Три дня назад бабка Серафима чуть не умерла. Последним эпизодом из реальности, вспыхнувшем в горячем мозгу, была ссора с дочерью.
— Люська, Богом прошу, вызови «Скорую», что-то плохо мне очень, может, даже помру, — уговаривала тихим голосом непокорную дочь старуха. А та дерзко хорохорилась:
— Хрен с тобой! Дом-то по-доброму не хочешь подписывать мне. С собой в могилу все равно не возьмешь ведь...
И пошла к себе в квартиру, в другой конец поселка Исток, как в другой мир, холодный и непостижимый для матери. Ушла, церемонно подхватив под руку своего мужа-выпивоху. И Серафима с отчаянием опять подумала, что вот не подарила ей дочь внуков, которым передала бы она свое искусство резьбы-росписи по дереву да железу, научила бы играть на баяне-гитаре, лелеять в огороде растения да обихаживать больных животных. Да еще – петь, плясать, сочинять стихи и метко стрелять из мелкокалиберной винтовки!
Многое еще может делать Серафима, да руки, ноги, а главное глаза стали слабыми — уж нет теперь былой силы да желания. Два ее уже взрослых внука, дети сына Николая, выросли в далекой Украине: теперь и вовсе - в чужом краю, и бабку свою совсем не знают.
И представила себе кратко Серафима такую картину. Ну, вот окажись бумага на владение домом у дочери, в тот же день и отправит ее в дом старчества, а усадьбу запродаст соседям, предпринимателям этим новомодным, которые не раз подступались к Серафиме с елейными речами. Чем они конкретно занимаются, Серафима не ведает. Только так сомнительно, как почти что в одночасье вознесся над ее взлелеянным сказочным домиком трехэтажный терем с мансардой да огромным двором с воротами, куда одновременно заезжают «Жигули» да еще какие-то заграничные автомобили.
И живут там не то купцы, не то еще какие предприниматели и предпринимают разные проекты. Самый важный хозяин их компании «Кварц», Юрий Николаевич, захаживал дважды к Серафиме и вел обильные разговоры про то, как не будет знать забот Серафима Кондратьевна Рожкова до скончания дней своих, проживая безо всякой нужды в том соседнем доме, в специально для нее обставленной горнице, да еще с личной сиделкой. А за это Серафима разрешит им быстро развернуть стройку на месте ее усадьбы, которая, хоть и необычно красива с виду, да пусть не обижается хозяйка, вся сгнила, право.
Уж не одну историю слышала от людей Серафима, как богатые люди обманывают стариков, овладевая их домами-квартирами и устраивая им насильственную смерть, доказать которую невозможно. А она знала, что умереть надо естественной смертью, в своем доме, прожив до того дня, когда Господь призовет к себе и заберет в Царство небесное, - там воздаст всякому по делам его…
— Так, не ваши ли хлопцы спалили мой сарайчик, да двор уже чуть было не занялся огнем? — Осмелев, прямо спросила Серафима и заглянула снизу в бегающие глаза Юрия Николаевича.
— Ну, мы такой грех брать на себя не будем,- ответствовал он. - Это, видать, хулиганы какие, из озорства, сейчас ведь повсеместно балуются поджогами. Да разве сама не подозреваешь кого? Разве ж не знаешь своих обидчиков-завистников?
Насчет обидчиков он, конечно, попал в точку. Вот, например, бывший ее любимчик, способный музыкальный мальчишка, который вместе с местными ребятишками водил когда-то хороводы вокруг ее гордости, волшебной избушки на курьих ножках, выделывавшей благодаря Серафиминой выдумке различные чудеса, он однажды стал для нее чужим.
Серафима помнит ту душную, с осыпающимся конопляным запахом ночь, когда проснулась от неясно¬го беспокойства: кто-то в темноте пытался открыть дверь. Она поднялась с постели, застеленной старым тулупчиком, и подала голос, пытаясь установить: чужой, пришлый человек там или кто другой. Откликнулся знакомый баритон.
– Алеша! Да это ты, что ли? Чего тебе, Алеша, надо? При¬ходи завтра, — увещевала парня Серафима, почуяв недобрые намерения. — Неужели плохое задумал? Да ведь у меня нету ни богатства, ни денег — сам знаешь, чем владею, — пробовала уговорить непрошеного гостя старуха, но дверь вскоре со скрипом распахнулась, и она увидела, прежде всего, его дрожащие руки, меченные темными точками уколов. – Уходи, Алеша, не надо... Я люблю тебя, Алеша, Алеша!— Запричитала Серафима, думая о том, что зло можно отвратить только добром. — Ты же знаешь, всю душу и время свое вам, ребятишкам, отдавала, разыгрывая с вами спектакли, ведь детского клуба в округе не было. Бог простит тебя, ступай домой. Да что же за болезнь со шприцами привязалась к тебе, пусть Бог поможет, освободит от этой тяги, - начала она крестить парня сухими скрюченными пальцами. Эту проклятую коноплю, которую засеял ветер, я сегодня же скошу и сожгу, как и мак…
В этот раз мутные глаза парня на миг заволокла слеза быстротечной памяти. Он медленно развернулся к порогу, схватившись за косяк, и стал оседать, поджимая угловатые колени. Потом тихо замычал, сжав руками липкие виски, на минуту забылся, потом с трудом выпрямился и поплелся к воротам.
И еще намерения трех местных на¬летчиков, которые вымогали у нее самые любимые картины с белыми лебедями, чтобы обменять их на местной «барахолке» на водку, она отвела своими уговорами. Один раз Серафима не выдержала:
— Ну, убьете вы меня, а что дальше? Вас же посадят. У меня - всесоюзная слава, про меня уж, где только ни писали, и по радио-телевизору передавали... А четыре тома отзывов туристов в моих тетрадках - это разве не свидетели?
Действительно, слава о народном умельце Серафиме Рожковой из маленького уральского городка во времена перестройки расцвела буйным цветом. СССР боролся против алкоголизма и вещал о благодатных увлечениях граждан, которыми можно занять свободное время взамен самогоноварения.
Персонажи русских сказок, выточенные из дерева и жести умелыми женскими руками и украшающие усадьбу Серафимы Рожковой, были подходящим материалом для «окультуривания» масс. А избушка на курьих ножках с потайной кнопочкой, которая поворачивалась на голос хозяйки и распахивала резные окна! В них ходил по кругу Кот Ученый, и Русалка восседала на ветвях, и цеплялся за солнечный свет Леший, совсем не страшный, а очень забавный. Мотор от «Катюши», умело вмонтированный Серафимой внутри, позволял избушке двигаться. А сейчас он заржавел, и крысы подгрызли одну деревянную куриную ножку. Окна со стороны огорода ей пришлось забить для надежности старой панцирной сеткой.
Но удивительнее всего, как и в прежние времена, успевала жить в бешеном ритме сама Серафима: целый день - с общественным стадом (она была ветеринаром), а вечером – уход за своей скотиной, дочерью и сыном. Долго хранила она в деревянном сундучке фронтовые письма мужа Ивана, пропавшего в 1943 году без вести. Солдатские треугольнички, пожелтевшие от времени, она, бывало, разворачивала раз в неделю и читала скорбные строчки, вспоминая, как они грели ее в те тревожные годы. А потом неожиданно исчез и заветный сундучок со всем пожелтевшим содержимым. Но Серафима помнила письма мужа наизусть, особенно два последних:
«Дорогая Серафимушка! Мы идем со своей стрелковой дивизией, продвигаясь вперед и оттесняя немцев. Весну и начало лета копались в земле, как кроты. Роем противотанковые рвы и ловушки, устраиваем заграждения фрицам. Не хотим отдавать ни пяди своей земли этому чудовищу, фашистскому зверю. Знаю, что у вас спасение – тоже в землице. Сажайте побольше картошечки да свеклы - морковки, чтобы прокормиться с ребятами. Вам ведь тоже приходится несладко в тылу. Саперы учат нас выставлять мины, фугасы, отсекать части противника Идем в направлении Курс-Орел. Некогда писать. Обнимаю вас крепко, держитесь! Июнь-1943г. Ваш Иван Рожков.»
«Милые мои, жена Серафима, сын Сергей, дочка Людочка! Как вы там без меня? Сыто ли едите, тепло ли спите? Сейчас всем не до роскоши, у всех одна задача: сокрушить, сломать хребет всем фашистам во главе с ненавистным зверем Гитлером. Сколько уже вокруг полегло моих товарищей за два с половиной года наших солдатских дорог. Меня господь щадит, еще не был ранен ни разу. Молись за меня, Серафима, знаю, ты можешь вымолить меня у войны. Но я и так знаю, что приду домой с победой и защищу ваши мечты-заботы и сладкие сны. Серафима, береги детей. Расскажи им обо мне , если что случится, спой, сочини песню про былые походы, которые всегда хорошо кончаются у нас, русичей-славян. Писать пока кончаю. Завтра готовится наступление. Мы покажем этим гитлеровским отщепенцам, как может воевать Иван за свою землю. Впервые за месяц нам дали много снарядов и другого оружия. Готовится грандиозное наступление на всем фронте Белгород-Курск-Орел. Думаю, мы дадим жару завтра своему врагу. Все. Сейчас сбегаю, отнесу письмецо, а следующее будет не скоро. Поцелуй за меня детишек. Твой Иван Рожков.3 июля 1943 года.»
Больше не дождалась писем Серафима, а в конце войны пришла похоронка, в которой сообщалось, что в той битве, на Орловско-Курской дуге пал смертью храбрых ее муж Иван. А в какой братской могиле покоится его прах, она так и не узнала, хотя писала во все нужные организации. За повседневными трудами-заботами, мать не заметила, как повзрослел и уехал учиться в далекие края сын, женился и остался жить в далеких краях. Иногда писал короткие весточки, а потом и совсем перестал: жизнь пошла неудобная, как выразился он сам и попросил у матери прощения – должно быть, до скончания дней. Дочь тоже поспешила удалиться от матери, меняла мужей, внуков ей так и не родила.
Вот и стала привечать Серафима чужих детей: вначале они помогали ей ухаживать за домашними животными, а потом стали приходить, чтобы разыгрывать ею придуманные сценки вокруг удивительной избушки на курьих ножках. Местная администрация одобряла занятия Серафимы с детьми, которая учила их мудрым и добрым вещам. А в каком порядке держала она инструмент в своей мастерской, которая помещалась в центре избы, потому что была ее главной комнатой!
Как-то наехали в очередной раз телевизионщики, по-хозяйски стали наводить порядок в избе. Серафиме приказали надеть нарядный сарафан, собственноручно шитый золотом, и украшенную цветным бисером кику. Запустили было ка¬меру по расписным ее стенам, да вдруг зацепились... за портрет Брежнева.
— Это что такое? — Закричал задерганный режиссер в джинсах. — Немедленно снять! Горбачева, Горбачева сюда! Есть в доме Горбачев, ну хоть газетный портрет? Внимание, снимаем!
Шустрые ребята, однако, понравились Серафиме, потому что проявляли к ней бережное внимание. Только Горбачева после отъезда гостей она опять заменила прежним портретом — при Брежневе ей жилось как-то спокойнее. Скотиной она со временем попустилась и стала потихоньку собираться в другой мир…
В этот раз Серафима, почувствовав незнакомую ранее слабость во всем организме, решилась снова написать свой любимый сюжет из русской сказки про сестрицу Аленушку и братца Иванушку, - может, даже в последний раз. И на этом полотне лебеди опять получились необыкновенные.
Она так обрадовалась новорожденной картине, что тут же сочинила песню и написала на чистом листе: «Дарю на добрую и долгую память райсобесу картину героев русских народных сказок и песню о Ванюше с белым Лебедем: «Ты лети, мой Лебедь белый, через горы и леса, улети в страну чужую, где бывают чудеса, на пути нас повстречают звезды, тучи и моря, ты лети, мой Лебедь белый, в лебединые края. Унеси, мой Лебедь белый, в лебединую страну, я тебе построю терем там и гнездышко совью, в этом гнездышке пушистые чирикают птенцы, сказку былью обратили, вот какие молодцы. С лебединою семьею мы вернемся к вам опять, моя милая Алена вновь придет меня встречать».
Вот и в тот последний раз, когда после ссоры уходила от нее дочь Люська, показалось Серафиме, что лебеди уносят ее с со¬бой в ту далекую страну, которую древние русичи называли Лебедией. И померкло закатное небо в ее глазах, и стиснулась над домом густая чернота. И привиделся ей во сне родной отец, Кондратий Степанович Рожков, молодой и улыбчивый. Стоит себе, улыбается, а за спиной колышется волнами, переливаясь многоцветной родственной теплотой, их добротная усадьба: мельница и шерстобитка, маслена и большой дом, которые содержал он сам с женой и тремя детьми в совершенном порядке, безо всяких наемных работников. Потом пошли, как будто во сне, видения детства. Будит отец детей на рассвете и, прижимая палец к губам, чтобы не проснулась жена, выводит в утренний, пересыпанный алмазной росой, лес.
– Хочу показать вам великое чудо, - говорит отец загадочно, - мало ли что в жизни может случиться: вдруг как помру или «черный воронок» за мной прикатит, можете и не узнать про это…А это – история нашей семьи на многострадальной матушке-земле.
Через час вышли они к лесному озеру, заросшему густой прибрежной растительностью. Отец шепчет братьям, Ваське и Ваньке, мол, не разговаривайте, а дочь Серафима и так скользит тихой павой.
- Смотрите, на том берегу устроили гнездо самые вольные птицы, лебеди-кликуны, – говорит таинственно отец, осторожно раздвигая камыши. – Красавцы, царственная, святая птица, про которую пели в древних славянских кочевьях. Видите, какое у них нежное, белое оперенье, лимонный клюв с черным кончиком. А длинная гордая шея! В старину в лебедей превращались обиженные девы. Они знают тайну напитка бессмертия, живой воды и молодильных яблок. Это чистота и милосердие, символ Девы Марии. Россия - это и есть Царевна - лебедь. Только как сохранить их, бедовых, когда убивают их на забаву безбожникам, а ведь их убийство – смертный грех. Посмотрите, полюбуйтесь на них, сколько в них нежности и стати! Видите, какое уютное гнездышко они свили, и когда лебедушка сидит на яйцах, самец сторожит, никого не подпустит к гнезду…
То первое свидание с лебедями Серафима запомнила навсегда. И еще несколько раз в ее невеселой жизни приходилось встречаться с этими птицами. И всегда от этого прикосновения к чудной красоте и верности лебединых пар ей приходила в голову мысль: а может, когда-нибудь и ей Господь предоставит возможность обратиться в эту чудную птицу и воспарить над мирскими заботами в ясном небе!
«Да за что тебя, батенька, так растерзали-то, отдали в неволю - лагеря, как врага народа, ведь ты все отдал Советской власти, не утаил, да и семейство свое на мытарства на поселение отправил? — С болью закричала Серафима, любимая его дочь, в этом последнем, таком реальном сне. – Ведь в тифу сгноили тебя, мы знаем, да в общем рву закопали...»
А он снова улыбается: «Да разве же закопали меня, Серафимушка? Видишь, в тебя запала моя искра Божья. Правда, и тебе досталось в жизни, бедной. Но не горевала ведь ты, верно, потому как род наш Рожковых со звонкой фамилией...» То ли во сне, то ли в грезах стоял он, как живой, перед дочерью, а потом стал тускнеть, трепетать его образ и совсем растворился в рассветной дымке.
Помирать, должно, совсем пришла пора и Серафиме, да под утро вытянула ее из забытья чья-то незримая заботливая рука. И когда совсем очнулась Серафима и поняла это, обратила свой взор к ближайшей Богородице и молча поблагодарила ее, а остальные ее лики, развешанные по стенам, подтверждали знамение: не в этот, мол, раз твой черед уйти в другой мир, и опять дали ей облегчение.
Странное дело. Матерь Божья писалась Серафимой после очередного замаливая грехов в церкви и с благословения батюшки уже множество раз, и все время ее образ выходил по-новому: то со скорбью, то со смирением, то со всепрощением. Но главное, во всех ликах проявлялась сердечность. Так со временем и выстроилась целая галерея Богородиц.
Радуйся, чрез Тебя радость сияет,
Радуйся, чрез Тебя горесть истает,
Радуйся, чрез Тебя обновление миру,
Радуйся, чрез Тебя воплощение Богу!
Радуйся, цепь прекрасная,
Сочетавшая небеса земле.
Радуйся, пристанище среди бурь житейских…
Этот акафист Матери Божьей Серафима помнит давно и повторяет, словно лучшую песню.
А вот написать Иисуса Серафима долго не могла отважиться, а когда решилась, сходила в церковь, очистила душу и отпостовала, изобразила, как его представляла. Получился он у нее прямо с младенческим выражением — это на кресте-то адовом! Она даже заплакала и вспомнила, как однажды прочитала в какой-то книге, что Христос – это Солнце - Лебедь, однажды запылавшее в Созвездии Лебедя и имеющее вид распятия. Это светило Христа, облучившее лежащую под ним Россию, дает народу помощь в трудную годину.
В ярких красках рассказав мне, как она помирала, Серафима вышагнула через порог, приговаривая:
— Всегда надобно проводить, чтоб богатый не упал, а бедный не украл, и дорога впереди была хорошая…
И осенила мой путь крестом, приговаривая: «Скорая помощница, теплая заступница, заступи, спаси и помилуй…» - Ворота во двор она теперь совсем не закрывала. Из дома напротив вышел за калитку с недобрым взглядом хмурый квартиросъемщик из беженских южных переселенцев и вылил в канаву, вослед мне, помои.
Я оглянулась. Дождливые темные тучи зависали над соседним богатым домом и отбрасывали тень на крышу дома Серафимы. Со двора вышел понуро на дорогу пес Рожковой Рыжик — по обличию и масти как есть серый Волк на картинах у бабки. Видать, по характеру — солнечный, как нарекла его Серафима. Я встретилась с его обжигающим тоскливым взглядом и отвела взор, потому что у меня не было для него поддержки.
Помучившись не один день, я, наконец, написала этот рассказ, боясь, что не сумею передать историю, достойную жизни удивительной Серафимы Рожковой, которая проживала в реальности в маленьком поселке Исток недалеко от Екатеринбурга и вскоре после нашей встречи скончалась.
И еще в голове постоянно крутилась мысль о том, что последняя песня Лебедя символизирует страдания мучеников и христианское смирение. Под утро светлого дня я, наконец, закончила рассказ и вспомнила про росток от обломанной герани, который я подняла во дворе у Серафимы. Эти цветы у нее – какие-то райские, двухметровые, огромно-древовидные. К своему удивлению, я обнаружила, что стебелек от Аленького цветочка Серафимы встрепенулся и даже пустил в воду маленькие белые ниточки ростков. Я поспешила приготовить для них благодатную почву...