Стрелку из лука помнить надлежит:
вперёд стреляем мы, но обежит
стрела вокруг - и в зад стрелку вопьётся;
мишенью станет сам, кто промахнётся.
Р. Худ.
Наставление по стрельбе из лука
Сочувствие не даётся даром. Сочувствие - это сострадание, а как же я сделаю соучастником своих страданий другого человека, какое имею право рассчитывать на его сочувствие? Платить придётся и тому, и другому, ну уж лучше я уплачу за двоих и отвечу за всех.
Так, в помрачении своего позднего дня, думал Ахмад, если страдание давало ему минуту-другую на раздумья о себе. Когда жизнь представляешь как метафору, то это означает, что утерян смысл жизнь, как было утеряно когда-то давно удовольствие. Удовольствие ушло из жизни, как белое из заштрихованной, крест-накрест, страницы, утраченное в поисках смысла удовольствия. А теперь ушёл и общий смысл, объединяющий наши разрозненные и не связанные иначе ощущения в представления, вызывающие новые ощущения и новые представления, и так до конца.
Ахмад вышел на дорогу и проголосовал. Машина остановилась, ему помогли залезть в кузов, и грузовик снова тронулся. Было ещё раннее утро - до первых птиц. Туман начинал восходить над придорожными кустами, как постаревшее веселье дня минувшего. Дорога бежала навстречу, чтобы выбежать сзади, не изменившись. Ехали молча. Кто-то дремал, кто-то думал. В кабине играло радио, водитель подпевал нескладно и пристукивал рукой по "баранке". Музыкальный слух есть не у всех, с чувством ритма немного лучше.
Когда впереди на дорогу вышло стадо овец, в сопровождении пастуха, машина остановилась. Ахмад воспользовался паузой в движении и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Вот мы сейчас остановились, а ведь это знак. Может, нам не надо ехать?
"Не надо, как не надо, да на фига же нам не надо, - послышались голоса отовсюду. - А куда мы едем? - Куда везут - туда и едем, а тебе не всё ли пофиг? - Всё".
Овцы шли медленно, как будто нарочно, волочили ноги, останавливались, некоторые ни с того ни с сего вдруг поворачивали обратно, и пастуху стоило немалых трудов вернуть заблудшую на путь истинный. Что-то неестественное почудилось Ахмаду в их облике. Приглядевшись, он понял: многие, не все, овцы были в двойных тулупчиках. А что там под тулупчиком? Человек начитанный, Ахмад уже знал, что там - брабантские кружева.
Другие пассажиры тоже наблюдали за овечьим потоком. Один сказал, обращаясь к Ахмаду:
- Борхес говорит, что Теннисон сказал, что...
- Слишком много "что", - заметил ему Ахмад.
- Спасибо, брат! ...что если бы мы поняли один цветок, то поняли бы весь мир и себя в мире. Или, я скажу, поняли бы одну из этих овец.
"Я понял", - подумал Ахмад.
- Ты знаешь, куда мы едем? - спросил его другой пассажир.
- Нет!
- А знаешь, почему мы туда едем? - не отставал пассажир.
- Нет!
- Угадал! Там нет ничего! Вот потому-то мы и едем туда!
- Почему?
- А какой смысл ехать куда-то, где что-то есть?
- Мы не что-то.
- Опять угадал! Мы ничто!
"Как ты надоел мне со своим дзен-буддизмом", - смягчая цитату, подумал Ахмад.
Он надвинул шляпу на лоб и притворился спящим. Ему приснилось, что он едет в машине и тут полно незнакомых людей.
- Выходим, выходим! Перекур! Остановка по требованию водителя!
Сам водитель и его круглое лицо появилось над задним бортом. Он ещё раз постучал кулаком в борт и повторил:
- Выходим! Остановка пять минут!
Все полезли через борт, охая и зевая, разминая насиженное. Машина стояла у обочины. Направо луг, где паслось стадо овец. Налево - небольшой приятный лесок.
- Девочки налево, мальчики направо, - скомандовал водитель и засмеялся.
Все переглянулись с недоумением: девочки?!
- Были бы тут девочки! - сказал грубиян Балаганский. - Так ведь нет же ни одной!
- А это кто, по-вашему? - обиделся водитель.
И в самом деле: откуда ни возьмись - целая куча девчонок со смехом высыпали чёрт их знает откуда, и ломанулись, как антилопы или менады, в лесок.
- Я сам видел, не было здесь ни одной, - сказал Маркович и с подозрением глянул поверх очков на водителя. - Кто это?
- Зайки, - сказал водитель с неожиданной нежностью.
Он с силой пнул ногой по колесу, пнул другой ногой и полез в кабину, слушать радио.
- Благодать через человека действует, но действие это проявляется для каждого по-своему: одного миротворит, другого в исступление приводит. Благо одно - а даётся по-разному. Ибо это не дар и не медалька на шею и не венок, а это действующее начало, которое вступает с природой человека в активное взаимодействие. А дальше от тебя зависит: благо дать или благо взять. Понятно ли говорю?
- Да... как сказать. Как всегда, - вот, наверное, так будет правильно.
- Спасибо.
- А ты чего смотришь? - грубиян Балаганский прицепился к Ахмаду. - В лоб хочешь? Скажи, хочу...
Но так как Ахмад сидел смирно и не поднимал глаз на грубияна, Балаганский отстал от него и стал цепляться к безобидному Марковичу: "Ну? Чего уставился - в лоб мечтаешь, да?"
Питиримский сказал басом:
- Лет сто назад человек стал существом планетарным. А сам изменился мало. Было у обезьяны одно зеркало, а теперь - миллиард. Вот и вся разница. И весь прогресс.
Маркович, обрадованный тем, что Балаганский с обиженным видом повернулся теперь к Питиримскому и на время забыл о соседе, засмеялся:
- Ну, вы это, впрочем, оставьте! Человек сегодняшний и человек, ну даже пушкинского времени - две такие разницы, что два разные люди. Пушкин гусиным пером писал, а у меня, вот: айпад, айфон и...
- Айболит, - перебил его Балаганский. - Не ай, болит? Я щас ка-ак...
- Не надо, - поспешно сказал Маркович, отодвигаясь от грубияна, насколько это позволяло свободное место на скамейке. - Ну что вы всегда так ведёте себя? Мы же здесь не враги. Мы едем вместе... в место.
- Зато, я искренний, - с гордостью сказал Балаганский. - Я муфтий здесь! А ты кто есть? Не понимай? Молчай, молчай!
- Ну ни хрена себе, - восхищённо сказали в один голос Питиримский, Маркович и ещё один человек.
- Я так думаю, мужики...
- И девочки.
- А? А, ну да, да... эти отклонения. Секс - тоже отклонение, следствие психической болезни. Результат расщепления личности. Был единый, цельный человек, а стали мужчина и женщина. Личность раскололась, а психика разве уцелеет? Психика расщепилась, возникли извращения. Где и кто сказал, что слова "плодитесь и размножайтесь" означают "совокупляйтесь и рожайте"? Это потом, в наказание было дано человеку. Вот и смерть. Сказано, что смерть вошла в мир с грехом, а до этого не было. Все живые существа, обладающие даром, а точнее - наказанием, высшей психической деятельности, а следовательно - расщеплённые, как человек, все смертны. Какая-то амёба живёт вечно. А человек, венец творения, умирает. Потому что не устоит дом, разделённый в самом себе. Это ясно сказано, чёрным по белому. А как же тогда, если не через секс? Да никак. Болезнь эта не лечится и уйдёт только вместе с последним больным, и никак не раньше.
"Уйдёт он, этот больной ваш, как же, ждите... уедет... - Ха-ха-ха... и мы с ним. - Мы же не больные... а он... - А-ха-ха-а-а..."
Грузовик мчался по извилистой, почти серпантин, но хорошей, новой дороге. Скорость набрали приличную, у Марковича сдуло шляпу и унесло за борт. В ушах свистело и мычало, на голоса: то низко, de profundis, а то высоко так, что и собаке не разглядеть - как. Пытались читать вслух стихи, не получилось: не слышно, выходит авангардизм какой-то, а мы же не педерасты и не в Манеже или в Технологическом. Балаганский и Ахмад затеяли борьбу на руках. Другие попросили их остановиться, иначе попросят уже всех, на выход. Спортивные состязания разрешены только на остановках, и только в разрешённом формате, как-то: шашки русские, шахматы без чёрных фигур и городки ("Ашхабад. - Донецк. - Киев. - Владимир. - Рим Третий").
- Человек функционирует как надо, всё путём у него, всё под контролем рассудка.
Ахмад сжал кулаки и вынес их немного вперёд - так, чтобы и контроль представить наглядно: в кулаке! - но и не напугать никого, ниже оскорбить.
- Всё цепочкой. Каждое следующее звено связано с предыдущим и с последующим. Имеет смысл. Но, вот, что-то произошло, и одно звено выпало из цепочки...
Ахмад показал: выпало...
- ...и цепочка потеряла смысл. Нет, всё идёт как раньше. Но... Вот у меня был друг детства. У него всё было пошагово расписано. Даже кофепитие. Он ставил воду, засыпал кофе, пока варилось, на стол ставил подставочку такую специальную деревянную - чтобы клеёнку не попортить. А уже на эту подставочку потом ставил турку. И так всегда. Всегда. И вот, что-то произошло. Всё делает, а подставку не ставит. И горячую турку - на клеёнку... Раз, и другой так. Потом увезли его. Я сижу, смотрю на эти дыры, сам думаю: почему? И не пойму, почему. И всё в жизни так. Пока цепочка целая, всё имеет смысл. Вышло одно звено - и всё, пиши пропало. А можно и наоборот: пока смысл держит - и цепочка целая...
"Балалай, балалай. Кандибобером, йе-йе", - послышалось из кабины. Группы "Морпех" выдавала металл. Водитель подпевал и пристукивал кулаком по "баранке", подчёркивая ритм.
Один человек, до этого сидевший всю дорогу с очумелым видом, как будто ему недавно вытянули зуб под наркозом, пошевелился и сказал, щеголяя американским акцентом, гад:
- No sane man would have the cheek to say, as He said id, 'I am the life'. None is that great, or divine, or, should we say, that self-negligent. For any one of us, man and life are two different things, and we are to discriminate one from the other. I live my life, just like you live yours, but neither you or I actually 'is' the life that we live. This is the point that sets God apart from us most clearly. No man, believer or atheist, could deny the inevitable identification problem that has been around by quite a number of names, but in a nutshell, will look something like this. Is my life something that I hold in my hand, - or is it the hand that holds that something, - or is it something that encompasses all, and more? The answer is obvious. Maybe that's why it keeps avoiding our recognition.
Сказав это, он раскрыл карманного Блейка и погрузился в чтение. В воздухе повисла неловкая тишина. Так бывает, если кто-то сказал правильную, но совершенно непонятную вещь. Правильные вещи редко бывают понятными в этой жизни. Другие молчали и только исподтишка подталкивали друг друга: скажи ты! нет, ты! лучше ты!
- Да, - наконец сказал Маркович, посмотрев поверх очков по сторонам, - бывают различные факты из области девственного обращения.
То, что он сказал, конечно, было ни к селу ни к городу. Но все улыбнулись Марковичу с приязнью: спас, выручил Маркович.
- Может, денежного? - переспросил грубиян Балаганский. - А то - "девственного"!
- Именно девственного, именно! - загорячился Маркович, сознавая, что неправ. - Хотя и денежного в то же время. Нет ничего более девственного, чем деньги. Перед деньгой никакая девственность, я надеюсь, не устоит. А деньгу никто, извините, не на*бёт.
- Верно, - басом сказал Питиримский. - Продолжайте!
- Спасибо. Так вот, работал я в девяностые - все помнят это время? - в банковской конторе "Питиримский и Маркович". Рядовым служащим. Однажды вызывает меня управляющий, был такой Хухузанский Асмольд Мусольдович. И говорит: отправьте это. Я взял, сел - не то что-то... Чую, нутром банковского работника чую - не то, а что - не пойму. Потом всё-таки понял: там в реквизитах получателя была одна такая ма-аленькая штучка... вам ни к чему, а только скажу, что из-за этой штучки сумма пошла бы не напрямую, а через третью сторону. А третья сторона такая, что... ну, словом, это вам неинтересно.
Взял я документ этот и пошёл к управляющему. А он не один. С ним другой мужчина, и вид у этого другого самый, я вам скажу, знакомый. Ну, что? Я говорю: так и так, а только взять на себя не могу, потому, сами знаете почему. А мужчина мне: ты у меня работаешь? Покоробило вот это "ты". Но годы были, помните, какие... Работаю в банковской конторе "Питиримский и Маркович", отвечаю. Это, говорит мужчина, я - Питиримский.
- Как? Что?! - удивился Питиримский.
- Моя это фирма. Фирма ваша, а я не ваш, говорю. А ты кто? А я - Маркович! Ну, засмеялся... и мы с управляющим в ответ тоже... Ладно, говорит, иди, работай. А это мы найдём кому поручить. На следующий день на улице побили меня сильно. Попал в больницу. А потом вот сюда.
- Что же у вас - других фамилий не было? - сказал грубиян Балаганский. - Маркович, Питиримский... опять Маркович...
- Значит, не было. А где их взять, другие? Годы были, сами помните, какие годы. Это сейчас мы тут на всём готовеньком. А тогда... не потопаешь, не полопаешь! Крутиться приходилось.
- Это точно, - басом сказал Питиримский. - Крутились, как диски у Максима Леонидова. Было.
- Человек на градусе живёт. Без градуса не может. Я не про алкоголь, - поправился Ахмад. - Градус жизни - это... кипит, бурлит, пузыри идут! Через край даже перехлёстывает. Жизнь! А охлаждение пошло, успокоились - глядь, и нет ничего... пузыри... И в таком состоянии уже какая жизнь? Так, книга для чтения в начальных классах. Умного мало. Эмоциональное... чужое - раздражает, своё - не получается. Вот, как так?
- Я поддерживаю товарища, - Маркович кивнул, чуть очки не слетели. - Товарищ читает жизнь как текст, вместо того, чтобы писать её. Отсюда...
- Отсюда! Оттуда! - перебил его грубиян Балаганский. - Жизнь нужно жить, понимаете - жить! А не читать-писать. Нашлись тоже писатели-читатели. Без гра-ду-са...
Он заговорил горячо, быстро, заканчивая фразы плевками вместо восклицательных знаков: "...градус тебе - тьфу! ...бабу найди себе - тьфу!"
- Выпей толику, вот и градус тебе! Бабу какую-никакую найди себе! И трахай. Вот и градус. И закуска. Если научишь её хотя бы яичницу жарить.
- Ну, для этого нужно, чтобы яйца были, - ввернул кто-то.
Все так и грохнули... "Яйца... ха-ха... яйца нужны... - Да зачем они нужны? - Как зачем... ха-ха-ха..."
- А я смотрю, мы вокруг этой столовки который год кружим, - сказал другой. - Сбились, что ли? Когда буран был. Я хорошо помню. У меня здесь свадьба была. Столовая номер 26.
Питиримский выглянул из кузова и сказал басом:
- А вывеска гласит: кафе "Самбука".
- Так это нынче "Собака", я же говорю - мы здесь который год... а тогда была двадцать шестая столовка. Нам ещё горячее без мяса подали на свадьбе. Запомнилось.
- А я свою свадьбу вообще не помню, - сказал кто-то.
- Повезло...
- А тех баранов помните? Умора...
- Те хоть шли, а этих везут.
- А всё же странно, что мы по кругу катаемся. Уже за это время, наверное, столько ангелов народилось. И ни один не умер. Может, мы в аду. Или скорее в лимбо. Ждём, когда выйдет решение.
- То-то я чую, серой воняет, - закричал грубиян Балаганский. - Признавайтесь, сволочи, кто насерил?!
"О-хо-хо-о... да ты же сам и... - А верно, товарищи, пахнет... и очень так пахнет... серой... ну, прикол... - Кто сейчас сказал "ты же сам"? - А вот он... фу-у... так это от него и шмалит..."
Серый человек лежал на скамейке, закрыт спинами других. Сколько он лежал так, каким был до этого, - теперь не узнаешь, да это никого и не интересовало.
- Выкинуть его нахрен к чертям собачьим, - крикнул кто-то бабьим высоким голоском, - пока не прицепились на проверке - выбросить!
- Точно.
- А кто это?
- Главное, что это не ты.
"Берись, ну... осторожнее, ты, борода... - Я не борода, я дама... - Ну тогда тебя тоже выкинем... - Потащили-потащили... подни-ма-ем... эх, пошла..."
Вылетев из грузовика, безымянное тело покатилось по дороге, гремя ключами в карманах. Оно катилось и звенело, как гусли царя Давида, пока новый поворот дороги не положил конец этому псалму.
Ахмад открыл глаза. "Так это я спал?" Он засмеялся... Зевнул и потянулся. В кармане что-то звякнуло: ключи... "Что такое, я что - не дома?"
Теперь Ахмад проснулся уже окончательно. Он стоял на обочине дороги, вдали шумел мотор. Это грузовик, он вывернул из-за поворота. Ахмад сделал шаг и поднял руку.
В следующее мгновение, задетый крылом, он катился по асфальту, гремя ключами.
22 марта 2017 г.