(Отрывок из повести "Боги и человеки")
В БОЛЬНИЦЕ МПС
Лена улыбнулась. Она узнала голос Геращенко, громкий, самоуверенный, чуточку хрипловатый. И легко срывающийся, как у всех нервных людей.
- Привет, могикане! Опять сигареты курите? - шумнул он, как видно, в одну из мужских палат. И пошаркал вперёд по длинному коридоре.
Лена всё ещё боролась с собой, всё ещё сдерживала своё яростное давление. Она сидела в глубоком кресле в небольшом, но уютном холле.
Ей не хотелось сразу ложиться, хотя кровать уже была застлана. Не хотела предстать перед Геращенко беспомощно распятой на этой койке. Она была женщина. И, как все женщины, боялась выглядеть жалкой.
Его шаги застыли у входа в холл.
- О-о, ма-а-ть! - он сразу заметил Лену. - Приехала моя одесситочка?
Он облапил её, как хорошую знакомую, облобызал, обдавая жаром из малиновой топки рта. - Дай-ка, я на тебя посмотрю. А ты всё хорошеешь. Глаза с поволокою. Ишь, одесситка, - и он крутнулся на пятке, задрав протёртый чувяк. - Ну пошли, пошли, - и он потянул за собою Лену.
Геращеннко был небольшого роста с красным блестящим лицом и птичьим носом: спинка его носа была закруглённой, как птичий клюв. Светлые водянистые глаза ярко блестели. Он почти не изменился за эти годы, и только в кудряшках волос появилось немного проседи.
А кабинет имел вид, будто в нём разорвался снаряд. Хирургический костюм бы вывернут, как кожа облезшей змеи, и брошен на телефон. Пепельница вся в окурках, как уличная урна. А пепла на столе - как после извержения Везувия.
- Извини, тут не убрано: я забыл оставить ключ. - Он схватил чью-то пузатую историю и заработал ею, как дворницкой метлой.
История выплюнула на пол пачку не приклеенных анализов, и от этого кабинет стал ещё более живописным.
Расчистив пятачок, похожий на темнополированое озеро, он установил на него белую лодку пластмассового тонометра.
- Давай лапку.
Подняв ртуть до упора, он тихо присвистнул.
- Ну, мать, даёшь!
- Сколько? - спросила Лена, хотя могла и не спрашивать. Её давление часто не умещалось в стеклянную трубку тонометра Рива-Роччи.
- Хватит на двоих. Ещё и мне останется. Куда тебя положили?
- В пятую.
- Нет, не пойдёт. Ляжешь в бокс. Там спокойней.
- Ну, ма-ать, - задумчиво протянул он, и взгляд его устремился сквозь Лену, словно она была прозрачной или отсутствовала вообще. - Ладно, пошли. Небось, невмоготу сидеть-то.
***
- А в боксе Фанечка, - снова повеселел Геращенко, когда они приблизились к третьй палате. - Тоже одесситка. У меня тут филиал вашего города. Люблю одесситов. Я сам одессит. - шумел он, открывая дверь в палату.
- Пал Палыч, - встретила его Фаня, - кому вы опять макароны вешаете? Вы то в Грузии родились, то на западе Украины, то уже и в Одессе?
- А что7 Я явление собирательное. Мой дед - известный кацо из славного города Тибилисси, а мама - гуцулочка из Закарпатья. А отец мой - одесский еврей.
- А вы кто?
- А я московский попрошайка. Займи три рубля.
- Опять? - Фаня уставилась на него. - Интересно знать, когда отдавать будете?
- Завтра отдам.
- Что-то ваше завтра никак не наступает.
- Фанечка, - он заюлил перед своим "кредитором", словно провинившаяся собачонка, - ты забываешь, что я тебя ещё оперировать буду. А,знаешь, сколько берёт Уголев за эту операцию? Три сотни рэ!
- Хватит с вас и двух, - буркнула Фаня. - Кстати, одну вы уже выудили.
- Ах, ты моя куколка, - Геращенко чмокнул её в пухлую щёчку и крутнулся на пятке, сверкнув дырявым носком.
***
- Знаешь, сколько он меня денег вымотал, - пожаловалась Фаня, когда они остались вдвоём. - Муж, когда отправлял перевод, спросил: "Фанечка, тебя что, обокрали?" - "Нет, - говорю ему, - ягодки ещё впереди".
Но денег не жалко. Он показал меня всей учёной Москве. И вот диагноз: опухоль! - она с гордостью соединила кружком большой и указательный палец - во!
***
Мнение у Геращенко менялось каждый день. И каждый день он громко высказывал его Лене.
- Сердцебиение бывает?
- Ещё какое!
- Феохромоцитома! - радостно восклицал он. - Удалим - и будешь здорова!
- Потеешь при этом?
- Нет.
- Да у этих больных после криза не только простыни - одеяло можно выкручивать. Нет у тебя феохромоцитомы, - мрачнел он.
- Когда возникает криз?
- Когда лягу на правый бок.
- Феохромоцитома слева! - мечтательно улыбался Геращенко. - Тело перегибается, сдавливает опухоль - и выброс гормона.
- Похудела в последнее время?
- Нет.
- Нет у тебя феохромоцитомы, - обиженно завершал Геращенко.
Он ей напоминал прораба на какой-нибудь новостройке, который кричит то "майна", то "вира".
"Есть у тебя!" - и сердце вспрыгивает на крышу двенадцатого этаже. "Нет у тебя" - и оно летит на дно глубокого котлована.
***
Лена лежала под часами и ворочалась с боку на боку, как её научил Геращенко.
Ей сделали пневморен.
В те времена, когда электроника ещё не достигла таких высот, как сейчас, и компьютерная томография была ещё только в мечтах учёных, этот метод использовался при исследовании надпочечников. И заключался он в том, что человеку в его околопочечную клетчатку закачивали кислород.
Этот лёгкий невидимый газ под рентгеновскими лучами почему-то превращался в чёрную, как антрацит, ночь. А могучие костомахи казались воздушными и даже прозрачными. Все остальные ткани, занимая промежуточное положение между незримым кислородом и весомо-грубо-зримыми костяками, казались, соответственно серыми.
Так вот, чтобы увидеть "серый" надпочечник, его заключали в объятия "антрацитовой" ночи, и от этого он начинал светиться, как лунный полумесяц на майском небе. И являл рентгенологу свой варенико-образный силуэт.
Из кабинета вывезли вторую каталку и поставили под часы. На ней лежал Арам. С этим вечно сонным пареньком из армянской глубинки Лена познакомилась тут, в больнице. Она встречала его на всех исследованиях. Они словно догоняли друг друга. То Лена становилась в очередь за ним, то Арам за ней.
Арам поморщился.
- Больно?
- Очень. Три литра впустили.
- А мне полтора.
- Почему так мало? - удивился Арам. - Всем вводят по три.
- Не знаю. Геращенко, сказал "хватит": его интересует только левая сторона. И ещё он сказал, что боится вызвать криз.
- Но у меня же он не побоялся вызвать криз, - резонно заметил Арам.
- Н-не знаю, - призадумалась. Лена.
Арам был моложе Лены, но гипертония у него была такой же высокой. Правда, протекало своеобразно: он всё время спал. Вот и вчера на исследованиях, когда они сидели в коридоре, он всё время засыпал и сползал на её плечо. Просыпался, извинялся и опять сползал.
***
"Почему его долго нет? Сколько можно проявлять эти снимки. Вот сейчас выйдет и крикнет: "Ты выиграла сто тысяч. У тебя феогромоцитома! Удалим - и ты здорова! Господи, хоть бы нашли!..." - Лена стала дрожать: холод рентгеновского аппарата стал проникать внутрь её тела.
Лена вздрогнула. Дверь каморки, куда он вошёл, хлопнула. Он идёт. Но не кричит. Он словно на кого-то обижен.
- Вставай - хмуро сказал Геращенко. - Нет у тебя ни черта.
Лена слезла с рентгеновского стола, не глядя на него. Ей вдруг стало стыдно, будто она его обманула, подвела, приписала себе чужую болезнь.
Она двигалась суетливо, стараясь поскорей исчезнуть из его поля зрения и в то же время презирая себя за это.
- Что? - подалась ей навстречу Фаня.
- Ничего, - сказала Лена.
- Я так и знала, - ухмыльнулась её соседка.
Лена вопросительно посмотрела на неё.
***
У Арама нашли феохромоцитому. Даже две. Слева и справа.
***
На обход пришёл профессор. Это был невысокий моложавый человек интеллигентной наружности с чёрной клинышком бородкой и внимательными глазами.
- Эта больная, - Геращенко указал на Лену, - операции не подлежит. Она декомпенсирована. Я её уложил.- Геращенко грустно вздохнул.
- Диагноз?
- Злокачественная гипертония. Этиологию, к сожалению, установить не удаётся.
Профессор с сочувствием посмотрел на Лену, и она заметила, что глаза у него очень добрые.
- Где она? - спросил он о Фане.
- На исследовании, - Геращенко отвёл глаза.
- Когда ни прихожу, её нет.
Заведующий промолчал. Он сам отсылал Фаню перед каждым обходом. На этот раз он ей прямо сказал:
- Сиди в туалете, пока он не уйдёт. У него руки на тебя чешутся. А я не уверен, что тебя надо резать.
- Как7 - возмутилась Фаня. - Ведь сканирование показало!
- Сканирование - сканированием, - отрезал Геращенко, - а клиника важней.
У тебя нет ряда симптомов.
В самом деле, при том же диагнозе, что был у Веры Гавриловны из специального отделения, у Фани отсутствовал один один симптом: не было никтурии. То-есть, она хоть и облизывала губы, и пила воду, но выделяла её больше не ночью, а днём, как все нормальные люди. Это было исключением из правил. А Геращенко не любил исключений.
Но профессор подловил-таки Фаню в коридоре.
- В среду я вас оперирую, - объявил он.
***
А вечером накануне операции Фаня вдруг разоткровенничалась.
- Ты знаешь, Лена, - сказала она с грустной задумчивостью. - Я ведь с первого дня почувствовала, что он у тебя ничего не найдёт. Он мне в первый день сказал: "Я Ленку оперировать не буду. Я не сниму её со стола".
Я молчала, потому что всё-таки надеялась на его порядочность. Может быть, я ошибаюсь, но мне почему-то кажется, что он у тебя просто не хочет ничего найти.
***
После операции Фаню привезли в палату, а не в реанимацию, как других, подобных ей больных.
Всё прояснилось на второй день. Геращенко, делая ей перевязку, неожиданно объявил: "Я был прав. Опухоли у тебя не оказалось. Я говорил этому кретину, что с тобой не всё ясно. Но его разве переспоришь?"
Фаня расстроилась и даже заплакала, но потом как-то быстро успокоилась. И даже стала смеяться, рассказывая, как ей по ошибке чуть было не сделали операцию на сердце. "Хорошо, что не усыпили, - веселилась Фаня. - Один чмур подошёл и стал мазать йодом грудную клетку. Я спросила: "Что вы делаете?" - "Вам же операция на сердце? - говорит - "На каком сердце? - закричала я. - У меня надпочечники!"
Оказывается, ассистенты в ожидании профессора, который слишком долго мыл в предбаннике руки и который в последнее время специализировался на комиссуротомии, уже хотели вскрывать ей грудную клетку...
***
Профессор пришёл в палату только на четвёртый день. Сел у Фаниной кровати и опустил голову.
- Простите меня, - сказал профессор, не отрывая глаз от сплетенных на коленях пальцев. - Моё вмешательство оказалось напрасным. Я не нашёл у вас опухоль.
- И в то же время операция раскрыла нам глаза, - он впервые посмотрел Фане в лицо. - Я видел вашу почку. Она совсем белая. Она обескровлена. Если б мы не слазили, мы бы не узнали об этом. Мы нашли вашу болезнь!
Скорее всего, в артерии, питающей вашу почку, есть либо суженый участок, либо атеросклеротическая бляшка. И в том, и в другом случае вам нужна операция. Но не здесь. В центре сосудистой хирургии. А за косметический недостаток, который я вам сделал, вы уж простите меня.
Фаня слушала, распахнув глаза. Лицо её то бледнела, то покрывалось пятнами.
- Но почему же он не сказал, что почка белая? Он только обвинил ... - запнулась она.
***
Забегая вперёд, хочу сказать, что Фане сделали операцию в сосудистом центре, как и пообещал профессор. Операция шунтирования почечной артерии дала отличный результат.
***
А для Лены настали тяжёлые дни. Теперь ей еду приносили в палату. Но она к ней почти не прикасалась: каждый глоток вызывал яростное сердцебиение.
Кризы следовали друг за другом со всё нарастающей частотой.
- Завтра поедем на сканирование, - сказал однажды Геращенко.
- То самое, которое нашло "опухоль" у Фани? - прищурилась Лена.
- Ну-у, знаешь, ошибки бывают...
И на следующий день они уже ехали в больничном рафике...
***
Усадив Лену в коридоре, Геращенко "испарился": ушел к профессору, к своему бывшему институтскому однокашнику.
Лена заметила, что в последнее время Геращенко стал её избегать ...
Ей ввели изотоп: блестящую суспензию, похожую на серебрин. Лена лежала под аппаратом, чем-то напоминающим бежевую бестеневую лампу. И слушала, как её надпочечники "выплевывают" серебрин. Он то выстреливал целыми пригоршнями, как из пескоструйного аппарата, то вылетал отдельными песчинками: "цок, цок..."
Когда звуки затихли, ассистентка выключила аппарат.
Лена спустила с кушетки ногу, но врачиха вдруг сказала:
- Полежите, ваш снимок надо показать профессору.
Сердце прыгнуло на небоскрёб. "Неужели? - подумалось - О,Господи!"
Чем дольше не было ассистентки, тем больше замирало сердце. Но вот её шаги зацокали в коридоре.
- Вставайте, - сказала она равнодушно. - Всё в порядке.
Сердце лежало в котловане.
- А можно посмотреть? - попросила Лена, и сама не зная зачем.
- Пожалуйста, - удивилась докторица и протянула чёрное изображение. Оно было похоже на звёздное небо.
- Вот ваши надпочечники.
"Небо" было величиной с яблоко, а надпочечники не больше семечки. Один из них походил на звёздную туманность, а другой - на тёмное пятно в окружении звёздочек.
- Они не одинаковые? - спросила Лена.
- Д-да, мне тоже показалось, но профессор сказал: это вариант нормы.
***
- Круг замкнулся, - сказал Геращенко, когда они сели в рафик. - Можешь заказывать билет на поезд.
Горячие слёзы наплыли на глаза, и даже маленький человечек не подхватился, чтобы не позволить им скатиться на щёки ...
Слёзы на Геращенко подействовали.
- Ладно, не реви, - пробормотал он. - Попробую поговорить ещё с одним человеком.
***
А утром, неожиданно повеселевший, Геращенко объявил:
- Говорил вчера с профессором Козухиным из институте эндокринологии. Он согласился сделать тебе лапаротомию. Знаешь, бывают случаи, когда опухоль находится не в надпочечниках, а в брюшной полости. Или даже в других частях человеческого тела. Она может быть столь малых размеров (например, с пшеничное зернышко, что анализы могут и не выдать её. И найти её можно, только разрезав тело.
***
В выписной Лена встретила Арама. Он сидел сонный и бледный, и двое его братьев укладывали в чемодан его пожитки.
- Тебя выписали? - изумилась Лена.
- Его нельзя оперировать, - тихо ответил за Арама брат. - У него две феохромоцитомы, но в разных надпочечниках. Если начать удалять одну, вторая выбросит гормоны, и это убьёт его.
Лена посмотрела на Арама. Опустив голову, он спал.
Он не знал, что ждёт его дома, в его захолустной глубинке, вдали от столиц, вдали от столбовых дорог большой медицинской науки.
- А Козухин? А институт эндокринологии? - горячо зашептала Лена.
- Геращенко сказал, что ни один хирург на земле оперировать его не станет.
(Конец второй части)
(Продолжение следует)
-
-