ГЛАВА I
Князю Людвику Харлагу не спалось. За окном вспыхивали частые молнии, где-то вдалеке погромыхивало. Тишина ночи временами перемежалась шумом дождя. И снова гром. Комната, на миг освещаемая ломаными стрелами молний, принимала совершенно нереальные, фантастические очертания. Старинное кресло, доставшееся Людвику от отца, с наваленной на него одеждой (обычно его раздевали слуги, которые складывали вещи в шкаф, но сегодня вечером он слишком разнервничался и торопливо разделся сам, покидав всё как попало на кресло) походило на замок на скале, совсем как у графа Гело. Точь-в-точь его стервятничье гнездо.
«Будь он проклят, этот Гело!» — озлобленно подумал князь, ворочаясь в смятой постели. Несмотря на прохладную ночь, он взмок от пота; лоб горел, но руки и ступни ног были холодны, как у мертвеца.
Эта старая ссора перевернула всю его жизнь. Князь стал плохо себя чувствовать, без причины раздражаться, совсем потерял аппетит, а по ночам почти не спал. Лишь на короткое время ему удавалось погрузиться в тяжёлый сон, вязкий, как трясина. Но чу! Он вдруг просыпался от сдавливающего грудь страха. В неровном свете луны, падавшем в стрельчатое окно, ему что-то чудилось, какой-то силуэт в углу.
Князь Людвик и раньше не отличался весёлым нравом, но после того памятного вечера он стал ещё угрюмее, ещё вспыльчивее. Слуги ходили на цыпочках, а в его присутствии боялись даже дышать. Вот и сегодня за ужином он вдруг запустил тяжёлым кубком в эконома. Тот служил верой и правдой ещё его батюшке, и не было более старательного слуги. Бедного старика унесли едва живого. Но Людвик даже не побеспокоился о преданном человеке, которого в детстве любил больше, чем родного отца. Он думал только об одном. И чем больше он думал об этом, тем в больший ужас погружалась его душа.
Вся эта история началась довольно давно, года полтора назад. Он — князь — и граф Гело не имели особо приятельских отношений. Это отчасти объяснялось разницей их взглядов, интересов и пристрастий. Людвик Харлаг являл из себя грубого чванливого буяна, который больше всего любил весёлые пирушки, когда вино льётся рекой, а на столах горой возвышаются туши диких кабанов, целиком зажаренных на вертеле; любил шумные облавы в своём лесу, когда под неистовый лай собак и звуки охотничьего рога он в окружении вассалов и своих рыцарей с наслаждением всаживал рогатину в шею оленихи, а оленёнка затаптывал конём; любил покрасоваться золотым шитьём одежд и воинской удалью на ежегодных турнирах, которые устраивал его светлость герцог Ангиемский. Правда, следует отметить, что в последнее время он заметно обрюзг из-за чрезмерной выпивки и мучивших его страхов.
Граф Гело был полной его противоположностью. Он отличался приятной внешностью и благородством манер. Говорил он никогда не повышая голоса. Стройный, худощавый, с бледным лицом, в отличие от красной и грубой физиономии Харлага, граф, правда, имел один физический недостаток: правая нога его была значительно короче левой ещё от рождения. Ходил он прихрамывая и, может, потому его никогда не видели ни на турнирах, ни на охоте, ни при дворе герцога. Всё время он проводил в своём замке, зловещие очертания которого были видны далеко окрест. Уединённый образ жизни и несколько странных случаев, произошедших с его врагами, порождали слухи о том, что граф занимается чёрной магией и, якобы, знается с нечистым. Да, действительно, барон Ульрик фон Гилл, который увёл у Гело девушку, был найден мёртвым у себя в спальне. Что странно, на теле его не обнаружили ни царапины. Но главное, двадцативосьмилетний Ульрик за одну ночь стал совершенно седым. Месяц спустя молодую пассию барона, вернее, то, что от неё осталось, нашли во рву собственного замка. Об этом поговорили и забыли. В конце концов, граф Гело был молод, богат, по-своему красив, приятен в обращении и, глядя на него, никто не хотел верить в подобную чушь.
Однажды весной в гости к графу заехал его сосед и друг его покойного отца князь Людвик Харлаг. Слуги накрыли стол в тронном зале, и хозяин с гостем стали проводить вечер за дружеской беседой. Но постепенно под действием винных паров князь начал всё больше горячиться, его шутки становились всё более грубыми, а голос всё громче разносился под сводами замка. Наконец речь зашла об арабской кобылице, которую из последнего крестового похода привёл старый граф, отец Гело. Харлаг долго расхваливал её достоинства, а потом стал просить продать ему кобылицу. Гело мягко отклонил его просьбу, сославшись на то, что кобылица — память об отце. Харлаг настаивал и упрашивал всё упорнее. Может, всё и закончилось бы миром, но он в запальчивости совершил непоправимую глупость. Он сказал:
— Зачем тебе, колченогому калеке, такая красавица? Ты ведь на неё и взобраться не сможешь. Ей нужен настоящий мужчина!
Лицо графа мгновенно окаменело. Не повышая голоса, он попросил Людвика убраться вон из замка. Однако Харлаг был из тех людей, которые считают, что им в этой жизни всё дозволено и что им сам чёрт не брат. Вскочив, он опрокинул стол и разразился страшными проклятиями. Гело плеснул ему в лицо вином из своего кубка. Князь в ярости выхватил меч и стал крушить всё, что попадалось под руку. Подоспевшие слуги скрутили его, выволокли из замка и по знаку графа Гело бросили в грязь.
Вне себя от бешенства, Людвик поклялся вратами ада, что страшно отомстит.
Долго ждать не пришлось. Неделю спустя в лесу, возле замка графа, обнаружили его старую кормилицу — единственного человека, которого тот любил. Бедная старуха была повешена.
В тот же день на закате граф прискакал к воротам замка Харлага и прокричал:
— Ты перешёл черту! За всё нужно платить, и ты заплатишь страшной ценой! Моли князя тьмы, чтобы он отнял твою никчемную жизнь до того, как тебя посетит Он. Иначе твоё сердце разорвётся от ужаса ещё раньше, чем ты познаешь Его объятья. Помни: за всё нужно платить! Помни!
Голос графа был похож на карканье ворона, и когда он ускакал, князь Людвик только посмеялся над его словами, но с тех пор он потерял покой.
Никогда не отличавшийся особым суеверием, он вдруг стал всего бояться. Он забыл про охоты и пиры, его больше не занимало общество женщин и друзей. Вассалы часто замечали остановившийся взгляд господина, а иногда посреди шумного застолья он вдруг видел что-то в углу и начинал, захлёбываясь, кричать, как подстреленный заяц. Он панически боялся темноты, и только гордость не позволяла ему оставлять на ночь свет. Он похудел, побледнел и вечно пугливо озирался. Вспышки бешенства сменялись угрюмостью и замкнутостью. Сейчас он уже жалел, что связался с графом.
— Угораздила же меня нечистая вздёрнуть ту старуху. О, будь ты проклят, Гело!
Вдруг князь услышал какой-то звук, и ему показалось, будто в комнате он не один. В последнее время такое чувство часто посещало его, но сейчас оно было особенно острым. И вдруг он понял, что это: из темноты доносилось чьё-то едва уловимое дыхание. Срывающимся от страха шёпотом князь прохрипел:
— Кто здесь?
И как ответ на его вопрос сверкнула молния. Бледный её свет залил комнату, и волны леденящего душу ужаса затопили всё существо Харлага.
Из угла на него надвигался кусок самого чёрного мрака преисподней, существо, которое вряд ли могла представить себе даже чья-то очень больная фантазия, само олицетворение тьмы.
Истошный вопль князя поглотили раскаты грома.
ГЛАВА II
По дороге шёл человек.
Ничего необычного, на первый взгляд, в нём не было. Он был невысок, сухощав, потёртые кожаные латы, поношенная одежда тёмного цвета. Спутанные волосы обрамляли худое загорелое лицо.
Для встречных он не представлял никакого интереса — заурядный человек с неброской внешностью. Такого можно принять и за обедневшего рыцаря, и за воина, возвращающегося из святых земель, и просто за вооружённого бродягу, каких много шатается по дорогам в надежде на лёгкую наживу. Но были у него две особенности, которым неискушённый наблюдатель не придавал значения. Одна из них — лицо. Даже не само лицо, а глаза. Небесной голубизны лучистые глаза изливали на всех теплоту непередаваемой силы и любви. Этот чистый ангельский взгляд смягчал довольно жёсткие, резкие волевые черты. Но кто в наше время смотрит человеку в глаза? Все, прежде всего, обращают внимание на то, как он одет, какой тугой у него кошелёк, какое место в обществе занимает его папа.
Вторая особенность — меч. Необыкновенно простой, без всяких роскошных излишеств вроде золотых инкрустаций и бриллиантов, но вместе с тем — само совершенство. Рукоять из серебра поражала безупречностью и законченностью линий. Когда же незнакомец обнажал свой меч (что случалось нечасто, да и мало кто мог бы назваться свидетелем этого факта), у увидевшего это перехватило бы дыхание от восхищения. Обоюдоострое лезвие можно было сравнить только с лучом далёкой серебристой звезды. Посреди него тянулась надпись, и грамотный человек понял бы, что это латынь и надпись гласит: «И сим препровожу вас к Господу».
И ещё, несмотря на непролазную грязь, плохую дорогу и холодный моросящий дождь, путник шёл легко и неутомимо.
Вскоре потянуло дымом и показалась большая деревня. Войдя в неё и увидев её обитателей, даже не очень наблюдательный человек понял бы, что они чем-то сильно напуганы.
Незнакомец шёл прямо по улице, выискивая взглядом кого-нибудь, у кого бы можно было спросить о ночлеге. Но первый же прохожий, с которым он попытался заговорить, шарахнулся от него, как от прокажённого.
Продолжая свой путь, человек заметил на рыночной площади трактир. Он постучал в дверь и вошёл. Его взгляду открылось такое зрелище: большая комната с закопчёнными стенами, огромный камин, сложенный из громадных валунов, в нём — весело пылающий огонь, за стойкой жирный трактирщик с лысой как колено головой. В помещении было почти пусто, если не считать громко орущей и веселящейся компании и нескольких простолюдинов.
В потных и грязных животных, поедающих огромные куски жареного мяса и запивающих всё это чудовищными порциями вина, без труда можно было признать наёмников — работников меча и топора, продающих свои услуги тому, кто больше заплатит. Несмотря на довольно ранний час компания была уже в изрядном подпитии. Громко стуча кубками, эта орава требовала ещё вина и женщин. Местные жители если и заходили в трактир, то очень быстро что-нибудь выпивали и, сжавшись от страха, незаметно покидали заведение, стараясь не попасться на глаза пьяной братии, шумящей посреди помещения.
Но вот какой-то почтенного возраста крестьянин слишком приблизился к их столу. Один из наёмников, по виду самый здоровый и грубый, подставил ему ногу. Бедняга упал и, ударившись головой о соседнюю скамью, больше не поднялся. Незамысловатая выходка здоровяка вызвала такой хохот всей компании, что, казалось, сейчас обвалится потолок. Никто из посетителей трактира не поспешил на помощь несчастному. Никто даже не удостоверился, жив ли он. Но только что вошедший мужчина быстрым шагом приблизился к лежавшему на полу крестьянину, поднял его и стал прислушиваться, дышит ли тот.
Хохот мгновенно смолк. И наёмники, и немногочисленные посетители с изумлением наблюдали за смелыми действиями незнакомца.
— Эй, ты! — сказал, едва оправившись от изумления, один из солдат со страшным шрамом, пересекающим левую щёку и вытекший глаз. — А ну, брось эту падаль и выкатывайся отсюда подобру-поздорову!
Дружный смех и злобные выкрики сопровождали его слова.
Не обращая на них ровным счётом никакого внимания, незнакомец положил крестьянина на лавку, закрыл ему глаза и, перекрестившись, что-то зашептал. Только сейчас все заметили на виске упавшего глубокую ссадину и струйку стекающей крови.
Поведение незнакомца явно пришлось не по вкусу наёмным душегубам. Тот, что со шрамом, снова закричал:
— Эй, святоша! Ты, видно, глуховат — так я повторю: если ты сейчас же не прекратишь возиться с трупом и не выметешься отсюда, мы пересчитаем тебе рёбра!
— Я сейчас уйду, — спокойно сказал человек. Он поднял на руки тело крестьянина и не спеша направился к выходу.
— Да ты не только глухой, ты ещё и тупой! Я же сказал: оставь этот мешок с костями. Видно, придётся поучить тебя уму-разуму. Эй, кто там! Стаук! Конрад! Надавайте молодцу по хлебальнику! — крикнул глава наёмников своим подручным.
Тотчас двое крепких парней вскочили и кинулись выполнять поручение. Они загородили незнакомцу дорогу и стали угрожающе приближаться. Тот как ни в чём не бывало продолжал двигаться вперёд. Один из наёмников, который покрупнее и посмелее, замахнулся пудовым кулаком. Казалось, страшной силы удар не оставлял незнакомцу шансов на жизнь.
Но произошло то, чего никто не ожидал. Наёмник вдруг взлетел высоко в воздух, нелепо взбрыкнул ногами, всей своей огромной массой грохнулся на пол… и больше не поднялся. Лишь немногие заметили, как необычный посетитель нанёс резкий, короткий, как бросок змеи, удар снизу в скулу наёмника. И всё это не меняя позы, даже не сняв с плеча бездыханного тела. Второй солдат, пытавшийся вытянуть из-за пояса кинжал, вдруг просто осел на пол, получив пощёчину.
Крики ярости наполнили трактир. Наёмники, схватив оружие, с дикими воплями устремились к незнакомцу. Первыми приблизились одноглазый со шрамом и тот здоровяк, что убил крестьянина. Они почти одновременно подняли мечи над казалось бы беззащитной головой бесстрашного чужака.
— Сейчас ты подохнешь, умник! Такие хитрецы, как ты, в наших краях сродни мёртвым!
Обычно глава наёмников не отличался красноречием, но чувство превосходства над беззащитным человеком, полной власти над ним пьянило, наполняло тело особым могуществом.
— Умри! — взревел здоровяк.
Но белым лучом сверкнул меч незнакомца, и сразу два тела упали на пол. Стало так тихо, что было слышно, как кровь покидает бездыханную плоть. Оставшиеся без вожаков и потрясённые жутким зрелищем, солдаты растеряли весь боевой пыл и быстро ретировались. Трактир опустел совсем. Лишь один посетитель — угрюмого вида бородатый мужчина — продолжал есть свою похлёбку, ни на что не обращая внимания. Лишь на секунду оторвавшись от своего занятия, он произнёс:
— Зря вы это сделали, господин. Граф будет в ярости. Вам нужно скрыться. Его прихвостни вот-вот будут здесь. Шутка ли — прикончить капитана его гвардии, а заодно отправить на тот свет ещё троих его солдат.
— Первые двое живы. Пока что они имеют право на жизнь. Пока… — загадочно произнёс незнакомец.
— И всё равно вам лучше уйти. Граф такого не простит.
— Ваш граф страшный человек, если позволяет, чтобы его солдаты вытворяли такое.
— Не нам об этом судить. В здешних местах он — царь и бог, и я бы на вашем месте был поосторожнее в выражениях. И стены имеют уши.
— Скажи лучше, есть ли у невинно убиенного какие-нибудь родственники, которые могли бы предать его тело земле?
— Вряд ли они захотят брать его тело. Все они запуганы до полусмерти. С тех пор, как умер старый граф, люди в этих краях потеряли покой, их дома больше не посещает радость.
Доев, бородач отодвинул миску и о чём-то задумался. Сильные руки, прожжённый кожаный фартук, мозолистые ладони выдавали в нём ремесленника, скорее всего кузнеца. Он так погрузился в себя, что не заметил, как по его лицу скатилась одинокая слеза.
Незнакомец подсел к столу и, положив руку на плечо дюжего бородача, мягко спросил:
— Почему ты плачешь, Герберт?
— Откуда вы знаете моё имя, господин? — печальная задумчивость на лице угрюмого мужчины сменилась изумлением.
— Кто же в здешней округе не знает Герберта-кузнеца. Молва о твоих золотых руках разошлась по всему герцогству.
— А плачу я потому, — словно застыдившись своей слабости, торопливо смахнул слезу кузнец, — что в замке на скале сидит и радуется жизни мерзкий хромой ублюдок, это исчадие ада — молодой граф!
Голос его, сначала негромкий, вдруг превратился в рык раненого льва.
— Клянусь своей бессмертной душой, клянусь могилой своей жены, клянусь всем, что было у меня дорогого и что Господь отнял у меня! Я достану его, и тогда ему не помогут ни высокие стены его замка, ни его верные вассалы, ни его вечно пьяная стража, ни даже его тёмный покровитель, эта рогатая скотина Люцифер! И когда он попадёт ко мне в руки… — Герберт вдруг умолк, в бессильной ярости заскрежетав зубами.
— Герберт, найди в себе силы выслушать меня. Ты гневаешься, но пойми, что гневом не победить зло, так ты только усилишь его. Зло побеждается лишь добром, а ненависть — любовью. Вспомни, что сказал всемилостивый Господь и Учитель наш: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас». Ты дал страшную клятву, хотя знаешь, что Он сказал: «Не клянитесь вовсе, ни головою своею, потому что не в силах сделать ни одного волоса белым или чёрным, ни небом, потому что оно — престол Божий, ни землёю, потому что она — опора ног Его, ни Иерусалимом, потому что он — город великого царя». Ты винишь Господа нашего в своей утрате, хотя понимаешь, что виной всему воля злого человека. Ты рыдаешь в жестокой печали, зная, что жизнь свою мы творим своими руками. Не пачкай рук своих местью. Вспомни, что сказал Иисус: «Каждому воздастся по делам его». Не плачь. Окрепни сердцем в мужестве. Вспомни о мужестве Христа, с которым нёс Он крест свой на Голгофу. Можешь ли равнять свой крест с Его крестом?
Незнакомец гладил по голове рыдающего, словно дитя, кузнеца. Странно: хоть Герберт был выше ростом и гораздо крупнее необычного рыцаря, рядом с последним он казался ребёнком. Трактир, в котором всё ещё находились три трупа, на полу валялись так и не пришедшие в себя наёмники, опрокинутые скамьи и разбитая посуда, вдруг наполнился каким-то сияющим спокойствием, тишина из пугающей превратилась в благоговейную — такая тишина бывает в готических храмах. Всё ещё всхлипывающего кузнеца посетило чувство, которое испытываешь, взглянув в глаза Иисуса на распятии. Даже подвывания лысого трактирщика о причинённых ему убытках стали как-то тише, неувереннее и, наконец, смолкли.
— Простите мою несдержанность, господин, — сказал кузнец, вытирая глаза кулаком, — и благодарю вас.
— Не зови меня господином. У человека может быть только один господин — он сам.
— Как же мне вас называть, сэр рыцарь?
— Меня зовут Ио.
— Не сочтите меня сумасшедшим или законченным грешником, сэр Ио, но с тех пор, как пропала моя дочь, я сам не свой. Вместе с ней я утратил смысл своей жизни. А ведь как счастливо я жил раньше! У меня была красавица жена, любимая дочка и возможность свободно трудиться. Старый граф был строгим и суровым человеком. Он мало вникал в наши дела — лишь бы деревня вовремя платила оброк. Никаких притеснений от него мы не видели. Наоборот, он всегда защищал нас. Но вот однажды он ушёл в поход и так и не вернулся. Его место по наследству занял его сын, и тут стали твориться странные вещи. Поначалу начали исчезать люди. В основном те, кто в одиночку выбирался за пределы деревни. Дальше больше: люди стали исчезать даже в деревнях. Теперь крестьяне боялись выходить за порог после захода солнца. Но и это не помогло. Однажды пропала целая семья, и прямо из дому. Вечером все они были дома: соседи видели свет в окнах и как хозяйка ходила доить корову. А утром дом оказался пустым. И ничего, никаких следов: ни крови, ни мёртвых тел. И решили мы тогда на сходе идти к графу — он-де разберётся с этой напастью. Стража долго не пускала нас в замок, но наконец пропустила. Мы рассказали графу о неведомых похитителях и попросили его помощи и защиты. Во время разговора граф стоял на высоком крыльце и надменно смотрел поверх наших голов. Когда старейшина схода окончил говорить, его сиятельство насмешливо промолвил: «Ну и что вы мне предлагаете сделать? Приставить по отряду солдат к каждому чумазому смерду? С чем тогда останусь сам?» — и отвернулся, давая понять, что аудиенция окончена. Но на обратном пути мой приятель, Юшко-гончар, сказал мне: «Что-то здесь нечисто. Не зря идёт молва о том, что граф продал душу Сатане». — «Постой-постой, уж не имеешь ли ты в виду, что это граф виноват во всех этих делах? И с чего ты взял, что он дружит с нечистым?» — «Всякое болтают. Кто-то, якобы, видел, как в лунные ночи из замка выходит молодой граф и пешком идёт в лес. Кто-то видел, как к окну его башни по ночам подлетает гигантский нетопырь. А один слуга из замка рассказал моему шурину, что как-то, проходя мимо покоев его сиятельства, заметил, как из-под двери течёт кровь. Кстати, тот слуга следующей же ночью выпал из окна своей комнаты. Правда ли, нет ли, но говорят, что когда его утром нашли, у него не было языка».
Тогда я отмахнулся от глупых суеверий, тем более что люди у нас пропадать перестали. Прошёл год. Мой дом в первый раз посетило несчастье. Умерла моя жена. Ещё осенью она заболела чахоткой и к Рождеству преставилась. Я сильно горевал, но моя доченька, моя Ялиночка, утешала меня как могла. Она говорила, что мама сейчас на небе, радуется среди ангелов и просит нас, чтобы мы не плакали о ней. Дочь помогла мне легче перенести горе. К тому времени ей уже исполнилось пятнадцать, она была красавица — вся в мать, — и соседи поговаривали, что быть мне с богатой роднёй. Но, видно, полюбило несчастье мой дом.
Однажды поехал я в лес запасти дров для кузницы и взял с собой дочь, так как наступила весна, природа расцветала прямо на глазах и в лесу было чудо как хорошо. Пока я рубил и складывал в телегу дрова, Ялина рвала цветы, пела песни и радовалась весне. Но вот солнце стало садиться, а телега всё ещё не была полна. Я велел дочери собираться, а сам пошёл за последней, самой большой вязанкой хвороста. Когда я дошёл к вязанке, почти стемнело. На небе замерцали звёзды, и лишь далеко на западе ещё светила полоска розового неба. Я не опасался за дочь, потому что волков весной не бывает, всех разбойников в нашем лесу вывел ещё старый граф, а новые как-то не прижились. Я уже взвалил вязанку на плечи и направился к поляне, где оставил телегу, как вдруг раздалось дикое ржание лошади, потом её топот, и следом за ним… я услышал то, от чего мои волосы встали дыбом и что-то оборвалось в груди. Это был крик моей дочери, даже не крик, а душераздирающий вопль, переходящий в утробное хрипение, какой-то жуткий хохот. Сломя голову я кинулся на звуки, но, выскочив на поляну, обнаружил только телегу — ни лошади, ни Ялины, ни похитителей. Не помня себя я метался по поляне, не зная, кого преследовать, в какую сторону бежать. Издав нечленораздельный рык, я схватил топор и стал в бешенстве крушить всё, что попадалось под руку — телегу, деревья, кусты. Долго я так бесновался, пока не упал на землю, задохнувшись от беспомощной ярости. Я так обессилел, что тут же заснул.
Проснулся я утром, и на меня обрушилось страшное понимание того, что я больше не увижу свою дочь, что не для кого и незачем теперь жить, что вся моя прежняя жизнь была иллюзией, красивым сном, а сейчас наступило отрезвляющее пробуждение. В отчаянии я бродил по поляне. Я наложил бы на себя руки, если бы не надеялся, что Ялина, может, ещё жива и нуждается в моей помощи.
Но постепенно уныние во мне уступило место недоумению. Что-то явно было не так, что-то не складывалось. Вдруг как молния пронзила мой мозг — я понял, в чём дело. Похитители, кем бы они ни были, просто никоим образом не могли бы скрутить Ялину и убежать, при этом не оставив никаких следов. Когда я говорю «никаких», я имею в виду ничего. То есть совсем ничего. Как будто они прилетели по воздуху. От поляны до того места, где я рубил дрова, было всего дюжины три шагов; обратно я пробежал это расстояние вдвое быстрее, нежели шёл туда. Однако когда я выбежал на поляну, никого на ней уже не было, как не было и ничьих следов. Я неплохой кузнец, но, кроме того, я хороший охотник. Я могу различить след даже на каменистой почве. Но тут я не увидел ничего. Это очень странно. И почему убежала лошадь? Я сам делал упряжь и могу поручиться, что она выдержит трёх таких лошадей, однако она оказалась оборванной. И ещё: по быстроте случившегося несложно понять, что похищение готовилось заранее, то есть где-то на поляне нас поджидала засада. Но, сколько я ни рыскал по кустам, я не нашёл никаких следов. Моя голова просто лопалась от вопросов, на которые я не знал ответов.
Раздавленный тяжестью произошедшего, я пошёл домой. Взгляд мой блуждал, я еле переставлял ноги. Даже плакать уже не осталось сил. Я был опустошён. И вдруг я остановился как вкопанный. На дороге передо мной был след. То есть следов было много, и людских, и конских, так как началась весна и земля ещё не просохла. Но этот поразил меня тем, что был не похож на остальные: нечто огромное оставило след, похожий на человеческий, волчий и птичий одновременно. Я стоял как поражённый громом, не зная, что и думать. Я отказывался верить своим глазам. Но от этого след не пропадал. Вернувшись на несколько шагов назад, я увидел ещё один такой же, дальше — ещё и ещё. Бледный от волнения, с азартом ищейки я бежал по следам. Вот они завели в лес, вот впереди показалась та поляна, на которой всё произошло. Подобных следов было полно возле телеги, частично они были затоптаны мной же. Наконец они привели меня к могучему дубу с густой кроной. Именно от него они и начинались. Не теряя времени, я снова пустился по следу, теперь уже в обратном направлении. Хотя я почти сутки ничего не ел, я бежал так быстро, как только мог. Вот закончился лес, вот то место, где я впервые заметил след. Я остановился лишь тогда, когда понял: следы ведут в графский замок. Но я упорно продолжал идти, надеясь на какое-то чудо, что хоть чем-то поможет мне в поисках дочери, пока не упёрся в скалы, на которых стоял замок. Теперь он возвышался надо мной, зловещий даже в полдень, при ярких лучах весеннего солнышка. А след… Он просто заканчивался перед отвесной скалой. Это было какое-то наваждение. Я опустился на колени, чтобы на ощупь убедиться в реальности виденного и… канул в бездну забытья.
Очнулся я оттого, что продрог. Наступил вечер, и солнце уже садилось. Я ненароком взглянул на землю и даже опешил: никакого следа не было. Там, где всего несколько часов назад я видел чей-то отчётливый след, было абсолютно ровное место. Я чуть прошёл обратно — тот же результат: никаких следов, кроме моих собственных. Я посчитал тогда, что это мой рассудок, не выдержав утраты, помутился. Единственное, что мне оставалось, — пойти в пустой холодный дом и лечь спать.
Долгое время все в деревне считали меня сумасшедшим, да я и был им. Жил как в чаду, не реагировал на людей, не отвечал на вопросы. Я страшно исхудал и одичал. Без конца бродил по округе, глядя на всё пустым, бессмысленным взглядом. Люди стали сторониться и бояться меня. Если бы так продолжалось и дальше, я просто бы умер от истощения. Но в один из дней я снова получил смысл существования.
Однажды, проходя мимо графского замка, я набрёл на мусорную кучу. Сюда слуги сбрасывали со стен всякий мусор. Вдруг в этой куче что-то привлекло моё внимание. Я присмотрелся внимательнее и… кровь застыла у меня в жилах. Это было платье моей дочери. Я схватил его, прижал к лицу. Да, это было оно! Ещё ощущался едва уловимый запах кожи Ялины. Моё сознание сразу прояснилось, мысль заработала необыкновенно чётко.
Я вспомнил, как за неделю до пропажи Ялины граф со своей свитой проезжал через деревню. Ялина тогда сидела у ворот с подругами. Я как сейчас помню его равнодушный, ничего не значащий взгляд, скользнувший по девушкам. Так вот кто устроил это чёрное дело! Вся картина сложилась. Оставалось неясно одно: как этому подонку удалось выкрасть Ялину и при этом не оставить следов и кто этот ловкий похититель. Виденные мной следы я посчитал плодом моего больного воображения. Что бы там ни было, я поклялся отыскать дочь или хотя бы отомстить за неё. Тогда я отправился домой, помылся, постриг волосы и бороду, привёл в порядок запущенное хозяйство. И стал ждать.
С тех пор вот уже четыре месяца я живу в постоянном ожидании, что граф высунется из своей цитадели, и я смогу поговорить с ним по душам. Но он словно чует опасность, моя дочь до сих пор не отомщена. И ещё, — тут кузнец замялся, — последние несколько дней меня не покидает чувство, что за мной кто-то наблюдает. Знаете, ощущаешь, будто тебе в спину пристально смотрят. А сегодня утром я увидел возле собственного порога тот след…
Слова кузнеца были прерваны топотом копыт, криками и звяканьем оружия. В трактир вслед за выбитыми дверьми ввалилась толпа кнехтов и рыцарей. Вперёд вышел, растолкав остальных, один из рыцарей, видимо, главный. Осмотрев помещение и остановив взгляд на чужаке, он произнёс:
— Я, Эрик из Айринваля, командор войск Фридриха фон Гело, графа Неверлендского, уполномочен схватить вас, сэр рыцарь, и доставить к его сиятельству для суда над вами за убийство капитана и рядового графской гвардии. По законам герцогства Ангиемского, подданными которого мы имеем честь быть, такое преступление карается смертной казнью через повешение. Извольте следовать за нами!
Вся эта высокопарная речь была произнесена таким напыщенным тоном, что трактирщик за стойкой снова завыл и запричитал. Однако на незнакомца она не произвела никакого впечатления. Он только поднялся в знак уважения к говорившему.
— А известно ли вам, сэр Эрик, — сказал незнакомец с каменным спокойствием, — что по законам герцогства и капитан, и вышеупомянутый рядовой десять раз должны быть повешены за многочисленные убийства, грабежи и насилия, совершённые как в пределах герцогства, так и вне его границ? Известно ли вам, что сам его светлость герцог, да и ещё не менее полудюжины владетельных лордов назначили немалую награду за головы этих двух негодяев!
При этих словах лицо незнакомца стало таким суровым, что стражники, намеревавшиеся взять его, оторопело отшатнулись.
— Значит, вы посланы его высочеством, сэр? В таком случае примите мои извинения, — сказал командор.
Стражники отодвинулись ещё дальше, а некоторые даже склонили головы.
— Нет, я не имел чести быть посланником герцога. Но я прежде всего человек. Потому я был посланником своей совести. А вы, сэр Эрик, вы в ладу со своей совестью?
— Я выполняю свой долг!
— А я выполняю свой.
— В таком случае извольте следовать за мной.
— Сэр Эрик, — незнакомец чуть насмешливо улыбнулся, — я уважаю вас как смелого солдата и верного вассала. Ваш суверен, несомненно, приобрёл в вашем лице ревностного служаку. Но перед тем, как меня «схватят», позвольте сказать несколько слов этому человеку.
Он подошёл к Герберту. Улыбка на его лице из сухой и насмешливой стала чудесно тёплой и дружественной. Глядя кузнецу в глаза, он промолвил:
— Герберт, у меня к тебе просьба. Переночуй сегодня в трактире, не ходи домой. У меня нет времени объяснить тебе, в чём дело, но, пожалуйста, послушайся меня. Собери всё своё мужество. Ты очень сильный человек. Я должен сказать тебе: ты в опасности. Но сам ничего не предпринимай, обязательно дождись меня. Всё не так просто, как ты думаешь. И помни: по-настоящему чистому и светлому человеку никакое зло не может причинить вреда. Оставайся в Боге. Я скоро вернусь.
По мере того как он говорил, лицо кузнеца из угрюмого становилось умиротворённым, словно Ио передавал ему взглядом и голосом своё спокойствие. Странно: хотя Герберт знал его меньше часа, всё его существо было заполнено любовью и доверием к необычному рыцарю. И сейчас, когда незнакомец уходил, окружённый толпой вооружённых воинов, сердце сурового мужчины снова ощутило горечь утраты, как будто отняли что-то дорогое.
На улице командор обратился к незнакомцу:
— Я вынужден просить вас отдать ваш меч. Я видел трупы. Такие раны свидетельствуют о том, что вы слишком хорошо владеете своим оружием. Друзья тех, кто сейчас лежит в трактире с перерезанными шеями, рассказывали о вас невероятные вещи и, судя по увиденному, я склонен им верить.
Тот, кто называл себя Ио, ответил:
— Неужели столько храбрых воинов боятся одного?
При этих словах сэр Эрик смущенно потупился, а конвоиры отвели взгляд.
— Хорошо. Я дам вам слово, что не причиню вреда ни вам, ни вашим людям. Надеюсь, этого будет достаточно?
— Ладно, я поверю вашему слову и оставлю вам меч, хотя этим нарушу свой долг и вызову недовольство его сиятельства.
Незнакомец в ответ лишь усмехнулся. Это можно было понять так: «У тебя просто не хватит духа отнять меч силой, вот ты и загораживаешь свою уступку словами».
Сэр Эрик вдруг понял, что он чувствует себя виноватым перед этим человеком. «Какого чёрта! — раздражённо подумал командор. — Какой-то убийца с большой дороги заставляет меня трусить и оправдываться!»
Но тут он поймал взгляд незнакомца и устыдился своей внутренней вспышки. Тот смотрел ему прямо в глаза мягким, добрым, всё понимающим, но одновременно стойким и неломким взглядом, который мгновенно успокоил раздражённого рыцаря. Незнакомец, кем бы он ни являлся, явно был сильнее всех графских воинов вместе взятых, и те остро ощущали исходящую от него огромную первозданную силу. Он походил на хищного зверя: сейчас, спокойно потягиваясь, он греется на солнышке, но в следующий миг может взвиться в прыжке, обнажив в страшном оскале клыки.
Вообще, вся процессия представляла собой необычное зрелище. Посреди дороги шёл арестованный рыцарь. Он не производил впечатления подконвойного. Несмотря на непролазное болото и холодный моросящий дождь незнакомец шёл легко и неутомимо. Солдаты, напротив, понуро плелись по грязи, еле переставляя ноги. Перья на шлемах конных рыцарей намокли, и они стали похожи на мокрых ворон, сидящих на заборе. Казалось, что это незнакомец ведёт их, а не они его — настолько сила духа первого превосходила.
Поскольку путь до замка был длинным, командор подъехал к арестованному с намерением скоротать дорогу за разговором. Но имелась ещё по крайней мере одна причина: странный рыцарь был симпатичен Эрику. Да, это звучало немного дико, и командор сам боялся в этом себе сознаться, но он уважал и признавал превосходство мужественного незнакомца. Уверенный открытый взгляд, расправленные плечи, прямая спина, решимость в движениях — и так ведёт себя тот, кто стоит на краю жизни, без пяти минут покойник! Эрик из Айринваля зябко поёжился, представив себя на месте этого человека. Он знал, что так спокойно себя вести он бы не смог. И потому, когда он заговорил, в его голосе звучала не приказная сухость, а неподдельное уважение и восхищение.
— И всё-таки, уважаемый сэр, скажите, зачем вы убили этих двоих? В то, что вы убили их по приказу герцога, я не верил с самого начала. Слишком вы не похожи на наёмного убийцу, охотника за головами. Признайтесь, они наверняка каким-нибудь оскорблением задели вашу честь?
— Мою честь невозможно задеть. Если бы дело ограничилось простым оскорблением, сейчас ваши коллеги были бы живы. Но они вознамерились убить меня, и я вынужден был защищаться. Не истолкуйте превратно мои слова о чести. У вас, дворян, бытует мнение, что честь нельзя задеть, если её нет. Я имел в виду другое: человеческая жизнь стократ дороже оскорблённой чести. Если бы я мог прекратить ссору иным способом, я приложил бы к этому все усилия. Знаете заповедь Господа нашего «Не убий»? Человек не может по собственной прихоти отнимать чью-то жизнь. Я и сейчас скорблю о том, что мне пришлось стать орудием судьбы. Но свою судьбу эти двое определили сами.
Немного помолчав, незнакомец спросил:
— Сэр Эрик, почему вы служите графу?
— Я не совсем понял, что вы имеете ввиду.
— Вы производите впечатление честного, справедливого человека. Я не могу сказать того же о том, кому вы служите.
— Причина проста. И мой отец, и мой дед верой и правдой служили семье фон Гело. За свою службу они получали щедрую награду. Почти половина земель, принадлежащих нашему роду, была пожалована моему отцу старым графом. После его смерти я так же верно служу молодому графу. И, что бы там ни говорили, я не задумываясь отдам за него свою жизнь.
Незнакомец задумчиво поднял глаза на Эрика, но, ничего не сказав, продолжал путь. В последних словах начальника графских воинов слишком явно прозвучала неуверенность. Нет, то, что командор с готовностью пожертвует жизнью ради своего сеньора, не вызывало сомнений. Неуверенность вызывало следующее: а будет ли правильным защищать жестокого и неправедного господина, содействовать ему в его тёмных делах.
Сейчас Эрик и сам не знал, правильно ли поступает, верно служа графу. А ведь раньше он с восторгом расстался бы с жизнью по одному слову своего сеньора. Но со временем всё изменилось. Слишком много жестокостей и несправедливостей совершал его хозяин. А потом поползли слухи. Сначала командор собственной рукой душил зловещие наветы на своего горячо любимого патрона. Служебное рвение мешало ему прислушаться к жутким разговорам. Но однажды, обходя посты, он остановился на стене замка. Картина ночных окрестностей завораживала. По небу стремительно неслись облака, сквозь которые проглядывала похожая на череп луна. Их отражения неровными тенями бежали по земле. Эрик собирался уже продолжить обход, но боковым зрением зафиксировал вдали какое-то движение. Резко развернувшись, он увидел крупную тень, что передвигалась по кромке леса. Тёмный силуэт был явно больше человека и даже медведя. В следующий миг странная тень пропала, словно растворилась в темноте. Но Эрик успел заметить две ярко-красные точки-глаза, окатившие душу холодом страха. Кто или что это было?
Командор был не робкого десятка, но ещё долго он стоял в оцепенении на гребне стены. Услужливая память высветила один эпизод годичной давности. Старый крестьянин, перед тем как его повесили за клевету на его сиятельство, заорал:
— Ваш граф — сам Сатана! В образе дьявола он выходит по ночам из замка, и горе тому, кто попадётся ему на пути. Тела несчастных он съедает, а души уносит к себе в преисподнюю. Обличье его — сама тьма, а глаза красны, как адское пламя! Вы все — приспешники Сатаны! Будьте вы прокляты, исчадия ада!
Крестьянин продолжал кричать, пока один из кнехтов, не выдержав его зловещего карканья, не вонзил кинжал ему в глотку, после чего долго ещё в истерике бил и пинал бесчувственное тело.
А через неделю, проезжая по лесу, теперь уже покойный капитан графской гвардии наткнулся на растерзанные останки семьи повешенного. В памяти зазвучал его дрожащий голос и всплыло перекошенное лицо:
— Эрик, я бывалый человек. Я видел горы трупов, я сам убивал и увечил. Но такого мне видеть не доводилось. Поляна по щиколотку залита кровью, а кишки растянуты по ближайшим деревьям.
После этих слов его начало рвать.
Стоя ночью на стене, Эрик ясно вспомнил эти давние случаи и, сопоставив с только что увиденным, пришёл к выводу, что либо он свихнулся, либо всё гораздо серьёзнее, чем он себе это представлял. Опомнившись, но ничуть не успокоившись, командор продолжил выполнять свои служебные обязанности. Проверив посты, он пошёл доложить непосредственно его сиятельству, что всё спокойно.
Подойдя к двери спальни, Эрик постучал и, не дождавшись ответа, переступил порог. То, что он увидел, заставило его замереть от ужаса. Посреди покоев плавало белое, как мел, с расширенными пустыми глазами лицо графа. Эрик пулей вылетел за дверь и опомнился только тогда, когда оказался в своей комнате. Долго не мог он уснуть, всё думал, но сильная воля солдата сослужила добрую службу: он заставил себя забыть то, что видел. И теперь появление этого необычного человека снова призвало его задуматься: а не идёт ли он на сделку с дьяволом, являясь правой рукой графа Гело и выполняя его жестокие приказы? Не поступает ли он нечестно перед своей совестью? По всем статьям выходило, что он виновен перед родом человеческим и Богом, милосердным Господом нашим, неся зло пусть даже и не по собственной воле.
Тяжёлые раздумья заставили командора поникнуть, согнули его гордую шею.
— Не вините себя, — прервал его думы голос незнакомца. — Прошлое скрылось за пеленой времён, и его не изменить, как бы мы того ни хотели. Но совершённые дела, пусть даже злые и недостойные, могут послужить толчком к переосмыслению своей жизни и совершенствованию себя, побудить к жизни во благо всего рода людского. Ничто не может помешать человеку обрести Бога в себе. Разбойник, которого распинали рядом с Иисусом, в свои последние минуты осознал неправильность существования без света в сердце. Через это он обрёл жизнь вечную. А вы… вы просто сделайте выбор. Что больше трогает вас: любовь или испепеляющая ненависть? Выбрать — целиком в вашей воле.
— Как вы?.. Как?.. Этого не может быть!.. — удивление заставило командора натянуть поводья. Он воззрился на незнакомца.
— Просто подумайте над моими словами, — сказал незнакомец, и строгое лицо его чудесно осветилось. А глаза… такие любящие глаза, готовые вместить весь мир, бывают только у святых или новорожденных.
Горячая волна затопила Эрика. Переполнившая его любовь вдруг сделала хмурое небо солнечным, а угрюмые лица людей — родными. Подобное чувство он испытывал в детстве, когда мама брала его на руки и, целуя его пухлую мордашку, говорила: «Я люблю тебя, сынок!»
До самого замка он не произнёс больше ни слова, подставляя мокрое от слёз лицо ветру.
ГЛАВА III
С грохотом упал подъёмный мост, позади остался крутой подъезд к воротам замка. Процессия вошла в арку ворот и очутилась в узком, похожем на колодец дворе. Слуги побежали уведомить его сиятельство, что преступник доставлен и ожидает его суда. Вскоре вышел дворецкий и, явно чем-то обескураженный, объявил, что его сиятельству нездоровится, а потому он поручает ему, дворецкому, проследить за казнью убийцы. Но не прошло и двух минут, как во двор выбежал слуга и сообщил, что граф в порыве милосердия отменяет казнь, и незнакомец может быть свободен.
При этих словах на лицах солдат отразилось явное недоумение и недовольство. Их командор, напротив, всем своим видом выражал облегчение и так и лучился радостью. Только на лице виновника событий не дрогнул ни один мускул. Он положил руку на плечо сэра Эрика, посмотрел ему в глаза и, молча повернувшись, пошёл к выходу. Возле самых ворот он ещё раз обернулся, и те, на кого падал его взгляд, вжимали головы в плечи и отводили взор.
К вечеру по замку прокатился слух, что граф при смерти. Неизвестная болезнь поразила его и в несколько часов довела до состояния полутрупа. Обострение началось в тот момент, когда в замок вошёл незнакомый рыцарь, заочно приговорённый к смерти. Некоторое облегчение наступило после того, как запыхавшийся слуга принёс помилование незнакомцу. И всё равно граф страдал. Невыразимые муки исказили его некогда красивое лицо, глаза ввалились и горели лихорадочным огнём, волосы прилипли к мокрому лбу. Он кривился от боли и царапал ногтями грудь, а временами бился в таких сильных припадках, что слуги едва удерживали его, прижимая к кровати. В глазах графа плескался страх, иногда в них мелькала ненависть, прямо-таки животная злоба, но тогда его скрючивало так, что синело лицо и трещали кости. Он пытался кричать, но зубы лязгали, а губы не слушались его.
Незадолго до полуночи граф приказал слугам убраться вон из спальни, предварительно потушив свечи. Когда все ушли, он сполз с кровати и что-то зашептал. В черноте комнаты выделялось только его лицо. В нём уже не было ничего человеческого. В темноте висела белая маска.
ГЛАВА IV
По дороге шёл человек.
Уверенный прямой взгляд, расправленные плечи, решимость в движениях. Несмотря на непролазную грязь, плохую дорогу и жутковатую тишину осенней ночи человек шёл легко и неутомимо. Глаза его своим сиянием соперничали со звёздами, мерцающими на чистом небосклоне. Их божественный свет делал ночь светлее.
Человек сошёл с дороги и направился полями. Остановился он посреди широкой пашни, разделяющей лес и графский замок, зловещие очертания которого в лунном свете становились нереальными, фантастическими.
Человек вынул меч, воткнул его в землю и обратил лицо к небесам с немой просьбой или молитвой. Долго он всматривался в небо, и взгляд его из сурового стал полным неземной доброты и любви. Наконец он опустил голову и прикрыл глаза. Он не смотрел на то, как от леса отделилась крупная тень и огромными скачками стала приближаться. Серебристый свет безучастной луны заливал лес, замок, поле, спокойно стоящего человека и бесшумно несущийся на него сгусток самого чёрного мрака преисподней, существо, которое вряд ли могла представить даже чья-то очень больная фантазия, само олицетворение тьмы.
Отвратительная тварь сделала последний прыжок, отделявший её от человека. И тут он открыл глаза. Кошмарная образина, словно натолкнувшись на невидимую преграду, грохнулась наземь. Два красных, как рубины, буркала источали адскую злобу, широкая пасть застыла в жутком оскале. Но полыхнул в лунном свете меч, и тварь, разрубленная на две половины, упала к ногам человека. Беззвучный вопль потряс окрестности и эхом отразился от стен замка.
А утром слуги нашли в спальне графа. Мастерским ударом разрубленный от макушки до паха, он лежал у окна…