...этот март был худшим из всех. Ему сорвали репетицию, - раз, второй, третий. Взаимная неприязнь с московским элитным курсом и им, мальчишкой-провинциалом, чудом выдернутым из Балахны гастролирующим театром, достигла того накала, когда вот-вот и должен был родиться спектакль - или навсегда погибнуть режиссер.
Он шел от студии пешком, поддавая ногой пустые бутылки и ледяные окатыши, и утирал злые слезы рукавом пальто. На углу, в молочной, отстояв вечернюю очередь, он набрал молока и плавленных сырков, и так и шел - откусывая от тринадцатикопеечного батона, запивая молоком хлеб, и плача.
Общага традиционно гудела субботним вечером, где-то пели, где-то дрались, звонил телефон, к которому некому было подойти и лилась ледяная вода из крана на кухне. Пока он, прижав подбородком бутылки с молоком, искал по карманам ключи, распахнулась дальняя дверь, полоснуло по глазам светом, пахнуло нехитрой студенческой пирушкой, и вылетела Наташка, студентка с младшего актерского. Смешная, маленькая, худющая, - он видел ее на репетициях, считал, что Морес сделает из нее свое второе "я", травести - навеки. Ему же нравились женщины-вамп, с подведенными к вискам глазами, тонкие, нервные, непременно с сигаретой и волосами, забранными в тугой пучок.
Наташка, вдруг побежала к нему, именно к нему - от распахнутой двери, и, подпрыгнув, повисла у него на шее, зашептав на ухо стыдно и горячо - "люблю тебя, люблю, дурачок, я люблю тебя..." И падали бутылки на пол, и лилось молоко, смешиваясь с пылью, и были раздавлены сырки каблуками ботинок, а он, с дурацкой улыбкой все держал ее, прижав к себе, слушал слова,щекотавшие ухо, и мир менялся на глазах...
2. "репетиция"
Наташка актрисой была такой - в настроение. Иногда ее несло, и тут уж она играла так, что кафедра ахала. Но чаще - так, в пол-ноги. Зато уж, что в ней ценили, так это необыкновенный нюх, чутье - на актера. Она видела в тихом, застенчивом пацане героя-любовника, и качала головой на потуги примы вытянуть отрывок. К ней прислушивались. Сначала педагог, потом режиссеры-старшекурсники, - звали на репетиции, уводили под ручку в курилке - шептались. Славы ей это не прибавило, скорее - тихую ненависть, при внешней дружелюбности. Еще бы - от нее зависели...Сама она, впрочем, ни о чем таком не думала, играла в богему, пила вино на тесных кухнях хрущевок, бегала на просмотры для "пап и мам", а словечки "андеграунд", "контора", - слетали с нежных губ вперемежку с непременным матом. Обычная такая московская девочка. Из Медведково.
Олег Кутузов, вечно какой-то пришибленный, попавший чудом на 2 курс режиссерского, к самому Слепцову, вызвал ее живой интерес. Вот такого, диковатого, не-столичного, шершавого, истово театрального, ей и надо было. Из него она и собиралась слепить главное в своей жизни.
А пока Олег покусывал свои усы скобкой, дымил дешевой "Примой" и писал, писал свои экспликации, примостившись на широком общежитском подоконнике.