предыдущее - http://www.proza.ru/2017/02/13/1775
26 сентября, Истра
Ваша светлость, высокородный князь!
Немедленно прекратите мне писать неприличности! Это уже второе письмо, которое я не могу прочитать вслух с трибуны съезда.
Ваше высочество, я хочу читать возвышенные, идеологически выдержанные рассказы о суровых буднях молодого поколения, о том, как оно преодолевает трудности и устремляется к светлому будущему.
А что я получаю?
В начале письма вы мне описываете, как с вами флиртуют девушки, потом вы мне описываете, как сбегаете с работы, чтобы искупаться в море уже с другими девушками. Потом я читаю про пьянство в компании некоего безнравственного бармена, а потом начинаются неприличности до самого конца письма.
Князь! Я требую, чтобы ты немедленно прекратил этот разнузданный и морально неустойчивый образ жизни!
…А потом я обнимаю тебя за шею и говорю на ухо: пожалуйста… пожалуйста… когда в следующий раз будешь писать мне свои неприличности, пожалуйста, заклеивай конверт дополнительно, потому что это письмо пришло полурасклеенным, и я теперь всё время думаю, что его читали на почтамте, а может быть, и не только на почтамте. Ты только представь, что теперь будет? Твоё следующее письмо перехватят уже на середине пути, и пока оно до меня дойдёт, его прочитает и вся почта, и вся улица и все, все, все…
…А потом я обнимаю тебя за шею и думаю: ой, да провались всё пропадом, и провались все, все, все, и я закрываю глаза, но всё равно вижу родинку у тебя под ключицей, и я её… нет, не буду я её целовать, а то кто-нибудь прочитает это на твоём почтамте.
Не буду.
Но мне ужасно хочется повисеть у тебя на шее… можно?...
Отражение неба вздрогнуло подо мной - я буквально чудом не врезался в лужу перед последним поворотом – перескочил её в последний момент и крепко выругал себя за неумеренный романтизм.
Отмахав по окраине города три автобусных перегона, что в общей сложности составило около 4-х километров, я свернул, наконец, на уютную, заросшую вересом и жасмином тихую улочку.
Говорят, паломники идут пешком, чтобы унять душевные тревоги. Пешие переходы своим монотонным шагом задают организму правильный ритм, и в душе человека что-то проясняется.
Не знаю, как на самом деле с паломниками, но когда я подошёл к знакомому дому и взялся за деревянную калитку, в голове моей, действительно, многое встало на места.
Почти весёлый, я прошел по покосившейся плиточной дорожке, миновал открытую террасу, увитую влажными виноградными лозами и открыл дверь – по-старинке ведущую внутрь.
За две недели на верандочке поаккуратнело, обжилось, появились половички, это меня тоже порадовало.
- Эй! Люди добрые! – заорал я, открывая внутреннюю дверь и наклоняясь под низкой притолокой.
Вот где всегда душевная атмосфера – в частных домиках: и уютно, и тепло, и пахнет домом, пахнет домашним печеньем, и мама оглядывается через плечо от плиты и улыбается знакомой с детства улыбкой…
- Славка!..
- Мать, держи гостинцы! Как вы тут?– спросил я, передавая пакеты с яблоками. - Как Веруська?
- Я не Веруська! – зазвенело из комнат, что-то затопало там, забрякало, и лохматое весёлое существо в лыжных штаниках выкатилось в кухню и запрыгало, как красно-синий мячик – штаники синенькие, кофточка красная.
- Чеслав пришёл! Мама Наташа, Чеслав пришёл, что ты стоишь, пригласи!
Я засмеялся.
- Да, мама Наташа, пригласи-ка меня, давай.
- Как ты его зовёшь? Ты зачем его так зовёшь? – немедленно напустилась мать. - Не зови так!
- Почему?
- Это нехорошо. У него имя есть.
- А его все так зовут...
- А ты не зови! Они большие, а ты маленькая…
- Да пусть её зовёт, - вступился я.
- Нечего баловать. Мала ещё…
Цепкие лапки ухватили меня за пояс.
- Я хочу, чтобы ты тут жил, с нами, почему ты не с нами?!
Я обнял её и поднял на руки, тяжёленькую, тёпленькую, родненькую…. Она смеялась знакомо, собирая складочки под подбородком и сияя ямочкой на правой щеке. У неё была одна ямочка, вернее вторая ямочка была совсем незаметной. Я всегда смеялся, что вторая сбежала, потому что ссорилась с первой. Мы сочиняли сказку, как всё это могло быть, Веруська ревела, ей было жалко пропавшую ямочку…
- Ну, почему ты не с нами!?
- Веруська, не буянь, - сказал я.
- Я не Веруська! Не Веруська!
Шея у неё была замотала моим старым детским шерстяным шарфом, «настоящим» шерстяным, как все убеждены были в семье. Из-под него торчал белый носовой платочек – чтобы не кололо. Всё так знакомо… меня тоже так в детстве кутали…
- А кто ж ты? - спросил я, вдыхая знакомый, птенчиковый запах волос, детского мыла, карамелек, глаженых горячим утюгом тряпочек…
- Я Вероника!
- А это у тебя что такое? - я подёргал за белый кончик.
- У меня миндаль в горле, – заявила Веруська гордо.
- Ух ты! – сказал я с завистью. - Сама вырастила?
Она засмеялась, сияя тёмными глазами, ямочка на щеке тоже засияла, и вторая еле наметилась – и тут же пропала.
- Держи, миндальная девушка с ямочкой!
Я вытащил из кармана «витаминку», и Веруська немедленно раскрутила прозрачные хрустящие кончики и засунула в рот белую шайбочку.
- Сынок, ты голодный? Борщ будешь?
- Буду, - сказал я, спуская сестрёнку на пол и раздеваясь. - Давай борщ. Меня сегодня женщины кормят…
- И кто ж это ещё тебя кормил?
Чёрт… Я осёкся и быстрей потопал за занавеску к крану, чтобы максимально спрятаться от материнского взгляда. Пропалился таки… Как вот женщины так умеют. Скажут почти равнодушно, но отвертеться невозможно.
- Нуу… ну, ты же знаешь… - туманно отозвался я из-за занавески. – Меня же кормят всегда на убой… тётя Маша, например…
Я вытер руки полотенцем с вышитым узором и вышел под проницательные очи.
- Тётя Маша? Но сегодня же выходной?
Мать смотрит подозрительно. Когда на тебя смотрят подозрительно, из двух правд надо выбирать наиболее безобидную.
- Ну, Нора приезжала… забегала… покормила.
Я сел за стол и принял в обе руки здоровенную миску роскошно-вишнёвого борща.
- Сметану бери….Нора? А она ещё зайдёт?
- Не знаю, - сказал я, радуясь, что на этот раз получилась правда. - Может быть, и зайдёт.
- Если зайдёт – отдай ей варенье из грецких орехов.
- А у нас есть варенье из грецких орехов?
Я насторожился. После масштабных гулянок варенья вполне могло бы уже не существовать в природе.
- Есть две банки на антресолях. Банку побольше оставь, а поменьше красивую отдай Норе, я ей специально отложила. Она любит. Понял меня?
Я с энтузиазмом покивал. Чёрт его знает, вполне может быть, что гости на антресоли и не долезли, и значит, с вареньем всё хорошо у нас. Однако, если мама вспомнит про аджику, мне уже не удастся художественно отмазаться…
продолжение - http://www.proza.ru/2017/03/26/964