Шкарпетки или Потому что нельзя так…
- Ты опять про Сашка? – я опустил голову, глядя на свои руки-ноги.
- Ну, вот. Да, знал он, как эффектно спуститься после перелёта…
Я окунулся в далёкие теперь воспоминания.
- Это я впервые увидел в тот раз такое сочетание: полоса моря и город вдоль этой полосы. Когда кажется, что самолёт промахнётся. И вот-вот влетит в водную кромку. И я не увижу долгожданную Одессу. Но лайнер знает, когда свернуть. Так что вскоре мы, загрузившись своими инструментами-кормильцами, толпимся, вглядываясь в очередной аэропорт. Но не наш Сашок. Он умудряется спуститься в одиночку, наслаждаясь эффектом. Белоснежный сверкающий костюм, такие же туфли и в руках сетка-«авоська» с двумя бутылками кефира. Ну, теми самыми, если помнишь времена СССР.
- Странностей много у него было. Эта – самая безобидная. Про остальные – знали все наперёд. Уже вечером – первое выступление. Сашок будет петь так себе. Но мы прощали. Знали, что зритель-то идёт не на нас посмотреть. А солист наш своё наверстает. Что после первого такого сумбура он будет искать свою музу. И найдёт её среди вертящейся вокруг своры местных шалав. Мы и сами были не прочь «оттянуться», изредка. Но для Сашка это была сама «жизнь». Как точнее? «Смысл ежеминутной жизни здесь и сейчас». Уже во время следующего выступления он будет петь только для Неё. И это будет как в последний раз. Когда надо успеть всё сказать, сейчас. А потом уже ничего не будет. И девочка в это верит. И рыдает. И заводит весь зал. И все тоже верят. И после этого ночь. Как последняя. Для них двоих. А на следующий день всё повторяется заново…
- Нас разместили с ним вдвоём, в одном номере. Но я так и не знал, когда он спал? Где? С кем? И спал ли он? Появлялся только к вечеру. Иногда на репетиции. Это мы – оттачивали все детали многократно. Ему достаточно было придти в нужный миг и спеть. Как в последний раз! Будто проститься с ней. И с каждым! Где он брал силы на это? В такой бешеной гонке. Без перерыва. И зритель боялся за него. И мы сами опасались. Потому что нельзя так! Это самоубийство! Но оно приносило нам «бабки». Каждому из нас. И каждый втайне был рад этому. Мол, не я же лично пропадаю.
- Как мне Одесса? Я её видел? Только один раз сверху. Один раз всего. Второго не было. А так, видел пляж, забитый людьми. Видел зал, тёмный и ревущий. В промежутках – обрывки улиц. В памяти осталась лишь картина: кусок витрины, надпись наискосок «Шкарпетки». Так и не успел узнать, что это?
- Чем кончилось? Ничем. В прямом смысле. В конце концов, пришло именно «ничего». Подходила к концу наша гастроль. А эта «шалава» всерьез ему поверила. Ведь обычно как у него бывало? Последнее выступление. «Я не могу без тебя». «Я напишу, ты приедешь ко мне. Будем вместе навсегда. Чтобы не расставаться». Иногда муза приходила провожать, рыдая. Иногда понимала всё и не приходила проститься. А впереди новый город и новая «love-story».
- Только в этот раз пошло всё наперекосяк. Перед последним концертом наш директор выловил Сашка и спросил прямо: «Ты что? Собираешься её тащить с собой? Она от меня требует, чтобы я показал её обещанный билет. Она уже со всеми своими здесь простилась. Точно всё будет «как всегда»? Ну, ладно.
- Не знаю, кто и что ей объяснил. Только на этом, последнем, выступлении Её не было. И Сашок выглядел, как перед казнью. Пел зло, говорил едко. Как будто хотел отомстить публике. А когда увидел свою музу на ночном ужине в компании местных воротил… Точно сказано: «крышу снесло».
- Впервые пришёл спать в свой номер. Но остаток ночи так и не спал. Рвался то одно пойти сделать, то другое. Вроде ляжет. Потом будто что-то вспомнит, начинает собираться. Я его уговорю – опять затихнет. Чуть-чуть – и опять неугомонно вскочит. Утром заснул. Когда уже надо вставать, собираться к отъезду. Я подождал, стал его будить. «А? Сейчас встану». Раз – и опять заснул. Через 10 минут бужу. «Да, встаю». Сам лежит. Директор уже на взводе. Забегает. «Все собрались. Автобус ждёт. Скоро вылетать. Чего тянешь? Сашок! Ну, нельзя же так!» Растолкал, поднял. Потащил в душ, поставил под струю. Сашок вроде очнулся: «Да, нельзя так. Конечно, нельзя так…» Прошло ещё пять минут, десять, а он всё так же стоит, бормочет: «Потому что нельзя так…»
- Опять вбегает директор. Кричит: «Ну, пошли же скорей! Опаздываем!» Тот: «Да, да. Пошли».
- Выходит весь в пене, голышом. Хватает свою авоську с бутылками – и в коридор. Идёт, шлёпает босыми ногами. Директор вдогонку: «Ну, куда? Обмойся же!» Тот опять: «Да. Да. Потому что нельзя так…» И дальше потопал. Я за ним. Вижу, что-то не так с нашим солистом. Куда он? Смотрю, идёт в конец коридора. Там общий туалет и душ, женский. Бегу за ним. Толпа зевак – тоже. Девчонки, которые там были – с визгом выпорхнули, толком не одевшись. А его как заклинило: «Потому что нельзя так, в пене ходить…» Авоську повесил, сам под душем стоит. Я рядом, жду, не знаю, как быть. А он хватает меня, дёрнул к себе под струю. Силища у него – не сравнить с моей. Завёл: «Грязь пристала. Нельзя грязным быть. Нельзя в одежде купаться». Когда весь мокрый стал – конечно. Пришлось раздеться. В душ толпа набежала. Не наши. Откуда понабрались? Глазеют, потешаются. Вылез вперёд пацан: «Эй, дядя! Чего у тебя стручок такой гнутый? Повернись, я выправлю!»
- Понимаю, к чему дело идёт. Шмакодявка смелая, когда рядом барбос. Я-то понимаю, молчу. А Сашок, он какой? «Потому что нельзя так». Хватает мальца, повернул – и пониже спины ногой. Тот и вылетел. Толпу раздвигает, выходит громила. Не спеша разделся. «Пошто малых бьёшь?» И голышом, головой вперёд, с разбега на нас.
- Сашок увернулся, этот головой меня и припечатал к стене. Я так и хрустнул весь. Сполз по стенке на пол. Больше ничего не помню. Вот и весь сказ.
Я замолк. Потом схватился за колёса, покатил своё кресло к углу, где стояла гитара. Потренькал непослушными пальцами мелодию, напоминающую наш некогда знаменитый хит.
- Сколько лет прошло, а всё ещё, бывает, снится, как я играю на своей родимой. Как мы зажигали! Иногда снятся новые мелодии, продолжаю сочинять их во сне. А что толку? Ни сыграть их не могу, ни записать. И пропадают они. Забываются потом. Жалко.
Гость вместе со мной горестно вздохнул. «А что Сашок-то? Чем закончилось?»
- Мне долго ничего не говорили. Пока врачи мне позвоночник по косточкам собирали. Да не до конца, видать. Раздавил меня тот громила, совсем. А потом уж дорассказали.
- После того, как я рухнул, Сашок совсем обезумел. Схватил свою авоську, да по спине громилу – хрясь! Ещё раз! Тот с осколками в спине повернулся. Сашок его с разбегу, так же, головой, ткнул к стене. «Потому что нельзя так!» - кричит. Разбежался – ещё! И ещё! Тот свалился, еле ползёт на карачках к выходу. Оставляет четыре полосы кровавых, что стекают по рукам-ногам. Потом ещё одна добавилась, от пятой конечности. Это Сашок не может остановиться: «Потому что нельзя так!» Уже ногами с разбегу прыгает, и топчет, и топчет!
… Когда прощались, гость повторно спросил:
- А где сейчас Сашок?
- Кто знает? Живой ли, нет? Друзья мои, бывшие, не заходят. Один я теперь. Кому нужен? Вот такие шкарпетки получились у меня.