ПЕСНЯ О БОЛИ В КОНЕЧНОСТЯХ
IV
Утром я выпил кофе и съел маковый пирог Алексея. Знаете, едой мы делимся. Например — вы хорошо помните — вчера Леша кормил своего дядю моим остреньким супом. Да, я поострей блюдо люблю, что не приготовлю, перченым окажется; однако никто раньше на это не жаловался.
Яркий зеленый свет светофора — и я, кое-как перебравшись на другую сторону дороги (автомобиль все пытался переехать пятки), а именно на остановку, к удивлению, быстро дождался прибытия нужного мне транспорта, на этот раз — пазика. Пятнадцать минут минуло. И я на стройке. Выгоднее транспорта не сыскать. Во-первых, проезд стоит на два рубля дешевле. Во-вторых, деньги нужно отдавать при выходе. Случалось со мной так, что не довозил меня пазик до нужной остановки по причине поломки (эти старички вечно ломаются), и я, выходя из него, не платил водителю, а когда — кондуктору. Главное сказать нужно: «Вы меня до такой-то остановки не довезли. Я платить не собираюсь!» Следует говорить это уверенным тоном, потому как в Великой России сомневающихся опускают.
Рано прибыл, потому что провинился вчера и, главное, стыдился, словно я не пришел на работу умышленно. Вошел на территорию будущей церкви и присел на холодные, покрытые росой кирпичи, наблюдаю за тем, как грязевая лужа пожирает золотые листья клена, в ней также поместилось изображение: двухскатной крыши недостроенного храма. Ноги еще не болят, не проснулись они. Самый ответственный из рабочих — прораб — приезжает раньше всех. Мимо меня проходя, он сказал: — «Здрасте, как самочувствие?» — «И не лучше и не хуже...» — «И то хорошо!» — завершил он, подозрительно на меня посматривая.
Прораб сперва открыл синенький вагончик, где размещается начальство, затем наш, алый, где мы обедаем. «Можешь здесь посидеть», — сказал он совсем спокойным, но хриплым голосом. Я радовался! Он точно позабыл, что меня вчера не было! если бы помнил мой прогул, то не позвал бы меня, — вот. Впрочем, в «каморке» (название дали строители) холодно так же, как и на улице, но мне от ощущения безнаказанности — тепло. Остается надеяться, что начальник уподобится прорабу и не вспомнит мою некомпетентность. Рабочие (трудовой час близился) стали заходить переодеваться. Некоторые из них в таких нарядах, какие я себе не позволяю на праздник: и в куртках кожаных, и в брюках вельветовых. А некоторые и «галстух» повязали на рубаху. Может, и я после зарплаты себе прикуплю одежду вот такую. Замечал я на лицах строителей недовольство ко мне, не брезгливы они (как это ранее бывало), обозлены! Думают, может быть, что Яшу я погубил...
Никто не разговаривает друг с другом, все сонные. Толстяк, что приближен к начальству, что надо мной подшучивал, — переодеваясь, стонет, сопит и часто-часто дышит. Для него смена одежды — самая сложная часть рабочего времени. К нам зашел начальник и громко-громко сказал: «Мне помочь переодеться?! Вы уже должны стоять на улице!»
Когда все, ускорив темп после замечания, собрались, вышли мы и слушаем комментарий руководителя.
Начальник, встав на стопку досок и сложив руки за спину, чтобы казаться выше, спросил:
— Кто вчера оставил лопату? Трактор ее гусеницами переломил.
Мы переглянулись.
— Так это ж, Н., — обратился толстый к начальнику, — так это ж я ж копал там...
— А! Что же... приходи сегодня ко мне в гости с тремя литрами пива! Лопату помянем. — Тут все засмеялись. Впрочем, и я к своему стыду улыбнулся.
— О! — крикнул толстяк. — Будто я и не собирался. — Сильнее он засмеялся, хрюкая, что казалось мне, инсульт готов был его взять.
— А ты, С., на тракторе внимательнее будь.
— Да, тую лопату и не увидишь...
— Внимательнее будь! — как-то внезапно и строго произнес Н., и смех прекратился.
— Буду... — обиделся, как мальчишка, С.
— Так, — сказал Н., — барабан вы уже достраиваете...
— Да! — крикнули рабочий №1 и №2 на мое левое и правое ухо.
— Ага... значит завтра, если сегодня вы закончите...
— Закончим!
— Закончите? делайте заготовку...
— Точно так! — Я уже тут чуть ли не оглох от крика двух молодцов.
— К нам скоро привезут главку из Киева. Правда, мне сообщили, что крест отвалился по дороге. Но это можно исправить: приварим его.
Прибежал прораб с журналом.
— Э! — постучал Н. по плечу запыхавшегося прораба, — от гусей бежал?! — Тут все снова заржали.
— Да... да... то бишь держите журнал, — растерялся прораб.
Н. взял журнал и раскрыл его.
— Так, кого же сегодня нет, — приговаривал он. — Сегодня все. А вот тебя вчера не было, — посмотрел Н. на меня, — а я и забыл...
Я задрожал и опустил взгляд в землю.
— Не было...
— И руководству не сообщил? — выдержал он небольшую паузу, — не сообщил. Что, вчера своей любовался целый день? Знаю. Водишь к себе одну, что крем продает. Хороша она вблизи-то? А... — тянул он пошло это «А». — Куда ж тебе... Бороденку козлиную отпустил и нос не помыл. Какой женщине понравится? Побрейся уже, ты не поп же какой-нибудь в самом деле... — Он подошел и подергал меня за бороденку и нос; я покраснел совсем, а рабочие всё ржали. — И абсида недостроенная; в срок не успеваем... Пойдем заявление напишем, что вчера ты за свой счет отдыхал. А потом, если сегодняшний план не выполнишь, будешь уже другое писать, если, конечно, сможешь писать...
Все разошлись по своим местам; но еще было тихо, перед работой мы всегда курим минут десять. Я с начальником отправился в их «будку» (это я уже сам придумал). Вошедши, сел за лакированный стол. Н. дал мне бланк и, рыгнув, стал диктовать мне правильность его заполнения: «Я, то есть Ф.И.О., оплачиваю за свой счет выходной, взятый мной седьмого числа, что составит, — не пиши пока, я сам впишу. Я пропустил один рабочий день по такой причине, — сам указываешь причину... и число, — восьмое сегодня. Когда укажу цену прогула в этом бланке, ты распишешься». Корявым почерком я написал причину прогула: «Я заболел температурой, а врач не приехал». Что, впрочем-то, было почти правдой, и я даже не засовестился.
«Свободен. Можешь приниматься за работу», — сказал мне Н.
Придя к апсиде, от которой остался остов, мне подурнело. Красные от крови камни опутались плотью Якова. А! раньше я не замечал... Взяв их в руки, отшвырнул в лужу. Один из рабочих, ползающих по крыше, крикнул: «Чего стройматериалом разбрасываешься?» — «Это не стройматериал... — сказал я в ответ, — нет! Это — издевательство, губящее энергичных, сильных и умных людей!»
Первооснова, созданная Яшей, надежна. Но кирпич я все не укладу. Хоть убей! Не клеится он к цементу, к песку этому! Три ряда положу, ветер придет влажный и порушит труд. Несколько часов продолжались в таком порядке. Как вдруг кто-то тихо заговорил, давя меня насыщенным, густым голосом. В испуге обернув голову, я увидел старика, который посматривал на меня из забора. Лицо пожилого человека мясисто и выбрито, посидевшие волосы не утеряли густоту, челка уложена налево. Из одежды я мог разглядеть рубашку в клетку, галстук и темно-синий пиджак, на который крепились медали. Голос у него особенный. Ни звук инструментов, ни кашель трактора, ни расстояние, — ничто не могло укрыть от слуха единственную речь старика: «Продолжать возводить апсиду, на Запад смотрящую, затея глупая! Давно я это говорил, каждый рабочий день я это говорил, а ты только услышал. Молоды мы еще, молоды!» И он повторял последнее несколько раз, пока я в ответ не крикнул: «Знаю! И начальник, и прораб, и мы, строители, — это все прекрасно знают и без тебя! Замолчи, замолчи, замолчи! Не понимаешь ты, что не только в молодости дело. Я немолод! И Яков мужиком был!» — рассержен был я; пожилой человек в костюме нахмурился и, ничего не ответив, не услышав мой тщедушный голосок, исчез. Все же, не понятно, почему он затронул тему молодости; и если «мы» молоды, кто — стар?
Пробил час дня. Я кинул мастерок и пошел в «каморку» обедать. С улицы я слышал крики, громкий смех и удары по столу, снова в дурака играют... Я вошел, и рабочие утихли, толстый на ухо прошептал что-то строителю №3. Я взял черный пакет и сел за стол. Говор продолжился. От макарон, жиденько лежавших в пластиковом пищевом контейнере, которые ем пятый день, подташнивало. В рот их запихиваю, запивая компотом, — и вроде как, ничего! Я сидел с краю, не привлекая к себе внимания, и тут толстый, постучав киянкой, обратился ко мне: «Не сиди с краю, иди к нам играть». Отказать я не мог. На меня раздали карты. Играем: два против двух. Я с толстым в команде.
— Ух, краснота одна! — сказал напарник.
— По новой раздавать?
— Не-е, играем.
Нужно выдержать козырь! Мои карты все козырные, черные! Пробую запомнить. Ага, «топорки» вышли два туза и девятка! Победа близка, и товарищ по игре почти вышел, две карты у него. Толстому кидают два красных валета. Короли бьют валетов. Вмастили!
— Как у тебя с картой? Все хорошо? — спросил приближенный к начальству.
— Да, конечно.
Карты идут в отбой. Остаюсь я. Хороша масть. Оппонент делает ход под меня, и я смело бью первую из его карт.
— И чем ты бьешь, — говорит соперник. — Козырь — пика!
Я взглянул, у меня собрались одни кресты! Не то запоминал... Все запомнил, но не козырь... Соперник ухмыльнулся и начал подкидывать, а я снимать: и восемь бубну, и девять червовую, и десятки пиковые. Наконец, швырнули мне две шестерки. Толстяк тут же затарабанил киянкой по столу и закатился смехом, а рабочий №6 подошел и положил шестерки на плечи, меня обозвав верховным главнокомандующим России.
— Не по столу нужно бить, а по голове твоей глупой! Она у тебя ленивая, не запоминает самого простого, того постройка и рушится. Ступай отсюда, с тобой играть никто не будет.
— Она рушится оттого, что на западной стороне расположена! — привстав, сказал я. — Я-то думал, вы понимаете. Старик мне сегодня...
— Старик, сын двух поэтов? Он здесь постоянно ошивается. Хорош его голосок, пробивной? Но говорит он чушь! Проект мы сдадим, и деньги получим. Не один проект сдали... Сегодня ты должен показать результат. Не замечаем мы твоего труда! — Голова кружилась, казалось, что это говорят все рабочие, сосредоточившись в лице толстяка. Вывел это из того, что обычно он так говорит, будто жует мясо, но сейчас речь — внятная. — И если сегодня не увидим результата, ты нас покинешь! — Стукнул он три раза по столу.
Обед закончился. Покурив первый раз за день (экономлю), вернулся на рабочее место. Ноги косятся, руки дрожат. Кирпич отяжелел, обрел лишний килограмм, что не поднять его. Подошел прораб и сказал: «Специально подбирали человека вашего возраста, чтобы строить по новому образцу, а толка — нет. Жаль вас...»
Сил нет. Бухнулся на землю. Посмотрел ввысь. На моем веку солнце никогда не представало в таком виде: перистое облачко разделило светило на два маленьких полукруга. А рядом со мной: трактор бессмысленно терзает землю ковшом, толстый спит на лопате, раздаются стуки молотов, не смогшие заглушить крики детворы. В голове представился ребенок, бодренький, здоровенький, с русыми волосами, сверкающий голубыми глазками и понимающий, что он есть личность особенная. И я воображением состарил его, превратив в сгорбленного старика, волочащего тележку. «Подумай о плохом, подумай о будущем!» — засмеялся я.
Неожиданно над нами повисло темное облако (как непредсказуема погода) и стало медленно опускаться к земле. По нему кто-то бегал, я видел силуэт человека. Облако тяжелело и темнело, набухая, подобно почке весеннего побега. Как приблизилось к земле, сбросило сначала несколько крупных и теплых капель, а потом, через минуту, обрушило на нас холодные осадки, что хранились в центре тучи, становясь легче и поднимаясь вверх, в космос. «Работаем! Остаемся на местах!» — кричал начальник, обутый в красные сапоги, держа оранжевый зонтик, однако толстяк умудрился укрыться от дождя в «каморке». Сверкнула молния. Один из рабочих, лазая по крыше, поскользнулся и упал в лужу, которая целиком поглотила его. Я подбежал и опустил руки в лужицу, чтобы найти упавшего строителя, но никого не нашел.
— Н., — обратился я к начальнику, — один из рабочих с крыши упал!
— Кто упал?!
— Не разглядел.
— Куда?!
— В лужу... я покажу.
Мы прибежали к луже.
— И как он мог в такой-то мелкой лужице уместиться? Хотя... не помешает проверить. — Н. взял лом, который облокочен был на одну из стен недостроенного храма, и ударил им по луже. — Ну-к, никого здесь нет. Но! можно еще вдарить... — Он снова ударил. И на этот раз под инструмент попалось что-то твердое. Из лужи, кашляя и выплевывая грязную воду, восстал рабочий №1.
— Спасибо вам... спасибо! — отдышавшись, сказал рабочий и полез целовать сапоги начальника.
— Да... — с большой долей призрения к подчиненному, скривив лицо, сказал Н., — иди, отдохни... как отдохнешь, возвращайся на рабочее место... И ты не стой столбом, ступай, — сказал мне начальник.
И как же продолжать работу? Даже когда погода располагала, ничего у меня не выходило! А сейчас, при дожде холодном, тем более: без того жидкий цемент превратился в воду... От меня требовали результат. Вот вам: кажущийся мне до того надежным, но погнувшийся от моего неумения металлический каркас Якова — итог рабочего дня! Дождь кончился тогда, когда настало восемь часов вечера. В это время мы собираемся домой. Воздух был таким влажным, что жажда никого не могла мучить; под ногами грязь, которая с ноги крадет ботинок, по которой трактор со своими гусеницами не проедет — забуксует; далеко, в южной стороне, сверкала молния.
Я собрал свои инструменты (их немного): молоток, небольшой ломик, линейка, фонарик, мастерок. Обернувшись, собравшись идти в «каморку» за пакетом, увидел, что передо мной стоят все строители.
— Ох... как это вы так тихо подошли? — с испугу сказал я.
Отвечал толстый (остальные рабочие стояли молча, но их голоса, умещенные в глотке приближенного к начальству, я слышал):
— Тебя не это должно беспокоить, а то, что прогресса мы не видим. График уже не нагнать. Придется искать тебе новую работу...
— Да что вы... какой прогресс? А, все понятно... Это вы из-за Яши... вы должны знать, что не моя вина в том случае была... Яша сам полез, а я ему — не лазай...
— Яша здесь ни при чем. Если б апсида строилась, нас бы не тревожила твоя причастность к смерти Якова, будь тут явная оплошность с твоей стороны. Бери увольнительное. Ведь если тебе и другой наряд дадут, ты и там дел натворишь...
— Не могу... вы поймите... мне это место с трудом досталось...
— Ну, в таком случае тебе не помешает взять больничный на месяц.
— Так я здоров. — Тут у меня подкосилась нога. — Как я возьму? Старость ведь не болезнь...
— Мы с этим поможем. С., передай киянку.
Они окружили меня, что я выронил ведро с инструментами и прижался к стене.
— Слушайте... я могу... может... вам что-то нужно? Я отдам, я сделаю. — Как подхалим, как лизоблюд, наверно, я со стороны выглядел. — Работать нужно... я просто хочу работать и строить, нужно строить постройку...
— Только вот строить тебе нечем.
Из толпы вышли рабочие №1 и №2 и, вдарив хорошенько по ноге, поставили меня на колени, прижав левую руку так, чтобы она ладонью трогала колотый кирпич. Стоя в неудобном положении, поднял голову. Мой вид жалок: с открытым ртом я всматриваюсь каждому из рабочих в глаза, ненамеренно вызывая к себе жалость, но чувством ко мне никто не пропитался, — никакая черта в их лицах не дернулась.
— Ну, молодцы вы ребята... — тяжело дыша, сказал я, — всякую работу, какой бы она гнусной не была, вместе делаете...
— Замолкни. Благодари, что руку левую выбрали, хоть подработать будет чем.
Немедля толстый замахнулся и — стук по руке! Ни хруста, ни боли, ни рабочих, ни мыслей и никакого «я»... Сознание вернулось ко мне тогда, когда улицы покрылись ночной тенью, когда летучая мышь, выходя на ночную охоту за комарами, пускает в нас тревожную мысль о своем присутствии; когда горожане отдыхают от работы, учебы, а кто-то — от праздности. Я оказался в «каморке», на лавочке. Напротив сидел прораб. Горела настольная лампа, которую я раньше в вагончике для подчиненных не замечал.
Рука опухла, ладонь пробита, но не кровоточит, и пальцами я мог шевелить трудом; перелома или трещины, на мой хозяйский взгляд (ведь я владелец конечности), не было.
— Несчастный случай? Ничего, я один раз себе чуть спину не сломал, обычным ушибом обошелся, — сказал прораб, неестественно улыбаясь; его золотой зуб блистал.
— В моем случае был не несчастный случай.
— А что?.. Ах... в газете писали: ушиб, любая травма может сама собой, с помощью фантазии человека может появиться...
— Это вовсе не так, работники нанесли мне увечье.
— Да, да... в газете, кстати говоря, писали, что пациенты придумывают отговорки... Слушайте, вам нужно взять больничный. С таким заболеванием на месяц отлучают от работ, — да, но не от подработок...
— А деньги выплачивать будут?
— Конечно нет! Больничный оплачиваем только постоянным работникам! А вы и месяц не отработали, да и результаты так себе... Но увольнять не станем. Закон такой поганый вышел, из-за которого нельзя отстранить от должности даже самого бездарного сотрудника!
— С авансом что? Жить не на что...
— Так-так, и с этим проблема, — сказал прораб и полез в портфельчик, достав бумагу, он продолжил: — Вот, читайте.
Это было заявление, которое я писал утром. Тогда я не вписал стоимость оплачиваемого выходного, теперь красивым почерком в поле, которое начальник сказал не заполнять, выведены цифры: «5 145 руб.».
— Один выходной столько стоит?! Не верю!
— Все по закону. Штраф за халатность на рабочем месте и прогул вкупе. Все по закону, повторюсь.
— Нечеловеческий законы какие-то...
— Верно, но закон написан на бумаге...
— На бумаге можно все что угодно написать, будьте человеком!
— Я — человек. Я — живу согласно с законами. Только у животных нет запретов.
— Вы совершенно верно говорите, но, может, попробуете выпросить у начальства для меня хотя бы рублей сто в день? А? Прошу вас. Вы будете человечищем! Самым человечным из людей.
Прораб, сделав глуповатое лицо, ответил:
— Я бы не хотел, чтобы вы попрошайничали, брали в долг... это, разумеется. Максимальная плата за больничный составляет 167 рублей.
— На 67 рублей больше, чем я подумал! Это же почти минималка!
— Да. Знаете, подумал, главное в жизни оставаться человеком... А если разделить пять тысяч на... верно я высчитал?.. ага... — собеседник, закатив глаза за верхнее веко, стал что-то шептать. — Да-да, все получается. Завтра спрошу о выплате больничного. Чуть не забыл, поставьте подпись на заявлении...
— А если не поставлю?
— Организация подаст в суд. И вы — должник. Лучше поставьте по-хорошему... Нате ручку. — Подал он мне ручку.
Пришлось поставить подпись.
— Что ж, всего хорошего, лечитесь и не фантазируйте. В газете описан был случай, когда мужчина одной своей мыслью сломал себе шею!
«Какой бред», — подумал я.
Прораб собрался уходить.
— Постойте. Я слышал, что приходила мать Якова. Она сказала, когда похороны? Где хоронить будут? Место сказала?
— Сказала, что хоронить будут в воскресение, в обед, на С — ом кладбище. И вам она передавала проклятие.
— Что ж, совсем не удивлен... — И здесь мы попрощались.
На работе я никогда не переодеваюсь, прихожу всегда в той одежде, которую не жалко испачкать или порвать. Сменной не имею. Вымокший стою на остановке. Рубашка и штаны прилипли к телу, — это так раздражает. Словно в душу проникая, врезался ветер. В голове притаилась, засела в углу разума мысль: «Я скоро умру».
А вот и пазик, как же он выручает и настроение поднимает! И водитель в нем добрый: посмотрев на мое состояние, не взял с меня денег и быстрей любой маршрутки довез до дома.
Когда подходил к дому, меня навестила одна мудрая мысль: «Строителей буду винить только за то, что меня от работы отлучили, потому что ноги вбирают в себя все другие страдания моих конечностей, и боли в руке от этого не чувствуются, но в быту, правда, будет неудобно. Впрочем, вот их виноватость: они причинили несчастному человеку телесное неудобство!»
Возле дома я услышал классическую музыку. На нее наложен назидательного содержания стих:
Суть моя настолько мудра —
самолично измучила меня до недра.
И никто мне больно не сделает,
даже, пытая меня, одни только слезы отведает...
На стене продуктового магазина, что рядом с моим домом, значилось: одно слово «Революция» и цифры: 25.12.017. Вчера этой надписи здесь еще не было, но город давно изрисован подобным. «Может быть, это реклама?» – однажды подумал я, когда прогуливался по улице. В тот день я набрал номер 25-12-017 и услышал автоответчик: «Торговая сеть магазинов ‘‘Революция’’! – кричал женский голос. – Если Вам нужен оператор нажмите решетку; если Вас заинтересовали товары со скидкой, нажмите 1... – Меня заинтересовали товары со скидкой, и я нажал единичку. – Сегодня действуют 30%-ные скидки: на колпак клоунский; на нос красный, накладной; на моноцикл для обезьянок и медведей; на прочные канаты из Англии и пр.». Ничего не услышав о товарах для обычных граждан, преследуемых бытовыми нуждами, скинул трубку.
Зашел в подъезд. Там, поглаживая Стишка, стояла Надя.