“All animals are equal,
but some animals are more equal than others”
Эрик Артур Блэр
Мишка и Сашка росли в одном дворе, - оба дети железнодорожников, оба вместе пошли в школу, но потом Мишка поступил в мореходку, а Сашка, – после фазанки и армии, стал путейцем, как отец.
Почти одновременно – с разницей в месяц, они женились. И друг у друга на свадьбах по очереди были свидетелями. Мишка через пару месяцев ушел на путину на полгода, придя и, после трех дней «встречи» с друзьями в бараках подал на развод. Хорошо – детей не было, разбежались без суда.
Когда Светка родила Сашке первого сына, Мишка был крестным. К роддому он пришел со своей новой, поздравляли, выпивали. Мишка не завидовал.
Когда бараки расселили, они стали жить в разных концах города. Но между рейсами Мишка всегда приезжал к Сашке: по поводу и без повода. Просто посидеть, вспомнить двор и бараки, порадоваться за второго сына, потом дочку, - у Сашки дома получился целый детсад.
Мишка больше не женился, хотя за пятнадцать лет сменил троих. Потом, с Маринкой жил почти семь лет, но она начала пить, когда он был в рейсах. Наделала долгов, чуть не пропив Мишкину квартиру. Он отвез ее и сдал с рук на руки родителям, запретив звонить и появляться. Не везло ему с бабами по жизни.
А у Сашки все разъехались: пацаны – один в столицу, один встретил девчонку-испанку на практике, и писал из Мадрида письма об игре «Реала». Младшая рано выскочила замуж, и со своим воином стала колесить по гарнизонам страны. Сашка снова был только со Светкой, и Мишка стал к ним заходить гораздо чаще.
После громкого пятидесятилетия, когда дети и гости уже разъехались, Мишка заехал вечером к Сашке просто так. Взял хороший коньяк. Взял для Светки любимых ее батончиков.
Они сидели, потихоньку выпивали и вспоминали. Вышли покурить на балкон, Светка за компанию, хотя не переносила дыма. Пепел сигареты упал Сашке на брюки, он и не заметил, но Светка, кажется, в сторону смотрящая, как то мгновенно смахнула пепел и сказала:
- Смотри, не сгори…
Мишка – вроде и не перебрал, но вдруг закололо в груди слева и дыхание перехватило. Он подумал, что всю жизнь видит настоящее человеческое счастье, которого сам, похоже, никогда не имел. Он давно заметил, что этим двоим часто и говорить не надо на большинство тем. Если Светка начинала: «Что-то давно я рыбы не жарила…», - Сашка, как бы извиняясь, говорил: «А я утром корюшки свежей купил - лежит в холодильнике, забыл сказать…»
*******************************************************
Светка умерла сразу и очень неожиданно. Вечером отвезли в скорую, - схватило поджелудочную, и все было вообще не страшно. А утром Мишка вез Сашку (Сашкина машина как раз была на СТО) в больницу, – с халатом, какими-то еще вещами, соками… Их в дверях отделения встретил врач, две медсестры, и с порога сказал: «Ночью был кризис, срочная операция. Ничего не смогли сделать. Вам звонили – телефон был не доступен».
На похоронах было неожиданно много народу, - дети с семьями и их родней, кто-то с работы. Даже из прошлой жизни – детские друзья с бараков откуда-то узнали. Мишка стоял рядом с резко постаревшим Сашкой. Сашкино лицо было темным до черноты. Иногда он поднимал глаза от гроба, смотрел, как будто вглядывался в глаза детей. Мишке казалось, - как будто хотел извиниться, но сказать ничего не мог.
Только когда все уже сели в нанятый автобус, дети – в Мишкину и Сашкину машины, и они остались практически вдвоем, не считая рабочих, сделавших свою работу и ожидавших, когда можно будет собрать столик и все остальное, Сашка подошел к столику, взял пластиковый стаканчик с водкой, и первый раз сегодня Мишка услышал его голос: «Давай?». Это был чужой голос, другой, не тот, который Мишка знал уже пятьдесят пять лет и мог бы узнать в голосах толпы.
Мишка поднял стакан. Сказал: «Давай!». И подумал: «Боже! Спасибо тебе, что ты не дал мне никого в этой жизни, что бы я мог такое пережить…»