Кровь моего сердца
Бесконечнй день за окнами неожиданно догорел, и на поселок опустился глубокий августовский вечер. Пространство больничного коридора пронизывала тревожная, почти звенящая тишина. Изредка мимо нас мельком проходили сестры с инструментом, с какими-то препаратами или с детским бельем.
Стрелки часов клонились к двенадцати. Я, жена и дочь с раннего вечера ждали, когда нам отдадут Саньку. Его выписали еще днем, но надо было провести заключительные процедуры. Сейчас он лежал под капельницей, а завтра мы отбывали в отпуск. Билеты куплены на утренний поезд… Как самый нетерпеливый из троих, ждавших ребенка к выписке, я приготовился к резкому разговору с больничным персоналом. Но жена и дочь старались сдержать накал моих чувств. Их больше волновало сиюминутное состояние ребенка. А я думал о том, что в такой поздний час весь местный транспорт встает на прикол и поймать такси или попутную машину будет почти невозможно. Заканчивалось лето восемьдесят пятого…
И вдруг из ординаторской выбежала молодая женщина-врач в белом распахнутом халате. Она оглянулась по сторонам, но, не обнаружив никого кроме нас троих, бросилась к моим женщинам:
— Скажите, какая у вас кровь? Мальчику-сироте из детского дома очень плохо… Ребенок может не выжить… Срочно требуется донор…
Видно было, что докторша до крайности взволнована. Говорила сбивчиво, но из ее слов можно было понять, что у одного из маленьких пациентов произошло обострение серьезного заболевания, и он находится на грани смерти… Срочно требуется переливание крови. А крови нужной группы в больнице нет…
Мои женщины оказались в тупике. Они мало что знали в донорском деле.
— У меня первая положительная группа, — втиснулся в разговор я. — Может быть, подойдет?
— Конечно! — Но тут же она пристально посмотрела в мои глаза. — А вы в этом точно уверены?
Видимо, с ее точки зрения я не мог оказать ребенку какую-то реальную помощь. Тогда мне пришлось достать паспорт, в котором четко красовался фиолетовый штамп с отметкой "О(1) Rh + положительная". Это докторшу вначале обрадовало. Но потом она неожиданно скисла и извиняюще переспросила:
— Вы когда-нибудь сдавали кровь? Это же очень серьезная операция…
Мои женщины, в основном молчавшие до сих пор, вдруг прорезали голос.
— Так он же у нас донор, — сказала дочь.
— Еще какой! — с улыбкой добавила жена.
Теперь, когда удача на сто процентов была в руках молодой докторши, она выглядела еще более растерянно. На лице проступило явное разочарование.
— Что мне с вами поделать? Выходит, я должна брать у вас кровь…
— Выходит, что так. Куда идти?.. Я готов.
— Понимаете, все складывается не так просто. Мой кабинет находится в соседнем здании. А там никого нет. В корпусе завтра начинается ремонт. Но, если вы согласитесь, то пройдемте туда вместе со мной…
Мы направились к дому, который располагался по соседству. Прошли через двор с истоптанной и выгоревшей за лето травой. После стука в оконное стекло сонливая вахтерша впустила нас внутрь здания, и мы двинулись по длинному и темному коридору. Осторожно ступили на горбатый дощатый пол. Плахи скрипели, и в полумраке, казалось, что они вот-вот разойдутся, а мы провалимся в подземелье. В итоге оба оказались в тесном помещении – так называемом кабинете. Докторша включила три лампочки, причем одна сразу же перегорела. Мне хозяйка кабинета предложила сесть за ее личный стол. Я безропотно подчинился повелеванью новой знакомой, старательно и с любопытством разглядывал ее лицо. По виду она оказалась не намного старше меня…
Наконец, докторша полностью овладела собой. Теперь она выглядела сосредоточенной и спокойной. И еще хладнокровной. Слова произносила тихо, но твердо и уверенно. В ее магических движениях я уловил повадки опытной чародейки. Она протянула мне ртутный термометр, тонометром измерила давление. По ходу действий задавала вопросы, которые я знал тысячу лет.
— Серьезными заболеваниями не страдаете? Переносили когда-то внутриполостные операции? С печенью все в порядке? Гриппом давно болели?..
Отвечал коротко: «нет» или «да». Иногда сам добавлял фразы, еще больше успокаивающие мою визави.
— Диффузными заболеваниями соединительных тканей не страдаю. Обмен веществ в норме. С гепатитом не знаком. В дерматологе не нуждаюсь. Алкоголь принимал неделю назад. А из сердечных недугов только один…
— Какой? — насторожилась она.
— Излишне влюбчивый. И об этом пишу стихи…
— Это не серьезно! Снимите рубашку и опустите правую руку вниз…
Она надела перчатки, охватила мое предплечье резиновым жгутом. Продезинфицировала кожу спиртом. Я по привычке стал работать кистью – часто сжимать и разжимать пальцы.
— У вас все получается великолепно! И такие сильные вены…
— А как же? Больше тридцати раз приходилось испытать эту процедуру, — с затаенной гордостью ответил я и тут же почувствовал на внутреннем локтевом сгибе знакомый щипок.
Обычно во время отдачи крови мне, облаченному во все стерильное, мысленно представлялось, как тонкая струйка красной жидкости проходит через стальную иглу, потом по резиновому шлангу поступает в приемную емкость… Это отвлекало от рутинной процедуры. Порой даже забавляло. Ни капельки страха, ни боязни никогда не было…
— Вы не засыпаете? Вас, случайно, не укачивает? — взбадривал женский голос.
Я отвечал машинально, поскольку в эту минуту находился далеко от себя. Мои мысли крутились около неведомого ребенка, которому позарез нужна была животворящая жидкость. Иначе его просто не станет на свете…
Так прошло минут десять – двенадцать. И вдруг передо мной предстал незнакомый мальчишка – сначала я увидел его лицо, потом – всю фигуру...
Он словно парил среди летнего раздолья. Покрытая зеленым одеялом земля плавилась от зноя. Деревья вытягивали соки земли, гнали их через себя – через стволы и ветви до самого вершинного прутика. Соком кормился и поился весь лес, а лишняя влага уходила в широкий воздух, отчего волнами растекалась терпкая духота, перемешанная с ароматом трав… Лес стоял с муравейными кучами у корявых комлей берез. Темными фонарями висели птичьи гнезда. Ушей касался шелест осиновой листвы, горло саднил смолисто-сырой хвойный запах, какой в концентрированном виде вечером опустится на берег тихой реки… А неизвестный мне мальчик, как поводырь, вел и вел меня по мазкам чудотворного полотна…
Докторша, наконец, смахнула со лба невидимые росинки пота. Глянула мне в глаза с какой-то особой виной и жалостью. Тяжело вздохнула:
— Я взяла у вас четыреста пятьдесят миллилитров крови, но у меня есть еще одна огромная просьба… Знаю, что нет права обращаться с ней… Но вы сейчас уйдете, а я, считайте, одна останусь в больнице… Так вот: как женщина и врач, я не могу допустить, чтобы ребенок умер на моих руках. Но без вас ему уже никто никогда не поможет… — она дважды, как бы подчеркивая, повторила слово «никогда» и добавила почти со слезами, — вы согласитесь еще на одну дозу?
Я понимал, о чем идет речь. Без колебаний выдавил «Да!»…
Перед моим взором вдруг предстал уже не безликий ребенок, а мой внук Санька, которого после капельницы мы должны были забрать домой.
— Давайте! Я готов.
И снова тот же, только более пронзительный, но почему-то отдаленный голос:
— У вас не кружится голова?
— Нет! — вру я, отвечая на очередной вопрос. Сам только что почувствовал легкое кружение – будто кто-то легонько пытался столкнуть меня с кромки стула.
— Потерпите еще! Пожалуйста, еще минутку! Только не теряйте сознание!
— Да!
Мои веки, как и в другие разы, сомкнуты. Но сейчас я не пытаюсь решать умственные задачи и строить гидравлику прохождения своей крови из точки «а» в точку «б». Я понимаю, что совершаю над собой некое насилие. Но это не жестокое истязание, а радостное чувство самоотдачи, наслаждение своей «сладкой болью»… А о потере сознания… Неужели я слабее других? Нет, не добьетесь, чтоб я так просто его потерял…
Перед глазами снова является знакомая мне картина. Мальчишка идет по тропинке, витиевато пронизывающей осиновый подлесок. В стороне бухнут молодые калиновые кусты, успевшие сбросить молочную пену цветков. Изредка тянется черемушник, увитый изумрудными ожерельями хмеля. Стволы деревьев понизу заполонила густая папоротниковая поросль, из нее широкими ладонями поднимаются листья переспелых пучек. За валежиной – дерево, поваленное грозой. И возле него семьями растут молодые саранки, обсыпанные сиреневыми завитками… А он куда-то ведет меня и ведет…
Прошло еще минут пять.
— Ну, вот и все!
Я не знал, сколько крови из моего тела переместилось в скрытые от глаз пластиковые гемоконтейнеры. Зато хорошо понимал, что в них теперь находится часть моей сущности, и она совсем скоро животворящим потоком вольется в тело обреченного ребенка…
Она прижала к месту укола щепотку ваты, закрепила ее бинтом. Открыла дверцу самодельного сейфа и достала оттуда малюсенькую шоколадку – игрушечную медальку в обертке из золотистой фольги.
— Простите… Больше за душой ничего нет. Даже не имею права выписать вам какую-нибудь справку на завтрашний отгул…
— На сегодняшний… — Поправил я и с улыбкой показал на часы – было полпервого ночи. — Мы сегодня будем далеко-далеко от вас…
— Извините! А чаем смогу угостить только там, — и, указав куда-то за окно, добавила, — чуть позже.
— Спасибо! Не буду мешать... А мальчик пусть будет жив и здоров!
Я уходил знакомым путем. Ночь уже заполнила все пространство больничного двора. Мир спал. Лишь где-то на третьем этаже светилось единственное окошко. Там к мальчику из солнечного леса сегодня обязательно придет новая жизнь…
2017 г.