Серьёзная комедия, или Армия - не забывается

      Уже более сорока лет назад случился мой дембель;  мне вернули привычный статус штатского человека, с нагрузкой старшего лейтенанта запаса.  Я продолжил работать инженером и много свободного времени жертвовал наивным ребяческим фантазиям,  связанным с армейской жизнью.  Я понимал, что пребывать в мечтах – это просто бегство от жизни, от необходимости всё время проявлять усилия: работать,  защищаться в общении с людьми, помнить всё и т.д.  По своей природе я туповат, трусоват и ленив,  поэтому в мечтах мне  намного комфортнее чем в жизни. Но вот то, что с армией были связаны мои глупенькие  фантазии, говорило мне, что именно моя армейская жизнь, оказалась наиболее  значительной для меня или содержит по сию пору неразрешённые проблемы. Именно в глазах военных стремился я в мечтах своих выглядеть как Рэмбо, как герои артиста Николая Крючкова,  как персонажи фильмов «В бой идут одни старики», «Офицеры», и т.п.  Все эти наивные фантазии, как я интуитивно воспринимал,   вредны, так как правильно жить в ощущении, что  ты – есть, существуешь, воспринимаешь и догадываешься,  мыслишь и находишь решения; а в фантазиях  тебя  нет: там живут сказочные персонажи, и даже не живут, а бесконечно повторяют одни и те же наиболее выигрышные сценки, когда придуманные тобой.  Даже если эти фантазии облегчают время в пути или в очереди, всё равно они приносят чувство стыда за бессмысленность маленького кусочка жизни.  Совесть протестует  как после алкогольного перебора. В связи с этим, мне кажется, что люди больше всего боятся бестолковой смерти, т.е. случайной, бессмысленной.  Намного приемлемей  гибель при защите матери, ребёнка,  в битве со злодеем. Я сейчас расскажу несколько забавных историй из моего военного прошлого.  По окончанию авиационного института я получил диплом инженера электромеханика и звание лейтенанта запаса.  Потом я проработал около двух лет в вычислительном центре научно-исследовательского института. И вдруг – повестка, направление в воинскую часть.  Конечно чувство: «земля ушла из-под ног» поселилось во мне на несколько дней, пока я самостоятельно не прибыл по указанному адресу, где калейдоскоп новых событий и приключений обнулил во мне все  переживания и я, не имея возможности обдумывать и советоваться, существовал в режиме игрока в пинг-понг, т.е. просто реагировал на всё как попало.  Поселили меня в офицерскую гостиницу, которая была пуста в то время, т.к. всех отправили в отпуск. Мне не у кого было узнать, как и что нужно делать. Получив вещевое довольствие, т.е. большое количество летней и зимней, повседневной и парадной, полевой и технической и т.д. одежды, я, в одиночестве, пытался приспособить её к себе и к уставам. На каком расстоянии от края погон закреплять звёздочки, как прикрепить к форме сами погоны, чтобы можно было носить портупею, где разместить петлички и т.д.  Все эти вопросы я решал, выбегая из гостиницы на улицу, и, встретив любого офицера,  впивался в него глазами,  запоминая, на сколько пальцев вниз или в сторону расположить на моей форме тот или иной атрибут.  К слову сказать,  только через год службы я обнаружил на моём офицерском пальто кушак – он был прикреплён к пальто сзади, к петелькам и был совершенно незаметен.  Не найдя  этого пояска для пальто, я снова сходил в вещевую службу, где меня отфутболили, сказав, в общем-то правильно: «ищи лучше».  Поэтому, когда все ходили в пальто, я носил шинель, сказываясь простуженным, либо мёрз без шинели, говоря, что мне жарко. Не знал я и что каждый вновь прибывший к месту службы офицер обязан, должен представиться командиру и начальнику штаба, что я, конечно, не сделал, так как мне привычно было, что директора заводов или НИИ вообще не знакомы с половиной своих подчинённых. Но в армии – по-другому и, как я теперь считаю,  правильно. Через несколько дней службы в моё подразделение прибыл начальник штаба. Он спросил  кто я такой и почему я здесь. Я спокойно объяснил товарищу подполковнику, что  строевой отдел направил меня к зам. командира по инженерно-авиационной службе, а уже тот определил место моей службы именно здесь. Начальник штаба выслушал меня и сказал: « Я не спрашиваю кто, я спрашиваю почему!» Я, не понимая, раздражения начальника на меня за то, что пренебрёг представиться ему, вновь подробно повторил своё объяснение, на что услышал рёв подполковника, содержащий тот же вопрос: «Почему?!»  Чувствуя, что из меня делают посмешище, я рассердился и ответил, что мне всё равно кем служить: что если бы мне велели явиться в штаб и быть его начальником, я бы тоже подчинился и сейчас был бы на его месте. После этого я был сурово наказан и все два года этот, как я потом понял, толковый и неглупый управленец, не упускал случая оскорбить меня.  Я очень обижался и переживал его издёвки надо мной пока один из командиров экипажа в ответ на мои жалобы и предположение: не застрелить ли начальника штаба из моего табельного пистолета не сказал мне: «Что за детский лепет!  Ты служишь Родине, а не прислуживаешь ему. Выбрось из головы эту глупость!»  И мне стало легче:  я понимал, что не хочу устраивать трагедию, и что подталкивающие меня к такому поступку чувства, хотя и рождены желанием не быть посмешищем,  но всё же есть  причины терпеть. И я был рад этой отмазке. Кстати, в моём детстве случались подобные коллизии. Так и во дворе, и в школе заведомо более сильные ребята группой подходили к очередной жертве и требовали, чтобы малыш сказал: « Я – дурак.  Я – говно » Тех, кто отказывался – били,  над сказавшими – издевались.  В общем, всё, как в моих взаимоотношениях с начальником штаба, но теперь у меня было оправдание терпеть издевательства:  я служил Родине. Забавный урок преподал мне один прапорщик: я всегда называл старших  возрастом по имени и отчеству, а находившихся в постоянном общении со мной офицеров, но приблизительно равного возраста – просто по имени. Прапорщик Георгий Адамович, вдвое старший меня, из-за этого сказал, что я  – дикарь.  Но я не мог называть его, как он предлагал мне – Юркой, а нашего общего начальника лейтенанта Пащенко – величать Александром  Васильевичем, а не Александром  и  сентенцию Адамыча я списал на его алкоголизм.  Кстати,  в первые же дни службы несколько прапорщиков просили у меня взаймы на выпивку. Когда я предложил первому  из них рубль, имея в виду, что на «гражданке» это было обычной суммой в подобных случаях: водка московская продавалась за 2,87 рубля, а столичная – стоила  3,07,   мой визави оскорбился и пояснил, что он просит червонец – чтобы, выпив две-три бутылки водки,  лечь спать, а не идти искать приключений после выпивки на рубль. Кстати, этот прапорщик, Николай Федотович, - архангельский самородок был настоящим художником: все вывески магазинов, парикмахерской, и т.д., все лозунги на кумаче к первомаю, седьмому ноябрю и т.п.   выполнялись им в любом его состоянии очень быстро и очень красиво. У меня дома есть сделанный им мой портрет, и я всегда удивляюсь острому глазу, твёрдой руке и таланту Николая Федотовича. В первый же месяц моей службы я два раза попал в глупейшие ситуации. Первый случай такой: служба моя протекала в двухэтажном здании - ангаре. Крыша была плоской, имела пологий, почти незаметный наклон к центру, куда изнутри подходила железная труба сантиметров десяти в диаметре и забирала дождевую воду с крыши, отправляя её по своей утробе вниз, где через отверстие в стене  отдавала похищенную воду матушке земле.  Кровля была из бетонных плит, на них был настелен рубероид или мягкая кровля.  Причина моего приключения была в битуме, содержащимся в кровле. В жаркие дни этот битум плавился и медленно стекал в трубу, где он, двигаясь вниз, остывал,  затвердевал и, к моему появлению в гарнизоне, совершенно перекрыл трубу. В результате осенние дожди наполнили крышу водой, в которой сами завелись лягушки.  По периметру был кирпичный бортик, не дававший воде вылиться вниз.  В общем, мой начальник указал мне на этот бассейн и приказал убрать воду с крыши. Я подсчитал: площадь – примерно 200 квадратных метров, кирпичный бортик по краю крыши – сорок сантиметров, итого мне предстояло вычерпать 200 * 0,40 = 80 тонн воды.  Я призадумался: вёдрами выливать – долго.   Что же предпринять? Я догадался.  На свалке нашёл рваный шланг, порубил его на семь частей метров по шесть длиной, принёс их на крышу, и бросил в воду.    Один конец шлангов, я бросил за кирпичный бортик наружу, а кирпич, привязанный мной к другому концу, удерживал шланг от падения с крыши.  Вода, наполняющая куски шлангов начала выливаться вниз, образовывая разряжение внутри шланга, которое, как засасывающее действие волшебных демонов, захватывало воду с крыши и сливала её вниз, что мне было и нужно.  Проходящие мимо военные удивлялись, глядя на многочисленные чёрные хвосты, свисающие с крыши из которых выливались струи воды.  Всё было хорошо и я даже порадовался в тот момент,  но последствия были ужасными: на крыше было много грязи, которая растворилась в воде и оставила чёрные дорожки на стенах,  по которым стекала вода из шлангов.  Начальник штаба развеселился и долго измывался надо мной, измазавшим стены своего подразделения конкретной грязью и абстракционистскими полосками.  Дал неделю на исправление. Я день думал, потом купил краску и закрасил грязные полосы, когда стены высохли. В общем - обошлось. Второе моё приключение  было намного страшнее. Мы очищали от грязи фильтры. В результате в огромном поддоне скопилось полтонны грязного керосина, который мне приказали вынести куда-нибудь.  Я остался один и без присмотра учудил следующее: бегал с вёдрами полными керосина из здания за тыльную, невидимую, как обратная сторона Луны,  стену дома, где и выливал керосин в снег. Образовалась огромная чёрная лужа, за которую меня не похвалят, как я предположил.  Что же делать, если керосин не хочет «уходить» в замерзшую землю?   Если враг не сдаётся – его уничтожают: и я решил сжечь керосин.  Я пытался втыкать зажжённые спички в чёрную жидкость, но она – не загоралась. Тогда я нарвал камыша, растущего сквозь снег, скатал из него что-то вроде футбольного мяча, поджёг и пустил в плаванье по «вражьим» грязным керосиновым просторам. И керосин загорелся: раздался оглушительный хлопок, пламя взметнулось на уровень второго этажа, меня, обалдевшего, но физически непострадавшего, отбросило на несколько метров назад, где я, как жена Лота застыл соляной фигурой в ожидании пожарных и расправы за содеянное.   Удивительно, но обошлось: через минут двадцать огонь сам погас, пожарных я не дождался, так как все были в столовой, обедали, и никто ничего не видел.  Образовалось огромное чёрное пятно, на котором трава в следующие два года так и не появилась. Фуражку свою я нашёл очень далеко от места этого адского происшествия, но зачем мне она, если головы нет – ругал я себя.    Только после двух лет службы, когда уже нужды в том не стало, я начал адекватно  воспринимать происходящее вокруг меня и  почти соответствовать ожидаемому от меня со стороны кадровых военных.  А в начале всё было не так. Я могу припомнить очень много удивительных и забавных происшествий, вызванных моим непониманием обычной обстановки. Например:  меня как самого бестолкового и беззащитного выбрали секретарём комсомольской организации подразделения, я не сумел самоотвестись.  И вот первое поручение – провести собрание и осудить поведение старшего лейтенанта Верченко, вступившего в драку с местными – рабочими маленького завода, расположенного рядом. Верченко, крупный, красивый ростовчанин, возвращаясь  к себе домой из кафе, увидел потасовку, где трое пьяных заводских дрались с нашим лейтенантом.  Верченко вмешался и, к сожалению, сломал челюсть одному из местных. Собрание я провёл, мы мягко осудили победителя. Но далее был суд офицерской чести, где я, видя, как жестоко ругают подсудимого наши командиры, выказался в его защиту. Тогда сразу же «наехали» на меня:  председатель суда заявил, что моя информация – незаконна, так как только специально назначенные офицеры могли  вести следствие, а я – нет. Замполит сказал мне: «Интересно, почему же я, прослужив здесь 5 лет, ни разу не был в такой ситуации. Наверное, потому, я – правильный человек, а  Верченко – хулиган»  Уже обиженный председателем суда, я, не успев подумать, ответил: «Есть ещё одно объяснение: Вы боитесь, а Верченко не побоялся вступиться за товарища».  Почувствовав, что я немного оскорбляю большого начальника, и, желая сгладить сказанное, я добавил: «Вы не обижайтесь товарищ командир, может быть, и я бы струсил»  Все засмеялись, а я стал целью для нападок ещё одного старшего офицера.  После суда ко мне подошёл знакомый замкомэски и сказал мне: «Лейтенант, ты подумай, для чего мы здесь!  Мы собрались, чтобы осудить, а ты палки в колёса суёшь»  Мои возражения он отверг, сказав: «Не будь дураком».  Через пару недель я попал в очередное глупое положение.  Прилетела какая-то московская комиссия что-то проинспектировать.  Мой начальник, лейтенант Александр Пащенко, велел мне запереться в его кабинете, который использовался для хранения ЗИП и, не показываясь никому на глаза,  изучать там электрические схемы нашего оборудования. Я с удовольствием закрылся в его кабинете, снял китель, галстук, закатал рукава рубашки, раскрыл схемы и стал в них разбираться.   Вдруг услышал и увидел из окна кабинета, находящегося на втором этаже нашего служебного здания, как подъехали три «газика», вышли незнакомые полковники, и, в сопровождение свиты из наших старших офицеров направились к нам.  Меня это не напугало: я был изнутри заперт, и, по словам  моего начальника, проверяющим нечего было здесь делать, а я спрятан на всякий случай. И этот случай – произошёл. Я услышал многочисленные шаги по коридору второго этажа, понимал, что открывают классы и заходят в них. Вдруг я услышал, что остановились напротив моей двери и попытались её открыть.  «Что здесь?» - был задан вопрос.  Ответили, что тут хранится ЗИП. «Откройте» - последовала команда.  Пащенко ответил, что ключ – в штабе. «Пошлите за ним» - скомандовали снова. Наши начали молчать.  Я то знал, что ключ – у меня и, не выдержав, громко спросил: «Саша, открывать что-ли?»  «Откройте» - велели мне. Не успев застегнуть рубашку, нацепить галстук и китель, я настежь открыл дверь. Почему-то воцарилось долгое молчание и я, чтобы сгладить неловкость, громко и дружелюбно сказал: «Здравствуйте товарищи, проходите, пожалуйста»  В ответ раздался голос нашего командира полка: «Не здравствуйте, а здравия желаю» Не подумав, я возразил: «Товарищ командир, а какая разница?»  Один из инспектирующих полковников грозно спросил: « Что это?»  Мой командир растерянно объяснил: « Это недавно прибывший на срочную службу офицер медленно привыкает к изменившимся обстоятельствам его жизни»  Чтобы всё  стало понятно, я пояснил, что занимаюсь изучение материальной части и извинился за огрехи в форме.  Комиссия так и не вошла ко мне в комнату, велела мне продолжать и быстро покинула наше здание.  Я пытался найти причину моей неловкости и в свободное время припоминал похожее, бывшее во время моей учебы в институте. Например, был случай на комсомольском собрании  факультета, когда после отчета секретаря, слово взял наш декан, красивый, статный мужчина, в прошлом боевой лётчик. Он стал  укорять нас, студентов нашего факультета всех курсов,  за пассивность: «Как же так - говорил он  - огромный актовый зал  заполнен молодыми людьми и никто из них не может ни вопроса задать, ни сделать интересного предложения! Тут я подумал: «Действительно, ведь все свои, чего стесняться, выступлю-ка я со своими наблюдениями»  И я выступил. Я сказал: «Мы услышали отчёт о многих мероприятиях и о планах на будущее. А меня интересует более важный вопрос: почему абсолютное большинство студентов считает наших комсомольских активистов – просто карьеристами, и не способными учиться без защиты авторитета общественных активистов?  И второй вопрос – к декану.  Он призывает нас не пропускать лекции, а сам  каждый день видит гигантские очереди студентов в библиотеку за комплектом учебников и соглашается, видимо, с отсутствием этой толпы на лекциях. Это почему?»  В зале все проснулись, но я уже не смог продолжить: меня попросили покинуть трибуну и прийти на заседание комсомольского бюро института, где будут решать, достоин ли я высокого звания комсомолец. Я, конечно, ничего подобного не ожидал и испугался, и пришёл через неделю на это собрание, и потом  ещё раз пришёл, т.к. мой вопрос  откладывали.   В конце концов, я обиделся и не стал приходить на эти собрания. А о том, что ребята просто пожалели меня, я догадался уже после получения своего красного диплома инженера-электромеханика. Вспомнив об этом случае, я заподозрил, что причиной прошлых и текущих моих промахав является, как было сказано в  фильме Гайдая: «Если человек – идиот, то это – надолго»  Правда я догадался и до практических подробностей: нельзя волноваться, придавать слишком большое значение происходящему: в такие моменты инстинкт самосохранения отключает мои мозги с целью, видимо, ускорения реакции на происходящее.  Но как я не пытался использовать эту догадку – она не принесла ожидаемых результатов.  Судите сами. Как-то побывал в нашем полку генерал полковник,  он стал самым старшим офицером, которого я напугал. Дело было так:  генералу зачем-то доложили о рационализаторской работе, которую я сделал по приказу майора – инженера полка.  Я сделал стенд, который демонстрировал требуемый эффект.  И генерал-полковник, прибывший к нам по каким-то важным делам, вспомнил об этом стенде и решил взглянуть на него. Меня тщательно подготовил мой майор: он сказал, чтобы я не вздумал даже пискнуть без надобности, т.е. конкретного вопроса, что вообще было бы правильным меня где-нибудь спрятать, но вдруг что-то не заработает и потребуется моё вмешательство. Т.о. я должен быть рядом, но стать незаметной тенью. Я выполнил в точности приказ старшего начальника, чем навлёк на себя очередные громы и молнии. Последовательность тех страшных событий была следующей. Я и майор ожидали высоких гостей в ангаре, где и был расположен мой стенд. Но я, как мне и приказали, был в повседневной форме, а майор – в технической, на которой не было офицерских погон и то, что этот субъект в технической форме был офицером, а не прапорщиком можно  догадаться, если внимательно рассмотреть его фуражку. Я же был при погонах, что и погубило нас. Подъехал кортеж, высыпала свита, впереди генерал-полковник, ему открывали двери и он шёл первым. Пройдя по узкому коридору, в распахнутую перед ним дверь он вошёл в наш ангар и увидел двоих: майора в техничке и меня в повседневной форме. Поэтому он повернулся ко мне, улыбнулся и приложил руку к фуражке, отдавая честь. Я же зная, что должен быть тенью: не шевелиться, не говорить без спроса – молчал, уверенный, что майор должен представиться и доложить всё, что требуется в таких случаях. Но майор, видя, что генерал на него даже не посмотрел, а обращается ко мне – молчал, а я молчал, ожидая реакции майора. Свита не понимала ничего: генерал застрял в шаге от двери, не давая возможности никому войти в ангар, не толкнув его, и медленно багровел. Улыбку сменила злая гримаса, украшенная коричневыми пятнами на щеках. Я с ужасом почувствовал, что опять что-то пошло неправильно, и для исправления ситуации шагнул к генерал-полковнику, сказал «Здравствуйте товарищ генерал». Но генерал застыл как истукан. Ещё больше обалдевая от страха, я поднял свою руку к его виску, ухватился там за его окаменевшую ладонь, с силой дёрнул её вниз и на себя, лепеча что-то вроде: « проходите, пожалуйста, сейчас мы Вам всё покажем»  Ввалившаяся в образовавшийся проход свита быстро ликвидировала моё присутствие, отправив меня на второй этаж в класс.  Через четверть часа меня потребовали вниз, т.к. стенд не работал. Я  оживил установку, пояснив, что необходимо было  подать на стенд электропитание. Далее я рассказал о функционировании моей схемы, но при этом не заметил, что, докладывая, я всё время сильно бью ручкой отвёртки по корпусу электродвигателя. Все молчали т.к. молчал и самый большой начальник, с любопытством следящий за моей рукой. Он стал понимать, что все связанные со мной странные события – это не спланированные акции, а – недоразумения типа «Бровкин в армии».  Он даже улыбнулся и спросил, как мне служится.  Чтобы сказать ему что-то содержательное, а не просто – «нормально» я ответил, что холодновато, даже в шинели.  Генерал ответил, что у него есть генерал – южанин, но он не мёрзнет, а я, сдуру, ответил, что если мы поменяемся местами с этим генералом, то, может быть, этот южанин тоже начнёт мёрзнуть.   Это оказалось плохим  ответом, генерал вскинул голову, махнул на меня рукой, круто развернулся и пошёл к выходу. А мне ещё несколько раз пеняли мои командиры, что опять испортил настроение «большому человеку».  Я  отчаянно пытался понять, почему именно со мной происходят всякие неприятные приключения. Между прочим, я обратил внимания на сны, которые  у меня случались. В частности незадолго до моего знакомства с генерал-полковником мне снился забавный и странный сон: как будто бы враги СССР при помощи своих секретных биотехнологий сумели отравить почти всё население нашей страны.  Они внедрили в кровь наших людей отдельный от нас интеллект. Кровь, циркулирующая в нашем организме, бывая, в том числе, и в голове, восприняла от нашей личности идеологические установки. Причём красные кровяные тельца превратились в сторонников Ленина-Сталина, а белые кровяные тельца встали на сторону белогвардейцев.  Результатом этого психологического размежевания клеток крови явилась настоящая гражданская война, где одна часть крови стала «мочить» другую, приводя к летальному исходу весь организм и к странной гибельной катастрофе в одной отдельно взятой стране. Я прикинул к себе события моего сна. Выходило, что я, отдельная клетка огромного организма – Советской Армии, руководствуясь либо заражённым Западными влияниями моим умом, или просто, Сатанинской гордостью питаемой убеждением, что я самостоятельно могу оценивать всё происходящее и руководить своими поступками. В результате я  регулярно противопоставлял себя общему, всеми принятому  порядку военного общежития.  Раз это могло быть, ведь сны же – не просто так – разная белиберда, я перестал анализировать своё прошлое и попробовал жить – не думая.  Но досадные мои приключения не прекратились. Так вскоре после принятия мною новой оригинальной установки – «жить не думая», произошло типичное  недоразумение.  Когда я был один в подразделении и не успел спрятаться, вдруг возник, уже упомянутый мной начальник штаба, красивый высокий мужчина, с выбритыми до синевы щеками и несколько приподнятыми бровями, подчёркивающими брезгливое и высокомерное отношению ко всему вокруг – подходящий образ для лермонтовского демона в нашем  драмкружке.  Он сразу стал ругать  бардак вокруг подразделения, велел срочно вывезти в лес строительный мусор, включая битые кирпичи, оставшиеся от недавней стройки.  Не ощущая своего впадения в идиотическое состояние от общения с «гордым духом» я, после убытия подполковника, схватился за телефон, покрутил ручку динамо машины  и, услышав голос телефонистки, попросил соединить меня с оперативным отделом, чтобы заказать в батальоне грузовик под мусор.  Вдруг я услышал мужской голос, который тоже просил соединить его с кем-то.  Пребывая почти в нервном шоке, я закричал, чтобы он положил трубку, т.к. я первый дозвонился до телефонистки. Телефонистка же, опознав наши персонажи и, сделав выбор, конечно, не в мою пользу, соединила с адресатом, которого просил более  уважаемый офицер. Я, услышав, что дежурный по штабу подполковник Перепрыжкин слушает, очень удивился и  смутился, но всё же сообразил попросить  позвать к телефону капитана Плаксина. В ответ, через секунду – другую мне ответили, что там такого нет и поинтересовались, кто такой капитан Плаксин. Ещё больше теряясь, я с возмущением ответил, что Плаксин – это начальник оперативного отдела, на что в трубке мне сердито сообщили, что полковник Иванов является начальником отдела.  Чувствуя себя идиотом, я опять представился и попросил соединить меня с капитаном Плаксиным.  После некоторого молчания меня спросили,  зачем мне начальник отдела. Я пояснил, что необходима машина, чтобы вывезти мусор. В ответ, с явным облегчением, сообщили мне, что нужно было с этого и начинать, потом полистали журнал для записи и спросили  куда подавать машину. Я, обрадованный поворотом непонятной ситуации к завершению, с облегчением ответил, что буду ждать машину у первой стоянки. Трубка снова начала транслировать напряжённое молчание, потом спросила: «Что за первая стоянка и где это»  Теперь наступил ступор у меня: если в оперативном отделе не знают где  стоянка первой эскадрильи, то не означает ли это, что я сошёл с ума…. Но если так, то зачем я пытаюсь что-то понять?  В результате я услышал, как мой дрожащий голосок спросил: «Это оперативный отдел полка? » И ответ, даже определивший меня мудаком принёс мне радость – я не сумасшедший.   Мне сказали: «Это оперативный отдел армии, мудак»  Таким образом, придуманная мной технология – жить не думая, не принесла ожидаемого результата.  Продолжая тему снов, подсказывающих мне о грядущих глупых проишествиях, я помню такую пару сон – приключение.  В ночь перед строевым смотром, предваряющим весеннюю инспекционную проверку полка мне приснилось, что я – вампир, живущий на огромном дереве. Дерево это было таково, что передвигаясь по его ветвям я мог  наблюдать и охотиться за любым живым существе на Земле.  Почему людей не интересовал феномен дерева – я не знал, думаю, они просто его не замечали.  И вот очередной раз я вышел на охоту и, заметив приближающуюся ко мне пару – мужчина и женщина, я спустился на нижнюю ветку и замер, готовясь к атаке.  Но приблизившиеся к месту расправы люди оказались моими мамой и отцом.  Я ничего не мог понять: я знал, что я - вампир и  должен напасть и убить, но я не мог, вернее не хотел это делать, т.к. внизу, подо мной спокойно шли куда-то мои родители.  Сон завершился на этом состоянии моей раздвоенности.  Могу признаться, что понял эту добрую подсказку только лет тридцать спустя, правда всё равно я не могу разрезать пуповину и считаю мою маму – высшим достижением человеческой цивилизации.  Ну, а пока - был подъём, мгновенная загрузка в сознание переменных моего окружения: кто я, где я, что происходит и т.п. – словом полная  аналогия загрузки операционной системы в компьютер.  Можно уточнить, что мы, в отличие от ЭВМ, никогда не выключаемся и во сне в нас выполняется некая программа, создающая свои данные – наши впечатления, но мы, переходя в режим бодрствования, присваиваем этим новым данным пониженный приоритет и переводим их в долговременную память – что-то вроде огромного винчестера.  Потом - завтрак и построение на рулёжке в ожидании прилёта инспекции.  После коротких вводных командира полка, им же было предложено сделать необходимые сообщения другим начальникам.  Вдруг слышу, как зам. командира по инженерной службе вызвал меня.  Очень удивлённый и не предвидящий ничего плохого, я промаршировал к командирам, стоящим перед личным составом всего полка и бодро отрапортавал, что вот он - я.  Старший инженер, громко спросил у меня, что это я позволил себе вчера выкинуть. Я ничего не припомнил и доложил об этом. Тогда он сказал, что напомнит мне и спросил: «Зачем Вы приходили вчера ко мне домой?»  Я спокойно ответил: « Вы, товарищ майор, приказали мне получить  за отбывшего в отпуск моего начальника спирт и принести Вам 6 литров, что я и сделал.»  Майор закричал: « Но почему Вы принесли спирт ко мне домой?  Вы что думаете я его пью?»  Я, не понимающий, что старший инженер подстраховывается: вдруг кто-нибудь на лестничной площадке видел, как я передаю жене майора 6 бутылок из под пива, заткнутых бумажными пробками и сообщаю что это спирт», начал волноваться и сказал начальнику, что мне всё равно, что он с ним сделает, хоть выльет.  Майор повышенным тоном спросил: « Почему Вы не принесли спирт ко мне работу?»  Я, совсем растерянный, с недоумением ответил: «Так неудобно же, товарищ майор»  При этом я видел картину, как поднимаюсь по лестнице на второй этаж штаба, ставлю шесть пивных бутылок на пол, отдаю честь знамени, потом поднимаю эти бутылки и начинаю ходить с ними,  ища майора.  Майор, видимо, видел перед собой другую картину и закричал: « Спиртом я планировал расплатиться за работу с гражданскими, постелившими линолиум у нас  в штабе»  Чувствуя себя совсем потерявшим способность ориентироваться в ситуации, слыша за спиной хохот многих сотен офицеров, чувствуя, что щеки у меня неприлично, как во время секса, горят» я опять сказал начальнику, что мне показалась очень удачной мысль отнести спирт к нему домой, что я и сделал»   И добавил, что я его ни в чём не подозреваю и мне абсолютно всё равно, что он со спиртом сделает:  « Вы приказали – я выполнил!» - добавил я, думая разрядить ситуацию, но военный хор сзади ответил гомерическим хохотом. Вот так, на ровном месте опять - полный провал: не ожидал, не сориентировался, опять был смешон. А ведь сон предупредил …. Наш старший инженер, единственный еврей в полку,  был человеком умным, но с избытком осторожным. Например:  как-то он остановил меня, когда я  направлялся к кпп на границе гарнизона и потребовал объяснений почему я покинул своё рабочее место и куда  иду. Я доложил, что позвонил начальник строевого отдела, сказал, что я выбран для связи с местным сельсоветом и велел мне узнать в этом сельсовете какие именно данные наш полк должен им предоставить в соответствии с требованиями всесоюзной переписи населения. Старший инженер сказал мне, что начальник строевого отдела не имеет права отрывать меня от работы.  Я ответил: «Так точно, товарищ майор, Вы отменяете приказ строевого отдела и я сейчас же вернусь в подразделение»   Хитроумный и осторожный майор ответил мне, что он не может отменять приказы строевого отдела, но что должен сейчас сделать правильный выбор: куда идти. И если ошибусь, то право наказать меня – у него всегда при себе. Я понял  его еврейскую логику и так рассердился, что перехитрил его. Я сказал: «Товарищ майор Вы поставили передо мной такую сложную задачу, что я должен основательно подумать и взвесить все положения устава внутренней службы и комментарии к ним»  При этом я остался на месте и с задумчивым видом изображал интеллектуальные потуги. Через минуту майор, не замечающий прекрасного морозного солнечного дня, спросил меня: «Ну, Вы приняли решение товарищ лейтенант?» Я ответил, что часть работы я проделал, но много вариантов  ещё ждут анализа, и я собираюсь долго здесь стоять, размышляя о правильном выборе» Выругавшись по-русски крепко, мой майор отвернулся от меня и побрёл своей дорогой, а я отправился в сельсовет, записал их вопросы к полку и отнёс их в строевой отдел. Старший инженер был неплохим дядькой и он, конечно, узнал об этом, но меня не наказал.  Излишняя осторожность нашего старшего инженера спровоцировала меня на ещё одно забавное приключение. Он  приказал мне подумать над электронным тренажёром: мол, ему приходится принимать экзамены у лётчиков на допуск к полётам, а пилоты, не зная необходимого, начинают его уговаривать не быть слишком строгим и вынуждают его дать этот допуск.  Мол, если электронный прибор поставит двойку – с него и взятки гладки: он скажет: «Видите сами, Вам пара, я ничего поделать не могу.»  Получив указания, я взял годовой комплект журналов «Радио», нашёл подходящую схемку и собрал её, за свой счёт приобретя радиодетали.  Через месяц я забеспокоился: всегда приветливые  лётчики стали отворачиваться при встрече. Мой сосед по комнате, командир звена объяснил, что я опять сам во всём виноват: сделал какой-то экзаменатор, который срезает почти всех при сдаче на допуск к полётам, что раньше можно было заболтать старого знакомого – майора, к тому же все живут рядом, все праздники – вместе,  а теперь какая-то машинка проставляет двойки и старший инженер не даёт допуск.  Я испугался и разозлился. Пришёл в штаб, попросил свой экзаменатор на доработку - для повышения надёжности электросхемы, внёс небольшие изменения в схему  экзаменатора, просверлил на задней стороне корпуса два отверстия под согнутую скобой проволоку канцелярской скрепки и вернул прибор в штаб.  Через моего соседа по комнате я сообщил, что если на время вставить в прибор скобку из проволоки, то прибор не будет запоминать выбранный вариант ответа, но загоревшаяся лампочка покажет, правильный ли был выбор ответа на вопрос. Таким образом, при вставленной скрепке можно  пробежаться по всем вопросам билета и запомнить правильные ответы. Далее вытащить скобку из скрепки и отвечать на желаемую оценку.   Ко мне вернулась дружелюбие летающего коллектива. Кстати, на конкурсе военно-технического творчества мой экзаменатор получил какую-то грамотку, но это было уже после моей демобилизации. Теперь я не сомневаюсь в том, что практически все мои сослуживцы –  нормальные, хорошие люди: труженики, профессионалы, сильные и смелые; у них был один, общий со мной недостаток – замедленное взросление: мы все, с самым серьёзным видом играли, игрались в службу.  Я же по глупости обижался и переживал. Поэтому меня всё время тянуло на природу.  Частенько после работы я забредал то на болото, то в лес, то на прихотливо извилистый берег залива, образующий множество бухточек, украшенных полями камышей, которые осенью становились коричневыми и ярко выделялись на фоне светлой  воды и низкого неба. Я стал ощущать, что во мне растёт желание сохранить образы этой красоты.. При этом я понимал, что фотографирование - здесь не помощник. Обьектив фотоаппарата безжалостно вырывает кусочки из прекрасного целого. Нужна живопись или графика, а ещё лучше иконопись, где важное по смыслу – больше и по размеру, а такие мелочи как законы перспективы – мешают, отвлекают от смысла.  Как хотелось бы сохранить для себя графические эскизики удивительных сплетений линий черных зимой стволов деревьев и веток на фоне белого снега. А поля рыжего, коричневого камыша, подчёркивающие встречу залива и берега.  Эх, если бы уметь рисовать и писать.  Особенно полно воспринималась красота природы в выходные дни, когда я забредал в лес подальше, и текущее время размывало, и уносило запруды раздражения и обид, накапливающиеся в душе от общения с начальниками. Помню как ранней весной, подбирая заметные на свободных, от тающего снега островках болотной травы, почти коричневые прошлогодние клюквенки, очень вкусные в дистиллированной, т.е. абсолютно лишенной запахов атмосфере зимнего леса, я подошёл к маленькому лесному озерцу уже освободившемуся ото льда.  Я тогда замер, поражённый звуками миллионов маленьких колокольчиков. Долго глядел я по сторонам, и пытался найти источник райского оркестра. И вдруг  понял: это звучит озеро, поверхность которого схватилось тонюсеньким, как слюда, слоем льда.  Рябь на поверхности воды от неощущаемого ветра, пробегая под микроскопическим ледяным панцирем то ли гнёт, то ли надрескивает его и, возможно, ледяные края трутся друг о друга,  рождая тем самым райскую звуковую гармонию. Я долго пробыл здесь, ел кисленькие, волшебные ягоды, слушал звон миллиона цикад или колокольчиков и думал о жизни.  Но и в лесу я находил, никому другому не свойственные, как мне казалось,  приключения. Так, однажды, летом, когда белая ночь владычествует над темнотой, я после работы пошёл ненадолгочко, часика на 2-3,  в лес: пособирать грибы и успокоиться. Но вернулся в часть я только утром, правда на завтрак и построение – успел. Причиной этого приключения было то, что я позорно заблудился в хорошо известном мне лесу.  А причиной того, что я заблудился – был мой интеллект, ум, указаниям которого лучше бы я почаще пренебрегал. Всё было очень просто: когда я решил закончить свой лесной променад и идти домой, я с удивлением, понял, что моё ощущение направления к дому, которое я не терял, резко противоречит объективной реальности, а именно звуку работающей турбины вертолёта. Полётов сегодня не было, а к тому,  что движки часто крутили для выполнения настроек приборов,  я уже привык, да так и было, когда уходил с аэродрома. Я не учёл, что  не обо всём на свете осведомлён, а именно – к нам прилетел вертолёт с военными спортсменами и я принял звук летящего вертолета и находившегося в тот момент в противоположном направлении от меня к аэродрому. Поудивлявшись, очередным фокусам моего восприятия и хорошо понимая, что против фактов – не попрёшь, я, желая поскорей вернуться в часть, пошёл в противоположном от неё направлении. Через час для меня несомненным стал другой факт: я зашёл в неизвестную мне сторону леса, то есть я двигаюсь в неверном направлении. А почему?   А куда идти?  Убедительных указателей я не находил. Пришлось снова обратиться к только что обманувшему меня уму.  Я представил себе глобус и себя на нём. Мне стало ясно, что если я пойду на север, то вскоре меня схватят пограничники, охраняющие нашу страну от Финляндии, а если я пойду на запад, то рано или поздно, через десять или тридцать километров, я упрусь в берег Финского залива, а там, наверняка, есть люди и они – помогут. Это было правильное решение. Часам к трём ночи я вышел на шоссе, идущее вдоль берега залива, а там, через час меня подвез  грузовичок.  Из этого приключения вместо грибов, которые я выбросил,  моей добычей стали две малышки-истинки:  во-первых: ум любит и умеет шутить, и, во-вторых, чтобы полнее чувствовать удивительную лесную реальность и разные подробности своей психики – нужно сначала заблудиться и отчаяться, и кода все глупые мелкие подробности недавних дней отодвинутся,  глаза и ум будут показывать совсем другую, новую и очень интересную лесную и твою собственную природу.  Контуры деревьев, сухие палки, кочки, выступающие из земли камни, муравьиные кучи, шорохи  начнут вызывать интересные, неожиданные и увлекательные впечатления.  А вообще …  непостижимое пыталось меня учить и развлекать, и предупреждать – например: необычными  снами, но я был плохим учеником:  понимание приходило когда «поезд уже ушёл».  Видимо, в полку моя персона стал притчей во языцех: как-то в гостиницу пришла молодая женщина и отдала мне рубль, сказав, что её дети  одолжили у меня деньги. Женщину я совсем не знал, но припомнил, что действительно незнакомые мне маленькие мальчик и девочка попросили у меня деньги на мороженное, когда я возвращался после службы.  Мне не понравилось их нахальство, но я не мог отказать, осознавая насколько я богат: получаю в два раза больше чем  инженер в нии и живу на всём готовом: бесплатное, вкусное и обильное питание, бесплатное жильё и даже баня с прекрасной парилкой, после которой я  чувствовал себя чуть недоангелом:  землю под ногами не ощущал, о хлебе насущном и т.п. забот – не было, в воле своей - тоже нужды нет: всё решается за меня. Однако, пришлось признать, что раз  и дети в военном городке, и женщины обо мне наслышаны - значит моя недобрая слава  гуляет по окрестностям.  А ведь я очень старался быть настоящим офицером. Раньше, на гражданке, я ощущал себя невидимкой: я точно знал, что никто от меня не видит и ничего от меня не ждёт: я – как маленькая рыбка в огромном косяке таких же рыбок.  В форме же я чувствовал себя ответственным за всё, что происходило рядом. Так, однажды, когда я возвращался автобусом из города в часть и был в повседневной офицерской форме, я не смог допустить, чтобы безобразно пьяный мужик продолжал орать во весь голос похабные песни. Я подошёл к нему и потребовал, чтобы он сейчас же замолчал. Ничуть не смутившись и внимательно посмотрев мне глаза своими бедовыми очами, мужичок спокойно спросил: «Ты всегда такой?»  Я, чувствуя, что сказать правду, что я такой только в форме, - не подходит к ситуации, ответил изменившимся голосом, что – всегда.   Мужичок поскучнел, отвернулся и снова заорал матерные куплеты.  Я прошёл к водителю и попросил, чтобы тот остановил автобус, а я выкину пьяного на улицу.  Я думал, что я пытаюсь совершить правильный и смелый поступок, но женские голоса, закричавшие, что высаживать в поле на двадцатиградусный мороз человека они не дадут,  указали, что я опять попался впросак.  Однако, дальше мы ехали в тишине:  певун заснул, а я опять задумался о причинах моих мягко говоря – неловкостей.  Нужно признать, что жизнь – щедра, особенно к молодым: я припомнил ёё очередную подсказку мне.  Как-то мне было приказано сопроводить до ближайшего города нескольких, примерное взвод, демобилизованных солдат срочной службы. В районном, центре, куда мы несколько часов добирались автобусом, я должен был купить билеты и посадить всех в электричку до Ленинграда.  И вот по пути к этой электричке с моими подопечными произошли волшебные перемены. В гарнизоне они выглядели апатичными, с замедленной реакцией, потухшими глазами, общались они бесцветными словами, унылыми штампами.  Но чем дальше отъезжали мы от гарнизона – тем больше оживали и прояснялись их взоры, речь заблистала яркими метафорами и остроумием, вызвавшими у меня удивление и даже зависть.  Вспомнив об этом, я подумал, что может и я под гипнотическим влиянием нашего гарнизона, как бестолковые киплинговские бандерлоги, когда видели Као.  Иначе как можно объяснить мой безумный поступок сжечь рядом со строением огромную лужу с керосином …. Правда в похожем затмении разума отметился и целый капитан-инженер, командир звена, когда он, ремонтируя свою волгу, слил масло и бензин в ремонтную яму, а потом, выйдя из ямы, закурил и бросил горящую спичку в яму. Волга сгорела дотла, пожар заметили, сбежались и первыми словами, произнесённые пришедшим в себя капитаном были: «… в багажнике  лежали зимние удочки и мормышки и они … сгорели. Придётся  … покупать новые»  Зря он это сказал.  Я – то правильно понял сказанное – как чёрный юмор и доклад о возвращении к капитану  самообладания,  но стоящий рядом замполит – отправил бедного погорельца на серьёзную медкомиссию, заподозрив, что сожаления о мормышках может означать психическое отклонение. Итак, возвращаясь к своему исследованию причин, почему я,  в основном – я, но иногда и другие, совершают безумные поступки, забрезжил вывод, что ум живёт только на свободе, а если ты в клетке, то не жди от своего ума разумной помощи.  Тут же я припомнил насколько мне всегда было хорошо после полётов:  и соображалось легко и быстро и на  душе легчал камень, когда командир звена, мой сосед по комнате в гостинице, звал полетать с ним. И я, сидя на табуретке между левым и правым пилотами, любовался пространством вокруг, природой и излечивался на пару дней от несвободы гарнизонной жизни.  Впрочем, и некоторые пилоты тоже совершали ошибки в воздухе от зажатости и боязни ошибиться. Например: на учебных бомбометаниях  одна из пустых болванок бомбы воткнулась в землю в десяти метрах от пункта управления и наблюдения. На вопрос как командир экипажа допустил такой идиотский поступок тот ответил, что ему послышался именно его номер борта, которому разрешили бомбометание, и он его совершил, не принимая в расчёт, что летит как раз над командным пунктом.  Или ещё припоминается: после рядовой ученой тревоги, когда поднятый в воздух полк благополучно выполнил свою задачу и приземлился,   я оказался свидетелем забавной ситуации. Приземлившийся экипаж шёл к своему домику и командир экипажа с раздражением говорил: «… непонятно: можно включать прожекторы или нет.  С одной стороны при такой темноте если колесо попадёт в яму – все сгорим,  с другой – включишь прожектор – могут …»  Вдруг раздался голос командира полка, подозвавшего  пилота к себе. Командир отругал лётчика за то, что тот не включил прожектор для освещения места посадки  и тем самым рисковал жизнью экипажа и машины.  И командир экипажа убедительнейшим тоном ответил: «Товарищ командир, зачем прожектор? Всё видно, как на ладони, видел, как лежащий на земле спичечный коробок был поднят и отброшен потоками воздуха»  Вот так: все боятся и делают из-за этого глупости.  Я попробовал запланировать себе бесстрашие, приказать себе – не бояться.  Но опыт героической смелости не случился, так как я сразу  понял что приказывать, как это делают наши командиры, конечно, можно, но результата – не будет: организм не обманешь. Я сразу вообразил что приказал своему половому члену встать, скажем, на собаку или на мужика какого-нибудь, например: на красавца -  начальника штаба – и очевидность бесперспективности подобных приказов самому себе стала несомненной.  Но свобода и армейский быт – несовместны. Почему же я чаще других оказывался идиотом? Возможно, ответ я получил двадцать лет спустя: я работал программистом в университете и как-то, возвращаясь из командировки, разговорился с незнакомым полковником, ехавшим со мной в одном купе. Не знаю уж почему, но я рассказал ему пару смешных случаев из моего армейского прошлого. Закончив повествовать, я задал риторический вопрос: «Почему только со мной были эти недоразумения?» Неожиданно мой визави возразил мне, сказав, что и с ним, и с другими тоже подобное случалось. Я очень удивился и попросил полковника рассказать  о его приключениях.  И тут  получился неожиданный ответ на так давно мучающий меня вопрос: « Я не буду рассказывать и никто не будет. Потому что – стыдно!»