месяц спустя
тетушка Анно
Хозяева после того вовсе друг с дружкой разговаривать перестали. Сам-то… да пил он, чего уж. Сидел у себя, смурной, все бурчал да счетами щелкал, прикидывал. А младший, Киту, напротив, водушевился. Что ни день – то по делам, то по гостям. Не спросясь брата, нанял управщика нового, прислугу взамен разбежавшейся; да еще жалованье чуть не вдвое всем поднял. Хозяин в душе, верно, ярился, но и тут ничего не сказал. Творите, мол, что хотите, окаянные…
А началось вот с чего.
Справили мы, значит, помолвку (не скажу, весело, но широко, сам сказал: престижу надо подымать). А после вскорости уж и свадьба. Двойная: наших-то Ясуо с Метеу за братьев тож просватали, за Асаарунов. То у жениховой стороны уже отмечали.
Наши, пока собирались, я сразу приметила, что Эруле какая-то раздерганная: платье никак выбрать не могла, шнурки у нее без конца рвались, бусы рассыпала. Да и вырядилась как-то не в лад, не в цвет… По всему видать, ей и ехать-то не хотелось. И то: наплакалась, бедная, в последнее-то время, переживала крепко.
Вот отправились они на пир, а ворочаются – уж без Эруле. Сам в бешенстве, ревет так, что и не разобрать ничего. А брат хозяйский – веселый, и девчонки меньшие тоже хихикают. Сбегла, говорят, Эру.
Как сбегла?!
А так. Туда, к Асаарунам, приехал мастер Лаао, товарищ хозяйский бывший. Бумаги привез нето деньги. Дело-то разделили они, да так рассорились, что Лаао зарекся и в дому у нас показываться. Вот и заявился прямо на пир. Ан внутрь-то не пошел. И хозяин тож повредничал, выйти не захотел, послал Киту. А девчушки егойные там же, на крылечке вертелись, все и подглядели. Говорят: Лаао злющий был, аж корежило всего. Так и ждал на дворе, с коня не слазил. Киту с ним переговорили да отошел. И тут вдруг – Эруле. Выскочила, два слова шепнула. Лаао глаза выпучил, спросил только: «Вы уверены?» Она головой болтает: и да, и нет разом. Тут он ее – хвать! – на седло к себе втащил и был таков.
Я так и села. Лаао Тойерун, почтенный человек, вдовец… Да быть того не может!
Сам рычит: это, мол, он нарочно, в отместку меня опозорить решил, хоть так да уесть! А Киту ржет стоит. Поди, тоже все видал и ничегошеньки не сделал, идол!
Ох, горюшко… Только я обнадежилась, что на лад пошло: и Ёттаре пристроилась; и мальчоночка хозяйский выправляться стал, весу набавлять; и свадьбы вон справили… И тут – на тебе! Что ж за напасть-то, как вздыбило всех…
И главное, Эруле! Когда просили-уламывали, так она ни в какую, а тут – вона как! И о чем только думала? Сраму-то! Да еще аккурат под течную пору! А ну как не женится он потом?.. А и оженятся – все одно подобру не будет: сам-то вовсе взъелся.
Ан Киту-потворщик и в ус не дует. По друзьям мотается, на море с дочками. Хозяйку молодую, совсем было закисшую, к родителям возил (без братнина разрешения, опять же). Сперва прямо с нею на базар наведался, накупил всего, чего ей глянулось, и так, с полным возом подарков да с дитем ее и повез. Там, понятно, подивились, чего это она с деверем приехала, а не с мужем. Но больше обрадовались: они ж ее, как замуж отдали, и не видали. Сам ту семью-то не больно жаловал, даже на Представленье не позвал… Так те хоть полюбовались на внучка, на доченьку.
Повеселевшая хозяйка вернулась. Осмелела. Взялась мужа упрашивать, чтоб простил уж молодых – ради Эруле-то. Да какое там! Лучше б и не совалась. Как почал он орать! Видали, мол, мы таких зятьев. Не выйдет, шалишь. Шкуру-де с Лаао сымет, а убытки свои возместит. Попомнил и давний какой-то ущерб, и как корабль ихний штормом побило, и невесть чего еще...
Все у него только деньги, деньги. А дочь-то как же?
Вот куда этот малохольный мою девоньку уволок? Из знакомых никто не видал, и в тойеруновом дому тож волнуются: не появлялся хозяин, все дела бросил и как в воду канул... День, и другой, и неделя, уж и Осенняя течка прошла – нету их…
***
- Ах вы ж гниды! Выползни подколодные! В гроб меня вогнать решили!
- Пап, хватит, а?..
- Валяй, чего уж! На! Зарежь! Да забирай уж все разом!
- Ний, ну послушай… Вот святым знаком клянусь… Ну, не знал я! В мыслях не имел! Эрушка только после того как окрутились, ту дарственную показала…
Ага, сталбыть, женатые они. Слава Богу…
Мы были в хозяйской спальне. Я качала Ноале, а молодая хозяйка приникла ухом к дверям.
Хоть и без того было слыхать, как они там препираются. Сам ревел раненым зверем. Брат его только хрюкал да похохатывал. Товарищ ихний оправдывался. А Эруле – моя Эруле! – так и резала, по-мужицки жестко, без почтения.
- Можешь кричать сколько угодно. Тут вопрос сугубо деловой, как ты любишь говорить. Сейчас мы пока еще укладываемся в сроки – если отплывем немедля.
- Вот же ж гадина! Тварь подлючая!
- Ничего по сути не меняется. Сделка ведь так и так оформлена на Лаао, как твоего поверенного?..
- Щас тебе! Как же! Да я его, сученыша, умалишенным объявлю да свидетелей представлю! Вот и все ваше право!
Я ничего не могла понять. Это он про Тауле, что ли? При чем тут он-то?..
Сам ярился. А Эруле словно и не слыхала. Талдычила:
- Хочешь через суд решать – пожалуйста. Но тут все законно, не сомневайся. А вот время упустим. Может, все же обсудим сперва?
- Черт, Ний! – вмешался Лаао. – Сорвется ж с имперцами сделка-то! Столько работали, и все прахом, а? Да там одной неустойки…
- Подумай, пап, – вторила Эру. – Ведь это и твои деньги тоже.
- Мои, т-твою мать! Мои! Вот именно что!
Тут Киту и вовсе зашелся хохотом.
Младенчик у меня на руках испужался, запищал. Молодая хозяйка заметалась по комнате, ломая руки:
- Вот же придурок! Ну, вот что теперь?.. Как теперь?.. Что Ноалечке-то моему останется?..
- О чем ты? Кто? – недоумевала я.
- Да Киту, чтоб его… Этот придурышный отписал свою долю имущества Тау. Не знаю, зачем… Он сам мне давеча проболтался. А Тау свое – все, вместе с дядькиным – на сестру! Ну, на мужа ее, получается… Все, понимаешь?! Деньги, долю в усадьбе, долю в винодельнях, в кораблях, в лавках, в товаре… Ох-х…
- И… что с того?
- А то! Пентюх-то мой старый все выкраивал-выгадывал, да и просчитался! Коли все их доли сложить: Лааову одну восьмую часть, Тау шестую да Киту четверть, выходит, у Лаао теперь – доля больше половины!
Это что же, и дом наш теперь наполовину егойный будет? А впрочем, какая разница, раз он теперь – зять?.. Я сказала:
- Ну и ладно. Чего такого?
- О, господи! – взвилась хозяйка. – Да ведь закон-то судит по «рийскому правилу»: у кого больше половины – тот и хозяин! Главный компаньон, его голос решающий!
- А ты-то почем знаешь?.. – опешила я.
Тут хозяйка вдруг обиделась:
- А ты думаешь, я такая дура? Пятый год с купцом живу, разговоры их слушаю – а в делах ничего не смыслю? – и завсхлипывала: – Конечно! Они ж всех нас за куриц считают! Мужики! Умники! Куда нам!.. Эру-то вон живо все скумекала, свою выгоду! А Лаао, сволочь, и подавно дошлый, в законах уж понимает…
Я вздохнула. Да нет, не верю, чтоб тут злой умысел какой... Они бы и рады подобру, молодые-то. Ну, туда деньги, сюда – все одно ж в семье… Это сам сразу ругаться почал. Ох, только бы помирились…
За стенкой все гудели. Потом грянуло:
- Вон, сказал! Вон оба!
И хозяйского брата хохот:
- Да смирись, Ний! Ну, вишь, как сошлось? Знать, судьба!
Тут к нам вбежала Эруле. Изменилася: схуднула и одета по-дорожному.
Я сказала:
- Что ж ты, милая… поперек отца-то?..
Она на миг обмякла, лицо перекосилось страшно. Мотнула головой.
- Прости. С ним иначе нельзя… – и к хозяйке уж: – Матушка, не сердись… Я не хотела. Пришлось. Отец ведь совсем зачудил, развалил бы все. Ему ж теперь все кругом – враги… Дядю вот отделить хотел. И Лаао бы засудил ни за что: ведь и ко взысканию уж на него подал… У меня просто не было другого выхода!
Хозяйка только губки поджала, отвернулась.
Мастер Лаао мялся в дверях ожидаючи. Вроде, и виноватился, ан держался-то прямее, уверенней обычного. Силу в себе почуял, ишь-ка. Вцепится – не выпустит, права хозяйка…
Из коридора было слыхать, как сам рычит, а брат говорит ему весело:
- Да подвинься, ладно тебе! Пусть уж они. Эрутка ж толковая, да и на языках чужанских не хуже Тау шпарит. Справятся, ничего!..
Эру всхлипнула, поцеловала Ноале-братика, мачеху приобняла.
- Простите… не остави вас Бог… Я надеюсь, я очень надеюсь, что отец все же смягчится. Посчитает все и передумает… – и мне опять: – Я из вещей ничего брать не стану. Ты отдай кому-нибудь, сестрам, соседям… И дядю попроси, чтоб позже зашел к нам, ладно?..
Я кивала растерянно. «К нам», ишь-ка. Вот и упорхнула от меня моя девонька, чужая теперь, мужняя. Все поразлетелись…
А Эруле за руку схватила, шепчет:
- Тетушка, ты ничего, ты держись. Я тебя вытащу. А если все же судом кончится, то выкуплю. Постараюсь…
Я глазами захлопала:
- Кудой это ты меня тащить собралась?
- На волю, тетушка, на волю! Ты же пропадаешь здесь. Всю жизнь со сковородками, в прислугах. А могла бы стольким женщинам помочь! У тебя же руки золотые, от Господа дар!
Засмущала даже. И то: повитуха я справная, конечно…
- Да ты ведь мне и отписана, с приданым... Дядюшке Тану я уже вольную оформила. Вот, – и бумагу из-за пазухи кажет. – Он был на брата записан и перешел, получается, к нам... О, он бы теперь очень помог! И советом, и в Империи он ведь много раз бывал…
- Погодь… о ком речь-то? – не поняла я.
- Веруанец. Его зовут так: Тану Осуан. У него больше никого нет, родные все погибли, и возвращаться ему некуда, так что…
Э, вспомнила! Накой вольная-то, когда он и так в бегах? В первую же ночь цепь оборвал да утек… Я сказала:
- Дык его ж теперь ищи-свищи. Если вообще жив еще…
Она смешалась.
- Ну… я подумала, вдруг он все же вернется?.. – обняла меня: – И тебя я отсюда вызволю. Обещаю. Сколько б ни стоило.
Подхватилась и вон побегла. А сам вослед:
- Так ты здесь еще?! У, кур-рва! Вон!!!
Ох, горюшко…
Хозяйка молодая разобиделась: бросаешь, мол, меня, одну оставляешь – с ним!
Ну, положим, никто пока меня под белы руки не выводит. Рабой была, рабой и остаюсь…
Спустилась я в кухонь: работа-то не ждет, хоть там что. Со двора было слыхать, как Эруле с сестренками прощается, а те все виснут, никак и не отцепишь… Невелика, знать, надежда, раз так вот, кабыть навсегда…
После уехали, и Киту с ними. Сам у себя заперся, молчком сидел, злобился. А я навовсе расстроилась. Не сообразила сперва, да хозяйка растолковала: Эруле-то с мужем вместе в плаванье собралась. Удумала тоже! А ну как завязалось у ней теперь? Что ж, так и будет там, на чужой стороне, в торговой поездке – да с пузом? А родить где там станет, у кого?..
К вечеру сам позвал меня. Рожа красная, всклокоченный. Ревет:
- Что ж это, а? Один срам перед народом! Тайком-тишком, как собаки! Отродясь у нас такого не бывало!
Руками машет, ан я и в толк не возьму.
- Чего встала? – орет. – Посылай к молодым, пусть назад их зовут! Да готовь там давай, чего положено, гостей созывайте. Сроки поджимают, рассусоливать некогда. Да успеем, ничо. Будет свадьба!
продолжение: http://www.proza.ru/2017/03/24/1197