Лирико- драматическое повествование, сотканное из писем, воспоминаний героев и размышлений автора.
(записки непрофессионала)
Октябрь на июль похожий ,
Быль похожа на небыль …
М.Рахлина
Мне рассказала эту историю одна очень немолодая женщина с усталым интеллигентным лицом. Рассказывала о Нем и о себе, показывала фотографии, зачитывала выдержки из писем. Очень эмоциональная по природе, Она рассказывала обо всем просто, без ложной аффектации, лишь иногда в ее глазах сверкала слеза. Старалась говорить больше о Нем (и тогда в голосе сквозили нежность и грусть ), но все равно получалось, что и о себе . И было в этом ее рассказе о несостоявшейся жизни и любви ( о, Боже мой, сколько таких судеб в мире – о всех не расскажешь и не напишешь ) что- то такое, что не отпускает меня и сейчас, заставляя думать о странностях любви и превратностях человеческих судеб . А может быть это происходит потому, что в конечном итоге, что- то очень главное в их жизнях все- таки состоялось . Так и назовем их – Он и Она.
Он родился в Черновцах- небольшом городе бывшей Румынии (ныне Украина) в семье небогатого фабриканта . В семье говорили по- немецки и на идиш. Он причисляет себя к группе буковинских евреев,долгое время сохранявших тесные связи с немецкой культурой. (Ведь до 1918 года Черновцы находились под властью Австро- Венгрии ).Учился в немецкой школе . Нежный и мечтательный Он был любимцем семьи, особенно матери. Как во всех еврейских семьях Его с сестрой обучали музыке, ивриту.В конце 30-х годов, когда по Европе уже вовсю гуляла коричневая чума фашизма, была возможность всей семьей уехать в Америку. Остались... А в июне 1940 в город пришли Советские войска. Русские – как говорил Он. Теперь не надо объяснять какие для них настали времена. Их семья сразу же перешла в рязряд неблагонадежных. Жизнь стала неимоверно трудной, но это еще была жизнь.Можно было ходить в школу, общаться с товарищами… Но вот 13 июня, за 9 дней до начала войны с фашисткой Германией к ним в дом ворвались люди в форме НКВД и велели срочно собираться …
Их долго везли через весь Советский Союз. Первая остановка была в Томске. Потом баржами погнали в Нарымский край, бесконечную и просторную тайгу.Там Он впервые начал осваивать русский язык. И может быть это освоение начиналось с двух слов - новый контингент . Новый контингент –так называли их, спецпереселенцев из многих западных областей Советского Союза. Их- стариков, мужчин, женщин, детей ждали бездорожье, глухая тайга, нетопленые бараки, морозы до 50; С, отсутствие школы и медпомощи. Но может быть, самым страшным были люди , вернее подобие людей, оставшихся от свозимых сюда крестьян, попавших под раскулачивание.
Из Его письма от 10.06.2000:
" Мы были спецпереселенцами, высланными навечно в Нарымский край. Без паспортов и без гражданских прав.Понимаешь ли ты слово "навечно"? Представляешь ли ты себе непроходимую тайгу: только лес и болота, комары да мошкара? Знаешь ли ты, что такое лесоповал и корчевка? Представляешь ли себе холод до –50; С ,голод, никакого медицинского обслуживания и без языка? Весь с 1942 по 1944 года мы и крошки хлеба видели , не говоря уже о враче или фельдшере. А русские, высланные в 1928г, нас утешали : " Мы здесь подыхали ( их привезли около 10.000, а мы застали меньше 100 человек) и вы здесь сдохните. В лагерях был срок, а в этой ссылке у нас срока не было - только однозначное и страшное навечно"
Тиф косил людей. Скосил и отца моего героя . Ему было тогда 14 лет, но на всю свою жизнь Он запомнил наказ отца:
-Будь честным, будь добрым.
-Трудись хорошо.
-Женись на бедной девушке и сделай ее счастливой .
( Цитаты из писем расположены не в хронологическом порядке, но все они написаны после апреля 2000-го года. Автор сохранила стиль и орфографию писем, позволив себе исправить лишь самые грубые или случайные орфографические ошибки).
Но это еще впереди. А пока ему 13, и нет школы, и нет языка. Трудно представить себе положение мальчишки, родной язык которого немецкий, во время войны с немецким фашизмом среди русскоговорящих сверстников. Дети вообще жестоки, а в этих условиях особенно… Он не любит вспоминать горести и обиды тех лет. Но шрамы на сердце остались навсегда. Утешением служила мать – добрая, сильная духом женщина. Около нее Он находил временное успокоение. Маленького роста, худенький, нежный Он работал наравне с отцом, как взрослый. Многие в таких условиях черствеют, озлобляются, теряют всякие нравственные ориентиры ….
Наш герой-мечтатель по природе, созданный любить и быть любимым, замкнулся в своем внутреннем мире, очертив вокруг себя жесткий нравственный круг, внутри которого Он и жил долгие годы, не замечая или не желая замечать, что творилось за этим миром его представлений. Жизнь стала черно-белой. Все люди разделились на "мы" и "они". И этот юношеский максимализм помог Ему сохранить в девственной чистоте свою душу, но иссушил ее, помешал увидеть многообразие красок жизни и людей. "Мы"- жертва, "они"- оккупанты . Этот подход к жизни моя собеседница почувствовала и через несколько десятков лет.
Из его письма :
" Ты правильно заметила, что я втиснул себя в клише или рамки поведения ( или образа жизни) и сам себе осложняю жизнь . Это было тобой очень метко замечено и сказано. И я объясню тебе теперь мой кодекс жизни . Я остался без отца в возрасте 14 лет. Я был предоставлен самому себе и формированием своего характера ( или же своего поведения) занимался сам.
Направляющей в этом процессе была одна ( и может быть единственная ) беседа с моим отцом летом 1942 г по пути домой из леса, где он работал. Мы остановились, чтобы передохнуть и тогда он дал мне наказ, высказав следующие пожелания :
- трудись хорошо и будь честным, успехи и уважение придут сами собой.
- женись на бедной девушке и сделай ее счастливой.
- он пожелал мне обаяния и шарма (хейн), чтобы люди меня любили . ( В этом мне не очень повезло: некоторые любят, а большинство не понимает ).
И по этим правилам я и старался жить, чтобы мог смотреть людям в глаза и сохранить честь семьи.Что эта жизнь была нелегка для меня, это знаю я и знаешь ты. Но вырваться из этих рамок трудно и, пожалуй, невозможно’’ .
Все вроде правильно в этих словах, да вот рамки, по ее мнению, были слишком жестки и близки к пуританству и даже аскетизму , что конечно же сыграло свою неоднозначную роль в его жизни и жизни близких ему людей. Но об этом далее...
Мать, спасая своих детей от ужасов той жизни, дважды совершила, казалось бы, невозможное: добилась разрешения перебраться сначала в районный центр ( в 1944г), а затем в Томск ( в 1946г ). Чтобы добраться из села Красноярки, где они жили, в райцентр Ново- Васюганы нужно было пройти зимой по тайге около 150 км, делая по 30-40 км в день, чтобы добраться до следующего поселка. Иногда казалось, что силы уже на исходе, терялась надежда.Но…добрались .
Наконец- то Он смог учится. Попал в 5-ый класс. ( Мать сумела достать документы, по которым Ему значилось лишь 14). По всем предметам "отлично". Лишь по русскому письменному "плохо" . Постепенно стал писать на "посредственно". В Томске пошел уже даже в 8-ой . Она говорит, что до сих пор, несмотря на богатейший словарный запас, Он иногда делает грамматические ошибки. Но это далеко не худшие ошибки, которые мы совершаем в жизни .
Итак, Он учится, мечтает о поступлении в институт . Сестра выходит замуж. Родился ребенок- племянник Саша. Жизнь, казалось бы, стала налаживаться...
А мать снова совершает подвиг. По ложным документам она организовывает побег из Сибири на Запад, поближе к границе с Румынией. От Него эти планы скрывались до последнего. Шел 1947 год. Разделились на 2 группы – мать с семьей дочери оказались во Львове. Затем перебрались в Черновцы.
Он в составе еще одной группы- в городе своего детства. Продолжил учебу в 8-ом классе. Но внутри остался тем же. "Мы " –жертва, "они"- оккупанты . Он не мог да и не хотел видеть, что те, кого Он считал оккупантами – такие же жертвы Сталинской мясорубки, как и Он сам. Граница между "мы" и "они" была эфемерна . В любую секунду любой из "оккупантов" мог оказаться за этой чертой. Но это не его дело. Это внутреннее дело самих "оккупантов". Боялся евреев из других общин- бессарабской, особенно русской.
Из его письма :
"Вообще я русских евреев избегал, с русскими евреями не общался, ибо я с ними ничего общего не имел и не имею. Мы были "западниками" ( так вы нас называли, чтобы подчеркнуть ваше особое положение), а вы "восточниками" и представителями оккупантов. И доверия особого к вам не было, хотя вы и были евреями ".
И далее:
" В моем родном городе я чувствовал себя чужим , западником и униженным гражданином, евреем третьего класса. Поэтому я не общался с русскими евреями , ибо мы были чужими друг для друга и мы им не доверяли .
Единственным, частным и особым исключением была встреча с твоей семьей. Но это были особые обстоятельства. Но, как и с другими русскими евреями, я не мог быть открытым еще по причине обоюдной безопасности.
...Был дважды или трижды на вечеринках в вашей женской школе. Я даже ходил на гимнастику в ваше спортивное здание во дворе, где размещалась спортивная школа, а я всегда увлекался гимнастикой .
Но всюду я чувствовал себя "воришкой", который крадет для себя что- то, что не положено ему иметь. А мне всего навсего просто хотелось частицы юности, частицы жизни, частицы короткого счастья. Но я знал, что этого мне не положено. Поэтому я не мог и не смел дружить с еврейскими ребятами или увлекаться еврейскими девушками ."
А мать в это время готовила побег за пределы Советского Союза в Румынию . Должны были идти тремя группами. Первые две, где были мать и сестра с семьей, благополучно миновали границу. Он был в третьей. Нашелся предатель. Их арестовали прямо на квартире. Его не били, лишь трое суток не давали спать . Да Он и не стал особенно отпираться - все доказательства задуманного нелегального перехода границы были на лицо . Он помнит лицо следователя, помнит вопросы, но острее всего вспоминает тот мучительный стыд, который Он испытывал, когда Его вели пешком через весь город из здания тюрьмы в здание суда. Вели мимо той женской школы, куда бегал на вечера, где тогда училась его русская подружка, где училась и Она , но тогда они еще оба не знали, что их судьбам суждено будет пересечься.
Из его письма:
"Нас судили 2 дня, т.е 30 и 31 декабря 1947 г. А на суд нас гнали под конвоем пешком через весь город (названий улиц не помню) от внутренней тюрьмы КГБ до Красной площади . Мы прошли и мимо твоей школы. Женской средней школы номер 2. И чувство стыда, позора, унижения и бесправия, которые охватили меня тогда, что кто-то знакомый меня увидит и узнает, трудно забыть и по сей день."
С тех пор ненавидит город своего рождения. Одно время казалось, что самое страшное все же отступило. Снята статья о тайном побеге из Томска, оставлена лишь одна – попытка нелегального перехода границы. А по документам Ему всего лишь 16. И по виду – совсем еще мальчик. И вдруг отправка в Киев на пересмотр дела.Всеми силами пытаются "пришить" сионизм. ( Он говорит ционизм). Делает вид, что даже не знает, что означает это слово .
Из его письма:
"Меня даже допрашивали на эту "тему" и я играл дурочка, который даже никогда не слышал этого слова. И после суда ( 31.12.1947г.) нас этапом повезли в Киев, чтобы перешить наше дело в "ционизм".По ошибке конвоиров я был доставлен в Станислав и провел в Станиславской тюрьме несколько дней, пока они не поняли, что меня следует доставить в Киев . Но по непонятным мне причинам остановили этот пересмотр и меня отправили в Лисичанск"
Лишь совсем недавно в одной из русскоязычных израильских газет Она прочла о группе молодежи из Жмеринки, которая ставила перед собой цель : распространение идей сионизма, поддержку борьбы за создание государства Израиль . Это был как раз 1947 г . Почти дети, они были наивны и неопытны в вопросах конспирации. Группу быстро раскрыли, но ретивые следователи хотели представить эту небольшую группу, как разветвленную сеть. Видимо в эту ловушку и пытались затянуть моего героя. Но Слава Б-гу пронесло…
У Него другая версия этих событий …
Из его письма:
" В 1954 г я случайно встретил в одном доме главного обвиняемого по нашему делу – господина Зиссера ( имя не помню). Это он был организатором многих побегов за границу. Очень славный и добрый человек, который отбыл 7 лет лишения свободы. Я его впервые встретил на суде, где разговаривать было "не положено". Но после суда мы ( да и все остальные ) были несколько дней вместе в одной камере КГБ. Там я с ним познакомился и он на меня произвел очень хорошее впечатление. Может быть, он был ционистом и работал по поручению и заданию ционисткой организации из Бухареста, чтобы помочь евреям бежать за границу. Мы об этом не говорили и я ничего не спрашивал. Но наша неожиданная встреча в 1954 г. потрясла нас обоих. Я поднял только один вопрос: почему и зачем нас уже после суда таскали по следственным камерам с конечным назначением- Киев. Он ответил мне следущее : в КГБ решили пересмотреть все дела и "пришить" нам всем ционизм . Его и еще кого-то поместили в Киеве в следственную тюрьму КГБ и вновь стали допрашивать . Но по каким- то неведомым причинам дело закрыли, признали черновицкое следствие и решение черновицкого суда удовлетворительным и нас всех отправили по лагерям. По слухам господин Зиссер умер в 1957 г. Что с остальными подсудимыми стало не знаю, ибо я жил с "моттом" на нет- и суда нет и ни с кем из старых не общался и новые знакомства не приобретал. Единственный, кто меня очень интересует, то это один славный и храбрый юноша, которого арестовали, когда он должен был встретить и забрать меня. В квартире Зиссера была устроена засада. ( Они уже все знали о нас ).И когда он там появился, то они решили его схватить. Но не так- то было : он вырвался и стал бежать . Но один здоровенный КГБ-шник и спортсмен его догнал и пересилил. В ту же ночь арестовали и меня. Вот этот паренек и его брат были смелыми конрабандистами и героями, которые с 1944 по 1947г дурачили советских пограничников войск КГБ .Вот его я и хотел бы найти ….Но как? Я ведь даже фамилии его не помню. "
Возможно, что обе версии верны – ведь они абсолютно не противоречат друг другу. Итак, Он получил 2 года трудовых лагерей под Лисичанском, что на Донбассе. Тогда там строился огромный химический комбинат, названный впоследствии флагманом Украинской химии.
А теперь оставим в покое на время нашего героя и вспомним о той, которая и рассказала мне всю эту историю.
Она родилась в маленьком украинском городке в семье еврейских актеров. Дед со стороны матери- казенный раввин еврейского местечка под Винницей, был арестован в 37-м году. Она на всю жизнь запомнила ночь его ареста, два нарядных свитка Торы, выброшенных на пол, бумаги разбросанные по всему дому. Помнит даже фамилию одной из понятых. Но это скорее память разума, а не сердца. Ведь Ей было тогда всего 5 лет. Деда судила тройка, он получил 10 лет без конфискации имущества и отбывал свой срок близ Архангельска. Он был от рождения слабовидящим и даже там, в лагере, был на легких работах. На запрос о судьбе мужа ее бабушка получила ответ, что он умер от воспаления легких 30 декабря 1941 г. Уже будучи в Израиле, Она попыталась узнать о судьбе деда или хотя бы всего их лагеря. Писала журналисту Эди Баалю на радио РЭКА. Он ответил очень быстро. Абсолютно точных сведений у него нет, но в начале войны с Германией заключенных некоторых лагерей погружали на баржи и топили в холодных водах северных озер. Может быть там и лежат останки ее деда. Справку о его реабилитации Она сумела получить лишь в декабре 1999 года.Причина смерти там не указана.
Детство проходило в Киеве во дворе общежития еврейского театра. Замечала ли Она, пятилетняя девочка, тот страх, который царил в доме, разговоры полушопотом , сожженные рецензии, фотографии? Ей иногда кажется, что Она помнит. А может это осталось в ее памяти по поздним рассказам родителей… Бабушка переехала жить к ним. Умная, с сильным характером и крепкой волей к жизни, она души не чаяла во внучке. И внучка платила ей такой же преданностью и любовью. Портрет бабушки и сейчас висит над ее постелью. Она даже считает, что умение после каждого удара судьбы вновь становится на ноги- это у Нее от бабушки .
Потом была война, эвакуация под бомбами, общие трудности тех лет, смена городов, голод, холод, болезни и, наконец , реэвакуация как раз в тот город, в котором родился Он. Театр , в котором работали родители, прислали туда по приказу Хрущева- в Киеве, из которого они эвакуировались, им места не нашлось. Ей было двенадцать с половиной лет.
Она росла умненькой девочкой в очках ( сказалась наследственность и пристрастие к чтению при лампадках ), серьезной , малоразговорчивой. У Нее было мало подруг. Время Она проводила в чтении взрослой литературы. Любила поэзию. Стеснялась своих очков, мнимой некрасивости, неумения танцевать, раскованно вести себя в обществе мальчиков. Она ведь училась в женской школе… Обласканная родителями и бабушкой, жила в мире образов классической литературы – Татьяны из "Евгения Онегина", Верочки из "Обрыва", Ирэн из "Саги о Форсайтах"… Читала со сцены "Мцыри" Лермонтова , " Письмо Татьяны" , собственное эссе об Ульяне Громовой. Вслух рыдала над судьбой Овода и Паулы из "Маленькой хозяйки большого дома". Ее одноклассницы стайками собирались на центральной улице и площадях города, дружили с мальчиками из других школ, ходили на вечера… Она же жила в мире книг и театра. Что же могло быть общего, между этой благополучной девочкой из " русской общины" и загнанным в угол жестокой жизнью немецкоговорящим парнем? Она родилась в этой стране, не знала другой жизни и принимала эту как данность. Он же чувствовал себя изгоем даже в своем родном городе.
Но судьба, как талантливый режиссер, расставляет фигуры на сцене жизни по своему усмотрению. Эта фраза банальна, но, как всякая банальность, отражает истину. В сентябре 49-го года в двери квартиры, где жила Она, постучал хмурый паренек с измученным лицом и тусклым взглядом, в котором не было даже ожидания, не то что надежды. Он привез письмо от ее родного дяди (маминого брата ), который тянул свой лагерный срок в качестве врача там же, где и Он. В письме дядя, вкратце рассказав, за что Он сидел, просил приютить Его на первое время.
Из его письма : ( ответ на посланую Ею фотографию дома,где Она тогда жила. )
"Я конечно помню, хорошо помню этот дом и этот подъезд. А ты еще спрашиваешь помню ли я его. Перед этим подъездом я стоял в конце сентября 1949 г (а освободили меня 27.09.1949 г) с деревянным чемоданчиком в руках и довольно нерешительно и с некоторой болью вошел в этот подъезд. Поднялся на один этаж и постучал. А сердце мое тоже стучало. Открыла мне дверь бабушка и впустила в дом. Помню вашу кухню. Помню вашу гостинную ( но это уже 1950г ) , помню ваши окна и помню ваш балкон. Но ни Сережу ( это сын врача, давшего ему письмо- прим. автора ) , ни тебя этого года я не помню. Я помню только бабушку и твоего отца. Смотрю на эту фотографию и столько всего вспоминаеться и такая боль охватывает душу, что трудно описать. Ненавижу я Черновцы и мне больше таких фото не присылай"
Время тогда было страшное. Шел полный разгром еврейской культуры. Уже был зверски убит Михоэлс. Шли аресты деятелей идишской культуры в Москве, Киеве, Минске… Ее отец, ведущий актер и режиссер Черновицкого театра на идиш, каждую ночь ждал, что придут и за ним. Их семья, состоящая из пяти человек, занимала тогда две комнаты в четырехкомнатной квартире: другие две комнаты занимали также работники этого театра. Постучавшегося в их дверь паренька приняли, накормили, выделили место для сна. Он прожил у них около недели, приходя только ночевать. Днем Он искал работу и постоянное жилье.
Из его письма:
" Читаю книгу "В плену у красного фараона" Г. Костырченко. Автор рассказывает, как Сталин расправился с Еврейским Антифашистким комитетом (ЕАК) во главе с Михоэлсом, Фефером, Маркишем и др. И как началась травля всей еврейской интеллигенции в Москве, Киеве, Львове и Черновцах, начиная с 1946 г и до 1952 г. Таким образом, я понимаю в каком душевном и физическом напряжении и под каким страхом жили твои родители все эти годы. А 1949 год был хуже всех. А они ведь как артисты еврейского театра находились в прямой опасности. А тут еще я появился в 1949 г. после лагеря с такой "замечательной" статьей уголовного кодекса как попытка нелегального перехода границы"
И далее из другого письма :
" Прочел "Обвиняемая кровь" А, Борщаговского. ( Эту книгу послала ему Она- прим. автора) . И вскоре тебе эту книгу возвращу. Сильнейшая книга... В этой книге несколько раз названы Черновцы и я сделал для тебя копии этих страниц. Я теперь все больше понимаю в каком страхе, в какой напряженности и в какой опасности находились твои родители. Замечали ли они что- нибудь ? Говорили ли они с тобой об этой опасности и знала ли ты о том, что может случится с тобой и с ними ? "
Внучка погибшего в лагерях раввина, дочь еврейского актера, Она – то знала. Но вот Он?...
И дальше из того же письма :
"Как я тебе уже однажды сказал, я и мы ничего не знали и не понимали из происходящего тогда и что ждало еврейскую интеллигенцию. Мы были тогда в Сибири спецпереселенцами. Газет особенно не читали и главной целью был побег. А в 1947 г меня посадили. В лагере мы боролись за выживание и газеты тоже были не для меня. А в 1949 г, когда я освободился и прибыл к вам, я тоже газет не читал. И твоим родителям было не до разговоров с чужим человеком, да и я бы отверг всякий политический разговор. А когда началось все с врачами, то я был в армии и вообще ничего не понимал, что творится. Мы были заняты своей бедой, бедой беглых переселенцев и опасались быть пойманными или же "пришития" ционизма и национализма".
Вот это - заняты своей бедой, отдельной, обособленной от общей беды всего еврейского народа, сквозит у него и по сей день.
Добрая женщина, мать его школьного товарища, помогла Ему найти работу. Решился и вопрос жилья. Он умел быть благодарным и еще долгое время заходил к ним в дом ( в доме не было мужчин, лишь она и дочь школьница, товарищ к тому времени уехал из Черновиц ) и выполнял всю мужскую работу – колол дрова, носил угольные брикеты, которыми тогда отапливались квартиры, картошку… Заходил и в дом Ее другого дяди, младшего брата Ее матери.
Из его письма: " Один год после Лисичанска ( 1949-50гг ) и до призыва в армию, что для меня тогда было очень важно, я провел в Черновцах. Я работал тогда слесарем на текстильной фабрике, а вечера проводил на различных курсах АСОВИАХима, где и получил права мотоциклиста, шофера 3 класса, и авиационного механика по приборам. Но иногда я жаждал видеть что-то красивое, живое, девичье. Тогда из общежития я шел на Театральную площадь и старался незаметно пройти от дома текстильщиков, мимо дома офицеров до следующего угла и то только один раз за вечер. При этом я смотрел и восхищался этими молоденькими, красивыми и бойкими десятиклассницами в их изящных формах с белыми воротничками. И среди них я особенно отметил твою З. и уж очень я был удивлен, когда в фотоальбоме я обнаружил ее и ты представила ее мне как свою лучшую подругу. Но тебя на театралке я никогда не видел, а жаль. Мне –то тогда бы как раз и понравилась и нужна была та скромная, красивая, очкастая , умная девушка , которая сидела дома с книжками и никому не показывалась. "
В это время шел призыв в армию. Брали его год, тот, который был указан в документах. Он твердо решил поменять свою биографию, вернее свою жизнь. Он добился призыва. ( Помогла добрая девушка, оформлявшая документы ) , добился призыва для того, чтобы вернутся обратно бывшим солдатом, а не бывшим ЗЭКом.
Из его письма :
" Я ведь пошел в армию не ради своего "гражданского долга", а чтобы ‘’смыть" часть моего прошлого и казаться одинаковым со всеми гражданами страны. Быть вечно на чеку, быть вечной "пружиной", готовой к реакции на внезапную безопасность, было очень трудно. Вот так я жил многие годы. Есть события и эпизоды, которые я еще никому не рассказывал. Но если буду говорить об этом, то только с тобой"…
И далее из другого письма :
..."Я все еще думаю над тем, когда я тебя "обнаружил". В течение этого года ( т.е 1949-50) я часто заходил к П. ( жена ее второго дяди- прим. автора), но не к вам . Я был очень стеснительным и очень стеснялся твоих родителей. А о твоем существовании я и не знал. Но перед уходом в армию я зашел простится с П., а потом и с твоей бабушкой и вот тогда-то я тебя увидел впервые ( в форме и с белым воротничком ) и тогда-то у меня тут же "щелкнуло" и вот тогда –то я и посмел ( откуда эта смелость взялась- не знаю) спросить тебя, разрешишь ли ты мне писать тебе. И ты ответила "да" . Но я ушел без надежд в неописуемое одиночество, холод Восточной Сибири, и далекое Забайкалье" .
Уже потом через много десятков лет Он в письмах к Ней будет вспоминать три дороги по городу своего рождения, свои страшные три дороги, проходившие по одной и той же улице, названной в Советские времена именем вождя пролетарской революции, именем Ленина.
Первая пролегла 13 июня 1941 года, когда их, бывшую группу спецпереселенцев пешком гнали к товарно – грузовой станции. Ему еще нет и тринадцати.. Рядом мама, отец, сестра, еще множество людей... Их гонят в небытие… А вокруг- люди в погонах... Вот тогда в его душе впервые поселился страх...
Вторая – 30 и 31 декабря 1947 г. , когда его, 19-летнего мальчишку, в группе таких же обвиняемых как и Он, вели из внутренней тюрьмы КГБ до здания суда на Красной площади. И опять вокруг те же люди в погонах...
И третья - в сентябре 1950 г. По той же улице, к вокзалу в группе совершенно незнакомых наголо обритых ребят – призывников, никем не провожаемый… И вокруг опять – таки люди в погонах…
А впереди дорога, дорога в пугающую своей неизвестностью жизнь… Согревали лишь слова друга: "Твой лагерный опыт поможет тебе выжить " . И, может быть, ее согласие на переписку с ним и ее фотография- фотография девочки в школьной форме с белым воротничком.
Знал ли Он, что эта форма с белым воротничком была ее единственным платьем? Что уже закрыли театр и родители уехали в другой город? Что Ей не в чем было пойти на свой выпускной вечер, на котором Ей, отличнице, вручали серебряную медаль?... Она была первой еврейской девушкой из интеллигентной семьи, которую Он встретил в жизни. Она казалась ему недосягаемой. Кто Он?...Бывший ЗЭК с восьмиклассным образованием, простой рабочий без будущего? А Она – умница , медалистка, студентка 1-го курса университета …
Некрасивая, в его глазах Она была божественно хороша, горда и недосягаемо высока. Все же решился попросить разрешения писать Ей из армии. Неизбалованная мужским вниманием, в душе благодарная, Она с радостью согласилась. Они обменялись фотографиями " На добрую долгую память "... Он – мальчик в костюме и белой рубашке с отложным воротничком. Она в школьной форме с белым фартуком. Память оказалась долгой, а вот доброй ли...Это им предстояло выяснить через несколько десятков лет .
Она показывала мне эти фотографии… И кто уверил Ее в том, что она некрасива? Тонкий, благородный овал лица, умные улыбающиеся глаза… На фотографии Она была без очков. Может быть очки делали Ее непривлекательной? Потом было письмо с предложением: "Давай дружить". Как наивно это сейчас выглядит : Ей почти 19, Ему на 4 года больше ... В этом возрасте говорят о любви... Но Она была рада и этому. Ведь это первый мальчик, предлагавший Ей дружбу. Правда честно предупредила, что чувств пока нет, но дружбой будет отвечать верной . А что еще могла Она ответить человеку, с которым разговаривала , может быть, всего десять минут...
Из его письма:
"Когда я был в армии, то я тебе написал несколько писем и в одном спросил тебя о наших отношениях. Ты мне честно тогда ответила, что уважаешь меня как друга, как старшего брата, но не больше. Тогда я с этим не мог смирится, ибо если я что-то хочу, или все или же ничего " ...
Вероятно это было не совсем так, иначе не приходили бы еще письма и даже фотографии с незамысловатыми стихами.
Вот одно из них:
Ничего, что в нем нет красоты,
Это признак души одинокой.
Может, глядя на эти черты,
Будешь думать о друге далеком…
Она бережно хранила все эти знаки его внимания… И вдруг пришла очередная фотография, на которой явно одна надпись была заклеена другой, обращенной уже к Ней… Она отклеила верхний листочек и увидела обращение к другой девушке. Слезы полились у нее из глаз... Что это было? Неудачная шутка? Желание вызвать ревность? Просто необдуманная случайность? Неизвестно... Но Она, не написав ни слова, просто отослала эти две половинки обратно. Он попробовал оправдаться, но Она не ответила. Начинавшее зарождаться чувство умерло. У Нее никого не было, Она ни с кем не встречалась, но и с Ним Она уже больше не хотела иметь дела. Он тоже не делал больше попыток к примирению. Жизнь снова разделилась на "мы " и "они" , на жертву, и русских оккупантов.
Из его письма :
" Вспомнил я и Забайкалье 1952г. Что творилось в стране, я не понимал и говорить- то было не с кем. Вспомнил я и свое "дерзкое" письмо насчет дружбы и твой ответ : "дружба да, но чувств- нет и больше ничего. Твой ответ я принял как положительный, но истинную причину я не знал. Ее я узнал лишь 50 лет спустя. И все из- за дурацкой фотографии? ( Здесь он явно путает- фотография пришла гораздо позже) . Если бы ты имела малейшее представление, что значит служить в Забайкалье, то может быть и простила бы мне мою глупость. Ты, наверное , слышала о Манжурских сопках в песнях, но я там служил: голая земля, ни куста, ни деревца, холод, голод. Знаешь ли ты какого- нибудь "еврейчика", который служил в Забайкалье? И мы скучали, грустили, единственным развлечением были письма к "заочницам".Видимо такое фото попало и к тебе. И поскольку у меня не было ни малейшей надежды на тебя, то я этот "инцидент" взял легко и заслуженно". Вот в этом слове "легко" по-видимому и была правда. Когда при встрече Она напомнила об этой фотографии и рассказала о своей реакции, Он, по ее мнению, так четко и не вспомнил, что такое было. Но обычно любящие помнят малейшие подробности. Так было ли это уже тогда любовью или только ее предверием?...
А жизнь продолжалась. Она училась в университете. Родители оказались во Львове. Летом 52- г. Она приехала к ним на каникулы. И вдруг пришло известие- Он лежит в госпитале в Киеве с огнестрельным ранением в области сердца. Почему в Киеве, ведь Он служил в Забайкалье?... Было ли то письмо лично от Него к Ней, или Ей просто сообщили родственники из Черновиц, Она не помнит. Но в тот же вечер они с отцом сели в поезд, идущий на Киев. С лечащим врачом говорил отец. Оказывается Он совершил попытку самоубийства, выстрелив из автомата в область сердца. Оставил записку- из- за личного кризиса. Как остался жив- неясно… Пули прошли в считанных миллиметрах от сердца. Горьким напоминанием являются три шрама на спине, оставшиеся от выходных отверстий, три шрама, которых Он очень стыдится до сих пор, считая свой поступок слабостью, позором и великим грехом перед Б-гом. Он уже выздоравливал, но Она была близка к нервному срыву- она считала себя косвенно виновной в случившемся. Пойти к Нему? А что Она Ему скажет? Без слов любви Она считала себя не вправе появляться у его постели. А слов любви Она в себе не находила. Лишь спустя десятки лет Она узнала истинную причину этого поступка. Но это потом, потом... А жизнь Она прожила с сознанием вины и до сих пор не может решить правильно ли Она поступила тогда, не решившись пойти к Нему и возродить несбыточные надежды.
"Если бы Он был еще плох, я конечно же была бы с ним, но все самое страшное было уже позади, Он выздоравливал"… Он узнал, что Она была тогда в Киеве, почти рядом, лишь через 48 лет… Он вернулся в свой родной город, пошел работать, поступил в вечернюю школу. Учился и работал, работал и учился. Цель была одна- догнать , стать вровень с той, которая отвергла Его, не откликнулась на его зов, но которую Он несмотря ни на что любил.
Из его письма:
"Ты была первая еврейская девушка, в которую я влюбился, и ты всегда для меня была и оставалась образцом света, чистоты, честности и порядочности. И такой ты у меня и осталась. И если я стал дальше учиться, то это я сделал, чтобы добраться до твоего уровня и чтобы достичь тебя. Ты была для меня маяком образованности и культуры. И за это я тебе благодарен".
Город был небольшой, но они никогда не встречались. Жизнь текла по -прежнему- "мы " и "они". Он по-прежнему не знал, что театр закрыт, что ее отец без работы, а мама работает в другом городе, что живут они скудно, считая гроши. Его не интересовал разгром еврейской культуры и даже дело врачей прошло мимо Него. Это были "их" внутренние разборки. Его это не касалось… Уже потом, потом через много десятилетий, Он начал понимать в каком аду жили те, которых Он считал своими врагами. И все же даже теперь Он Ей пишет:
…" Иерархия населения с точки зрения советских властей (в понижающем порядке) была такова:
а. Коренные советские евреи, прибывшие как "освободители" и которых мы тоже считали "оккупантами", были на первом месте.
б. Бессарабцы, которые когда- то принадлежали России и говорившие по- русски- на втором.
в. Местные евреи, владевшие только немецким, идиш и немножко украинским языком были на третьем месте.
Даже "местные" украинцы (местные кадры) , были на несколько ступеней выше местных евреев. (Местные украинцы были на несколько ступеней выше не только "местных " евреев, но евреев вообще. – прим. автора). Мы были просто ненадежными буржуазными элементами, остатками тех, которых выслали в Сибирь, убили немцы или же покинули Буковину после 1944 г. И если преследовали русскую еврейскую интеллигенцию, то она была своя "советская". Бессарабцы были полусвоими. Но мы –буковинцы? Что общего имели мы с Россией, ее языком и культурой, ее еврейской интелллигенцией ??? Никакой !"
Это его видение, другого Он не приемлет даже сейчас. Он постоянно подчеркивает особенность и исключительность своей судьбы как части судьбы буковинских евреев. Между тем Она знает немало видных и весьма преуспевающих врачей, адвокатов, студентов университета и мединститута из общины буковинских евреев. Они влились и стали частью еврейской общины Черновиц. Ее аргументов Он даже не слышит. Это теперь, а тем более тогда. Но Ее-то, Ее- то Он любил, как же Он мог ни разу не спросить себя –что же с Ней происходит, как живет Она? Этого Она не понимает до сих пор.
Она же не делила людей на "западников" , бессарабцев и "восточных оккупантов". Для Нее, приехавшей в Черновцы в двенадцать с половиной лет – это были просто люди…
Хорошие или плохие , благородные или подлые, интересные или скучные... Среди ее друзей были представители всех общин и национальностей. Но для Него, прошедшего другую школу жизни, Он и Она были на разных ступенях общественной лестницы и все, что было связано с Ней, Он оценивал с точки зрения изгоя общества и "русской оккупантки". Он работал на фабрике и учился в вечерней школе. Видел светлую жизнь маминых сынков и дочек, детей артельщиков, живших широко и бесстыдно переступая через законы морали и чести… Он видел стайки приезжей беззаботной молодежи, жившей, как ему казалось свободно и легко. Он же чувствовал себя чужим в городе, принадлежавшем ему по праву, в городе своего рождения. Он не видел, да и не хотел видеть, что у многих их тех, которых он считал баловнями судьбы, в душе затаился страх. Страх и недоверие друг к другу, укоренившаяся в душе осторожность при произношении каждого слова. У многих не было отцов. Многие приходили в школу, не позавтракав и не зная будет ли у них что – либо на ужин. Их матери выбивались из сил, стараясь прокормить семью. Но молодость брала свое и они гуляли по площади , по главной улице города, смеялись, веселились, влюблялись… Но среди этой молодежи Он по- прежнему никогда не видел ту, которая "отвергла" Его, ту, которая не откликнулась на его призыв о помощи. А Она, внешне соблюдая все правила игры общества, в котором жила, ( даже была комсоргом курса ) жила в своем внутреннем мире, сотканном из представлений почерпнутых из романтической литературы, собственных мечтаний и атмосферы любви, царившей в их доме. Но, казалось бы мало приспособленная к реальной жизни, Она умела удивительно точно создавать вокруг себя тот единственно возможный для Нее микромир, только в котором Она и могла существовать. И недаром все ее друзья тех лет остаются друзьями и сейчас. Разные по характеру, социальному положению, национальности они были с ней "одной группы крови", как выражается Она.
Они ни разу не встретились... Но жизнь подвергла их еще одному жестокому испытанию. Прошло три года. Он кончал 10-ый класс, Она университет. Ее отец, которому был очень симпатичен этот рабочий скромный паренек, самостоятельно пробивающий себе дорогу в жизнь, разыскал Его, спросил почему он перестал бывать у них в доме, приглашал Его заходить... Отец знал, что Он неравнодушен к его дочери и хотел их просто подтолкнуть друг к другу. Отец верил, что Он сможет стать верным и преданным другом его дочери... Но решать должны были они сами. Узнав об этом , Она даже обрадовалась. Она по прежнему не встречалась ни с кем и , считая себя косвенно виновной в его попытке самоубийства, хотела примирения, хотела снять с себя эту тяжесть, да и в тайне надеялась, что наконец- то и к ней вместе с Ним придет то настоящее, чего Она так ждала... Шли выпускные экзамены. Он волен был отказаться, вежливо поблагодарив. Но Он пришел. Они встретились раза три. Замкнутый, молчаливый, застегнутый душевно на все "пуговицы". Он шел рядом с Ней, не делая никаких попыток к сближению. Она не напоминала ему о Киеве, не говорила, что была там , что всего считанные метры не дошла до его больничной постели. Почему? Трудно объяснить это даже сейчас. Может быть по природной деликатности, считая этот вопрос слишком личным и болезненным, не смела. Может быть просто боялась услышать ответ, подтверждающий ее вину. Через много лет, когда Он спросил почему она не спрашивает Его о Киеве, Она ответила: "Не смею". Чего же ждал, чего хотел Он, почему пришел?... Для Нее тогда это было загадкой. Лишь через много – много лет Она поняла истинную причину его поведения.
Из его письма к вдове друга в Лос- Анжелес:
… " Когда я стал перебирать свою жизнь, то я вспомнил лагерного врача- доктора Ф., который мне многим в лагере помог. И когда я освободился, то он дал мне письмо к своей матери и сестре с мужем в Черновцах с просьбой меня принять. И они меня приняли и приютили, пока я не попал на работу и в общежитие. Эта семья была семьей Н., ведущих актеров еврейского театра. Что за время было тогда, в 1949 г , особенно для еврейской интеллигенции, мне нечего тебе объяснять. Но они меня приняли. В этом доме находился тогда сын врача Ф .и дочь Н. Но ее я тогда не заметил. Я помню только бабушку и самого Н. Но, зайдя к ним позже, я "обнаружил" эту девушку. И я Ее тайно полюбил. Из армии я ей писал, но на большее не решался. В 1955 г ( она была накануне окончания химфака) ее отец связался со мной и попросил меня их наведывать. Это конечно, был хороший намек, но я ничего не понял. Заходил и уходил. Я же был тогда незрелым, стеснительным и перепуганным юношей, вернее еще мальчишкой, хотя мне было уже 26 лет. К тому же я стоял перед выпускными экзаменами в вечерней школе и перед вступительными в институт. О женитьбе я и думать тогда не смел. И к тому же у меня были и другие препятствия, как то:
- боязнь дальнейших преследований и ответственность за другого человека;
- тайное желание когда- то выехать.
-И это обязывало меня остаться холостяком и не связываться ни с кем.
И так мы разошлись не объяснившись друг с другом и не сказав друг другу "прощай". И выходит, что моя русскими покалеченная судьба была сильнее меня. Жалею об этом по сей день, ибо Она была моей первой и единственной любовью в моей юности. Нас судьба свела и она же разъединила. Это мучило меня все годы. И забыть Ее я не смог."
А тогда Она в свои 22 года еще ни разу не целованная, воспитанная романами и той жизнью, которую видела в своей семье, считала, что активной стороной должен быть мужчина, что первые шаги должны исходить от него. Как Она их ждала!... А Он молчал, не делал никаких попыток даже взять Ее за руку. В его присутствии Она каменела. Взрослая по годам, но девочка душой, Она отнесла это за счет своей женской непривлекательности. Ей стало еще тяжелее.
Позже, через много лет, Он назовет себя, тогдашнего, подростком. Сейчас Ей, уже немолодой и умудренной жизнью женщине, кажется, что Он так и не повзрослел.
Если бы Она тогда знала, если бы понимала в какой черной бездне страха и одиночества Он жил. Испугалась бы? Или наоборот стала бы рядом, согревая теплом и любовью? Кто теперь может сказать?... Было как было… Это уже не переиграть . Они встречались раз в неделю, в его выходные дни. Но в один из дней посреди недели ее дальние родственники, жившие двумя этажами выше, позвали Ее в гости. Ничего не подозревая, Она зашла. Там сидел молодой офицер, их родственник. Их познакомили, они вышли погулять... Она показывала ему город. Они шли по красивой зеленой улице, ведущей к парку. Молодой офицер взял Ее под руку. По несчастливой случайности позади них шел Он. Он шел к своим друзьям, жившим в этом же районе. Нет, нет, в их прогулке не было ничего большего, чем просто прогулка галантного офицера и молодой девушки. Они познакомились час назад, были на "вы". Она даже имени его не помнит. Но для него это был удар ниже пояса. Едва живой, дрожащий от обиды и уязвленного самолюбия он ввалился в дом к своим друзьям и разрыдался как ребенок. Свою боль и негодование он высказал не Ей, а ее отцу- ведь это он свел их. Попыток увидится с Ней, поговорить Он не делал. Она тоже. Один раз, Она случайно случайно встретила Его на улице, но увидев, что Она смотрит на Него, Он побежал в другую сторону.Боже, как ненавидел Он Ее тогда. Ненавидел и любил еще больше. Но хватило силы воли заставить себя не вспоминать о Ней, задвинуть саму память о Ней так глубоко, что казалось- Она умерла. Он ничего не знал, вернее не хотел знать о ее судьбе до 2000 г.
А Она знала… Знала, что Он успешно сдал экзамены за 10 классов, даже тот, самый сложный, по русской литературе, накануне которого это все и случилось. Получил аттестат зрелости. Поступил в Грозненский нефтехимический институт, закончил его с дипломом инженера- механика. Работал где – то в Помосковье. А в 1963 г. добился выезда в Вену, где в то время жила его мать. Конечно, Она не знала, что Грозный встретил его 40- градусной жарой. Что Он заболел дизентерией во время вступительных экзаменов и, с трудом умолив врача выписать Его из больницы на два дня раньше , сдал 4 вступительных экзамена за оставшиеся до конца срока 4 дня, по 2 экзамена в день. Кишечные заболевания преследовали Его еще два года, пока мать, разыскав Его, не выслала Ему сильнейшие специфические антибиотики ... Напоминаю, что это был конец 50-х годов. В стране тогда почти не было подобных лекарств. И хотя Сталина уже не было в живых и уже прошел XX съезд партии с разоблачением культа личности, жизнь на местах практически не изменилась. Не знала Она, что его соседом по комнате в общежитии был родственник Гейдара Алиева, что Он боялся ночи- ночью спят, а сквозь сон Он мог заговорить по-немецки, что преподаватель марксизма- ленинизма при первом же знакомстве многозначительно назвал его "западником"... Страх по-прежнему сжимал его душу.
Из его письма :
"Понимаешь ли ты, что значит жить по лживой и выдуманной биографии, все время лгать, все время быть начеку, все время опасаться, все время испытывать страх, страх и еще раз страх: А я так жил много лет".
Страх, страх, страх… Она знает, что такое этот страх. Под этим страхом долгие десятилетия жил ее отец. Но сейчас мы говорим не об ее отце, а о Нем. Облегчение пришло после 4-го курса, при присвоении воинского звания и уже через год при получении диплома. Теперь все, даже если арестуют – на общие работы не пошлют, значит не погибнет.
Из его письма :
" Моя первая уверенность появилась, когда мне вручили диплом. Этим я закончил важный этап в моей жизни и страх быть выброшенным из института покинул меня. Я знал, что у меня есть специальность, что я – инженер и мне не страшна была больше Сибирь или лагерь. Я до последней минуты жил под неописуемым страхом быть разоблаченным и выгнанным из института. И только тогда, когда мне вручили диплом, я вздохнул и почувствовал себя, наконец, человеком. Я добился своей цели – назло ИМ, сволочам, я добился высшего образования и стал инженером."
Он работал в Подольске, что под Москвой, в качестве конструктора Центрального Конструкторского Бюро Нефтеаппаратуры. Но и на работе покоя не было. Определенные организации по-прежнему проявляли к нему повышенный интерес. Подставляли женщин, подсаживали сотрудника – провокатора. 4 часа мытарили Его на партсобрании ( Он естественно не был членом партии), задаваясь только одним вопросом : почему это Он вдруг подал заявление в университет марксизма – ленинизма. Кошмарный сюрреализм того времени представить себе почти не возможно. Ему до сих пор снятся кошмары тех лет.
Из его письма:
… "Я в Москве. Мне подсунули стукачку вроде Незабудки. И я, как и Николин, ее разоблачил. И, идя к поезду на Курском вокзале, я хватаю ее за локоть, не отпускаю и начинаю ее изобличать и ругать. Вдруг появляется ее "ведущиий" кгб-шник в штатском, вынимает из кармана пистолет, дает в воздух выстрел. (Незабудка- одно из действуюйщих лиц повести "Тень портрета" И. Ратушинской. Николин – также.) Вырывает ее и оба исчезают. И опять ночь была не ночью.
Вообще мне четыре раза строили провокации, но Б-ог был, видимо, и тогда со мной. Многое я только теперь начинаю понимать. Может быть было и больше провокаций, которые я не разгадал и не понял.
Дело в том, что я ежемесячно посещал австрийское посольство, чтобы показать, что я есть, и встречался с послом, который лично знал мою маму. Но однажды начальник кадров дал мне понять , что они знают, что я куда – то хожу, куда ходить не следует и поскольку в нашем здании расположена и секретная контора, то лучше всего было- бы если- бы я уволился. Я ответил, что всюду, куда я хожу, ходить позволено, а что касается других учреждений в нашем здании, то я понятия не имею, чем там занимаются. После этого, видимо решились на провокации, чтобы меня психически "ломать".
Первая провокация была в парткоме предприятия, где меня "жарили" четыре часа за то, что я подал документы и решил учиться в университете марксизма – ленинизма. Зачем я это сделал? Я думал играть в наивного приверженца социализма. Но не вышло.
Вторая провокация была устроена через одного мужчину, который работал в нашем учреждении. Он был психически больным и с ним вообще было много проблем. Начиналось с того, что он подал заявление на выезд в США. В дом умалишенных его не посадили и с работы не уволили, просто все время переводили с одного отдела в другой. И однажды он очутился в нашем отделе и его посадили рядом со мной. У него часто были припадки ярости против начальства и он ожидал поддержки коллег. Но все молчали, а я тем более. Но однажды он начал говорить об Израиле и пошел с антисемитскими выпадами против всех евреев, имея ввиду и меня. Я и тут смолчал, но обратился к начальнику отдела требованием его "успокоить" или же убрать с моего рабочего места. После этого его уволили.
Каждую субботу после работы я ехал в Москву и с вокзала шел напрямую к Кларе Самойловне (старая женщина, которая его опекала, т.к Он напоминал ей ее сына, погибшего на войне – прим. автора) Но однажды, открывая входную дверь в подъезд, я за ней обнаружил этого сумасшедшего. Моему удивлению не было конца и случайностью это не было. Мой вывод был таким: мне хотели показать, что ОНИ знают, куда я хожу и с кем встречаюсь.
Следующие две провокации связаны с женщинами. Но об этом я когда - нибудь позже и лично"…
Все это теперь кажется почти неправдоподобным. Но как сказал поэт :
Времена не выбирают
В них живут и умирают
( А. Кушнир)
Нет, всего этого Она не знала, как и не знала того, каким образом Ему все же удалось вырваться в 1963 г. в гости к матери в Вену на месяц. (Мать добивалась, чтобы Его выпустили, через Австрийского канцлера, дошла до папы Римского). Назад, конечно, Он уже не вернулся.
Да, всего этого Она не знала, но основные вехи его жизни в это время знала, знала и то, что каждое лето Он приезжал в Черновцы, но ни разу не зашел к ее тете, ни разу не спросил - что же с Ней. Он запретил себе думать о Ней и свято выполнял свой запрет. Одна обида грызла душу – почему не пришла, не извинилась, не поддержала по - человечески во время сдачи экзаменов. Эту обиду он Ей высказывал неоднократно уже после встречи в 2000 г.
А Она тогда не могла придти к нему. Ведь не Ей же высказал он свою боль, свою обиду, а ее отцу. Если бы Он выплеснул все это Ей в лицо, Она бы поняла, успокоила, объяснила... И может быть, что- то сложилось бы иначе в их совместной судьбе. Но Он не снизошел даже до разговора с Ней. Нет, через такое унижение Она, тогда молодая и незрелая, переступить не могла. У каждого из них была своя обида, своя боль, своя правда, своя в жизни дорога.
Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу:
Дьяволу служить или пророку
Каждый выбирает для себя
( Ю. Левитанский )
Свою дорогу Он уже выбрал. Этот случай лишь помог ему утвердиться в правильности выбранного пути – любой ценой уехать из Черновиц, из Союза. Почему же даже по прошествии полувека Он не может простить Ей нанесенную Ему тогда обиду?...
Из ее письма к Нему:
"...Горемыка, ты мой родной.. Мечешься, терзаешь себя и меня , а жизнь гораздо проще, жестче и диктует свои законы. Мне больно видеть твои терзания, в каждом твоем ударе по мне я чувствую твою и только твою боль. Прости себе то, что 50 лет назад из двух возможных виденных тобой дорог ты выбрал ту, которую выбрал, и ты тогда простишь ту незрелую девочку, которая, конечно же, не понимала всю глубину той бездны, в которой ты жил. Она, наоборот, считала, что человек, прошедший такую школу жизни, является крепким мужчиной, ждала от него первых уверенных шагов, а всю эту его замкнутость отнесла за счет своей женской непривлекательности. Я ведь жила в полной уверенности в своей некрасивости и абсолютно была лишена женского кокетства. Молчишь, не пытаешься даже взять за руку – значит не нравлюсь, значит пришел лишь из уважения к папе. Да, еще это чувство вины перед тобой... Что было бы, если бы… Не знаю и никто не знает. Но было, как было, и смирись с этим. "
По своей, предназначенной Ей судьбой дороге, шла и Она. Отработала год по назначению учительницей химии в районной школе, что на Станиславщине. Неожиданно для самой себя оказалась хорошей учительницей. Не боялась класса, детей, их коварных испытывающих вопросов. Через год вернулась домой. Работала в вальцовочном цеху резино- обувного комбината. Затем в почвенной партии при сельскохозяйственной станции. В 1958 г. вышла замуж за человека со средним медицинским образованием на 8 лет старше себя. Красавец, умница с гордо посаженной на плечах седой головой, он полюбил Ее с первого взгляда и уже на четвертый день знакомства сказал, что хотел бы пройти с Ней всю жизнь. Она, еще не знавшая любви, читающая о ней лишь в романах, очень хотевшая иметь семью, детей, свой теплый дом, дала согласие, дав себе клятву, что будет ему верной и преданной женой до конца. Сколько их таких браков, основанных на уважении, доверии, чувстве долга, привязанности? Психологи говорят, что по статистике такие браки более долговечны... Но мало ли что говорят статистики и психологи... Всякое бывает в жизни... У них не было хупы, не подписывался брачный контракт, но клятву, данную самой себе, Она сдержала. Родилась дочь. Девочка – красавица, удивительно похожая на своего отца. Знал ли Он об этих переменах в ее судьбе? Она помнит, что мама в один из своих приездов в Черновцы, случайно встретив Его на улице ,сказала, что Она родила девочку. Он коротко бросил : "знаю". Но об этом Он сейчас не помнит. Память о Ней он похоронил в душе так глубоко, что даже встреча не рождала воспоминаний. В шестидесятом году Она осталась без работы. Почвенная партия была организованна всего на три года. Поиски ни к чему не приводили. Таких выпускниц университета ходило по городу много. А у Нее, еврейки, к тому же малый ребенок. Жить на зарплату среднего медработника втроем становилось невмоготу. А в это время на Донбассе строился новый город, город молодых и ученых. Он строился как образцовый город будущего – теннисные корты, дворцы культуры, множество научно – исследовательских учреждений, насаживались липовые и каштановые аллеи. Город строился на базе того химического комбината, на строительстве которого в 48 – 49 гг. в качестве ЗЭКА работал Он. Она же не связывала красавец Северодонецк с Лисхимстроем, рядом с которым была на студенческой практике. В 1954 г. ей нужна была работа, чтобы ее семья могла жить. Ее сокурсники, друзья уже работали там в крупном научно – исследовательском институте. Они звали и Ее. И с благословения мужа в феврале 61 года с рекомендательным письмом от заведующего кафедрой, которую Она кончала,Она поехала в этот город, флагман Украинской химии. Квартиру меняли. В сентябре приехали муж с дочкой. Вот так судьба причудливо опять свела их – Его и Ее в одной географической точке, правда в разном временном пространстве. Он среди тысяч других заключенных строил для Нее этот комбинат, этот город, который стал для Нее домом на целых 17 лет. Этот город дал Ей радость познания мира и собственных возможностей, дал круг близких друзей, которые и сейчас через многие десятилетия остаются ее друзьями. Встречи с интересными людьми, командировки в Москву, Ленинград, Минск, Кемерово, Ангарск – все это расширяло горизонты ее жизни. Она жила взахлеб. Муж понимал Ее и поддерживал во всем. Именно он и настоял на том, чтобы Она начала работать над кандидатской диссертацией. И не просто настоял, а взял на себя огромную долю груза домашних забот. Великолепно зная румынский, он помогал ей в переводах с французкого и итальянского. Он ведь был "бессарабцем" ее муж, и знал румынский, как родной, хотя со сна говорил на идиш. Муж любил Ее для Нее, не думая о себе. А это высшая любовь на свете. Зная иврит, он был против их переезда в Израиль, хотя мать и сестра уже были там. "Ты не сможешь там жить". Теперь Она знает- в этом он ошибался. Но Она также знает, что муж был тем единственным мужчиной, который был Ей тогда нужен. С годами Она понимает это все глубже и глубже. Ни с одним другим Она не смогла бы реализовать себя так полно и многосторонне как с ним- и как личность, и как женщина, и как мать, и как жена. Он, подарив Ей себя, подарил Ей и Ее саму. Он учил Ее главному – умению любить. А Она умела учиться. До сих пор Она учится у своей памяти о нем. Но в дом пришла беда. В 1968 он заболел. Тяжелейший ревматический порок сердца. Немолодая женщина, заведующая кардиологическим отделением жестко произнесла, глядя Ей прямо в глаза: " Пока у него все компенсировано. Но вы должны быть готовы к самому худшему в любую минуту". Дочери было всего 9 лет. Ее родители, мать мужа жили в других городах, могли помогать лишь периодически. Началась борьба за жизнь мужа и одновременно за завершение работы над диссертацией. Иначе не стать на ноги материально, не обеспечить будущее дочери. Тому, кто жил тогда в Союзе, это понятно без объяснений. Повышение материального благосостояния шло лишь совместно с повышением статуса. Старший научный сотрудник без степени получал тогда 147 руб. в месяц, со степенью – 300. Она возила мужа в Донецк к знаменитому профессору – кардиологу, в Киев к Амосову, с помощью родного брата мужа уложила в клинику при 2-ом московском медицинском институте. На работе шли навстречу. Устроили Ей двухмесячную стажировку в одном из Московских институтов для овладения методикой компьютерного расчета электронной плотности молекул. Днем Она в институте, вечером- в больнице у мужа. Вердикт всех врачей одинаков- неоперабелен. Только консервативное лечение. До сих пор Ее мучает мысль – может быть, если бы уехали в Израиль тогда, когда уезжали его сестра и мать, его бы спасли, он бы жил. Ах, это если бы ... если бы... если бы...
В 1972 г. защитила диссертацию на соискание степени кандидата химических наук. Защита проходила в альма- матер, в родном университете, который окончила 17 лет назад. Первой покупкой после получения повышенной зарплаты было новое постельное белье. Старое, подаренное еще к свадьбе, было похоже на марлю. И продолжала борьбу за его жизнь. Однако, процесс декомпенсации шел, приступы участились. Последние две недели жизни мужа с Ней провел его брат. Дежурили в больнице по очереди – он днем, Она ночью. 16 ноября 1973 г. в 6 часов утра Она приняла его последний вздох... Когда шли из больницы, уже после смерти мужа, брат его неожиданно сказал: "Ты счастливая женщина. Я никогда не видел, чтобы кого – нибудь любили так, как тебя любил мой брат" . Дочь в это время была в Одессе у ее родителей. А Ею владела лишь одна мысль – увезти тело мужа из этих сыпучих Донбасских песков, увезти к своим, в город, где они познакомились, поженились, родили дочь. Опять на работе пошли навстречу... 29 часов в кабине грузовика... За спиной- гроб с телом мужа. Все было сделано, как Она хотела... Вернулась домой. Дочь все еще жила в Одессе. Училась в 8-ом классе математической школы... Опять работала как одержимая. Работа спасала. Работа и друзья. Она жила на пределе своих психических возможностей и попросила дочь вернуться домой, когда у Нее самой начались галлюцинации. Школу дочь заканчивала уже дома, а в 1976 г. поступила в Воронежский университет. Она опять осталась одна. С этим временем совпал глубокий личный кризис. Со смерти мужа прошло уже 4 года. А ей всего 45 и Она живая, полная жизненных соков женщина. Она полюбила глубоко и страстно, но Ее избранник не ответил Ей взаимностью. Встречаться с ним ежедневно на работе без всякой надежды, а потом возвращаться в пустой дом стало нестерпимым. И Она, взорвав свою полностью налаженную жизнь, переехала в другой город. Врачи характеризовали ее состояние как реактивное. Однако, осознание необходимости вырваться из этого состояния (ведь на Ней дочь и старики- родители ) заставляли Ее бороться за себя.Более 20 лет Она не разрешала себе даже произносить это имя. Опять помогли друзья. Ее еще университетские друзья... Понемногу время, другая обстановка делали свое дело. В 80 г. дочь вышла замуж за своего сокурсника и после окончания университета они переехали к Ней. В 84 г. родилась первая долгожданная внучечка. В этот же город, обменяв квартиру, переехали и ее родители. Казалось все было прекрасно. Но приближались конец восьмидесятых- начало девяностых годов. Чернобыль, перестройка, общество "Память" ...
Семья принимает решение ехать в Израиль. И вот, преодолев все обычные для того времени барьеры и препоны, они всей своей большой семьей ( 6 человек ) приземлились в аэропорту "Бен – Гурион". Поселились в небольшом городке на севере Израиля. И началась обычная "олимовская" жизнь. Внучка пошла в первый класс. Дочь и зять в ульпан. Она, оставив все свои личные амбиции, взяла на себя заботу о семье. Отцу было без малого 95 лет, маме – около 81-го. Они втроем получили государственную квартиру. Дети купили, взяв льготную ссуду в банке. Почти после полутора лет после приезда зятю и дочери удалось устроиться на работу по специальности. Это было огромным счастьем. Жизнь начинала налаживаться. Но безграничного счастья не бывает. Не бывает и чудес. И в январе 1994 г. около 98 лет от роду уходит из жизни ее отец. Через 2 года умирает мама. Но жизнь продолжается и в марте 94 г. дети дарят Ей вторую внучку, еще одну веточку на древе их семьи. И Она, как может, помогает семье дочери, живет их заботами, их любовью и теплом, не думая ни о каких переменах для себя лично.
Шел март 2000 года. Как вдруг… Ведь жизнь на то и жизнь, чтобы случалось это неожиданное "вдруг". Однажды вечером в ее квартире раздался телефонный звонок. Звонил давний друг брата ее мужа. Случайно у него оказался ее телефон, случайно он впервые купил газету "Вести", случайно прочел раздел " Розыск родных и близких" . " Это разыскивают, кажется, Вас..." Да! Это именно Ее через 45 лет полного молчания, через газету "Вести" разыскивал Он . Вспомнилось:
Не отрекаются любя. Ведь жизнь кончается не завтра. Я перестану ждать тебя,
А ты придешь совсем внезапно.
( В. Тушнова)
Значит все - таки бывают чудеса. Ведь у Нее полно друзей в Израиле, многие из них покупают газету "Вести". Более того, эту газету покупают ее зять и сваты. Но никто из них даже не посмотрел раздел "Розыск родных и близких". А Она сама?... И надо же было случиться , что этот звонок полузнакомого человека был единственным... Как легко они могли разминуться... Ей даже страшно подумать об этом. Из объявления становиться ясно, что Он живет в одной из стран Скандинавии. Почему? Он ведь уехал в Австрию. Она пишет письмо по указанному адресу, звонит в редакцию, звонит по указанному телефону. В редакции ничего толком объяснить не могут. На письмо ответа нет. На телефонный звонок отвечает автоответчик. Она оставляет сообщение, от волнения почему – то на английском. Недельки через две в ее квартире раздался телефонный звонок и незнакомый голос с каким-то непривычным акцентом спросил по- русски "Это квартира Н.? С кем имею честь говорить? " Вне себя от радости Она без тени сомнения кричит в трубку: "Это я, я. Это меня ты искал". В ответ ошеломившее Ее молчание. В его тоне недоверие. И лишь после того, как Она назвала адрес ее бывшей Черновицкой квартиры, его голос потеплел и потек сумбурный разговор. Оказывается, Он все это время, что Она безуспешно звонила, писала, был в Израиле, искал старых друзей, знакомых всех периодов своей такой сложной жизни. Они успели сказать друг другу главное. Он женат, детей нет. Ее фотографию в белом фартуке хранит до сих пор. А Она уже 26 лет как вдова. Бабушка... Его фотографии тоже с ней. Бабушка- как - то растеряно повторяет Он. Ты же была ученица ( видимо хотел сказать -школьница). В его глазах время для Нее остановилось. А ведь прошло без малого полвека. Даже после личной встречи Он практически не воспринимает Ее реальную – старую, грузную поседевшую женщину с опустившимися уголками когда- то всегда улыбающихся губ. И даже выражение глаз стало другим. А Он все еще ищет в Ней ту, от которой отрекся почти полвека назад.
Из его письма:
"Почему я дал это объявление и упомянул там и твою семью?
Когда люди стареют то они возвращаются к своим корням, строят "семейные древа" всей родни и т.д. а у меня нет родни, нет старой семьи и данных о моих родственниках , ибо большевики и нацисты "срубили все деревья" и выкорчевали все корни. Поэтому у меня в памяти остались только люди, добрые люди, которые когда - то отнеслись ко мне с добротой, приглашали на огонек и обогревали мою одинокую душу, давали иногда что - то поесть, а иногда и крышу над головой. Благодаря им я остался человеком. Забыть их я не мог, не могу да и не хочу. Поэтому эти люди – мои друзья, мои близкие и мои родственники. Поэтому я их искал и ищу, чтобы поблагодарить их за все доброе, что они мне когда - то дали.
Честно говоря, я не прямо искал именно тебя, но я понимал, что только через тебя, если найду, я смогу узнать что – либо о твоем дяде, о твоих родителях. Я понимал, что вряд –ли они живы и поблагодарить их лично я не смогу. Но ты их наследница и потомок, и если я найду тебя, то смогу через тебя их посмертно поблагодарить. Так что не удивляйся, что когда мы встретимся, то я тебя крепко обниму, а может быть и поцелую. Это будет дань моему прошлому и всем им мой поклон, моя благодарность, мое уважение за все то доброе, которое они для меня сделали.
Что же касается наших личных отношений, то винить тут некого, ибо обстановка тогда была очень сложной и судьба сыграла свое"
Письма от Него следовали одно за другим. Он мучительно пытался держать себя в рамках своего четко очерченного круга поведения ( ведь он женат ), но волна чувств перехлестывала через этот барьер.
Из его письма :
" Это уже мое шестое письмо. Вообще- то я не думал больше писать до моего приезда, но в голове сумбур, а в душе- вообще необъяснимое. Поэтому решил черкнуть эти строчки, авось поймешь меня лучше и облегчишь эту нашу встречу.
Перечитывал твое письмо и слезы так и потекли и все еще текут. А текут они за мою покалеченную жизнь, за твою тяжелую судьбу и за нас обоих.
Признаюсь теперь честно, что я искал тебя. Но я представил себе все гораздо легче ибо я не знал твою судьбу, не знал, что ты овдовела. И мне теперь очень трудно. Может быть не надо было тебя искать и это была большая ошибка??? Но мы же тогда разошлись, не сказав друг другу ни единого слова, не сказав друг другу "прощай". Поэтому, может быть это следует сказать на сей раз и по – дружески. Ты ведь устойчивая, сильная и у тебя есть любимая семья и ты вновь найдешь свой покой. А я ??? Говорят, что время лечит сор. ( сор ( sour) – по английски "боль" – прим. автора ) Может быть и мне это удастся.
Сложность отношений к тебе – это двоякого рода: с одной стороны семьи Ф . и Н., которым я многим обязан, а с другой стороны ты, которую я очень любил. Но ведь ты тоже Н. и тут вся проблематика наших отношений или же моих отношений к тебе: я любил вас и обожал всех вместе.
… Если бы я знал, что ты овдовела, то сделал бы все, чтобы выбрать тебя и дочку из России и даже фиктивным браком, лишь бы облегчить твою судьбу. А свободу действий я дал бы тебе всегда, когда бы ты этого пожелала. Я ведь был тогда неженатым и мог тогда облегчить твою жизнь и дал бы твоей дочурке все, что бы она пожелала.
Почему ты не искала меня????"
Этот вопрос Он задавал многократно, ничего не желая слышать в ответ.
Он спрашивает, когда лучше приехать- сейчас или уже после предстоящей Ей операции на глазах. Она мягко, боясь обидеть, ранить Его снова, как тогда в прошлом, советует приехать в феврале. Ее все еще мучает комплекс вины перед ним, Она боится быть неправильно понятой, боится его реакций. Она считает, что надо дать времени сделать свое дело, успокоить взбудораженную душу. Но Она не объясняет Ему всего этого, Она просто советует – в феврале. В ответ слышит твердые мужское: "11 мая вечером я буду у тебя. У меня уже взяты билеты."
А пока Он пытается втиснуть 45 лет своей жизни, прошедшей после их последней встречи в две странички напечатанные на компьютере. Приведу лишь данные после выезда из СССР.
Из его письма :
"Продолжаю писать... Ты, конечно, хочешь кое – что знать обо мне и моей судьбе. Легко мне не было и моя жизнь не была "танцы на розах", как здесь выражаются. Особенный удар для меня был – ранняя смерть моей мамы, которую я очень любил и ради которой я боролся за выезд на Запад. А теперь в табельной форме часть моего жизненного пути после выезда из СССР.
1963 Вена ( 12 июля ) : мама тяжело больна, я начинаю работать на одном химическом предприятии, мама летит в декабре в Израиль к моей сестре.
1964 – состояние мамы ухудшается, ее ложат в Тель- Гашомер , где основатель и директор больницы знакомый черновчанин, но мама умирает. Я прилетаю на похороны, остаюсь на 6 месяцев в Израиле, начинаю даже работать на нефтеперерабатывающем заводе в Хайфе, но по сугубо личным причинам, возвращаюсь в Вену. ( может это была роковая ошибка, но тогда я не мог иначе).
Начинаю вновь работать, сперва конструктором по нефтеаппаратуре на одном машиностроительном заводе вне Вены, а потом проектным инженером, по проекту нефтяных установок в Австрийской Государственной Нефтяной компании в Вене.
1967 – погибает в войне единственный сын моей сестры, похороны в Негеве.
1968- перевоз праха племянника и новые похороны в Тель – Авиве.
1972- познакомился с моей будущей женой, ее зовут Ганна. Она больше 20 лет преподавала в гимназии литературу, а последние 15 лет работала редактором в одном крупном издательстве и издавала учебники по шведской и мировой литературе для гимназии. Она очень спокойная, уравновешенная, чего я не могу сказать о себе.
1973- умирает мой шурин в Тель – Авиве
1974- женитьба в Стокгольме .
1976- переезд в Стокгольм, начинаю работать – сперва конструктором – машиностроителем а потом в атомной энергии Шведского Государственного Энергетического Снабжения, т.е Шведского хеврат хашмаль.
1989- умирает моя сестра в Тель – Авиве.
1990- мой первый инфаркт.
1991- мой второй инфаркт.
1993- мне 65 лет и я ухожу на пенсию, празднуем юбилей и я впервые рассказываю кто я, откуда я и что я.
1994- операция на сердце.
В Израиле я был часто, но больше всего на кладбищах. Сестра у меня была очень несчастная и очень сложная. Поэтому все мои приезды были безрадостными. И после ее смерти я около 10 лет вообще не приезжал. Детей у нас нет.
Как я жил и как живу сейчас? Я жил всегда очень интенсивно и бурно, ибо наверстывать надо было многое, а интерес и жажда знаний были огромные.
Переход на пенсию был трудным, я никак не мог и не хотел примириться, что мое время ушло. Я вставал рано, ложился поздно и дел было полно: консультативная работа, общественная работа, огромная переписка и прочее. Наконец, "сбавил ход", стал признавать жизнь пенсионера, примирился с самим собой, встаю уже позже обычного, хожу много в театр, иногда на концерты, занимаюсь компьютерной техникой, чтением книг по современной истории, т.е о 2- ой мировой войне , о злодеяниях фашистов и большевиков. Сейчас, у меня на очереди Анатолий Рыбаков: "Дети Арбата", "Страх", "Пепел" и "Тяжелый песок".
Вот вкратце о моей жизни на Западе. Но честно признаться переход от "социализма к капитализму" мне дался нелегко, хотя экономически был обеспечен и материальных забот не имел, но было трудно. Работа у меня всегда была интересная, знал язык, но я попал в другой мир, другие нравы, другой менталитет и т.д. Поэтому я очень хорошо понимаю других иммигрантов, которые еще должны заботиться и о заработке, и о жилье, имея при этом ответственность за семью и детей. Мне много раз пришлось в жизни менять страны, языки, нравы и обычаи (Румыния, Россия, Австрия, Швеция ) и поэтому я понимаю все трудности иммиграции. А теперь с меня хватит: наездился и переездился. Да и "пороха уже нет в пороховницах". Я постарел, но не повзрослел, остался наивным мечтателем. Ведь лучшие годы детства и юности у меня то украли. Конечно, многое хочется знать о тебе и мне очень больно, что ты так рано овдовела. Но я полагаю, что у тебя был хороший муж и что у тебя есть замечательная дочь и внуки" .
Это основные вехи. Но истинная реальная жизнь ведь проходит между вехами. Жил, работал, встречался с женщинами. Однажды чуть было не женился на женщине с ребенком. Но что- то остановило ... Все это время Он даже не вспоминал о Ней. И сам не заметил, как Она ожила для Него в образе его жены.
Из его письма:
"... насколько вы, жена и ты, похожи друг на друга, просто неимоверно: культурные, воспитанные, начитанные, любящие искусство, литературу, театр, замкнутые, стеснительные, неспортивные, непрактичные, очкастые, плохо видящие, с больными ногами и пр. Даже имена ваши похожи. Разница между вами только в том, что у тебя очень острый язычок ( у нее вообще его нет ) и она добрее ко мне, чем полагаю была бы ты, и она прощает мне все, даже трижды в день, чего ты бы, пожалуй, не делала. Или ??? ".
Нет, внешнего сходства между Нею и его женой не было. Худощавая, высокая блондинка, типичная скандинавка ( хотя и еврейка немецкого происхождения ) его жена не походила на мою собеседницу – небольшого роста, грузную женщину с коротко стрижеными когда- то черными, а теперь изрядно поседевшими волосами. Но не в этом заключается основное. Разница – гораздо глубже. Разница была и остается в том, что жена его выросла в другом благополучном и равнодушном мире и ей чуждо понимание его болей и его мечтаний. И это несмотря на то, что она по природе очень тонкий и добрый человек, преданная и любящая жена. Иногда она просто не понимает, о чем Он говорит. Трудно обвинять ее в этом. Сюрреализм его жизни в стране победившего социализма не поддается пониманию обыкновенного человека. Но Ему – то от этого не легче. Хотя, может быть, часть вины лежит и на Нем, из- за его нежелания раскрываться перед ней, впускать жену в свое прошлое. "Это ее не касается" – довольно часто говорил Он моей собеседнице.
Она же явилась из его прошлого, из его юности, из той страны, которая искалечила его судьбу,Его самого, в ненависти к которой Он клянется все время, и которую несмотря ни на что безмерно любит. Ведь ненависть лишь оборотная сторона любви. И Ей не надо ничего объяснять... Она все понимает с полуслова.
"Не отрекаются любя…"
Итак, вечером 11 мая в телефонной трубке раздался его голос: " Я уже здесь в гостинице, жду такси. Через 15-20 минут буду у тебя". Она вышла во двор встречать. Из машины вышел небольшого роста, худой, лысый человек в очках. Движения его были избыточно быстры и нервны. Он был совершенно не похож на того ладного, молчаливого, сдержанного паренька с хмурым взглядом и пухлым детским ртом, которого Она знала много лет тому назад. Вот она – ее юность. На себе ведь не видишь... Лишь потом Она рассмотрела, что на Нем нет ни капли лишнего жира, что тело его состоит сплошь из мышц и сухожилий, что суставы его подвижны, как у юноши. А тогда... Ее ноги стали ватными. Она поняла, что не сможет подняться по лестнице в свою квартиру. " У меня дрожат колени. Давай присядем." Они сели на лавочку у подъезда. "Я думал , что все это неправда, что ты играешь со мной". О нет, дочь актеров, играть Она не умела, особенно в подобных ситуациях. Они поднялись к ней. Окинув быстрым взглядом ее жилище, Он заметил все - и убогую обстановку и отсутствие современной радиотехники, узнал бабушку на портрете, узнал даже старую плюшевую скатерть, которая лежала у них на большом овальном столе еще тогда...
С чего – то надо было начинать и Она показала ему свой семейный альбом, составленный по принципу генеалогического древа: себя с мужем, бабушку, справку о реабилитации убитого деда... Он с удивлением схватил эту справку. "Так мы с тобой из одного окопа… А я думал ты ничего не знаешь." Потом Он задал Ей вопрос, который мучил Его почти полвека: вопрос, на который Он то находил, то не находил ответа: "Ты знала, что твой папа приходил ко мне?" "Да, знала." "Очень сердилась?" "Нет, была даже рада." "Почему же он прямо не назвал цель прихода?" Я был бы согласен даже на фиктивный брак". "В нашей семье ничего не бывает фиктивного. Папа просто хотел подтолкнуть нас друг к другу." Остальное должны были решать мы сами " . Он сидел совершенно ошеломленный. И вдруг прилив чувств бросил их навстречу друг другу... До сих пор Она не понимает, какое десятое чувство подсказало Ей, что им нельзя переступать определенную грань, что для Него, женатого, связанного клятвой под хупой, это потом обернется трагедией. Они не виделись 45 лет. За такое время люди меняются довольно сильно. Да и тогдашнего Она знала плохо... И все же Она спросила: "А ты уверен, что ты этого хочешь? Ты сможешь после этого жить дальше? ". Он смущенно посмотрел на Нее: " Я не смогу смотреть жене в глаза". Эта короткая фраза определила весь характер их будущих отношений. Она своим женским чутьем угадала правильно – чувство долга превыше всех других чувств.
Потом Он Ей напишет:
" Не могу обойти нашу первую встречу. Это было очень трудное испытание эмоций, чувств и страстей. Мне очень хотелось тогда быть с тобой. Мне кажется , что мы оба чуть не потеряли разум и контроль над собой. И мы сгорели бы от страстей и накопленной любви. Но разум победил... И мы остались чистыми, честными и безгрешными. И мы можем не стыдясь смотреть в глаза друг другу, твоей дочери и моей жене."
По отношению к его жене – тут она не спорила. Но при чем здесь ее взрослая дочь? Что Ему она, ее дочь,которую Он ни разу не видел? И "смотреть в глаза друг другу"... Там, где есть любовь – нет греха. Ей не было стыдно за свой порыв, значит было стыдно Ему. Опять этот жестко очерченный круг пуританства, за пределы которого Он не разрешал себе выйти. Он и сейчас, в свои 72 года был чист душой, как ребенок. Но 72 это не 16. И Она потом не раз будет вспоминать эпизод из кинофильма "Красная палатка", когда один из героев говорит другому: "Ты был слишком чист... А чистота бесплодна. На ней ничего не растет, даже любовь. Тебе надо было подарить ей три дня счастья. Тогда бы у нее остались воспоминания радости, а сейчас только горечь."
Он должен был прийти к Ней назавтра. У Нее Его уже ждала ее тетя, та к которой Он заходил в те давние годы. Но судьба решила иначе. От огромного эмоционального напряжения, от израильской жары с Ним случился приступ. Последующие дни Он провел в больнице. Слава Б-гу - ничего серьезного. Конечно, все это время Она была рядом. А Он непрерывно говорил. Он как - будто хотел за эти считанные часы, что им суждено было провести вместе, рассказать Ей все 45 лет своей жизни без Нее. В его рассказе перемешались Грозный, Москва, Вена, Тель- Авив, Хайфа и опять Вена. Звучали незнакомые имена его друзей, имя женщины, которая какое - то время была спутницей его жизни, имя сестры, о существовании которой Она узнала впервые из его писем... Он выплескивал все накопившееся в его душе за все эти годы, как иногда вдруг бьет струя воды, прорвавшая плотину, преграждавшую ей путь.
15-го Он улетел. Позвонил, как Она и просила, сообщив, что благополучно добрался до дома, а Он летел с пересадкой во Франкфурте. Летел, как следует не оправившись после пребывания в больнице. Она почувствовала облегчение. Слава Б- гу все закончилось благополучно и дальше они вновь пойдут каждый своей дорогой, лишь изредка поздравляя друг друга с праздниками.
Но где – то через неделю в ее квартире раздался телефонный звонок и прерывающийся, хриплый от волнения, почти неузнаваемый мужской голос заговорил с Ней о любви, о Любви, прошедшей через границы времени и государств, о его любви к Ней.
" Из искры возгорелось пламя. Я все время думаю о тебе...Я люблю тебя... Ты моя поздняя, ты моя первая, ты, может быть, моя единственная любовь..."
"Не отрекаются любя..."
Слезы катились у Нее по лицу. Сколько лет Она не слышала таких слов... С уходом из жизни мужа, больше ни один мужчина не говорил Ей о своей любви. А вдовела Она уже почти 27 лет. Как же было Ей, нерастраченной, не откликнутся на этот призыв к счастью, радости, любви? Разум говорил Ей другое: "В вашем возрасте жизнь не меняют. Ваш поезд давно ушел, вам его не догнать. Это тупик. Это принесет только боль." Ох, этот разум... Но Она уже не могла отказаться от пусть даже кратковременной иллюзии счастья и от радости быть любимой и любить самой... И Она пошла навстречу этому чувству, удивляясь самой себе, удивляясь тому, что и в 68 можно так же глубоко и остро чувствовать, как и в 40.
Началась боль узнавания. Они мучительно искали дорогу друг к другу. Оба легко ранимые, вспыльчивые они наговорили один другому много резких и ранящих слов. Оба не раз пытались порвать эту странную связь, ведущую в никуда. Но это было выше их сил. А время привязывало их друг к другу все больше и больше.
Боже, как ждала Она его звонков, с каким замиранием сердца бросалась к телефону. А Он? Каждый раз он начинал разговор с ней со слов: " Я не хотел тебе звонить, но…"
Кого любит Он? Ее реальную или Ее, выдуманную Им еще полвека назад как идеал. Как бы Ему хотелось быть современным Пигмалионом, чтобы Она, его Галатея, полностью соответствовала его представлениям. А Она, реальная, живая женщина, любящая жизнь во всех ее проявлениях, эмоциональная, вспыльчивая, нереализованная, кого или что любит Она? Его – пуританина, почти аскета с неадекватно острыми реакциями на весьма обыденные жизненные ситуации? Или его любовь к Ней, его верность этому чувству, пронесенному через годы и страны?
-" Сбрось меня с пьедестала. Я живая. С достоинствами и недостатками, святая и грешная, как все мы на этой земле".
Как мучительно Он прозревал, как не хотел расставаться с ее вымышленным Им же образом. Ей Он не прощал ничего. Ей и своей умершей сестре. Их Он любил больше всех на свете, а они не соответствовали его представлениям о людях, которых можно любить. Но ведь любят не за "что", а чаще всего "вопреки". Откуда приходит и куда уходит любовь? Почему? Тайна сия велика есть. И еще ни один ученый, философ, психолог и даже писатель не разгадал ее. Писатели в меру своего таланта лишь описывают различные проявления этого чувства. И только поэты приближаются к снятию покровов с тайны, называемой любовью. Но и потом она остается тайной. Под десятком снятых покровов остаются еще сотни. Сколько людей – столько родов любви.
Он не верит в это. Живущий в рамках заданных формальных категорий, Он твердо уверен, что и любовью управляет разум и только разум. Всевластную силу чувств Он отметает .
Из его разговора с психологом:
" Психолог: Что тебе дает эта переписка и зачем копаешся в прошлом?
- Он: Хочу узнать правду как, что и почему все было тогда.
- Но это же очень болезненный процесс.
- Знаю и сам чувствую это.
- Зачем тебе это надо?
- Это для меня принципиальный вопрос.
- А как с чувствами?
- Чувства стараюсь отключить.
- А может быть у этой дамы есть чувства к тебе и она на что- то надеется?
- Это исключено, ибо она очень умная женщина, и она понимает, что к чему и где лежат границы ".
Разговор с психологом приведен из его письма. А далее следовало уже непосредственно к Ней:" Мы оба взрослые и зрелые люди, понимаем реальность и должны суметь обуздать или приглушить всякие чувства. На то мы люди, которым Б-г дал разум, чтобы управлять чувствами. И с этой задачей мы должны и обязаны справится."
И это пишет Он, человек не умеющий сдерживать даже сиюминутное раздражение, подверженный самым неожиданным эмоциональным всплескам от эйфории до глубокой депрессии. Это пишет Он, который свою жену зачастую называет Ее именем. Разве пример собственной жизни не доказал ему, что чувствами управлять невозможно, что можно управлять лишь поведением, и даже это не всегда удается?
- Может быть у этой дамы есть чувства к тебе и она на что – то надеется?
Нет, по его мнению, ни чувств, ни надежды на счастье у Нее быть не может- ведь Она умна ... Ну, конечно, надежды у Нее не было. Для этого Она действительно была достаточно умна... Но что делать с чувствами, коль скоро они пришли? Пришли нежданно, негаданно, пришли из ее юности, из ее памяти о скромном немеющем в ее присутствии пареньке, из звуков его хриплого, срывающегося от волнения голоса: " Ты моя поздняя, ты моя первая, ты моя может быть единственная…"
А письма идут и идут, одно за другим, один телефонный разговор сменяется другим. Иногда по 2-3 раза в день. Очень требовательный к себе и к людям, Ей Он, вообще не прощает ничего – ни ее располневшую фигуру, ни слабое знание иврита, ни ее духовную связь с русской культурой. Никакие доводы, никакие аргументы на него не действуют.
Из его письма:
"Когда "западники" плохо говорят о русских вообще, и о русских евреях в частности, то я их защищаю и в обиду не даю. Да, у меня есть порядочные русские друзья, которых я очень уважаю. Но сам я имею право не любить и критиковать "немытую Россию" (Лермонтов) и "страну зла" (Рейгон) и всех русских, которые создали эту чудовищную, безжалостную и уродливую страну. ("Москва слезам не верит" - какие ужасные слова. Ужас!!!! ) ( потом Он с удовольствием будет смотреть фильм с этим названием) . Я даже не говорил по – русски с 1963 года и до 1990 года, потому что "им разговаривал Ленин ( помнишь Маяковского)", этот который сифилитик, который погубил Россию и весь мир. И почему же мне не ненавидеть "все русское"? Разве они не погубили всю нашу семью? Разве они не лишили меня детства и юности? Разве не они убили моего племянника, которого моя сестра вынесла на руках из Сибири до Израиля и он погиб в Синае в 1967 г. поставленным смертоносным оружием в руках арабов и подстреканием их к уничтожению Израиля? Как была бы счастлива моя сестра, если бы она дожила до распада Советского Союза, этой страны зла.
Была ли ты когда - нибудь на израильских военных кладбищах? Там находятся ряды за рядами относительно свежих могил, где лежат израильские ребята и девушки, с возрастными данными 18,19,20,21,22 лет и так далее. Сердце разрывается от этих данных. А ведь они были убиты русскими пулями, русскими осколками гранат, русскими снарядами и русскими бомбами, которые русские бесплатно дали арабам для уничтожения Израиля и убийства еврейского населения. А ты вдруг стала патриоткой и говоришь со мной как парторг с космополитом. Мне даже наплевать на Пушкина, Лермонтова, Достоевского и других. Мне хватит Гете, Шиллера, Гейне, Кафки. И почему ты не учишь иврит? Это позор, что ты все еще цепляешься за русский язык. И с девочками говори на иврите. Пусть они хотя бы побыстрее станут западницами – израильтянками" .
И далее…
" Ты говоришь, что гордишься тем, что ты провинциалка. А я мещан, обывателей и провинциалов не люблю, я их сторонюсь. И быть ею ты не имеешь права. С твоим умом, образованием, способностями – это преступление. Вы, "русские" старшего поколения замкнулись в своем русском гетто и не хотите его оставить. Ты уже 10 лет в Израиле и все еще не выучила иврит! И это – ты?!"
И через некоторое время, противореча самому себе, слагает письмо – гимн Москве, столице этого самого государства, в ненависти к которому объяснялся только что.
Из ее ответа на его письмо:
"Да, ты прав – это русские забрали у тебя детство и юность. Это русским оружием в руках арабов был убит твой единственный племянник. Но при чем тут русский язык и русская культура? Разве черный дым крематориев Освенцима и Дахау стал хоть чуточку светлее от того, что вокруг звучала немецкая речь?! Приезжай в Израиль, прийди на кладбище. Сколько ты увидишь русских надписей на могилах израильских солдат, геройски погибших за эту землю. Сколько матерей оплакивают своих сыновей и дочерей на русском языке!
Тебе не нужны Пушкин и Лермонтов, и Шиллер и Гете, и Ромэн Роллан и Антуан де Сент Экзюпери, и Агнон и Башевис Зингер, и... и... и...А мне не важно на каком языке написаны их произведения. Мне важно, что они в себе несут. А русская провинция чище и искренней любого большого города, тем более Москвы. А мы с тобой, к сожалению, являемся олицетворением величайшей трагедии еврейства – ведь последние в нашей жизни слова мы оба произнесем не на языке нашего народа – идиш или иврите, а я на русском, а ты на немецком языках.
А что до того, чтобы быстрее становится "западниками", то ты уж меня извини, но у меня, как представительницы своего народа, нет причин любить ни немцев, уничтоживших 6 млн моих соплеменников, ни французов- ксенофобов, всегда поддерживающих арабских экстремистов, ни равнодушных "святых" скандинавов. На кого из них ты хочешь, чтобы я стала похожа? Я – еврейка, рожденная и выросшая в Советском Союзе, впитавшая в себя лучшее, что дала русская культура и культура на языке идиш. И я являюсь израильтянкой не по признаку языка, на котором я говорю, а по своей самоиндентификации. Я чувствую себя плотью и кровью связанной с этой землей, это мой дом, моя земля, моя боль и моя гордость."
Но никакие доводы, никакие аргументы на него не действуют. Она не имеет права на малейшую ошибку, недопонимание. Любое несоответствие причиняет Ему почти физическую боль. Она как – то полушутя сказала: " Ты не простишь мне даже мою смерть". " Да, я не прощу тебе даже твою смерть". Она поняла – сказано серьезно. Ему будет слишком... больно. Ведь не простил же Он раннюю смерть своей маме. Если бы она жила дольше- жизнь его могла бы сложится иначе. А ведь Ему тогда было уже 36 – возраст далеко не младенческий.
А письма идут и идут, а между письмами поток бандеролей, посылок с вещами для Нее, для внучек и дождь, дождь из цветов. Такие редкие в Израиле тюльпаны и розы, розы – от темно- красных до палевых. А Он даже не замечает глубокой пропасти, которая лежит между его чувствами и "разумными" речами. И в письмах Он по – прежнему открывает Ей свою душу, пытается объяснить Ей себя самого, мотивы своих поступков, рассказывает о людях, которых довелось встретить на своем таком нелегком, подчас трагическом жизненном пути. Как жаль, что Он категорически отказывается об этом писать самому. И только в письмах к Ней и телефонных разговорах по – немногу, по частям распахивает перед Ней свою изболевшуюся душу, рассказывает Ей свою жизнь. Как жаль, что и Она не берется писать. А какие темы для писателей...
Умеющий быть благодарным людям, сделавшим Ему в свое время добро (благодарность, кстати, качество не столь часто встречающееся среди представителей венца природы) , Он умеет так же глубоко и страстно ненавидеть, не прощая ничего, особенно пережитого унижения. Память сердца – самая долгая память. Особенно, если несешь все внутри себя, не имея с кем поделиться. Его рассказ по – телефону о трех врачах мог бы послужить темой отдельного эссе.
Вот как звучит он в ее пересказе:
" Эпизод первый. Это было в лагере, где Он отбывал свой срок на общих работах. Небольшого роста, хрупкий он работал на бетономешалках, подносил песок, щебень, цемент. Лагерным врачом был еврей – доктор М. Говорили, что он не совсем благородно вел себя в транснистории. Так это было или не так, но "загремел" на 10 лет по чьему- то доносу. Измученный непосильным трудом Он подошел к этому врачу с просьбой хотя бы на пару дней освободить Его от общих работ, перевести на более легкий труд. Тот прямо и твердо ответил – нет. Он не питает к этому врачу никаких недобрых чувств. В лагере каждый выживал как мог. Врач не хотел идти на риск, помогая еврейскому пареньку. Это было его право. Там был каждый за себя.
Эпизод второй. Первые месяцы после освобождения. Крохотная зарплата, помощи не откуда ждать. Иногда просто нехватало на хлеб. Решился.. Позвонил в квартиру врача Р., практикующего врача, знавшего Его и его семью еще с довоенных времен. Семьи ездили вместе на куррорт, дети играли вместе. Двери открыла жена. Она не сразу узнала его. В квартиру не впустила. Молча, выслушала просьбу одолжить 100 руб. ( тогда не многим более цены буханки хлеба) . Все так же, не приглашая в дом, вынесла эти деньги. Через несколько дней Он занес долг. По - прежнему, не приглашая Его зайти, она попыталась отказаться от этих денег. Он насильно вручил ей долг, повернулся и ушел. Больше у их двери Он не появлялся никогда. Дружескую помощь Он с благодарностью принимал, милостыню – нет. До сих пор Его жжет боль и стыд унижения тех минут.
Эпизод третий . Опять возвращаемя в лагерь. Уже близился срок освобождения.. Что делать? Куда ехать? На всем пространстве Советского Союза у него ни одной близкой души. Вор в законе, одессит по фамилии Зусманович – этакий низенький, коренастый еврей с длинными запорожскими усами, посоветовал: "У нас поменялся лагерный врач. Он еврей. У него родня в Черновцах. Зайди к нему, он хороший человек, он тебе поможет"
Врач Ф. освободил Его от общих работ, на неделю уложил в госпиталь. Он впервые за долгие годы спал на простынях, смог хоть немного отдохнуть. Перед его освобождением врач дал ему письмо – рекомендацию в Черновцы, к семье своей сестры. Этот врач и был ее родным дядей.
До сих пор Его мучает то, что уже не сможет Он никогда найти Зусмановича, поклонится ему за добрые слова, за желание помочь, одобрить.
Свой долг этому врачу Он платит через Нее".
А вот его рассказ об единственном встреченном им надзирателе еврее, довольно редком явлении в те годы:
" Я просидел всего два года, но мне "повезло" столкнуться с одним надзирателем – евреем. Это было во внутренней тюрьме КГБ г Черновицы, где я отсидел три месяца, и попал в нее вторично уже после, через несколько недель после суда. Этому предшествовала общая камера этой же тюрьмы, затем общая городская тюрьма, следственная камера этой же тюрьмы и опять следственная камера внутренней тюрьмы КГБ. ( Причина этих перемещений лежит за пределами этого сюжета) . И вот среди новых или же неизвестных мне ранее надзирателей оказалась новая "личность" – старшина еврей. Его противную жидовскую морду можно было узнать за 1000 метров. А его "хобби" было – поиздеваться надо мной. Его кульминационный момент настал на Песах 1948 г. А что был Песах я узнал из передач для моих камерных "соратников". И вот этот еврей- подонок, неся тогда дневную службу, открывает кормушку, подзывает меня пальцем и с ехидством в голосе спрашивает: " А мацу не хочешь?" Коментарии не нужны. Жизнь подарила нам еще одну встречу. Это было уже в 1953 г., когда отслужив в Забайкальи я вернулся опять в Черновицы и снова стал работать на той же текстильной фабрике, что и до службы, жить в том же общежитии и учиться в вечерней школе. И кого думаешь, я увидел во дворе фабрики, таскающего рулоны с тканью и другие грузы? Этого мерзавца, надзирателя, бывшего старшину КГБ. Мы смотрели друг на друга и изумлялись этой неожиданной встрече. Но не сказав друг другу ни слова, кивком головы и глазами дали понять, что мы узнали друг друга. Я его часто видел потом на территории фабрики, но мы не обмолвились ни словом".
Зная его нервную натуру, Она может лишь догадываться о том, какая буря чувств и горьких, разъедающих душу размышлений стоят за этими строчками- фактами. Одеть эти факты в плоть и кровь – и получится глубокий психологический рассказ о жертве и палаче- принадлежавшие к одному народу, чувствующими себя изгоями в стране своего проживания. Народу, считающему себя Богоизбранным. Богоизбранным ... Для чего?... Для каких испытаний?...
Он рассказывает ей о сокамернике – старике - еврее, которого выдали дочь и зять - милиционер. Старик осмелился сказать, что американские самолеты летают выше советских.
И об инвалиде – эпилептике, которого обвинили в убийстве, хотя он не мог зажать в кулаке даже ложку, не то что нож или камень. И о страхе… Страхе, который не отпускал его уже много лет спустя после его отъезда из СССР.
Из его письма:
"… Были в гостях у друзей в ФРГ. Разъезжая по стране, случайно пересекли границу с ГДР. Ты не представляешь себе какой я снова испытал страх. Я стал белым, как полотно, я был близок к потере сознания. Друзья быстро увели меня с этого места, так тогда и не поняв ничего. Я молчал. Лишь через много лет, когда я вышел на пенсию, я рассказал кто я и откуда. Этот рассказ был верхушкой айсберга, схематичным и неполным. Есть события и эпизоды, о которых я еще никому не рассказывал. И, видимо, никому никогда не расскажу. Все равно не поймут. И если буду еще говорить об этом, то только с тобой."
Из его рассказов встает эпоха... Целая эпоха в развитии страны, "строящей коммунизм", страны, ставшей пугалом для всего мира.
Еще раз повторю- как жаль, что Он не находит в себе душевных сил описать свою жизнь. Ему предлагали сделать фильм о Нем, но Он отказался. Слишком тяжко, невыносимо было для него снова пройти той дорогой, которою он шел полвека назад. Хотел посетить место смерти и захоронения своего отца, но одна писательница, прошедшая по тому же пути, что и Он, от Черновиц до Нарымского края, сообщила Ему, что там все перепахано и не найти даже затоптанных следов. Была лишь одна статья в одной из шведских газет под названием "От Гулага до Остермалмус", (главная улица Стокгольма) , но и она мало что рассказала о Нем, о его душе, о его боли. И может быть только эти записки, содержащие выдержки из его писем и воспоминания любящей Его женщины, дадут хотя бы слабое представление об еще одной судьбе, сломанной безжалостной машиной времени, времени, названным кратко- эпохой сталинизма.
А письма идут нескончаемым потоком, иногда достигая 30-40 страниц. Он рассказывает Ей себя, свою боль, свое видение мира, самого себя и ее саму.
"Есть у меня одна странная слабость, которую я обнаружил в себе очень поздно: люблю клоунов и часто играю клоуна. Почему? Клоун ведь добрейшая душа, он любит детей, любит взрослых и хочет всех рассмешить и повеселить, хочет всем добра, заставить улыбаться и забыть грусть и горе. Внешне он смешон, но в душе он грустный, грустный. Вот и сознался я тебе о новых чертах моего я."
И далее:
" Я знаю, что веду себя несколько странно и даже шокирую людей. Иногда я делаю это нарочно и даже с удовольствием. Таким я стал после того, как вышел на пенсию.
У властителей раньше при дворе был шут – ( нар по –немецки )и только он мог и имел право говорить государю правду в глаза. По – немецки даже есть выражение " наренфрайгайтн", что означает "свобода шута". Вот и беру себе иногда, "наренфрайгайтн" и говорю людям, которых либо очень уважаю, либо же не люблю, всю правду. Пусть жуют и раздумывают. Так что- берегись. Привыкай к моему "самодурству".
Он даже не замечает противоречия между двумя этими выдержками из одного и того же письма. И есть в них какая – то определенная рисовка перед ней.
А Она знает лишь одно – только любовью воспитывается любовь. Только при желании понять возникает понимание, только при умении сопереживать возникают те теплые нити, которые уже не разорвать. Но Его пока мало интересует Она, Она как личность, человеческая индивидуальность. Он знает основные вехи ее жизни и этого с Него достаточно. Главное для Него это выплеснуть себя, выплеснуть то, что долгие годы тяжким грузом придавливало Его к земле. Она ему нужна как слушатель, как собеседник, перед которым можно, не стыдясь, не щадя себя раскрыться, распахнуть свою душу до самых глубин, не боясь нетактичных, ненужных, а порой и глупых вопросов.
Из его письма:
"Я веду огромную переписку со всем миром: частные письма, деловые письма и письма – хобби. На это уходит масса времени. Возьми хотя бы вот это мое письмо, не легко мне такие длинные письма писать. Ведь в них я вкладываю всю душу. Но мне хочется, чтобы ты знала как я жил, как живу, как сложилась моя жизнь в Москве, в Вене, в Стокгольме и как "дикарю" все- таки удалось остаться "дикарем". ( Русским дикарем называла Его его сестра. Она же называет Его ЗЭКом – такая смесь русской "общаги", открытости и внутренней затаенности одновременно, невростении и даже сентиментальности зачастую бывает у бывших заключенных, тянувших свои сроки в различных лагерях бывшего СССР. Да и психологически Он так и не вышел из лагеря).
Стремясь побыстрее втянуть Ее в орбиту собственного мироощущения, Он рассказывает ей о структуре Гулага, об истории Буковинских евреев, об их быте, о взаимоотношениях с бессарабскими евреями. Ее простой вопрос "Как называла тебя твоя мама в детстве?" послужил поводом для целой лекции по истории имен в еврейском местечке и их связи с сословными различиями среды. Он откровенно пытается расширить ее кругозор, образовать ее, забывал при этом, что Она – дочь еврейских актеров, внучка раввина, воспитанная бабушкой – раввиншей, знает об этом достаточно много. Привыкший к непониманию окружающих Его людей, принимает любое ее возражение, любое неприятие его точки зрения за простое непонимание. Ему кажется, что Она не знает, не понимает, не может понять... И Он объясняет, объясняет, объясняет...
Его менторский тон раздражает Ее. Она видит в его письмах высокомерие столичного сноба по отношению к ней "русской лапотнице", вышедшей из темной России. Он засыпал Ее посылками с вещами, не зная ни ее вкусов, ни ее размеров, ни спрашивая ни о чем. Она видела в этом потоке цветов, писем, посылок лишь одно: " Вот тебе, вот тебе, вот тебе. Ты отвергла меня тогда нищего и полуграмотного, а теперь вот я какой, вот что я могу. Я сделаю так, что ты меня никогда не забудешь..."
В одном из писем Он пишет:
..." Это моя месть, но это добрая месть"
Но месть доброй не бывает!
Его снобизм, зашоренность, неумение, а вернее, нежелание стряхнуть с себя свое прошлое вызывало желание спорить, даже ссорится, порвать эти мучительные для обеих сторон взаимоотношения навсегда. Ее ответные удары были быстры, хлестки и всегда попадали в цель. Щадить Его Она научилась лишь потом, потом ...
" Ты бьешь, как глухонемой боксер, останавливаешься только, когда увидишь кровь".
Эту картину он видел в лагере.
А кровь из него "текла" при малейшем неосторожном прикосновении. Лишь потом Она поняла, что была к Нему несправедлива, что этими письмами Он просто хотел побыстрее приобщить Ее к своему миру, трагическому миру изгоя общества, в котором вынужден был жить. Была ли в этом доля и его вины? Это не столь важно. Он и до сегодняшнего дня живет теми давними категориями, не будучи в силах и даже не желая выбраться из этой бездны. А посылки? Что посылки... Они были лишь данью благодарности ее родителям, которую Он мог выразить только через Нее. А другого способа Он просто не знал, да и не имел.
А письма продолжают идти и идти , становясь раз от разу открытие и теплее. В них Он открывет самые потаенные уголки своей души, не щадя себя, не стесняясь Ее. В его письмах все – и образы его и ее родителей, и его сложные взаимоотношения с давно умершей сестрой, боль и обида прежних лет. Он чувствует себя виноватым перед ее отцом за то, что не оправдал его ожиданий, винит себя, винит Ее. Для Него все это так живо, как - будто и не прошло этих полвека. Он пишет о своей ненависти к городу своего рождения и о своей любви к Москве, к городу, по приказу из которого была разрушена его судьба, судьба его родных и близких, к городу, по приказу из которого у него были отняты юность и родной язык, к городу, который по большому счету отнял у него самое главное – право любить и быть любимым.
Из его письма:
" Все - таки мои лучшие годы ( а их было всего три ) я провел и прожил в Москве. Я не говорю о счастливых годах, как счастливых в полном смысле этого слова, но о годах полных жизни, борьбы и надежд. Читательские вечера с лучшими тогдашними поэтами, музеи, выставки, концерты, театры и встречи с очень интересными людьми. Это была очень насыщенная и богатая жизнь. Я задал себе вопрос действительно ли я люблю Москву- город, который "слезам не верит"??? Нет, это не так и я постараюсь тебе все это объяснить. Я люблю большие города, потому что они таинственны, их надо изучать, анализировать, "раскрыть" , в них есть много хорошего, как и плохого: хорошее надо найти и выкопать , а плохое оставить, в них есть огромное "предложение" всего красивого и изящного, которое мне раньше было недоступным, а тут только руку протяни и бери. И я брал. А Москва была моим первым крупным , городом, где я имел счастье встретить замечательных людей, как Клара и ее родственниками . С Кларой я впервые был в консерватории им. Чайковского и там слушал Ван Клайберна и все соревнования 1962 года.(Клара- это Клара Самойловна,о которой речь шла раньше). А музей им. Пушкина? А Третьяковка? И все московские театры? Там я впервые понял, что такое есть театр и что такое есть хорошие актеры, после просмотра "Матери Кураж" Брехта, когда после окончания игры весь зал застыл в тишине и только после нескольких мгновений начались аплодисменты. И я сидел молча и не мог прийти в себя. Можно ли это забыть?
А Окуджава, Аксенов, Ахмадулина, Евтушенко с его первым чтением "Бабьего яра" ?!
Я уверен, что Лондон, Нью –Йорк, Париж или Иерусалим – такие же интересные и изумительные города. Но мне пришлось познакомиться сперва с Москвой. И Сталина уже не было. А экономически я был независим, ибо мама мне многое присылала. Да и двухгодичная борьба за выезд?
И в этом было что – то большое и незабываемое. Вот поэтому и вспоминаю Москву с ностальгией и какой - то болью в душе"
Она искренне отвечала на все его порой даже наивные вопросы. И в ее душе в ответ рождались тепло и нежность к нему... Она даже не представляла себе, что нежность может причинять такую острую, почти физическую боль. Может быть это от понимания бесперспективности их взаимоотношений?
" Получил твою бандероль с письмами и фотографиями. Письма меня, конечно, сделали очень грустным. И душа болит за тебя. Но что я могу делать, что – бы как - то облегчить твою женскую тоску, твое желание быть рядом или же просто забыть меня. Нам надо примириться с судьбой, и сказать спасибо, что живем, что мы более или менее здоровы, что встретились, что поговорили и что многое выяснили"
Многое, но не все. Одна тема оставалась запретной - Киев.
Пришел Йом – Кипур. 9 октября 2000 года. Она пришла из синагоги, взволнованная молитвой поминовения родителей. И вдруг услышала по телефону его прерывающийся голос : " Сегодня такой день... День всеобщего покаяния и прощения... Мы с тобой ни в чем не виноваты друг перед другом".
Не отдавая себе отчета в том, что говорит, повинуясь минутному порыву Она вдруг спросила:
- Ты знаешь, что я была тогда в Киеве?
- Ты была в Киеве? Почему же молчала?
И опять в ответ: " Не смела"
Она рассказала все как было. Оба плакали. А на следущее утро неузнаваемый истеричный голос: "Можешь меня презирать, можешь меня возненавидеть, но я должен сказать тебе правду".
Была такая организация, название которой состоящее из трех букв КГБ наводило и до сих пор наводит ужас на людей. Вот Его тогда молодого, неокрепшего душой, только вышедшего из лагеря, без родных, без друзей и взяла в свои железные лапы эта организация. И Он дрогнул, подписал ту проклятую требуемую ими бумагу. Кто может бросить в него за это камень? Лишь теперь Она поняла истинный смысл и его спешного ухода в армию и того поступка, который Слава Б-гу не удался. В одном из писем Он процитировал Лермонтова:
" Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры, голубые,
И ты, послушный им народ,
Быть может за хребтом Кавказа,
Укроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей".
Нет, не скрылся... Они нашли Его и там. И хотя Он не предал ни одного человека, Он сам стал своим судьей и палачом.
Потом, Он Ей напишет:
" Из наших многочисленных бесед я понял, что еще ничего не понял и после каждого разговора прихожу к новым выводам.
Наши судьбы сложились тяжело, особенно твоя. Кто виноват? Советская власть и чуть – чуть наша юношеская гордость и непонимание. Я никому не доверялся и никому не рассказывал о себе. Воры меня научили, что "на нет – и суда нет". Поэтому я никого не хотел втягивать в омут или болото той жестокой системы. Поэтому я и молчал перед твоим отцом и перед тобой. Так было тогда и никто из нас не виноват, хотя мы и были предназначены друг для друга.
А как сейчас? За все эти годы я тебя не забыл и хотелось, чтобы и ты, наконец, узнала правду. Но я не знал, что ты так рано овдовела и что у тебя была такая тяжелая судьба. Ты умница и лучшая в мире, но несколько слов я должен добавить:
1. За Черновицы 1949-50 гг я себя презираю за то, что не отважился сказать нет, нет и еще раз нет. Презираю свою трусость.
2. А за Киев я очень стыжусь. То, что я сделал был грех божий. Но я должен был доказать себе и им, что я не трус ( и смыть позор с моей семьи ).
А то что, я остался в живых это 0,01% случайность и неизмеримая Божья воля.
Вот так все было, милая, дорогая, единственная, первая, и все – таки недостижимая любовь моя. С тобой я, наконец, смог затронуть самую больную тему моей жизни, о которой я никогда и ни с кем не говорил прежде. И этот позор меня преследует всю жизнь. И однажды, вспомнив Киев, я даже вспомнил запах газов выстреленных патронов. И вот что я должен тебе сказать:
- Ты не дошла до моей больничной кровати. Не упрекай себя за это. Я бы тоже не набрался сил, чтобы подойти к живому мертвецу. Это было сверх твоих девичьих сил.
- И хорошо, что не подошла, ибо я бы не выдержал этот позор и еще перед тобой. Сердце бы лопнуло у меня. И давай пока об этом не говорить больше"
Это все Он напишет потом, а пока: " Теперь ты поняла почему я бежал от тебя тогда? Почему молчал? Я не смел... Я не имел права..."
Он ждал ее слов как приговора.
" Будь великодушна. Не бей лежачего"
Нет, Она не ударила "лежачего", у Нее лишь от боли нестерпимо сжалось сердце. Она хорошо знала, как выкручивался ее отец, попавший в подобную ситуацию, как старался избежать подобного ее дядя и даже уехал из – за этого в далекую Алма – Ату, как сошел с ума актер театра, в котором работали ее родители. Она мысленно опустилась перед Ним на колени, и поклялась себе никогда не поддаваться первому эмоциональному порыву при общении с Ним.
Вслух она произнесла лишь три слова:
" Я люблю тебя".
А Он по - прежнему зачастую вызывал злость,обиду и раздражение. И тогда Она писала письма, письма, которые Он никогда не прочтет, т.к отсылала Она совсем другие- сдержанные, понимающие, полные нескрываемой нежности и любви. Его судьба опалила Ее. И Она не просила Его – будь великодушным. Она лишь просила – будь справедливым. Твоя судьба не уникальна и ты не обособлен в этом мире. Заметь, наконец, что не один ты несчастен на этой земле. У каждого своя Голгофа, свой Освенцим, свой Гулаг. Конечно, Она не всегда способна сдержаться. Боль, обида иногда выливались резкими вспышками, но потом Она долго мучилась, кляня себя за несдержанность.
Они тянулись друг к другу, мучительно хотели встретиться. Для чего? Ведь оба прекрасно понимали, что реального будущего у них нет, что потом будет еще тяжелее. Может быть, чтобы выплакаться на груди друг у друга?...
Из телефонных разговоров:
- Она : неужели за всю нашу долгую жизнь мы не имеем права хотя бы на три дня счастья?
- Он : имеем, имеем.. Мы это заслужили .
Были назначены страна, город и даже дата встречи. За месяц – полтора до назначенного срока Он сообщил ей, что даже как- бы легализовал эту встречу в разговоре с женой. Она поняла, что встречи не будет. Боялась первая сказать об этом, чтобы не нанести рану, как тогда в молодости...
Чем ближе время встречи, тем нервознее становился Он. И наконец...
Опять из телефонных разговоров:
-Он: я думаю, что нам не надо встречаться, еще рано, еще психологически не готовы ни ты ни я.
Она ждала этого, но от боли сжалось сердце...
Сказала внешне спокойно:
- Как хорошо, что ты это понял сам. Я хотела это сказать, но боялась тебя обидеть. Не надо искушать судьбу.
Чего он испугался? Себя или за себя? Ее? По-видимому все вместе. Опять начались терзания. Теперь Он "виноват" уже перед Ней.
Опять вспомнились слова из кинофильма "Красная палатка":
"Ты слишком чист, а в чистоте не прорастает ничего, даже любовь."
Он предлагает приехать чуть позже с другом. Она, ссылаясь на какие - то свои причины, уговаривает Его отказаться от этого плана. Он мечтатель – говорит что - то о совместной поездке в Англию, Швейцарию. Она знает, что этого не будет никогда.
Он свободно владеет 4 языками, говорит еще на трех. Бывает в лучших музеях мира, не пропускает ни одного сколько – нибудь значительного театрального события. Они с женой спонсируют некоторые культурные мероприятия, широко занимаются благотворительностью, не той официальной, казенной, а той, что идет от сердца к сердцу. Они помогли и помогают очень многим и в душе называют этих людей своими приемными детьми.
Его помощь друзьям трудно переоценить. И дай Б-г, чтобы добро, которое они так щедро дарят людям, возместилось хотя бы частично. В свои 72, Он, удивляя окружающих, учится на курсах самых различных наименований и направлений. Учится, прилежно выполняя все задания и получая документы об их окончании. Он живет в темпе уже почти непосильном для него, но не может, вернее, не хочет остановиться. От чего или от кого бежит Он? Из холодного дома, где никогда не было слышно детских голосов, где рядом преданная, по – своему любящая его жена? Или от самого себя? От своей истерзанной, да так и не зажившей души? Одни курсы сменяются другими... Мелькают города и страны... А покоя все нет и нет.
\
Из ее письма:
‘’Что продолжаешь ты доказывать, наваливая на себя непосильные физические и умственные перегрузки? Ты уже давно всем все доказал:
- Себе – получил высшее образование в условиях казалось бы невозможности.
- Сестре – женился на интиллигентке- западнице.
- Мне – ты не только встал вровень со мной, а намного перегнал меня. Я давно уже вижу твою спину.
- Всему миру – что можно пройти через самые страшные испытания и остаться человеком в самом высоком понимании этого слова.
- Поверь в себя. Ты не смеешь показывать себя слабым и нежизнеспособным. Слабые гнуться, их уже не выпрямить. Ты просто изранен. Но даже самые глубокие раны можно залечить. Нужно только очень захотеть. А если я тебе нужна, то буду вместе с тобой в твоей борьбе за себя во время всех твоих кризисов, спадов и ремиссий. "
" Не отрекаются любя"…
Но Он не слышит Ее. Победивший в борьбе с советским режимом, Он уже не имеет сил на борьбу с самим собой.
В книге Марголина " Путешествие в страну ЗЭКА" высказано наблюдение, что молодые люди с неокрепшей душой в условиях лагеря становятся или законченными подонками или неизлечимыми неврастениками с навсегда кровоточащей душой.
Он напоминает Ей одного из героев этой книги – немецкого юношу с еврейскими глазами, волею судьбы оказавшемся в сталинских лагерях лишь за то, что родился в Берлине.
Но Она, вопреки всему, упрямо верит – любовь лечит и такие раны, пусть не до конца, но лечит. Она зовет Его в свой мир – мир света, добра и мужества и как пробный камень рекомендует Ему прочесть Экзюпери, начав с "Маленького принца". И неожиданно для Нее с тех пор ее небольшая квартирка наполнилась различными видами барашков. В одном из них, исполненном в виде грелки, Она хранит самые нежные его письма.
И вдруг резкое: " Я не хочу больше читать эти сказочки", хотя только вчера восхищался светлыми рассказами Рея Бредбери, именно теми, которые задевали и ее душу.
Он весь соткан из противоречий, Он отказывается читать Ромен Роллана, т.к тот был коммунистом, и в то же время присылает Ей ксерокопии "Сказок об Италии" Горького. Но ведь "Кола Бруньон" или " Очарованная душа" не манифест коммунистической партии. Ее доводов Он , как всегда, не слышит. Но Она твердо знает- Она ему очень нужна. И Она, теперь умудренная жизнью женщина, а не та наивная девочка из 50- х точно знает – человека нельзя переделать. Его можно принять или не принять. Она приняла Его и Она за Него в ответе. Мы всегда в ответе за тех, кого приручили.
Почему Она, не очень счастливая в личной жизни женщина, приняла Его изломанного, невростеничного, непредсказуемого в своих реакциях? Приняла ли бы Она Его, если бы встретила благополучного, успешного, уверенного в себе, твердо стоящего на ногах? Скорее всего – нет. Она умеет жить только тогда, когда Она очень нужна. А зачем бы Она была нужна благополучному?...
Ее дочь как – то сказала ей - " Тебе нужны только подранки ..." Наверное, в этом есть большая доля правды.
Думаю с грустью:
Чего я стою?
На что гожусь я? –
Место пустое!
Чего я стою
С любовью моею,
Если помочь тебе
не умею?
(В.Тушнова)
И Она опять клянется самой себе ничего не делать, ничего не говорить, что может ранить его. Только так, как Он хочет, как Он понимает, как Он может… И в то же время осторожно, медленно, терпеливо поворачивая Его из темноты к свету, теплу, жизни. Для этого Она знает всего три слова : "Я люблю тебя..."
… Я люблю тебя, а это значит
Я желаю тебе добра ( В. Тушнова).
Из ее письма к нему:
" Впервые в моей жизни вектора любви идут навстречу друг другу. И я не могу себе позволить разрушить это. Я люблю тебя как Женщина, а это значит – как мать, как сестра, как женщина, как человек. Я ничего от тебя не жду, ничего от тебя не хочу. Не дай мне Б-г разрушить твою налаженную жизнь, то хрупкое равновесие, в котором ты живешь. Но видимо мне очень нужна хотя бы эта иллюзия личной жизни , что я прошу тебя – не исчезай, даже из моего сна не исчезай. Ты- великий дар, данный мне судьбой на старости лет".
В ответ по телефону сдавленное:
" Не пиши мне больше таких писем. Я не привык. Мне любовь была нужна тогда."
Ей тоже... Но Она также знает, что любовь человеку нужна всегда.
Нужно чтоб кто-то кого-то любил,
Это наивно и это не ново.
Не исчезай петушиное слово:
Нужно, чтоб кто-то кого-то любил.
Толстых, худых, одиноких и чуждых,
Робких, больных... Обязательно нужно,
Нужно, чтоб кто-то кого-то любил.
Лось возвращенье весны протрубил,
Ласточка крылья над ним распластала...
Этого мало, как этого мало...
Нужно, чтобы кто-то кого-то любил.
Чистой воды морякам под килем,
Чистого неба летающим в небе...
Думайте люди о Б-ге о хлебе,
Но не забудьте: пока мы живем
Нет раздвоения супертурбин,
Нет у земли ни конца, ни начала.
Мозг человеческий – как это мало...
Нужно, чтоб кто-то кого-то любил.
( Б. Зицерман )
Она предвидела, что ее письмо будет как болевой шок. Но шок пройдет... А тепло, нежность, свет, идущие от ее письма, останутся с ним до конца. Когда Она вспоминает прожитые годы, Ей иногда кажется, что судьба как –будто специально обкатывала Ее, чтобы в конечном счете, Она могла стать единственно такой, какая нужна Ему- познавшая цену потерь и приобретений, любви и унижения, все понимающая, видящая даже за словами оскорблений его и только его боль. Такой может быть только любящая женщина.
Казалось наступило некоторое успокоение. Отношения принимают более или менее стабильную форму. Он шлет ей книги, заинтересовавшие его вырезки из газет, диски с записями его любимых певцов, забавные игрушки. Она делает для него видеозаписи интересных с ее точки зрения теле -передач... Много и тепло говорят по -телефону. Его голос спокоен, в нем слышится забота и нежность.
Было 13 июня 2001 года. Она приехала домой от дочери. Он не звонил ей уже дней пять, предупредив, что они с женой куда то приглашены. Она, конечно, скучала, но была спокойна. Как всегда, когда она возвращалась домой, масса телефонных звонков от друзей. И вдруг через все эти разговоры прорвался хриплый почти неузнаваемый голос:
" Это я... " Она с трудом узнала Его, думала, что болен. "Я выпил поллитра вина".( Это он-то – апологет здорового образа жизни). "Хотел писать письмо, но это было бы пьяное письмо. Мне плохо... Я вспомнил 50-ый год , Зою ( это была ее подруга ) на театральной площади, вас, веселой стайкой гуляющих там... Себя – крадущегося мимо вас. И такая тоска навалилась на меня. Я вас всех ненавижу. И тебя ненавижу. Всех. Почему вы до 17- го года не уехали в Америку, Палестину? Почему создали эту страшную советскую власть?" И это все ей, рожденной в 32-ом .Но Она слышит только одно –Он пьян. Он с таким больным сердцем –пьян. Говорить что-то разумное – бесполезно. Она только просит: ”Oбещай мне больше никогда не пить. Ненавидь меня, называй меня самыми непотребными словами, но только больше не пей. “
" Ничего не буду обещать... Мне сейчас никто не нужен".
Но она повторяет только одно:
"Не пей. Я умоляю тебя- не пей. Иначе через 2 недели я буду в Стокгольме. Если ты этого не хочешь- не пей."
" Я знаю, ты сумашедшая, ты можешь".
" Да, я сумашедшая…"
Он резко кладет трубку- видимо пришла жена. Немного успокоившись, Она вдруг вспомнила: "Господи, ведь сегодня 60 лет их депортации". Причина срыва становится ясна.
Чего я стою с любовью моею,
Если помочь тебе не умею...
(В.Тушнова.)
Через 2 дня-звонок. Неузнаваемый голос:
" Я не буду тебе звонить.. Буду лишь изредка писать... Ответа не жду. Ты мне очень нужна". Это Она знает хорошо... Но ее ответ прозвучит жестко:
" Это твое право. Твое право облегчать себе жизнь. Но такое же право есть и у меня. Помни, я люблю тебя, ты мне очень , очень дорог, но мы или вместе выходим из кризисных ситуаций или забудь мой адрес, мой номер телефона. Не напоминай мне о себе... Не дергай меня... Помни- я не из камня, и мне бывает больно."
В ответ долгое молчание.
- Ты права, ты, как всегда, права...Что будем делать?
Его голос уже спокойнее.
Она вновь повторяет:
" Я люблю тебя, я очень люблю тебя, но решать тебе. "
Кто же скажет, моя отрада,
Что нам надо, а что не надо,
Посоветует, как же быть?
Нам никто об этом не скажет,
И никто пути не укажет,
И никто узла не развяжет...
Кто сказал, что легко любить?
( В. Тушнова)
Позже Он ей напишет:
" Из всех моих друзей и близких я тебе одной рассказываю больше всех, ибо ты мне ближе всех других. Что не досказал, то надеюсь все-таки рассказать. Тебе я сдамся на суд или оправдание, ибо ты не только строгий, но и справедливый судья. Многого я тебе еще не досказал. И все-таки надеюсь, что этот день придет. Не знаю когда, но он придет неожиданно и непредсказуемо, вопреки здравому смыслу и планам. А пока я мучаю себя и тебя. Слишком уж наша притирка трудна и болезненна. И я очень устал душевно и порой кажется, не дождусь я вечного покоя и освобождения от моей больной души. Но одно только замечу- наша переписка, наши долгие разговоры по телефону постепенно излечивают меня. Мне кажется- я выздоравливаю. Самое лучшее, что ты мне говоришь, когда я взволнован, это следующие слова:
" Тихо, тихо... успокойся. Все, все, все..."
В этих словах столько тепла, понимания и чувств, что я успокаиваюсь и очень тебя ценю и люблю в этот миг".
Какое-то мистическое совпадение видит Она в том как причудливо пересекались тропинки их жизней. Как- будто Он, всегда идя впереди нее, горькой судьбой своей, своею болью, своим отказом от самого главного жизни- права на любовь, облегчал ее жизнь. Все города, которые оборачивались для него черной бездной, душевной смертью – для Нее были городами жизни, далеко не всегда легкой, со своими трудностями, трагическими потерями, но жизнью –с радостями и печалями, взлетами и падением, горем и счастьем. Так было и в городе его рождения, который обернулся для Него в город боли, стыда и позора. А для Нее это была школа, первая влюбленность, студенчество, замужество, рождение дочери. И Он... Да, и Он , в любовь которого Она поверила, сама не зная почему, и веру в которую пронесла в своей памяти до сего времени. Даже улица, та главная улица города, которая для Него трижды оборачивалась дорогой в ад – в Сибирь, в лагерь под Лисичанском , далекое Забайкалье, для Нее была теплой и родной. На этой улице находилось ее временное жилье сразу же после приезда в Черновцы, на этой улице Она ходила в школу с 5-го по 10-ый класс. В одном из домов именно на этой улице жил ее будущий муж. И по какой-то случайности оппонент, приехавший на защиту ее кандидатской диссертации из далекого Иркутска, жил в гостинице, расположенной именно на этой улице. И в ресторане этой же гостиницы проходил банкет по поводу ее удачной защиты, звучали поздравления и заздравные тосты.
Он как то сказал Ей:
"Мы с тобой жили в разных Черновцах". Вероятно…
И город выросший на базе комбината, который строил Он в песках Луганской степи, Он тогда 19-летний ЗЭК, для которого существовала лишь одна цель- выжить, выжить, выжить...
А для нее этот город- это город профессионального становления, общения с друзьями, город взросления души, город ее самой большой творческой победы и огромного горя. Но и это была жизнь.
И даже женился Он лишь через год после смерти ее мужа. Как будто собственной неустроенностью Он подсознательно пытался защитить ее жизнь от разрушения.
И, наконец, Израиль. Для Него это страна, где еще молодой умерла его мать, всего лишь через полгода после их встречи. Где погиб в шестидневной войне его единственный племянник. Где безвременно умерла его единственная сестра. И откуда Он бежал, не вынеся муки не сложившихся с ней отношений. Для него Израиль- это страна трех могил и еще кусочка земли около могилы матери, предназначенного для себя.
А для нее Израиль- ее дом, единственное место на земле, где Она чувствует себя защищенной. И это несмотря на то, что именно здесь в Израиле она провела шесть нелегких лет по уходу за старыми и тяжело больными родителями. Но и это было по законом жизни. Они похоронены в Израиле и Она может придти к ним, чтобы поклонится их памяти и рассказать о жизни их потомков. И здесь в Израиле родилась ее вторая внучка- еще один росток на древе жизни ее семьи. И здесь в Израиле разыскал Ее Он. И наконец их раздельно бегущие тропинки жизни слились в одну единую тропу. И неважно, что Он женат, что возможно они никогда больше не увидятся... Важно, что их сердца бьются в унисон, что их души открыты навстречу друг другу, что они готовы подставить плечо, помочь в трудную минуту.
" Не отрекаются любя…"
В фильме Марлена Хуцнева "Застава Ильича" ( другое название- "Нам двадцать лет )" есть такой эпизод: на фоне нежно льющейся музыки движутся на экране словно в танце две горящие свечи. И молодой женский голос вопрошает:
-Где же ты пропадал столько времени?
- А ты?...
- Неважно, что мы пропадали, важно, что мы нашлись...
Музыка становится явственее,свечи продолжают свой танец, а голоса все вопрошают:
- Ты меня любишь?...
- А ты меня?...
- Ты меня любишь ?...
- А ты меня?...
- А ты... а ты... а ты...
В фильме им по 20 лет. Героям этого повествования намного больше. Ей-68, Ему-72. Ее отцу было без малого 98, когда он сказал ее маме. " Если бы мне сейчас пришлось жениться, я бы женился только на тебе. Я любил тебя всю мою жизнь".
Любовь не знает возраста, не знает временных и пространственных границ. Она живет в одном из маленьких городов на Севере Израиля. Он в одной из стран Северной Европы. У каждого своя жизнь. А в этом возрасте жизнь не меняют... Их гороскопы говорят, что возможно им суждено встретится, но что эта встреча принесет лишь разочарование. Кому? Ему? Ей? Обоим? Но все же они ждут и в душе хотят этой встречи. Сейчас для них важно лишь одно:
- Ты меня любишь?...
- А ты меня?...
Ей-68 , Ему-72.
Аня Регун.
27.09.2001 Израиль.
Послесловие автора
Почему я написала это очень личностное повествование и почему мне так хочется, чтобы эти записки рано или поздно увидели свет? Его уже нет с нами более года. А о каждом человеке на этой земле будь он великим художником, музыкантом, архитектором или же рядовым инженером, рабочим, учителем, крестьянином должна остаться хоть крупица памяти. Пока о человеке помнят- он жив. От одних остаются их творения, от других – ученики, третьи живут в памяти своих детей, внуков, правнуков. Так будет жить Она- у нее прекрасная дочь, две внучки, дождалась правнуков. У Него же- никого... У Него нет детей, нет братьев и сестер, единственный племянник погиб в Шестидневной войне... Люди, которым Он так много помогал, постепенно уйдут из жизни . Ведь и его друзья в основном уже очень пожилые люди. И может быть только эти неумелые, но искренние записки останутся людям как напоминание о Нем, о его трагической и все же полной какого- то величия жизни, об его умении быть верным той огромной любви, которой жестокое время не дало реализоваться.
Один очень мудрый человек сказал: одно из самых больших преступлений на свете – это убийство любви.
Жестокая реальность времени, в котором довелось жить нашим героям, совершила это преступление. Он покинул этот мир более года назад. Так пусть же живет Он в памяти живущих в виде невыдуманного героя этих заметок. И не столь важно, что имя его не названо. Друзья узнают. А для постороннего читателя важна глубинная суть. Может быть кто-то заплачет, кто-то задумается, а кто-то сделает собственные выводы.
Не отрекаются любя…
Аня Регун. Израиль,2017г.