Досье словесника-русиста
«Сказки из собачьей жизни» А.П.Чехова
* * *
В 1887 году Чехов написал удивительную «сказку» про собаку по имени Каштанка. Десятки лет – при царизме, при социализме, при капитализме - «Каштанка» занимала воображение юных читателей. Как воспринимается «Каштанка» сегодня, спустя столетие после смерти Чехова? Этот вопрос задал студентам-филологам профессор МГУ В.Б.Катаев. Вот их ответы.
Студент Дима Е.: «Рассказ неоднозначен. Я долго не мог по¬нять, о чем он. Может, просто рассказ о собачке, видение мира глазами собаки. Какие тут еще смыслы? Вот кот, толстый и ленивый, — тут никакой идейной нагрузки, просто толстый и ленивый кот. Потом стал понимать, что на деле все намного сложнее. В детстве я досадовал, что собака возвращается к мучителям. Это казалось жестоким по отношению к собаке, было ее жалко. А сейчас я думаю: может быть, это рассказ о возвращении в родственную среду. А может, все-таки просто рассказ о собаке, о собачьем характере?».
Студентка Маша С. понимает вещь иначе: «Мне всегда было жалко нового хозяина "Каштанки", циркового артиста. В мультфильме "Каштанка" (где его озвучивал А. Грибов), в игровом фильме (его играет О. Табаков) он остается один, и его жалко».
Так о чем же «Каштанка»? Во-первых, это, конечно же, рассказ о собаке, ее повадках и особом, главном инстинкте: чувстве привязанности к хозяину. …И, во-вторых, это изображение мира через видение собаки. Это то, чем восхищаются в «Каштанке» дети. Но что видят студенты, когда начинают изучать литературу о творчестве Чехова? М.Л.Семанова в книге «Чехов-художник» (1976), адресованной учителям-словесникам, трактует рассказ так: «В конце произведения торжествуют такие чувства, как привязан¬ность, любовь, верность, которые оказываются выше сытости, удобств, тщеславия, блеска». Чехов «стремился напомнить чи¬тателю о простейших, непреходящих ценностях, забытых "буржу¬азной цивилизацией", естественности, нравственном здоровье, гуманности, свободе от предрассудков, расчета, корысти — и выразить мечту о другом состоянии мира — о счастье, гармонии, единении людей».
Увы - пишет профессор Катаев, - к тексту «Каштанки» это не имеет отношения. Вот в реальности «естественность, нравственное здоровье»: «Сто¬ляр был пьян, как сапожник...». Вот «гуманность»: «Чтоб... ты... из...дох...ла, холера!» Или: «Он вытаскивал ее за задние лапы из-под верстака и выде¬лывал с нею такие фокусы, что у нее зеленело в глазах. <...> Осо¬бенно мучителен был следующий фокус: Федюшка привязывал на ниточку кусочек мяса и давал его Каштанке, потом же, когда она проглатывала, он с громким смехом вытаскивал его из желудка». Вот «Свобода от предрассудков»: «Он размахивал ру¬ками и <…. бормотал: <…> Теперь вот мы по улице идем и на фонарики глядим, а как помрем — в гиене огненной гореть будем».
Словом, какую бы из добродетелей ни приписала М. Л. Се¬манова «людям из народа», в реальных героях рассказа их не отыскивается. Такова была аксиология «застойного» времени: человек «простой» (рабочий, ремесленник, мужик) — носитель нравст¬венных добродетелей. А вот быть богатым — порочно… Мораль сугубо классовая... Хорошо, что мысль, пришедшую в голову Каштанке: «Нет, так жить невоз¬можно!» — интерпретатор не перетолковала как призыв Чехова к революции.
Но вот — новая эпоха, перестройка.
Новая интерпретация «Каштанки» основана на литературных взаимосвязях. «Каштанка и Шарик» на¬зывается работа Ю. А. Богомолова, и построена она на сопостав¬лении чеховской собачки с героем «Собачьего сердца» Булгако¬ва. Интерпретатор предполагает, что «эти две знаменитые литературные собаки могли бы встретиться в цирке на одном пред¬ставлении: чеховская Каштанка — в качестве артистки, булгаковский Шарик (Шариков) — в качестве зрителя».
История Каштанки понята так: уйдя из пролетарского окружения в среду сытую и благополучную, Каштанка получила возможность приобщиться к высшим нравственным и духовным ценностям. В доме нового хозяина Каштанка прошла курс «очеловечивания». У Чехова «идет речь <…> о привнесении в рефлекторную жизнь проблесков сознания». И это был бы путь не революционный, а эволюционный, и рассказ Чехова призван доказать преимущество эволюции перед революцией.
Увы, Каштанка сбежала, так и не осталась Теткой. В случае с Шариком курс очеловечивания также кончился безрезультатно, но тут уж, наверное, к счастью, потому что ему была сделана «прививка не просто сознания, а классового сознания» путем революционного вмешательства в организм.
Были интерпретации, что называется, и покруче.
Книга Эдгарда Бройде «Чехов: мыслитель, художник» вышла в «тамиздате», когда до крушения коммунизма, империи, тоталитаризма, советского строя было еще далеко. В ней автор выступал против этой могущественной, многоглавой гидры и своим единомышленником изобразил Чехова. Здесь тоже произошла полная смена полюсов. Если раньше изображали Чехова предвестником революции, приветствовавшим светлое советское будущее, то Бройде, наоборот, доказывал, что все творчество Чехова было посвящено именно борьбе с грядущей катастрофой — революцией и наполнено пророчествами о мрачном будущем коммунистической России.
К примеру, если в «Трех сестрах» изображен несимпатичный персонаж по имени Соленый, то это сатирический намек на … Горького за его революционные симпатии. А если в «Архиерее» есть персонаж - монах Сисой, досаждающий главному герою, то, конечно, это намек-прозрение на невыносимость... Сталина, которого в молодости звали Сосо и который учился в духовной семинарии…
В ряду таких перетолкований есть место и «Каштанке». Ока¬зывается, Чехов в своем рассказе заклеймил тоталитарный образ мыслей, классовое сознание и эксплуатацию со стороны КПСС … животных инстинктов. «Партия, вооруженная "учением", сумела использовать стадное: ненависть, зависть, корысть, страх, "веру", единомыслие, "национальные традиции", идиотизм».
Как и в случае с Семановой, связь с текстом рассказа здесь почти не просматривается, в доказательство приведена одна цитата: «Все человечество Каштанка делила на две очень неравные части: на хозяев и на заказчиков». Каштанка «стоит на базе классовой сознательности», заключает Бройде и с горькой иронией резюмирует: «В идейном Цирке она бы далеко пошла». В качестве другого носителя тоталитарной психологии приводится гусь Иван Иванович, который «вытянул шею и заговорил о чем-то быстро, горячо и отчетливо, но крайне непонятно», — так, по мысли Бройде, Чехов уничтожал смехом красноречивых демагогов - будущих ораторов от КПСС.
* * *
В свое время В.Г.Белинский предложил апробированный критерий для оценки детских книг: «Хорошо и полезно только то сочинение для детей, которое может занимать взрослых людей и нравиться им <…> как литературное произведение, писанное для всех». Белинский считал, что «для детей должны существовать не детские книги, но особенные издания книг, писанные для взрослых, — издания, в которых должно быть исключено все такое, о чем им рано знать…».
Похожую мысль высказал и Чехов в письме к Г.Россолимо (21 января 1900 г.): «Писать для детей вообще не умею, пишу для них раз в 10 лет и так называемой детской литера¬туры не люблю и не признаю. Детям надо давать только то, что годится и для взрослых. Андерсен, Фрегат Паллада, Гоголь читаются охотно детьми, взрослыми также. Надо не писать для детей, а уметь выбирать из того, что уже написано для взрослых, т. е. из настоящих художественных произведений...».
Конечно, Чехов осознавал сложность творчества для детей. Еще Белинский говорил о том, что «должно родиться, а не сделаться детским писателем». Чехов хорошо понимал специфику детской литературы. Писательнице М.В. Киселевой он советует «починить» ее рассказ «Ларька » —«приспособить к детишкиным мозгам». Когда зашел разговор об иллюстрации «Каштанки», Че¬хов предлагает издателю Суворину для начала показать рисунок собаки — иллюстрацию художника Степанова - детям Насте и Боре: «Если им понравится, значит, хорошо».
Чехов называл «Каштанку» и «Белолобого» «сказками из собачьей жизни». Такое определение многозначительно: тут и признание сказки как жанра, специально приспособленного детей, тут и ключ к разгадке авторского замысла; эти произ¬ведения напоминают сказки, у которых всегда счастливый конец; в них сокрыт элемент «таинственности», характерный для многих сказок.
В художественном приеме антропоморфизации Каштанки также сказалась фольклорная, сказочная традиция. Животные в сказках наделяются человеческими свойствами - в этом проявилась не только фантазия, но и наблюдения над психикой, повадками животных. Чехов углубил и продолжил народно-сказочную традицию. Две «сказки из собачьей жизни» Чехова заставляют вспомнить любопытное высказывание И.С.Тургенева, который сам написал замечательный рассказ «Му-му». В предисловии к «Дневнику девочки» (автор - С.Буткевич, 1862) Тургенев говорил о необходимости направ¬лять детское внимание на знакомые предметы, чтобы, опираясь на знакомое, постепенно открывать детям весь мир. При этом в изображении обыденных вещей должна быть и некая «новость» — открытие нового в знакомом, и «таинственность», связанная с открытием неожиданного в обыденном. Эти факторы — «новость» и «таинственность» - необходимы для удовлетворения детского ума и юного воображения.
Требованиям Тургенева прекрасно отвечали чеховские «сказки» —«Каш-танка» и «Белолобый». В обрисовке собак, есть и «новость» - Чехов изображает незнакомые детям особенности повадок животных. Есть тут и «таинственность» — Чехов рассказы¬вает о собаках в интригующей, волнующей воображение форме.
И «Каштанка» и «Белолобый» - «сказки» приключенческие; по занимательности сюжета, по драматической напряженности «Каштанка», конечно, стоит выше «Белолобого». Почему Чехов писал «сказки» именно из собачьей жизни? Н.Телешов в «Записках писателя» вспоминает: «Чехов уверял нас, что никакой «детской» литературы не существует. — Везде только про Шариков да про Барбосов пишут. Какая же это «детская»? Это какая-то «собачья» литература!—шутил Антон Павлович… И сам же вскоре написал «Каштанку» и «Белолобого» — про собак».
Чехов признавал за домашними животными особую роль. Об этом он прекрасно сказал в рассказе «Событие»: «В воспитании и в жизни детей домашние животные играют … благотворную роль. Кто из нас не помнит сильных, но великодушных псов, дармоедок — болонок, птиц, умиравших в неволе, тупоумных, но надменных индюков, кротких старух-кошек, прощавших нам, когда мы ради забавы наступали им на хвосты и причиняли им мучительную боль? Мне даже иногда кажется, что терпение, верность, всепрощение и искренность, какие присущи нашим домашним тварям, действуют на ум ребенка гораздо сильнее и положительное, чем длинные нотации сухого и бледного Карла Карловича или же туманные разглагольствования гувернантки, старающейся доказать ребятам, что вода состоит из кислорода и водорода».
В этих словах заключена еще одна важная педагогическая идея Чехова: детям «противопоказаны» нотации и разглагольствования о высоких материях. Чехов противопоставляет им живой и добрый мир «домашних тварей». Но все-таки: почему именно собаки? Куприн в воспоминаниях о Чехове сообщает: «...Ан¬тон Павлович <…> любил всех животных, за исключением, впрочем, кошек, к которым он питал непреодолимое отвращение. Собаки же пользовались его особым расположением. О покойной Каштанке, о мелиховских таксах Броме и Хине он вспомнил так тепло и в таких выражениях, как вспоминал об умерших друзьях. «Славный народ — собаки!». В Ялте у писателя постоянно жила пара безродных дворняжек и прирученные журавли. В юморе Чехова тоже частенько звучит собачий мотив. Вот, к примеру, «записки собаки» из собственно-чеховской записной книжки: «Люди не едят костей и выбрасывают их на помойку. Глупцы!». Между прочим, Чехов состоял в Обществе покровительства животным и имел соответствующий членский билет.
Теплое чувство автора к Каштанке передавалось и юным читателям. Чехов так живописал брату Михаилу Павловичу свое пребывание в семье Сувориных: «...детишки не отрывают от меня глаз и ждут, что я скажу что-нибудь необыкновенно умное. А по их мнению, я гениален, так как написал повесть о Каштанке. У Сувориных одна собака называется Федором Тимофеевичем, другая Теткой, третья — Иваном Ивановичем».
Успехом «Каштанки» Чехов во многом был обязан знаменитому дрессировщику В.Л. Дуро¬ву, который в своей книге «Мои звери» поведал о дрессировке рыжей собачонки Каштанки. Чехов слышал эту историю из уст самого Дурова и превратил интересный цирковой факт в замеча¬тельное художественное произведение. Правда, друг Антона Павловича поэт В. Гиляровский называл и другой источник «Каштанки» — рассказ актера Григорьева о случае в Тамбове,— о собаке, попавшей в цирк («Москва и москвичи»).
* * *
Чехов, судя по всему, очень любил свою «собачью сказку». Много усилий приложил для реализации мечты об от¬дельном издании «Каштанки» с иллюстрациями: специально ездил к художнику А.С.Степанову, «изучившему собак до тонкостей», чтобы тот нарисовал собаку для обложки. В 1892 году «Каштанка» вышла с иллюстрациями Степанова. При жизни Чехова «Каштанка» выдержала 8 отдельных изданий (семь изданий у А.С.Суворина и одно у А.Ф.Маркса). Последнее вышло в 1903 году с 55 оригинальными рисунками художника Д. Н. Кардовского. Эту книгу можно увидеть в экспозиции ялтинского музея писателя.
Опираясь в «Каштанке» на реальный сюжет, писатель обогатил его художественным опытом Л.Толстого. Льва Николаевича называют родоначальником русской зообеллетристики. Отмечена связь между «Каштанкой» Чехова и рассказом Л. Толстого «Булька». Тут ощущается тематическая и стилистическая перекличка: реалистические описание характера и повадок собаки, драматичность сюжета, объективная манера изображения животного, наполненность рассказа большим эмоциональным содержанием.
Когда Чехов увидел, что сюжет оказался понятным и увлекательным даже для малышей, он, уже в расчете на этого читателя, внес изменения. Прежде всего автор заменил «недетские» мотивы: «Друга дома и неверную жену, конечно, я выбросил вон». Ранее на репетиции «таинственный незнакомец» обращался к гусю с такими словами: «Теперь представь, что у тебя есть горячо любимая жена, ты возвращаешься из клуба и застаешь у нее друга дома. Как бы ты посту¬пил в данном случае?» Гусь брал в клюв веревку, тянул ее и раздавался оглушительный выстрел. В окончатель¬ной редакции рассказа того же эффекта цирковой артист достигает иным вступлением: «Теперь представь, что ты ювелир и торгуешь золотом и бриллиантами. Представь теперь, что ты приходишь к себе в магазин и застаешь в нем воров. Как бы ты поступил в данном случае?»
Чехов изменил заглавие рассказа (вначале он назывался «В ученом обществе») и сделал это потому, что новое заглавие проще, более понятно и близко детям. В нем выделена центральная героиня рассказа. В новом заглавии есть еще один важный оттенок: Каштанка — имя, данное собачке прежними хозяевами — столяром и Федюшкой. Большая часть рассказа посвящена приобщению Каштанки к цирковому искусству (тут она называлась «Теткой»), но ни псевдоним, ни новое ее окружение («ученое общество») не «попадают» в заглавие, так как они знаки случайного периода ее жизни. В финале Каштанка с радостным визгом откликается на свое имя, прозвучавшее с галерки цирка, а спустя полчаса идет за столяром и Федюшкой, радуясь своему возвращению к прежнему состоянию. «Ей казалось, что жизнь ее не обрывалась ни на минуту». Она вспоминает жизнь у «незнакомца», «ученое общество», цирк «как длинный перепутанный тяжелый сон...». Судя по мемуарам В. Дурова, этот финал не соответствовал истории прототипа Каштанки: собака осталась у дрессировщика.
Работая над рассказом, Чехов ввел новую главу— «Беспокойная ночь», — в которой раскрываются тревога, страх, тоска Каштанки, ее впечатлительность, чут¬кость в тот период, когда оборвались ее привычные, ес¬тественные связи.
В окончательном тексте появилось более дробное членение на главы: вместо четырех—семь. Изменены некоторые заглавия,— например, название первой главы («Таинственный незнакомец») передано главе второй, а первая названа «Дурное поведение».
* * *
Ну, а теперь время поближе познакомиться с собачьими сказками Чехова. «Каштанка» (1887) поражает художественным совершенством. Мастерски построен сюжет - динамический, увлекательный, доходчивый. Удачны живые, интригующие заголовки рассказа — «Таинственный незнакомец», «Беспокойная ночь», «Чудеса в решете» и др. Изумляет портретное мастерство. Конкретный, лаконический портрет особенно ценен в произведениях для детей. Интересна композиция образа: Чехов не сразу знакомит читателя с героем, а постепенно, методом «разбросанных» по всему произведению деталей. Таким способом изображается клоун. Каким Каштанка впервые увидела клоуна? — «коротенько¬го и толстенького человека с бритым, пухлым лицом, в цилиндре и в шубе нараспашку». И уж только потом автор знакомит читателя с характером клоуна — человека доброго, жизнера¬достного, трудолюбивого. Показывая дрессировку, Чехов объя¬сняет успех клоуна его гуманным, ласковым отношением к животным.
А вот другой персонаж - столяр Лука Александрыч. Это — человек добродушный, труженик, он любит свою профессию, но имеет крупный недостаток — привязанность к рюмке. С замечательным юмором изображает Чехов шествие столяра к заказчикам: «Заказчики Луки Александрыча жили ужасно далеко, так что, прежде чем дойти до каждого из них, столяр должен был по нескольку раз заходить в трактир и подкрепляться». В конце пути «столяр был пьян, как сапожник».
Запоминаются отдельные яркие детали быта столяра. Лука Александрыч любил по вечерам читать вслух газету. Идя к заказчикам, он завертывает готовые изделия в красный платок. Когда навстречу пьяному столяру шел играющий военный оркестр, Лука Александрыч «широко улыбнулся, вытянулся во фронт и всей пятерней сделал под козырек». Находясь очень часто в веселом расположении духа, он любил «пьяненьким, дребезжащим тенорком» пофилософствовать, употребляя для торжественности витиеватый, церковно-славянский «стиль», или обращался к Каштанке с речью: «Супротив человека ты все равно, что плотник супротив сто¬ляра». Кстати, афоризм столяра напоминает суждение Чехова о романе И. Щег¬лова «Гордиев узел»: «В этом романе Вы не плотник, а токарь» (Щеглову-Леонтьеву - февраль 1888 г.).
Светлая атмосфера рассказа пронизана поэтизацией трудовой жизни человека. Еще М. Горький подметил, что Чехов «чувствовал поэзию труда». Это чувство проявляется в замечательной художественной детали: Каштанка, очутившись у чужих людей, вспоминала, как у столяра в квартире «великолепно пахнет клеем, лаком и стружками». Этот за¬пах как бы олицетворяет поэзию труда столяра.
Представляет интерес и об¬раз Федюшки. Это — образ живого мальчика с его положи¬тельными и отрицательными чертами. Он по натуре — хоро¬ший, добрый, но иногда может быть и «злым» мальчиком. Он привязан к Каштанке, любил поиграть с нею, но подчас проявлял и бездумную жестокость: «вытаскивал ее за задние лапы из-под верстака и выделывал с нею такие фокусы, что у нее зеленело в глазах и боле¬ло во всех суставах». А то еще придумал фокус: привяжет кусочек мяса на веревочке и даст Каштанке. Та глотает кусок, а Федюшка выдергивает мясо обратно. Это форменное живодерство дало повод писателю-террористу Б.Савенкова нарисовать своего «Федю» в повести «Конь вороной».
Кто бы мог поверить, что образ незабвенной Каштанки окажется востребованным в напряженной прозе эпохи гражданской войны? Повесть написана в 1923 году по дымящимся следам кровавого красно-белого противостояния. После написания повести писатель-террорист тайком переправился в Россию, чтобы продолжить работу мясника. Подручные Савинкова жгли советские учреждения, расстреливали коммунистов и пограничников, вешали всех без разбора – в том числе и беременную жену начальника заставы. Само перечисление деяний борцов за «белую идею» вызывает отвращение: к примеру, ими заживо сожжен директор банка еврей Г.Хаймович, брошен в котел с кипящей смолой старик-пастух, заподозренный в сочувствии «бесам-большевикам». Многие эпизоды этого беспредела отражены в повести. Вот типичная картинка. Банда «зеленых» во главе с бывшим полковником белой армии взяла городок Ржев.
«- Федя, сколько на площади фонарей?
- Не считал, господин полковник.
- Сосчитай. И на каждый фонарь повесь. Понял?
- Понял. Так точно».
Приказ отдает человек. который в своей дневнике запишет:
«Мы выросли в парниках, тюрьмах или «вишневом саду». Для нас книга была откровением. Мы знали Ницше, но не умели отличить озимых от яровых; «спасали» народ, но судили о нем по московским «Ванькам»; «готовили» революцию, но брезгливо отворачивались от крови. Мы были барами, народолюбцами из дворян» (Юность, 1989, №3).
Что это, как не собирательный портрет «чеховского человека» - горячего и наивного интеллигента-народолюбца, поборника прав униженных и оскорбленных, проводника теории «малых дел»? Но какова эволюция!
Есть среди «борцов против Советов» и люди от сохи. Это, прежде всего, персонаж по имени Федя, о котором автор в предисловии говорит, что именно он, «кажется, является главным героем». Федя – настоящий палач и садист: с одинаковым рвением вешает и пленного большевика, и мародера из собственной банды. Надо подпалить бороду старику – палит бороду. Удивительные строки записаны о Феде в дневнике интеллигента-террориста: он настаивает на какой-то особенной «невинности» своего подручного! И – опять-таки проскальзывает в характеристике невинного вешателя нечто чеховское. К примеру, Федя страстно любит животных. «Он с любовью ухаживает за лошадьми, с любовью доит коров». «Бессловесная тварь ему друг. Он подобрал в деревне щенка, Каштанку, и за пазухой отнес его в лагерь. Щенок крохотный, белый, с желтыми подпалинами и брюхом. Он неуклюже ползает по траве и тычется носом в Федин сапог. Федя, как нянька, берет его на колени. Он вычесывает блох своим гребешком и, вычесав, с мылом его моет».
Ну, чисто чеховская, даже тургеневская идиллия!
Через пару страниц читаем, как одного из «зеленых», бывшего матроса Капелюху уличают в краже валюты. Федя и его напарник, такой же вешатель Егоров, тащат Капелюху к березе… А через десять минут Федя уже гладит щенка и смеется:
«- У, беззубая… У, животина…».
Савинков, может быть, даже неосознанно, но в острой, обнаженной форме повторяет чеховский прием изображения персонажа, использованный в «Вишневом саде». Вешатель Федя любит животных, палач Федя любит рисовать… У чеховского Лопахина были тонкие, нежные пальцы – но разве не Лопахин отдает распоряжение рубить вишневый сад?
Вспомним, что чеховского мальчика, друга Каштанки, тоже зовут Федором. Федюшкой. Савинков нарочито сводит чеховского персонажа с новой, трагической эпохой. Простодушный Федюшка, который изредка примучивал Каштанку, вырос в Федю-вешателя… И виноваты в этом, конечно, большевики… И в превращении чеховского интеллигента из «вишневого сада» в полковника-террориста – те же причины. А Новый завет (Откровение Иоанна Богослова) стихами о «вороном коне» и «мере в руках» якобы дает право на ответную кровь.
* *
Но вернемся в добрый мир чеховской «Каштанки». В рассказе нарушаются принятые людьми представления. Дважды приводит автор слова столяра о превосход¬стве человека над низшим существом — собакой: «Ты, Каштанка, насекомое существо и больше ничего. Супро¬тив человека ты все равно, что плотник супротив столя¬ра». Но в контексте всего рассказа эти слова звучат иро¬нически по отношению к самому «царю природы», неред¬ко теряющему (как пьяненький столяр) человеческий образ.
В душевном строе Каштанки автор угадывает нечто близкое человеку, потому порою, в духе детского очело¬вечивания животных, отождествляет ее чувства, мысли, оценки с человеческими: «Каштанкою овладели отчаяние и ужас». «Она прижалась к какому-то подъезду и стала горько плакать». Чехов раскрывает сложное соотношение двух миров: «Если бы она была человеком, то, наверное, подумала бы: «Нет, так жить невозможно! Нужно застрелиться!» Иногда в рас¬сказе говорится об особом взгляде Каштанки на челове¬ческое общество: «Все человечество Каштанка делила на две очень неравные части: на хозяев и на заказчиков; между теми и другими была существенная разница: первые имели право бить ее, а вторых она сама имела право хватать за икры».
Специфика восприятия Каштанкой человека, перенос на него своих собственных чувств и поведения создают комический эффект. Вот сцена встречи Луки Александрыча с колонной солдат: «К великому ее удивлению, столяр вместо того, чтобы испугаться, завизжать и залаять, широко улыбнулся, вытянулся во фрунт...». Ночью Каштан¬ка беспокоится, не нашел ли новый хозяин и не скушал ли заначку, спрятанную ею за шкафом, в пыли и паутине, -куриную лапку. В каком-то прохожем она видит «негодяя», потому что он прошел в новых резиновых калошах и «теперь все тонкие запахи мешались с острою каучуковою вонью, так что ничего нельзя было разобрать».
Обоняние, как сильнейшее свойство «собачьего» освоения мира, имеет в рассказе особое значение. Понюхав сапоги и одежду незнакомца, Каштанка «нашла, что они очень пахнут лошадью», т. е. уловила запах цирка. Толк¬нув дверь в комнату, где находились кот и гусь, она «по¬чувствовала странный, очень подозрительный запах» и поняла, что ее ждет «неприятная встреча». В ее воспоминаниях постепенно потускнели прежние хозяева, и изредка лишь появлялись в воображении «ка¬кие-то неясные фигуры, не то собаки, не то люди, с физио¬номиями симпатичными, милыми, но непонятными. Наиболее устойчивым оставался их запах: «за¬сыпая, она всякий раз чувствовала, что от этих фигур пахнет клеем, стружками и лаком». Возвращение к старым хозяевам сопровождается полнотой отдачи; реагируют активно все органы чувств: слух (откликнулась на имя Каштанки), зрение (знакомые лица «ударили ее по гла¬зам, как раньше ударил яркий свет») и, особенно, обоняние: «Спустя полчаса Каштанка шла уже но улице за людьми, от которых пахло клеем и лаком», и именно теперь ей казалось, что она «давно уже идет за ними и радуется, что жизнь ее не обрывалась ни на минуту».
Автор порой как будто вбирает в свое повествование «опыт» Каштанки, учитывая ее жизненные впечатления. «По его щекам поползли вниз блестящие капельки, какие бывают на окнах во время дождя», — так увидела Каштанка после смерти гуся слезы незнакомца. «Сани остановились около большого странного дома, похожего на опрокинутый супник» (цирк). И слон впервые увиден глазами Каштанки: «Одна толстая громадная рожа с хвостом вместо носа и с двумя обглоданными костями, торчащими изо рта». И толпа зрителей в цирке как бы с ее точки зрения уподобляется роже с хвостом вместо носа.
Даже отсчет времени в рассказе делается так¬же в восприятии Каштанки: «Прошло немного времени, сколько его требуется, чтобы обглодать хорошую кость».
Иногда авторское видение отделено от видения Каш¬танки специальной ремаркой: «Каштанка села и стала наблюдать». И далее то, что говорится о лени и притворстве кота Федора Тимофеевича («делал вид, что спит»), о важности гуся Ивана Иваныча («По-видимому, это был очень умный гусь; после каждой длинной тирады он всякий раз удивленно пятился назад и делал вид, что восхищался своей речью...»), воспринимается как увиденное, услышанное, осознанное самой Каштанкой. Она «сразу поняла, что ворчать и лаять на таких субъектов бесполезно». С ее же точки зрения показана неожиданная и страшная своей загадочностью смерть гуся, домашняя ре¬петиция и подготовка к выходу циркового артиста (переодевание и грими¬ровка): «Начал выделывать над собой удивительные штуки...», надел парик с пробором и с двумя вихрами, похожими на рога, «опачкал лицо и шею» чем-то белым и нарисовал еще брови, усы, облачился в «какой-то необыкновенный, ни с чем не сообразный костюм, какого Тетка никогда не видала раньше ни в домах, ни на улице». «От белолицей мешковатой фигуры пахло хозяином, голос у нее был тоже знакомый, хозяйский..., но бывали минуты, когда Тетку мучили сомнения, и тогда она готова была бежать от пестрой фигуры и лаять».
Автор нередко оставляет Каштанку наедине с познаваемым ею миром, ограничивает изображение только увиденным ею; потому, например, описания цирка нет в рассказе до дебюта Каштанки: «Хозяин уезжал куда-то и увозил с собою гуся и кота». Порой даже в одном абзаце передан процесс узнавания, открытия мира Каштанкой и ход ее рассуждений, будто заимствованный у человека («Она решала вопрос: где лучше — у незнакомца или у столяра»... «У незнакомца есть одно важное преиму¬щество», «Надо отдать ему полную справедливость»), ее субъективное видение, незатейливая оценка конкретных явлений, расходящиеся с восприятием и оценками их че¬ловеком. Довольно комфортабельная квартира незнакомца, в которой «не пахнет ничем», кажется Каштанке пустой, бедной и некрасивой, а заваленная инструментами и материалами квартира столяра, в которой «великолепно пахнет клеем, лаком и стружками», — весьма привлекательной.
Автор воспроизводит перипетии чувств, настроений Каштанки, перепады и переходы ее душевного состояния. Каштанка веселится, приходит в отчаянье, плачет, переживает голод, холод, боль, горечь разлуки, одиночество. Она прыгает, бросается с лаем на вагоны, гоняется за собаками, скулит, визжит... На сочувствие, теплоту, заботу и нежность незнаком¬ца Каштанка отвечает искренней благодарностью и уми¬лением, но и чуточку играет роль страдающей, чтоб еще больше тронуть его сердце: «лизнула ему руку и заскулила жалостнее». В восприятии Каштанки дан и одинокий клоун-дрессировщик, неутомимый труженик, строгий и ласковый с животными.
Встреча с новыми лицами вызывает у живой, любознательной Каштанки интерес, чувство страха и гордое желание скрыть это чувство. Услышав, например, хрю¬канье свиньи, «она заворчала, приняла очень храбрый вид и на всякий случай подошла поближе к незнакомцу». Каштанка обладает тонким чутьем: она угадывает оттенки настроения, душевного состояния хозяина — тревожное, озабоченное, взволнованное, сердитое или радостное.
Прошлое Каштанки дано, главным образом, в ее вос¬поминаниях, и, казалось бы, нет в нем ничего отрадного: она недоедала, спала под верстаком на стружке, столяр-пьяница частенько бил и ругал ее, Федюшка выделывал с нею такие фокусы, что у нее «зеленело в глазах и боле¬ло во всех суставах». Но с собачьей верностью и умилением поэтизирует она свое прошлое, грустит о своем «уютном местечке» под верстаком, тоскует о Федюшке, великодушно прощает ему все обиды, а во сне видит его резвым щенком: «Федюшка... вдруг сам покрылся мохнатой шерстью, весело залаял и очутился около Каштанки. Каштанка и он добродушно понюхали друг другу носы и побежали на улицу».
* * *
В изображая животных автор «Каштанки» стоял на позиции антропоморфизма, то есть, очеловечивал и персонифицировал жи¬вотных. Антропоморфизм в «Каштанке» — это метод художественно¬го заострения, оживляющий повествование. Поэтому в «Каштанке», как и в народных сказках о животных, мы находим не только фантастический элемент, но и ряд верных наблюдений над психикой и повадками животных, мысль о родстве человека с «братьями меньшими». Читателя «Каштанки» увлекает искусство про¬никновения во внутренний мир животных. Искусство «пе¬ревоплощения» проявляется в том, что Чехов передает психофизиологические процессы, характерные для животных, в человеческой интерпретации, — персонифицирует животных. Что-то подобное можно увидеть в знаменитых «Мертвых душах» Гоголя: там у Собакевича и «канарейка тоже была Собакевич». У Чехова индивидуальные характеры животных показаны живо и емко: вот флегматичный кот с его равнодушным отношением к окружающим; вот непо¬средственный, разговорчивый гусь; вот добродушная, веселая сви¬нья; вот умная, игривая собачка.
В обрисовке этих персонажей сказались и цир¬ковые впечатления Чехова. В фельетоне Чехова «Осколки московской жизни» 1885 года говорится об ученом гусе из цирка Соломонского, об ученой свинье клоуна Дурова, которая пляшет, хрюкает по команде, стреляет из пистолета и т. д. Чехов иронически отмечает, что в Москве «уважаются в особенности те свиньи, которые не только сами торжествуют, но и обывателей веселят», В образе веселой, хрюкающей свиньи в «Каштанке» улавливается связь с сатирическим образом обывательской «торжествующей свиньи».
Вспомним выразительную картину встречи Каштанки со свиньею: «Через минуту послышалось хрюканье. Каштанка заворчала, приняла очень храбрый вид и на всякий случай подошла поближе к незнакомцу. Отворилась дверь, в комнату поглядела какая-то старуха и … впустила черную, очень некрасивую свинью. Не обращая никакого внимания на ворчанье Каштанки, свинья подняла вверх свой пятачок и весело захрюкала. По-видимому, ей было очень приятно видеть своего хозяина, кота и Ивана Иваныча. Когда она подошла к коту и слегка толкнула его под живот своим пятачком и потом о чем-то заговорила с гусем, в ее движениях, в голосе и в дрожании хвостика чувствовалось много добродушия. Каштанка сразу поняла, что ворчать и лаять на таких субъектов — бесполезно».
Душевную жизнь Каштанки Чехов раскрывает двояким способом: путем размышлений самой собаки и путем авторской интерпретации ее психических состояний. В изображении Каштанки на первый план выд¬винута ее привычка к семье столяра и к условиям жизни у столяра. Попав в квартиру клоуна, она постоянно вспоминает обстановку, к которой привыкла с детства. Нам понятно, почему Каштанка, которая попала в хорошие условия, все же убежала к прежним хозяевам. Сила привычки! Критики упрекали Чехова в недостаточной мотивировке ухода Каштанки «от хорошей жизни». Но наблюдательного Чехова поразила действительная странность психологии собак. Об этом читаем в его записной книжке: «Собаки в доме привязывались не к хозяевам, которые их кормили и ласкали, а к кухарке, чужой бабе, которая била их».
С образом Каштанки связан и мир «таинственности». Посмотрим, как Чехов возбуждает интерес к «таинственному» миру вокруг Каштанки. Это делается при помощи слова «вдруг»: «вдруг загремела музыка», «вдруг подъездная дверь щелкнула, запищала...»; «вдруг недалеко от нее раздался странный крик...». Иногда - при помощи фразы, настораживающей и возбуждающей читателя: «Она увидела нечто неожиданное и страшное»; «Ей опять стало чудиться, что в потемках стоит кто-то чужой»; «Все было в тревоге и в беспокойстве, но отчего?».
Свою роль в раскрытии собачьей души играет и пейзаж. Чехов не утомляет юных читателей пространными описаниями природы; он вводит отдельные пейзажные моти¬вы и связывает их с переживаниями Каштанки. Когда Каштанка потеряла хозяина и осталась одинокой на темнеющей улице, Чехов впервые вводит краткую пейзажную зарисовку: «Шел крупный, пушистый снег и красил в белое мостовую, лошадиные спины, шапки извозчиков, и чем больше темнел воздух, тем белее становились предметы». Как и в рассказе «Тоска», белый снег выразительно подчеркивает томное состояние души. Когда одинокой Каштанкой овладели отчаяние и ужас, Чехов не забудет упомянуть, что «мягкий, пушистый снег совсем облепил ее спину и голову». А когда из подъездной двери, около кото¬рой приютилась собака, вышел клоун, то «Каштанка поглядела на незнакомца сквозь снежинки, нависшие на ресницы».
Эпическое, лирическое и драматическое начала тесно переплетаются в ткани рассказа. Большого эмоционального накала достигает повествование в главе «Беспокойная ночь». Тут описывается болезнь и смерть гуся. Какие теплые, горестные и сердечные интонации звучат в словах клоуна! «Бедный Иван Иваныч! — говорил хозяин, печально вздыхая.—А я-то мечтал, что весной повезу тебя на дачу и буду гулять с тобой по зеленой травке. Милое животное, хороший мой товарищ, тебя уже нет! Как же я теперь буду обходиться без тебя?»
Сколько здесь собственной чеховской любви к животным! Для усиления впечатления Чехов застав¬ляет и животных переживать смерть гуся: «Никогда раньше старый кот не был так угрюм и мрачен, как теперь»; «тетке было скучно, грустно и хотелось плакать», она нача¬ла «скулить тихо, тонким голосом: Ску-ску-ску». Почувствуйте созвучие слов: «скучно», «скулить», «ску-ску-ску».
Тяжелые, грустные страницы! Но преобладает в рассказе светлое, жизнерадостное настроение. В начале Каштанка «от радости, что ее взяли гулять», прыгала, забегала во дворы и гонялась за собаками; в конце рассказа—Каштанка «с ее ра¬достным визгом» бросилась в цирке к столяру и Федюшке и, уходя с ними из цирка, «радуется, что жизнь ее не обрыва¬лась ни на минуту».
* * *
Через 8 лет после создания «Каштанки» Чехов пишет рассказ «Белолобый». Рассказ во многом близок «Каштанке». Тут повествуется о при¬ключениях щенка, попавшего уже не в квартиру клоуна, а в логовище волчихи. Это пострашнее будет! В «Белолобом» повествование начинается весьма динамично: «Голодная волчи¬ха встала, чтобы итти на охоту». Повествование оживляется изображением переполоха в хлеву, когда там поднялась тревога в связи с появлением волчихи на крыше хлева (залаял щенок, завыла его мать Арапка, закудахтали куры).
В «Белолобом», как и в «Каштанке», писатель использовал проверенный прием антропоморфизации. К примеру, чеховская волчица мнительна: все думает, как бы дома без нее не обидели волчат. Она способна к логическим умозаключениям: подходя к зимовью, где жил сторож Игнат, она соображает, «что уже март и в хлеву должны быть ягнята».
Учитывая интересы юных читателей, Чехов отводит центральное место показу молодых забав¬ных животных. Самой яркая и веселая картина - встреча и игра щенка с волчатами. «Они уже проснулись и все трое, очень похожие друг на друга, стояли рядом на краю своей ямы и, глядя на возвращавшуюся мать, помахивали хвостами. Увидев их, щенок ос¬тановился поодаль и долго смотрел на них; заметив, что они тоже внимательно смотрят на него, он стал лаять на них сердито, как на чужих... Наконец, щенок утомился и охрип; видя, что его не боятся и даже не обращают на него внимания, он стал несмело, то приседая, то подскакивая, подходить к вол¬чатам... Тогда щенок ударил лапой одного волчонка по боль¬шой голове. Волчонок тоже ударил его лапой по голове. Ще¬нок стал к нему боком и посмотрел на него искоса, помахивая хвостом, потом вдруг рванулся с места и сделал несколько кругов по насту. Волчата погнались за ним, он упал на спину и задрал вверх ноги, а они втроем напали на него и, визжа от восторга, стали кусать его, но не больно, а в шутку. Вороны сидели на сосне, смотрели сверху на их борьбу и очень беспокоились. Стало шумно и весело».
Интересно, как Чехов знакомит читателя с внешним видом щенка. «Портрет» его дается не сразу. В темноте волчица схватила добычу, и только на рассвете увидела, что схватила ночью не ягнен¬ка, а щенка, — черного, с большой головой, на высоких ногах, с белым пятном во весь лоб. А через некоторое время, уже при дневном свете, можно было увидеть не только большой белый лоб, но и бугор на лбу, и голубые глаза, и выражение всей мордочки.
Чехов снова использует интригу¬ющие «таинственные», неожиданные моменты; «таинственное» передается при помощи слов «вдруг» и «что-то»: «…в хлеву что-то вдруг завизжало...», «вдруг … на дороге замелькало что-то темное ... в самом деле, что-то шло впереди...» и др.
В «Белолобом» дан и человеческий образ - старого сто¬рожа зимовья Игната. Он нарисован быстрым штрихом, без излишней психологической характеристики. В натуре старичка подчерк¬нута одна черта: «Должно быть, раньше он служил в механиках, потому что каждый раз, прежде чем остановиться, кричал себе: «Стоп,- машина!» и прежде чем пойти дальше: «Полный ход!» Когда сопровождавшая его собака Арапка забегала далеко вперед, то он кричал ей: «Задний ход!» Ночевавшему у него страннику Игнат говорит: «Ну, божий человек, рано еще вставать, давай спать полным ходом...».
Случалось и такое с Игнатом: «Иногда он пел и при этом сильно шатался и часто падал (волчиха думала, что это от ветра) и кричал: «Сошел с рельсов!». Сторож Игнат написан с большим чувством юмора. Образ Игната напоминает столяра из «Каштанки». Все это простые, веселые люди, вызывающие симпатии у читателей.
* * *
«Каштанка» и «Белолобый» - это не только образцовые произведения о животных для детей. В них много поучитель¬ного и для писателей. Под несомненным влиянием «Каштанки» Чехова написа¬ны такие произведения современников, как «Собачья война» А.Н.Бежецкого (1888) и «Записки Полкана» Н.А. Лейкина (1897). Последний преподнес Чехову свою «повесть из собачьей жизни» с дарственной надписью: «Собаколюбцу А.П.Чехову от собаколюба на добрую память Н. Лейкин»
У Чехова - «собаколюбца», знатока психологии и повадок собак, учились и Бежецкий, и Лейкин. Бежецкий, рисуя жизнь собак на большом помещичьем дворе, живо и образно описывает животных, их внешний вид, повадки. Он умеет показать индивидуальные характеры собак. Один из наиболее ярких эпизодов в рассказе — живописное изображение беспокойной ночи на господском дворе (явно напоминающей «беспокойную ночь» в «Каштанке»), которая заканчивается гран¬диозной собачьей грызней.
«Записки Полкана» Лейкина — это повесть о скитаниях и приключениях старого пса Полкана; рассказывает о них сам Полкан. У чеховской «Каштанки» Лейкин позаимствовал антропоморфизацию психики собаки, восприятие окружающей жизни и людей глазами собаки. У Чехова за¬нимательность сочетается с содержательностью, у Лейкина, увы, такого сочетания не находим; живо, интересно написанное на¬чало повести переходит в скучноватое описание событий из жизни Полкана.
Чеховские традиции ощущаются в детских рассказах и сказках Мамина-Сибиряка (особенно в рассказе о собаке Постойко), в рассказах Куп¬рина (особенно в «Белом пуделе»).
«Каштанка» Чехова, войдя в золотой фонд русской и ми¬ровой детской литературы, стала образцом и для современных детских писателей. Чехов блестяще решил ряд важных проблем детской литературы, в частности, проблему занимательности. Вопрос о занимательности книг для юных читателей всегда стоял остро. В 1956 году он был предметом большой дискуссии в печати (статьи С. Михалкова «Детям — веселые книги» и Г. Рихтера «В поисках занимательности») и в Московской секции детских писателей (выступления Л. Кассиля, А.Барто, А. Мусатова, Л. Чуковской и др.). В дискуссии звучали протесты против узкого педа¬гогического утилитаризма, превращающего детскую литера¬туру в собрание педагогических правил, и против превращения детской литературы в занятную игрушку.
Чехов оказал влияние на детскую литературу ХХ века главным образом двумя произведениями — «Степью» и «Каштанкой». К произведениям «чеховского» цикла относят повесть «Степное солнце» П.Павленко. И содержание, и отдельные сюжетные ситуации связаны с пребыванием молодого героя в степи; они напоминают многое из содержания «Степи» Чехова и представляют собой своего рода попытку противопоставления новой, советской степи - прежней, отраженной Чеховым в его знаменитой повести. Сама постановка задачи теперь ощущается несомненно надуманной.
Много «чеховского» находим и в повести М.Никулина «Жизнь впереди». Герои повести-мальчики Миша и Гаврик, путешествующие по степным про¬сторам, открывающие для себя много нового в жизни, в лю¬дях, напоминают чеховского любознательного Егорушку. Как и пе¬ред Егорушкой, перед молодыми героями Никулина открыва¬ются далекие перспективы. Много чеховских красок и в описаниях степной природы («Каменная балка», парящий коршун, грачи и чибисы, «перекати-поле» и т. д.). Чеховская школа сказывается и в умеренном украинском колорите, ха¬рактеризующем речь отдельных персонажей повести.
Повесть «Жизнь впереди» связана и с «Каштанкой» Чехова. Бойкая девочка — школьница с ху¬тора, через который проходили Миша и Гаврик, подарила им книжку Чехова. «Хлопцы, это же такая книжка - арбузов и меду не треба!» — восклицает девочка. Книжка была действительно замечательная. На ее обложке вслед за столяром Лу¬кой Александровичем и его сынишкой Федюшкой, глядя им в спины, шла лохматая, с лисьей мордой собачка. Это была Каштанка, возвращающаяся домой после дебюта в цирке.
Рассказы Виталия Бланки о животных также восходят к чеховским «Каштанке» и «Белолобому». Подобно Чехову, Бианки учит юных читателей наблюдать животных, их повад¬ки. Бианки умеет в своей «зообеллетристике» передать значительное познавательное со¬держание в занимательной форме. Особенно близки чеховским «сказкам из собачьей жизни» «Первая охота» и «Лупленный Бочок» Бианки.
* * *
Литература:
Леонид Громов. Чехов и детская литература // А.П.Чехов. Сборник статей и материалов. Вып.2. Ростов-на-Дону, 1960.
Голубков В.В.Рассказы А.П.Чехова о детях // Творчество А.П.Чехова. Сборник статей. Пособие для учителя. М., 1956.
Семанова М, Л. Чехов-художник. М., 1976
Богомолов Ю. А. Каштанка и Шарик // А. П. Чехов в культуре XX ве¬ка: Тезисы докладов конференции. М., 1990.
Бройде Э. Чехов: мыслитель, художник. Frankfurt a. Main, 1980.
Сендерович Савелий. Чехов — с глазу на глаз: История одной одержимости А. П. Чехова. СПб., 1994.
Сендерович Марена. «Каштанка» Чехова: Метаморфозы памяти в лабиринте времени || Russian Language Journal. Vol. XXX1X. 1985, N 132-134.
Катаев В.Б. «Каштанка» в ХХ веке: из истории интерпретаций. - Чехов плюс… Предшественники, современники, преемники. М., 2004.