«Бошар, уя, Бошар,
Гаяль я амо ми,
Бошар иль акоми»
- поет Зино, когда удается кого-то обогнать или вырваться из пробки.
А я, продолжая мерзнуть на заднем сидении, продолжаю ворчать в свой дневник.
Время, проведенное в Сахаре, было плодотворным, потому что рвущейся вперед и жаждущей бурной деятельности натуре Зино в Игли негде было разгуляться. После двух – трех часов поездок по родственникам родственников и друзьям друзей, мы все равно ехали на этюды, и погода этому не могла помешать, в Сахаре всегда солнечно. Но даже за эти семь дней, Зино три раза куда-то уезжал с друзьями. Я категорически отказывался, и это принесло свои положительные плоды. Если бы мы, как было запланировано изначально, пробыли в Сахаре двадцать дней, то сейчас у меня было бы 30 - 40 работ, а так пока всего 15 - жалкий итог почти месячного путешествия!
Ну, что теперь? Вчерашняя поездка была тоже пустой, в плане этюдов. Весь день мы прокатались по бесподобным местам, но постоянное движение вперед и погода – не дали мне пописАть.
Сегодня, в половине шестого Зино разбудил меня, объяснив, что нужно ехать обратно в Алжир, умер отец второй жены его отца. Как я уже писал, утро выдалось холодное, но небо было чистым. Как назло! Нет, чтобы вчера?! Внизу под облаками скрывалось ущелье с поселениями, а здесь на вершине, где был городок Зоира, сверкали вымороженные звезды.
Пока мы пили кофе в первом открывшемся кафе и ждали Зоира с женой на машине, которые тоже поехали на похороны, уже стало светать. Розовые облака по-прежнему укрывали нижнюю часть гор. Мы спустились в это облачное царство и долго ехали в тумане, по сырой дороге, хорошо, что не было гололеда, потому что даже сейчас на скользкой, узкой, петляющей по ущелью над обрывами дороге Зино старался не отставать от машины Зоира, который, оказалось, ездит еще быстрее!
Когда мы поднялись на противоположную сторону ущелья и вынырнули наконец из серой мглы, небо уже совсем стало бирюзовым, а по верхушкам облаков лежащих под нами, уже скользили первые розовые лучи. «Прощай, май вилидж!» - сказал Зино, «Прощай!» - повторил я за ним с сожалением.
Укутанная в розовую пелену долина, как Алжирская женщина, прятало свое лицо, так и не раскрыв перед чужаком всех своих красот.
Алжир встречал нас дождем, лужами, бесконечными рядами мандариновых, апельсиновых и лимонных садов, пустующими вспаханными полями. Несмотря на холод и дожди - осеннюю погоду, нигде не было видно желтизны, кроме плодов цитрусовых. Все зеленело, и, кажется, только ждало такого вот многодневного затяжного дождичка.
Наступил сезон дождей. На фоне серого неба, темно-синих гор и зелени, как новогодние елки выглядели деревья, усыпанные зрелыми плодами. Сиротливо торчали пальмы с ершиком листьев на вершине, и, если бы не они, то был бы обычный сибирский пейзаж. Только в машине непривычно холодно. И, непривычно нарушая все мыслимые и не мыслимые правила, несется наша машина, обдаваемая водяными брызгами от встречных машин, мимо вежливых полицейских, машущих рукой: «Проезжайте, проезжайте дорогие побыстрее!»
В половине двенадцатого, благодаря героическим усилиям Зино, мы уже были в Алжире.
Вроде ехали - ехали по бесконечному сырому шоссе, вдруг Зино свернул в какую-то подворотню, и вот мы уже среди домов и улиц. Начались петляния по узким улочкам, между машин и прохожих. Новостройки, люди с зонтиками, школьники группами возвращающиеся со школы. Я спросил у Зино, идут ли дети уже домой, но он ответил, что они идут домой на обед, а потом пойдут опять в школу. Видимо у них дети учатся дольше, чем у нас.
Вот мы и дома у брата Зино - Ферука. В доме никого нет. Быстро разгрузив машину, Зино уехал. Его ждут дела печальные – похороны.
Хоронят здесь быстро, в этот же день. Покойника заворачивают в саван, опускают в могилу и засыпают каменистой землей. Ничего лишнего. Может быть, кладут какую-то плиту поверх, на вырубленные ступеньки, чтобы создавалась ниша, не знаю? Сверху обычно плита с двумя полукруглыми навершиями в голове и ногах. Во всяком случае, такие могилы я здесь видел. Никаких оградок, цветов на могилах, венков. Кладбище огорожено. Никто не захоранивает поверх или рядышком. Глядя на их кладбища, на ум приходят простые и правильные мысли, что здесь нет места суете, житейскому честолюбию, бахвальству перед другими. Нет рвущих душу фотографий, где лица живых, красивых, молодых, рядом со старыми, а ведь если вдуматься, то все это уже равно - прах один.
У мусульман есть твердая уверенность в том, что загробная жизнь существует. Поэтому их похороны, это не – «вечная память», не - «прощай навсегда», а скорее – «до встречи на небесах». Хотя, конечно, есть место горю и страданию. До сих пор, стоит у меня перед глазами фотография из интернета: в могиле лежит живой скрюченный молодой мужчина, сжимая в объятиях завернутое в белый саван маленькое тельце ребенка…
Я остался один, в холодном бетонном здании, в котором не предусмотрено отопление, в своей комнате под лестницей.
Разгребся, навел порядки, поставил на газ ковшик с водой, заварил кофе, китайскую лапшу. Пока кипятилась вода, пошел посмотреть чего наваял за это время. В дороге один этюд все-таки прилип – это все самонадеянность Зино! Сколько я с ним не бьюсь, не пытаюсь сам уложить свои вещи, Зино слушать ничего не хочет. Доходит чуть не до скандала, но я, как человек более пожилой, т.е. поживший, даю более молодому себя проявить, хоть и заранее знаю результат. Вот и сейчас, Зино при всем своем старании и желании сделать лучше, не учел некоторых мелочей, и опять пострадала работа. Но трогать и переписывать уже ничего нельзя, масло должно просохнуть до отъезда, и, если даст бог, успеет, отвезу домой и там поправлю.
Первый этюд в горах вышел неудачно, он самый сложный. Начинал при одном состоянии, а потом оно поменялось. Был сильный ветер, мерзнущие на ветру на вершине холма Зино и Зоир, раздражали и беспокоили. В общем, сам виноват, не справился. Тот, что смазался, с черепичной крышей, оказался самым удачным. И именно крыша-то и влипла в другой холст. Жаль! Столько времени, краски и сил на нее потратил. Еще один этюд, тоже со стеной и портрет Зино – вот и весь итог недельной поездки в «май вилидж». Было интересно посмотреть свежим взглядом на то, что написано в Сахаре. Холсты сохли на внутренней стене кирпичного гаража, снятые с подрамников, отвисшие, с тенями от небольших складок. Они уже почти подсохли, но… увы были не такими уж и хорошими, какими казались вначале. В общем: «Алжирский пшик Арсения Милованова!» - вот как будет называться моя выставка!
Времени своего и чужого потрачено много, средств своих и чужих и того больше, а в итоге… в итоге с полторы дюжины средненьких работ, которые еще не знаю, удастся ли вывезти, может уж лучше пусть тут сгинут?!