Племя людей

П Л Е М Я   Л Ю Д Е Й

В капле росы отражается мир.

0.

…И был свет. И был мир, видимый и невидимый. И уже был Серёжа. И мир ждал его первого крика.


5.

…Крышка люка ржаво скрипнула над ним, и  железные внутренности бывшей чудо-машины, лишённые привычной игры света и тени, растворились сами в себе. Снаружи раздался смех, потом звуки отдалились, какое-то время наполняли пространство то справа, то слева от него, потом умчались вперёд и затихли. Серёжа ждал.  Вот сейчас злая шутка закончится, люк снова скрипнет, и он выберется наружу, в другой – привычный - мир. Но – нет: секунды падали вместе с капельками дождевой водички, просачивающейся сквозь незримые поры металла, и это были единственные оставшиеся звуки во всём мире. И пришёл страх – из темноты, из этих звуков, из ниоткуда. Про него забыли? Или нарочно оставили здесь, на свалке военной техники (он был сыном одного из приложивших руки к этой свалке человека, и слова «военная техника» имели для  пятилетнего Серёжи вполне конкретное значение: иногда оно было связано с огнём и грохотом, а иногда просто с грудой металлолома, пригодной для игр – вот как сейчас). Однако, какая же это теперь игра? А может – это проверка со стороны его старших друзей? Тогда надо просто ещё немного подождать. И не трусить, ни в коем случае не трусить… Серёжа всхлипнул. Да-а, легко сказать! А вы вот попробуйте-ка не струсить, когда вас проглотило чудовище и не хочет выпускать. А  хотя – почему не хочет-то? Может, как раз и хочет? Он потянулся руками к люку, из-под которого не пробивался ни один лучик света, к этому уже ощущаемому им провалу в темноте, больно ткнулся локтем об услужливо подставленную темнотой железяку и упёрся ладонями в крышку. Она не поддалась. Тогда он напряг всё своё тельце, но крышка всё равно не поддалась. Ни на чуть-чуть. Серёжа тихонько завыл, зашмыгал носом, заработал кулачками, преграждая путь слезам, а они  всё лились и лились…  А потом он отчаянно захотел в туалет – по-большому, забился куда-то в угол, снял штанишки и, ни о чём не думая, облегчился. И – действительно: стало легче. А потом очень сильно запахло. Невыносимо сильно. Тогда он зарыдал в голос и стал бить нежными ладошками в эту преграду между ним и другим – привычным – миром, который никогда так не пах. Когда ладошки засаднили и удары стали отдаваться уже в голове, над ним вдруг явственно скрипнуло и на глаза легла полоска света. Он, ощущая в себе лишь гул и пустоту, упёрся головой в крышку и весь потянулся вверх… И люк пошёл – ровно настолько, чтобы он мог протиснуться наружу, обдирая живот, локти и коленки. Выбравшись, он побежал домой, пытаясь обогнать надвигающиеся сумерки, ловко и не очень лавируя в нагромождениях того, чужого мира, внутри которого он только что был.
Потом выяснилось, что про него просто забыли. Так Серёже в первый раз в жизни пришлось выбираться из дерьма.

…В садике он подружился с девочкой, которую звали… Нет, пусть она будет просто девочкой. Они вместе играли, кушали и на тихом часе спали на соседних кроватях. Мальчишеский гонор, подстёгиваемый насмешками, ещё не проснулся в Серёже, и до поры до времени ему нравилась эта дружба. Но вот однажды, вместо того, чтобы быстро заснуть, девочка предложила ему показать писю, взамен на аналогичный показ с её стороны. Это потом уже Серёжа узнал, что девочки взрослеют быстрее мальчиков, а тогда он был не в курсе и согласился поиграть. Когда их застукала нянечка, видимо, к тому времени уже закончившая взрослеть и начавшая обратное движение, она, мало того, что сама долго прилюдно орала на них, так ещё и в подробностях пересказала затем увиденное и их родителям. Соответственно, ора стало ещё больше – о проблемах полового воспитания в том мире, где они жили, ходили лишь скабрезные слухи.  Серёга нередко в ходе своей жизни вспоминал  потом об этом непростом для него эпизоде, и ход его мыслей каждый раз был примерно одинаковым: «Ну как, как можно было забыть, что они всего на всего дети – любопытные и беспечные дети? Разве нельзя было спокойно им объяснить, что… ну, к примеру, что мальчики и девочки разные, и это хорошо, но тут кроется тайна, которую они разгадают, когда вырастут». И, уже выросший Серёга, глядя вокруг себя, думал дальше: «А то мальчик у мальчика может видеть – пусть сравнивают, это нормально, а если вот наоборот … Тогда сразу – языком по нервам, ремнём по попе. А теперь ходят вон косяками ладные да пригожие, и только членами друг у дружки и интересуются».  Нет, он не стал гомосексуалистом. Но после той стремительно прекратившейся (после такой-то подставы) дружбы отношения с противоположным полом у Серёги стали складываться нервно, да и девственности он лишился поздновато.
Вот, собственно, и всё, что касается вопроса о сексуальном воспитании детей.
М-да.

10.

Школа в военном городке была ещё новая, кирпичная, трёхэтажная, добротная, сворачивающаяся в букву «П» и выворачивающаяся из неё далее подсобными помещениями. Главный вход венчала массивная двухстворчатая дверь, которую представители младших классов открывали не без хлопот. Выходила дверь, естественно, на парадную лестницу, которую каждое лето лениво штукатурили, а она также лениво, не теряя достоинства, осыпалась затем в период обильных дождей и снегопадов.
Серёжа начал ходить в эту школу регулярно – шесть раз в неделю – после очередного переезда семьи на новое место службы отца. Парты в классах были ещё единой конструкции, громоздкие, с неудобными скамьями и наклонными столами с отверстиями под чернильницы. Массовая замена мебели началась года через три, а пока… Пока и так было очень даже ничего.
Учился он хорошо – желание подкреплялось цепкой памятью. Родители в школе появлялись лишь планово, выслушивали, какой он молодец и спокойно продолжали заниматься своими делами, всё меньше интересуясь его. До поры до времени это себя вполне оправдывало.
В пятом классе Серёжа влюбился (а что? слово как слово) в отличницу Свету – начал  лихорадочно вертеть головой на уроках, чтобы через парту, у окна, увидеть в зыбком свете февраля её всегда сосредоточенное личико, нередко с закушенной губкой,  разглядеть и пресловутый непокорный локон, и испачканные пастой пальчики – как это всё было восхитительно, тревожно и нелепо! Наконец, томясь в вареве фантазий, вечно парализованный  столкновениями с чужими глазами, он решил действовать. Дружок, Макс, был допущен к тайне, после чего, непонятно каким завихрениям подчиняясь, заявил, что тоже влюблён в Светку (интересно, что Серёжа ощутил при этом лишь чувство гордости за свою избранницу). События начали развиваться стремительно, и к делу была привлечена их соседка по подъезду Танька, которая и взяла инициативу в свои руки, обещав завтра же узнать у Светки, кого та, в свою очередь, любит (ни больше, ни меньше). Так Серёжа дожил до первой своей бессонной полуночи. Конечно же, он был романтиком. Это отнюдь не говорило о том, что в десять лет все из нас романтики – о, нет! Но он, вкупе с горячностью, желанием поскорее всё завершить (несмотря ни на что), и вообще, с непрактичным складом своей души, безусловно, им был. Ну да ладно.
В школу он пришёл невыспавшимся, и с некоторым даже равнодушием взирал на то, как в большую перемену Танька подбежала к Светке и куда-то её увела. Серёжа уже чувствовал, что всё происходит неправильно, что слишком много людей участвуют в событии, что… Прибежала Танька, довольная сопричастностью к любовному треугольнику, хотя и не она была его главной героиней, и сообщила, что Светка любит маму и папу, а остальных, стало быть, не любит. Серёже было всё равно. Когда на уроке он неосознанно наткнулся на Светкин взгляд, то мучительно покраснел, до выступившей на лице испарине, от внезапного стыда, хотя она и смотрела на него с улыбкой (в каждой маленькой девочке уже живёт женщина). Это был конец – после этого он до дрожи боялся даже взглянуть в её сторону. А через пару месяцев она уехала – военный городок, знаете ли.
Однако верный способ пощекотать себе нервы Серёжа уже нашёл, и, когда вскоре класс пополнился Надей, он немедленно влюбился в её золотые (или рыжие – как кому больше нравится) локоны, не разглядев даже толком лица. Но тут всё разом пошло наперекосяк. Классный хулиган, не раз досаждавший ему списыванием, решил сам взять новенькую под свою опеку и, быстренько вычислив томные поползновения Серёжи, принял меры. Сам хулиган, памятуя о грядущих контрольных, вроде бы как остался в стороне, но вот два его дружка из параллели (тот класс вообще считался неблагополучным по поголовью отщепенцев, приходящихся на душу среднестатитического ученика) решительно вышли на первый план, и Серёжа  был отловлен в раздевалке, получил под дых – сильно, а потом и прямой в челюсть – не сильно, но очень обидно. В добавок ему было велено прекратить все шуры-муры с новенькой. Ох, как же ему было плохо после этой экзекуции! Как будто он снова оказался в том ржавом танке, снова в дерьме… Здравствуй, ещё одна бессонная полночь! И уже не хочется, чтобы утро поскорее наступало. Что же ему делать-то, а? Продолжать ухаживать за новенькой? Так ведь опять побьют. Какая уж тут любовь – страх один, а не любовь… Но ведь иначе выйдет, что он просто струсил – это он то, запоем глотавший Дюма и Джека Лондона! Нет, он кто угодно, но только не трус. Просто эта новенькая ему совсем не нравится – вот что. Лицо у неё какое-то… обычное слишком, что ли.
Мы рано начинаем обманывать себя, и быстро достигаем на этом поприще успеха. В первую очередь здесь отрабатывается умение находить изъяны в других, заостряя при этом как можно больше своё внимание на внешнем кипучем мире, дабы отвлечься от вредной привычки погружаться внутрь себя (психологи, кстати, очень это рекомендуют).
Серёжа записался в две секции разом – бокс и дзюдо, что было довольно глупо: нагрузки были приличные и там и там, он начал сильно уставать и иногда тревожно билось сердечко. Детворы было много, тренера частенько отсутствовали в то ли силу служебной необходимости, то ли энтузиазм в них начинал угасать, и тогда занятия сводились к беспорядочным свалкам и потасовкам. В них Серёжа окончательно  уяснил для себя, что ни драться, ни бороться ему не интересно: в случае победы ему становилось жалко соперника, а в случае поражения – себя. Золотой серединой поэтому в поединках для него была ничья, и Серёжа подсознательно к ней и стремился. Естественно, что тренера, которых всё же охватывал иногда спортивный зуд, особо его не замечали, а полученных всё же сумбурных навыков ему ну никак не хватало, чтобы отражать дерзкие наскоки плохих ребят, периодически раздававшие ему зуботычины для  порядка – гнев и праведная злоба наступали, когда экзекуция уже была проведена и он оставался один. Дошло до того, что ему велели стучать на других, по самым разным поводам. Конечно, он тут же мужественно решил, что доносить ни на кого не будет, и действительно, большей частью так оно и было, но иногда промолчать не удавалось, и тогда он городил небылицу на небылицу, окончательно топя какого-нибудь другого бедолагу, но себя он, конечно же, всегда убеждал, что сделал всё, чтобы выгородить того. В общем, он был хорошим мальчиком, а хорошие мальчики обычно не умеют ни сами постоять за себя, ни объединиться с другими такими же хорошими мальчиками для отпора плохим – чувство стадной безопасности у них атрофировано вследствие хороших бытовых условий.
Но он стойко продолжал реализовываться вовне: учёба, олимпиады, спорт, соревнования по футболу-баскетболу-пионерболу, актив школы, агитбригада…
И однажды у него зашлось-таки сердечко. Это было в кутерьме спортзала, когда слева в грудь вонзился шип и заставил его свернуться. Он кое-как с прижатыми к груди ладонями примостился на скамеечку, - жизнь без боли, бурлящая вокруг, не обращала на него никакого внимания. Шип не давал вздохнуть. Мир вокруг раздвоился, размылся, преломился и стал чужой, далёкой и размытой, радугой. Он не испугался, нет – на это не было времени, он только по-детски недоумевал на происходящее. А потом боль ушла также внезапно, как и появилась. «Что же это было?» - не раз потом на разных стадиях существования задавал он себе вопрос. Кардиограмма у него всегда была в порядке. Что, оторвалась какая-нибудь бляшка в сосуде и перекрыла его? А потом сердце, приспособившееся-таки гнать кровь на пределе, справилось ? И вовсе уж в онтологическом смысле – ему было вынесено предупреждение? Дан шанс? Любим мы задавать вопросы, на которых в этой жизни нельзя получить ответ…
А ощущение от присутствия сердца осталось после этого с ним навсегда. И тревожное ожидание чего-то внезапного. Ох уж страшное словечко «вдруг»…
А теперь немного забежим вперёд, чтобы завершить главу. Где-то года через два ему наконец повезло с тренером, и внимания со стороны последнего было вполне достаточным для того, чтобы Серёжу взяли в состав команды для показательных выступлений по рукопашному бою, на 23-е февраля (мол, вот – смена растёт). Всё прошло на одном дыхании. В конце, как водится, надо было что-то ломать – не головой, так руками, - и это были доски. Он бил последним – раз, два, три … и застрял на последней доске (сучок там был, что ли…). Уже смолкла музыка, шоу закончилось, а он всё  собирался духом для последнего удара. Наконец он заорал несколько громче, чем надо и… Есть! В вестибюле Дома культуры к нему, однако, подошёл памятный хулиган, небрежно процедил: «Ты, чё, не мог с первого удара сломать? Они же пиленные были – видно же…» В снизошедшем на Серёжу состоянии спокойной эйфории он только смотрел на обидчика и улыбался, не отвечая, и тот вдруг засуетился, что-то ещё пролепетал и быстро отошёл.
Внутри затрепетало тепло. Так он стал Серёгой. 


15.

У него было восторженно-подобострастное отношение к красивым людям и вещам; подсознательно он полагал, что они принадлежат к какой-то другой стороне жизни, нежели обычные люди и предметы. Высоцкий вон пел: «В восторженность не верю…», а Серёга верил, хотя и считал, что это не про него, постоянно гримасничая при этом перед зеркалом и натягивая на себя один фальшивый образ за другим.
А сколько же вокруг было красивых людей!  На первом месте в его иерархии, безусловно, царила учительница математики. Высокая, статная, с золотым отливом блондинка с внимательными синющими глазами и добрым, немного усталым (что вы хотите от учительницы?) и очень милым, милым, милым лицом – царевна, одним словом. Нет! Королевна. Старше Серёги раза в два и, естественно, замужем. Впрочем, никаких прав на неё он, конечно же, и не собирался предъявлять, будь она хоть и двадцатилетней девушкой на выданье – кроме одного: в тайне боготворить её. И не было в этом ничего плотского… ну, или почти ничего. Во всяком случае, сравнивать это с подглядыванием за купающимися ночью разудалыми вожатыми в лагере было ну никак невозможно. Там -  буйство гормонов, когда срочно надо было уединиться и снять напряжение (все мы прошли через это – чего уж там…),  здесь - трепет рыцарства, поклонение идеалу, и ничего постыдного и грязного примешиваться к этому было не должно.
Реальные девчонки по Серёге тоже сохли – кто сказал, что хорошие мальчики не могут быть предметом мечтаний? Ему писали записки, предлагая дружбу и всё остальное по списку, он читал эти послания, хмурился и оставлял их без ответа. Ему было не до мирской суеты - служение идеалу требовало жертв. К тому же, служить бесплотной идее было гораздо проще, чем  разбираться с тараканами в голове невесть что насочинявших себе девчонок. Ах вы, комплексы, комплексы…
К тому же, в пятнадцать лет на его взбудораженной   юношеской душе поставил своё клеймо рок’n’ролл, и музыка стала его безошибочным проводником в абстрактный мир грёз и фантазий. Искусство должно в первую очередь волновать, чтобы делать нас живыми, и с той поры, когда с первого раза он запал на хнычущую вальяжно-раздолбайскую гитару, ничто уже так не бередило его душу. Это стало его настоящей страстью, этой музыкой он хотел владеть. Японские кассеты  стоили дороговато, а с учётом наценки барышников  - так и просто дорого, и Серёга подрядился мыть полы в школе по вечерам за весьма умеренную плату, деля доход с предприимчивой администрацией школы. Мыл он их в течении полугода, до лета, болезненно перенося насмешки и борясь с постоянным желанием забить на эту ежедневную трёхчасовую экзекуцию. Характер у него с учётом переходного возраста ломался вместе с голосом, мытьё полов если и способствовало становлению, то незаметно для него самого и окружающих, и в отношениях с миром людей у Серёги  постоянно что-то трещало. Родителей стали вызывать в школу, указывая на падение успеваемости, гриву волос и вызывающее поведение. В знак протеста он сжёг дневник, перестал делать уроки, а потом, после очередной свары с предками, остро скучавших по былой безмятежности, на три дня исчез из дома. Акция получила известность, поскольку дни и ночи он коротал в подвале,  оборудованном в место для посиделок старшеклассников, и все желающие могли выказать ему своё сочувствие, а заодно и подкормить. Три дня Серёга непрерывно слушал рок, тренькал на гитаре, ел остатки с чужих столов, мёрз по ночам и тосковал по детству. Наконец он заболел, оглох на оба уха и очутился в госпитале, где было светло и тепло, после чего между ним и миром взрослых было заключено перемирие – он понял свою уязвимость, а они свою.
Выход из госпиталя стал для Серёги событием. Вдруг, на улице, у него защемило на вздохе в груди от хрустящей морозной свежести, и как тогда, в спортзале, мир стал чужим, хрупким и ломким, скрывающим за фасадом солнечного дня своего размытого радужного двойника… «Невыносимая лёгкость бытия» – когда позже он слышал эти слова, он тут же мог видеть их и в памяти.
К концу учебного года ситуация на фронте стабилизировалась, Серёга обзавёлся новым дневником, заполнять который, однако, категорически отказался, подстригся и в рваных джинсах в школу более не заявлялся. Взамен ему была куплена новая гитара и выделена ежемесячная надбавка на приобретение, естественно, кассет. У него, к тому же, в качестве необходимой добавки к имиджу романической личности, обозначился роман с Наташей, и месяц он регулярно ходил к ней в гости, познакомился с родителями, ел с ними уху и свободно забирал Наташку гулять. И, при всём при этом, чем дальше, тем больше Серёгин местечковый эгоизм вызывал у Наташки не слабый дискомфорт. Девушке в период осознания своей неповторимой женственности требуется особое внимание, а если постоянно чирикать ей о гениальности Ричи Блэкмора или Пола Маккартни, то ведь она может и послать всех гениев разом, в том числе и несостоявшихся. К тому же, Серёга никак не мог решиться её поцеловать. Он хотел, очень хотел  и представлял себе этот поцелуй, когда оставался один, но потом, в самый ответственный момент, когда Наташка уже закрывала глаза, его губы становились деревянными, руки не слушались, и больше всего ему хотелось просто-напросто испариться из этой комнаты, подъезда, проулка. Ему никак не удавалось повзрослеть и успокоиться и, хотя он и осознавал некую задержку в развитии, поделать с собой ничего не мог. Наконец, он решил, что Наташка не в его вкусе (ах, как пару лет спустя, когда он наконец-то преодолел  эту проклятую робость, он сожалел об этом!), написал ей какую-то заумную записку с маловразумительными стихами и стал от неё бегать. Наташка сначала пыталась с ним поговорить, больше для порядку, а потом покрутила пальцем у виска и махнула рукой. Она была не просто красивой девчонкой, но ещё и большой умницей.
Теперь можно было спокойно рвать струны и изливаться в мрачноватых стихах о неразделённой любви. Впрочем, этот его самиздат пользовался определённой  популярностью и, хотя голоса у него не было, но с наглостью тут было всё в порядке, и орал он самозабвенно. Девчонки строили глазки. Он, памятуя о былом провале, напускал на себя неприступный вид, деревенея при этом  изнутри. Алкоголь проблему не решал: несколько раз он, пьянея, чувствовал некий подъём и вседозволенность, но, вместе с тем, ощущал и некую брезгливость к себе. У него открылся редкий дар видеть себя со стороны; оставалось лишь научиться иронизировать над собой. Как только это пришло, он тут же и расстался с девственностью. Но это было потом.
А пока он делал отчаянные попытки повзрослеть. Как-то у него дома загостился не очень приятный ему одноклассник – слушал музыку, что-то пытался выбрать, шутил, острил и, видимо не понимал, что был в тягость. Наконец он ушёл. Пришли родители, и почти сразу же Серёге была предъявлена претензия по поводу пропавших из стенки отложенных денег. Проанализировав ситуацию, Серёга быстренько вычислил хорька и решил действовать по-взрослому. Он обратился за содействием к дружку Гоше –  боксёру и сорви-голове, который овладел навыками мордобития, беря уроки у солдата КМСника - уроки жёсткие, до кровавых соплей, но, вкупе с природными данными Гоши, оказавшимися очень  эффективными.  Для других дружба Серёги с Гошей выглядела несколько странной, да она такой и была, но до поры до времени они отлично ладили, пока как-то в одночасье разом не охладели друг к другу. Бывает – противоположности не только сходятся, но и разбегаются каждый к своим жизненным полюсам, это вам не голая физика. Итак, Гоша поддержал Серёгу во мнении, что гниду надо жёстко наказать, и во время  перекура за школой крысёныш (довольно наглый и здоровый, потому Серёга и обратился к Гоше), был сбит с ног, и, тяжёла дыша над ним, Серёга произнёс заготовленную фразу, разошедшуюся в народе: «Ты, сука, зачем эти деньги взял? Ты их заработал?» И пнул клептомана ногой в бок, а когда тот скорчился от боли, то ещё и ещё. Потом оказалось, что он зашиб тому почку. И никакого чувства стыда за неспортивное поведение Серёга при этом и близко не испытал, а испытал лишь холодное довольство собой. Быть жестоким иногда очень приятно.
А вообще по большому счёту друзей у Серёги-то и не было. Отчасти, наверное, причина была в издержках коллективного воспитания, порождающих одиночек. Жизнь состоит из парадоксов, и человек наиболее одиноко ощущает себя в толпе. Некоторым со временем это ощущение начинает нравиться; к их числу принадлежал и Серёга. Вообще, уже в эти годы он пришёл к заключению, что люди делятся на самодостаточных  и не очень и, естественно, приписал себя к первым. Душу изливать он действительно не любил кому бы то ни было. А время, размывающее грань между  одиночеством и тоской, ещё было впереди…
Жизнь кипела – ещё бы ей не кипеть в таком возрасте. Страну корёжило, кости трещали, плоть трепетала. Однажды на систему образования, влепившую ему «пару», обиделся Олежка, и это послужило поводом провести довольно не слабую акцию. Поздним вечером четыре шалопая исписали мелом серые стены школы суровыми изречениями из тогдашних газетных передовиц, типа: «Реформа пробуксовывает на учителе!» или «Нет плохих учеников – есть плохие учителя!» В процессе росписи Серёга чуть не звезданулся на  асфальт с карниза третьего этажа (попробуйте стереть!), а Олежка таки шлёпнулся, со второго этажа и на газон, но ногу подвернул. Риск того стоил. Наутро первые уроки были сорваны, шпана ликовала, учителя горестно качали головами. Историчка закатила Серёгиному классу внеочередную контрольную, а сама деликатно  в это время грызла шоколадку и бомбардировала  возбуждённых недорослей устоявшейся патетикой, вроде: «Тут всю душу им отдаёшь, а в ответ…». Серёге стыдно не было – ни тогда, ни после. Наверное, потому, что система образования всё-таки нуждалось в неформальной критике.
А потом было лето – последнее полноценное безмятежное лето, когда бардак в голове был ещё вполне уместен и простителен. Оно было жарким, и дикие пляжи лесной реки редко когда пустовали. Мошкара и оводы шли и шли в свои отчаянные смертельные атаки, часто бушевали грозы, кожа темнела, волосы выгорали. Серёга часто видел на  пляже Наташку, которая охотно принимала ухаживания со стороны какого-то, на взгляд Серёги, конченного зануды, однако он не мог не обратить внимания, как заботливо этот зануда вытирает полотенцем привлекательные Наташкины части тела, как задумчиво склоняет голову, внимательно выслушивая её, и рассеянно поглаживает при этом чужие коленки. Наташка цвела. Серёга бесился, и даже был готов, как овод, устремиться в жалящую бессмысленную атаку, но передумал. Он понимал, что виноват во всём сам -  что ж, оставалось лишь делать выводы. Серёга их сделал и быстро утешился.
А ещё был футбол. Их школьная команда выиграла отбор в районе и пробилась на область, и даже была близка выйти из зоны в финал. Серёга ловил кайф. Быстрый и в меру техничный, он находился в состоянии, когда реально «пёрло» и мяч не имел ничего против того, чтобы после его удара оказаться в воротах. На всю жизнь он запомнил  то упоение, с каким проходили чудные финты, как догонял он мяч на бровке и ловко вырезал его метров на двадцать прямо на стриженную макушку Тимура, как падал вратарь, бросаясь в одну сторону, а мяч после одиннадцатиметрового лениво катился в другую… На пенальти эта сказка и закончилась. Они проигрывали сильному сопернику, и минут за пять до конца игры вражеский защитник сфолил в своей штрафной. Бить вызвался  Серёга. И вдруг почувствовал мандраж:  недвусмысленно  напомнил о себе живот, и разом проступила тяжесть в усталых ногах. Отказаться? Н-ну уж н-нет, должно прокатить и на этот раз… Не вполне понимая, что делает, он неловко ковырнул мяч  и проводил взглядом его полёт. Мимо. Они проиграли.
Лето закончилась. Жизнь продолжалась.



20.

-Ну, если подзанять – наскребём деньжат-то… Главное, чтобы выгорело.
-Да как это может не выгореть-то, а? Спрос – с руками оторвут, только поставляй, мы и поставим – всё!
Костян начал заводиться. Пашка чесал нос. Серёга бренчал на гитаре. Всё было как обычно.
-Ну? Действуем! Я организую транспорт, и… тут всё - на месте. Вы едете в Энск.
-Вдвоём? А если местные наедут?
-Начинается! Ну, чешите впятером – двое в грузовике, трое в тачке, страховка будет. Пашок, долго репу ещё мять будешь?..
…План по затариванию баблом был вполне подходящий, в духе того времени. Брошенные государством советские люди испытывали сильнейший дефицит практически во всём, но, пожалуй, больше всего страдали от отсутствия туалетной бумаги, и начинали тихонько роптать. Газетами и книгами подтираться не хотел решительно никто – в силу противного чувства ностальгии  вкупе с раздвинувшимися рамками самосознания. Костян, у которого на всё это был нюх (он единственный потом из команды далеко продвинулся на этом весёлом поприще «купи-продай», раз уж не вышло  у него в силу объективных причин сделать карьеру  по комсомольской линии), запустил процесс, и вот Серёга уже мчит с Пашкой в «Камазе» в Энск , чтобы забить под завязку прицеп дефицитом. Дорогу он любил – поездом ли, машиной ли – да хоть на телеге, лишь бы перед глазами менялась картинка, успокаивая душу бесконечной перспективой. Сказывалась ли в этом загадочность болезненной русской души? Возможно.
Загрузились они без проблем – можно было бы и ещё, да налики с ноликами закончились. Пашке приглянулась улыбчивая, с шальной поволокой глаз, бухгалтерша, и он, не скупясь на бойкие банальности, отводил душу перед обратной дорогой. Наконец двинули,  уже почти в ночь. А когда ночь стала безликой реальностью, возникли и реальные проблемы – сначала в виде «гаишников», остановивших грузовик и долго выяснявших что, зачем и откуда, а потом, не успели они тронуться, как «ментов» уже сменили крепкие ребята, молодые и не очень, стриженные и нет, но все уверенно-наглые. Естественно, машина прикрытия куда-то запропастилась (а колесо спустило, блин, да ещё и ждать не велели – мол, скоро нагонят). Пашка – служивый, тёртый-перетёртый, тянул время, особо не прогибался, но и не хамил – не провоцировал. Серёга молчал и холодел изнутри – это была его первая настоящая разборка.
Наконец, со словами: «Ну вы, залётные, долго тупить-то ещё будете?» - противоборствующая сторона перешла тонкую грань между диалогом и прямым наездом. Липкий страх у Серёги вдруг исчез, накатило возбуждение, мир вокруг в режущем отсвете фар хрупко прорезался, чувства обострились до грани предвидения неизбежного… В ушах (никогда бы не поверил!) засвербила музыка. И почти сразу же, из прохладной безучастной ночи, послышался шум подъезжающей машины, тоже показавшийся музыкой. Силы сравнялись…
…Костян поднял стакан, взглянул на потрёпанных подельников, улыбнулся:
-Не горюй, черти! За удачу!
Серёга скривил разбитые губы, отхлебнул горькую, замычал.
-Как реализовывать-то будем? – прохрустел закуской Сашок, дёргая подбитым глазом.
-Не парься, всё на мази… Кликнем бабок, заберём паспорта под расчёт – пусть торгуют. С барыгами рыночными тож порядок – отстегнём и забудем. Наливай, соколики, гуляем сегодня!...
…Так у Серёги в первый в жизни появились реальные деньги; впрок они, однако же, не пошли. Стремительно наступило очередное лето, сами собой сдались экзамены в политехе, с помощью по большей частью случайных друзей и подруг обшарены все злачные заведения города, а деньги всё не хотели заканчиваться, и  даже после того, как Серёга съездил на побывку в городок и неделю поил всех знакомых появившимся  импортным консервированным пивом, они ещё продолжали оставаться в изрядном количестве. Тут на горизонте  появился Костян, и Серёга вошёл в памятное дело с мандаринами. Мандарины, как туалетную бумагу, складировать в подвале общаги не удалось – ремонт,  и пришлось оставить их на какой-то левой базе, как выяснилось, пропадать. Два дня пекло, и, когда приехали за фруктами, оказалось, что их уже выбросили на улицу от греха подальше, где они и догнивали. Нет, конечно у Серёги при первом знакомстве с мандаринами были подозрения, что они не все окажутся на столах, но чтобы так… Тут же разнервничавшийся Костян поведал, что за товар им до конца не уплачено, и они все теперь, похоже, встряли на неслабые проценты кавказцам. Серёга поначалу всё воспринял легко (чёрт с ним, с деньгами, как пришли – так и ушли), но когда окна съёмной квартиры, где они думали отсидеться, обстреляли, а потом пропал Сашок (его нашли потом порезанного на куски в мусорке), стало по-настоящему стрёмно. Решили разбежаться;  Серёга месяц жил у деда в деревне, пас коров на самом дальнем выгоне  и всё ждал, что вот сейчас по грязной улице проедет диковинная здесь машина с тонировкой , вылезут несколько волосатых громил и направятся к облупившемуся крыльцу… И однажды машина действительно приехала, но за рулём сидел Димон, который поведал Серёге, что кавказцев повязали менты, и что, в принципе, можно и воскресать. «Ты-то как сам, Димыч?» - осведомился Серёга. Тот покрутил челюстью. «Нормально. Семью сховал, а вот хату пришлось продать. Ладно, прорвёмся». Они здорово напились в этот вечер, поминая Санька, потом куда-то пошли, набрели на девок, и Серёга смутно запомнил Димона с гранатой в руке, орущего  что-то таким же пьяным и злым местным. Потом они пили с этими местными, жахнули лимонку в реку, ржали, блевали, плакали, дрались, братались… Утром с заляпанной гадостью душами тронулись в город.
После этого Серёга, как  это нередко случалось в его жизни, на какой-то срок близко сошёлся с Димычем, который подкупал его своим презрением к мелочам жизни. Изначально Серёга предположил, что это право Димон имеет, поскольку меньше других боится смерти (а что - у каждого свои таланты), но потом, уже на излёте их взаимоотношений, когда Димон успел развестись, бросить институт и единственной его целью стало любыми путями отмазаться от армии, Серёга решил, что тот просто раздолбай, да и трус к тому же. Что ж, категории суждений тоже имеют право быть. Впрочем, Серёга пытался применить их и к себе. Он-то – кто вообще? Да, кавказцев он испугался – значит, и он трус? А смерть – боится ли он её так, что на всё готов, лишь бы дальше существовать? В новомодных  книгах часто говорилось, что вера даёт ответы на все вопросы. Серёга проштудировал появившуюся литературу по православию, буддизму, даосизму, синтоизму и вовремя понял, что становится начётчиком. Больше всего, однако, в голове у него тогда отложилась космогония буддизма, он едва не хлопал в ладоши, когда читал дельно, без зауми написанный трактат о привязанности к мирской суете, деградации души, карме и воздаянию по заслугам. «Восьмеричный путь» Серёга тоже одобрил, но вот следовать ему в одиночку никак не получалось – наверное, карма подкачала. Поняв, что просветления в этой жизни ему скорее всего не видать, Серёга успокоился, перестал голодать и начал мучиться от желаний с едва ли не большей силой (потом, когда его  привлекло уже  христианство, он поразился тому, насколько же оно переплетается с восточной религией… Впрочем, до веры в живого Бога ему  тогда было также далеко, как и до просветления). Ну, до достоевщины не дошло – и то ладно.
В отношениях с противоположным полом у Серёги установился стабильный месячный цикл: вино, знакомство, обжимания, гуляния, скандалы, расставания. Светлым пятном в этой круговерти на какое-то (да что ты будешь делать!) время стала Оленька. Подруга девушки дружка, она решительно и очень по-женски положила глаз на Серёгу, с далеко идущими намерениями. Оленька стала частым гостем у них в общежитии, предпринимая недюжинные усилия свести к минимуму их вечный мужской бедлам, пока его  кореша, из мужской солидарности тут же рассасывающиеся кто куда по её приходу, не стали открыто ворчать. Даже не слабая Оленькина стряпня была признана в итоге фактором наглого вторжения, не говоря уже о новой скатерти и чистой посуде. Серёга не раз пытался мягко убедить Оленьку, что это всё лишнее в их холостяцком быте, для которого  достаточно было и еженедельных дерзновенных попыток вынести мусор; Оленька выслушивала его, потом спрашивала, стреляя синевой: «Тебе это неприятно?» Да нет, ему было приятно; ему нравилась  Оленька, небольшого росточка, ладная, очень уютная и терпеливая. Но какая-то сила внутри него сопротивлялась развитию их отношений, не давая заглянуть ей в глаза и сказать то, что, Серёга знал, она очень ждала : «Олька, чёрт с ней, с этой общагой, давай-ка вместе куда-нибудь переберёмся, а?» Ничего особенного в этой силе, конечно, не было – это был просто страх перед отказом от привычных маленьких радостей жизни, густо сдобренный эгоизмом. Оленька ждала – как выяснилась, свадьбы подруги, на которую она была приглашена свидетельницей, а он – очевидно, вследствие этого – свидетелем. Жених жил в большом частном доме, где и был организован мальчишник под жёстким присмотром старшего поколения. Серёгу попросили не перегружать организм ввиду завтрашних торжеств, и он решил быть паинькой. Всё прошло степенно - разошлись рано, надеясь отыграться в последующем. Утром Серёга с женихом мылись в бане, жених брился опасной отцовской бритвой – то ли у него ритуал был такой, то ли мозги с утра ещё плохо работали, - и отчаянно боялся порезаться. Обошлось. Свидетелем, к тому же трезвым, Серёга оказался не важнецким – фиглярничать, работая на публику, он не умел, да и не хотел, но худо-бедно со своими обязанностями в ритуальных игрищах справился, тем более, что помощников хватало. Оленька держалась куда естественнее, отчаянно билась за невесту и казалось, примеряла роль последней и на себя. Серёгу всё это вдруг стало напрягать, и он зашептал про себя фразу незабвенного Кисы Воробьянинова: «Ничего, водки выпью – развеселюсь…» Наконец  отзвучал марш, и все рванули из ЗАГСа, чтобы побыстрее усесться за столы. Началась настоящая работа. Жених постоянно толкал Серёгу в бок, чтобы тот подливал ему водку в шампанское, потом всем загорелось чокнуться с молодыми, но на то там и был посажен Серёга. Он проглатывал рюмку за рюмкой и, вдруг отчаянно заскучав по Оленьке, предложил ей сбежать во время совместного танца, но она только улыбнулась и шепнула ему: «Рано, нельзя нам… Ты только держись, ладно?» И он держался, сколько было ему отпущено природой. Проснулся он почему-то не с Оленькой на отведённой им кровати, а в бане. Круг замкнулся.
Обратно они ехали в переполненной машине, и Оленька сидела у него на коленях. Сквозь розовые очки похмелья он видел, какая она свежая и готовая к жизни, хотя и с поперечной складочкой на лбу и очень задумчивая. «Оля…Олюшка…», - зашептал он ей на ухо. – «Ты… ты прости меня. В следующий раз всё будет по-другому». Она взъерошила ему волосы: «Шалопай». Потом добавила: «Хорошо хоть, надрыва в тебе нет… Корочка легко отпадёт». Он ничего тогда  не понял. Но виделись они после этого только случайно. Что-то там отпало.
С барыжничеством Серёга не завязывал – так, суетился по-мелкому, – хотя уже знал, что это совсем не его стезя. Страна проходила стадию урывания, отжимания, обнагления, опошления – и при виде  каждого нового выбитого кусочка мозаики из прежнего уклада жизни на душе становилось всё гаже и гаже. Он начал попивать, хотя спорт ещё крепко довлел над ним. С профессией тоже вышла промашка – математику, как выяснилось, он любил лишь как отвлечённую абстракцию, перед физикой снимал шляпу за её достижения в области звукозаписи, а на остальные достижения технического прогресса ему было в общем-то наплевать. Рассеянные у него, оказывается, были мозги, гуманитарные…Совсем для другого ВУЗа. Ну, что уж тут теперь было поделать-то. Получив в конце концов на руки  свободный диплом вкупе с погонами лейтенанта-пиджака, словно знаки  подтверждения на его неотъемлемое внутреннее  право на любое последующее самоопределение, он, устав от суеты, отбыл обратно в городок, с энным количеством денег в джинсовых карманах и полным нежеланием как-то обустраиваться в этой мутной жизни.
Малая родина встретила его, однако, радушно – шалопаям без надрыва везде рады. Деньги были вложены в электрогитары, усилители и колонки, и на базе местного дома культуры нарисовалась вечно полупьяная группа «Илья и компания», во главе с вышеупомянутым Илюхой, гитаристом и рубахой-парнем  от бога, но с предательской меланхолией в глазах, за которой скрывалось  наплевательское отношение и  к божьему дару, и к козням чёрта. Серёга стал идейным вдохновителем проекта, активно строча загадочные вирши и подсовывая Илюхе витиеватое нагромождение аккордов, из чего тот легко сооружал вполне удобоваримые мелодии. Репетиции проходили легко, в окружении созревших для поцелуев малолеток, и иногда заканчивались драками с перезревшими для романтики мрачными юнцами призывного возраста. Криминал просто-таки гулял под боком, но им везло – заявлений на них не писали, а менты  в это новое время даже с пониманием относились к местечковым героям рок’n’ролла, орущих по вечерам со сцены: «Эх, бля, Родина – сколько душ угроблено!» Мать, терпеливо дождавшаяся момента, когда у него наконец-то закончились деньги, предложила ему на выбор две профессии – военного и милиционера, но Серёга только криво усмехнулся и ещё какое-то время жил непонятно на что, попивая самогон и покуривая травку. Отношения в семье, осененные ужасом уголовно наказуемых деяний, переросли в бесконечную склоку, и Серёга перебрался жить в военное общежитие, постоянно умудряясь просачиваться сквозь контроль на вахте (впрочем, через какое-то время это стало большой проблемой – его запомнили и решили обидеться). Долги росли, гулянки продолжались. Однажды собрались у кого-то там на квартире, поорали под гитару, а потом он долго говорил о жизни с Грином, молодым лейтенантом, уже обзаведшимся  молодой женой, вертевшейся тут же. Утром Серёга проснулся от эротических ощущений в мошонке и, продрав глаза, убедился, что молодая жена Грина делает ему минет,  лукаво поглядывая на него с непрекрытым ****ством. «Серёженька,  ты быстро кончаешь?» - мурлыкала она, а когда он с рычанием отпихнул её,  отвесив пощёчину, забилась в угол и заплакала. На другой день, окончательно протрезвев, Серёга направился на приём к начальнику районной милиции. К его удивлению, приняли его там благосклонно, с пониманием отнесясь к неизбежным грехам молодости…



25.


…Ну чё, Василич, вздрогнули!
Сергей послушно поднял стакан. Пить уже не хотелось, но водка исправно разливалась на троих. Они сидели в райотделе спаянной опергруппой – реагировали, стало быть, на оперативную обстановку в районе. Кроме Сергея, которого, несмотря на молодость, уже величали «Василичем» за серьёзный вид и грамотное раздолбайство, спиртное делилось между опером Юрой и экспертом Володей. Володя пил и вздыхал. Он недавно женился, и вдруг быстро осознал, что женился не на той, и теперь рвал себя на части между супругой и любовницей, которая хоть и давала ему исправно, но прощать женитьбу не собиралась и мстила, как могла. Жена, естественно, была в курсе этого геометрического противостояния, баба она была упёртая, отдавать мужика даже и не думала  и воевала за него звонко и с азартом: битьё посуды и дикий ор стали неизменной частью её программы по перевоспитанию «кобеля охреневшего».
Разговор не клеился. Юра посматривал на часы, выжидая момента, когда можно будет позвонить начальству и разойтись по домам, как вдруг, зараза, затрезвонил служебный телефон. Юра выслушал дежурного, хмуро спросил, обязательно ли выезжать и с досадой бросил трубку.
-Накрылась баня… Блин, вечно ноют, что бензина нет, а тут тащиться к чёрту на кулички из-за двух мешков комбикорма… Участковый завтра бы подъехал и разобрался, какие на хрен проблемы! Так нет, председатель, Аниськин недоделанный, сам там уже всё раскрыл, по горячим следам, сволочь, и требует нас. А он в друзьях у шефа – деньги отстёгивает на день милиции… Поехали.
Володя насупился. Ему хотелось как следует нажраться, наведать любовницу и дать потом достойный отпор жене. Широкое, приплюснутое лицо его и редкие волосы на крупной голове выражали крайнюю досаду.
Сергею было всё равно. Вчерашнее похмелье отступило, можно было и проветриться.
-Погнали…

Коровник, продуваемый всеми ноябрьскими ветрами, выглядел до того убого, что было непонятно, как тощие коровы там что-то ещё жуют, а не объявляют голодовку, чтобы без эмоций, по-коровьему, отойти в мир, наверняка лучший, чем  эти неубранные, недобрыми людьми построенные бетонные карманы. Пьяный сторож размахивал руками, тыча ими по большой части в складское помещение – двери, естественно, настежь – где валялись мешки для рациона несчастных, но стойких животных. Осматривать было нечего. Сергей попросил понятых – сторожа и крутившегося тут же председателя, крепкого мужчину с одуловатым красным лицом, очевидно, тоже поддавшего, но нареканий в связи с этим не вызывавшего, расписаться в пустом протоколе. Володя сделал пару снимков, и опергруппа двинулась за председателем, который солидно рассказывал, как он проезжал мимо на машине и увидел горбатую фигуру, тащившую казённое добро к себе в закрома.
-И ведь не первый уже случай – воруют, ещё как воруют! – а чем я скотину кормить буду? – печалился он, но его мутные голубоватые глазки и крупный решительный нос никакой жалости не выказывали. - А с тобой, Аркадий, мы ещё разберёмся, - вспомнил он тут про запинающегося в хвосте сторожа.
-А чё разбираться-то? – взъярился тот. – Ты двери сделай, раз хозяин, да деньги людям плати вовремя, а потом уж казни да милуй, буде есть за что…
-Тьфу, работнички! – зло сплюнул обвиняемый в нерадивости голова. – Пей меньше, деньги-то и появятся, да и совесть, может, заодно прорежется – ерунду нести не будешь…
Подошли к дому, стандартному четырёхквартирному бараку суровых советских времён.
-А зачем им комбикорм? – хмуро осведомился Сергей. – Своя скотина имеется?
-Да что там у них может иметься? - брезгливо бросил в ответ председатель. – Пропьют – и все дела… Вот, эта квартира. Знаю я, кто тут живёт, хорошо знаю… Давно этот Долин у меня на примете был.
Дверь с  улицы изнутри не закрывалась. Стукнув по ней для порядку кулаком, Юра, отодвинув бдительное начальство, первым вошёл в пустой тамбур (даже грязной обувки, и то там не валялось) и уже ногой двинул по второй дощатой двери. Подождал, рванул ручку, но дверь не поддалась. За ней почудилась какая-то суматоха, потом всё стихло.
-Так, значит… Откройте, милиция! Долин, открывай, говорю, иначе дверь вынесу!
Председатель согласно закивал. Сергей ждал. За дверью опять послышался шум, и на пороге возник худющий малец с пустыми глазами, что-то ещё жующий.
В комнате за столом сидела семья – мужчина, женщина, дети. Увидев вошедших все, кроме шустренькой прозрачной девчушки, перестали хлебать из чугунка и вяло уставились на них. Юра подошёл к столу, принюхался, заглянул в чугунок:
-А ведь они, бляха-муха, комбикорм сварили и жрут…
Сергей стоял, холодея от окружающего его убожества.  Люди, люди – как же вы так? Грязные занавески, немытые полы, перекошенная мебель, скомканное тряпьё на продавленном диване и чопорной старомодной кровати, как будто стыдившейся своего здесь присутствия… Неужели - иначе нельзя? Неужели, как коровам – в лучший мир без сожаленья? Когда комбикорм закончится?
- Вон, вон мешки в углу стоят! – засуетился председатель, никак не отреагировав на сообщения Юры. – Не успели ещё на самогонку выменять…
-Они у тебя в хозяйстве работают? – Сергей устало перешёл на «ты» – «выкать» тут было уже некому.
-Работал раньше… А потом нажрался и в драку на меня кинулся – ну, тут его работе конец-то и пришёл. Так ведь, Долин? Обещал я ведь тебе, что доиграешься, а? Помнишь, нет?
Высокий худой мужик с кудрявыми свалявшимися пепельно-белыми волосами и с залысинами, как у пуделя, ничего не ответил. Он сидел, ссутулив плечи, в старенькой фуфайке и ватных рваных рабочих штанах, и смотрел куда-то в угол, на свисающий там с гвоздика образ неведомой Сергею святой угодницы. Глаза его часто и резко, с надрывом, моргали, острый нос жалобно нависал над тонкими подрагивающими губами. За него вступилась жена, наверняка некогда озорная горячая пышечка, а теперь давно не следящая за собой с отвисшей фигурой женщина:
-В драку, говоришь, на тебя полез? – взвизгнула она. - Жаль, что только один раз до твоей рожи поганой дотянуться-то и успел, куда ему с тобой, боровом перекормленным, тягаться… Денег ты не даёшь, сколько на тебя  жилы ни тяни, вон – всё машины меняешь, под задницу свою уют ищешь, а остальных по полгода обещаниями кормишь… Кабанчик у нас был, так тебя ж  добром просили – дай кормов, ан нет – дождёшься от тебя! Милицию он тут вызвал, отомстить решил! А ничего он не воровал, а своё брал – понял?
-Ты что же, в самом деле людям ничего не платишь? – обернулся к председателю Сергей.
Тот нагло огрызнулся, брызжа слюной от злости:
-А вы мне тут не хамите, молодой человек, не хамите! Начальству всё будет доложено! А у меня здесь так – кто работает, тот и получает, а пьянь всякую я одаривать не собираюсь!
-Да кто у тебя получает-то? – окончательно взбесилась жена, и даже большие слегка на выкате карие глаза её полыхнули жёлтым, отчего всё лицо некрасиво осветилось. – Кто лес для тебя незаконно валит – тому ты суёшь, чтобы молчали! Товарищ милиционер, вы уж разберитесь с этим пожалуйста! Надо будет – я и заявление напишу!
-Пишите, я лично возьму его к производству, - со вздувшемся пузырём в душе тяжело выдавил из себя Сергей. – Разберёмся!
-Клевета! – взревел председатель, напугав девчушку, которая выскочила из-за стола и юркнула под в кровать. – А вы молодой человек, что-то слишком уж много тут на себя берёте! Приехал, понимашь ли, нетрезвым, и вместо того, чтобы преступниками заниматься…
-Заткнись, или с собой заберу за оскорбление при исполнении, - сказал Сергей, тихо, но так, что председатель выскочил из комнаты, хлопнув хлипкой дверью.
-Сколько у тебя детей-то, Долин? Трое? – получив утвердительный кивок, Сергей обратился к Юре. – Завтра же в администрацию наведаюсь… И Наташку подключу. А теперь поехали отсюда, пока я этой скотине не зарядил.
Он достал деньги, протянул жене:
-Возьмите, тут немного, но что-нибудь покушать купите… А ты завтра чтобы в отдел приехал. Сможешь на чём-нибудь добраться?
-Ты…это… Василич, погоди, не суетись, - хмуро заговорил Юра. – Комбикорм так и так изымать придётся. И… вот ещё что. Судимость у него имеется. Непогашенная. За кражу тоже. Так что закрывать тебе его надо. На трое суток для начала. А там успокоишься, времени хватит..
Сергей помотал  головой, в которой вместо хмеля остался лишь чугунный осадок. Подумал.
-Н-да… Собирайся, Долин. В КПЗ  хоть покормят тебя. Но сначала мешки обратно в коровник отнеси.
На улице Юра со словами: «Я сейчас, агентуру проверю», - ушёл куда-то в бок, а Сергей направился к «Бобику», старательно обходя председателя. Таскаться за Долиным он не собирался – какой смысл? Вернулся Юра с отвисшими карманами, поговорил о чём-то с потерпевшим, пожал ему руку и тоже залез в машину.
-Этот-то где?
-Придёт сейчас. Сержант! Встреть его и засунь в отходник.
Молодой милиционер-водитель, бубня что-то под нос, вылез из-за руля и начал топтаться снаружи. Минут через десять появился запыхавшийся Долин, угрюмый и молчаливый, ещё более жалкий, чем прежде. Провожать его никто не вышел. Тронулись.
-Эй, что ж баба-то твоя не показалась на дорожку? – спросил Сергей, обращаясь сквозь прутья решётки к съёжившемуся на скамье Долину.
Тот ничего не ответил.
Милицейский «Бобик» уверенно трясся сквозь ночь по  разбитой дороге. «Какое моральное право я имею его арестовывать?» - думал Сергей, провожая глазами тени, в свете фар выползающие из леса на дорогу. «Какое, бля, я имею на это право, а?» Он закрыл глаза и тут же увидел перед собой чугунок на столе, за которым сидели почему-то коровы с ложками в руках, а худенькая  смеющаяся ребятня водила вокруг них хоровод, напевая: «Ешьте больше, ешьте впрок, чтобы было молоко!» Машина резко затормозила, и Сергей очнулся. Приехали.
После быстрого оформления бумаг, дающих Долину право в течении трех дней столоваться за государственный счёт, он собрался было домой, но тут в кабинет зашёл Юра и выставил на стол бутылку с прозрачной жидкостью, очевидно, добытую на выезде при работе с местной агентурой.
-Первачок. Давай, подлечи нервишки. Закусь-то есть? У меня ни хрена…
Простое, но выразительное, без слюнявых переходов Юрино лицо отказа даже и не предполагало. Серёга вздохнул:
-Там консервы какие-то в вещдоках после кражи из магазина остались…
-Это из райповского, на площади который?
-Из него.
Юра почесал нос:
-Там после ревизии  ущерб вроде бы как  раз в двадцать больше насчитали, чем у тех бомжей товара с собой было, а скрутили их почти сразу. Как дело-то будешь закрывать?
Сергей вяло повёл плечами:
-Садовский обещал лично пообщаться с обвиняемыми, чтоб на себя всё брали, облегчили душу. Остальное детали.
Юра хмыкнул:
-Ну это да, у него же тёща там работает… Ого, тушёночка! Хорошее дело мы, брат, с ттобой раскрыли.
Разлили сразу чуть ли не по стакану. Ядрёная жидкость обожгла горло и упала в желудок, одновременно и согрев, и закрутив его. Пересилив спазм, Сергей ковырнул тушёнку, упёрся локтями в стол, положил голову на скрещенные ладони и приготовился  слушать Юру. Тот неспешно закурил, улыбнулся, начал сразу:
-Хороший ты парень Серёга, но вечно куда-то торопишься, как будто жжёт тебя изнутри что. Ну чего ты с этим председателем сцепился? Ну да, скользкий он мужичок, так лёгкие деньги кого хошь скользким сделают… Времена-то сейчас какие, а? Сердобольных никого уж не осталось. А пол деревни он худо-бедно подкармливает.
Сергей скривился:
-А на остальной половине мы раскрываемость делаем.
Юра поднял брови, отчего в лице у него проглянул мальчишка:
-Ну делаем, и что? Да им в тюрьме будет лучше, чем на воле такой сраной.
-А дети? Мать сопьётся окончательно – и в приют? Вон у Наташки весь стол такими материалами завален.
Юра зевнул.
-Ну а куда ещё? Хоть жрать будут три раза в день. Сознательных граждан из них, конечно, уже не получится, нашими клиентами будут…
Как-то сразу весело ухнуло в голове. Сергей поднял голову и пьяно заговорил куда-то в даль, неизвестно к кому обращаясь:
-Нет, ты посмотри, что со страной, суки, сделали… Президент и его рать охреневшая – их же за яйца вешать надо. Ладно, перед войной, в войну… да и после – победили, называется - траву жрали, но ведь какую державу отгрохали, столько народу костьми легло… А сейчас что? Что, я тебя спрашиваю?? – взревел он. – За пять лет – пять лет! – всё просрали, продались, суки, америкашкам , карманы набили – а остальные пусть комбикорм  жрут, как  скоты?… А ведь мужиков-то почти и не осталось : раз, два – и нету их, нету… Раньше вон и барина, и себя кормили, и детей по лавкам с десяток, а теперь спились, скурвились все, колымят, а не работают, друг другу глотки за рупь рвать готовы. Отучили их работать, отучили… Но я верю –слышишь!? – верю! – он саданул кулаком по столу, свалив почти пустую бутылку на пол, - что народится ещё на Руси новая порода, не скоро правда – для нас не скоро, а для истории это –тьфу! – народится и всем им нос утрёт…
-Так, - строго сказал Юра. – Хватит орать. Спать будешь здесь, я сейчас раскладушку принесу. Понял? К-куда пошёл? Сказано – здесь, значит здесь! Вот сучонок, руками ещё машет… Ну, хочешь на полу – спи на полу. Эка тебя развезло…
Сергей прижался щекой к чему-то шершавому и холодному, зашептал в пьяном полубреду: 
Нам, которых с распятья
Видеть мир заставляли...
За чужое ведь счастье
Мы века воевали.

Своего – лишь пригоршня,
Всё отдать бы ребёнку!...
Нету участи горше
Получать похоронки.
Потом всё вздыбилось, под веками полыхнуло пламя, и он заплакал обожжёнными глазами… 

Через три дня он вызвал в кабинет Долина. Тот уже не выглядел таким затравленным, но когда Сергей ему сообщил, что его до суда выпускают под подписку, недоумённо уставился на следователя.
-Я же… того… судимый уже.
Сергей поморщился:
-Шансов конечно мало, но месяца два ещё погуляешь. Я уж распишу перед судьёй и прокурором про твой житьё-бытьё. Да и дети – смягчающее всё-таки… Может, дадут по максимуму условно.
Долин махнул рукой:
-Да не мои это дети, вы же знаете… Отца у них родного в лесу деревом год назад задавило. Я думал, получится что – да только всё хуже и хуже выходит. Пусть она себе другого кого найдёт, получше, а то всё волчицей смотрит.
-Но ведь защищала же она тебя? – недоверчиво спросил Сергей, и тут же вспомнил, что никто из дома даже на крыльцо не вышел, когда Долина забирали.
-Характер у неё такой… В любой драке первая.
Сергей достал деньги, неловко протянул освобождаемому.
-Возьми, детям гостинцев купишь… Ты же мужик всё-таки, Долин. Попробуй работу найти. Знаю, трудно у вас с этим – но попробуй, сделай ты хоть что-нибудь, всё плюс для суда будет… Чего ты забыл  на этой  зоне? После неё ведь трудно оправиться, особенно таким как ты.
Долин угрюмо кивнул. Вид у него опять стал несчастным.
-Попробую.
В дежурке, куда Сергей зашёл с бумагами, ему передали, что шеф срочно просит зайти. Сергей вздохнул, поднялся на второй этаж, постучал. В кабинете, кроме начальника РОВД, Владимира Николаевича, находился и его зам по оперативной работе, майор Садовский.
«И этот тут как тут, праведник наш неугомонный…» Настроения не осталось совсем.
-Выпускаешь, значит, Долина? – без предисловий начал шеф. Большая лобастая голова его была чуть наклонена вперёд, лицо с неправильными, но располагающими к себе чертами нахмурено. Вообще он был хорошим шефом… насколько может быть шеф хорошим.
-Выпускаю, Владимир Николаевич. Дети там у него… Да и вообще, грязная история.
-Миронов, ты с чего так пить-то стал много в последнее время, а? На выезде нетрезвым тебя видели, на работу с запахом приходишь… Может, меры пора уже принимать? – Это Садовский, его стиль. Лицо смазливое, с желтоватым оттенком – говорят, из-за печени, потому и не пьёт; глаза красивые, чёрные, но с какой-то ухваткой предательской – никак не поймаешь.
Сергей вскинул голову, демонстративно поиграл желваками.
- Принимайте, товарищ майор. Виноват – отвечу.
-Ладно. – Шеф встал из-за стола, прошёлся по кабинету. – У тебя свой непосредственный начальник есть, к нему сейчас и зайдёшь. Я, собственно, что только хочу сказать… Неплохой ты вроде парень, Миронов, и работать можешь – этого у тебя не отнять. Виды у нас на тебя большие, вон, в академию посылать собираемся – ты только давай взрослей уже окончательно, а то устал я про тебя выслушивать – то драка на танцах, то родители несовершеннолетней приходят, жалуются, что ты ей прохода не даёшь. Тоже мне, профессионал… Преступника – на свободу, бабу нормальную найти – и тут прокол… Ты о чём думаешь вообще?
Сергей затравленно молчал. Оказывается, кто-то из Ксюхиных родителей прибегал уже в этот кабинет жаловаться… А может, и вместе приходили. Для взаимной поддержки.
-Молчишь? Я очень тебя прошу, Сергей -  думай, думай! – головой, а не причинным местом. А то всё в один час потеряешь, да ещё и под статьёй сдуру окажешься… Все ржать будут, а срок тем не менее получишь. Ступай.
В коридоре от тут же наткнулся на Николая Ивановича, начальника следственного отделения. Тот посмотрел на часы, потом на Сергея.
-Зайди на пару минут.
Иваныч был мужиком, и своих не сдавал. Но вставить мог крепко. Простоватое моложавое лицо его при этом реально начинало пугать своими метаморфозами, и попавшему под горячую руку начинало казаться, что его сейчас укусят за нос, тем более, что у всех в такие минуты действительно начинали чесаться носы. Вот и сейчас – в ноздрях запершило, и Сергей чихнул.
-У вас что, аллергия на меня, что ли? – недовольно покосился на него Иваныч. – Вожегов сейчас всего обчихал, и ты туда же. Ладно, это всё лирика. Долина выпускаешь?
-Выпускаю.
-Послушай, Василич… Не умничай, а? Формально он повторно совершил преступление, и должен быть закрыт. Я понимаю твои эмоции, сам был таким, поэтому поверь – иногда просто надо следовать букве закона. Для этого он и написан. Что голову опустил? Не будешь закрывать?
Сергей, не поднимая глаз, ответил:
-Нет. Под мою ответственность.
-Ага. Тебе, значит неполное служебное светит, а мне строгач. Получается, что и под мою тоже.
-Да никуда он не денется, Иваныч… - Сергей сузил глаза. – Вон, когда я ему сообщил, что выпускаю, так он даже в лице изменился – так ему у нас понравилось…
-Ну и какого чёрта ты сопли жуёшь? – Иваныч начал заводиться. – К прокурору с санкцией – и все довольны!
-Да не могу я! – повысил голос и Сергей. – Не могу, понимаешь? Формально, не формально… Я как представлю, как он из чугунка комбикорм этот хлебает, так сам себя скотом последним чувствую.
Иваныч снова посмотрел на часы.
-Ладно. Вижу, на смерть упёрся. Но, Сергей, заруби на носу – больше у тебя такие номера не пройдут.
Сергей снова чихнул.
-Пошёл вон отсюда! – заорал Иваныч. - Расчихались, слюнтяи…

А через два дня в кабинете у Сергея зазвенел служебный телефон и голос в трубке сухо произнёс:
-Зайди к шефу.
В кабинете у шефа Сергея посетило чёткое ощущение «d;j; vu»: располагающее к себе нахмуренное лицо шефа и непонятно чему радующаяся физиономия майора Садовского.
-Так, Миронов, хочу тебя обрадовать. – Владимир Николаевич снял очки, отчего его лицо стало выглядеть ещё более умным, и потёр глаза. – Ночью по вызову фельдшера из деревни Высоково на место прибыла наша опергруппа. В доме, где проживает обвиняемый, ранее судимый Долин, нашли лежащую без сознания его гражданскую жену. По всей признакам у неё закрытая черепно-мозговая травма. Придёт ли в себя – неизвестно. К фельдшеру в два часа ночи прибежала босиком девочка, дочь потерпевшей, сказала, что злой дядя убил маму. Вопросы?
Вопросов не было. «Тук… тук… тук…» - услышал он свой сердце, и тут же зашумело в ушах. Сквозь гул он услышал:
-Нет вопросов? Хорошо. Дело Долина у тебя заберут. По факту вновь совершённого им преступления будет проведена служебная проверка.
-Тут не проверку проводить надо, а дело возбуждать в отношении следователя за халатность, - подал голос Садовский.
-Возбуждайте, - почти не слыша себя, хрипло ответил Сергей. – Сами только не перевозбудитесь.
-Чего-чего, старлей? Чего ты там гундишь? – тут же среагировал Садовский, круто подавшись вперёд.
-Разрешите идти, товарищ подполковник? – обратился к шефу Сергей. – Дело надо в прокуратуру нести.
Тот только махнул рукой:
-Да иди уж куда-нибудь…
Сейчас он хотел только одного – добраться до своего угла и отдышаться, но услышал из-за неприкрытой двери кабинета Макса Вожегова дёрганный речитатив Долина, и зашёл к нему. Макс покосился на него, кивнул, и снова уставился на почти плачущего преступника.
-Да не бил я её, гражданин следователь, пальцем не трогал! – Долин задыхался от волнения. – Я ж поговорить с ней только хотел, прощенье попросить, что только в тягость ей, а она смеяться начала, выпила уже много…
-А ты был трезвым, да? – поинтересовался Макс.
-Да и я тоже уже лишку глотнул… Ну, смеялась она, смеялась, и давай затем  матом меняя честить, всего испоганила. Мол, и не мужик я, и вообще никто. А потом повернулась, и как была – раздетая – бегом к двери, да на улицу. Ну, я за ней – и обидно мне до слёз, и её жалко… Выбегаю на крыльцо – а она на земле рядом лежит, лицом к верху, и губы шевелятся. Я – к ней, трясти начал, по щекам легонько пошлёпал – никак не мог сразу в толк взять, что это с ней приключилось такое. А она глаза вдруг закрыла и вроде как дышать перестала. Я ей руку-то под голову засунул, приподнять хотел, и чувствую – липко там, руку к лицу подношу – батюшки, а она в крови вся! Тут-то я и понял, что она с крыльца это так упала, вон как торопилась. Ну, смотрю я на неё, что делать – и не соображу никак, а тут Светка из дома выбегает, мамку-то и меня увидала, закричала что-то страшное – я уж и не упомню, что – и, как была, босая, побежала куда-то – это по обледенелой-то земле!... Да за что мне всё это, за что! Пальцем я её не трогал, богом клянусь!..
Тут Долин закрыл лицо руками и затрясся от сухих рыданий. Сергей вышел из кабинета. Подумал, и решил прогуляться до закутка Натальи, рассудив, что показания с детей должна брать именно она. Он не ошибся. Наталья, миловидная блондинка с чёртиками в весенних глазах, в присутствии представителя районной администрации как раз заканчивала беседовать с худенькой вертлявой девочкой. После того, как они остались вдвоём, Наталья протяжно выдохнула и обратилась к Сергею:
-Ты не представляешь как тяжело… Трое детей – и все олигофрены.
-Что говорят?
-Что дядя мамку часто бил, и она его била – и смеются все при этом одинаково дебильно. По последнему эпизоду Светлана, самая старшая из этой троицы  и, видать, самая глазастая, выдала, что проснулась  ночью от криков, узрела выбегающую из  избы мать, а за ней и Долина, и сунулась к окну. Оттуда она якобы и видела, как Долин бьёт лежащую на земле мать. Ну, она выскочила на крыльцо, приняла мать за мёртвую и бросилась к фельдшеру.
-Как сообразила-то?
-Ну, там у них вся деревня – чуть что, так сразу к фельдшеру. Сергей, по ней надо назначать экспертизу, её показаниям грош цена! Ты бы видел эти все её ужимки, смешки, выражение лица – хитрое и какое-то ликующее одновременно – ужас!
-Да нет, Наташ, - устало проговорил Сергей. – Не будет экспертизы. И так в суде прокатит. А судья ещё и сессию выездную  придумает, чтоб на месте всех большими сроками попугать, вот увидишь… Ладно, пойду я. Спасибо тебе.
-За что, Серёжа?
-За искренность.

Дойдя всё-таки до своего рабочего места, Сергей сосредоточенно-отчаянно принялся печать обвинительное заключение по какому-то плёвому, но объёмному делу, на самой лучшей в отделе электрической машинке, жал на клавиши почти бездумно, не заботясь о стиле и орфографии. Не соизволив даже мельком пробежать глазами по готовому тексту, он пронумеровал страницы и сделал опись. Потом с сопроводительной запиской и делом под мышкой добежал до прокуратуры и отдал том секретарю под роспись. Вернувшись в кабинет, он вставил в машинку новый лист бумаги, на котором вскоре появилось следующее:

   Начальнику РОВД подполковнику Бекасову
                от ст. следователя ст. лейтенанта  Миронова С.В.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Прошу уволить меня из службы в органах по собственному желанию.
Дата, подпись



Сие лаконичное произведение он, как полагается, занёс сначала для ознакомления Иванычу. Тот ознакомился и вскинул на Сергея  одичалые глаза:
-Ты чего, Серёга, заработался что ли? Какое увольнение? Ты, старший лейтенант, в свои 25 уже старший следователь, на майорской должности, тебе в академию а новом году поступать, специальный набор открыли, для таких как ты, без юридического образования – какое на хрен увольнение? Ты же замена моя будущая, я два года с тобой как с родным вожусь – а ты линять? Что, накосячил и в бегунки решил податься? Остынь, Серёга! Ну, получишь строгач, ну с занесением – да мы все под этим постоянно ходим, с нашим-то ежовым законодательством! Что, Долин тебя пронял? Эх, зелень ты зелень – на таких делах паскудных и матереют, понял - нет?
Сергей выдержал натиск, и, не отводя глаз от сузившихся зрачков начальника (эх, как не хотелось всё же так уходить!) деревянным голосом ответил:
-Я за две недели все свои дела закончу, можешь ещё парочку подкинуть – справлюсь. И всё. Не моё это, Иваныч. Сопьюсь я тут скоро.
-Так… - Иваныч яростно потёр лоб. – Сегодня что – пятница? До понедельника чтобы я тебя не видел. По опергруппе подменят. Иди и думай эти два с половиной дня – думай, мать твою, думай! Не пей – а думай! Дур-рак! Не его это… а чьё тогда? Чьё?
Уже на выходе Сергей обернулся:
-Ты же знаешь – я упёртый, Иваныч.
И прикрыл за собой дверь.

В клубном закутке, где хранилась аппаратура и инструменты, в том числе и самый дорогой – синтезатор «KORG», на который деньги копились не один год, Илюха и Володя баловались водочкой. Вернее, принесённая в дар бутылка уже закончилась, и наступил черёд самогоночки, коей в райцентре, как и в тысячах других мест по России, торговали тсправно и задёшево. Эффект опьянения  с неё, правда был другой – очень уж быстро вся дрянь  с души начинала подниматься, но что же делать, если с середины восьмидесятых водка стала далеко не всем страждущим по карману? «Пей отраву, хоть залейся…»
-О, Серёга пожаловал! – легко, на расслабоне, обрадовался Володя. – Две недели не было… Чё такой смурной? Жулики одолевают? На вот, замахни стакан – не боись, не палёнка. Без димедрола и резиной не пахнет.
У Володи не было ног. Был сильный и красивый голос, отменный слух, он играл на баяне, клавишных, ударных, на всех гитарах – а вот ног у него не было. После армии обслуживал свадьбы, и в сорокаградусный мороз ночью не дошёл один до дома. Утром его нашли, к жизни вернули, но ноги та пьянка у него забрала. Он всё-таки женился на девушке, которая ждала его из армии, в обмен на обещание больше не пить. Сейчас у них было двое детей и довольно сложные отношения, потому что Володя слово сдержать не сумел. Как он сам говорил: «Зачешется нога ниже колена, руку туда сунешь, а там – чужое… Душа сразу и коченеет. Как не погреться?»
Илюха протянул Сергею стакан.
-С нами поиграешь сегодня?
Сергей втянул в себя несколько мутноватую жидкость, подождал немного, прислушался к чему-то внутри себя, и только потом кивнул. Он уже видел  афишу у клуба, в которой название группы «Илья и компания»  было исправлено местными маргиналами на «Илья и козлы». Также афиша сообщала, что выступление группы будет разбавлено традиционной  дискотекой.
Выпили ещё. Серёга, спохватившись, достал из сумки тушёнку и банку маринада, после чего Володя хотел его расцеловать, но Сергей уклонился.
-Вот что, мужики, - хрумкая огурчик, выпалил он. – Ухожу я из ментовки. Достало всё – мочи нет.
-Ай, молодца! – лицо Илюхи, с некоторым избытком суровости в чертах, расплылось в улыбке. – Давно пора. Давай краба!
Ручищи у него были те ещё – сжал так сжал, гитара в них просто изнемогала от желания поскорее выговориться.
-Куда подашься-то? – осведомился более прагматичный Володя.
-Да в армию вон давно зовут... Начальник связи три места на выбор предлагал.
Пошли на сцену, настраивать инструменты. Немного поджемовали и бросили – надоест ещё за вечер. Вышли покурить. Сразу же к ним подбежал какой-то развязный молодой человек, бросился обниматься с Ильёй, Володей, на Сергее, правда, остановился, ограничившись рукопожатием. Ни Илья, ни Володя особой радости от встречи с этим (как там его… Миша? Паша?) не выказали, и Сергею он тоже не понравился: много текста, и всё ни к селу, ни к городу. Правда, сгонял за водкой и колбасой. Распили и закусили прямо на сцене, после чего этот Паша-Миша ухватился за гитару Сергея, и тот не выдержал.
-Чё лапаешь без спроса? Положи, не порть инструмент.
Вертлявые и дёрганные с бесцветными лицами обижаются сразу и надолго, это Сергей знал. Вот и этот на какое-то мгновение беспомощно застыл, а потом стал восстанавливать подмоченное  реноме:
-Ты кто такой вообще? Водку мою, мля,  пил, так с хера ли теперь борзеешь?
Сергей тяжело вздохнул.
-Водку тебя покупать никто не просил, ты сам метнулся – от переизбытка чувств, наверное. Кто я такой – пошли выйдем, узнаешь…
-Боксёр, что ли? –несколько визгливо осведомился Миша-Паша. – Да клал я на тебя, понял?
Сергей направился было к нему, намереваясь взять за грудки и хорошенечко потрясти, но оппонент шустро соскочил со сцены и со словами: «Щас посмотрим, что ты за боксёр», - удрал в направлении входной двери.
-Зря ты так, - подал голос Илюха. – Парень-то гниловатый, сам махаться не будет. Приведёт кого-нибудь.
-Да и хрен с ним… - Сергею в самом деле было почти всё равно. Почти. В нервных сплетениях от возможной непредсказуемости событий, выраженной в этом словце, поселилась тревога.
Вскоре зал начал заполняться: сначала появились пигалицы-малолетки, потом нарисовался контингент  постарше. Самая солидная аудитория пока доходила до необходимого куража на частных подворьях.
Подошли и остальные члены группы. Вдарил «фуз» Илюхи. Кто-то радостно завизжал, несколько девочек и мальчиков попытались изобразить рок’n’ролл, но получалось у них, прямо сказать, не эстетично. Серёга сосредоточенно дергал струны медиатором и потел: сказывался недостаток практики. После того, как сыграли ещё несколько разномастных песенок, Володя включил фонограмму. Задолбила «попса», и началось настоящее веселье.
Сергей уселся на стульчик у стены, стал наблюдать за отплясывающими. Вскоре ему надоели все эти их  кривлянья и дёрганья, и он заскучал и рассердился одновременно. Ксюхи не было. Ну вот как это ещё совсем девочка, хотя и выглядевшая не погодам старше и сексуальнее, одним свои существованием смогла перебить у него охоту водить хороводы с многочисленными претендентками на его руку, желудок и сердце? Что, повзрослее и посексуальнее её не было? Да были… А преданнее нет. После того, как он однажды совершенно случайно в клубе (замер вдруг, проходя мимо, у причудливо освещённого цветомузыкой милого девичьего личика) пригласил её на танец и легко коснулся затем губами её губ, она приходила на все концерты группы, в какой бы дыре  им не приходилось выступать, крутилась у милиции, как бы случайно поджидая его и, конечно, частенько заглядывала в клуб, на репетиции, сидела у дальней стены и расстреливала оттуда его своими синими глазищами. Ксюха была настоящая северная красавица: немного скуластое почти идеальных пропорций лицо, всегда готовое осветиться ослепительной улыбкой; роскошная русая грива; статная,  плотная фигура. На момент знакомства ей было всего 16, но она обманула его, сказав, что ей почти 18. Конечно, у неё эта была первая сильная влюблённость. Вокруг Ксюхи постоянно вертелись сверстники, но она, избрав Сергея, уже не обращала на них никакого внимания. И через месяц он сдался. После концерта, в который раз наблюдая  её одинокую фигурку, последней уныло тащившуюся к выходу, он не выдержал, догнал ей и просто сказал: «Привет…» Она обернулась и улыбнулась так, что он ошалел от этого чуда, а потом заплакала. А потом он проводил её домой. А сейчас сидел и злился, что её нет.
Вместо Ксюхи перед ним откуда-то вдруг нарисовался дёрганный Паша-Миша, осклабился над ним:
-Ну что, боксёр, пойдём-выйдем? Или перетрухал уже?
-Да пойдём, - Сергей фыркнул и лениво повёл плечами, хотя под ложечкой противно засосало.
Вышли на улицу, в холодный октябрь, прошли мимо курящей, пьющей, гогочущей молодёжи и оказались за клубом. Там Сергей увидел поджидавшего их здоровенного громилу не меньше двух метров ростом и зловещей харей – другого слова в тот момент Сергей просто не смог подобрать.
-Ну вот, пообщайся для начала с моим младшеньким, - хихикнул Миша-Паша в предвкушении расправы.
Сергей молча разглядывал мордоворота, тот, в свою очередь, уставился на него. Где-то они пересекались, мельком, но пересекались…
-Да ты же мент, - вдруг баском выговорил громила. – Я тебя на пожаре у Чуйкиных видел.
-Ну, и дальше что? – процедил в ответ Сергей, испытая немалое облегчение от того, что  принадлежность его к нелёгкой и спорной профессии опознали верно.
-Ты чё на людей бросаешься, ментёнок? – держался за роль здоровяк. – Думаешь, управы  нет? Или бессмертным себя возомнил?
-А ты чё говно защищаешь? – уверенно отозвался Сергей, привыкший за последние три года к подобным высказываниям в свой адрес. – Он стрелку забил, а теперь за твоей спиной решил спрятаться?
-Так ты вроде как боец…
-Это он так решил. Заранее перебздел.
-М-да… - Мордоворот достал пачку, закурил, подумал. – Вмазать бы тебе как следует, ты вроде из правильных, сдавать не побежишь… - Подумал ещё. - Не, Мишаня, извини- тут я тебе не помощник. Сам разбирайся. – И, сплюнув, пошёл прочь, но  обернулся, нашёл взглядом Сергея:
-А ты всё равно дурак. Допрыгаешься когда-нибудь…
«Опять я дурак», - вяло подумалось Сергею. Обернулся было к Мишане:
-Ну что, залётный… - но того уж и след простыл.
Когда он зашёл в клуб, то сразу увидел Ксюху: она сидела у стены и высматривала кого-то (кого-кого – его, конечно!). Он специально подождал немного, пока она не наткнулась на него взглядом, чтобы увидеть её вспыхнувшие глаза и чуть робкую на людях улыбку. Сергей подошёл к ней, обнял, поцеловал в губы. «Плевать, пусть смотрят», - отрешенно отдалось в голове. На сцене появился Илюха с компанией, очевидно, углядел их нежности и тут же заиграл медляк их сочинения:

Купола грёз,
Сны из дождя
За ночь вознёс
Для тебя…

Песенка была про довольно мутную любовь, но не это было главное. Сергей покачивался с Ксюхой под ритм, что-то шептал ей в зардевшееся ушко и гладил спину, всё более сатанея. Она только улыбалась, крепче прижимаясь к нему и, казалось, не замечала ни разящего запаха сивухи, ни его состояния. Когда отзвучал последний аккорд, Сергей взял Ксюху за руку и потащил в пустую музыкалку. Закрыв дверь, он посадил девушку на колени и принялся истово целовать её глаза, губы, шею… «Бедненький», - прошептала ему Ксюха, - «Очень устал сегодня, да?» - «Уж она-то дураком меня никогда не назовёт…» - вспыхнуло где-то там, на грани реального и не очень, и он полез ей под юбку… До этого он ласкал Ксюху только руками, жалея и оберегая её девичество, но сейчас ему было не до правил игры. Он расстегнул ширинку, посадил её на колени, лицом к себе, и, когда это случилось, она тоненько вскрикнула и сильно-сильно прижала его голову к груди своими красивыми руками…


30.


-Рота, подъём! Тревога!
Сергей прохаживался по «взлётке» и наблюдал за привычной суетой. Полусонные бойцы метались возле своих кроватей, стараясь как можно быстрее напялить на себя обмундирование. Затем надо было ещё достать средства индивидуальной защиты, вещмешки и сымитировать получение оружия. Наконец через несколько минут часть выстроилась по расчётам, и Серёга занял место во главе своего отделения. В левое ухо ему сопел старший прапорщик Усачёв. Из канцелярии вышел командир, майор Беленький, солидный, с пузом (а ведь ещё два года назад носился взад- вперёд, что та борзая), небрежно посмотрел на часы, промолвил:
-М-да… - Повернулся к стоящему перед строем заму, принял от него доклад, затем опять упёрся взглядом во вверенную ему короткостриженную людскую массу:
-Здравствуйте, товарищи!
-Гав-гав-гав-гав! – дружно откликнулись те.
Официальная  часть закончилась и настало время неофициальной, до которой балагур майор Беленький был, скажем прямо, большой охотник.
-Луноходы, - начал он свою речь с недавно откапанного или подслушанного где-то словечка, прохаживаясь перед строем. – Старшина!
-Я!
-Завтра организовать внеочередную учебную тревогу! О результатах доложить мне лично!
-Есть…
Сергею даже не надо было смотреть на старшину, чтобы видеть перед собой его испитое лицо с кривящимся ртом и  недобрым взглядом. Григорьич, старой закваски мужик, в течении двух лет после прихода нового командира упорно продолжал считать его сосунком и всё горевал по старому, с которым прослужил бок о бок почти пятнадцать лет.
-Так… - Командир обвёл глазами строй. – А вот и главный луноход. Рядовой Архипов!
-Я!
-Ко мне!
-Есть!
Из шеренги второго отделения, старательно, но неуклюже чеканя шаг, вышел щуплый солдатик с заспанным и испуганным юношеским недозревшим лицом, застыл перед командиром. Тот обошёл его кругом.
-Неподстрижен, воротничок не свежий, бляха не чищена, вся форма в каких-то пятнах… Раздолбай! Почему не постирался?
-Товарищ майор, я стирался – не отстирываются… Я же водитель.
-Так для работ подменка есть! Или нет?
-Так точно, есть… Виноват!
-Раздолбай! – ещё раз со вкусом выговорил командир. – Старшина!
-Я…
-Загрузить сегодня лунохода по полной. На самое, так сказать, танкоопасное направление. А вечером пусть заступает в наряд по роте.
-Не получится, товарищ майор. Он на сопровождение едет. Согласно номеру боевого расчёта, - мстительно произнёс Григорьич.
Командир нахмурился, почуяв, что сияние вокруг него блекнет. Но корону снимать всё ещё не хотелось.
-Группа, слушай мою команду! – решительно гаркнул он. – Приступить к выполнению задач согласно номерам боевого расчёта! Надеюсь, все знают, что это такое? Разойдись!
Сергей всё это время стоял, тупо уставившись на начищенные «берцы». Его всегда бесило, когда на юнцах, оторванных от дома и насильно помещённых во враждебную для них среду, за что-то начинали отыгрываться сытые здоровые мужики, повышая собственную самооценку. Он и сам, бывало, срывался; потом ощущал жгучий стыд и давал себе зарок никогда больше не орать на солдат – но, конечно, срывался опять. Системе был не нужен его стыд, она питалась страхом и злостью.
До позднего вечера Сергей находился в группе сопровождения ракетного полка. Он скакал из агрегата в агрегат, где его тыкали носом в мелкие и не очень неисправности, что-то устранял, что-то оставлял на потом, выслушивая очередную порцию мата от осатаневших начальников всех рангов, пообщался даже с подъехавшим комдивом на предмет плохой слышимости в телефонной трубке, побежал проверять линию, вернулся, снова куда-то побежал… Мороз был за двадцать, а он всё потел и потел. На базу, где располагалась и его группа, он вернулся  ближе к полуночи, зашёл на пункт управления, представил доклад подполковнику Курганову. Тог выслушал, буркнул что-то на счёт «мудаков-связистов»  и опять уставился в телевизор. Сергей воспринял это спокойно, Курганова он уважал. Ему не раз доводилось слышать, как во время памятного путча подполковник решительно встал на сторону противников демократии и едва не пристрелил какого-то зарвавшегося хмельного старлея, назвавшего его «иудой». «Ты чё, мля, охренел совсем, мальчишка?» - орал тогда тоже не совсем трезвый Курганов. – «Я присягу давал великому Советскому Союзу, империи, которая никогда никому и не снилась, и изменять ей не собираюсь! Кого я продал по-твоему, с-сука? Россию? Да она из-за таких гадов, как ты, через три года раком будет стоять перед американцами!» Пророчество сбылось полностью. Через три года на боевые позиции полков были допущены американцы, среди которых были негры и накрашенные женщины, и, как, выразился кто-то, наверняка не один «педераст», а ещё через полгода пришёл приказ из Москвы готовить к отправке  в арсеналы наше самое мощной на тот момент в мире ракетное вооружение. Курганов выполнить приказ  отказался наотрез, послав комдива куда подальше. Потом он, скрежеща зубами, пил спирт прямо на командном пункте, плакал  и матерился, матерился, матерился… Если правда, что мат – это молитва дьяволу, то душу свою рогатому Курганов в тот день заложил по полной. В конце концов его скрутили и отвезли в госпиталь, где он и проторчал месяц, пока его часть расформировывали. Его не уволили:  командир и спец он был – каких поискать, а  сняли «звёздочку»  и понизили в должности. Сейчас он снова вроде бы был на коне, в прежних регалиях, почти всегда неприветливый и потухший; не знавший до этого, что такое госпиталь, он теперь каждые полгода уходил в неслабый запой и попадал на больничную койку, где его прокапывали и кололи, кололи, кололи…
Представ затем перед светлыми очами майора Беленького, которого больше всего из сказанного Сергеем заинтересовала встреча того с комдивом, на предмет, как это может коснуться лично его, майора Беленького, Сергей наконец добрался до своей мастерской в учебном корпусе группы, где его ждали еда, тепло и боевые товарищи, резавшиеся в преферанс. Ему тут же было предложено полстакана спирта с устатку, от которого Сергей отказался.
-Ну, было бы предложено, - сказал на это уже разомлевший прапорщик Волчанов, после чего пригубил из стакана сам и тут же объявил «мизер».
-Давно уже не пьёшь-то? – поинтересовался  у Сергея сидящий за столом старлей Мишуков.
-Два месяца.
Валерка хмыкнул.
-Мне столько не продержаться… Греби, Волчок, всё греби – поднимай горку, золотой ты наш!
Сергей прилёг на диванчик, который майор Беленький при каждом удобном случае второй уже месяц грозился сжечь, но то ли залёта подходящего в отделении пока не было, то ли майору нравилось шантажировать этой рухлядью Сергея, но диванчик пока стоял. Он почти задремал, когда на пороге их каморки возник дневальный по учебному корпусу, измотанный за день бессмысленной суетой почти до полного отупения, и как-то по-простому, совсем не официально обратился к Сергею:
-Товарищ капитан, извините, вас командир хочет видеть…
Нервно раздававший карты прапорщик Волчанов вскинул голову:
-Серов! Ты чё там сопли жуёшь? Обратись к начальнику, как положено!
-Окстись, Волчанов. -  Сергей поднялся и уставился на прапорщика тяжёлым милицейским взглядом, что почти всегда пресекало лишние разговоры подчинённых, помолчал, потом добавил:
-Ты же сам был солдатом, Юра… Не видишь, пацан совсем замотался?
Волчанов, вдруг ощутив себя находящимся на допросе жуликом, нервно заёрзал на стуле, буркнул себе под нос  что-то навроде: «Совсем страх потеряли, мне бы ими с недельку покомандовать…»  и опять объявил мизер. Получив в прикупе короля с тузом, он разом остекленел, закурил и стал смотреть куда-то совсем уж в сторону.
Сергей оделся, вышел из корпуса и по заметённой тропинке, проваливаясь через шаг в снег по колено, побрёл в казарму. «Чего ему надо от меня, а? Полчаса назад виделись… Судорога хренова, не даст ведь отдохнуть, мудак». Февраль стегал метелью, запорашивая окрашенные чем-то грязно-жёлтым строения, ветер рвал облака, обнажая круглый лик безучастной луны, тоже жёлтой, но совсем по другому, до прозрачной свежести жёлтой.
Майор сидел за канцелярским столом и бодро общался с кем-то по телефону. Увидев Сергея, попытавшегося  сразу же было исчезнуть, он махнул ему рукой – садись, мол, - и продолжил трепаться, ничуть не смущаясь присутствием подчинённого:
-…А я тебе так скажу – козёл он. Ка-зёл. И правильно ему граната прилетела. Повезло ещё, что комдив шашку из ножен не вытащил… Что? Да брось ты, зачем тебе это нужно – крайним оставаться. – В трубке возбуждённо заквакало. Майор зевнул. – Ну-ну.. Ладно, Степаныч, бывай. Всего тебе.
Командир положил трубку и доверительно обратился к Сергею:
-Такие вот дела… А у меня к тебе разговор есть. Выпьешь?
Не дожидаясь ответа, майор достал из стола  тарелку с нарезанными дольками лимона и начатую бутылку коньяку, потом оттуда же появились и две рюмки.
-Коньячок вот неплохой подогнали… Это тебе не спирт там у себя лопать. А?
Сергей проглотил слюну, скопившуюся во рту при виде лимона, пожевал губами. «Не мытьём – так катаньем…» - подумалось с досадой. – «Ладно, коньяк и в самом деле не спирт. Грамм сто можно принять, не убудет»
Выпили, пожевали лимонные корочки.
-Так, Сергей… - Командир явно благодушничал. – Ты ведь в курсе, что наш любимый воспитатель, майор Галушко, одной ногой уже на пенсии. Ну, так вот. – Пауза. – Как ты смотришь на то, чтобы занять его место? Человек ты грамотный, вон как бойцам политинформации чешешь – заслушаешься… Ты в курсе, что они ко мне обращались, чтобы  ты почаще перед ними выступал, а? Интересно, мол, рассказываешь – про историю там, и вообще…  Одним словом, контакт с бойцами у тебя есть. Ну, что скажешь?
-Не знаю пока, товарищ майор… Геннадий Васильевич. – Он и вправду несколько растерялся от такого предложения. – Я ведь технарь, ремонтник – подумать надо…
-Ну, я тебе так скажу. – Майор встал, прошёлся по кабинету. – Ремонтировать всегда кому найдётся. А мне человек грамотный нужен, чтобы часть и на совещаниях, и на сборах представлял. Да и здесь за порядком следил. Ведь на чём вообще порядок в части держится, а?
-На мужиках, - произнёс Сергей.
-Что? – Командир, несколько растерявшись, уставился на него. – А, ну это – да, это – конечно. Но я о другом немного, я об управлении. Так вот, если с этой стороны посмотреть, то управление – это командир, зам и воспитатель. И все в одной упряжке. И чтобы эта упряжка неслась и не спотыкалась, все должны работать заодно, поддерживать командирскую линию…
«Знаю я твою линию», - разливая коньяк, подумал Сергей. – «Задницу себе прикрывать. И с чего ему в голову взбрело меня в эту упряжку загнать, а? Не сработаемся ведь. А хотя… Сколько можно по полкам мотаться да щелчки по носу получать – а тут  тёплое местечко предлагают, языком поработать для разнообразия… А что –  ведь можно попробовать. Да легко. Рот закрыл – рабочее место убрано. Бумаги, правда,  до хрена надо будет переводить, ничего – компьютер с принтером, слава богу, в часть закупили, заодно и освою, доступ будет»
Голос командира всё журчал и журчал уже где-то в отдалении, и разомлевший от коньяка и не лишённых приятности мыслей Сергей почти уже было закрыл глаза, но, вздрогнув, вовремя очнулся.
-Ну, могу я на тебя рассчитывать? – командир поднял рюмку, собираясь чокнуться.
-Можете, товарищ командир, - уже вживаясь в предложенную роль, ответствовал Сергей. – Я согласен. Пора уже выходить на новый уровень..
-Ну, вот и хорошо. Я тебе ещё, Сергей скажу – между нами: надеюсь, конфликтов у нас с тобой больше не будет – хватит брыкаться, тут и без тебя охотников меня лягнуть до рожна… Думаешь, я не вижу, как ко мне старики эти все относятся – молодой мол, из штабных – да сразу частью командовать, - что, не так, а? Всё я знаю. Но времена уж не те, что два года назад. Теперь мы их всех вот тут держать будем… - он сжал кулаки.
-Ну, ладно. – Выпили, пожевали. – И ещё, Васильич, ты… это… телефон сотовый себе прикупи теперь – обязательно прикупи! Один ведь из офицеров остаёшься без мобильной связи.
«Ну, всё». – Голова слегка кружилась. – «Теперь от короткого поводка точно уж никуда не деться. Придётся оправдывать»
-Куплю, Геннадий Васильевич, - бодро проговорил Сергей. – С «кварталки» и куплю.
Майор покряхтел.
-Ладно, так и быть, «кварталку» получишь полностью. Но впредь чтобы… Ты меня понимаешь?
-Понимаю, Геннадий Васильевич. – Сергей улыбнулся .Что ж, вот они,  первые дивиденды от грядущего роста. Неплохо, неплохо…
Выйдя из кабинета, он зашёл в ленинскую комнату, присел на стул. Теперь это будет его епархия. Встал, подошёл к зеркалу. Приятное русское лицо с карими глазищами, русые волосы… Короткая стрижка и форма явно ему шли, ещё более оттеняя «приятственность» и желание довериться. Тип, от которого без ума в первую очередь девочки и женщины за тридцать. «Ксюха ты Ксюха… Доверилась ты мне – и что? Сможешь ли мне простить-то хоть  когда-нибудь  свою безвозвратно утраченную беззаботную юность? Родить ребёнка, кода ещё нет и 18-ти… Гад ты, Серый». Но тут мысли, как ток, переключились с почти осязаемым щелчком тумблера на Витьку. «Хотя… растёт парень. А может, вся эта нелепица и нужна была только для того, чтобы он на свет появился,а? М-да… Всё для тебя, как с гуся вода. Всегда оправдание найдёшь. Что тебе люди? На тебя Вселенная работает».
Он вышел из казармы, побрёл к корпусу. Возбуждение прошло. Постоял, вдыхая сухой морозный воздух – вьюжить уже перестало. Звёзды тлели в чуть смещённой зимой перспективе, луна гордо щеголяла девственностью. «Вселенная… Людей бы тебе научиться хоть немного любить… а не только жалеть. На смену жалости рано или поздно придёт равнодушие. А вместе с этой чёртовой депрессией такая смесь получится…». Он уже чувствовал, как волны тревоги начинают пронизывать тело. « А… не надо было пить».
В каморке, самом теплом месте на скорую руку построенном, уже давно обветшалом помещении,  народу, кажется, только прибавилось. Теперь пили чай. Сергей тоже сделал пару глотков, притулился на диванчике, которому теперь, кажется, уже ничто не угрожало, и с завистью принялся разглядывать присутствующих. Кто-то с жаром что-то доказывал, кто-то клевал носом, кто-то действительно с удовольствием пил чай, поглощая плюшки. « Ты  здесь чужой. А они на своём месте. Нормальные люди, без комплексов и опостылевшего ханжеского самоедства… Наверняка дослужат до пенсии, и дальше будут спокойно жить. Если вдруг чего-нибудь с ними не случиться. Ох уж нам всем это словечко – «вдруг»…» Оно тут же представилось Сергею тёмным неясным пятном, мешающим что-либо разглядеть за ним, пятно расплывалось, становясь всё больше, и больше, и больше… Он заснул.

Через три дня Сергей стоял перед дверью своей квартиры, шарил в поисках ключей по многочисленным казённым карманам и думал о том, в каком настроении сейчас Ксюха. Он переступил порог, стараясь производить побольше шума, и тут же из комнаты с радостным воплем выбежал Витька, бросился к нему на шею: «Ура! Папка вернулся!» Сергей прижал его к себе, потом несколько раз подкинул в воздух, бережно опустил на пол. Вышла в коридор и Ксюха, улыбаясь, смотрела на них. «Вот они, маленькие радости жизни…» Он подошёл к ней, волоча вцепившегося в ногу Витьку, поцеловал и тут же ощутил неприятный никотиновый запашок, чем-то старательно, но недостаточно зажёванный.  «Курила… недавно. Бросать, видимо, уже и не собирается. Чёртова торговля, бабы смолят и бухают больше, чем гопники в армии. Эх, Ксюха-Ксюшенька, сколько раз я тебе повторял, что терпеть не могу женщин с сигаретой, особенно пьяных, особенно брюнеток… И волосы у тебя с каждой покраской всё темнее и темнее. Ладно, потом, не надо сейчас ничего говорить».
Он принял душ, оделся в домашнее, подошёл к самодельному турнику в арочном проёме коридора и несколько раз подтянулся. Потом закинул на турник Витьку:
-Ну, мужик, давай! Раз, два, три… А ну ёщё разок! Четыре. Молодец! Давай вниз.
Запыхавшийся Витька спросил, глядя на него его же глазищами:
-А ты мне сильно помогал?
-Да нет, совсем чуть- чуть… А так ты сам.
- А я уже сильный?
-Конечно. Вот скоро в зал с тобой вместе пойдём.
Из кухни раздался голос Ксюхи:
-Какой зал? Ему только четыре годика.
-Да всё нормально будет, солнышко. Куплю гантельки по полкилограмма, пусть вертит их…. для общего развития. В зале оно куда веселее это делать.
На кухне во всю горел газ, и тем не менее было прохладно. Сергей потрогал батарею: «Да вроде ничего, и окна заделаны – а всё равно сквозит… Квартиру надо менять, с панельной на кирпичную, пока Витьку совсем не продуло. Хотя он красавчик, болеет редко – зато сопливит частенько. Ну, вот стану майором…»
В постели, дуя разгорячённой Ксюхе в лицо и ласково поглаживая ей волосы, он, отдышавшись, пересказал ей недавний разговор с командиром.
-Ура! – почти в голос выдала та. – Я стану майоршей!
Сергей засмеялся, навалился  на неё, начал целовать, чувствуя, как она волнует его.
-Соскучился? – прошептала жена, в свою очередь прижимаясь к нему всем телом и закидывая ноги за спину. – Только осторожно, не в меня… Слышишь?
-Слышу…
Потом он лежал, обнимая засопевшую  Ксюху, впитывая глазами лунный свет, просачивающийся в полоску между шторами. «Всё будет хорошо», - повторял он эти три слова, как мантру. – «Всё будет хорошо…»

Замом по воспитательной работе его утвердили довольно быстро, в течении двух недель, и началась новая, гораздо более приятная служба. Время для него теперь делилось между частью, штабом и домом в довольно неравных, но всё-таки обозначимых пропорциях, без всяких там нулей и бесконечностей в итоге. Основной задачей Сергея на этой должности было говорить, готовить бумажки и опять говорить. И он старался. На занятиях рассказывал бойцам про Великую Отечественную – сочно, ярко, в духе демократических перемен в стране. Читал им даже стихи:


Ни хрена себе ночка:
По нам, сонным  -  шрапнелью...
Я увидел воочью,
Как свинцовой метелью

 Мёртвых резало в стружку,
 А живые со стоном
Всё тянулись к оружью
В опечатанных схронах… 

Эй, отцы генералы!
Вы чуть что – к высшей мере.
Нам отваги хватало
Посмотреть в лицо зверю,

Дайте только команду,
И патронов – в подсумок…
Ну а вы – на баланду:
«Пострелял, недоумок?»

Эх, великий учитель,
Ты ж все жилы повынул…
Для чего – чтобы фрицы
Нас прикладами в спины,

Безоружных и слабых –
Через Минск, через Киев?
Чтоб увидели бабы,
Как мужик, обессилев,

Зло садился на землю,
И, пресытившись смертью,
Не желая спасенья
Пускал пулю под сердце?…

А других – куда боле:
Помоложе, попроще  -
Гнали немцы без боя
Над  берёзовой рощей.


Воевать мы умели –
Нас готовили справно.
Но зубами грызть шеи
Не учили подавно.

Танки брошены наспех,
Самолётов кострища…
Не война – курам насмех:
И убитыми – тыщи,
И пропавшими – тыщи,
И забратыми – тыщи…

…Кто теперь вас отыщет?

Иногда он перегибал палку – слишком уж приведённые им факты отличались от официальной версии событий и вторили, безусловно, вражеским голосам (предатели – они всегда предатели, и смысл их жизни только в одном – оправдать своё предательство). Но он не уставал повторять, что только русские могли выиграть эту войну, только народ, опять – в который раз! – жертвующий собой, способен был на этот подвиг. Однажды на одном из таких занятий побывал заместитель комдива, по окончании отозвал его в сторонку:
-М-да… Знатно излагаешь. Только носит тебя чего-то из крайности в крайность, так и куда не надо занести может. Проще надо, понимаешь? А ты  -  бей своих, чтоб чужие, значит, боялись. Ну, и получается у тебя, стало быть, в итоге какая-то серая картина… Ты подумай над этим, Миронов, подумай. Нам люди с вывертами не нужны.
Сергей, тут же внутренне нахохлившись, обещал подумать.
А потом был день части. Выпили на службе, продолжили по дороге домой в поезде (который назывался иронично-пространно «мотовоз») и, наконец, плотно засели в офицерском кафе. Перебрали все, особенно же ослаб старший прапорщик  Фролов, по такому случаю не принявший в расчёт свою тщедушную комплекцию и уснувший прямо за столом  обозначенного заведения. Сергей вместе с другим старшим прапорщиком, Усачёвым, в буквальном смысле поволокли боевого товарища  домой  - руки бедолаги  были зажаты между их молодецкими подмышками, ноги волочились по земле. Скорость набрали нешуточную, так как рассчитывали ещё успеть к окончанию застолья. Кратчайший путь пролегал мимо штаба дивизии, по наезженной дороге, обходной вёл по узкой тропинке: и слева, и справа – сугробы выше роста. Переглянувшись, сослуживцы без слов поняли друг друга, и, до предела увеличив скорость перемещения трёх тел на опасном для этих тел участке пространства, рванули напрямки. И миновали они уже штаб, и вышли на финишную прямую, но тут сзади скрипнули тормоза невесть откуда взявшейся машины, и властный голос зычно скомандовал:
-А ну -  сто-ять!
Серёга резко крутанулся, позабыв про ношу, то же сделал и Усачёв. При этом  старший прапорщик Фролов упал и немедленно свернулся калачиком на снегу. Голос, как тут же выяснилось, грозно вибрировал из глотки комдива, который самолично  уже надвигался на них. Принесла же его нелёгкая на служебной «Волге», откуда с любопытством  пялились на Сергея чьи-то смутно различимые то ли рожи, тол и лица! Как потом было установлено из осведомлённых источников, в «Волге» на тот момент находились жена комдива и какие-то штатские, приехавшие в гости к военноначальнику. И вот, одно из этих  лиц (а вернее всё-таки будет сказать – рожа протокольная), слабо разбиравшееся как, собственно, обстоят дела с отдыхом в военном городке, не преминуло при виде нашей троицы сделать язвительное замечание  комдиву, что-то на вроде: «Это твои ведь там кого-то тащат? М-да, ну и бардак у тебяс тут …» Естественно, комдив осерчал. Подойдя к ним вплотную, он в корне пресёк  попытку Сергея что-то пролепетать и вытянул руку:
-Документы! Живо!!
Сергей нащупал удостоверение личности сначала в своём кармане, потом в кармане лежащего старшего прапорщика Фролова. Усачёв с задачей также справился успешно. Кривясь, комдив взял их военные «ксивы», взмахом руки передал подскочившему  сопровождению и распорядился, обращаясь непосредственно к Сергею:
-Капитан, этого доставить, куда несли. Завтра в 7-00  все у меня в кабинете. С командиром части и воспитателем. Выполнять!
Сергей взмахнул рукой, отдавая воинские почести человеку, проговорившему эти многообещающие слова, снова крутанулся, и, подцепив  пребывающего пока в блаженном неведении Фролова, чувствуя такую нужную в данный момент поддержку Усачёва, поволок уставшего товарища до дому.
Добравшись кое-как через некоторое время до своего жилища, Сергей, успевший таки провести ещё какое-то время в кафе и даже пообщаться там с прибежавшим после его звонка майором Беленьким, только и смог сказать Ксюхе, чтобы завтра любыми способами растолкала его в шесть нуль-нуль, потом раскидал по комнате одежду и ничком рухнул на диван, забыв снять нижнее бельё и носки, от которых исходил суровый казарменный дух…
… В 6-40 все стояли  в коридоре у кабинета генерал-майора, с тревогой ожидая встречи. От провинившейся троицы несло одеколоном и перегаром так, что подойти к ним ближе, чем на расстояние трёх шагов, было опасно. Ровно в 7-00 ожидающих попросили зайти в кабинет. Кроме комдива, там находился ещё и его зам по воспитательной – верный пристяжной в упряжке. Сергей стоял навытяжку, стараясь как можно преданней смотреть на генерал-майора, но чувствовал, что с тяжелой головой и трясущимся ливером плохо справляется с ролью. К тому же, его немного подташнивало. Комдив несколько секунд хмуро их разглядывал, потом повёл носом:
-Да, амбре так амбре. Беленький, а где твой воспитатель?
Майор негромко прочистил горло:
-Вот он перед вами, товарищ генерал- майор! Капитан Миронов.
-Так… - комдив вопрошающе посмотрел на своего зама. – Хорошие кадры подбираешь. Что-нибудь ещё про него можешь сказать?
Полковник с красным,  давно несвежим лицом угрюмо ответил:
-Да был я у него на занятиях как-то… Ересь какую-то он там нёс. Жаль, сразу выводов не сделал – виноват, товарищ генерал-майор.
-Ясно. – Комдив вылез из-за стола, прошёлся по кабинету. По всем  признакам, настало время оголить ему свою командирскую шашку. Так оно и случилось.
- Вы двое… старшие прапорщики, мать вашу. – Комдив пошевелили мясистым лицом, приведя в движение в первую очередь щёки и нос, на котором располагались очки в тонкой золотой оправе. – На трое суток на гауптвахту, в распоряжение майора  Тимощука. Он из вас быстро дурь выбьет, я не сомневаюсь. И если кто-нибудь сейчас вякнет, что я без суда не имею права посадить  вас под замок, то отправиться служить прямиком в Нижний Тагил. Так как раз недостаток в ценных кадрах. Вопросы? Кру-гом! Через полчаса быть в комендатуре. Время пошло. Теперь ты, капитан… - Он подождал, пока младшие чины покинут кабинет. – Ты на пять дней едешь в часть. Беленький!
-Я!
-Организовать доставку. И озадачить по полной на весь срок.. Путь днюет и ночует в казарме. После этого всех троих отправить в город на кодировку. Ясно?
-Так точно!
-А мы  с полковником Додоновым тут порешаем, не рановато ли ему ещё твоему капитану  замом становиться… Ты как вообще, раздолбай, додумался мимо штаба-то переться, а? Совсем мозги пропил?
Сергей решил ответить:
-Виноват, товарищ генерал-майор. Неправильно оценил обстановку.
-Что?? – взревел комдив, видимо, не ожидавший никакого ответа. - Офицер, позорище… Шагом марш отсюда в часть!
Сергей крутанулся через левое плечо, затопал на выход. Ему всё было предельно ясно, несмотря на давящее похмелье:  система выплёвывала из своей среды чужаков. Ну, может быть  и к лучшему – пока он сам не скурвился по-настоящему…

Через пять дней он вернулся домой. Витьки дома не было, тесть забрал его на выходные. В квартире пахло  сигаретным дымом. Ксюха сидела на кухне с влажными чёрными волосами.
-Покрасилась всё-таки? – спросил он вместо приветствия.
-Как видишь…
В раковине было полно грязной посуды. Похоже, жена объявила бойкот. Конечно, она уже знала всю историю:  доброхоты успели расписать в цветах и красках, и не один раз - в военном городке ничего утаить было нельзя.
-Что, накрылось твоё майорство? – с вызовом бросила она и, не дожидаясь ответа, полезла было в сумочку, но отдёрнула руку.
-Пока да…   Да закуривай, если хочешь, что ты как маленькая?
Он тут же пожалел, что это сказал; но ему, видимо,  было необходимо сейчас как можно побольнее уколоть себя. Испить, так сказать, чашу горечи до дна. «А ведь ты мазохист, парень…»
Ксюха закурила, потом, воздев очи в потолок, пестрящий многочисленными разводами, спросила:
-Кодироваться-то будешь?
-Ещё чего… - Сергей поморщился. – Липовые справки сделаем. Правда, выйдут дороже настоящих.
Ясно, - без всяких эмоций отреагировала Ксюха.  Потом так же бесцветно продолжила :
-Дурак ты всё -таки. Из милиции ушёл, здесь тоже всё не слава богу… Сам нормально жить не умеешь, и другим жизнь портишь.
Она так и сказала – не «мой дурачок», а с полной конкретикой –«дурак». Судьба, значит, так для него распорядилась. Сергей  смотрел на неё и видел перед собой чужую женщину с чёрными волосами и сигаретой в руке, по-бабьи торопливо делавшую затяжки и нервно выдыхавшую через некрасиво вытянутые губы едкий дымок…



35.

…Ногу корёжило в двух местах, где покопался скальпель – горячо саднило в бедре, откуда был выхвачен кусок плоти, и отчаянно ныла икра, куда он и был перемещён. Поиграл в футбол, добил ахилл окончательно. Охо-хо, тебе только тридцать пять, а ты уже почти инвалид… Били-то  по ножкам ещё в свежепамятной молодости, а рвануло сейчас. «Ну и хорошо, что так», - легко вдруг подумалось Сергею. – «Самое время».
Палата спала, за исключением двух полуночников, встречавших неизвестно уже какой по счёту рассвет за просмотром сериал, уместившегося на четырёх пластмассовых дисках, и Сергея, отслеживающего тупые приступы боли в израненной  ноге. От обезболивающих уколов он отказывался уже второй день – то ли бравировал, то ли наказывал так себя… Было, было за что. Вот, через боль опять начали роиться воспоминания, слагаясь в причудливые картинки.
Вспомнилось, как на Новый год разбил машину. Ксюха тогда работала во вторую смену, Витьку забрали к себе её родители. Они  решили отметить праздник вдвоём, нашло на них что-то, как потом оказалось, в последний раз. Сергей приехал со службы под хмельком и, выполняя Ксюхины наказы по кухне, тяпнул там ещё несколько рюмок. Мир искрился цветами и красками, и Сергей купался в столь нечастом за последнее время состоянии покоя. «Интересно, а без водки со мной так ещё может быть?» - он помнил, хорошо помнил, о чём тогда ему думалось. А потом зазвонил рабочий телефон, и Валерка Мишуков, загремевший в новогоднюю ночь ответственным, глотая слова и хихикая через слово, поведал, что у них закончилось «горючее». «Мироныч, выручай», - покончив наконец со вступлением, заныл он. – «Тут гости заходили, мы даже шампанское не уберегли… Подкинь чего-нибудь, а? Знаю, что тебе сейчас ломы, но…Выручай, слышишь? Кроме тебя, больше и никому – в части одни чмыри остались». Выслушав всю эту хрень, Сергей помолчал в трубку, отдавая должное психологически выверенному эпитету в концовке монолога капитана Мишукова, находящегося на расстоянии двадцати километров от него. Деваться было некуда, послать дружка уже не получалось. «Дебилы, я же их вчера предупреждал – берите больше, так не-е-т: «Мы чисто символически…» Наследники «серебренного века», блин, лучше бы они футуристами были, в будущее умели заглядывать, недалёкое причём и легко прогнозируемое…» - кипя внутри, одевался Сергей. Впрочем, досада быстро улеглась. К девяти он обернётся, и вдвоём с Ксюхой они всё быстро подготовят, а он ещё и попотчует её этой историей, в принципе, довольно новогодней, хотя и с перегарным душком. На улице было чудо как хорошо – морозец, снег и луна светила как родная. Затарившись необходимым количеством спиртного, Сергей бодро добрёл до гаража, прогрел старенький «Wolkswagen» и тронулся в путь по разбитной дорожке, помятуя, что ещё вчера на дворе было около нуля. Проехал КПП на ближних подступах к конечной цели путешествия, и через пару минут уже оказался в объятиях Валерки Машукова, самолично возглавившего комиссию по его, Сергея, встрече. Однополчане, забравшись в машину, затеяли  сумбурный и вовсе необязательный разговор, излучая флюиды доброжелательства по отношению друг к другу, и вскоре в салоне запахло пивом – ядреным, хмельным. Наконец  Сергей опомнился, помотал головой, стряхивая блажь задержаться здесь подольше, вытолкал захмелевшего Валерку наружу и тронулся в обратный путь. И тут же понял, что захмелел и сам. В голове зазвучали обрывки рок’n’роллов, глаза прищурились в прекрасное далёко, на губах появилась блаженная улыбка. «Остановиться, что ли? Да ну нафиг, сброшу скорость – доеду, дорога сейчас пустая…» Показались ворота КПП -  открытые настежь, манящие домой. «Расслабились ребята…» И в тот же момент, когда на поводу у своих мыслей обмяк за рулём и Сергей, машина попала колесом в обледенелую колею и её резко потащило влево, на столбик ворот… Сергей замандражировал всеми своими нетрезвыми рефлексами и сделал сразу две ошибки, в совокупности оказавшиеся фатальными: вместо тормоза нажало на газ и вывернул руль не в ту сторону. Видавший виды бампер иномарки на скорости не меньше 60 км/ч врезался в другой метал – проржавевший, но родной, непоколебимый -  сложился в тупой угол и в бессильной злобе на судьбу пропорол радиатор. Сергей, с неслабым кровоподтёком на лбу, некоторое время бездумно смотрел на облачко пара перед глазами, а затем начал пьяно хохотать, находя в случившемся всё более и более  весёлую сторону…
Пока машину убирали с дороги, пока ждал попутку до дома (а это ведь был штабной «Уазик», хорошо, что «полканы» там сидели разомлевшие, подобрали без лишних вопросов) – в общем, к курантам успел, но праздник был испорчен напрочь. Ксюха три с лишним часа прождала его на осиротевшей кухне, вертя в руках забытый им сотовый, и когда он наконец заявился, никакие оправдания в расчёт уже не принимала, а после того, как он в сердцах выпалил, что угробил машину, видимо, тогда же окончательно и бесповоротно решила, что связала свою жизнь с неудачником, если не с полным идиотом.
«М-да…» Тут же вспомнился и вечер части, на котором он тряс за грудки майора Беленького, обвиняя того в трусости, и пьяный дебош в общаге после проигрыша в покер, и Ксюхино заявление на развод, и…  «Хватит. Лучше вспомни, как две недели назад Витьке дал слово, что он больше папу пьяным не увидит. И ведь как удачно после этого связки на ноге порвал… Теперь не попьёшь. Да, кстати, и не хочется уже». Мысли перепрыгнули на недавний визит отца. Не сложился визит. Сергею хотелось напиться, и хлебосольные подколы папаши раздражали донельзя. Он всё чаще ловил себя на мысли, что, кроме как ускоренного курса по распитию спиртных напитков, сознательно батя ему по наследству больше ничего в жизни так и не передал; Сергей даже не помнил, чтобы у них случались хоть какие бы то не было мужские разговоры на трезвую голову. В конце концов он выхватил у отца бутылку водки и словами: «Не стыдно родиться дураком, стыдно им помереть», - вылил её в раковину. Конечно, это был перебор – батя обиделся и тут же уехал. Но Сергею сразу стало легче. Вечером они пошли с Витькой в спортзал, и отлегло окончательно.
Он чуть слышно застонал: от боли в ноге, от воспоминаний, от бессилия. Бубнил телевизор. Третий час ночи… И плэйер доставать не хочется – не до музыки. И вообще, ну куда ему её столько? Юношеская страсть с годами превратилось в устойчивую манию приобретения всё новых и новых записей, на самых разных носителях; он уже добрался до авангардного джаза и экспериментальной музыки – ни душе, не сердцу – и всё не мог остановиться. И скорее всего, уже не сможет. Ладно – жизнь коротка, а музыка вечна. Будем считать что она останется с ним и там, за пределом. «Всё это, конечно, хорошо. Эх, уснуть бы сейчас… Задремать, забыться на пару часиков...»
Потом была ещё операция, уже в областном военном госпитале. И снова бессонные ночи, и снова мысли, мысли, мысли… Меняли ли они сознание? Трудно сказать. Оставалось от них что-либо в окружающем мире? Ещё труднее ответить. Очевидно было только, что мысли порождали новые мысли, и некоторые из них при после многократного брожения оказывались стабильными. Таких в конечном итоге  оказалось две:  надо валить из армии, нечего ему там делать, синее болотце уже совсем близко, и  - скоро Витька будет думать о нём так же, как и он о своём отце. Наверно, мысли именно такого рода и меняли сознание. А заодно и окружающую объективность. Если, конечно, не залезать слишком глубоко в метафизические дебри.

Через месяц он снова очутился в своей холостяцкой квартире; ему была предоставлена пятинедельная отсрочка – восстанавливать ногу. Толковый лечащий врач сказал ему: «Начнёшь себя жалеть – хана, останешься инвалидом». Сергей этого не хотел. Ему было только тридцать пять. Он начал бегать по заснеженному стадиону, неловко подволакивая ноющую ногу и матерясь потом шёпотком на диване, когда не знал, куда деться от тянущей тоски в жилах. Ему полагалась солидная (относительно, конечно) страховка за понесённое увечье, и он решил купить на часть этих денег беговую дорожку, а остальную, большую часть, отдать Ксюхе – пусть сгоняет на юга, она это любит. Ксюха с Витькой жили теперь одни (квартир в городке в связи с сокращением дивизии теперь было пруд пруди), в тёплой «двушке», похорошевшей после ремонта и обставленной всем необходимым посредством взятой  Сергеем ссуды. Его же квартира вскоре после конечного возвращения больного из госпиталей , как это обычно и бывает, сделалась прибежищем не знающих куда себя деть на воле мужиков. Приносились продукты и спиртное (в умеренном, правда, количестве), из развлечений основных было два – карты и разговоры. Да музыка постоянно билась в квадросистеме. Люди на эти посиделки заглядывали  самые разные, иногда появлялись очень интересные экземпляры. Так, однажды забрёл казах-буддист, ничего не ел, пил принесённый с собой зелёный чай, слушал других, а когда они остались на какое-то время с Сергеем вдвоём, заговорил:
-Как живётся-то? Не холодно одному в такой квартире?
-Бывает, - Сергей неопределенно повёл плечами.
-А холода нет, - авторитетно заявил вдруг казах (майор, кстати). – Это всё придумано твоим сознанием. Также как и рай, и ад, и…
-Любовь? – иронично осведомился Сергей,  вспоминая полузабытое увлечение подобным самиздатом.
-И любовь тоже. Не веришь? Ну-ка, выйдем.
-Куда это на ночь глядя?
-На балкон. Пошли, не тушуйся.
На балконе было далеко за минус, и Сергей быстро замёрз, однако ещё какое-то продолжал там стоять, с любопытством поглядывая на казаха, спокойно курящего что-то без фильтра и, казалось бы, совсем не замечавшего холода. Когда же Сергею это наскучило (ну, морж и морж, даром что смуглый сын прокалённых степей), и он толкнул дверь, чтобы зайти в тепло, казах остановил его:
-Замёрз? А теперь смотри.
Он вытянул вперёд руку, и Сергей увидел, что от неё валит пар.
-Понял?
-Что именно?
Надо сказать, что увиденное, несмотря на сухость последующих реплик, произвело на Сергея достаточное впечатление.
-Что-то… Всё внутри твоего сознания. Человек сам придумывает себе всё. Стало быть, ничего нет.
-А что есть-то?
-Космос. Вселенная. Пустота. Абсолютные понятия.
Сергей задумался.
-Но… если всё, чем человек живёт, не существует на самом деле, то… получается, он совсем одинок?
-Да, - кивнул казах.
-А если я так не хочу? – поёжился Сергей, как от холода, так  и от грядущих перспектив обозначенного существования.
-Тогда добро пожаловать в стадо.
-Какое стадо?
-Жующих, гадящих, воняющих лицемеров, думающих, что им принадлежит весь мир.
-Н-нда… Не очень-то ты людей любишь.
Казах пожал плечами.
-Опять ты о любви. Я по крайней мере честен.
На том разговор и закончился. А спустя примерно неделю к Сергею на огонёк заглянул бывший слушатель духовной семинарии, а ныне, как быстро понял Сергей, мелкоуголовный элемент и алкоголик. Быстро опустошив принесённую с собой посуду, «расстрига», как мысленно окрести его Сергей, начал говорить с ним за жизнь.
-Эгоист ты, Серёга… С женой вон молодой разошёлся, а я её видел – красивая баба, молодая совсем. И чё вам не жилось, да ещё и с ребёнком? А-а, то и не жилось, что ты эгоист. А эгоист ты, потому что бога в тебе нет.
-Ого! – несколько опешил Сергей. – А в тебе-то он есть?
-Во мне есть. Я знаю, что я живу неправильно, но я каюсь, каюсь в этом постоянно…
-Да много ли в этом толку? – разозлился вдруг Сергей.
-Для тебя, конечно, никакого толка в том нету. А для меня есть.
-Ну и какой?
-Я с богом разговариваю. А ты нет.
-С каким богом? – продолжал упираться Сергей
-С настоящим. – «Расстрига» поднял вверх указательный палец. – Мы, Серый, с тобой – русские. Для нас вся эта заумь восточная новомодная – бред, запой, распад души. Нам нужно что-нибудь простое и сильное, как… ну, вот, скажем, как огурец на закусь – прости меня, Господи, за такое сравнение. – «Расстрига» перекрестился. Размашисто, уверенно, тремя перстами. – А что может быть сильнее, чем вера в живого Бога, Иисуса Христа нашего, а? Единого в трёх ипостасях, а? Который смерть за нас принял? Охо-хо, сколько сейчас понаписано всего, что дух человеческий уничижает, а возвеличивает его только вера, а для русского человека нет иной веры, чем христианская и православная. – «Расстрига» шпарил, как по-писанному. – Так что, ищи в себе бога, Серый, иначе…
Он замахнул ещё рюмку, вышел на балкон и с него уже не вернулся. Как он мог выпасть за остекление, Сергей так и не смог понять, кроме того, из коридора исчезла и одежда гостя, и Сергей решил, что «расстрига» решил напоследок провернуть  какой-то трюк, о чём говорила и вмятина внизу под балконом, и трусящие к  дороге следы. Снег в месте десантирования мечущейся души был глубокий, этаж был второй, тела нигде видно не было, и Сергей вскоре перестал об этом думать.
И вообще, пережитые бессонные ночи сейчас не располагали к думам. После того, как он принял решение уйти из армии, к нему, казалось, вернулся долгожданный душевный покой, и даже обычная мутная утренняя тоска по чему-то безвозвратно утерянному больше не досаждала. Витька зачастил к нему, часто ночевал, они делали вместе уроки, играли  и ходили в тренажёрку. Сергей, как только смог более-менее перемещаться без костылей, понакупал сыну уйму различных конструкторов, а также кучу компьютерных игр-симуляторов и развивающих программ. Грехи заглаживал? Возможно. А ещё он пытался просто с ним разговаривать – обо всём понемножку, и это оказалось самым трудным: суметь выслушать и понять чужие откровения. А ведь они были одной крови.  С Ксюхой он виделся редко, не мог переступить через что-то в себе. Она, по-видимому, тоже.
Наступила весна, и прибытие Сергея в часть как раз совпало с окончанием его контракта. Его уже свели с хорошим юристом, и тот обещал ему, что без квартиры из армии тот не уйдёт – это, правда, будет стоить не одного суда и не одной тысячи рублей денег, но в конце концов всё будет хорошо, закон восторжествует. Сергей согласился  на его условия, и с каменным лицом положил на стол перед не менее окаменевшим  от счастья его лицезреть майором Беленьким рапорт, в котором всё и изложил. Беленький прочитал грамотно составленный и уже ловко зарегистрированный Сергеем документ, поднял на подчиненного замутившиеся от такой наглости глаза и поинтересовался:
-Ты не охренел, капитан? Какая тебе квартира без выслуги?
-Выслуга у меня есть, товарищ майор, - лениво процедил Сергей. – Не вешайте мне лапшу. Рапорту ход дайте без проволочек, а то  проблемы будут Лично для вас..
Повернулся через левое плечо и вышел.
Прошёл один суд, за ним второй, подходила очередь и третьего, последнего. Всем этим занимался юрист. Сергей же пару раз в неделю появлялся в части, чтобы его не теряли, частенько вообще в штатском, что доводило майора Беленького до белого каления. Вычеркнуть его из списков части без решения суда не могли, это тут же грозило новым иском, и у Сергея были все основания борзеть. Наконец, спустя четыре месяца, суд признал его правоту в тяжбе, а ещё через месяц ему было предоставлено право на однокомнатную квартиру в Курске, Крымске или Владимире. Он выбрал Курск, оформил все документы, приватизировал жильё и тут же продал, чтобы заново купить уже городе, где жили родители. Так было надо, несмотря на все сложности их взаимоотношений.
А через три месяца он оказался в Подмосковье, в местечке, где во всю шла торговля живой рыбой, а заодно и организованы места, где эту рыбку при желании можно было поймать, закоптить и съесть. Местечко было хлебное, и устроился туда Сергей через бывшего сослуживца, которому однажды серьёзно помог, используя свои оставшиеся связи в милиции. Сослуживец, Михаил,  этого не забыл, и когда Сергей, в общем-то, без особых надежд, позвонил ему насчёт работы, на совесть отработал должок. И полетели горячие деньки: деньги делались на всём, на что хватало фантазии, тем более что москвичи так легко с ними в ту пору расставались. «Левачок» плотно оседал в карманах, и Сергей, что называется, до поры до времени чувствовал себя «при делах», позабыв, что бизнес, в общем-то, не его стезя. В прочем, по большому счёту всю эту круговерть бизнесом назвать было трудно – так, мелкие не очень чистоплотные, а иногда и очень нечистоплотные, делишки.  Чувствительный щелчок по носу, приведший его в чувство, Сергей получил на второй месяц своей бурной деятельности, когда легко насчитал забрёдшему посидеть с удочкой у пруда поджарому пожилому мужчине с внимательными выцветшими глазами сумму, в которую входили и его, Сергея, неясные представительские услуги. Мужчина, у которого Сергей при более близком рассмотрении обнаружил на теле изобилие наколок, отреагировал на вымогательство спокойно, достал деньги и, небрежно засунув их благодетелю в нагрудный карман спецовки, произнёс:
-Барыжничаем? Ну-ну… Ты бы бросал это, парень. До добра не доведёт. Что уставился-то, а? Сдачу себе оставь, болезный, тебе она нужнее, чем мне. А теперь пошёл отсюда, не заслоняй солнце.
Сергея как током ударило. С полчаса он потом побитой моськой слонялся около этого, по всё видимости, непростого клиента, который совсем перестал его замечать, но так больше и не заговорил с мужчиной. Слов не нашёл. Когда позже, не выдержав, он рассказал об этом Михаилу, тот лишь отчитал его:
-А ты смотри, с кем дело имеешь, Серый. Хорошо, что так всё обошлось, мог ведь и сам на бабки встрять, понял-нет? Включай голову, включай постоянно, если хочешь здесь остаться и заработать.
После этого Сергей решил приглядеться к Михаилу  и быстро понял, что сослуживец не ему, болезному, чета – отдыхающих тот обирал редко, и скорее из какого-то спортивного интереса, зато уверенно заимствовал прибыль из хозяйского кармана. Хозяин был русский, бывший директор рыбного хозяйства на Смоленщине, и развернуться своим работникам, в общем-то, давал – сказывались, очевидно, издержки социалистического воспитания. Поняв процесс реального личного обогащения, Сергей, однако, не воспрял духом, а наоборот, как-то сразу затосковал: он уже не видел большой разницы в надувании клиента или хозяина – что это, по сути, меняло? Утешало его лишь то, что он мог посылать неплохие деньги бывшей жене с сыном, но тоска продолжало лихоманить душу, и иногда уже не дуром хотелось напиться. Цыганить по мелкому он перестал, стал получать от Михаила свою долю за помощь в левых делах – чего бы и не жить? – ан нет, не жилось ему уже  спокойно.
А потом за свежей рыбой пришла Марина – видная, ухоженная женщина под сорок, с решительным и очень миловидным лицом, большой грудью и всем остальным. Сначала Сергей услышал, как зацокал языком водитель-узбек, а потом уже обернулся и увидел её.
-Здравствуйте, - приветливо обратилась к нему женщина низким приятным голосом. – У вас форель есть?
Форель была, и даже двух видов. На эту тему и завязался их первый разговор, как-то легко перескочивший затем на погоду и далее на национальный вопрос.
-Скажите, зачем вы нерусских берёте на работу? – осведомилась женщина. – Отпугнёте ведь покупателей. Я у вас уже давно не была, в последний раз месяца четыре назад, и тогда всё было хорошо. Вас как зовут?
-Сергей.
-Очень приятно, а меня Марина. Вот вы очень симпатичный мужчина, приятно с вами общаться. Что-то вас есть такое…м-м.. вы не бывший военный?
-Так точно, - весело доложил Сергей.
-Ну вот! – обрадовалась Марина. – У меня дядя полковник, и вообще я наблюдательная…
-Наверное, потому  что живёте одна? – как-то неожиданно для себя закинул удочку Сергей.
Марина отреагировала на вопрос спокойно:
-И это тоже… Ладно, пойду я. Может, ещё увидимся.
После её величавого ухода к Сергею тут же подвалил узбек, молодой и наглый, спросил :
-Телефончик взял? Поделишься?
-Обойдёшься, - процедил Сергей. – И вообще, поменьше общайся со мной на эту тему.
-А то что? – ощерился среднеазиат.
-Узнаешь. Но лучше не рискуй.
-Эй, зачем так говоришь, а? – с прорезавшимся вдруг акцентом вскинулся было узбек, но Сергей сразу же взял его за грудки, хорошенько встряхнул и повторил:
-Не рискуй. Я больше повторять не буду.
Отпустил и пошёл прочь.
Марина пришла уже через три дня (вернее, не пришла, а приехала на красной «Мазде»), на этот раз за карпом. Всё это время Сергей думал о ней, как не думал ещё ни об одной  женщине после ухода Ксюхи. Нравилась ему Марина, ох нравилась.
Опять они как-то легко разговорились, и договорились на этот раз до того, что Сергей спросил, далеко ли она живёт.
-Да нет, отсюда ехать минут десть. А что? В гости хочешь зайти?
-А пригласишь?
Так они перешил на «ты». А поздно вечером этого же дня Сергей лежал на мятых простынях в её спальне и гладил жаркую любовницу по её белокурым розоватым волосам.
-Ты хороший… - ворковала Марина, целуя его грудь. – Мне с тобой так  спокойно… Ты ведь придёшь ещё?
Сергей улыбнулся, поцеловал её в аккуратный носик:
-Да куда же я денусь?

Марина преподавала гражданское и семейное право в каком-то заочном учебном заведении, да ещё и подрабатывала в других местах. С мужем она разошлась лет пять назад, дочь давно уехала за границу. Материальных проблем в жизни у неё не было, ментальных тоже. Были проблемы психологические и физиологические: одиночество и старение. С мужиками ей в последнее время не везло катастрофически, и на Сергея, не таясь, она возложила особые надежды. Его это вполне устраивало. Маятник взаимоотношений «мужчина-женщина», качнувшийся из  условного положения «доминантный самец» в более реальное «милый мальчик», втягивал его в новую среду вполне комфортного существования.
Как-то в середине недели он заявился к Марине в обед. Возлюбленная, у которой был выходной, вместо традиционного секса предложила сходить в церковь, постоять на вечерней службе.
-Ты… верующая? – несколько недоверчиво осведомился Сергей.
-Ну… да. – Вроде как бы застеснялась Марина. – Понимаешь, времени особо нет все условности соблюдать, но… я верю.
-И… что для тебя Бог? – продолжал допытываться Сергей.
-Как что? – Марина внимательно посмотрела на него. – Вера в непреходящее, вечное добро.  А ты сам-то – веришь? Крест вроде бы носишь, хотя это, конечно, сейчас не показатель…
-Я не знаю, - честно ответил Сергей. – Скорее всего,  просто умничаю.
-Понятно, - вздохнула Марина. – Я тоже, когда молодая была, умничала: все эти разговоры о религии, свободе воли…  А как-то аккурат на Пасху возвращались мы на ночь глядя с дачных посиделок, и кому-то из нашей кампании пришла в голову мысль заехать в церковь, она как раз по дороге стояла, аккуратная такая, с синим куполом. Ну, решили - так решили, там служба шла, народу было – ого! И все со свечками. Мы тоже взяли. И вот стою я, пьяненькая, со свечкой в руке, улыбаюсь каким-то своим мыслям, а на происходящее внимания почти и не обращаю. А причёска у меня тогда была –знаешь, облако на голове, пышное такое…И что-то меня там насмешило, я голову пониже опустила, чтобы не видно было моих ужимок, а волосы-то возьми да и займись от свечки. – Она покачала головой. – До сих пор оторопь берёт. Пулей я тогда из церкви выскочила, а за мной  муж мой будущий, молодец, он тогда не пил совсем, кинулся за мной и плащ мне на голову накинул… Я не очень тогда пострадала. Причёску, конечно, сразу же сменила. И отношение к церкви. К месту, где для меня с тех пор находится Дух Святой.
По дороге (они пошли пешком, Марина настояла, хоть было и не близко) Сергей обдумывал услышанное, потом спросил у спутницы:
-А не слишком сурово с тобой Дух Святой обошёлся тогда, а? Ты же совсем зелёная была.
-Нет, - легко ответила Марина, как будто и ожидала вопроса.- Говорю же тебе, я тогда не сильно обожглась. Зато умничать сразу перестала.
Церковь стояла аккуратно-чопорная, с позолоченным куполом-луковкой. Сергей и Марина вошли внутрь; постояли, послушали тонкий светлый голосок, казалось бы, ничего не сулящий остальным и существующий сам по себе. Марина крестилась, кланялась, что-то шептала. Сергей тоже через силу крестился, разглядывал иконы  – с них на него глядели настороженные глаза, как на случайно забредшего внутрь чужака. Тепло, сладковатый запах, приглушённые звуки, шелест чёрных драпировок проходивших мимо послушниц… На ум приходило что-то то ли из Максима Горького, то ли из Ильфа и Петрова.  Сергей вздохнул. Скучно… Нет, для него это не работало.
На улице Марина спросила:
-Ну что, ничего не почувствовал?
Он пожал плечами:
-Что именно?
-Покой, умиротворение… Это называется благодатью.
-Нет, - хмуро покачал головой Сергей. – Раздражение только какое-то осталось…
-А-а, - протянула Марина. – Это бывает.
И замолчала. Сергей искоса взглянул на неё. «Красивая…» Изнутри вдруг потянуло чем-то прогорклым. «Гордая, властная… Денег вон от меня не берёт, улыбается только». Сергею представилась её двушка, упакованная под завязку. « Кого она из меня хочет сделать? Мальчика на побегушках? Альфонс ты, Серёга, недоделанный…»
Впрочем, по приходу к ней домой досада и раздражение быстро улеглись. И всё-таки, перед сном обнимая Марину, Сергей спросил:
-Я тебе в самом деле такой нужен, а, Мариночка?
Она приподнялась, положила ладони на его лицо, развернула к себе:
-Дурачок ты, Серёженька… Конечно, нужен, сладкий ты мой. Хочешь, работу тебе здесь найдём приличную, пообвыкнешь немного – и всё у нас будет хорошо… Да?
Сергей поцеловал её в полураскрытые влажные губы.
-Ну, я подумаю…
…Через две недели они уже всё обсудили. Марина предложила ему три работы на выбор: завхозом в институте («Хлопотно, конечно, только успевай крутиться, но всегда при деньгах…») и ещё в паре мест просто администратором. Сергей выбрал завхоза. («Вот и правильно, сладкий ты мой…») Квартиру его пока решили не продавать («Пусть будет, недвижимость всегда в цене, можно и пустить кого на постой…»), но и деньги сверх надобности в неё не вкладывать. Внутри у Сергея что-то скреблось – не он всё решал, - но, может, это было и к лучшему. Для него в жизни выпал шанс, и он это знал. Собственно, ради этого он и ушёл из армии.
А потом случилась драка с узбеками. Его попросил выйти, и он вышел. Разговора не получилась. Сергей дрался напряжённо, но достаточно эффективно: пару раз пропустил, но и зарядил каждому из наскакивающих полупьяных противников изрядно. Потом их разняли собравшиеся зрители; Сергея хлопали по плечам и салютовали ему большими пальцами. С нахлынувшим вдруг ощущением огромного облегчения  он взял протянутый ему стакан, и, почти не отдавая себе отчёта, выпил до дна. Копчёный карп шёл на закусь офигительно. Водка падала легко. Гитара  в руках голосила на все лады. Вот только не опохмелиться утром он не смог…
Через четыре дня он очнулся ночью, дрожащей рукой налил себе пива, полежал, стараясь унять дрожь в конечностях. Глаза зафиксировали  стоящий в углу комнатушки незнакомый ему большой пакет, но проверять, что в нём, Сергей не стал. Он вышел на улицу, побродил по апрелю. «Весна…Какого хрена я сорвался?»
Утром к нему постучали. Вошёл Михаил, произнёс, ухмыляясь:
-Да ты, оказывается, у нас запойный.  Может, капельницу организовать?
-Не знаю… Ты бы поменьше щерился.
-Ладно-ладно, успокойся. Все мы через это проходили. Да, тут твоя подруга тебе шмотки передала. Ты ей, что ли, по пьяни названивал? Не то, чтобы я уши грел, но ор твой слышно было хорошо.
Сергей подцепил пакет, вывалил  на кровать вещи вместе с конвертом. В него была вложена записка, написанная чётким решительным почерком:
«Не звони мне больше, пожалуйста – ни пьяным, никаким. Всё что ты хотел, ты уже прочирикал. Прощай»
-Ты хоть помнишь что-нибудь? – полюбопытствовал Михаил, разглядывая серое лицо своего протеже.
Сергей помотал головой. «Чёрт, раньше ведь такого не было… Или было?»
-Миш, хреново мне. Принеси водки. Не бойся, я по чуть-чуть… И домой поеду.
-Чего? Не пори горячку. Отойдёшь, закодируешься…Ты мне здесь реально нужен.
-Н-нет. – Сергей покачал головой. – Тошно мне здесь.
Михаил поиграл мелкими, и, как явственно вдруг увидел Сергей, крысиными чертами лица.
-Ну, как знаешь.
Вечером Сергей отбыл с попутной «фурой». В мутной голове дрожала лишь одна несложная аллегория: «Дерьмо, дерьмо, я просто мешок с дерьмом…» Неожиданно перед глазами возник купол-луковка, разбрасывающий вокруг себя золотые блики, и Сергей, неожиданно для себя, троекратно перекрестился.


40.

-Ну что, зайчик мой, когда снова ускачешь?
Настя одевалась, и Сергей с удовольствием наблюдал за этим процессом. Без спешки и стеснения, зная себе цену, она прикрыла упругие груди лифом, скользнула в платье и занялась своим отражением в зеркале. Короткие каштановые волосы приняли надлежащий вид уже после нескольких взмахов расчёски, на макияже Настя тоже особо не заморочилась, с её-то свежим личиком.
-Что молчишь?
-Любуюсь. – Сергей поднялся, влез в шорты. – Недели через две.
Настя тряхнула головой, обернулась:
-Ну, я готова. Целуй.
Он прижался носом и губами к ей вкусной щеке, потёрся носом о нос.
-Беги. До завтра?
-Посмотрим, посмотрим… Всё, пока. Давай не хандри. Созвонимся.
Она убежала – легко и быстро, так же, как и приходила.
Закрыв дверь, Сергей завернул на кухню, задумчиво выпил стакан соку. Ну-с, и чем он будет заниматься? Он прилёг на диван, хранивший горячий  Настин аромат, пощёлкал пультом. Новости, ток-шоу, сериалы… Так скоро хандра и навалит. Потворить, что ли?
Он заставил себя подняться, включил компьютер, открыл файл, задумчиво уставился на экран. Писать он начал вскоре после прибытия  из Москвы; сначала это помогло ему выйти из самого крутого в его жизни запоя, потом вошло в привычку. Сергей сознавал опасность графоманства, когда рассылал стихи и прозу в многочисленные интернет порталы, иногда даже, после внесения определённых сумм, получая за это какие-то бонусы, но остановиться уже не мог. Для себя он решил, что ему надо хоть как-то самовыражаться, иначе опять захлестнёт безрадостная «синева». Потом он сформулировал эту мысль более поэтически:

… Всё в этом мире достойно забвенья.
Но я пишу, чтоб продлить упоенье
Вечной игрой света и тени,
Мыслей и слов, снов и их отражений.

Вновь замыкаются строчки на круге:
И ни друзья, и никак не подруги.
Труппа усталых бродяг на гастролях…
И нет им покоя, нет им покоя.

Кроме того, была от всего этого и ещё одна польза: когда Сергей начал записывать свои мысли на бумаге, он стал меньше торопиться открывать рот.
Сегодня работа не шла – строчки выходили надуманными и пустыми. Прогуляться, что ли, до пляжа? Он накинул майку, вышел из подъезда и привычно посмотрел направо. Угол частного дома, непонятно каким образом сохранившегося в месте новостройки, показался ему вдруг таким безнадёжным, что он сразу передумал куда-либо идти, купил бананов в супермаркете и завалился обратно на диван, быстро сожрав всю связку под звуки нестареющего «харда».
Тут затрещал звонок. Открыв дверь, Сергей обнаружил на пороге двух молодых людей в строгих костюмах и с какими-то брошюрами в руках.
-Вам кого? – нахмурился он. Нежданные визиты сейчас были не к месту.
-Здравствуйте. Мы представляем религиозное братство…
-Сразу до свидания, - отрезал Сергей и стал закрывать дверь.
-Но подождите, - зачастил всё тот же по виду более взрослый из пары побратимов. Его смазливое лицо приобрело обиженный оттенок. – Вы же ещё даже не знаете, о чём мы хотим с вами поговорить. Мы…
Та-а-к, - протянуд Сергей. – Слов вы понимать не хотите. Привыкли уже, поднаторели. А ну-ка, пошли.
-Куда это? – всполошились они разом.
-На улицу. Да расслабьтесь, бить не буду.
Во дворе Сергей развернул братьев («…лица у них всё-таки приятные, говорят без акцента – откуда они такие берутся-то, а?») в сторону высившегося вдалеке сверкающего на солнце купола-луковки.
-Видите храм? – сквозь зубы выдавил он.
-Да, но…
-А раз видите, какого лешего отсвечивает тут на его фоне, уроды?
-Но подождите…
-А вот сейчас буду бить…
Братьев сдуло куда-то в бок. Сергей вернулся в квартиру, сел за компьютер, пальцы возбуждённо забегали по клавиатуре:

…Только вот держаться за веру
Надо братцы, а то в одночасье
Подомнут всё собой изуверы
И заставят нас каяться, каяться…
И не будет нам более счастия.


Перечитал написанное. «Байда байдой.  Хотя…» Перечитал ещё. «Зато от души».
Сергей прилёг. Глаза начали слипаться, и он впал в какое-то оцепенение - и не явь, и не сон, - и в этом полузабытьи, ощущая, что не спит, он вдруг осознал, что не может контролировать своё тело. Не может пошевелить даже пальцем. Сразу стало трудно дышать, грудь будто сдавило. «Да что же это, а?» Лишь мозг продолжал тяжело ворочаться. «Спокойно, спокойно… Расслабились… А теперь…» Он отчаянно попробовал напрячь тело. Потом ещё раз, потом ещё… И уже в волне захлестнувшей ватной паники вдруг почувствовал большой палец правой ноги. «Хорошо, теперь надо его согнуть…Ещё, ещё… Теперь стопу… Теперь ногу… А теперь - проснуться, проснуться!...»
Он лежал потный, сердце заходилось. «Что за чертовщина? Что ещё разлад души и тела?»
Вскоре он отдышался. «Как предупреждение… Ладно, разберёмся. Если успею». Он прислушался к себе – страха смерти не было, было лишь какое-то детское непонимание происходящего. «Ну всё, всё… Жить надо, пока дают. Витька вон ещё школьник…Плохо, что мы только через месяц увидимся. Так сам виноват – выделил деньги, он теперь на море с корешами… Ну и пусть отрывается пацан»
Сын проживал теперь с матерью в ста километрах от моря. Ксюха после его отъезда из городка, видимо, окончательно поняв, что ловить там нечего, охмурила какого-то лейтенанта и уехала с ним. Семьи не получилось, но закрепиться на новом месте удалось. Ну и хорошо.
Зазвучала придурковатая мелодия телефонного звонка. Мобильные гаджеты Сергей так и не полюбил, нарочно обходился самыми дешёвыми. В ответ они, как могли, мстили.
-Да мам, привет. Что? Да нет, сегодня не зайду уже… Ну, завтра может, послезавтра. Да нормально всё. Как там отец? На даче? Ладно, до связи…
Он дал отбой. Жёстко он конечно с ней, но… Бесконечная грызня отца и матери по поводу непонятно чьих загубленных лет давно его достала. Сначала он больше симпатизировал отцу, даже вон участок ему купил, когда приехал из Москвы с немалыми для всех них деньгами -  путь там хозяйничает; но батя сделал ошибку – поделил дачу на сферы  влияния с матерью. Теперь кается, конечно, но поздно, поздно… Мать – она зубастая. Любить он их, конечно, любил – но в последнее время всё больше на расстоянии. Старики должны выяснять свои отношения друг с другом и с жизнью отдельно от всех. Так оно будет лучше. Для всех.
Так, ну – вроде бы полегчало. А теперь в зал, в зал, пропотеть от души, наломаться, чтобы ночью не дай Бог такая хрень с ним не повторилась. В церковь бы сходить, но… Потом, потом. Сейчас лучше в зал.

-Миронов, а ты в инопланетян веришь? Ну, погладь ещё спинку…
«Кошка, натуральная кошка…» Сергей вздохнул и без энтузиазма продолжил блуждать рукой по её спине.
-Не сачкуй, не сачкуй… Вот, хорошо.  М-м-м.. Так веришь или нет?
По телевизору шёл фильм об инопланетном вторжении Землю.
Сергей немного поразмыслил.
-Ну… скорее да, чем нет. И вообще, тут больше рационального, чем наоборот.
-То есть?
-То есть это вопрос не веры, а знания.
-Значит, по-твоему, они всё-таки существуют?
-Конечно. Вселенная запаслива.
-А к нам они тогда как относятся?
-Ну, тут два варианта.
-Какие?
-Хорошо или плохо. – Сергей старался не улыбаться.
-Так… - Настя подумала. – Допустим, хорошо.
-Тогда тут опять-таки у нас два варианта.
-И какие это? – Настя  смотрела уже подозрительно.
-Или очень хорошо, или не очень.
-Да ну тебя, Миронов…
Она повернулась к нему спиной, предварительно скинув его руку со спины.
-Настя, Настенька… - он попытался поцеловать её в шею, но она отдёрнулась и села, подмяв под себя подушку.
-Умный ты больно, Миронов. А замуж не зовёшь.
-Что, прямо сейчас?
-Заткнись. Я вообще думаю, что не очень-то тебе и нужна. Уедешь скоро на стройку к своим мужикам, по телефону огрызаться начнёшь. Сухарь-одиночка. Что, нет? Давай-ка лучше сейчас весь этот цирк и закончим.
Настя сделал попытку подняться, но он повалили её на диван, затормошил, зацеловал, и скоро она сдалась.
…Возлюбленная мерно дышала ему в плечо. Сергей лежал в наушниках осторожно гладил её волосы. Думал. Думы были нерадостные.
«Она права… Долго мы так не сможем. Ей семья нужна. А мне нужен лишь я… Да  музыка эта старомодная. Ну, Витька конечно – тут кровь, тут всё понятно..  Вот, по большому счёту и всё. Сухарь. Одиночка.»
В наушниках бесилась гитара. В груди ворочалось сердце. Хотелось выпить. Альтернативой алкоголю для него в последнее время стала слезливая ностальгия. Ну почему он так и не закурил, а? Всё было бы легче. Мысли соскочили на школьный двор, на весёлые рожи одноклассников – почти у всех в зубах сигарета… Чёрт, ему уже сорок, а ностальгия по тем дням с каждым годом только сильнее. Застрял ты там, парень. Эх, городок-городок.. Город же он так не полюбил. Слишком много в нём было людей, занятых организацией суеты. А некоторым от этого иногда становилось плохо. Очень плохо. И помочь некому.

За две недели новая дорога значительно продвинулась вперёд. Сергей по прибытию сразу съездил на участок, помесил раскисшую после ливня землю. Два года он уже работал мастером дорожно-строительных работ, спасибо высшему образованию, второй раз пригодилось. Начинал он рабочим, когда от тоски, опухший от пьянства, подался на стройку – решил, мол, оставить что-то после себя в этом мире. И.. как-то пошло. Через пару лет собрал бригаду, благо опыт руководства был, как-то не застремался, проявил характер, ну и вот… теперь мастерил. Сначала очень мешало то, что не пил, но потом к этому привыкли.
Как вообще дела-то тут? – спросил  он уже вечером за ужином у сменщика, уезжающего домой утром.
-Да пойдёт… Работягам вот только зарплату за полвахты не перевели. Говорят, хозяин укатил то ли в Германию, то ли в Италию… Стресс снимает, в общем. Тебе-то деньги на карточку пришли?
-Да какая-то куцая сумма нарисовалась. С Леночкой вон по телефону  пообщались, так она  меня тут же в луноход посадила и в космос отправила. Страшная женщина. Не митингуют ещё мужички?
-Пока нет. Ждут.
-Ну-ну.
«Мужики» не митинговали. «Мужички» вкалывали. По двенадцать часов в зной, пыль, дождь, грязь. «Мужички», которых Сергей сажал в тюрьму, потому что так было надо государству. «Мужички», которых он строил в армии, потому, что так было надо всё тому же государству. И теперь он заставлял их вкалывать, потому что это было выгодно гнилым структурам, завязанным всё на то же государство. На его памяти, как началась в стране вся эта «дерьмократия», мужики были всё те же.  Усталые, обиженные, разобщенные, зубастые или совсем без зубов. Идею у них отняли, права забрали – оставили лишь нужду да лишения. Но всё равно они были мужиками -  что бы с ними не делали; и держалось всё только на них. И поэтому они делали всех, сами, может, того и не ведая.
В столовую, с не передаваемой производственной грацией, чинно вошли две женщины в аккуратных спецовочках, разбавив своим появлением скучное течение общей трапезы. Ринат, сменщик, тут же не преминул двинуть Сергея по коленке:
-А вон и твоя… Спрашивала тут, скоро ли приедешь. Вроде бы даже как ни с кем и не мутила тут особо в твоё отсутствие.
Сергей, не отрываясь от поглощения рагу, кинул взгляд в сторону Галины, подмигнул ей, как-то хитровато дёрнув при этом бровью – мол, потерпи, девочка, сначала вот с одной проблемой управлюсь, ну, а уж потом… Галина на его плотоядные ужимки не отреагировала никак, отощла  от кассы и села с подругой за столик подальше от них.
-Огонь баба-то… Может, и я ей приглянулся бы, а? Ну-ну, майор – не кипишуй, мы люди простые. И ты собакой на сене не будь, ни к чему это здесь...
Он дождался Галину на улице, попытался чмокнуть в щёчку, но она легко отстранилась, пошла дальше. Сергей, как обычно, проникся волнением от сочной выразительности её форм, которые, однако, спереди несколько терялись от соседства с грубоватыми, если не сказать, плотоядными, чертами лица, хорошо хоть, что почти без следов косметики. «Так, у дамочки ко мне очередные претензии… Надеюсь, ничего нового. К старым я хотя бы уже привык»
Она дошла до своего вагончика, постояла, как бы в нерешительности, перед дверью, потом всё-таки шагнула в бок  и уселась на крепко сбитую скамью, над которой чахла рябина.
-Привет, Миронов. Чего тебе?
-Привет… Соскучился.
Это была, конечно, ложь во спасение. Весь прошедший месяц он и не думал по ней скучать, с досадой отвечал на звонки, хотя звонила она крайне редко -  ему вообще было всё равно, чем она тут без него занимается, живя на объекте уже четвёртый месяц и копя на дом где-то на Брянщине, Но вот поди ж ты, вильнула перед ним бёдрами – и он уже в плену сладких фантазий. Огонь в чреслах, патока на языке…
-Ой ли? – Она вдруг с хрустом потянулась. – А ты думаешь, ты тут один такой?
«Сука…» Он резко прижал её к себе, откинул голову за длинные тёмные волосы и впился  губами в зализанную шею. Потом довольно грубо провёл рукой по груди, погладил живот, смял линию бедёр под джинсами. Она сомлела сразу, обожглась, дёрнулась, вся было прижалась к нему, но он уже с деловым видом поправлял на ней смятый ворот спецовки.
-А что, нет?
-Гадёныш… Научился баб одиноких кадрить.
-Одиноких, говоришь?
Сергей схватил её в охапку, с ноги вломил в жалобно скрипнувшую дверь, занёс жертву страсти в комнату и бросил на кровать. Он был груб, ровно настолько, чтобы насытить её, и когда это случилось, насытился сам. Теперь они лежали полуголые на смятом ложе звериной любви и понемногу начинали пользоваться словами.
-Опять ведь дала, дура… Дура ведь, дура!
Ему показалось, что она сейчас заплачет, но ошибся. Галина рассмеялась: нагло, хищно, с издевочкой.
-Ну и пусть! Зато всё что хочу, с тобой могу делать. Ведь так, так?
Она наклонилась к нему, потная, жадная и почему-то жалкая.
-Так?
Он снова вцепился в неё всем своим естеством.
-Так, так…
«Господи, почему же мне вас так жалко-то всех, а?»
В вагончик постучали. По-свойски заглянула Валя, землячка Галины. Вообще, они здорово походили друг на друга и ужимочками, и повадочками, и отношением к основополагающим вопросам мироздания, и телеса у них были легко сопоставимы  – но Галина всё-таки выигрывала в этой борьбе за право быть первой среди равных. Возможно потому, что мордашка была смазливее. А может, вулканическая порода внутри горячее. А может… Но всё это домыслы, домыслы. Хотя домысливалось всё это, конечно, каждой из них по своему и иногда приводило к обоюдным обвинениям в стервозности.
Валя была навеселе. Небрежно отметив присутствие Сергея (странный мужик, не из её коллекции), она, кося глазами в сторону растрепанной подруги, предложила прогуляться к ручью, на шашлычки – ребята угощают по приезду.
-Ну, я даже не знаю… - томно задышала Галина, поглядывая на Сергея. – Ты как, Серёжа?
Он пожал плечами.
-Да сходи, развейся… Хуже не будет.
-Нет, - Галина изучала своё далёкое отражение в маленьком видавшем виды зеркальце, - я одна не пойду. Приставать ведь начнут, знаю я их. Составь компанию,  а? Всё хоть какая-никакая польза от тебя будет.
Валя хихикнула. Сергей вздохнул. Вскоре тронулись.
… Местечко было живописное, прикормленное. Идиллию пропахшего мясным духом  погожего вечера нарушали только орды злых от несправедливости бытия насекомых, вынужденных идти на верную смерть ради сомнительной возможности оставить после себя неблагодарное потомство. Галина с Валей сразу оказались в центре внимания разговевшихся джентльменов, и, казалось, чувствовали себя прекрасно. Сергей же, сунув знакомому бригадиру «пятихатку» за присутствие, устроился на скамеечке за уставленным снедью столом, и, дождавшись порцию шашлыка с мангала, лениво заглатывал сочные куски свинины, регулярно отклоняя идущие, несомненно, от дистиллированных проявлений души собеседников предложений выпить.
Рядом подсела Галина, прижалась к нему, хихикнула:
-Петька вон с собой ехать жить зовёт… Отпустишь?
«Ну, вот и всё, - отрешенно подумалось Сергею. Короткая фаза благодушного одиночества, кажется, подошла к концу. И точно: завертелся бессмысленный хмельной трёп, на который обязательно следовало отвечать, и вскоре Сергей почувствовал усталость, которую может вызвать только шумная толпа вокруг тебя. Он вообще в последнее время всё чаще замечал, что стал уставать от людей. Может, потому, что начал уставать и от себя тоже? И ещё эта власть вещей – как же она бесила! Нагнись, подбери, подотри, переложи, почини, да хоть выкинь  к чертовой матери – как же достал этот вещизм, эта постоянная мелочность жизни! Сучья материя…
И это несмотря на то даже, что он любил жизнь: зима там, лето, закаты, рассветы, хохот маразма, близость оргазма, мясо в желудке, гордость за шутку, новые шмотки, турбо в колонках… И вместе с тем он всё больше начинал понимать суицидников. Есть такое призвание – хоронить жизнь внутри себя, где-то в районе поджелудочной железы и мочевого пузыря.
Ладно, хорош пожалуй на сегодня лирики. Он поискал глазами Галину, но её уже нигде не было. Подвернувшаяся тут же Валя поведала, что мужики поехали в райцентр за водкой, ну, и подруга согласилась составить им компанию.
-А что? Она свободная женщина, - нетвёрдо смакуя слова, выговорила Валя.
-А ты-то чего не поехала? – бросил, кривясь, Сергей.
-А я несвободная… Ждут меня, понимаешь? И вообще – пошёл ты нафиг. Сухарь. Правильно Галька тебе скоро отставку даст.
-Информация проверенная? – осведомился Сергей.
-А то… Ей мужик нужен, чтобы в доме с ним жить, деток воспитывать… А с тобой что? Трахаться да подмываться? Большое дело…
«Правильно, всё правильно, - бормотал себе под нос Сергей, волоча ноги к своему вагончику. – Трахаться да подмываться….»
Спал он  с дороги крепко, и, хотя сквозь ненавязчивые сны до него доносились эксцентрические звуки с той стороны луны, реагировать на них он не стал. Всему своё время, и «головняк» начался уже утром. Предвестником его стала попавшаяся ему по дороге к «вахтовке» Галина, ободранная и маловразумительная. Уже у места отправки машины на объект Сергей узнал от мужиков, что «Газель», отправившаяся в ночь за сорок километров за водкой, в ходе некоего сложного манёвра съехала с дороги и по уши увязла в прилегающей к ней трясине. Вызволять «Газель» тут же отправился погрузчик, водитель которого, испытав, по-видимому, и на себе чары этих языческих мест, забыл осенить себя крестным знамением и при подъезде к месту аварии играючи снёс электрический столб (хорошо, что хоть жив остался). Итоги: выведены из строя две единицы техники и, судя по всему, за столб перед смежной организацией отвечать придётся по-взрослому. Да, ещё и встал работавший в ночь экскаватор – встал конкретно, ремонта не меньше, чем дня на два, если ещё детали вовремя привезут.
-Что с техникой, Вадимыч? – хмуро осведомился Сергей у как раз прибывшего с ночи экскаваторщика, словоохотливого и незлобивого работягу, который сейчас, однако, предпочитал изъясняться только непечатным текстом. Главное для себя Сергей выделил: тупо укатали ходовую, да ещё погнули стрелу, а всё потому, что мудаки они и в Африке мудаки, и на технику им плевать, хоть кол им на голове теши, а ремонт и простой теперь, конечно, повесят на стрелочника, то есть на него, Вадимыча.
-Ладно, ладно -  побереги мотор.  - Сергей устало потёр лоб (а ведь ещё даже рабочий день  не начался). - Я поговорю с шефом. То, что экскаватор как бобик гоняли туда-сюда, он в курсе. Разберёмся.
-Да хрен ты теперь разберёшься! – недуром заорал вдруг Вадимыч. – Я уже три месяца тут, в этом говне ковыряюсь, и ещё ни одного вопроса в свою пользу не  решил! Почему по соляре перерасход – экскаваторщики п…дят! Почему техника стоит – так опять же у них руки из жопы растут!! Вон, сейчас сынишка малохольный  хозяина нашего  с похмелья прикатит – не дай бог, чего он там про меня вякнет, я ему тут же всю харю его пьяную и сверну, вещи соберу – и на хер отсюда! Е…л я всю их контору, понял? А денег давать не будут – топливо на хрен всё продам, да ещё экскаватор обшмонаю, понял?
-А ну хорош! – прорвало и Серёгу. – Сказал, буду разбиваться – значит буду, и насчёт денег, и насчёт всего  другого тоже, понял? А теперь марш отсюда -  жрать и спать! Да, ещё – всех касается! Хватит лопать, сволочи, тут я вам ничем помочь не смогу – сами будете выпутываться
Он зло сплюнул и полез в кабину. Оглянулся:
-Чё замерли? Пиз…ть больше не о чем. Работать надо. Хоть через жопу, хоть через другой орган – но чтоб все у меня были на месте!
Сын хозяина, Лёха, получивший на время отсутствия главы семьи бразды правления делом, хотя и весьма формальные ввиду легкомысленности своего характера, подкатил на объект к обеду, на  новеньком «Форде»-пикапе; с Сергеем сразу общаться не стал, а с  умным видом долго изучал ландшафт и вяло переговаривался то с прикатившим с ним механиком, то с подходившими засвидетельствовать ему своё почтение рабочими. Сергей на эту дипломатию забил сразу. Отношения с Лёхой у него были, как с нерадивым сынком влиятельного папаши, и тошнило его от этого так же, как и в армии. Прогибаться – себе дороже выйдет.
Наконец отпрыск обратил на него своё внимание.
-Эй, майор! Сергей! Да ты оглох, что ли? Пойдём, пообщаемся.
Сергей оторвался от нивелира, подошёл, ненароком принюхался. Х-м, да он почти огурцом… Одутловатым таким, перезрелым огурчиком, зеленоватым и в пупырышках, да ещё  и животик этот, на который посмотришь и сразу поймёшь – так себе человечешко, но всё-таки, всё-таки… Может, и получится разговор.
-Слышь, майор, такие дела… - Лёха в глаза не смотрел. – Накосячили твои, согласен? Так что, давай меры принимай – это и твои косяки тоже.
-За свои отвечу, - процедил Сергей, щурясь мимо левого уха собеседника.
-Да ладно, ты мужик дельный, серьёзный – с тобой решим по-свойски, без обид. А вот мужичков наказать бы надо.
-И… каким образом?
-Значит, так. Задним числом вводишь КТУ – и режешь, режешь им бабло по полной. Экскаватор стоит – зарплата ноль, лопату сломал или там молоток потерял – всё в «десятикратном». Эти, что на «Газели» ночью покатались, - Лёха хохотнул, -  до конца вахты пусть дорабатывают – ты им хвосты только смажь, чтобы не расслаблялись – а потом пусть гуляют, без расчёта. Водила, что на погрузчике был, морж охреневший, - его в аренду сдадим, как ковш заварит, за столб пусть отрабатывает – потом тоже пусть катится нафиг… Других найдём. Беспредела здесь больше не будет.
-Ты, Алексей, попредержи-ка лошадок немножко, - стараясь говорить спокойно, начал Сергей. - Человеческий фактор всегда был и будет… Ну да, накосовертили  ребятки, так в первый раз, что ли? За свой счёт всё  и восстановят, зачем их кидать-то потом? Люди здесь в основном работают на совесть, семьи свои кормят, да и спецы неплохие – ты где лучше-то потом найдёшь? И по каждому простою техники отдельно разобраться бы надо –  сами напокупали дерьма по дешёвке, а теперь объёмов хотите. Так не бывает. И какие ещё там  нахрен молотки и лопаты? Здесь после первого же ливня грязи по пояс будет, откосы рушаться начнут – так забудь  ты про эту мелочёвку, она простым актом списывается. Бедные что ли такие стали?
-Так, майор… - глазки у Лёхи забегали быстрее, и запал строить большого начальника явно начинал заканчиваться. – Не согласен с чем-то, что ли? Так пиши заявление – и  сам дуй  нафиг отсюда. Без тебя обойдёмся, понял?
«Может, грудак ему проломить? – с холодным бешенством отрешённо подумал Сергей. – Не-ет, майор, спокойно, спокойно… Таких уродов по другому учат»
-Заявление, говоришь, писать? – он прочистил горло. – Хорошо. Будет тебе заявление, сопляк.
Когда представительский «Форд» отъехал, Сергей объявил стоп-работы. Он позвонил Максу, прорабу, который должен был подъехать только сегодня (отношения между ними были вполне добротными) и обрисовал ситуацию. Макс только слушал и крякал, потом сказал:
-Ну, ты горячку-то пока не пори, дождись меня, я скоро…
Сергей дал отбой. «Поздно, Максик, поздно… Обиделся я. И за державу тоже».
С рабочими Сергей говорил просто: их  держат за быдло, и всех скоро кинут. Как только нагонят другие бригады, так сразу и кинут. У него есть другая контора на примете, возьмут почти всех, рабочие там очень нужны, и отношения там к людям другие: заработал – получи. Его предложение: писать заявление об уходе. Желательно, всем. Потом под это дело  требовать выплаты всех денег за остаток по вахте . Деваться конторе пока не куда, дни стоят сухие, сейчас только гнать и гнать, надо только с ними не словоблудить, а стоять на своём. Далее – все выплаты строго по концу рабочего дня, нет – на следующий день никто на работу не выходит. Ну, а потом – валить из этого ****ства.
Мужики почесали в затылках, потрещали языками, потом  решились:
-Ладно, майор, давай бумагу… Тебе мы верим.
Когда приехал Макс, Сергей вручил ему пачку заявлений. Макс проглядел несколько, хмыкнул, взглянул на Сергея:
-Хорошо всё продумал? – Его умное худощавое лицо с редкими светлыми волосами выражало, пожалуй, лишь лёгкую степень любопытства. Калач он был тёртый.
Получив в ответ кивок от Сергея, он аккуратно вложил бумаги в папку:
-Ну, тогда понеслась… Держись, Серый. Вообще-то, сюда завтра должен заказчик подъехать. Так что, лишний козырь у тебя есть.
-Ты-то сам свалить отсюда не хочешь?
Макс пожал плечами.
-У меня тут свои завязки. Время придёт – свалю… Упырьки, в принципе, сейчас везде одни и те же. К этим я, по крайней мере, попривык.
Он улыбнулся.
-Не грусти, майор. Если что не получится – я тебя к себе подтяну. Хоть ты и любишь метаться по жизни, как будто жжёт там тебя что изнутри. Ну, может успокоишься со временем…
Макс уехал.
На следующий день  прибыл представитель от заказчика и невесть откуда взявшийся из заграничного небытия  хозяин их шарашки, Семён Антонович. Шалыми глазами  разглядывал он простаивающую технику и сбившийся в кучу тревожного ожидания народ, затем подбежал к Сергею:
-Отказываемся, значит, работать? Ну-ну…И не таких обламывали.
Однако обламывать в порядке очереди начали сначала его. Представитель заказчика, крупный мужчина с властным брезгливым лицом, орал на Семёна Антоновича, плюнув на всю субординацию, не мало не стесняясь ни находящихся поблизости людей ни в белых, ни в рыжих касках:
-Да мне по….ть на твои проблемы, хер ты мутноглазый! Если через три дня участок не закроешь, мы тебе такую неустойку влепим – джинсы вон свои грязные продашь, с голой задницей бегать будешь, а всё равно не хватит, чтобы рассчитаться! Тебе деньги перевели? Ты их про…л? А помнишь, что Петруша наш, император, таким мудакам как ты, говорил, а? Напомнить? «Как вы ели и е…и, так и стройте, мать вашу, корабли!» Золотые,однако, слова, до сих пор актуальны! Значит, так. Сроку тебе три дня. Хочешь – сам за лопату берись, вон, вместе с сынком, который ни хрена ничего организовать не может, - и вперёд, сука, вперед, на танки!
Хлопнула дверь «Джипа», сердитый дядька уехал, оставив Семёна Антоновича обтекать одного. Тот сначала забегал кругами, как ошпаренный, обещая всем немыслимый «кучумак», потом схватился за телефон и долго отводил душу с перепуганной челядью, потом, наконец-то, настроился на конструктивный лад и начал сложные переговоры с бухгалтерией.
-Эй ты, мастерюга хренов! Бегом сюда! – рявкнул он в сторону Сергея, по запарке перепутав его с приближенной челядью.
-А тебе надо, ты и беги, хозяин обоссанный, - сжав желваки, процедил Сергей.
-Ах ты сука… - Семён Антонович сделал было два скачка в сторону инсургента, затем предусмотрительно замер на расстоянии метра от него и, плюясь и размахивая руками, принялся орать:
-И чего ты добился, сволочь, а? Денег в конторе всё равно нет, хватит лишь на зарплату механизаторам, а остальные – и ты, падла, первый – вон отсюда! Немедленно!
-Не ори, дядя, - побелев от ненависти, выдавил из себя Сергей. – И не бреши. А ищи-ка лучше «бабосы». Всем, и по полной. Под расчёт на сегодняшнее число, а дальше уж как договоримся. И тогда, возможно, твою задницу не порвут на британский флаг.
Он обернулся к рабочим:
-Так, мужики? Классовое сознание, надеюсь, ещё не потеряли?
Ответил один, с явными признаками советского прошлого на морщинистом лице:
-А всё правильно… С этой сволочью только так и надо.
Вечером из Москвы приехал раздатчик. С деньгами. Рассчитали всех, по-божески, и полбригады тут же загрузились в машины и свалили в ночь. А остальные вместе с Сергеем в эту же ночь вышли на объект. Экскаватор реанимировать не удалось, и к утру Макс пригнал новый с другого  участка. И ещё утром пошёл дождь, сначала морось, от которой можно было легко отмахнуться, а потом весёлый такой дождичек, местами проливной. Слиняло ещё несколько шабашников, но зато оставшиеся вкалывали теперь за двоих – и в день, и в ночь. С матами-перематами, с обмерами-перемерами, но деньги оставшимся выдавались теперь по концу  смены, с учётом ещё и ночных работ. Деваться хозяину и правда было некуда. Днём он постоянно путался под ногами, орал, исходя слюной, по любому поводу выносил Сергею мозги, но всё, что просил или требовал Сергей, выполнял без лишних проволочек. На пятый день, когда люди уже шатались от усталости, прибыла новая бригада и новый мастер. Надо было сдавать объект, и сменщик, очевидно, по указке хозяина, решил отыграться на Сергее по полной, чуть ли не гвозди уже начал пересчитывать, пока Сергей не попросил мужиков провести с ним беседу. Те нарисовали перед совсем ещё, в общем-то, зелёным, но уже не в меру ретивым парнем картину его исчезновения в ближайших зарослях, и дело быстро пошло на лад. На другой день Сергей с актом приёма-сдачи и с другим ворохом накопившихся бумаг зашёл к хозяину, остановившемуся на частном подворье, и приготовился к последней битве, но к его удивлению, воевать не пришлось. Семён Антонович сидел в комнате грустный и попивал коньяк, закусывая квашеной капустой и огурчиками.
-А.. здорово. Выпьешь?
-Да нет, не пью я… Не подумайте, что компания не нравится, просто завязал. – Сергею не понравился его с излишними подробностями ответ, и он хмуро уткнулся глазами в пол.
-Вот, - протянул он бумаги хозяину, - там, в принципе, всё нормально. Перерасхода особо нет, на объёмы мы вышли. Моё заявление об уходе там же. Работяг ещё за день рассчитайте, как человека вас прошу, а мне, в принципе, ваши подачки ни к чему.
-Гордый…. – Семён Антонович тяпнул сразу полстакана. – Ладно, Сергей, что хотел, ты доказал. Уважаю. Остаться не хочешь, майор? А ты что, действительно майором с армии ушёл?
-Капитаном.
-Понятно, понятно… Строптивый слишком, таких не любят особо. Но такие нужны. Так что, останешься? Я зла не держу, подумай.
-Да нет, Семён Антонович, - медленно проговорил Сергей. – Уходя – уходи.
-Ну, тоже правильно… За деньги не парься, рассчитаю, как положено.
Тут в комнату забежал новый персонаж, на поверку оказавшийся Лёхой. Причём, пьяным Лёхой. При виде Сергея он немедленно оживился.
-А, встретились всё-таки… Пошли-ка, гнида, выйдем во двор, проверим, как ты в армии служил…
Сергей обернулся к нему, оценил расстояние и отвесил хлёсткую  оплеуху наследнику. Бейсболка покатилась по полу и осталась сиротливо лежать у ножки стула.
-Нормально я служил, сынок, можешь не переживать  за нашу армию…
 Обернулся к папаше:
-Ты уж извини, Антоныч, что я тут воспитанием вместо тебя занимаюсь… Смотри, проворонишь сына окончательно..
И вышел. Злость, душившая его всё последнее время, вроде бы начала отступать.
Надолго ли?

Через три недели он сидел за столом на родительской кухне и уминал вместе с сыном мясо под шубой. Отец, отметив приезд Витьки, благоразумно свалил на дачу, чтобы продолжить празднование с соседом, а мать всё суетилась и суетилась рядом  с ними, доставая новую снедь и подкладывая уже лишние куски. Как обычно, вскоре Сергей почувствовал раздражение. Мать не умела слушать, она говорила и говорила, продолжая точно с того места, где её перебивали. Витька, сначала пытавшийся поддержать разговор, замолк и только мотал головой в ответ на предложения отведать что-нибудь ещё.
-Ну, что-то ты совсем плохо ешь, - притворно-весело  не унималась мать, - и так вон какой худой… Завтра на дачу пойдём, на шашлыки?
-Завтра? Нет, завтра у меня другие планы. Потом как-нибудь.
-Понятно. – Мать вздохнула. – Миссия невыполнима.
Сергей поперхнулся и искоса взглянул на неё. Что это ещё за проявление провинциального пафоса от просмотра занудного американского штампа? Ему вдруг показалось, что он понял, почему это поколение проиграло холодную войну.
-Спасибо, мам, не лезет больше. Витька, в зал идём?
-Ну да, часа через два… - сын уже уткнулся в телефон, шаря по клавишам. Ну и ладно, это его мир, и нечего туда лезть.
Сергей вышел на балкон, достал свой гаджет, ввёл номер:
-Привет, Настюха, привет, девочка моя… Да только прибыл, хорошо вон, сына успел встретить. Да дней десять погостит… Мы когда увидимся? Что? Предлагаешь, когда сын уедет? Ну, может ты и права… Ладно, до связи. Целую.
Отбой. Что-то было не так, и показаться ему это не могло.  Может, у неё проблемы какие? Или обиделась опять на его скупые звонки? Ладно, разберёмся. Сейчас главное – Витька здесь, кровь его, душа и плоть…
Он не пытался его поучать, наверняка зная, что личный пример перекроет все разглагольствования. Они бегали на речку, ходили в зал, покупали вместе вещи и книги – каждый на свой вкус, помогали деду на даче, в очередной раз предупреждая того, что если он будет и дальше поддерживать в себе состояние эйфории через дегустацию самогона, то они больше не придут. Дед смущался, бил себя в грудь: «Всё, всё – завязываю», но, конечно, га том всё и заканчивалось. Дед был добрый, и единственное, по большому счёту, что он хотел от жизни, так это не делать никому зла, - ну, и чтобы его, соответственно, оставили в покое. Срабатывало это не всегда, а в последнее время просто вызывало раздражение со стороны близких, очевидно, путавших понятия «добрый» и «добренький». Особенно заходилась по этому поводу мать, и Сергей видел, как замыкался в такие моменты в себе Витька, и как ему было стыдно за всех.
А ещё они разговаривали, теперь легко и откровенно – обо всём: об устройстве мира, о психологии, даже о смысле жизни. Пару раз они ходили в церковь, где Сергей просто сказал сыну, что здесь надо молиться за других, ничего не требуя взамен для себя. И Витька стоял перед иконами и что-то шептал, по детски шмыгая носом…
А потом Витька уехал, и сразу навалилась пустота. Сергей набрал номер Насти, она не отвечала. Через какое-то время набрал снова – опять гудки. А потом пришла SMS-ка:
«Сергей, не звони мне больше. Я встретила мужчину, и мы живём вместе. Он ревнивый, и у меня из-за твоих звонков проблемы. Спасибо тебе за всё»

…Ночью Сергей проснулся от того, что в сердце проник шип и не давал вздохнуть. Пустые бутылки валялись на столе и на полу. Он лежал и понимал, что эта боль - лишь отголосок той, далёкой, испытанной им в детстве. Всё берёт начало оттуда, и она всё это время была с ним.  Он видел себя маленьким, потом, повзрослее, потом таким, когда он думал что он уже взрослый…  Размытая далёкая радуга закружилась перед глазами, и Серёжа подумал, что это конец.



45.

Умер отец. Господи, как же холодно… Сергей стоял в церкви и просил прощения. Разве не для того существует наш, человеческий Бог, чтобы просить у него прощения?

Когда умер отец, я подумал - так надо;
Ведь всегда за пределом находится то,
В чём живая душа вновь находит отраду...
Ну а смерть - просто смерть, несмотря ни на что.

Он оставил меня, но потом, как в тумане,
Когда снов отраженья дрожат поутру,
Он вошёл и сказал: "Передай нашей маме -
Я всю жизнь умирал, а теперь не умру.

Я тебя укрывал, когда ты был так молод,
Так боялся зимы, так всегда был горяч...
Я уйду, и задёрну тихонечко полог
Всех твоих детских снов и случайных удач"

Я проснулся. Я плакал. Я был совсем голый.
Мне хотелось бежать, только знать бы - куда?
И я чувствовал кожей, душой этот холод,
Что теперь до поры со мной будет всегда.






50?