1.
Я был поэтом партитур. Жил в нищете между сыростью и гневом, между тесными улицами, между дождями и минорными тональностями. Раньше не любил поезда, но сейчас мою тишину ведёт за руку стук летящих по железной дороге колёс. За замёрзшим окном и осень, и зима, и весна, и грязь. Ели сменяются соснами, сосны – берёзами и сиренью. После сирени бесконечный путь показывает мне синий закат, красные озёра и пустые деревянные дома. С внутренностей внешнего мира, что вне поезда, Кандинский написал бы расстреливающий оттенками натюрморт. Как и раньше, никто ничего не понял бы, но толпа твердила бы: «да, да, вот она – одинокая природа за окном рейса «из ниоткуда – в никуда». В перемешанных без форм и лиц оттенках толпа видела бы эти сирень и грязь, эти домишки и повороты. А я увидел бы отражение.
В поезде тихо, если не считать ноктюрна дороги. Не лучший ноктюрн, но он чувственнее всего из когда-либо написанного мной. В поезде светло, если не считать тёмного пятна пальто. В поезде единственный пассажир с моими глазами и такими же, как у меня, пальцами, достал из кармана смятую записку:
«Это нужно теперь. Я чувствую холод, я болею дрожью. Не могу так дальше. Может, если бы с твоих губ вместе с паром сорвалось бы «да», петля не обняла бы мою шею. Не забывай. Может, если бы не было столько пустоты во мне и столько сигаретного дыма на твоём лице, мы и не заговорили бы. Не было бы скитаний в поисках друг друга после того как мы подумали, что никогда не потеряем своих объятий. Здесь зачеркну (зачёркнуто). Плохо умирать».
Такие же, как у меня, глаза начинают плакать. Из таких же, как и у меня, лёгких, выдавливается воздух вместе с криком.
2.
Поезд засыпает на перроне вместе с рассветом. Я просыпаюсь и выхожу на пустой вокзал в пустой город, в котором остались только упивающиеся туманом дома, выключенные лампочки и розы. Хотел когда-то сказать ей, что она красивее, чем розы, но не успел. Я не успел даже докурить, так что пора бы. На этом моменте автор выходит в подъезд с сигаретой и спичечным коробком, но через три минуты возвращается. Повествование опять вверено лирическому герою.
Я молчу, но из моего молчания вырывается истерика. Я выпускаю табачный дым, но он пропадает в шёпоте тумана. Я выбрасываю окурок, и к следующей сигарете зажигалку мне протягивает слепой Вергилий.