинтересована в сотрудничестве с немцами, товарищ Хёллер запросто мог схлопотать по семьдесят четвёртой статье, части второй .
 - Я не сильна в юриспруденции, - отвечала Каролина.
- Не прикидывайтесь! – повысил голос Вениамин. – Неужели вы не знаете про антисемитскую статью.
- Во-первых, не смейте на меня кричать. Во-вторых, какое я имею отношение к этой статье?
- Вы… вы презираете меня! Потому что я еврей.
Каролина взглянула в покрасневшее лицо молодого человека и рассмеялась.
- Прекратите! – Вениамин больно сжал ей руку.
- Пустите! Вы делаете мне больно.
- Но я прав?
Глаза у Вениамина были несчастные-пренесчастные.
- Я вам скажу одну вещь, Вениамин, - тихо произнесла девушка, - о которой не знает никто. Даже моя бабушка. На выпускном вечере я целовалась с одним мальчиком. Его звали Яша Глюк. Он очень хотел на мне жениться. Но ему не разрешили родители. И угадайте, почему?
- Мои родители погибли, - мрачно ответил Вениамин. – В восемнадцатом, в Киеве, когда туда вошли петлюровцы.
- Бедненький вы, бедненький!
Каролина погладила его по небритой щеке, приблизило  лицо, глядя в карие глаза.
- Но всё дело в том, что Яша мне очень нравился. А вы – нет.

   Декабрь со своими бодрящими морозами перевалил за середину. Каролина сдала все зачёты, усердно готовилась к экзаменам. За учебными хлопотами отошли на задний план Вениамин вместе со своей конторой, стали забываться «казанские гости».
   Заканчивался тридцать второй год. Первый пятилетний план был выполнен досрочно. В городах огромной страны стало на двенадцать с половиной миллионов человек больше, а в деревнях и сёлах на восемь с половиной миллионов меньше. Страна не шла, а стремительно бежала к урбанизации. Из аграрной страны Россия превращалась в индустриальную.
  А за два дня до нового года бабушку арестовали. Вечером 29 декабря возвращавшуюся из института Каролину встретила у дома дворничиха. Последнее время среди представителей этой раньше сугубо мужской профессии женщин становилось всё больше и больше.
 - Забрали девонька твою кормилицу! – перекрывая вой декабрьской вьюги заголосила она. – А ведь говорила я ей, не носи ты, Сигизмундична это старорежимное пальто! Ходи в чём все людя ходют! Так нет, плывёт по улице, что твоя генеральская жана! Что теперича будет-то, а?
 Дворничиха Терезу Сигизмундовну любила, потому что старушка была приветлива, да и гостинцами не обижала.
  Портфель выпал из ослабевших рук прямо в снег.
 - Как арестовали? – внезапно осевшим голосом спросила Каролина. – Кто?
 - Знамо кто! – зашептала дворничиха, обдавая запахом селёдки с луком. – На ахтомобиле  приехали, все сурьёзные да в коже. Да ты не плачь, девонька, помурыжат да отпустят восвояси. Старушка-то наша – Божий одуванчик, кошки не обидит! Айда ко мне, я тебе водочки налью. Согреешьси, да успокоишьси.
  Но Каролина уже бросилась в холодную ночную мглу. Забытый портфель валялся на снегу.
  - Куда ты, девонька, на ночь-то глядя? Ох уж эти тилигенты! – вздыхала тётка, поднимая портфель. – Не живётся им, как всем!

     Сырые стены с местами отвалившейся штукатуркой. Топчан из не струганных, хотя и затёртый почти до зеркального блеска задами многочисленных сидельцев,  досок. На крохотном оконце толстая решётка.
 Езус и Мария! Сколько жутких историй слышала Тереза Хороманская про подвалы ЧК-ГПУ!  Про сотни расстрелянных,  прямо здесь, в тюремных коридорах и в глухих, закрытых дворах. И мало кому удавалось выйти отсюда живыми, все они сгорели в адском пламени классовой борьбы.
  Но большевики уже победили. Десять лет как окончилась война, по всей стране развернулись гигантские стройки. Иногда в прессе встречались заметки  про вредителей и саботажников на производстве, но какое к этому отношение имеет она – пожилой репетитор иностранных языков?
  - Хороманская! На выход!
  Тереза Сигизмундовна старалась ступать твёрдо, не шаркать по-старушечьи ногами. Хотя, когда её забирали с перепугу надела домашние туфли Каролины, а у девочки нога на размер больше. Мысль о внучке вызвала приступ слабости в ногах. Как она там проживёт без меня?
  Её ввели в кабинет, безучастный голос конвоира отрапортовал, что арестованная Хороманская доставлена. Сидевший за столом движением головы указал конвоиру,   выйти в коридор.
  А ведь в старые времена даже жандармский офицер вставал, если в комнату входила  арестованная дама, мелькнула глупая мысль.
  А человек за массивным столом  и не думал вставать. Мало того, он не поприветствовал пожилую женщину даже кивком головы. Просто сидел и рассматривал её блёкло-серыми глазами, как энтомолог рассматривает приколотую булавкой бабочку. Чтобы не чувствовать себя бабочкой Тереза Сигизмундовна перевела взгляд на портрет, висевший на стене позади хозяина кабинета. Это был её земляк, основатель страшного тайного ордена ЧК-ГПУ, красный Игнатий Лойола, пан Феликс  Дзержинский.
  Изучение это длилось примерно с минуту, затем следователь, словно опомнившись, перевёл взгляд на лежавшие перед ним бумаги. 
 - Хороманская, Тереза Сигизмундовна, - хриплым голосом начал вслух читать он, - одна тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года рождения. Родилась  в Пружанах Слонимского повета, Гродненской губернии в семье помещика.
  И вновь изучающий взгляд.
 - Всё верно, - стараясь говорить твёрдо, произнесла уроженка городка Пружаны. – Только отец мой в восемьсот шестьдесят девятом сдал наши земли в аренду, а сам до старости работал в Гродненской медицинской академии. Но ведь вы вызвали меня не для того, чтобы мы вместе изучали мою родословную?
  На лице следователя проявилось подобие улыбки.
 - Вас не вызвали, а доставили.
- Главное, что я здесь, - улыбнулась Тереза Сигизмундовна.
 Не надо показывать им, что испугалась. Пусть бояться виноватые.
- Может быть, вы предложите пожилой даме сесть?
-  У  нас тут не светский салон! – парировал следователь.
А ведь он не из низшего сословия, подумала женщина, глядя в бесцветные глаза. На вид не меньше сорока, значит образование получил ещё до революции.
- Но на элементарную вежливость я могу рассчитывать?
- Садитесь, - буркнул следователь. – И учтите на будущее, в отношении к людям мы руководствуемся не полом и возрастом, а исключительно классовым подходом. Я могу вам симпатизировать как личности, но в тоже время видеть в вас враждебный элемент.
- Чем же я вам враждебна? Простите, не знаю вашего имени-отчества.
- Зовут меня Пётр Михайлович Волховский, я – следователь Средневолжского ОГПУ по особо важным делам.
 - А не из этих ли вы Волховских ?
 - Нет, не из этих! – рявкнул Пётр Михайлович. – И впредь попрошу не задавать мне вопросов! Вопросы здесь буду задавать я! А вы будете на них отвечать.
 - Хорошо, хорошо! Только не надо на меня кричать!
 Но следователь уже взял себя в руки.
 - Итак, вопрос первый. Знаком вам некто Михаил Мильский?
 - Миша Мильский? Конечно! Много лет назад он служил под началом моего мужа.
- Когда вы последний раз его видели?
- Последний раз? – задумалась Тереза Сигизмундовна. – Не позднее осени восемнадцатого года.
 - Вы уверены? – следователь так и впился в неё глазами.

   В управление Каролину не пустили. Дежурный велел  приходить утром. Девушка вышла на холод и уселась прямо на обледенелые ступени. Она потеряла счёт времени, не чувствовала как коченеют руки и ноги, и скорей всего утром её бы нашли замёрзшей.
 - Товарищ Хороманская? А вы что здесь делаете?
 Девушка подняла голову. Перед ней стоял Вениамин.
 - Да у вас губы синие! И давно вы здесь сидите?
 - Вы, вы подлец! – еле выговаривая слова, произнесла она.
 - Что? Что вы говорите?
 Коган взял её за плечи и поднял.
 - Да вы совсем окоченели!
 Она размахнулась и влепила ему пощёчину. Удар получился совсем слабый, но обледенелая варежка оставила на щеке красный след.
 - Вы с ума сошли! Пойдёмте.
 Он потащил её упирающуюся по улице.
 - Вам надо согреться. Я живу здесь неподалёку на Венцека. Сейчас отпою вас чаем, и вы всё мне расскажете.
 - Я никуда с вами не пойду! – ослабевшим голосом пыталась возражать Каролина.
 Но сил не было не то, что сопротивляться, даже идти. Так что Вениамину пришлось тащить её на себе.
 Они ввалились в квартиру, перепугав средних лет женщину.
 - Веня! Кого ты привёл?
 - Тётя, это товарищ Хороманская! Она жутко замёрзла.
 Та кинулась на кухню кипятить воду для чая, а Вениамин, усадив Каролину прямо на кровать, стащил с неё сапоги и принялся растирать ступни. А через несколько  минут она, обжигаясь, прихлёбывала горячий крепкий  чай. Всю её охватила сладкая истома.
 Тётушка Вениамина, Хася Исааковна уложила девушку на пуховую подушку, укрыла толстым ватным одеялом.
 - Веня, мальчик мой, пошли на кухню. Тебе надо поесть. А девочка пускай спит.
 - Нет! – пыталась встать Каролина. – Я не могу спать! Бабушку забрали!
 - Так!
 Вениамин, собравшийся идти на кухню, внимательно посмотрел на неё.
 - Тётя, нам с Каролиной нужно поговорить. Наедине.
- Ну что ж, пойду разогревать ужин.
- Кто забрал вашу бабушку? – спросил молодой человек, когда они остались наедине.
 - Вам лучше знать! – нашла в себе силы огрызнуться девушка. – Дворничиха сказала, приехали на автомобиле люди, одетые в кожу.
  Он пристально посмотрел ей в глаза, про себя отметив их небесную голубизну.
 - И вы решили, что виноват в этом я?
 Под его взглядом ей вдруг стало неимоверно стыдно. Что греха таить, первой в голову ей пришла именно эта мысль. И сама себе всё объяснила. Что это месть за отвергнутые ухаживания. А всё бабушка с её рассказами о большевистских зверствах! Мол, среди этой публики порядочных людей никогда не было и не будет! Вот и напридумывала невесть что.
  А в карих глазах была почти евангельская кротость.

Четыре шага от двери к крохотному окну, четыре обратно. Под ритм стихов Готье, Гюго и Мюссе .
  После 2-часового допроса её уже больше суток никуда не вызывали. В чём её, собственно, могли обвинить. Миша Мильский ушёл из Самары вместе с белочехами и с тех пор она его не видела. Его сын Ярош – совслужащий заходил несколько раз даже передавал привет от отца прекрасной пани Хороманской, с которым изредка, но переписывался. Вот и всё. Следователь Волховский  говорил о какой-то агентурной сети. Боже, какой бред! Ну, какой из неё агент? Симпатий к большевикам не питает, но бороться с ними бессмысленно. Они у власти и строят хоть какое, но государство. У них, видите ли, союз свободных республик. Русский больше не угнетает ни поляка, ни еврея, ни узбека. Империализм с колониализмом остались за кордоном. Если у большевиков евреи, которых раньше даже в столицы не пускали, первые лица государства, а главой всесильной секретной службы до недавнего времени был обедневший шляхтич из-под Вильно, то на каких идейных сваях стоят их противники? Возрождение империи? Но история показывает, что разрушившиеся империи не способны к возрождению. В лучшем случае жалкое подобие.
  - Хороманская! На выход!
 На этот раз её сразу же усадили на стул, зачитали постановление о прекращении дела.
  В лёгкие ворвался морозный воздух, а глаза на миг ослепило январское солнце уже нового 1933 года. А когда глаза привыкли, она увидела Каролину, и  рядом с ней худощавого хлопца.
  Вдруг  солнечный свет в глазах померк, сознание, тщетно цепляясь за явь, уходило в какие-то неведомые дали. А тут и тело отказалось слушаться, ноги подкосились,  и Тереза Сигизмундовна рухнула на обледенелые ступени, сильно ударившись о бездушный камень головой. Но боли она не почувствовала. Больше она не чувствовала ничего.

  Одиноких людей в мире много. И ничего, живут и радуются жизни, как все остальные.
  Так успокаивала себя Каролина, возвращаясь с кладбища. Провожающих Терезу Хороманскую в последний путь было немного. Кроме самой Каролины, дворничиха Клавдия Кузьминична, соседка Екатерина Петровна – учительница русского языка в школе, которую не так давно окончила внучка покойной, подруги Танька и Зинка, да Вениамин. Не пришёл никто из многочисленных учеников Терезы Сигизмундовны. Весть о том, что взяли шпионку белополяков, разнеслась по городу. Большинство не пришли просто из чувства страха, были и те, кто посчитал смерть старой учительницы возмездием за преступления против народной власти.
  Коган выбил от своей конторы автобус, куда поставили гроб и уселись немногочисленные желающие ехать на кладбище. Погода стояла солнечная и безветренная, лёгкий морозец только бодрил. У свежевыкопанной  могилы стояли двое угрюмых, похмельного вида землекопов. Угрюмость на их лицах сменилась нетерпением, когда Кузьминична сунула в руки одному из них бутылку водки.
   Когда опускали гроб, подошёл Ярослав Мильский – сын старого приятеля их семьи. С ним был высокий сутулый человек, в котором Каролина узнала бывшего ксендза отца Бенедикта. Сложив руки на груди, тот беззвучно читал молитву.
   Органы настояли на вскрытии. Собственно, они даже не настаивали, а просто забрали тело к себе. Медики констатировали разрыв сердечной стенки. Бабушка часто жаловалась на сердце, смерть мужа, а потом сына  не добавили ей здоровья.
  Выдержав двухчасовой допрос, три ночи в одиночной камере, она не смогла вынести освобождения. Всё-таки странные существа люди!
   А для Каролины  дни без любимой бабушки текли подобно вязкой смоле. Девушке казалось, её жизнь превратилась просто в существование.  Тереза Сигизмундовна  была рядом с ней всю её жизнь. Умер отец, за год до этого в неразберихе гражданской войны пропала мать, а бабушка была рядом. Кормила, одевала, защищала, учила всему, что знала сама. И вот теперь одна. Но Каролина здраво рассудила, что жить надо дальше, а ей уже девятнадцать, не маленькая. В восемнадцать у её матери уже была она.
   И девушка целиком отдалась учёбе. Началась зимняя сессия, экзамены один сложней другого. А тут и Вениамин подкинул работу, переводить техническую литературу с немецкого. Так что предаваться тоске от своего круглого сиротства времени не оставалось.
   Незаметно пролетел январь. Каждую пятницу у здания института её ждал Вениамин. На служебную квартиру не звал, в гости не навязывался. Как-то в начале февраля пригласил домой на тётин день рождения. Девушка пошла, прихватив в подарок книгу Фейхтвангера «Еврей Зюсс». Они славно поужинали втроём. Готовила тётя Хася очень вкусно.
  После ужина Вениамин провожал её домой. Молодые люди сами не заметили, как перешли на ты. Каролине было жутко интересно, почему молодой человек прекратил свои неуклюжие ухаживания, но напрямую спросить об этом она не решалась. И вдруг он сам заговорил об этом.
  - После гибели родителей тётя мне вместо матери. Вывезла из Киева в самый разгар погромов. Вернее вывела. Одеться только и успели, ни денег, ни еды. Несколько суток мы шли по просёлочным дорогам. Зима стояла тогда лютая, тётя ходила по крестьянским дворам, просила подать на пропитание. Большинство, видя еврейку,  гнали прочь, но были и такие, кто давали  на еду и даже пускали на ночлег. Как-то остановились мы на одном богатом хуторе. Мне тогда всего одиннадцать было, многого не понимал. Но глаза имел и видел, что с красотой моей матери могла сравниться лишь красота её младшей сестры. А тётя, как говорят, двенадцать лет назад была в самом соку. Двадцать пять ей всего было. Это сейчас она располнела, а тогда была, как говорили соседи гарна дивчина. Так вот хозяин хутора, средних лет мужик, как увидел тётю Хасю, так  глаза его будто пеленой заволокло. А тут и жена хозяйская вышла, толстая баба с огромной бородавкой на носу. Постелили нам в пристрое. Я-то, пацан, мгновенно заснул, потому что топали по снегу весь день. Посреди ночи сквозь сон слышу голоса. Открываю один глаз, вижу, хозяин стоит рядом и смотрит на тётю горящими глазами. А она старенькое одеяло до подбородка натянула и трясётся мелкой дрожью. Наклонился хозяин, и даже я почувствовал, как пахнуло сивухой и чесноком. Будь моей, шепчет, денег дам. Пешими-то далеко не уйдёте, а так на поезд в Козельцах сядете, тут недалеко, вёрст пять. Хлеба дам, сала. А добром не пойдёшь, я вас петлюровцам сдам, тут в селе сотня их стоит. Мальца твоего сразу в расход, а тебя всем кагалом, ну, а потом, как у них водится, тоже к стенке. Выбирай жидючка!
    Тётя на меня глаза скосила, еле я успел глаз свой прикрыть. Я тогда мало что понимал из разговора этого хозяина. Но слово «расход» я знал, и такой ужас меня обуял, еле держусь, чтобы не заплакать.
  А тут тётя этому хмырю говорит, как же я при ребёнке? Тут закуточек, отвечает, есть со старым сундуком. На нём в самый раз удобно будет. Тётя осторожно встала, укрыла меня одеялом и вышли они.
   Вениамин замолчал, глядя себе под ноги.
 - А дальше что? – не утерпела Каролина.
 - А что дальше? Утром встали, хозяин, как и обещал, дал мешок с провизией, сунул тёте в руку какие-то ассигнации, даже на подводе в Козельцы отвёз. На станции мешок у нас украли, деньги, как оказалось, цены  никакой не имели, так, бумага, подтереться, да и только. Нашлись добрые люди, помогли в теплушку забраться. Вагон этот для смеха, наверное, теплушкой назвали. Было там, чуть теплей, чем на улице. Трое суток ехали. Привезли нас в Сызрань. Город, как и Самара уже три месяца был освобождён Красной армией от белочехов и вооружённых сил КОМУЧа . Но в губернии было неспокойно. Крестьянство было одурачено кулацкой и эсеровской агитацией, то и дело вспыхивали мятежи. В Самаре у тёти Хаси был знакомый – врач Давид Крол. Когда-то он учился в киевском медучилище, для чего перешёл в православие и приударил за тётей, причём с серьёзными намерениями. Но её родители не разрешили ей креститься, и молодой Крол уехал холостым. С тех пор четыре года прошло.
  Нашли мы этого Давида. Правда, звали его уже не Давидом, а Дмитрием. У него практика тут недалеко было. Само собой семьёй он обзавёлся; жена, две девочки-близняшки. Но нас не выгнал, позволил жить в пристрое. Сам с семьёй в двухэтажном доме жил, там у него кабинет был, где больных принимал. Стала тётя у него прислугой. Иногда сама со мной делилась, видишь, Веня, могла быть женой, а стала служанкой. А потом засмеётся, и добавляет, что это, мол, одно и то же. Через пару месяцев стал я замечать, что тётушка как-то круглее стала. Часто по ночам до ветру бегала. А ещё через месяц созналась мне, что дитя в себе носит. Будет, говорит, Веня, у тебя братишка. Я тогда очень обрадовался. У меня ведь только сестрёнка была, да и прожила-то всего полгода, умерла в младенчестве от воспаления лёгких.
  Через месяц у тёти началось какое-то воспаление в детородных органах. Наверное, в той «теплушке» застудилась. Спасибо Давиду Самуиловичу, то есть Дмитрию,спас он свою несостоявшуюся невесту. А вот ребёнка нет. После этого тётя моя детей не может иметь вовсе. Поэтому всю свою нерастраченную материнскую любовь она отдаёт мне.
 Вениамин посмотрел на Каролину.
- Я хотел сказать о другом. Когда тётя тебя увидела в тот вечер, замёрзшую и потерянную, она мне на следующий день сказала: Веня, эта девица не про тебя! А глаз у неё намётанный.
- И чем же я тебе не подхожу? – наивно спросила девушка.
- Ты мне всем подходишь. Это я тебе не подхожу. Тётя сказала, что судьба у тебя дальше будет сложной, но интересной, но мне в ней места нет.
 - Это, что же, тётя твоя судьбу умеет предсказывать.
- Умеет, - серьёзно ответил Вениамин.
- И ты, комсомолец, в это веришь?
- Лет десять назад тётушка сказала, что я буду большим человеком. И вот я уже оперуполномоченный ОГПУ. Разве не достижение для 25-летнего парня?
- Хвастун ты! – Каролина со смехом сбила с него шапку. – Писатель Гайдар в 16 лет уже полком командовал.
- Ну, тогда война была. А на войне год за десять идёт.
 Они подошли к дому, и увидели стоявший у подъезда чёрный автомобиль. Несмотря на мороз, Каролину бросило в пот. Неужели и за ней приехали? Она с тревогой посмотрела на своего спутника.
 - Это не наш, - успокоил её Вениамин.
 Дверца со стороны водителя открылась и из авто вылез обер-лейтенант Клаус фон Пфличке.