Степан умирал. Умирал долго. Так долго, что казалось уже и не умрёт. Казалось ему...
Семья же, снующая вокруг больного день и ночь, надеялась, что он выкрутится. Никаких оснований надеяться на чудо не было, но она надеялась.
Жена варила для него бульоны, протирала слизистые супы, колдовала над кашами. Дети уходили-приходили с неизменным вопросом: "Ну, как ты, пап, не лучше тебе?" Нет, ему не становилось лучше ни от каш, ни от вопросов. Он тихо лежал и ждал своего часа. Не только диагноз, но и собственный внутренний приговор был окончательным. Его сопротивления ни на что повлиять не могли.
Жена делала своё дело со знанием дела, почерпнутого у медиков. В промежутках между кормлениями, от которых он старался улизнуть, хотя улизнуть почти не получалось, - жена могла за ним на тот свет отправиться, чтобы впихнуть пару ложек протёртого супа несусветного цвета или тягучей каши, заполнявшей рот неопределённого вкуса жижей, - у него оставалось два вожделенных занятия. Открывать и закрывать глаза. Когда он их открывал - был здесь и сейчас. Когда закрывал - уносился в прошлое. Уноситься в прошлое Степану нравилось больше. Но здесь и сейчас тоже необходимо быть пока он есть, чтобы не терять связь времён. Он отдавал себе полный отчёт в том, что последовательность во времени важна для последовательности мыслей. Этих мыслей могло и не быть, не будь последовательности событий, связанных временем.
При открытых глазах всё, чего он достиг в жизни, находилось перед ним. Трёхкомнатная квартира не в самом плохом районе города семиэтажного здания с балконами, с которых летом свисали вьющиеся растения с цветочками, радующие глаз; мебель, приобретённая в первые годы семейной жизни, так и не заменённая на новую по причине оскудевания материальных ( и не только) ресурсов; бытовой скарб, без которого не обходится ни одна семья, и сама семья - он, жена и двое взрослых детей, которые, как когда-то и он, стартуют с родительского дома во взрослую жизнь. Всё. Ни кошек, ни собак, ни попугаев они не держали. Для этого не оказалось ни времени, ни желания.
Жена учительствовала, он строил объекты. Самому любимому занятию - чтению - предавался в выходные дни. Читал в основном военно-исторические романы. До сих пор томики Симонова и Пикуля радуют глаз. Взглянет на стеллажи напротив и сердце оживает, теплом наполняется. Современные люди и фамилий таких не знают, не то что произведений их...
При закрытых глазах он уносился в начало своей жизни сквозь толщу лет, спрессованных словно досками опилки, которые рассыпались, стоило ему пуститься в сладостное путешествие и рассматривать мелькание лиц. Самые главные лица в этой россыпи: родители, друзья детства - всегда улыбались. Он не помнит случая, чтобы закрыв глаза, слышал или видел грубость и злость. Полёты в детство окрашивались розовым флёром счастья, припечатанным именно к этому периоду. В дальнейшем он его не ощущал.
Ребёнком его на лето отвозили в деревню. Воля и свежий воздух, разбавленный птичьим помётом и конским навозом, оказывали на Степана воздействие подобно тому как изысканные духи ласкают носы утончённых особ. С ватагой деревенских подростков с утра до позднего вечера, к которому окончательно уже гасла трудовая сельская жизнь, даря три-четыре часа необходимого покоя, он находился в непрерывном движении. Куры и лошади стонали от их приближения квохтаньем и ржанием, деревья и огороды волновались при звуках ребячьего смеха шуршанием колышущихся лепестков и стеблей, а речка, в которую они бросались с щенячьим разбегом, булькала и охала каплями брызг, обплёскивая влагой их загорелые тельца. Время, когда не чувствуя голода, они со сверстниками могли не появляться дома часами... А если и хотелось кушать, к их услугам сады и огороды с щедрой фруктово-ягодно-зелёной смесью благодатных южных земель. До Степана вдруг донёсся запах спелых помидоров.Этот запах проник в его больные внутренности, вызывая мучительную жажду. Ах, какие большие красные помидоры прятались за сочной зеленью листьев, источая невыразимо вкусный запах! Таких он больше нигде не ел. Сильный аромат возвещал об их спелости, и эта спелость брызгала соками как только острые зубы впивались в упругий крутой бок, разрывая мякоть с серебристым налётом инея на изломе. Живительная красная масса орошала нёбо. Жизнь казалась вечной.
Воспоминание приподняло Степана в кровати и заставило оторваться от видения. Открыв глаза, он позвал жену.
- Анна, принеси мне помидор, спелый красный помидор... Анна развела руками.
- Но, Стёпа, помидоры ещё не созрели. Они зелёные. И я знаю, тебе при твоей болезни помидоры противопоказаны.... Надо посоветоваться...
- Посоветуйся! Мне нужен помидор...
Слово "нужен" вынудило Анну позвонить врачу. Тот категорически запретил овощ во избежание обострения. Смягчив отказ врача, Анна попросила Степана подождать несколько дней, пока помидоры доспеют. Но в следующую ночь случилось то, что он предвидел - его сердце остановилось.
Степана похоронили, а Анну не оставляла мысль о том, что она не выполнила последнюю просьбу мужа. Слёзы сменялись переживаниями, а переживания выливались в муки совести. На седьмой день, когда она пришла на кладбище, её глазам предстала удивительная картинка - на свежем холмике, из недр его пророс стебелёк рассады помидора. Зелёные лепесточки на нём подрагивали, колыхались и так же как и Анна сокрушались о последнем неутолённом желании.