Прощание славянки

               
               

Тяжело прошла ночь. Она тянулась долго. Виктория лежала с закрытыми глазами, боясь открыть их. Ей не хотелось вглядываться в темную пустоту комнаты, где она осталась одна.
 Вчера здесь был Костя, странный и непонятный ей молодой офицер, неожиданно взявший у своего армейского начальства  отпуск и отправившийся неведомо куда, не попрощавшись с нею. Было не то чтобы жаль расстаться с ним, в сущности, бездомным, вовсе не вписавшимся в современную жизнь человеком, - но её самолюбие было уязвлено: во-первых, она красавица, во-вторых, молода и для молодых своих лет сделавшая блистательную карьеру, в-третьих, с нею считались и ценили. Виктория имела стольких поклонников, которые готовы ради неё пожертвовать состоянием...
 И вот теперь этот офицер, совсем мальчишка, почти перекати-поле, так поступил с нею, внезапно, без объяснений оставив её одну. Он уходил - с каким-то не понятым ею безжалостным молчанием. Только раз Костя тихо, но с жуткой интонацией, которая не оставляет надежд, произнес: «Так надо».
 Впервые в жизни она почувствовала свое бессилие. Она не могла ни на что повлиять, проявить свою неукротимую волю,  чтобы взять верх над волей чужой, к тому же мужской.
 Виктория вспомнила, как они поздним вечером подошли вместе к тетиному дому и как он, охваченный горячим огнем нетерпения, поднял её крепкими, накаченными руками десантника, внес в комнату. Её взволновало его лицо – лицо мальчика, охваченного отчаянием нахлынувшей пылкости. Такие лица, бывают, наверное, у тех, кто еще толком не испытал настоящей близости с женщиной. Однако его порывистость, юношеская страстность не сопровождались обязательной, мужской огрубелостью. Он был искренне, хоть и простовато,  нежен. И она платила ему такой же нежностью и искренней страстью. 
Когда Костя уходил, Виктория, еще помнившая их ночное безумство, его теплоту, силу и в этой силе такое редкое, не для юноши, почитание женского нрава, что уход его восприняла сначала не серьезно, а как поэтический каприз юноши, наделенного несомненным талантом любви.  Она осторожно поцеловала его в лоб, зачем-то перекрестила и закрыла за ним дверь. Виктория слышала в тихом и гулком коттедже удаляющиеся шаги Кости, щелкнувшую, как в автомобиле, дверь и прощальный голос тети, провожавшей странного  постояльца, жившего по её, Виктории, просьбе в этом богатом доме около недели.
В дверь постучала тетя. Она вошла, подняла жалюзи на единственном окне, и полумрак мгновенно растаял, исчез из комнаты.
- Вика, ты мне больше, чем племянница. Мы с покойным моим мужем не имели детей, и я к тебе привязалась как к дочери. Люблю тебя и потакаю во всем. Когда умирала твоя мама, сестричка моя дорогая, я клялась ей, что все сделаю для тебя, на все пойду, чтобы у меня была крепкая, надежная наследница…Но не понимаю, зачем тебе этот… каприз с бездомным офицером? Что он тебе? Ровня? Спишь с ним уже неделю…К чему эта блажь, когда его ты, может, никогда больше не увидишь?
Виктория молчала. Она не знала, как объяснить тете эту совсем не очередную, а первую в жизни блажь, которая выросла в ней внезапно на той возникшей страсти, которую ни объяснить, ни оправдать, ни изгнать из тела и души не было  сил.
- Хотя, признаться, - продолжала тетя, - этот мальчик вовсе не мальчик. Он настоящий мужчина. Не то чтобы красив… Но в его внешности проглядывается русская порода. Белокур. И такие темные, тонкие брови, черные пушистенькие офицерские усики над припухлостью почти детских губ… Высокий, статный, сильный, ловкий. Он такой надежный, что ли… Будь я молода, я не устояла бы тоже…
- Вот видишь, тетя! Я и не устояла! Хотя он и не сладострастный соблазнитель, не бабник. Он искренен и действительно нежен и надежен. Но почему без всяких объяснений просто кинул меня, я сама не могу понять. И бешусь! И хочу ненавидеть себя за слабость!..  Костя  не иезуитский искуситель. Нет-нет! Это я точно знаю. Но он не дал времени и возможности понять, почему «так надо» было ему уехать. И куда? Он в отпуске и не в своей военной части…
- Вот, -  тетя подала лист бумаги, - на принтере в комнате его записка тебе. Странная какая-то.
Вика, вдруг ощутившая вокруг себя зябкий туман, быстро пробежалась по отпечатанному посланию Кости..
«Я не знаю, люблю ли тебя до смерти. Но мне трудно, до отчаяния невыносимо  покидать тебя…. Должно быть, я вернусь. Если повезет. И если ты простишь меня. Костя».
Виктория вошла в комнату, где Косте было предоставлено место для его ноутбука и где он все эти дни работал, не вызывая у неё побуждения раскрыть тайну его такой усидчивости. «Может, излишне увлекся социальными сетями. Мало ли теперь таких увлеченных? Я ведь тоже иногда препровожу время в Сети», - думала она. У неё вдруг возникло непреодолимое желание покопаться в его компьютерных файлах, которые могли бы пролить свет на их, с Костей, взаимоотношения.
Ряд файлов были со стихами Кости. Другие – с прозой. Навскидку прочитав пару вещей, Виктория приняла сердцем их изящную простоту и искренность. «Удивительно, что он скрывал от меня то, чем обычно бахвалятся молодые люди», - заметила она. Но более всего Викторию поразили некие его записи, краткие и многое объясняющие. Она вникала в каждое слово, в каждую фразу, чтобы разгадать тайну помыслов и стремлений этого молодого офицера. Они были писаны им не напоказ, не для публики и сторонних глаз. И потому казались ей бесконечно искренними.
«Вчера я долго смотрел  на  небо. С юго-востока медленно плыли облака. Они были похожи на легкие ситцевые косынки. Тонкими вытянутыми островами косынки плыли в молочном пространстве и таяли под июньским солнцем. Верховой ветерок ласково перебирал невидимой ладонью нежную, сверкающую весенним здоровьем листву на верхушках берез. Хорошо как!  Мир и благоденствие. Здесь я чувствую в себе естественную для  юности энергию жизни, которая еще не растрачена и неизвестно на что будет употреблена. На любовь? Конечно, да. Я знаю, что физически силен, недурен собой. Испытываю постоянно нежность и влечение к той женщине, которую встретил здесь и полюбил крепко, как любит однолюб. Кажется, живи и радуйся жизни, потребляй все прелести её, которые тебе сами так и плывут в руки.
Вот и сегодня из жилища Вики, из этого богатого коттеджа, похожего больше на виллу, когда, уснула обессиленная сладкими страстями  любимая женщина,  смотрю на рассветное небо. Оно набухло чистой лазурью, потом неистово заалело над деревьями старого городского парка. Пустынное, но нежное, оно вновь пообещало мне безмятежную молодость, семейное счастье,  домашний халат, любовь и тело возлюбленной…
Но я солдат и сам намеренно выбрал опасную дорогу воина. Но не для того, чтобы убивать. Я – защитник. Быть может, один из тех малочисленных теперь защитников крепости, имя которой – совесть, русская праведность. Эта та часть бастиона, который сдавать никак нельзя. Здесь последняя черта, где тебе дороги назад нет, и ты говоришь себе, как говорили твои крепкие духом предки: «Ни шагу назад!». Именно в этих бастионах справедливости, совести возгорается и потом полыхает огнем сопротивление – лжи, тупому насилию, разъедающей души людей ржавой корыстной силе и потребительскому вожделению
 Вон там, далеко-далеко, на юго-востоке Украины, в Новороссии, идет война. Война всамделишная, не театральная,  настоящая, где гибнут сотни людей, а может, и тысячи.  Знаю, что война противна духу человеческому, ужасное и неестественное человеческой природе действо. Но война  обнажает и все истинные страсти, чувства и помыслы каждого, кто соприкоснется с ней, позволяет выявить, кто чего стоит на самом деле. Она проверка и мне.
Мое место в Новороссии, где, говорят, нисходит на борцов сопротивления благодать, где обретают они святость, сохраняя в себе совесть – всегдашнюю русскую твердыню…»

… В конце сентября Виктория в Сети нашла для себя приглашение поучаствовать в московском «Марше Мира». На «Лайфньюс» шел сюжет из Новороссии – о «кровавом перемирии». На обожженном лафете трофейной пушки сидел ополченец. Окровавленное плечо воина перевязывала светлая, нежная девушка в униформе. Этим ополченцем был Костя.
Виктория была потрясена. Нет, не чувства ревности и зависти овладело ею. Это был страх перед самой собой: эти молодые люди владели той духовной крепостью, верой и силой, которых у неё не было и в помине. Камни, кирпичи этого укрепления – совесть, справедливость, дух народный, его гены, основанные на воле к сопротивлению. От них исходило некое преображение, похожее на святость.
 А «Марш мира», это постановочное мероприятие, где все лживо, выстроенное на чужеземных деньгах и корысти, ненависти к народному духу, как раз то, что не дает ей услышать гул собственной крови, почуять, как почуял Костя,  в себе совесть, которая  и есть несокрушимая русская твердыня.
Виктория вглядывалась в экран, в пороховые донецкие дали. Там, в гари и пыли, шли к месту боя новороссийские антифашисты, и над ними неумолчно, пронзительно   взлетал в поднебесье напев русского марша  - «Прощание славянки».