ПО ЗАКОНУ ВЫСОЧАЙШЕЙ ДОБРОДЕТЕЛИ.
Глава 2
Старик внимательно посмотрел на подростка. Как-то слишком по-взрослому и без притворства внук выразил желание поддержать его, выразил готовность попробовать помочь разобраться в том, в чём самому старику разобраться не хватило целой жизни. Он обнял внука по-отечески и сказал:
— Какой же ты у меня хороший. И какой уже оказывается взрослый в свои шестнадцать. Я согласен, не будем отвлекаться, а поговорим после.
Так вот, однажды наша компания, вдоволь набегавшись по двору с мячом и прячась от жаркого летнего солнца, укрылась на большой скамейке в тени акации. Не помню сейчас, о чём мы болтали, да это и не важно. И так совпало, что скамейка та располагалась прямо у Саниного дома, да ещё и под его окном на втором этаже. Болтали мы довольно громко, так как и не думали, что в полдень мы можем кому-то этим помешать или даже кого-то разбудить. Но вот в какой-то момент над нами распахнулось окно, и из него показалась большая голова. Голова злобно рыкнула, привлекая наше внимание, и вдруг заорала: «Ну что, сыкуны, разбудили меня, да? Вот это вы все сейчас конкретно попали. И попали вы под самую большую раздачу, которую я сейчас буду исполнять». Кто-то из моих друзей попытался что-то сказать, скорее всего, хотел как-то оправдаться и отвести от нас всех надвигающуюся беду. Но Саня заорал ещё громче: «Рты позакрывали все. Сидим ровно, ждём и боимся. Кто рыпнется удрать, поймаю и убью нахрен. Ферштейн, недоноски?». Потом голова исчезла.
Никто из нас тогда ничего не ответил. И так было ясно, что лучше уж сидеть ровно и ждать. Ждали молча. Через пару минут голова снова показалась в окне и гаркнула: «Все щас быренько встали и поднялись до меня!».
Это был первый и единственный раз, когда я оказался в квартире нашего тирана. Увидел примерно тоже, что и ожидал: кругом беспорядок, на стульях висела какая-то одежда, пол был весь заплёван шелухой от семечек, на столе несколько тарелок с объедками и один грязный стакан почти коричневого цвета, вероятно от крепкой заварки чая.
То, что я расскажу дальше, может тебя, внук, сильно смутить. Но, как говорится, слова из песни не выкинешь. Да и ты уже несколько постарше, чем тогда был я сам, и некоторые вещи понимаешь больше. Так вот, Саня завалился на свою кровать, а нам велел выстроиться перед ним в ряд. Осмотрел нас взглядом помещика на крепостных и сказал: «Хотел я вас поначалу отзвездячить хорошенько. Но вот сейчас подумал, что проку мне от этого никакого. Накостылять я вам и так всегда могу. Однако, с другой стороны, наказать-то вас всё равно как-то надо. И что же я придумал? Не догадываетесь, нет? Ну тогда очень внимательно следим за моим пальцем», — сказал он и указательным пальцем обратил наше внимание на свой гадюшник. Потом спросил: «У вас дома с папочками и с мамочками вашими тоже такие свинарники?». Мы почти в унисон тихо ответили: «Нет». Саня медленно приподнялся, сел и уставился взглядом в пол. В воздухе, как красиво сказал классик, повисла тяжёлая, гнетущая тишина. Все молчали. Мы даже дышать стали тише, сдержанней. Прошла минута, вторая… От растущего напряжения у меня на спине выступил пот и ручейками начал стекать вниз. А Саня продолжал молча сидеть и пялиться в пол. Начало даже казаться, что он о нас вообще забыл, вспомнив что-то своё. Мы осторожно переглянулись. Двое из нас пожали плечами, один, что стоял ближе ко мне, опустил голову, медленно поднёс руку к своему носу и рукавом стёр повисшую на его кончике большую каплю пота. И в этот момент мне вдруг нестерпимо захотелось чихнуть. Не удивительно, ведь вокруг было столько пыли. Меня охватил панический ужас. Нет, ну надо же было именно в такой момент. Я перестал дышать. Собрал в кулак всю свою волю, призвал все свои силы. Не очень мне это помогло. Меня распирало с каждой секундой. Я ощущал, что ещё мгновение, и меня либо разорвёт, либо мой чих громко вырвется у меня не только из носа, но и изо всех отверстий моего обречённого тела. И когда я понял, что больше уже не могу не дышать, когда понял, что катастрофа неизбежна и, отдаваясь на волю судьбе, я сделал глубокий вдох, голова нашего ирода вдруг резко поднялась и из неё с рёвом горного обвала, с силой мегатонного цунами обрушился на нас злобный вопль: «Так почему именно я должен жить в таком говне?».
Знаешь, внук, нашу реакцию, конечно, надо было видеть, да и слышать тоже. Ну то, что мы все одинаково сильно вздрогнули, это понятно. Но совсем не одинаковы были сопровождающие это эффекты. У одного моего друга, того, что стоял рядом со мной, отлетели от рубашки сразу все пуговицы. Двое других ребят одновременно громко пукнули. Причём одиночным отделался только один из них. Второй же разрядился короткой очередью, а потом закончил своё, так
сказать, выступление разорвавшим последние остатки чистого воздуха убийственным контрольным, ударной волной которого снесло со стола мирно пировавших на объедках мух. Стоявший на левом фланге нашей шеренги, оказался немного скромнее. Он просто тихо надул в штаны и слегка поседел в висках. Мне же повезло больше остальных. Из моего носа единым порывом мгновенно вылетели все жидкости вместе с хроническим гайморитом, от которого я тогда, наконец, избавился. А ещё я проглотил свой последний молочный зуб. Шестой же мой друг месяц потом заикался, моргал только левым глазом, но зато с того дня начал чётко выговаривать букву «р».
Когда всё стихло, всем нам было уже ясно, что сейчас прозвучит приговор. Надеялись лишь на то, что у деспота была очень бедная фантазия. Тут либо каждому по фингалу, либо всем по шее, а только потом по фингалу. Либо гестаповец каждому что-то сломает. Однако приговор прозвучал для нас неожиданный. Саня снова опустил голову и, снова глядя в пол, уже тихо сказал: «Мне показалось, что я задал очень простой вопрос. И мне теперь не понятно, почему до сих пор ни один из вас не сдвинулся даже с места. Или вы настолько тупые, или ждёте более тяжёлой мотивации, а?».
Тот мальчик, который так эффектно разогнал всех мух, спросил:
— Ты хочешь, чтобы мы у тебя здесь навели порядок?
— Нет, грёбанный зенитчик, — снова заорал Саня, — я, наверное, хочу, чтобы вы мне к общему тут пейзажу насрали ещё и на потолок!
— Сань, — тихо обратился мальчик, стоявший возле меня, — не злись, мы сейчас поубираем.
— Сейчас поубираем? – сощурив взгляд, прошипел Саня. – Нет, хитрозадые, не просто сейчас, а сейчас и потом, и завтра, и всегда, когда только скажу. Давайте, зашуршали. И помните, кто сочкует, тому премия – смачный пендель. Всё, бездельники, утомили вы меня.
Мы отошли в угол большой комнаты, чтобы решить, кто что будет делать. Я смотрел на ребят, смотрел на убогое жилище, на сидящего на кровати и ковыряющего в большом ухе Саню, и чувствовал, как меня всё сильнее и сильнее начинало охватывать отчаяние. И вот парадокс: само осознание безысходной обречённости вдруг вызвало во мне понимание, что происходит что-то неправильное, что-то недолжное происходить со мной, то, что отравляет мою душу и отнимает у меня всяческое уважение к себе. Я не просто не хотел ничего больше делать для ненавистного Сани, а я твёрдо решил, что не буду для него ничего делать. Сердце в моей груди вдруг забилось сильнее, дыхание стало глубже, а решение всё твёрже и смелее. И в какой-то момент меня прорвало. Я вдруг громко и чётко, впервые глядя Сане в глаза, сказал:
— Лично я не буду здесь ничего делать.
Саня не заорал, не вскочил и не набросился на меня. Он спокойно с уверенностью своего превосходства спросил:
— Почему?
— Не хочу, — ответил я, и моя решимость стала ещё твёрже.
— Так никто не хочет. Правда, ребятки? И я тоже не хочу. Но надо, — сказал Саня и, издевательски улыбнувшись, спросил, — А чего же ты хочешь?
Не знаю, то ли та его улыбочка повлияла на меня, то ли терпение моё окончательно уже лопнуло под напором адреналина, но я вдруг, выплёскивая весь накопившийся гнев, крикнул Сане в ответ:
— Я хочу дать тебе в рыло! Хочу, чтобы ты сдох, гнида! Хочу, чтобы сдох навсегда, чтобы тебя зарыли в землю, и никому не было бы тебя жалко. И пацаны все хотят этого. Все хотят, чтобы ты сдох. Все тебя ненавидят, все!
Пока я кричал, заметил, как кулаки Сани сжались до белизны костяшек, лицо потемнело, а глаза налились звериной злобой. Вдруг он резко встал. Я инстинктивно отступил назад. Саня, словно разгневанный бык, поочерёдно посмотрел на каждого из нас, потом повернулся, подошёл к входной двери квартиры, вынул из кармана ключ, вставил в замочную скважину и дважды его повернул, отрезая тем самым нам единственный путь к спасению. Потом он вернулся к кровати, сел, скрипнув панцирной сеткой, и процедил сквозь стиснутые от злобы зубы:
— Все, значит, ненавидят. Прекрасно. Значит, все боятся. А знаешь, почему? – спросил он, обращаясь ко мне. – Я объясню. Нет, я даже покажу. Подойдите только ближе. Не сыте, я не трону никого.
Никто из нас не шелохнулся.
— Ну же! – гаркнул Саня.
Я вздрогнул и первым сделал шаг, потом ещё один и ещё. Остановился у изголовья кровати на расстоянии вытянутой руки. Я не оборачивался к ребятам, но слышал, как пятеро таких же камикадзе подошли и стали за моей спиной. И в этот момент Саня резко встал и шагнул ко мне. Я машинально закрыл лицо руками, ожидая звонкой пощёчины. Саня любил бить по лицу с размаху своей широкой ладонью, считал, что у него это получается очень эффектно. Но сейчас он схватил меня за руки, опустил их вниз, приблизил своё лицо к моему, почти коснувшись его, и, глядя в мои глаза, сказал:
— Нет, я не стану вас бить. Это мне уже не так интересно. Сейчас я покажу вам, что сделаю с каждым, кто ещё раз разинет свою пасть, кто ещё хоть раз посмеет сказать мне: «Не буду» или «Не хочу». Потом он сильно схватил меня за ворот рубашки, дёрнул ещё ближе к себе так, что мы ударились лбами и прошипел: «Ты будешь первым. Даже не сомневайся».
Он отпустил меня, повернулся к кровати, откинул одеяло и, обращаясь к кому-то, кого мне не было видно, сказал: «Ну что, моя цыпка, давай покажем этим девочкам, как Саня будет их теперь наказывать». Он наклонился вперёд и вытащил из-под одеяла за одну ногу большую пластмассовую куклу. Повернулся к нам и сообщил:
— Это Маша – три рубля и наша. А что есть у Маши? — Он повернул куклу спиной к нам. Внизу туловища игрушки была проделана круглая дыра диаметром с грецкий орех. Её края были тщательно оплавлены и зачищены. – У Маши есть дырочка. А зачем Маше дырочка? А чтобы Саша делал с Машей то, что он теперь будет делать и с вами. Но вы, я смотрю, ещё не поняли, что именно. Правда? Так я вам покажу.
И этот больной урод взял куклу в одну руку, другой рукой вытащил из своих трусов своё внушительное хозяйство, запихнул его кукле в отверстие и начал демонстрировать нам то, что собирался сделать с каждым из нас. При этом он хохотал, хрюкал и остервенело подскакивал на месте. Назвать происходящее отвратительным было мало. Какая-то невыносимая мерзость заполнила всё вокруг. Больше не было чем дышать. Вокруг была только одна мерзость с её удушающей ядовитой вонью. Больное существо пыхтело возле меня, заливаясь потом, брызгая слюной и обдавая нас своим смрадным дыханием. Даже отвернувшись, я не мог избавиться от этого смрада. И вдруг меня вырвало. Вырвало прямо на кровать ублюдка, на его подушку и простынь. Вырвало мощным фонтаном, брызги которого щедро окатили Саню с головы до ног. То, что произошло дальше, я окончательно осознал, когда был уже достаточно далеко от всего того кошмара. Я сидел в своей комнате на стуле с мокрым полотенцем на коленях. Начиная уже успокаиваться, я вспоминал, как оказался дома. После того, как меня вырвало, совсем не думая о последствиях, без страха и единого колебания я сорвался с места, выпрыгнул из окна второго этажа, только коснувшись ногами земли, сделал какой-то невероятно фантастический кувырок вперёд, вскочил, шагнул, упал, но сразу опять вскочил на ноги и, казалось, уже через мгновение был дома. Смутно вспомнил, как в кухне из крана, громко шумя, напором лилась вода, как держал под этим напором голову и как потом уже в своей комнате вытирался полотенцем для посуды. Было удивительно, что после моего акробатического этюда из всех травм я обнаружил у себя только разбитые коленки, локти и ссадину на щеке.