Око оконное
Окна - глаза города.
Х. Кортасар
Иногда в тёмную беззвёздную ночь, когда тучи полностью заполонили небо, там, в вышине, если хорошо присмотреться, можно увидеть кратковременные световые сполохи. Нет, не надо полагать, что это знаки приближающейся грозы, чьи отдалённые проблески молний грозят ночным отъявленным разгулом ветра и ливня под глухое громыхание грома. Взгляните на часы. Чуть более получаса прошло после полуночи. Для вас это время, наверное, должно служить основанием для очевидного вопроса: «Почему вы ещё не дома? И почему до сих пор не в своей кровати – ведь до рассвета уже нет много времени. А с ним придут к вам очередные заботы и тревоги. И к ним надо быть отдохнувшим и свежим. А уже за полночь, и вам ещё предстоит путь к своему очагу и тёплому ложе». Если это не сполохи отдалённой грозы, то, что там мерцает, то ярче, то слабее, то выше, то ниже? Но не настолько низко, чтобы можно было разглядеть. Вы не поверите, но это летят окна. И здесь надо несколько пояснить. Собственно, рамы, переплёты, стёкла – всё осталось на месте. Обитатели квартир и прочих помещений, подойдя к этим прозрачным проёмам в знакомых им стенах, не обнаружат никаких исчезновений. Дело в том, что исчезли не физические конструкции, называемые окнами, а нечто другое. Учёные люди это называют имманентной сущностью. Это нечто внутреннее, свойственное всему сущему на земле. Оно обретается там, будучи независимым от своей материальной оболочки. Вот представьте, что вы выбросили надоевшие вам туфли и купили новые. Но радость от вашей обновки омрачена: новые носить вы не можете - они давят вам, натирают пятки. Хотя при мерке в магазине всё было идеально. Полное расстройство. А ведь всё просто объясняется. Сущность выброшенной обувки осталась, и она мстит вам и вашему обретению. Ведь мстящей сущности не понятно, как можно выбрасывать то, что ещё годно для носки. Не хотите сами, отдайте старые туфли, предложите их кому-нибудь. Сущности вещей не понимают, как от них можно отказаться, когда они ещё в расцвете сил. И самыми уважаемыми лицами среди людей у них являются антиквары или просто собиратели какой-нибудь старины. Имманентные сущности просто намолиться на них не могут. И вообще один вопрос так и не нашёл ответа: «Мы живём среди вещей, или вещи живут среди нас?» Андерсен, ни на кого не похожий сказочник, кажется, ближе всех подошёл к ответу на него. Как он ответил, спросите вы? Прочитайте его «Штопальную иглу» или «Воротничок», и вам, может быть, это прояснится.
С разных сторон города стёкла направлялись к лесистому острову, что затерялся в водах широкой излучины великой реки. Скалистые обрывистые берега, почти вертикально ходящие в высь делали его практически неприступными. Его нелюдимости способствовал факт давнего утверждения здесь заповедной зоны для редких видов животного мира. Раз в два месяца на него с вертолета высаживаются егеря и учёные для проведения необходимых работ. А в остальное время на острове проистекает потаённая жизнь, скрытая от людских глаз. Видно, поэтому окна маленького старинного прибрежного и выбрали этот укромный уголок для своих ночных бдений, именуемых ими как «шабаш валькирий». И к такому названию имелись все основания: шабаш, как известно, проходит тайно и ночью, и летают они не хуже валькирий, и даже, согласно легендам, сопровождают свой полёт, как и скандинавские девы-воительницы, сиянием. Но природа этого сияния совсем прозаическая, не мистическая: летящие стёкла время от времени отражают электрический свет, посылаемый ночными улицами города в небесную темень. Отсюда и сполохи. Но не нужно думать, что все оконные стёкла имели возможность принимать участие в этих полуночных мистериях. Привилегии на это имели только несколько разрядов избранных. Первая группа была представлена наиболее уважаемыми стёклами древних строений, чей возраст превышал один век, вторая состояла из окон и оконных витражей церквей и храмов, а в третью входили уцелевшие окна из мест, сильно пострадавших в разрушительную последнюю великую войну. И наконец, снисходительно допускались окна, имеющие своеобразные геометрические формы и пропорции.
Старинное Венецианское окно, оно было единственным в этом городке, звучным голосом призвало всех присутствующих к вниманию.
- Позволь начать наше традиционное собрание. Сегодня вашему вниманию представляется работа драматического коллектива окон нашего универмага. Его главное фасадное окно написало одноактовую пьесу под названием «Мы в мире людей». Режиссёр, витринное стекло из ювелирного отдела этого же торгового центра поставил эту пьесу с уже названной мной труппой. Участники этого сбора, разместившись амфитеатром под деревьями и на деревьях были приятны удивлены, когда большое тёмное стекло-занавесь медленно поползло в сторону, открывая сцену. На сцене была большая комната. На столике у трюмо, в котором «огромный сад тормошился … и не бил стекла», стояла изящная кофейная чашка. Остальные чашки находились в руках мужчин, которые в некотором хаотичном беспорядке расположились то тут, то там на креслах, стульях и диванах. Картины на стенах и пристенные книжные шкафы были некоторым фоном для намечавшегося действия. Чашка, оставленная на столике, видимо, предназначалась для молодой женщины, которая стояла у распахнутого окна, в котором были видны ветви деревьев. Мужчина, что сидел к авансцене нарушил всеобщее молчание.
- Да простит меня юная дама за моё пристальное наблюдение за ней, но всё это: изящность её фигуры на фоне распахнутого окна, краски и образы сада, что создают удивительное обрамление для всей этой картины, - мне напоминает прекрасное творение Яна Вермеера, нидерландского живописца, «Девушка, читающая письмо у открытого окна», созданное в 1657 году. Весьма обыденный сюжет, но так поэтично воссозданный. Лишний раз убеждаешься, что красота не есть что-то исключительное, а есть некая постоянная сущность этого мира. Надо только научиться её видеть. И при этом хочу отметить одну некоторую свою странность: меня всегда волновали окна. Они постоянно, казалось мне, были наполненными какими-то высокими смыслами. И горячо разделяю мысль одного из персонажей повести «Соляной амбар» Б. Пильняка об этом атрибуте человеческого жилья:
Вот никто, кажется, ни один поэт и ни один беллетрист не взял темою – окно, просто окно… А на эту тему можно написать целое историческое произведение.
- Не понимаю, как окно, дверь, потолок могут стать темами произведений. Даже если такие романы или повести будут написаны, я не стану их читать. Ведь, скажем, окно, оно не живёт, то есть не дышит, не страдает, не любит, не мечтает. Это деревяшка со стёклами. Как не изощряйся в их изготовлении, скажем, венецианские окна, всё равно - бездуховный объект, - несколько раздражённо заметил сидящий напротив.
- Однако не лишне заметить, - продолжил некто с дивана, - что окна в произведениях классиков литературы действительно несли в себе определённые смыслы. Скажем, во «Сне Обломова» Гончарова окно – сосредоточие мира, некий командный пункт. Суди сами вот по такому отрывку из романа «Обломов»:
Сам Обломов - старик тоже не без занятий. Он целое утро сидит у окна и неукоснительно наблюдает за всем, что делается на дворе.
— Эй, Игнашка? Что несешь, дурак? - спросит он идущего по двору человека.
- Несу ножи точить в людскую, - отвечает тот, не взглянув на барина.
- Ну, неси, неси; да хорошенько, смотри, наточи!
Потом остановит бабу:
- Эй, баба! Баба! Куда ходила?
- В погреб, батюшка, - говорила она, останавливаясь, и, прикрыв глаза рукой, глядела на окно, - молока к столу достать.
- Ну, иди, иди! - отвечал барин. - Да смотри, не пролей молоко-то.
- А ты, Захарка, пострелёнок, куда опять бежишь? - кричал потом. - Вот я тебе дам бегать! Уж я вижу, что ты это в третий раз бежишь. Пошёл назад, в прихожую!
И Захарка шёл опять дремать в прихожую.
Придут ли коровы с поля, старик первый позаботится, чтоб их напоили; завидит ли из окна, что дворняжка преследует курицу, тотчас примет строгие меры против беспорядков.
Можно представить, что без окна данный персонаж никак не мыслил свою жизнь.
- А я как-то прочитал маленькую зарисовку Кафки,- раздался после некоторой паузы голос из угла. Там персонаж тоже, как наша очаровательная дама, стоит у окна и наблюдает. Наблюдение его почему-то меня так впечатлило, что я запомнил этот текст наизусть, благо, что он был совсем незначительным. Вот послушайте:
Рассеяно глядя в окно
Что будем делать в эти весенние дни, которые теперь быстро наступают? Сегодня утром небо было серое, а подойдя к окну сейчас, удивляешься и прижимаешься щекой к ручке окна.
Внизу видишь свет уже, правда, низкого солнца на лице девочки, которая идёт и оглядывается, и одновременно видишь на нём тень мужчины, который её догоняет.
Но вот уже мужчина прошёл, и лицо ребёнка совсем светлое.
(Франц Кафка)
Думаю, что мне близка мысль автора, что окно даёт лирическому герою отрывка возможность выйти из теснин его внутреннего мира и ощутить прелесть внешнего мира в его данностях: приходе весны, лучах низкого солнца, его бликах на лице ребёнка и даже тени, что отбрасывает проходящий мужчина.
- Тут мне вспомнился другой литературный персонаж, который тоже прижимался к окну, но не к его ручке, а к стеклу,- улыбчиво присоединился ещё один из присутствующих. Я по роду своей деятельности преподаватель русской словесности в школе. Мои подопечные часто выполняют задания по определению смыслового содержания некоторых фрагментов художественных произведений. Мне бы хотелось предложить вам оценить, как справился с таким заданием один из них, тем более что в тесте фигурирует окно. Окно оказало персонажу явно медвежью услугу. Почему? Поймёте после того, как я прочитаю вам эту работу моего ученика.
Задание. Прочитайте отрывок из романа «Отцы и дети» И. Тургенева и выявите его глубинные смыслы.
Ба¬за¬ров встал и по¬до¬шёл к ок¬ну.
- И вы же¬ла¬ли бы знать при¬чи¬ну этой сдер¬жан¬но¬сти, вы же¬ла¬ли бы знать, что во мне про¬ис¬хо¬дит?
- Да, - по¬вто¬ри¬ла Один¬цо¬ва с ка¬ким-то, ей ещё не¬по¬нят¬ным, ис¬пу¬гом.
- И вы не рас¬сер¬ди¬тесь?
- Нет.
- Нет? - Ба¬за¬ров сто¬ял к ней спи¬ною. - Так знай¬те же, что я люб¬лю вас, глу¬по, бе¬зум¬но... Вот че¬го вы до¬би¬лись.
Один¬цо¬ва про¬тя¬ну¬ла впе¬рёд обе ру¬ки, а Ба¬за¬ров упёр¬ся лбом в стек¬ло ок¬на.
Голгофа окна
Пре¬ж¬де чем ответить на во¬прос, что я но¬во¬го уз¬на¬л о Ба¬за¬ро¬ве из это¬го от¬рыв¬ка, на¬до не¬мно¬го рас¬ска¬зать о том, что о нём мне уже из-вест¬но. Это был че¬ло¬век с очень свое¬об¬раз¬ны¬ми мыс¬ля¬ми и оцен¬ка¬ми. Са¬мо¬стоя¬тель¬ный, не при¬знаю¬щий ничь¬их ав¬то¬ри¬те¬тов. Влюб¬лён¬ный в нау¬ку и же¬лаю¬щий ей по¬свя¬тить всю свою жизнь, он от¬ри¬ца¬ет ис¬кус-ст¬во, чув¬ст¬ва, ду¬шу и всё пре¬крас¬ное. При¬ро¬да для не¬го толь¬ко мас¬тер-ская, в ко¬то¬рой над¬ле¬жит при¬леж¬но ра¬бо¬тать. От¬прав¬ля¬ясь с дру¬гом в гос¬ти к Один¬цо¬вой, он, не зная её, так ото¬звал¬ся о ней: «По¬смот¬рим, к ка¬ко¬му раз¬ря¬ду мле¬ко¬пи¬таю¬щих при¬над¬ле¬жит сия осо¬ба», - чем вы-звал яв¬ную не¬при¬язнь сво¬его дру¬га, на ко¬то¬рую, в про¬чем, Ба¬за¬ро¬ву бы¬ло на¬пле¬вать.
Знань¬е¬вый под¬ход по¬зво¬ля¬ет сде¬лать вы¬вод о том, что, не¬взи¬рая на свои преж¬ние от¬ри¬ца¬ния люб¬ви, Ба¬за¬ров в ней при¬зна¬ёт¬ся. Боль¬ше ни¬ка-кой иной ин¬фор¬ма¬ции в от¬рыв¬ке о нём нет. Но дру¬гой под¬ход, по¬ни¬маю-щий, при рас¬смот¬ре¬нии это¬го тек¬ста даст бо¬лее глу¬бо¬кие и очень важ-ные от¬кры¬тия об этом пер¬со¬на¬же. Но для это¬го на¬до вы¬стро¬ить диа-лог. Но кто же ста¬нет уча¬ст¬ни¬ка¬ми это¬го диа¬ло¬га? От¬вет: мой мир зна¬ний и цен¬но¬стей, в том чис¬ле и мои пре¬ды¬ду¬щие зна¬ния о Ба¬за¬ро¬ве, и са¬ма личность Ба¬за¬ров в об¬стоя¬тель¬ст¬вах дан¬но¬го от¬рыв¬ка. А что это за об¬стоя¬тель¬ст¬ва? Для их про¬яс¬не¬ния нуж¬но най¬ти от¬ве¬ты на два во-про¬са. Пер¬вый. По¬че¬му, при¬зна¬ва¬ясь в люб¬ви, Ба¬за¬ров сто¬ит спи¬ной к Один¬цо¬вой? Стран¬но как-то. Вто¬рой. И че¬го бы ему упи¬рать¬ся лбом в стек¬ло по окон¬ча¬нию при¬зна¬ния, сде¬лан¬но¬го столь не¬су¬раз¬ным об¬ра¬зом? Для на¬хо¬ж¬де¬ния от¬ве¬тов я со¬чи¬ню не¬кий диа¬лог ме¬ж¬ду мной и Ба¬за¬ро-вым, по¬ни¬мая, что его от¬ве¬ты ос¬но¬ва¬ны на мо¬ём пре¬ды¬ду¬щем зна¬нии че¬ло¬ве¬че¬ско¬го по¬ве¬де¬ния во¬об¬ще и Ба¬за¬ро¬ва в частности.
- Я. Ев¬ге¬ний Ва¬силь¬е¬вич, как-то стран¬но вы ве¬ли се¬бя в мо¬мент объ-яс¬не¬ния в люб¬ви Оль¬ге. От¬вер¬ну¬лись, стоя¬ли спи¬ной, вме¬сто то¬го, что-бы смот¬реть на пред¬мет люб¬ви, ища от¬вет¬ных зна¬ков люб¬ви в гла¬зах, в вы¬ра¬же¬нии ми¬ло¬го ли¬ца. У ме¬ня соз¬да¬лось впе¬чат¬ле¬ние, что вы бои¬тесь взгля¬нуть ей в гла¬за. Не так ли?
- Ба¬за¬ров. Вы пра¬вы, я дей¬ст¬ви¬тель¬но то¬гда бо¬ял¬ся.
- Я. Вам, са¬мо¬уве¬рен¬ному, не¬за¬ви¬си¬мому, ре¬ши¬тель¬ному, я думаю, не свойственно это чувство. Не по¬ни¬маю, че¬го вы боя¬лись?
- Ба¬за¬ров. Бо¬ял¬ся ус¬лы¬шать в от¬вет её смех.
- Я. Боя¬лись, что ва¬ше при¬зна¬ние вы¬зо¬вет у неё смех? Но, мне кажется, что у Оль¬ги хва¬ти¬ло бы так¬та не по¬зво¬лить се¬бе та¬кую жес-то¬кость в ваш ад¬рес.
- Ба¬за¬ров. Вы не по¬ни¬мае¬те! Ка¬ким она ме¬ня рань¬ше зна¬ла? Не¬отё-сан¬ным, са¬мо¬до¬воль¬ным ха¬мом, у ко¬то¬ро¬го ни¬че¬го свя¬то¬го нет, по¬сто-ян¬но вы¬смеи¬ваю¬щим вся¬че¬скую ро¬ман¬ти¬че¬скую чушь: чув¬ст¬ва, слё¬зы, вздо¬хи, хо¬ж¬де¬ния под лу¬ной, не¬ча¬ян¬ные при¬кос¬но¬ве¬ния рук… И на те¬бе! Я, крас¬нею¬щий, с дро¬жа¬щим го¬ло¬сом, как не¬кий ро¬ман¬ти¬че¬ский юно¬ша, с ве¬ли¬кой му¬кой про¬из¬но¬шу сло¬ва люб¬ви, ко¬то¬рые ра¬нее у ме¬ня вы¬зва¬ли бы толь¬ко пре¬зри¬тель¬ные и ядо¬ви¬тые за¬ме¬ча¬ния.
- Я. Ну, хо¬ро¬шо. При¬зна¬ние со¬стоя¬лось. Что же вы и то¬гда не по¬вер-ну¬лись к ней в по¬ис¬ках от¬ве¬та, а бо¬лее то¬го, ут¬кну¬лись лбом в стек¬ло, пре¬дос¬тав¬ляя этой пре¬крас¬ной жен¬щи¬не воз¬мож¬ность рас¬смат¬ри¬вать ва¬шу со¬гбен¬ную фи¬гу¬ру у ок¬на? На¬до за¬ме¬тить, на мой взгляд, вид у вас был до¬воль¬но та¬ки жал¬кий, со¬всем не взы¬ваю¬щий к про¬яв¬ле¬нию от¬вет-ной люб¬ви.
- Ба¬за¬ров. А я и не ждал в тот мо¬мент ни¬ка¬ких про¬яв¬ле¬ний её люб¬ви к се¬бе, так как имен¬но то¬гда я вдруг осоз¬нал, что мой мир, так ум¬но и рас¬су¬ди¬тель¬но мной вы¬стро¬ен¬ный, рух¬нул. Всё, что я го¬да¬ми вы¬страи-вал в се¬бе, не вы¬дер¬жал ис¬пы¬та¬ния жиз¬нью, та¬ин¬ст¬вом люб¬ви к жен-щи¬не, ре¬аль¬ной, зем¬ной, же¬лан¬ной. А всё при¬ду¬ман¬ное мной, с чем я так но¬сил¬ся, чем я так воз¬гор¬дил¬ся, ока¬за¬лось ни¬че¬го не стоя¬щи¬ми раз¬вле¬че-ния¬ми мое¬го умиш¬ки. Я был по¬вер¬жен са¬мим со¬бой. Я по¬пы¬тал¬ся про-хла¬дой стек¬ла ох¬ла¬дить свой лоб и своё соз¬на¬ние, что¬бы, осоз¬нав весь ужас дра¬мы, толь¬ко про¬изо¬шед¬шей со мной, повер¬нуть¬ся к той, ко¬то-рой толь¬ко что при¬знал¬ся в люб¬ви и в том, что по¬тер¬пел со¬кру¬ши¬тель-ное по¬ра¬же¬ние.
И тут мне стало ясно, что тот Ба¬за¬ров, который до этой дра¬мы со ску¬чаю¬щей ми¬ной бро¬дил по по¬ме¬стью Один¬цо¬вых, и тот, чьи го¬ря-чие при¬зна¬ния ус¬лы¬ша¬ли сте¬ны этой ста¬рой усадь¬бы, уже раз¬ные лю¬ди. И все его по¬сле¬дую¬щие по¬ступ¬ки и мыс¬ли я долже¬н по¬ни¬мать с учё¬том это¬го но¬во¬го моего пред¬став¬ле¬ни¬я о нём.
Я думаю,- продолжал учитель, - что мой ученик просто умница. А окно в этом тексте проявилось совсем в неожиданной для нас функции – некой инстанции, выявляющей сущность человеческой личность и истинность её помыслов.
- Мне бы хотелось порадоваться за вас: ваш ученик большая умница. Я думаю, что от него можно много ожидать, - заметил кто-то с дивана. - Коль все тут охотно размышляют о роли окна в творчестве почитаемых писателей, то я тоже напряг свою память и вспомнил о очень важной роли окна в судьбе двух героев романа Достоевского «Бедные люди» - Макара Девушкина и Вареньки – это единственный канал общения для них.
Уголочек занавески у окна вашего загнут и прицеплен к горшку с бальзамином, точнёхонько так, как я вам тогда намекал; тут же показалось мне, что и личико ваше мелькнуло у окна…
Опустите занавеску - значит, прощайте, Макар Алексеевич, спать пора! Подымете - значит, с добрым утром, Макар Алексеевич...
В мире предрассудков и ханжества окно как некий источник, к которому припадают две одинокие души в поисках духовного единения. И я часто думаю, как мне не хватает окна, в котором чей-то взгляд искал бы меня и посылал мне приветливые знаки внимания. Каждому из нас нужно такое окно, - вздохнув, закончил он.
- Я долго сдерживал себя. Но, видно, не судьба отмолчаться, - предварительно откашлявшись, вступил кто-то с того же дивана. - Уважаемый господин, заваривший весь этот обмен мнениями, думаю, ваш Пильняк очень удивился бы, узнав, что написан такой роман, который посвящён окнам. Он так и называется «Окна». И написали его Дина Рубина, русскоязычная писательница из Израиля. И в предисловии к роману, и в его тексте есть много любопытных выводов о роли окна в жизни человека. Думаю, я вас не утомлю, если прочитаю некоторые из них. Мне это просто сделать, я решил её еще раз прочитать, и сейчас она у меня с собой.
Вообще, в образе окна…есть что-то трагическое. Вспомни, в литературе оно почти всегда связано с ожиданием, и часто – бесплодным. Ведь окно – это… нечто большее, чем привычное отверстие для света и воздуха или для бега нашего зрения вдаль… А в нашем ремесле окно – вообще большое подспорье. Мне, например, с моим вечным ощущением чужеватости и прохожести, образ окна в работе очень помогает. Делает меня… свободнее, что ли… Окно как примета укрытия, опознавательный знак. Не конкретное окно, а такая вот рама, из которой и в которую направлен взгляд. Хоть какой-то ориентир для человека, проходящего мимо…
Прошло несколько дней, и – видимо, чем-то меня задел, растревожил этот разговор, – я все продолжала думать о нём, а внутреннее волнение продолжало свою животворящую суету. Все катилось в нужном направлении… А может быть, думала я, мы все до известной степени – проходящие мимо?
И стала вспоминать свои окна. Множество своих окон, среди которых, чего уж греха таить, встречались и такие вот окна-обманки, и на их свет плыли иные корабли и – разбивались, и за это мне отомстится в положенное время или уже отомстилось…
В сущности, думала я, тема окон в искусстве не нова, но, как говорится, всегда в продаже. Окно – самая поэтичная метафора нашего стремления в мир, соблазн овладения этим миром и в то же время – возможность побега из него. Однако это и символ невозможности выхода вовне, последний свет, куда – с подушки – обращены глаза умирающего, не говоря уже о том, что для узника окно – недостижимый мираж свободы, невыносимая мука…
А наша память! Сколько в ней запретных окон, к которым и на цыпочках боишься подобраться, не то что занавеску отдернуть да, не дай бог, увидеть сцену расставания тридцатилетней давности или того хуже – человека, лицо которого тщетно надеешься забыть… А у меня вообще: ни одной двери, только окна. И половина заколочена. Кто бы ни просил – не открою. Не хочу выпускать на свет божий то, что давно похоронено.
Зато остальные окна – всегда распахнуты. Я то влечу в них, то вылечу. И уж в этих окнах всё: мои мечты, мои страхи, моя семья, мои книги; все мои герои – уже рожденные и те, кому только предстоит родиться. Даже не знаю, где я провожу больше времени: размышляя за компьютером или мечтая в каком-то своем окошке…
Многие люди моей жизни связаны у меня с тем или иным окном. Знакомые иностранцы часто вспоминаются за окном кафе, куда я приходила к ним на встречу. Отец – у окна мастерской, всегда завешенного темной драпировкой, для дозирования яркого дневного света. Помню огромные бледные окна изостудии во дворце пионеров на Миусской, где впервые увидела Бориса и его многослойные многоцветные странные холсты. В тот вечер он показывал картины из серии «Иерусалимка», смешно рассказывая про свой дом во дворе старой Винницы – полуразваленный домишко, вросший в землю по самое окно, через которое можно было запросто шагнуть в комнату, не слишком высоко подняв ногу…
Что-то осталось во мне после того побега из пионерлагеря, после той длинной ночной дороги домой; я думаю – бесстрашие воли и смирение перед безнадежностью человеческого пути. Что увидела я – ребенок – в том неохватном, том сверкающем окне вселенной, о чем догадалась навек?
Что человек одинок?
Что он несчастен всегда, даже если очень счастлив в данную минуту?
Что для побега он способен открыть любое окно, кроме главного – недостижимого окна-просвета в другие миры?
Моя память так уютно обжила эти недели, зимние и летние, прожитые на Кашгарке, в домике с единственным, но большим окном, лучезарным, как экран в стремительно меркнущем зале кинотеатра. Весной и летом оно было полно сумрачной тополиной листвой, зимой же… Не любой зимой, но редкой холодной, какая выпадала на моё детство раза три, – заиндевевшее окно-театр проявляло все свои летние видения застывшими на стекле: там по морозно-расписному заднику проносились сцены погони, сражений, свадеб и похорон, там медведи ворочали толстые брёвна, там бабочки навеки замерли на кустах магнолий, там в густой сети окаменела белая рыбина…
Вокруг окна крутится вся человеческая жизнь. Для любого человека этот символ очень много значит. И не просто в бытовом смысле. В нашей жизни, в жизни каждого, окно несёт ещё и большую смысловую нагрузку. Я использую в своих новеллах этот символ очень расширительно. В каждой из новелл, вошедших в книгу, есть образ окна, и он в той или иной степени влияет на судьбу героя этой новеллы.
Всего восемь отрывков, но какая впечатляющая поэма об окнах, окнах нашей жизни.
- Когда я слушал эти просто замечательные размышления Дины Рубиной, то меня не покидала мысль, что нашу беседу надо направить в другое русло, - нарушил наступившую тишину кто-то из слушавших.- Мы всё время ищем окна в текстах художественных произведений, но ведь они, окна, есть у каждого из нас. И конечно, они играют разную роль в тех или иных наших обстоятельствах. Да и в их образ мы вкладываем разные смыслы. Интересно было бы узнать, что это за смыслы. Мне это было бы страсть как любопытно. Если угодно, я начну первым.
Так вот для меня окно всегда враг. Враг постоянный, назойливый и неотвратимый. Оно нечто такое, что покушается на мою свободу, на мою личную жизнь. Мне всегда казалось, что окно - недреманное око, следящее за мной и собирающее все мои сокровенные тайны. Поэтому я всегда задёргиваю свои окна плотными шторами, чтобы предохранить себя от нескромных глаз тех, кто снаружи, извне, через окно наблюдает за мной денно и нощно.
- Я согласен, что окно - некий канал, который может транслировать и добро, и зло.- Вступил в беседу пожилой мужчина из дальнего угла. - Но не могу удержаться, просто вынужден вновь обратиться к литературному произведению, к рассказу О. Генри «Последний лист». Мне это легко сделать, так как я актёр и часто со сцены читаю разные тексты в своих моноспектаклях. Я имею в виду вот этот отрывок из него. Послушайте его, пожалуйста.
Сью посмотрела в окно. Что там было считать? Был виден только пустой, унылый двор и глухая стена кирпичного дома в двадцати шагах. Старый-старый плющ с узловатым, подгнившим у корней стволом заплёл до половины кирпичную стену. Холодное дыхание осени сорвало листья с лозы, и оголенные скелеты ветвей цеплялись за осыпающиеся кирпичи.
- Что там такое, милая?- спросила Сью.
- Шесть, - едва слышно ответила Джонси. - Теперь они облетают гораздо быстрее. Три дня назад их было почти сто. Голова кружилась считать. А теперь это легко. Вот и ещё один полетел. Теперь осталось только пять.
- Чего пять, милая? Скажи своей Сьюди.
- Листьев. На плюще. Когда упадёт последний лист, я умру.
Должно было произойти неминуемое: всё бы случилось так, как уверяла больная девушка. Но добрый гений старого художника, нарисовавшего на внешней стороне стекла ветку с не упавшим, не смотря на все природные издевательства, последним листиком плюща, вернул её к жизни. Окно только участвовало в этом чуде как транслятор великого творческого порыва мастера, заплатившим за это высокую цену: простудившись во время работы под хладным ветром и дождём, он скоропостижно скончался. Господин Пневмония коснулся его «своими ледяными пальцами». И споря с предыдущим борцом за личную свободу, хочу заметить, что не предметы властвуют над людьми, а некие силы, которые их используют в тех или иных целях.
На некоторое время возникла длительная пауза. Потом, откашлянувшись, поднялся из кресла худощавый мужчина и начал рассказывать, оживлённо жестикулируя при этом.
- А вот меня окно определённым образом выстроило и, наверно, определило мой жизненный выбор. Во многом благодаря нему, я стал писателем. Вы спросите, какая связь между обыкновенным окном и написанием книг? Не знаю, как это происходит с другими, и происходит ли вообще, но в моём случае это было так. Подростком жил на окраине одного приморского города, а наш дом находился, как тогда говорили, «в частном секторе». Большинство домов были глинобитными, низенькими и невзрачными. Только окна были единственным, что каким-то образом оживляло унылый ряд домов вдоль пыльной дороги. Разноцветные их переплёты вкупе с такими же ставнями делали дома веселей и живописнее. Глубокой осенью вставлялись вторые рамы, и тут для нас, снующих по родной Пролетарской, наступало время изучать, что положили хозяева между рамами на валики ваты. В изобретательности им нельзя было отказать: тут были и разноцветные звёздочки, вырезанные из кефирных и молочных крышечек, и бабочки из подкрашенной папиросной бумаги, и неизвестно из чего сделанные шарики разных размеров и много другое. Но особенно нас притягивало окно второго дома от угла. Там между рамами стояли настоящие металлические солдатики. Нам всё время казалась, что количество их то уменьшается, то увеличивается. Мы спорили, шумели под окном. Но однажды солдатики просто все исчезли. Не успела до нас дойти вся несправедливость произошедшего, как открылась калитка, и вышедший хозяин дома со словами: «Как вы мне надоели, бисовы дети, своим стрекотанием под моими окнами», - подарил нам всех солдатиков, сказав при этом: «Дуйте отсюда! Из-за вас никак мальца спать не уложу».
Конечно, не это всё, мной сейчас описанное, подвигло меня на писательскую стезю. Связь с окнами у меня изменилась через несколько лет, когда, учась в школе во вторую смену, я возвращался домой. Шёл медленно, не торопясь, не потому что устал, а потому что это было захватывающе интересно. В домах горел свет, и с улицы через окна великолепно просматривалось всё, что происходило внутри. Люди беседовали, ссорились, кушали, читали и играли. Все они были разные, и пред моими глазами проходили мгновения их жизни. Нет, я не подглядывал! Одного взгляда было достаточно, чтобы схватить на ходу всю картинку целиком. Потом я вспоминал эти картины и пытался домыслить, что могло происходить с этими людьми после моей мимолётной встречи с ними. У меня получались маленькие истории, которые я вскоре даже стал записывать. Меня тянуло к тайнам человеческого бытия. И эта тяга привела к писательской судьбе. А всё началось с тех светящихся окон в вечерних сумерках в одном из приморских городов.
В эту беседу на сцене втягивались всё новые и новые лица. Для каждого из них окно было символом чего-то значительного, существенного и даже судьбоносного. Для кого-то это была граница между своим миром и миром внешним, для иных – перспективой, открывающей реальность, ещё кому-то – показателем времени, как у Бориса Пастернака в вопросе:
В кашне, ладонью заслонясь,
Сквозь фортку крикну детворе:
Какое, милые, у нас
Тысячелетье на дворе?
Были и такие, кто видел в окне и путь к свободе, и источник божьего света, и свидетельство собственного существования, и некую данность, позволяющую любоваться быстро меняющейся картиной мира, и нечто такое, что даёт возможность заглянуть в своё прошлое или расслабиться и обрести покой.
И вот прозвучала последняя реплика. Медленно закрылся занавес. Радостным всеобщим дребезжанием окна выразили своё одобрение увиденному. Дождавшись относительной тишины, Венецианское окно вновь обратилось к присутствующим.
- Позвольте от вашего имени выразить признательности, кто доставил нам такое удовольствие. Надеюсь, что мы ещё не раз будем лицезреть работы этого талантливого самодеятельного театрального коллектива. А в заключении я хочу вам сообщить, что в следующий раз у нас будет встреча с двумя знаменитыми в литературных кругах и не только в них, я в этом глубоко убеждена, окнами. Об одном из них здесь было упомянуто. Именно к нему прикасался Евгений Базаров, переживая свои любовные муки. Другое окно – это, на котором Татьяна Ларина писала пальчиком. Помните:
Задумавшись, моя душа,
Прелестным пальчиком писала
На отуманенном стекле
Заветный вензель О да Е.
Думается и мне, что и эти встречи будут для нас приятны во всех отношениях. А теперь давайте в путь. Уже появились просветы утренней зари, темноте ещё недолго быть, и надо поспешить, милые мои оконницы-подружки и сёстры. И берегите себя, ведь вы сегодня убедились, как мы важны для человека. И с великой грустью могу добавить, как страшен город с пустыми глазницами окон домов на разрушенных улицах Алеппо в Сирии. Я это вчера наблюдала на огромном экране, что недавно установили напротив моего особняка. Да убережёт вас судьба от такой участи.
Вдруг всполохи опять зачастили в небе над городом. Нет, это не молния резвится над спящим ещё городом. Окна возвращались домой, чтобы прожить ещё один день с людьми, столь им необходимыми.